В империи Конрада было десять тысяч знатных сеньоров. Высший эшелон составляли восемь герцогов, шесть дюжин мелких принцев и несколько сот графов, ландграфов, маркграфов и бургграфов. Каждый из них в отдельности не обладал большой властью, но все вместе они в значительной степени определяли политическую жизнь Конрада.

Однако Конрад имел право решать, где именно они будут определять его политику. Посему он объявил, что желает остаться на западном берегу Рейна, и открытие Ассамблеи было отложено, поскольку всех участников пришлось перевозить через реку. Само собой, это был элемент политической игры. Мало того что огромная рыночная площадь между кафедральным собором и скромным дворцом архиепископа была все же недостаточно велика, чтобы вместить всех; вдобавок дворяне оказывались выставленными на всеобщее обозрение, и не перед кем-нибудь, а перед жителями Майнца, чья преданность Конраду отличалась особой пылкостью, ведь именно здесь около двадцати лет назад отец Конрада посвятил будущего монарха в рыцари. Если сегодня у него возникнут разногласия с Ассамблеей, народ, конечно, поддержит его и слухи об этом очень быстро распространятся по всему Рейну. Не то чтобы он так уж нуждался в поддержке собственного народа; просто мало что могло сравниться с удовольствием публично щелкнуть знать по носу.

Конрад приказал возвести помост в тени церкви и, когда колокола пробили трижды, взошел на него. Знатным гостям было приказано явиться с раскладными стульями (которые так и так понадобились бы им во время переправы). Жителям официально было объявлено, что они должны очистить площадь, однако неофициально их присутствие приветствовалось, и поэтому они получили возможность вернуться, как только знать рассядется.

Наконец почти все устроились. Стройная фигура Николаса мелькала там и сям в бурлящей толпе, рвущейся на площадь. Встретившись с Жуглет на углу около церкви, он описал сегодняшний костюм сенешаля. Жуглет дала ему золотую марку и отправила с поручением, выполнение которого потребует целого дня.

— Когда вернусь, хотелось бы узнать, из-за чего весь этот переполох, — проворчал Николас.

— О, узнаешь, не сомневайся, — пообещала Жуглет. — Из уст всех и каждого.

Линор стояла в группе купцов, изо всех сил тянувших шеи в попытке разглядеть его величество. Голову девушки скрывала темно-голубая накидка, все тело окутывал бесформенный, но дорогой синий плащ. Вопреки своим опасениям, она не выглядела бедной деревенской девушкой, какой внезапно себя почувствовала. Перед выходом Жанетта еще раз навела на нее красоту. Чтобы унять нервную дрожь, Линор глубоко вздохнула. На этой большой, открытой площади сейчас, возможно, было больше людей, чем она видела за всю предшествующую жизнь. Сердце бешено колотилось, в горле пересохло. Она то и дело осеняла себя крестом.

— Маркус одет в черное с золотом, с шевронами, — послышался шепот Эрика у нее за спиной. — Жуглет сейчас встанет рядом с ним. Вы должны сделать свой ход, как только их увидите. Я все время буду поблизости, на случай если что-нибудь пойдет не так. Но меня здесь хорошо знают, поэтому не смотрите в мою сторону.

Чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, она обессиленно кивнула и в очередной раз перекрестилась дрожащей рукой.

— Кузина, вы справитесь, — тихо добавил он и отошел.

Девушка поискала глазами Жуглет. Купцы, ремесленники и крестьяне, чьи лотки временно убрали с площади, теснились по ее краям. Собираясь в кучки, они разговаривали и разглядывали благородных господ, устраивающихся на своих невзрачных сиденьях. Там и сям в толпе попадались очень ярко, почти вызывающе одетые люди. Линор не находила в себе сил сосредоточиться ни на одном из них, в глазах рябило от алого, золотого, серебряного и фиолетового. Свою лепту в зрительную какофонию вносили герольды с поднятыми вверх гербами и знаменами. Почти всем, кроме Конрада и его охраны в тени собора, приходилось щуриться — иного способа защититься от слепящего солнца не было. Легкий ветерок доносил с улицы пекарей запах остывающего свежеиспеченного хлеба. Этот аромат действовал успокаивающе, но только не на Линор.

Зеваки, сначала осторожно, а потом все смелее и смелее, стали продвигаться поближе к сидящей знати, создавая на заднем плане разноцветную декорацию из непокрытых голов и головных уборов. Внезапно слева от себя Линор услышала, как кто-то, с явным удовольствием, произнес ее имя. Она едва не разрыдалась. Вот опять, на этот раз спереди, а потом снова и снова, то там, то здесь. Также по площади заметалось слово «роза», сопровождаемое словом «бедро»; иной раз упоминались и другие детали, менее приличные. Все знали, что его императорское величество намеревался жениться на сестре великолепного Виллема из Доля и торжественное объявление помолвки планировалось на сегодня. Имя Маркуса упоминалось редко и, как правило, сопровождалось нервным хихиканьем молодых женщин. Пару раз это имя прозвучало и из мужских уст, с оттенком зависти, в которой не признаются даже самим себе. Ставшее легендой событие, порушившее репутацию Линор, его репутацию вознесло до небес.

Эрик, который, как и обещал, находился рядом у нее за спиной, прошептал сквозь стиснутые зубы:

— Скоро они подавятся своими словами.

Наконец она отыскала взглядом менестреля. Та стояла в серебристой тени помоста, в блестящей золотистой тунике с черным кантом понизу. Она выглядела как разряженный в пух и прах придворный, который терпеть не может выглядеть как разряженный в пух и прах придворный. Жуглет беседовала с высоким, стройным темноволосым мужчиной в черной тунике с золотой отделкой. Линор затрепетала. Он вовсе не был невзрачным; если уж на то пошло, он оказался весьма привлекателен. Это ее огорчило. Перед ней, увы, был человек, в которого девушка очень даже может влюбиться — и сгореть в огне этой любви. Со своим узким, хорошо вылепленным лицом и печальными темными глазами сенешаль выглядел не только слишком мягким, но и слишком обыкновенным для совершенного им злодейства. Не верилось, что смотришь на интригана, хитростью навлекшего на нее позор. Он походил на честного человека. Немного, положим, нервного и напряженного, но все равно — честного.

— Ну и утречко!

Жуглет окинула взглядом площадь.

Маркус кивнул, отыскивая взглядом Имоджин. Из толпы, словно разящие стрелы, то и дело доносились слова «Линор», «сестра», «Доль» и «родимое пятно». Он ужаснулся — и тому, с какой скоростью клевета распространилась повсюду, и тому, как просчитался в оценке популярности Виллема. Он никак не предполагал, что любая служанка или деревенский портной с такой жадностью будут интересоваться даже самыми мелкими подробностями, касающимися рыцаря. Он попытался убедить себя, что не стал бы ничего делать, если бы осознавал, какой вред это может причинить, и с облегчением подумал, что так никогда и не узнает, лжет себе сейчас или нет. Что сделано, то сделано. Это было необходимо.

И все напрасно.

— Думаешь, он это сделает? — нарушила молчание Жуглет. — Объявит, что женится на девице из Безансона?

Маркус кивнул.

— Да. Прискорбно, что первоначальный план не сработал, но, мне кажется, он смирился со вторым. Между нами, с политической точки зрения, по-моему, это более разумный выбор.

Последовала пауза, после которой он добавил с неподдельной болью в голосе:

— И я искренне сожалею, что причинил такое горе. Обидно, что нельзя ничего вернуть обратно.

Жуглет пожала плечами.

— Ты делал то, что считал правильным. Ты поступил как человек чести.

— Спасибо.

От слов Жуглет Маркусу стало еще хуже. Он опять оглянулся в поисках Имоджин, и тут его взгляд упал на хорошенькую, но несчастную на вид молодую женщину в плаще и головной накидке. В тот момент, как он ее увидел, она вышла из толпы прямо на открытую круглую площадку перед троном. Само по себе это, может быть, и прошло бы незамеченным, но, после мгновенного колебания она побежала. Миновав раскаленную от солнца площадку, она упала на колени у ног Конрада и, прильнув к его сапогам, жалобно воскликнула:

— Прошу, ваше величество, выслушайте меня! — Она говорила с едва заметным, но знакомым акцентом. — Перед собравшимися здесь баронами и рыцарями я молю о справедливости!

Два королевских телохранителя тут же бросились к ней с намерением увести, но Конрад вскинул руку, глядя на ее затылок с таким видом, словно ему казалось, что она не в себе.

— Кто бы ты ни была, встань. Это не подходящее место для женщины бросаться мне в ноги. Встань и изложи свою жалобу.

— Я не встану, пока вы не выслушаете меня!

С этими словами она вцепилась в край золоченого деревянного помоста, как бы для того, чтобы не дать стражникам увести себя.

Конрад бросил нетерпеливый взгляд на Маркуса.

— Заставь ее встать, — приказал Маркус более крупному, сильному стражнику.

Тому ничего не стоило поднять ее, как пушинку. Почувствовав на запястье его тяжелую руку, она вырвалась, развязала шнурки своего плаща и, в ужасе от собственных действий, посмотрела прямо в лицо Конраду.

Плащ соскользнул с ее плеч, вместе с ним и накидка, эффектно открыв всем взорам роскошную гриву блестящих светлых волос. Оказавшись без плаща, она словно бы стала выше ростом. У Жуглет едва не вырвался возглас восхищения: Жанетта постаралась на славу. Она одела Линор в обтягивающую зеленую тунику с глубоким вырезом, а сверкающая золотая застежка, намеренно помещенная слишком низко, мгновенно привлекала внимание к груди, более открытой, чем когда-либо со времен младенчества. Лицо было бледным как раз в меру, и румянец играл в нужных местах. На ней были надеты все драгоценности, полученные от бесчисленных поклонников за последние три года. Выглядела она великолепно.

— Постойте. — Конрад жестом остановил стражей. Он не смог сдержать улыбки: просительница была хороша, и он находил забавным, что она так бесстыдно полагается на этот факт. — Женщина, изложи свою жалобу в одном предложении, а иначе тебя вышвырнут из города.

— Меня изнасиловал и ограбил один из ваших придворных, когда я была одна дома и занималась шитьем, — быстро ответила она.

— Один из моих придворных? — не веря своим ушам, повторил Конрад. — Он сейчас здесь?

— Да, ваше величество, я могу указать на него и доказать, что он подло поступил со мной. До него я была девственницей! Вы известны как правитель, который не допускает, чтобы его люди лишали девушку ее единственного сокровища, и я прошу вас о справедливости.

Конрад задумался. Придворные смотрели на него. Он практически не знал ни одного вельможи, который не воспользовался бы прелестями какой-нибудь красавицы ниже себя по положению. Если уж на то пошло, было что-то очаровательно наивное в том, что она считала свой случай таким уж необычным и заслуживающим внимания. У него мелькнула мысль, не важная ли шишка ее отец — девственницы определенного происхождения могут рассчитывать на королевскую защиту. К тому же, если подойти к ее случаю спустя рукава, Павел, без сомнения, воспользуется шансом и демонстративно выступит в ее защиту, выставив девушку жертвой разнузданной светской власти. Так что стоит хотя бы для виду отнестись к ней со всей серьезностью.

По счастью, именно на этот ход мыслей Конрада и рассчитывала Жуглет.

Его императорское величество сокрушенно покачал головой.

— Обвинение серьезное, к тому же выдвигаешь ты его в высшей степени драматично. Если выяснится, что все это чепуха, то твоя голова будет выставлена на блюде на всеобщее обозрение еще до того, как заседание Ассамблеи начнется. Подойди ко мне.

Она подчинилась, от страха и утомления двигаясь словно на ватных ногах. Какое-то время она молчала, не в силах произнести ни слова. На площади стал подниматься шум.

— Давай, не тяни! — выкрикнула Жуглет. — Есть дела и поважнее…

— Жуглет, так не разговаривают с… — сурово начал Маркус, но его слова были прерваны пронзительным криком.

Подняв взгляд, сенешаль, к своему удивлению, увидел, что девушка указывает на него.

— Вот он, ваше величество! Он самый, преступник! Молю о справедливости, сир!

Все взгляды устремились на Маркуса. Тот, удивленный, но не теряя самообладания, ждал, что будет дальше.

— Сир, — твердо произнес он, — я ни разу в жизни не видел эту даму, готов поклясться.

— Не лги! — с внезапной яростью, залившись краской, воскликнула она. — Ты лишил меня невинности, да к тому же еще и похвалялся этим!

— Ничего подобного я не делал, — с отвращением возразил Маркус.

— И ты обокрал меня, лишив не только невинности, но и драгоценностей.

— Да ты вся увешана драгоценностями, — усмехнулся он и шагнул к ней, на освещенную круглую площадку. — Безумная женщина, о чем ты говоришь? Уведите ее, — приказал он стражнику, но тот прежде вопросительно посмотрел на его величество.

Конрад, захваченный удивительным развитием событий и интуитивно ощущая, что за этим что-то стоит, еще раз поднял руку: не сейчас.

— Сир, если мне будет позволено говорить перед высоким собранием, — громко произнесла Жуглет, также выходя на площадку и становясь рядом с Маркусом, — прикажите увести отсюда эту несчастную и показать ее врачу, чтобы вы могли заняться насущными делами.

Линор воздела трясущуюся руку и опять указала на Маркуса.

— Он украл мое лучшее кольцо с изумрудом и рубинами и расшитый бисером пояс, который я берегла ко дню свадьбы! Это случилось совсем недавно!

Маркус побледнел как полотно. Он настолько опешил, что даже не сразу смог собраться с мыслями. В одно мгновение Жуглет подскочила к Линор и язвительно бросила:

— Глупая женщина, он все утро стоял рядом со мной. Где, по-твоему, этот несчастный пояс? Может, спрятан под одеждой?

С этими словами менестрель с самоуверенным видом задрала тунику сенешаля.

Обнаружился расшитый бисером пояс.

— Что? — произнес изумленный Конрад.

Издав возглас удивления, Жуглет уронила край туники и отпрыгнула от Маркуса, упорно твердя:

— Здесь какая-то ошибка, сир, уверяю вас, ошибка!

Конрад засопел.

— Маркус, подними тунику, — приказал он.

Толпа зашумела и затихла. Маркус, часто дыша, прижал рукой черную ткань, словно пытаясь защититься.

— Сир, я объясню вам наедине, как получилось, что…

— Подними. Свою. Тунику.

У Маркуса сделался такой вид, словно еще чуть-чуть — и он упадет в обморок. Жуглет заботливо протянула руку, чтобы поддержать его. Маркус очень медленно, стараясь подавить медный привкус страха во рту, поднял тунику: под ней, как и прежде, был расшитый бисером женский пояс.

— Господи боже, Маркус, — осуждающе произнес Конрад. — Протяни руку.

Потрясенно вздохнув, Маркус протянул левую руку. На мизинце, камнем к ладони, сверкало кольцо с изумрудом. На свету оно предательски заиграло всеми гранями. Толпа опять зашумела и опять резко затихала.

— Это просто колдовство. — Будь Жуглет змеей, на женщину в зеленом и то не могло бы излиться больше яду. — Сир! Вот ваш лучший друг, а вот неизвестно кто. Как вы можете ей верить? Ясно, это колдовство! Или глупая шутка!

— Шутка, — слабым эхом отозвался Маркус.

— Вот видите, он говорит, это шутка! — ухватилась за идею Жуглет.

Она говорила очень громко, но Маркус в своем помрачении едва ее слышал.

— Сир, вы слышали, кто-то глупо пошутил! А это… это ничего не доказывает! — Жуглет что было силы затрясла Маркуса за плечи. — Откуда у вас пояс? Давайте докажем им, что вы его не украли! Говорите!

Маркус напряг память.

— Николас, — наконец произнес он.

Ему удалось взять себя в руки.

Кто-то сделал ему ужасную подлость — но кто? Может, Альфонс? Он не осмеливался обежать взглядом площадь в поисках этой жирной сволочи. Или кардинал мстит ему за отказ отравить Виллема из Доля?

— Николас принес мне его сегодня утром, в свертке, — хрипло произнес он.

— Лжешь! — закричала женщина. — Ты снял эти вещи с меня тогда же, когда лишил невинности!

— Кто-нибудь, немедленно разыщите Николаса, — приказал Конрад.

— Сир, если позволите, его сейчас нет в городе, — извиняющимся тоном произнес Эрик, протиснувшись сквозь толпу и поклонившись. — Я нанял его съездить в Бургундию, проведать мою больную мать. Он вернется не раньше чем через десять дней.

— Отправьте кого-нибудь догнать его и привести сюда! — потребовал Маркус.

— Он быстро скачет, — печально покачала головой Жуглет. И вдруг, словно снова поддавшись гневу, указала на истицу и завопила: — И так ясно, она сама все это устроила! Она ведьма, говорю вам! Сжечь ее, и все!

— Жуглет! — в ужасе оборвал ее Маркус. — Можно найти другой способ, эта женщина явно истеричка.

— Я не ведьма! И не истеричка! Я невинная жертва! — Линор зарыдала. — Если вы не в состоянии получить разумного объяснения, откуда у него мои вещи, сир, то должны признать, что он виновен. Или ему все должно сходить с рук только потому, что он ваш друг? Вот, значит, какова справедливость при императорском дворе? Ничего удивительного, что в Бургундии предпочитают папскую справедливость!

— Слушайте ее, слушайте! — донесся откуда-то из гущи жарящейся под солнцем толпы голос Павла.

Узнать мнение графа Бургундского не представлялось возможным, поскольку он был чрезвычайно занят тем, что выковыривал застрявший в подметке гвоздь.

— Мой двор во всех отношениях воплощение справедливости, — горячо возразил Конрад.

— Тогда признайте его вину, сир! — заявила Линор.

— Сир!

Маркус, сопровождаемый Жуглет словно тенью, сделал шаг вперед. Теперь оба стояли в стороне от толпы, на открытом пространстве, не больше чем в пяти шагах от истицы.

— Клянусь десятилетиями нашей дружбы и моей верности вам, это или заговор, или колдовство. Я никогда в жизни не видел эту женщину и невинности ее тоже не лишал.

— Суд! — воскликнула Жуглет, победоносно улыбаясь растерянной женщине. — Он заслуживает суда! А когда его невинность будет доказана, мы бросим ее на съедение волкам!

— Это всего лишь его слово против ее, Жуглет, — нетерпеливо сказал Конрад.

— Нужен Божий суд, сир! Испытание водой!

На мгновение воцарилась полная тишина. А потом со всех сторон, из уст простолюдинов и благородных, сначала тише, а потом все громче зазвучали возгласы одобрения. Маркус опять побледнел.

— Как раз и собор здесь! — выкрикнул кто-то, по голосу похожий на Эрика.

— Вот-вот! И до святого водоема тоже два шага! — Жуглет повернулась к Маркусу. — Вы согласны, сир? Если вашим судьей станет сам Господь, вы, конечно, будете оправданы.

Маркус заколебался.

— А если Бог захочет наказать меня за какие-то другие грехи? — тихо произнес он. — Призывать божественную…

— Это работает совсем не так, — быстро возразила Жуглет. — Прошу вас, докажите свою невиновность, согласитесь на испытание. Эта женщина или ведьма, или сговорилась с каким-то злокозненным шарлатаном. Нельзя позволить ей, предъявив такое нелепое обвинение, выйти сухой из воды.

— Сир, — откашлявшись, начал Маркус, и Жуглет отступила, чтобы он мог обращаться непосредственно к королю. — Клянусь честью всех принцев и герцогов, присутствующих здесь сегодня: я не виновен в этом преступлении, настолько невиновен, что готов поставить на это свою жизнь. Мой император, позвольте мне пройти испытание водой. Пусть это станет наградой мне за годы беспорочной службы. Бросьте меня в святой водоем, и пусть решает Бог. — Он воздел руки и внезапно закричал, глядя на женщину: — Император может приказать связать мне руки, но я пойду туда и без этого. Потому что знаю, что не виновен!

Нахмурившись, Конрад обдумывал ситуацию. Со всех сторон слышались голоса, возбужденно призывающие позволить испытание. У Маркуса при дворе было много друзей — и не меньше подхалимов, лишь притворяющихся друзьями, а на самом деле желающих через него добиться расположения короля. При необходимости Маркус мог шепнуть, что нужно, Конраду на ушко. Эта ситуация многих устраивала, и они хотели бы ее сохранить.

Однако призывать Бога столь прямо и непосредственно вмешаться в дела людей… Такое решение нелегко принять, особенно императору, делающему все возможное, чтобы уменьшить власть церкви. Конрад скорее предпочел бы, чтобы Бог оставался там, где он есть, — на небесах, а вершить земной суд предоставил императору.

— Брат! — опять послышался голос Павла. Судьба Маркуса его совершенно не волновала, но он пользовался любой возможностью публично продемонстрировать свою набожность. — Брат, это совершенно недопустимо! Запрещаю именем Папы!

Для Конрада это решило дело.

— Повелеваю провести испытание! — провозгласил он. Площадь взорвалась одобрительными возгласами. Маркус подошел к стражнику и отдал себя в его руки, не желая, чтобы его, в водовороте бурлящей от жадного возбуждения толпы, обвинили в попытке бегства. По дороге к водоему шествие миновало кладбище. Бойдон накинул на дрожащие плечи обвинительницы плащ, взял ее за руку и повел короткой, узкой тропой, по пути сквозь зубы предупредив, что, если обвинения против его друга окажутся напраслиной, она, совершенно случайно, свалится в чан кожевника. Люди из толпы пялились на нее, указывали пальцами, обзывали. Высоко держа голову, она ни на кого не обращала внимания.

Пройдя каждый своей дорогой, люди опять собрались у водоема, на этот раз спиной к солнцу и лицом к церкви. Зрителей и прежде хватало, но никакая политика не может вызвать такого интереса, какой вызывает «божий суд», и аудитория пополнилась многочисленными зеваками. Они стекались отовсюду — со стороны Вишневого Сада, с Императорской улицы, с Кладбищенского переулка — и собирались на площади, имеющей форму ромба.

Розовато-коричневый, озаренный солнцем кафедральный собор величественно возвышался над ними. Арочные окна высоко на куполе, сквозь которые мог бы смотреть разве что сам Бог, были слегка затенены собственными наружными створками, но всех собравшихся на площади солнце палило нещадно.

Конрад расположился на противоположной стороне водоема, в тени старой липы. Из ризницы спешно принесли тяжеловесный деревянный стул, но император отказался сесть. Истицу поставили по правую руку от него, ответчика — по левую. Исходящий праведной тревогой друг Маркуса Жуглет стоял рядом с ним, глядя, как того заковывают в колодки.

— По-моему, в пустоты колодок кладут камни, чтобы человек уж точно пошел ко дну, — успокаивающим тоном сообщила Жуглет.

— Я не умею плавать, — шепнул в ответ Маркус, ничуть, естественно, не успокоившись.

Двое стражников закрепляли в колодках его запястья и лодыжки. В этот момент он был бы рад, если бы его освободила смерть, разве что не хотел вот так оставить Имоджин.

Вызвали архиепископа, оторвав от душеспасительной беседы с богатой старой девой. Ему было приказано надзирать за процессом. Вначале он упирался, и Павел всячески его в этом поддерживал. Официальная церковь не одобряла «божьи суды». Ходили слухи, что их вообще запретят как непростительно дерзкий и безнравственный обычай (само собой, аппетиты черни такие разговоры лишь распаляли). Архиепископ лично этот обычай тоже не одобрял, но предоставить разъяренной толпе повод разнести свой кафедральный собор никак не хотел. Поэтому, невзирая на возражения Павла, он встал у водоема и благословил его, после чего, обратившись к толпе, огласил формальные правила испытания.

— В колодки заковывается Маркус из Ахена, королевский слуга, — начал он. — Его бросят в святой водоем, который не принимает плоти грешников. Если он всплывет, то есть если святая вода его не примет, это будет рассматриваться как доказательство его виновности. Если же он пойдет ко дну, это означает, что перед Богом он чист и, следовательно, невиновен.

— Но зато он утонет!

Внезапно вся эта затея показалась Конраду сомнительной.

— К нему привязана веревка, — заверил короля священник. — Его тут же вытянут наверх. Сенешаль Маркус из Ахена, готов ли ты подчиниться приговору Божьего суда?

Маркус, бледный как мел, кивнул. Двое могучих стражников Конрада подняли его и подтащили к святому водоему, представляющему собой каменный колодец с грязноватой водой, в четыре шага по диагонали и глубиной в три роста взрослого мужчины. Колодец располагался в середине зеленного рынка, так что по поводу его чистоты могли возникнуть сомнения (пахло от него, во всяком случае, капустой). Тем не менее ни у кого не возникло желания поднять этот вопрос — разве что у Павла, но его все равно никто не слушал. Архиепископ призвал толпу к молчанию, и стражники отпустили Маркуса.

Маркус с громким плеском ударился о покрытую жирной пленкой воду. Те, кто стояли поближе, отпрянули.

Он прямо, как стрела, пошел на дно и там остался.

Герольды звонко затрубили в корнеты. Толпа разразилась радостными криками. Конрад громко, с облегчением вздохнул. На прекрасном лице юной обвинительницы ничего нельзя было прочесть. Жуглет язвительно рассмеялась ей в лицо; та никак не отреагировала.

— Да вытащите же его, ради бога! — воскликнул, перекрикивая нарастающий шум, Конрад.

Те же стражники, которые бросили Маркуса в воду, кинулись вытаскивать его. На это ушло некоторое время, и теперь он лежал у колодца, по-прежнему в колодках, в растекающейся вокруг луже.

Крики усилились. Маркус задышал, его расковали. Медленно, хватая ртом воздух, он поднялся на нетвердых ногах. С черной туники текла вода, волосы растрепались, темные глаза сверкали от ярости.

Толпа, довольная зрелищем и тем, что это еще не конец, замерла, когда он заговорил.

— Ты! — кашляя, он ткнул пальцем в молодую женщину в зеленой тунике с глубоким вырезом. — Эй, ты! Ха! Я невиновен! Теперь ты это признаешь? Я никогда в жизни не прикасался к тебе. Господи боже, до сегодняшнего утра я даже ни разу тебя не видел!

Все взгляды устремились на нее. По-прежнему бледная, но сдержанная, она просто спросила:

— Ты готов поклясться в этом перед всеми этими людьми?

— Да! — рявкнул он. — Я только что это сделал! Я доказал свою невиновность! — Понимая, что теперь ему ничего не грозит, он позволил страху выплеснуться через ярость. — Сам Господь только что ее доказал! Сударыня, я понятия не имею, кто вы такая! — с победоносной улыбкой заключил он.

Девушка вздернула подбородок.

— Я — Линор, сестра Виллема из Доля!