2
После Старкадова появления в «Дельфине» мы перебрались на кнорр Радослава, «Волчок», отчасти чтобы не угодить в лапы стражи, а частью чтобы не терять времени даром, когда Коротышка предупредит нас, что Старкад уплывает.
С «Волчком» еще предстояло повозиться, чтобы он сумел выйти в море. Радослав по матери был славянин, а вот отец, готландский торговец, научил сына, как не погубить торговый кнорр вместимостью десять человек. В общем, Радослав загнал свой корабль в Юлианову гавань, и стоянка без команды обошлась ему весьма дешево — а потом он прослышал, что отряд доблестных варягов сидит без корабля, и, как он выразился, когда мы скрепили сделку рукопожатием, нас «змеиной волей влекло друг к другу».
Правда, глубокой воды он чурался и потому всякий раз, когда он отпускал какое-нибудь умное слово о повадках кораблей, Сигват ухмылялся и просил: «Ну-ка, поведай нам снова, как вышло, что на таком славном челне нет команды».
Радослав наверняка корил себя напропалую за то, что вообще однажды заговорил об этом, но послушно принимался вспоминать, как поцапался со своей христолюбивой командой, как напился, в горячке боя, кровавой влаги и отказался, храня верность Перуну, от монашеского очищения.
— «Волчок» у нас означает «маленький волк», «волчонок», — добавлял он. — Имя ему подходит, ибо он вполне может укусить при случае. А мое прозвище означает хищную рыбу с большими зубами. Я как она — коли вцеплюсь, рубите мне голову, чтобы я отпустил. — Он вздыхал и грустно качал головой: — Но христолюбивые греки разжали мне пасть и кинули на мели.
И все наше Братство неизменно покатывалось со смеху и топало ногами, радуясь передышке от изнурительного хождения с берега на борт с камнями на спине. Этими камнями мы уравновешивали посадку «Волчка».
Кнорр должен ровно сидеть в воде, это ведь не ловкий драккар, покоритель фьордов, который идет на веслах, когда пропадает ветер. Равновесие, как скажут вам все парусных дел мастера, для кнорра главное. Они одержимы этим равновесием, как карлики своим золотом, и тайна правильной осадки — этакая магия, какой, если им верить, владеют разве что эти мастера. Видели, как они перебирают круглые и гладкие балластные камни? Точно самоцветы.
Управлять кораблем легко, но даже прочесть греческое письмо, у которого такой вид, будто курица его лапой нацарапала, проще, чем понять тайный язык корабелов. Так что я обрадовался, когда брат Иоанн забрал меня у хмурого Гизура.
Маленький монах-ирландец был единственным, с кем я смел рассуждать о гибельности нашего предприятия, единственным, кто понимал, почему мне хочется, чтобы у нас по-прежнему не было корабля. Верующий в Тора пролил кровь и оскорбил последователей Христа, верно? А мой дар возник из ниоткуда, словно сам Громовержец наделил меня этим проклятием. Тор же, как всем ведомо, сын Одина.
Брат Иоанн кивнул, хотя и думал о своем.
— Неисповедимы пути Господни, — проговорил он, задумчиво поглядывая на Радослава, что таскал туда-сюда балластные камни. — Один грешит, а другому достается чудо.
Я улыбнулся. Мне нравился маленький священник, поэтому я не стал лукавить.
— Ты не клялся, как мы, брат Иоанн. Зачем тебе плыть с нами?
Он склонил голову набок и усмехнулся.
— Да как вы обойдетесь без меня на суше? — язвительно спросил он. — Или ты забыл, что я путник, йорсалавари? Я ходил паломником в Серкланд и все равно хочу попасть в Священный Город, постоять там, где когда-то распяли Христа. Вам нужны мои знания.
Мне было приятно его рвение, тем паче что он уже успел показать себя полезным во многих отношениях, этот маленький ирландец, пускай он не праздновал с нами Йол, а отправился к единоверцам-христианам, отмечать какую-то Пасху.
И все же — кровь с водой. Не лучший груз на Дороге китов в погоне за рунным змеем. Как и три ворона, которых Сигват принес на борт, с благими намерениями — чтобы они отыскали землю, когда та совсем пропадет из вида; птицы на плечах — дурная примета, сами знаете.
Мы постарались отпраздновать Йол по-своему, но вышло неудачно, так, слабое подобие домашнего праздника, а в разгар попойки, ввалившись, будто мышь в рог с пивом, явился Коротышка Элдгрим, выпрыгнул из тени и сообщил, что два греческих кнорра вышли из Юлиановой гавани и двинулись на юг, а на борту у них Старкадовы псы и сам Старкад, наизлейший и самый ловкий из них.
Мы вытащили с молитвы коленопреклоненного брата Иоанна, принялись тянуть веревки и вывешивать холстину паруса, и, когда выходили из гавани, я подумал с горечью, что Один не мог выбрать лучшей ночи для погони — в такие ночи он гоняет по небосводу свору Дикой Охоты собак и обрекает неупокоенных мертвецов шляться среди живых до конца года.
Однако в предутренней тьме ничто не шевелилось, лишь туман цеплялся за причалы и склады, точно дым над жирной водой или остатки прерванного сна. Город спал в тишине поры, какую здесь именовали Христовой ночью, и никто не видел и не слышал, как мы подняли парус и медленно выскользнули из гавани на серый морской простор.
Волчье море, как мы его называли, было серым до седины, обнажало белые клыки пены, накатывалось неуклюжими, вздыбленными волнами, из-за чего грести было непросто, а нутро бунтовало даже у самых крепких. Только отчаяние могло выгнать в море в такую погоду.
Но мы были северянами, и с нами плыл Гизур, парусный мастер. Пока еще виднелись звезды, он стоял у борта, зажав в зубах кусок плетеной веревки, к которой был привязан осколок моржовой кости; по нему он и прокладывал курс.
Еще он умел читать воду и ветер и перешел на нос, выставляя подбородок, будто собака морду, и принялся вертеть головой, выискивая ветер; щеки его намокли, а мы все воодушевились и развеселились.
Гизур и увидел кнорр впереди, вскоре после того, как Великий Город остался за спиной, поутру, когда иней посеребрил наши бороды. Целых два дня мы не выпускали кнорр из вида, держась позади ровно настолько, чтобы нас не заметили. Впрочем, тщетная предосторожность — уж если мы их видим, значит, они нас и подавно.
— Что скажешь, Орм сын Рерика? — спросил Гизур. — По-моему, им известно, что мы следуем за ними. Но ты ведь меня знаешь — я и на холодную воду дую.
Потом пала стужа, и мы потеряли Старкада — во всяком случае, нам так подумалось. Финн нес дозор, покуда остальные сгрудились кучкой, пытаясь согреться. Парус давно обвис, но нас упорно тащила вперед вода, бурлившая в узком проливе, который греки называют Геллеспонтом; одни мы, да еще рыбы, отваживаются шнырять тут в темноте. Я было взялся метать руны, чтобы отыскать Старкада, но Финн вдруг завопил во все горло, заставив нас подскочить.
Когда я пробился к борту, вдалеке из тумана проступала лишь серая тень. Финн, хмурясь, потер обледеневшую бороду.
— Это был кнорр, точно — мы почти ему кормовое весло смахнули, а когда я их окликнул, они как драпанут!
— И я бы удрал, — усмехнулся брат Иоанн, — окликни ты меня на своем варварском наречии. Ты по-гречески звал?
Финн признал, что нет, в основном потому — это он изрек громко и цветисто, — что не в состоянии запомнить больше пары-тройки слов, и брату Иоанну это отлично известно, а если он забыл, то он, Финн, охотно напомнит крепким пинком под зад.
— В следующий раз попробуй свои несколько слов, — посоветовал брат Иоанн. — «Et tremulo metui pavidum junxere timorem», как говаривал древний римский скальд. «И я страшился напугать сильнее того, кто был уж перепуган». Учти на будущее.
Все захмыкали, вообразив целый корабль греков, спугнутых рыком одного-единственного северянина, а Финн, купая бороду в пиве и давясь куском хлеба, вяло отварчивался.
Сигват сказал, что вздумайся Финну окликнуть другой корабль, как советует брат Иоанн, тот тоже развернется и сгинет, ведь кому охота слушать, как у них спрашивают, сколько они возьмут за облизать ятра?
— Или, — добавил Квасир, — с них потребуют еще два рога с пивом и тарелку баранины.
Но Радослав со значением посмотрел на меня; мы оба знали, потому что в нас было больше от торговцев, чем в других, что на этом корабле был Старкад — по крайней мере, некоторые из его людей. Торговцы живут сплетнями; какой груз куда везут, какую цену дают за какие товары и в каких портах… Они высасывают слухи, как младенец материнскую грудь, и, чтобы раздобыть новые, болтают со всеми, кто попадается им на пути. Если ты не на боевом корабле или на вертком хавскипе, который скорее волк, чем овечка, с тобой норовят заговорить и вызнать новости; от тебя не удирают, прячась в тумане, будто стыдливая девица за мамкин подол.
Убегают разве что от спятивших северян, что вышли в Геллеспонт в ночи.
Так или иначе, кнорр ушел на юг, а мы поплыли следом. Утром Сигват бросил кости на мокрой палубе и долго пытался понять, что означает выпавший расклад, а Коротышка Элдгрим глядел из-за его плеча. В конце концов Сигват изрек прорицание, и Гизур налег на кормило, когда парус вздулся от ветра. Я прикинул, что мы выбрали наиболее вероятный торговый путь, и спросил себя — в самом ли деле таков совет богов или просто Сигват прислушался к здравому смыслу.
Куда больше меня грызла тревога, не обманулись ли мы с этим кнорром, — а если и не обманулись, то был ли на его борту Старкад? Несколько дней подряд я изводил себя этими размышлениями. Куда они уплыли? Не разминулись ли мы с ними в тумане?
Как всегда, Один явил истину — тонкой струйкой дыма на окоеме.
Дым поднимался от сгоревшего греческого кнорра, тяжело осевшего на корму. Совсем недавно на нем бушевало пламя, но морская вода уняла огонь, оставив лишь тлеющие уголья. Два мертвых тела колыхались на волнах поблизости, не желая покидать корабль даже после смерти.
Встав на носу, Арнор зацепил багром и подтащил ближе одно из тел. Он был исландец, и все потешались над ним за то, что он повсюду таскается с китобойным багром вместо копья, — но Арнор умел пользоваться этим оружием и сейчас оно тоже пригодилось.
Оба тела были изранены, кровь давно вытекла, и раны зияли точно бледные и безгубые пасти. Мертвецов раздели донага, и на палубе «Волчка» они выглядели откровенно жалко. Вода стекала на доски с тел.
— Закололи и обобрали, — сказал брат Иоанн, разглядывая мертвецов. — Эта вот отметина от стрелы, но не смертельная. Хотя и с зазубринами была — видите, мясо выдрала.
— Я знаю этого, — неожиданно проронил Финн.
— Кого? — уточнил я.
— Этого, с отметиной и косоглазого. Он был в «Дельфине», охранял Старкада. Помню, я подумал, что за уродливый тролль, и хотел даже подправить ему рожу…
Всякое случается на Дороге китов.
Вот очередное тому доказательство, сгоревший и брошенный кнорр. Брат Иоанн пал на колени и начал молиться своему Христу. По-моему, тот уж больно суров, раз ему возносят хвалы за погибель людей, пусть и наших врагов. Не знал, что Христос, этот трусливый божок, столь кровожаден, — но мне еще многому предстояло научиться: как изрек Финн, согласившись следовать за мной, у меня и пиво на губах не обсохло.
Разумеется, все остальные благочестиво присоединились к молитве, а те, кто, подобно мне, считали, что не зазорно принимать любую помощь, про себя возблагодарили Одина, чьим попущением мы снова нашли врага.
И больше не потеряем.
Мы стали прикидывать, что тут могло произойти, а остов кнорра медленно погружался; в воздухе отчетливо пахло гарью. Похоже, на них напали — один корабль или даже несколько, — и был бой; впрочем, Финн утверждал, что нападавшие пускали стрелы до тех пор, пока противник не сдался.
Он сказал, что прочих забрали, скорее всего, в рабство, раз здесь всего два тела, а защитники наверняка сдались, когда корабль загорелся. Значит, нападавшие были людьми опытными и не просто подожгли челн, а сумели по-быстрому перетащить к себе груз и забрать людей.
— Мы ступили на тропу мечей, верно вам говорю, — проронил Сигват, и за эти слова многие на него покосились с осуждением: «тропой мечей» кормчие именовали поход в шторм, когда оставалось лишь уповать на весла.
А еще так называли стезю клятвопреступников, дорогу, усеянную шипами, на которую люди сведущие ступали не иначе, как натянув обувку с толстой подошвой, чтобы без помех добраться до чертогов Одина.
Братья качали головами и делали знаки, отгоняющие беду, а я размышлял. По мне, арабы не забираются слишком далеко от дома; правда, северянам свойственно верить, что только мы осмеливаемся уходить в дальние морские дали. Позже я узнал, что арабы неплохие моряки, — ну да ладно, главное, что у них есть корабль и они разбойники.
Радослав вынул из своего кошеля кусочек тонкой тюленьей кожи и, развернув, достал другой, уже моржовой; мы все смотрели с любопытством, главным образом потому, что ему явно не хотелось нам это показывать. Гизур зарычал, когда увидел шкуру, ибо это была карта, какой мог бы пользоваться он сам.
— Ну, морская карта — редкая штука, — хмуро сказал Радослав, — и их просто так не раздают.
Гизур беззлобно харкнул за борт, потом с прищуром уставился на линии и знаки на моржовой шкуре. Как и большинство из нас, он едва ли вполовину доверял картам, ибо, доводилось мне слышать, разве можно нацарапать прихотливые движения волн, что послушны смене настроений Ран? Опыт учил, что карты больше забава, нежели дело, — как и на всех прочих, нарисованных монахами, на этой посредине был Йорсалир и кругом вода, — а человеку в море лучше полагаться на знания тех, кто ходил по волнам прежде, или довериться богам на Дороге китов.
Тем не менее по карте мы выяснили, что находимся недалеко от острова по имени Патмос, и брат Иоанн вдруг оживился.
— Там бывал святой Иоанн Евангелист, — просветил он нас. — Один из двенадцати учеников Господа. Его сослали на Патмос за то, что он проповедовал слово Божье среди римлян.
— Глупцы твои римляне, — проворчал Финн. — Надо было перерезать ему глотку, а не ссылать на остров, заселенный козопасами и морскими разбойниками.
Брат Иоанн помешкал и решил не тратить время на изложение Финну Христова вероучения. Вместо этого он поведал нам все о своем святом тезке и его откровении.
— Что за откровение? — спросил Коротышка.
— Апокалипсис, — ответил брат Иоанн. — Святое Евангелие от Иоанна.
Мы знали, что Евангелие — это у христиан такая сага. Кто-то справился, что такое «апокалипсис».
— Сказание о конце света, — ответил брат Иоанн.
— А, Рагнарек, — махнул рукой Финн, — тоже мне, откровение.
Брат Иоанн готов был ввязаться в спор, но я крепко взял его за плечо.
— Что-нибудь полезное об этом острове ты знаешь?
Он моргнул.
— Там есть город, Скала. Гавань, церковь, пещера, где жил святой…
— Короче, разбойничий приют, — подытожил Коротышка. — Похоже, удача отвернулась от Старкада.
— Надеюсь, она не отвернется от нас, — пробурчал Радослав, словно подслушав мои мысли. Потом он пожал плечами и потер бритую голову. — Я тут подумал, и мне пришло в голову, что мы знать не знаем, сколько там этих пожирателей верблюдов, ну, арабов, и где точно Старкад с вашим чудесным мечом.
— Плевать, сколько там козопасов, — рыкнул Финн. — Просто покажите, где они прячутся, — а если Старкад у них, рунный меч при нем.
Гизур хмыкнул; верный знак, что он не согласен.
— Что-то мы слишком много твердим о козопасах, чтобы мне было спокойно.
Сигват кивнул, поглаживая лоснящиеся перья одной из своих птиц, и проговорил, тихо и задумчиво, ткнув пальцем в карту.
— А что, если Старкад все-таки там? И наш меч тоже?
Наш меч, повторил я мысленно. Все промолчали, только Радослав, продолжавший чесать голову, не удержался.
— Да что такого особенного в этом мече? — воскликнул он. — Ну, рубит он наковальни, и что? Почему вы его называете Рунным Змеем?
— Как мы поступим со Старкадом и его людьми, если освободим их? — спросил Гизур, пропустив мимо ушей слова Радослава. — «Волчок» слишком мал, чтобы вместить всех.
— Можно оставить их на острове, когда убьем козопасов, — предложил брат Иоанн. — Живыми.
Финн крякнул, отчего брат Иоанн нахмурился, но никто из нас не сказал того, что было очевидно: мы никого не оставим в живых, вернув себе рунный меч.
Братья озадаченно переглядывались, покуда я не озвучил иную возможность.
— Что было надето на людях Старкада в «Дельфине», Лошадиная Голова? — спросил я.
Финн нахмурился, вспоминая.
— Ну, на одном был хороший плащ и серебряная заколка, которая мне понравилась. А у другого под мышкой топорщился толстый кошель…
Я вздохнул, поскольку Финн замечал только то, что его интересовало.
— А бирны? — подсказал я.
Хмурое лицо разгладилось, когда он сообразил, к чему я клоню. Финн даже исхитрился улыбнуться.
— Они пришли в шлемах и в броне.
— В кольчугах. Еще у них добрые мечи, шлемы и щиты, — прибавил я. — На шелудивый греческий кнорр люди Старкада взошли хорошо снаряженными. Пусть мы не найдем его самого, добыча будет достойной.
Брат Иоанн всплеснул руками и возвел глаза к небу.
— Et vanum stolidae proditionis opus, — произнес он.
Тщета есть исход бессмысленной измены.
Сигват кивнул, словно понял, и выпустил ворона в направлении Патмоса. Хрипло каркнув, птица устремилась прочь над белопенными волнами, а Сигват предложил собственный перевод латыни брата Иоанна.
— Позорно оставлять это снаряжение людям, что столь неласково обходятся с козами, — сказал он.
Ворон не вернулся.
