Книга: Антоний и Клеопатра
Назад: 3
Дальше: 5

4

Четвертый год подряд Нил не разливался. Единственным утешением было то, что люди, обитающие по берегам реки и пережившие чуму, не воспринимали это как нечто ужасное, так же как и жители Дельты и Александрии. Эти люди были сильнее, здоровее.
У Сосигена появилась одна идея, и он издал от имени фараона эдикт, предписывающий вырыть в самых низких местах по берегу Нила канавы длиной футов в пять. Вода, попавшая в эти канавы, должна была стекать в огромные пруды, вырытые заранее. По краям прудов стояли водяные колеса, готовые направить воду в неглубокие каналы, расходящиеся по сухим полям. Когда в середине июля наступил разлив (если можно это так назвать), река поднялась ровно настолько, чтобы наполнить пруды. Это был намного более легкий способ ручного полива, чем традиционный метод — ведром черпать воду из самой реки.
Люди есть люди, даже в разгар смертоносной болезни. Дети рождались, население увеличивалось. Но Египет будет сыт.
Угроза Рима временно отступила. Агенты Клеопатры сообщили ей, что из Тарса Антоний направился в Антиохию, заглянул в Тир и Сидон, затем сел на корабль и направился в Эфес. И там вопящую Арсиною вытащили из храма и убили. Верховный жрец Артемиды думал, что последует за ней, но Антоний, которому не нравились эти восточные кровавые разборки, по просьбе этнарха отослал жреца обратно в храм. Голова не будет частью багажа Антония, если и когда он посетит Египет. Арсиною сожгли целиком. Она была последней представительницей рода Птолемеев, и с ее смертью угроза Клеопатре исчезла.
— Антоний приедет зимой, — улыбаясь, сказала Тах-а.
— Антоний! О, мама, он не Цезарь! Как я вынесу прикосновение его рук?
— Цезарь был единственный в своем роде. Ты не сможешь его забыть, это я понимаю, но ты должна перестать носить по нему траур и подумать о Египте. Разве важно, что ты будешь чувствовать, если высокое происхождение Антония позволяет ему дать Цезариону сестру — будущую жену? Монархи ищут партнера не для собственных удовольствий, они делают это для пользы своему государству и чтобы обезопасить династию. Ты привыкнешь к Антонию.

 

Тем летом и осенью самой большой проблемой для Клеопатры был Цезарион, который не простил ее за то, что она оставила его в Александрии. Он был безупречно вежлив, много сидел над книгами, добровольно читал в свободное время, посещал уроки верховой езды, военные занятия и занятия атлетикой, но не хотел посещать уроки рукопашного боя и борьбы.
— Папа говорил мне, что наш мыслительный аппарат находится в голове и что мы не должны заниматься видами спорта, которые подвергают его опасности. Поэтому я буду учиться пользоваться мечом, стрелять из лука и пращи. Я буду учиться метать копье и дротик. Я буду бегать, прыгать, плавать. Но я не буду заниматься рукопашным боем и борьбой. Папа не одобрил бы этого, что бы ни говорили мои наставники. Я сказал им, чтобы они отстали и не бегали к тебе, — разве мой приказ значит меньше, чем твой?
Клеопатру так поразило, сколь многое он помнит о Цезаре, что она не обратила внимания на его последние слова. Отец Цезариона умер, когда мальчику не было еще и четырех лет.
Но не спор о выборе видов спорта и не другие мелкие недовольства беспокоили ее. Боль причиняла отчужденность сына. Клеопатра не могла пожаловаться на его внимание, когда говорила с ним, особенно когда что-то приказывала. Но он исключил ее из своего личного мира. Он явно чувствовал постоянную обиду, которую она не могла отбросить как несущественную.
«О, — мысленно воскликнула она, — почему я всегда принимаю неправильные решения? Если бы я знала, какой эффект произведет на него то, что я не взяла его в Тарс, я непременно взяла бы его с собой. Но это значило бы рисковать на море преемственностью власти!»

 

Затем ее агенты сообщили, что ситуация в Италии ухудшилась вплоть до открытой конфронтации. Подстрекателями были жена Антония, мегера Фульвия, и брат Антония, консул Луций Антоний. Фульвия завлекла в свою ловушку Луция Мунация Планка, этого известного перебежчика из одного лагеря в другой, и заставила отдать ей ветеранов, которых он заселил вокруг Беневента, — целых два легиона. После чего она убедила этого аристократического олуха Тиберия Клавдия Нерона, которого так презирал Цезарь, поднять восстание рабов в Кампании — неподходящее задание для человека, никогда в жизни не разговаривавшего с рабом. Не то чтобы Нерон не попытался, просто он даже не знал, как приступить к выполнению порученного.
Не имея другого официального положения, кроме статуса триумвира, Октавиан придерживался тактики Фабия, осторожно кружа вокруг Луция Антония, пока два легиона, которые самому Луцию удалось набрать, двигались по Италийскому полуострову к Риму. Третий триумвир, Марк Эмилий Лепид, повел два легиона в Рим, чтобы не пропустить Луция. Но как только Лепид увидел блеск оружия на Латинской дороге, он оставил Рим и свои войска ликующей Фульвии (и Луцию, о ком люди хотели бы забыть).
Результат зависел фактически от кольца больших армий, окруживших Италию, — армий, которыми командовали лучшие военачальники Антония, его друзья и политические сторонники. Гней Асиний Поллион держал Италийскую Галлию семью легионами; в Дальней Галлии по ту сторону Альп сидел Квинт Фуфий Кален с одиннадцатью легионами, а Публий Вентидий и его семь легионов находились в прибрежной Лигурии.
Наступила осень. Антоний был в Афинах, неподалеку, радуясь развлечениям, которые мог предложить этот самый Утонченный город. Поллион написал ему, Вентидий написал ему, Кален написал ему, Планк написал ему, Фульвия написала ему, Луций написал ему, Секст Помпей написал ему, а Октавиан писал ему каждый день. Антоний не ответил ни на одно из этих писем — у него были дела поважнее. Таким образом — и Октавиан это понял, — Антоний упустил свой величайший шанс навсегда сокрушить наследника Цезаря. Ветераны волновались, никто не платил налоги, и Октавиану удалось наскрести всего восемь легионов. Все главные дороги от Бононии на севере до Брундизия на юге грохотали от ритмичного стука подбитых гвоздями калиг, большей частью принадлежавших заклятым врагам Октавиана. Флот Секста Помпея контролировал Тусканское море вдоль западного побережья Италии и Адриатическое море вдоль восточного, отбирая зерно, поставляемое с Сицилии и из Африки. Если бы Антоний оторвал задницу от роскошного афинского ложа и повел все эти легионы на Октавиана, он легко одержал бы верх. Но Антоний не отвечал на письма и не хотел никуда идти. Октавиан вздохнул с облегчением, а люди Антония посчитали, что Антоний слишком занят удовольствиями, чтобы заниматься чем-то другим.

 

А в Александрии, читая донесения, Клеопатра рвала и метала, намереваясь написать Антонию, чтобы заставить его принять участие в италийской войне. Это действительно отвело бы угрозу от Египта! Но в конце концов она не написала. А если бы и написала, то напрасно потратила бы силы.

 

Луций Антоний шел на север по Фламиниевой дороге к Перузии, великолепному городу, расположенному на плоской вершине высокой горы в середине Апеннин. С шестью легионами он засел в его стенах и стал ждать, что будут делать Октавиан с одной стороны и Поллион, Вентидий и Планк — с другой. Ему и в голову не пришло, что последняя троица не пойдет его спасать, ведь они просто обязаны были это сделать, будучи людьми Антония!
Октавиан поставил во главе войска своего духовного брата Агриппу, и поступил очень мудро. Когда два этих очень молодых человека поняли, что ни Поллион с Вентидием, ни Планк не собираются спасать Луция, они воздвигли вокруг горы, на которой стояла Перузия, массивные осадные укрепления. Продовольствие в город попасть не могло, а с наступлением зимы уровень подземных вод понизился и продолжал снижаться.
Фульвия сидела в лагере Планка и поносила вероломство Поллиона и Вентидия, стоявших в нескольких милях от лагеря. Она срывала гнев на Планке, а тот терпел это, потому что был влюблен в нее. Настроение ее все время менялось: то бешеные вспышки гнева, то взрывы энергии. Но больше всего ее терзала вновь вспыхнувшая ненависть к Октавиану. Высокомерный щенок отослал свою жену, дочь Фульвии Клодию, ее матери все еще нетронутой девственницей. Что ей делать в военном лагере с тощей девицей, которая только и делает, что ревет, да к тому же отказывается есть? Ко всему прочему, Клодия твердила, что до безумия любит Октавиана, и винила мать в том, что Октавиан отверг ее.

 

К концу октября Антоний был похож на Этну перед извержением. Его коллеги почувствовали толчки и старались избегать его, но это было невозможно.
— Деллий, я собираюсь зимовать в Александрии, — объявил он. — Марк Сакса и Каниний могут остаться с войском в Эфесе. Луций Сакса, ты можешь поехать со мной до Антиохии — я назначаю тебя губернатором Сирии. В Антиохии находятся два легиона Кассия, этого тебе будет достаточно. Для начала заставь города Сирии понять, что мне нужна дань. Сейчас, а не потом! Всякий город, заплативший Кассию, должен заплатить и мне. На данный момент я не планирую никаких перемещений: в провинции Азия спокойно, в Македонии вполне справляется Цензорин, и я не вижу необходимости иметь губернатора в Вифинии. — Он ликующе вскинул руки над головой. — Праздник! Новый Дионис устроит настоящий праздник! А какое место лучше подходит для этого, чем двор Афродиты в Египте?

 

Клеопатре он тоже не написал. О его приезде она узнала через своих агентов, которым удалось предупредить ее за два рыночных интервала. За эти шестнадцать дней она успела послать корабли добывать продовольствие, от сочной ветчины Пиренеев до огромных кругов сыра, поскольку в Египте не было продовольственных складов. Хотя этого не было в обычае, дворцовые повара могли приготовить гарум для придачи особого вкуса соусам, а у заводчиков молочных поросят для римлян, живущих в городе, скупили все свинарники. Собрали в одно место кур, гусей, уток, перепелов и фазанов. Вот только ягнят в это время года не найти. Но что важнее всего, вино должно быть хорошее и в достаточном количестве. Двор Клеопатры почти не употреблял вина, а сама Клеопатра предпочитала египетское ячменное пиво. Но для римлян это должно быть вино, вино, вино.
В Пелузии и Дельте ходили слухи, что в Сирии неспокойно, но никто не мог сказать, в чем там дело. Было известно, что евреи охвачены волнением. Когда Ирод возвратился из Вифинии тетрархом, был вой с обеих сторон синедриона, и фарисеев и саддукеев. То, что его брат Фазель тоже стал тетрархом, казалось, не имело такого большого значения. Ирода ненавидели, Фазеля выносили. Некоторые евреи плели интриги, чтобы свалить Гиркана с трона в пользу его племянника, хасмонейского принца Антигона, или, если не удастся, хотя бы лишить Гиркана статуса верховного жреца и передать этот статус Антигону.
Но поскольку в любой день можно было ожидать приезда Марка Антония, Клеопатра не уделила должного внимания Сирии. А следовало бы, потому что Сирия была совсем рядом.

 

Больше всего ее беспокоила проблема, связанная с сыном. Ха-эму и Тах-а велено было взять Цезариона в Мемфис и держать его там, пока Антоний не уедет.
— Я не поеду, — спокойно возразил Цезарион, вскинув подбородок.
К сожалению, они были не одни. Поэтому Клеопатра резко ответила:
— Это приказ фараона! Значит, ты поедешь!
— Я тоже фараон. Самый великий римлянин, оставленный живым после убийства моего отца, едет к нам, и мы будем принимать его как представителя другого государства. А это значит, что фараон должен присутствовать в обеих инкарнациях, мужчины и женщины.
— Не спорь, Цезарион. Если будет необходимо, тебя доставят в Мемфис под охраной.
— Хорошо же я буду выглядеть перед нашими подданными!
— Как ты смеешь дерзить мне?
— Я — фараон, помазанный и коронованный. Я — сын Амуна-Ра и сын Исиды. Я — Гор. Я — правитель Верхнего и Нижнего Египта, повелитель Осоки и Пчелы. Мой картуш — над твоим. Не начав войны со мной, ты не можешь лишить меня права сидеть на моем троне. А я буду сидеть, когда мы будем принимать Марка Антония.
В гостиной воцарилась такая тишина, что каждое слово матери и сына гулко отдавалось среди позолоченных стропил. Слуги стояли по углам, Хармиан и Ирас прислуживали царице. Аполлодор стоял на своем месте, а Сосиген сидел за столом, составляя меню. Только Ха-эм и Тах-а отсутствовали, с удовольствием придумывая угощения, которыми они побалуют своего любимого Цезариона, когда он приедет в храм Пта.
Лицо ребенка застыло, зелено-голубые глаза блестели, как полированные камни. Никогда он не был так похож на Цезаря. Но сам он был расслаблен, никаких сжатых кулаков. Он сказал, что хотел, следующий ход за Клеопатрой.
А она сидела в кресле и усиленно думала. Как объяснить этому упрямому незнакомцу, что она действует для его же блага? Если он останется в Царском квартале, то будет свидетелем разных вещей, неподходящих для его возраста: ругательств и богохульств, грубых выходок, обжорства до тошноты. Эти люди слишком похотливы, им все равно, где совокупляться — на ложе или у стены. Они покажут ему тот мир, который она не хотела ему показывать до тех пор, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы справиться с ним. Она хорошо помнила собственное детство в этом же дворце. Ее распущенный отец лапал мальчиков-педерастов, вынимал свои гениталии, чтобы их целовали и сосали, устраивал пьяные танцы вокруг, играя на своих идиотских свирелях во главе процессии голых мальчиков и девочек. А она пряталась и молилась, чтобы он не нашел ее и не изнасиловал ради удовольствия. Он мог даже убить ее, как убил Беренику. У него была новая семья от своей молодой сводной сестры. А дочь от жены из династии Митридатидов была расходным материалом. Поэтому годы, которые она провела в Мемфисе с Ха-эмом и Тах-а, остались в ее памяти как самое чудесное время в ее жизни: она была в безопасности и счастлива.
Обеды в Тарсе наглядно показали, какой образ жизни ведет Марк Антоний. Да, сам он оставался сдержанным, но только потому, что ему приходилось поддерживать разговор с женщиной, которая к тому же была монархом. На поведение друзей он не обращал внимания, и кое-кто из них вел себя самым бесстыдным образом.
Но как сказать Цезариону, что он не будет — не может быть — здесь? Интуиция говорила, что Антоний способен забыть о сдержанности и целиком войти в роль нового Диониса. Ведь он приходился ее сыну родственником. Если Цезарион останется в Александрии, их нельзя будет изолировать друг от друга. И очевидно, что Цезарион мечтает о встрече с известным воином, не понимая, что великий воин предстанет в образе великого кутилы.
Молчание продолжалось, пока Сосиген, прочистив горло, не встал с кресла.
— Ваши величества, можно мне сказать? — спросил он.
Ответил Цезарион.
— Говори, — приказал он.
— Молодому фараону сейчас шесть лет, однако он все еще находится во дворце, полном женщин. Только в гимнасии и на ипподроме он вступает в мир мужчин, но они — его подданные. Прежде чем заговорить с ним, они должны пасть ниц перед ним. В этом он не видит ничего странного: он — фараон. Но с приездом Марка Антония у молодого фараона появится шанс общаться с мужчинами, которые не являются его подданными и не будут падать ниц перед ним. Они могут потрепать его волосы, мягко пожурить его, пошутить с ним. Только мужское общество. Фараон Клеопатра, я знаю, почему ты хочешь послать молодого фараона в Мемфис, я понимаю…
Клеопатра резко прервала его:
— Достаточно, Сосиген! Ты забываешься! Мы закончим этот разговор после того, как молодой фараон покинет комнату, что он и сделает немедленно!
— Я не уйду, — сказал Цезарион.
Сосиген продолжил, заметно дрожа от страха. Его работа — и голова тоже — в опасности, но кто-то должен сказать об этом!
— Царица, ты не можешь отослать молодого фараона ни сейчас, чтобы закончить этот разговор, ни потом, чтобы оградить его от римлян. Твой сын — коронованный и помазанный фараон и царь. По годам он ребенок, но по уму — мужчина. Пора ему начать свободно общаться с мужчинами, которые не падают перед ним ниц. Его отец был римлянином. Пора ему узнать больше о Риме и римлянах, чем он успел узнать, будучи младенцем, когда ты жила в Риме.
Клеопатра почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. Только не выдать, что она сейчас чувствует! Как посмел этот презренный червяк так открыто выступить на стороне Цезариона! Он знал, как слуги умеют распускать слухи: через час все это будут обсуждать во дворце, а завтра — по всему городу.
Она проиграла. Все присутствующие поняли это.
— Благодарю тебя, Сосиген, — процедила она после длинной паузы. — Я ценю твой совет. Это правильный совет. Молодой фараон должен остаться в Александрии, чтобы общаться с римлянами.
Мальчик не запрыгал от радости, не издал радостного возгласа. Он царственно кивнул и сказал, бесстрастно глядя на мать:
— Спасибо, мама, что решила не воевать со мной.
Аполлодор выпроводил всех из комнаты, включая молодого фараона. Как только Клеопатра оказалась одна с Хармиан и Ирас, она разревелась.
— Это должно было случиться, — сказала практичная Ирас.
— Он был жесток, — заметила сентиментальная Хармиан.
— Да, — сквозь слезы согласилась Клеопатра, — он был жесток. Все мужчины жестоки, это у них в крови. Они не согласны жить на равных условиях с женщинами.
Она промокнула лицо.
— Я потеряла часть своей власти — он силой отнял ее у меня. К тому времени, как ему исполнится двадцать лет, он заберет всю власть.
— Будем надеяться, что Марк Антоний добрый, — сказала Ирас.
— Ты видела его в Тарсе. Тогда ты считала его добрым?
— Да, когда ты позволяла ему. Он был не уверен в себе и поэтому хвастался.
— Исида должна выйти за него замуж, — вздохнув, произнесла Хармиан со слезами в глазах. — Какой мужчина посмеет быть недобрым с Исидой?
— Взять его в мужья не значит отдать власть. Исида сохранит ее, — сказала Клеопатра. — Но что скажет мой сын, когда поймет, что его мать дает ему отчима?
— Он примет это, — ответила Ирас.

 

Флагман Антония, огромную квинкверему с высокой кормой, ощетинившуюся катапультами, пришвартовали в Царской гавани. И там, на пристани под золотым парадным навесом, его встретили обе инкарнации фараона, хотя и без соответствующих регалий. На Клеопатре было простое платье из розовой шерсти, а на Цезарионе — греческая туника цвета овсяной крупы, окаймленная пурпуром. Он хотел надеть тогу, но Клеопатра сказала ему, что в Александрии ни одна швея не умеет их шить. Она подумала, что это лучше, чем сказать ему правду: ему нельзя носить тогу, потому что он не римский гражданин.
Если Цезарион хотел отнять у матери преимущество, то это ему удалось. Спускаясь по трапу на пристань, Антоний не отрывал взгляда от Цезариона.
— О боги! — воскликнул он, подойдя к ним. — Цезарь с ног до головы! Мальчик, ты его живая копия!
Сам зная, что он высокий для своего возраста, Цезарион вдруг почувствовал себя карликом. Антоний был огромный! Но это перестало иметь значение, когда Антоний склонился над ним, без труда поднял его и посадил на левую руку. Мальчик почувствовал сквозь множество складок тоги, как набухли его мускулы. Позади него сиял Деллий. Ему предоставили право приветствовать Клеопатру. Он подошел к ней, глядя на тех двоих, — откинув назад голову, мальчик смеялся какой-то шутке Антония.
— Они понравились друг другу, — сказал Деллий.
— Да, кажется, — невыразительно ответила она. Затем распрямила плечи. — Марк Антоний не привез с собой столько друзей, сколько я ожидала.
— Много работы, царица. Я знаю, что Антоний надеется встретить знакомых александрийцев.
— Переводчик, писарь, главный судья, счетовод и начальник ночной стражи будут рады служить ему.
— Счетовод?
— Это лишь титулы, Квинт Деллий. Обладать одним из этих титулов — значит быть чистокровным македонцем, потомком соратников Птолемея Сотера. Они — александрийские аристократы, — с довольным видом пояснила Клеопатра.
В конце концов, кто такой Аттик, если не счетовод, но будет ли римлянин из семьи патрициев презирать Аттика?
— Мы не планировали приема на этот вечер, — продолжала Клеопатра. — Только скромный ужин для одного Марка Антония.
— Уверен, ему это понравится, — ровным голосом ответил Деллий.

 

Когда у Цезариона уже слипались веки, мать решительно отправила его спать, затем отпустила слуг и осталась с Антонием наедине.
В Александрии не бывает настоящей зимы, просто небольшое похолодание после захода солнца, поэтому все ставни были закрыты. После Афин, где было холоднее, Антонию очень понравилось в Александрии. Он почувствовал такое спокойствие, какого не чувствовал уже долгие месяцы. И хозяйка за обедом проявила себя интересным собеседником — когда ей удавалось вставить слово. Цезарион забросал Антония вопросами. Какая она, Галлия? Какие они, Филиппы? Что значит командовать армией? И так далее, и тому подобное.
— Он замучил тебя, — улыбнулась Клеопатра.
— Больше любопытства, чем у гадалки, прежде чем она предскажет тебе твое будущее. Но он умный, Клеопатра. — Гримаса отвращения исказила его лицо. — Такой же не по годам развитый, как и другой наследник Цезаря.
— Которого ты терпеть не можешь.
— Слабо сказано. Скорее, чувствую отвращение.
— Надеюсь, к моему сыну ты сможешь почувствовать симпатию.
— Мне он понравился больше, чем я ожидал. — Он обвел взглядом лампы, зажженные по периметру комнаты, сощурился. — Слишком светло.
В ответ она соскользнула с ложа, взяла щипцы для снятия нагара и погасила все свечи, кроме тех, что не светили прямо в лицо Антонию.
— У тебя болит голова? — спросила она, возвращаясь на ложе.
— Да, действительно.
— Ты хочешь уйти?
— Нет, если я могу тихо лежать здесь и разговаривать с тобой.
— Конечно, можешь.
— Ты не поверила мне, когда я сказал, что полюбил тебя, но я говорил правду.
— У меня есть серебряные зеркала, Антоний, и они говорят мне, что я не принадлежу к тому типу женщин, в которых ты влюбляешься. Таких, как Фульвия.
Антоний усмехнулся, блеснув мелкими белыми зубами.
— И Глафира, хотя ты ее никогда не видела. Восхитительный экземпляр.
— Ясно, что ты не любил ее, если так говоришь о ней. Но Фульвию ты любишь.
— Точнее, любил. Сейчас она невыносима. Развязала войну против Октавиана. Напрасная затея, и к тому же бездарно проводимая.
— Очень красивая женщина.
— Ей уже сорок три. Мы почти одногодки.
— Она родила тебе сыновей.
— Да, но они еще слишком молоды, чтобы понять, что в них заложено. Ее дедом был Гай Гракх, великий человек, поэтому я надеюсь, что они хорошие мальчики. Антиллу пять лет, Иулл еще очень маленький. Фульвия плодовитая. У нее четверо от Клодия — две девочки и два мальчика, мальчик от Куриона и моих двое.
— Птолемеи тоже плодовиты.
— Ты говоришь это, имея только одного птенца в гнезде?
— Я — фараон, Марк Антоний, а это значит, что я не могу сочетаться браком со смертными мужчинами. Цезарь был богом, поэтому он подходил мне. Мы быстро зачали Цезариона, но потом, — она вздохнула, — больше ничего. Мы пытались, уверяю тебя.
Антоний засмеялся.
— Да, я понимаю, почему он не сказал тебе.
Цепенея, Клеопатра подняла голову и посмотрела на него.
Ее большие золотистые глаза отражали свет лампы позади коротко остриженных кудрей Антония.
— Чего не сказал? — спросила она.
— Что он больше не будет иметь детей от тебя.
— Ты лжешь!
Удивленный Антоний тоже поднял голову.
— Лгу? Зачем мне лгать?
— Откуда мне знать о причинах? Я просто знаю, что ты лжешь!
— Я говорю правду. Подумай, Клеопатра, и ты поймешь. Цезарь — и зачать девочку, чтобы его сын женился на сестре? Он до мозга костей был римлянином, а римляне не одобряют инцест. Даже между племянницами и дядьями или племянниками и тетками, а уж между братьями и сестрами! Родные брат и сестра — это риск.
Разочарование, как гигантская волна, накрыло ее с головой. Цезарь, в чьей любви она была так уверена, обманывал ее! Все эти месяцы в Риме, когда она надеялась и молилась, лишь бы забеременеть, этого так и не случилось. А он знал, он знал! Бог с Запада обманул ее, и все из-за какого-то глупого римского предрассудка! Она скрипнула зубами, с губ ее слетел звериный рык.
— Он обманул меня, — глухо произнесла она.
— Только потому, что знал: ты не поймешь. Я вижу, что он был прав.
— Если бы ты был Цезарем, ты поступил бы со мной так же?
— Ну-у, — протянул Антоний, перекатываясь на ложе поближе к ней, — мои чувства не столь возвышенны.
— Я разбита! Он смеялся надо мной, а я так его любила!
— Что бы ни произошло, все это в прошлом. Цезарь мертв.
— И я должна повести с тобой тот же разговор, какой вела когда-то с ним, — сказала Клеопатра, украдкой вытирая слезы.
— Разговор о чем? — спросил Антоний, пальцем проводя по ее руке.
На этот раз она не отдернула руку.
— Нил не разливается уже четыре года, Марк Антоний, потому что фараон не беременеет. Чтобы помочь своему народу, фараон должна зачать ребенка, в венах которого будет течь кровь богов. Твоя кровь — это частично кровь Цезаря. По матери ты из рода Юлиев. Я молилась Амуну-Ра и Исиде, и они сказали мне, что ребенок от тебя понравится им.
Не похоже на признание в любви! Как мужчина ответит на такое бесстрастное объяснение? И хочет ли он, Марк Антоний, вступить в связь с этой хладнокровной малышкой? Женщиной, которая искренне верит в то, что говорит? «И все же, — подумал он, — зачать богов на земле — это новый опыт. Напакостим старику Цезарю, семейному тирану!»
Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.
— Это честь для меня, моя царица. И хотя я не могу говорить за Цезаря, я тебя люблю.
«Лжец, лжец! — кричало ее сердце. — Ты — римлянин и любишь только Рим. Но я использую тебя, как Цезарь использовал меня».
— Ты разделишь со мной постель, пока будешь в Александрии?
— С радостью, — ответил он и поцеловал ее.
Поцелуй вопреки ее ожиданиям оказался приятным. Его губы были холодные и гладкие, и он не совал ей в рот язык в этом первом, пробном поцелуе. Только губы к губам, мягкие и чувственные.
— Пойдем, — сказала она, беря лампу.
Ее спальня была недалеко, личные покои фараона на малой стороне дворца. Антоний сорвал с себя тунику — под ней никакой набедренной повязки — и развязал банты, удерживавшие ее платье на плечах. Платье соскользнуло к ногам. Клеопатра присела на край постели.
— Хорошая кожа, — пробормотал он, растянувшись рядом с ней. — Я не сделаю тебе больно, моя царица. Антоний хороший любовник, он знает, какую любовь подарить хрупкому существу вроде тебя.
И действительно, он знал. Их акт был медленным и удивительно приятным. Он касался ее тела гладкими руками, а когда стал ласкать ее груди, это было восхитительно. Несмотря на уверения, что он не причинит ее боли, ей было бы больно, если бы она уже не родила Цезариона. Прежде чем войти в нее, он порядком раздразнил ее, по-разному используя свой огромный член. Он довел ее до оргазма прежде себя, и этот оргазм удивил ее. Это казалось ей предательством Цезаря, но Цезарь сам предал ее, так какое это имело значение? А самым ценным подарком для нее стало то, что Антоний ничем не напоминал Цезаря. То, что было у нее с Антонием, принадлежало только Антонию. Еще разница состояла в том, что, как только они оба испытали оргазм, он снова был готов для нее. Ее смущало, что она испытала несколько оргазмов. Неужели она так сильно изголодалась? Ответ явно был положительный. Клеопатра, монарх, опять почувствовала себя женщиной.

 

Цезарион пришел в восторг оттого, что она сделала Марка Антония своим любовником. В этом отношении он не был наивным.
— Ты выйдешь за него замуж? — спросил он, прыгая от радости.
— Может быть, со временем, — ответила она, чувствуя огромное облегчение.
— А почему не сейчас? Он самый сильный в мире.
— Потому что это слишком быстро, сын мой. Сначала мы с Антонием решим, выдержит ли наша любовь ответственность брака.
Что касается Антония, его распирала гордость. Клеопатра не была первой правительницей, с которой он спал, но она была намного важнее. И как он обнаружил, ее сексуальные навыки представляли нечто среднее между навыками профессиональной проститутки и покорной римской жены. Это ему подходило. Когда мужчина начинает отношения не на одну ночь, ему не нужна ни та ни другая, поэтому Клеопатра оказалась как раз тем, что нужно.
Этим можно было объяснить его настроение в первый вечер, когда его любовница щедро развлекала его. Вино было великолепное, а вода горчила, так зачем добавлять воду и портить такое вино? Антоний забыл о благих намерениях, даже не поняв, что счастливо, безнадежно пьян.
Гости Александрии, все македонцы высшего статуса, сначала смотрели на пьяного Антония с изумлением, потом, похоже, решили, что для этого должны быть серьезные причины. Писарь, ужасный человек с огромным самомнением, с гиканьем и хохотом опрокинул в себя первый графин, потом схватил проходившую мимо служанку и занялся с нею любовью. Тут же его примеру последовали другие александрийцы, доказавшие, что они не уступают римлянам, когда дело касается участия в оргиях.
Для трезвой Клеопатры, изумленно наблюдавшей за происходящим, это стало совершенно новым уроком. К счастью, Антоний, кажется, не замечал, что она не присоединилась к этому веселью, — он был поглощен выпивкой. Вероятно потому, что и ел он очень много, вино не довело его до скотского состояния. В укромном углу Сосиген, более опытный в этих делах, чем его царица, поставил ночные горшки и тазы за ширму, где гости могли облегчиться через любое отверстие, а также выставил бокалы с зельем, чтобы утром гости не страдали от похмелья.
— Мне было так весело! — кричал Антоний на следующее утро, чувствуя себя замечательно. — Давай сегодня вечером повторим!
Итак, для Клеопатры начались постоянные кутежи, продолжавшиеся больше двух месяцев. И чем более дикими они становились, тем больше радовался им Антоний и тем лучше чувствовал себя. Сосиген получил задание придумывать новинки, чтобы разнообразить качество сибаритских праздников. В результате корабли, приходящие в Александрию, выгружали музыкантов, танцоров, акробатов, мимов, карликов, уродов и фокусников, собранных со всего восточного побережья Нашего моря.
Антоний обожал розыгрыши, иногда граничившие с жестокостью. Он обожал рыбалку, обожал плавать среди голых девушек, править колесницей (что запрещалось аристократам в Риме), обожал охоту на крокодила, обожал всякие проделки, грубую поэзию, пышные зрелища. Его аппетит был настолько огромным, что раз по десять на дню он кричал, что голоден. Сосигену пришла в голову блестящая идея иметь наготове полный обед с набором лучших вин. Это сразу же возымело успех, и Антоний, крепко целуя его, назвал маленького философа принцем хороших людей.
Александрия ничего не могла сделать против пятидесяти с лишним пьяных людей, которые бегали по улицам с факелами, танцуя, стуча в двери и с хохотом убегая прочь. Некоторые из этих возмутителей спокойствия были высшими чиновниками города, чьи жены сидели дома, плача и удивляясь, почему Клеопатра позволяет все это.
Царица позволяла это, потому что у нее не было выбора, хотя сама она неохотно участвовала в подобных дурачествах. Однажды Антоний заставил ее опустить шестимиллионную жемчужину Сервилии в бокал с уксусом и выпить его. Он верил, что жемчуг растворяется в уксусе. Зная, что это не так, Клеопатра выполнила его просьбу, хотя выпить уксус было выше ее сил. На следующий день жемчужина как ни в чем не бывало красовалась у нее на шее. Зачастую гулянки сопровождались рыбалкой. Не добившись успеха как рыболов, Антоний платил ныряльщикам, чтобы они насаживали живых рыб на его удочку. Он вынимал трепещущих рыб и хвастал своим умением, пока однажды Клеопатра, уставшая от его хвастовства, не заставила ныряльщика насадить на его удочку тухлую рыбу. Но он хорошо воспринял шутку — это было в его характере.
Цезарион весело наблюдал за всеобщим шутовством, хотя ни разу не попросился на вечеринки. Когда Антоний был в настроении, они садились на коней и мчались охотиться на крокодила или бегемота, оставив Клеопатру терзаться при мысли, что ее сына затопчут огромные ножищи или перекусят длинные желтые зубы. Но надо отдать должное Антонию, он защищал мальчика от опасности, просто давая ему возможность хорошо провести время.
— Тебе нравится Антоний, — сказала Клеопатра сыну в конце января.
— Да, мама, очень. Он называет себя новым Дионисом, но на самом деле он — Геракл. Он может держать меня на одной руке, представляешь? И бросает диск на триста шагов.
— Я не удивляюсь, — сухо ответила она.
— Завтра мы идем на ипподром. Я поеду с ним в его колеснице — четыре коня в ряд, самая трудная упряжка!
— Гонки на колесницах — не подобающее фараону развлечение.
— Я знаю, но это так весело!
И что ответить на это?
Ее сын за последние два месяца стремительно вырос. Сосиген был прав. Компания мужчин освободила его от ореола исключительности, которого она не замечала, пока он не утратил его. Теперь он расхаживал по дворцу с важным видом, пытаясь громко кричать, как Антоний, смешно изображал счетовода навеселе и ждал следующего дня с блеском в глазах и с большим интересом, чего раньше никогда не было. Он стал сильным, гибким, успешно занимался военными видами спорта: точно бросал копье, стрелой попадал в центр мишени, действовал мечом с живостью легионера-ветерана. Как и его отец, он мог скакать на коне без седла галопом, держа руки за спиной.
Клеопатра не знала, как долго она сможет выносить кутежи Антония. Она уставала, у нее начались приступы тошноты, заставлявшие ее держаться ближе к ночному горшку. Все признаки беременности, хотя проявившиеся слишком рано. Если Антоний вскоре не прекратит свои безумства, ему придется куролесить одному, без нее. Для маленькой женщины она была сильной, но беременность брала свое.

 

Ее дилемма разрешилась сама собой, когда парфянский царь вторгся в Сирию.
Ород был уже стар, давно не принимал участия в войнах, и интриги, естественные для престолонаследия такой величины, угнетали его. Одним из обычных способов справиться с амбициозными сыновьями и фракциями было послать воевать самого агрессивного из них, а какая война лучше, чем против римлян в Сирии? Самым сильным из его сыновей был Пакор, и эту войну должен был возглавить именно он. На этот раз царь Ород схитрил. С Пакором шел Квинт Лабиен, придумавший для себя прозвище Парфянский. Сын величайшего военачальника Цезаря, Тита Лабиена, он решил лучше сбежать ко двору Орода, чем подчиниться победителю своего отца. Внутренний спор в Селевкии-на-Тигре также выявил разницу во мнениях насчет того, как можно победить римлян. В предыдущих стычках, включая ту, что закончилась ликвидацией армии Марка Красса в Каррах, парфяне полагались только на всадников-лучников, незащищенных доспехами крестьян, которые в притворном отступлении галопом неожиданно поворачивались и посылали в сторону врага смертоносный град стрел. Знаменитая «парфянская стрела». Когда Красс пал в Каррах, парфянской армией командовал женоподобный, раскрашенный принц Сурена. Он придумал, как сделать так, чтобы у его верховых лучников стрелы не кончались: нагрузил караван верблюдов стрелами и доставил их лучникам. К сожалению, его успех был так заметен, что царь Ород заподозрил Сурену в притязании на трон и приказал его казнить.
С того дня прошло более десяти лет, но спор о том, кто одержал победу в Каррах — лучники или катафракты, одетые в кольчуги с головы до ног и на лошадях, тоже одетых в кольчуги, — не утихал. Спор имел социальную окраску: лучники были крестьянами, а катафракты — аристократами.
И когда Пакор и Лабиен в начале февраля в год консульства Гнея Домиция Кальвина и Гнея Асиния Поллиона повели войска в Сирию, армия парфян состояла исключительно из катафрактов. Аристократы взяли верх.
Пакор и Лабиен перешли Евфрат у города Зевгма и там разделились. Лабиен и его наемники направились на запад и через Аманские горы переправились в Киликию Педию, а Пакор и катафракты повернули на юг, в Сирию. Они сносили все перед собой на обоих фронтах. Но агенты Клеопатры на севере Сирии сосредоточили внимание на Пакоре, а не на Лабиене и послали известие в Александрию.
Как только Антоний услышал об этом, он уехал. Никаких теплых прощаний, никаких заверений в любви.
— Он знает? — спросила Тах-а.
Не стоило уточнять, Клеопатра знала, что интересует Тах-а.
— Нет. У меня не было возможности. Он лишь потребовал доспехи и поторопил Деллия, — ответила она, вздохнув. — Его корабли должны плыть в порт Верит, но он не уверен в ветре и не рискнул плыть вместе с ними. Он надеется быть в Антиохии раньше флота.
— Чего не знает Антоний? — мрачно спросил Цезарион, больше всех недовольный внезапным отъездом своего героя.
— Что в секстилии у тебя появится брат или сестра.
Лицо ребенка прояснилось, он радостно запрыгал.
— Брат или сестра? Мама, мама, это же потрясающе!
— Ну, по крайней мере, это отвлечет его от мыслей об Антонии, — поделилась Ирас с Хармиан.
— Но ее мысли это не отвлечет, — ответила Хармиан.

 

Для Антония поездка в Антиохию стала тяжелой, изнурительной гонкой. По пути он посылал за тем или другим правителем в южной части Сирии, временами отдавал им приказы, не слезая с коня.
Тревожно было узнать от Ирода, что среди евреев мнения разделились. Большая часть иудейских инакомыслящих жаждала оказаться под властью парфян. Лидером пропарфянской партии был хасмонейский принц Антигон, племянник Гиркана, не любивший ни Гиркана, ни римлян. Ирод не посчитал нужным сообщить Марку Антонию, что Антигон уже заключил сделку с послами-парфянами, чтобы получить желаемое — еврейский трон и статус верховного жреца. Поскольку Ирода не очень интересовали эти тайные переговоры, как и настроение синедриона, Антоний продолжал двигаться на север, не зная, насколько серьезна ситуация с евреями. На этот раз Ирода застали врасплох: он был слишком занят, соперничая со своим братом Фазелем за руку принцессы Мариамны, и ничего вокруг не замечал.
Тир невозможно было взять, кроме как изнутри. Вонючий перешеек, отравленный горами гниющих моллюсков, служил защитой центру производства пурпурной краски, находящемуся на острове. А изнутри никто город не предаст, потому что ни один житель Тира не хотел поставлять пурпурную краску царю парфян за цену, назначенную этим царем.
В Антиохии Антоний нашел Луция Децидия Саксу, который нервно вышагивал взад-вперед. Наблюдательные вышки на массивных городских стенах были заполнены людьми, устремившими взгляды на север. Пакор пойдет по течению реки Оронт, и он уже недалеко. Из Эфеса пришел брат Саксы, чтобы присоединиться к нему. Беженцы уже устремились в город. Изгнанный из Амана царь разбойников Таркондимот рассказал Антонию, что Лабиен действует очень успешно. Предполагается, что сейчас он уже достиг Тарса и Каппадокии. А Антиох из Коммагены, правитель царства-клиента, которое граничило с Аманскими горами на севере, колебался, вставать ли на сторону римлян. Антоний слушал Таркондимота, чувствуя к нему симпатию. Может, он и разбойник, но умный и способный.
После проверки двух легионов Саксы Антоний немного расслабился. Эти легионеры, раньше принадлежавшие Гаю Кассию, были очень опытными воинами.
Гораздо более тревожные новости пришли из Италии. Луций, брат Антония, сидел в осаде в Перузии, а Поллион отступил в болота в устье реки Пад! «Это бессмысленно! Поллион и Вентидий намного превосходят Октавиана численностью войска! Почему они не помогают Луцию?» — спрашивал себя Антоний, совершенно позабыв, что сам он не отвечал на их мольбу о руководстве, — разве война Луция не была частью политики Антония?
Что ж, сколь бы серьезная ситуация ни складывалась на Востоке, Италия была важнее. Антоний поплыл в Эфес с намерением по возможности скорее попасть в Афины. Он должен был сам все узнать.

 

Монотонность первого этапа путешествия дала ему время подумать о Клеопатре и об этой фантастической зиме в Египте. О боги, как он нуждался в таком отдыхе! И как замечательно царица удовлетворяла все его прихоти. Он и правда любил ее, как любил всех женщин, с кем имел отношения дольше одного дня. И он будет продолжать любить ее, пока она не сделает что-нибудь такое, что начнет его раздражать. Хотя то, что сделала Фульвия, вызывало не просто раздражение, если судить по отрывкам новостей, получаемых из Италии. Единственной женщиной, любовь к которой устояла, несмотря на тысячи ее проступков, была его мать, пусть и самая глупая женщина в мире.
Как у большинства мальчиков из знатных семей, отец Антония очень редко бывал в Риме, поэтому Юлия Антония была — или должна была быть — единственной, кто сплачивал семью. Три сына и две дочери ничуть не добавили зрелости этой ужасающе глупой женщине. Деньги для нее были чем-то падающим с виноградной лозы или получаемым от слуг, людей намного умнее ее.
И в любви она была несчастна. Ее первый муж, отец ее детей, предпочел покончить с собой, чем вернуться в Рим и быть обвиненным в измене за неумелое ведение войны против критских пиратов, а ее второго мужа казнили на Римском Форуме за участие в восстании, поднятом Катилиной. Все это случилось к тому времени, когда Марку, старшему из детей, исполнилось двадцать. Две девочки выросли высоченными и некрасивыми, как и все в роду Антониев, и их пришлось отдать замуж за богачей, желающих подняться по социальной лестнице благодаря браку. Их деньги нужны были для финансирования государственной карьеры для мальчиков, которые росли без всякой поддержки. Потом Марк влез в огромные долги и вынужден был жениться на богатой провинциалке Фадии, принесшей ему приданое в двести талантов. Богиня Фортуна улыбнулась Антонию: Фадия и дети, которых она родила ему, умерли от чумы, и он получил возможность еще раз жениться на богатой наследнице, своей двоюродной сестре Антонии Гибриде. Этот союз дал одного ребенка — девочку, неумную и некрасивую. Когда Куриона убили, и Фульвия стала свободной, Антоний развелся со своей кузиной и женился на Фульвии. Еще один выгодный союз: Фульвия считалась самой богатой женщиной в Риме.
Не сказать, чтобы у Антония было очень несчастное детство и отрочество, но вот дисциплина у него всегда хромала. Единственным, кто мог контролировать Юлию Антонию и ее мальчиков, был Цезарь, хотя он и не являлся главой рода Юлиев, а просто самым волевым его членом. Со временем сыновья Юлии Антонии понравились Цезарю, но он не был легким человеком, и они его не понимали. Это фатальное отсутствие дисциплины в соединении с чрезмерной любовью к дебоширству у взрослого Марка Антония в конце концов отвернуло Цезаря от него. Антоний дважды доказал, что доверять ему нельзя. Для Цезаря и одного раза было достаточно. Он сильно отстегал его кнутом…
Облокотившись на перила палубы и наблюдая, как солнечные лучи играют на мокрых веслах, Антоний размышлял о том, что до сих пор не уверен, действительно ли он намеревался участвовать в заговоре против Цезаря. Оглядываясь назад, он склонен был думать, что по-настоящему не верил, будто такие люди, как Гай Требоний и Децим Юний Брут, настолько осмелеют или настолько возненавидят Цезаря, чтобы выполнить задуманное. Марк Брут и Кассий не имели большого значения. Они были номинальными главами, но не преступниками. Да, зачинщики заговора определенно Требоний и Децим Брут. Оба мертвы. Долабелла подверг Требония пыткам, от которых тот умер, а галльский вождь обезглавил Децима Брута за кошелек золота, присланный ему самим Антонием. Разумеется, это доказывает, что он вовсе не замышлял убить Цезаря! Просто он уже давно решил, что в Риме без Цезаря ему будет легче жить. Но величайшая трагедия состояла в том, что так оно и было бы, не появись Гай Октавий, наследник Цезаря, который в восемнадцать лет уже заявил свои права на наследство, что заставило его дважды идти на Рим еще до того, как ему исполнилось двадцать. Второй поход сделал его старшим консулом, после чего он имел смелость заставить своих соперников, Антония и Лепида, встретиться с ним и договориться. В результате получился Второй триумвират — три человека, чтобы воссоздать республику. Вместо одного диктатора — три диктатора с равной (теоретически) властью. До Антония и Лепида, высаженных на речной остров в Италийской Галлии, постепенно дошло, что этот юноша, годящийся им в сыновья, может заткнуть их за пояс хитростью и жестокостью.
В чем Антоний не мог себе признаться даже в самые мрачные моменты, так это в том, что до сих пор Октавиан демонстрировал, насколько проницательным был Цезарь в своем выборе. Больной, несовершеннолетний, слишком миловидный, настоящий маменькин сынок, Октавиан смог удержаться на плаву в водах, которые должны были накрыть его с головой. Наверное, отчасти потому, что его звали так же, как Цезаря, и он эксплуатировал это имя в полную меру, а отчасти благодаря слепой преданности молодых людей, таких как Марк Випсаний Агриппа. Однако нельзя отрицать и того, что своими успехами Октавиан был главным образом обязан самому себе. Антоний, бывало, шутил со своими братьями, что Цезарь — это загадка, но по сравнению с Октавианом Цезарь был прозрачен, как вода в Марциевом источнике.
Назад: 3
Дальше: 5