Книга: Антоний и Клеопатра
Назад: 2
Дальше: 4

3

Подперев рукой подбородок, Клеопатра смотрела на Цезариона, склонившегося над восковыми табличками. Справа от него стоял преподаватель Сосиген. Правда, ее сын не нуждался в нем. Цезарион редко бывал не прав и никогда не делал ошибок. Свинцовым грузом горе сдавило ей грудь, она с трудом сглотнула. Смотреть на Цезариона было все равно что смотреть на Цезаря, который в этом возрасте был, наверное, очень похож на Цезариона. Высокий, красивый, золотоволосый; нос длинный, с горбинкой, губы полные, капризные, с чуть заметными складочками в уголках. «О Цезарь, Цезарь! Как я жила без тебя? И они сожгли тебя, эти дикари римляне! Когда придет мое время, рядом со мной в могиле не будет Цезаря, чтобы вместе подняться в царство мертвых. Они положили твой прах в горшок и построили круглое мраморное уродство, в которое поместили этот горшок. Твой друг Гай Матий выбрал эпитафию „ПРИШЕЛ. УВИДЕЛ. ПОБЕДИЛ“, высеченную в золоте на полированном черном камне. Но я никогда не видела твою могилу, да и не хочу. Со мной осталось только огромное горе, не покидающее меня. Даже если мне удается уснуть, горе приходит ко мне во сне. Даже когда я смотрю на нашего сына, горе тут как тут, смеется над моими стремлениями. Почему я никогда не думаю о счастливых временах? Может быть, мыслями о потере я заполняю пустоту сегодняшнего дня? С тех пор как эти самоуверенные римляне убили тебя, мой мир — это прах, который никогда не смешается с твоим. Думай об этом, Клеопатра, и плачь».
Бед было много. Первая и худшая — Нил не разливался. Три года подряд дающая жизнь вода не орошала поля, чтобы пропитать землю и дать прорасти семенам. Люди голодали. Затем пришла чума, медленно поднялась вверх по Нилу от порогов до Мемфиса и начала Дельты, затем до рукавов и каналов Дельты и наконец до Александрии.
«И всегда, — думала Клеопатра, — я принимала неправильные решения, царица Мидас на золотом троне, которая не понимала, пока не стало поздно, что люди не могут питаться золотом. Ни за какие золотые горы я не сумела убедить сирийцев и арабов пойти в низовья Нила и собрать кувшины с зерном, ждущие на каждой пристани. Зерно оставалось там, пока не сгнило, а потом не хватило людей, чтобы оросить поля вручную, и не было пророщенных семян вообще. Я посмотрела на три миллиона жителей Александрии и решила, что только один миллион из них может прокормиться, поэтому издала приказ, лишающий евреев и метиков гражданства. Этот приказ запрещал им покупать зерно в зернохранилищах, только граждане имели такое право. О эти бунты! И все напрасно. Чума пришла в Александрию и убила два миллиона, невзирая на гражданство. Греки и македонцы, люди, ради которых я отказала евреям и метикам, умерли. После чумы осталось много зерна — хватит и евреям, и метикам, и грекам, и македонцам. Я вернула им гражданство, но теперь они меня ненавидят. Я все решаю неправильно. Без Цезаря, который направлял меня, я оказалась плохой правительницей.
Меньше чем через два месяца моему сыну исполнится шесть лет, а я не беременна. У него нет сестры, на которой он мог бы жениться, и нет брата, который занял бы его место, если бы с ним что-то случилось. Столько ночей любви с Цезарем в Риме, а я не забеременела. Исида прокляла меня».
В комнату торопливо вошел Аполлодор, звеня золотой цепью государственного чиновника.
— Моя госпожа, срочное письмо от Пифодора из Тралл.
Клеопатра подняла голову, нахмурилась.
— От Пифодора? Чего он хочет?
— Не золота, во всяком случае, — с усмешкой сказал Цезарион, подняв голову от табличек. — Он самый богатый в провинции Азия.
— Займись арифметикой, мальчик! — велел ему Сосиген.
Клеопатра встала с кресла и прошла к открытой части стены, где было светлее. Внимательно проверила зеленую восковую печать — миниатюрный храм в середине и по краям слова ПИФО и ТРАЛЛЫ. Да, кажется, никто не вскрывал. Она сломала печать и развернула свиток, написанный собственноручно, чтобы писарь не узнал его содержания. Слишком небрежно.
Фараон и царица, дочь Амуна-Ра!
Пишет тебе человек, который всегда любил бога Юлия Цезаря и с уважением относился к его преданности тебе. Хотя я знаю, что у тебя есть информаторы, которые сообщают тебе обо всем, что происходит в Риме и в Римской империи, я сомневаюсь, что кто-то из них стоит так высоко, чтобы быть доверенным лицом Марка Антония. Конечно, тебе известно, что в ноябре Антоний приехал из Филипп в Никомедию и что многие цари, принцы и этнархи встретили его там. Фактически он ничего не сделал, чтобы изменить положение дел на Востоке, но приказал немедленно заплатить ему двадцать тысяч талантов серебра. Размеры этой дани потрясли всех нас.
Посетив Галатию и Каппадокию, он прибыл в Тарс. Я сопровождал его с двумя тысячами талантов серебра, которые нам, этнархам провинции Азия, удалось наскрести. Он спросил, где остальные восемнадцать тысяч. Я думаю, мне удалось убедить его, что такой суммы не собрать, но его ответ мы заранее знали: уплатить ему дань за девять лет вперед, и тогда он нас простит. Словно мы уже отложили на черный день десятилетнюю дань! Но они не слушают, эти римские губернаторы.
Я умоляю простить меня, великая царица, за то, что нагружаю тебя нашими проблемами, но не поэтому я тайно пишу тебе сам. Хочу предупредить, что через несколько дней к тебе пожалует некий Квинт Деллий, честолюбивый, хитрый человечек, втершийся в доверие к Марку Антонию. Все его советы нацелены на то, чтобы наполнить военную казну Антония, ибо Антоний жаждет сделать то, чего не успел Цезарь, — победить парфян. Киликия Педия прочесана из конца в конец, разбойников выгнали из их крепостей, а арабов-налетчиков прогнали обратно по ту сторону Аманских гор. Мероприятие выгодное, но недостаточно, поэтому Деллий посоветовал вызвать тебя в Тарс и потребовать от тебя штраф в десять тысяч талантов золота за поддержку Кассия.
Я ничем не могу помочь тебе, дорогая царица, разве только предупредить, что Деллий сейчас на пути к тебе. Может быть, у тебя, предупрежденной, будет время подумать, как сорвать планы Деллия и его хозяина.
Клеопатра вернула свиток Аполлодору и застыла, закусив губу и закрыв глаза. Квинт Деллий? Имя незнакомое, следовательно, он не из тех, кто пользуется большим влиянием в Риме и посещал ее приемы, даже самые многолюдные. Клеопатра никогда не забывала ни имени, ни лица, носившего это имя. Наверное, кто-то из Веттиев, какой-нибудь незнатный всадник, льстивый и смазливый, именно такой тип, какой может понравиться грубияну вроде Марка Антония. О, этого она помнила! Большой и дородный, мускулы как у Геркулеса, плечи широкие, как горы, лицо некрасивое, крючковатый нос почти касается вздернутого подбородка, нависая над небольшим толстогубым ртом. Женщины при виде его падали в обморок, потому что, по слухам, у него огромный пенис — что за причина терять сознание! Мужчины любили его за грубовато-добродушную манеру, за уверенность в себе. Но Цезарь, чьим близким родственником он был, постепенно разочаровался в нем — вот, наверное, главная причина, почему Антоний редко посещал ее. Когда его оставили править Италией, он на Римском Форуме зарубил восемьсот граждан — такого преступления Цезарь не мог ему простить. Затем он попытался подлизаться к солдатам Цезаря и закончил тем, что спровоцировал мятеж. И этим окончательно отвратил Цезаря от себя.
Конечно, если судить по сообщениям ее агентов, многие думали, что Антоний принимал участие в заговоре против Цезаря, но сама Клеопатра не была в этом убеждена. В тех немногих письмах, которые Антоний написал ей, он объяснял, что у него не было иного выбора, кроме как проигнорировать убийство, отказаться от мести убийцам, даже простить их. В этих письмах Антоний уверял ее, что, как только Рим успокоится, он представит Цезариона сенату как одного из главных наследников Цезаря. Для женщины, убитой горем, его слова были бальзамом. Она хотела верить им! О нет, он не говорил, что Цезарион должен быть признан римским законом как римский наследник Цезаря! Говорил только, что право Цезариона на трон Египта должно быть санкционировано сенатом. Если этого не произойдет, ее сын окажется перед теми же проблемами, что преследовали ее отца, никогда не знавшего, как долго продлится его право на трон, потому что Рим утверждал, что Египет принадлежит Риму. Да и она тоже не испытывала уверенности в этом вопросе, пока в ее жизни не появился Цезарь. Теперь Цезарь ушел, а его племянник Гай Октавий забрал больше власти, чем это удавалось какому-либо другому восемнадцатилетнему парню. Спокойно, хитро, быстро. Сначала она думала о молодом Октавиане, как о возможном отце ее будущих детей, но он отверг ее в коротком письме, которое она до сих пор помнила наизусть.
Марк Антоний, с его рыжими глазами и курчавыми рыжими волосами, не более похож на Цезаря, чем Геркулес на Аполлона. Теперь он положил глаз на Египет, но не для того, чтобы обхаживать фараона. Он всего лишь хотел наполнить свою военную казну египетским золотом. Что ж, этого никогда не будет. Никогда!

 

 

— Цезарион, тебе пора на свежий воздух, — вдруг сказала она. — Сосиген, ты мне нужен. Аполлодор, найди Ха-эма и приведи его ко мне. Время совета.
Когда Клеопатра говорила таким тоном, никто не прекословил, и меньше всего ее сын, который сразу же вышел, свистнув щенка-крысолова по кличке Фидон.
— Прочти это, — велела Клеопатра, сунув свиток Ха-эму, когда совет собрался. — Все прочтите.
— Если Антоний приведет свои легионы, он сможет разграбить Александрию и Мемфис, — сказал Сосиген, передавая свиток Аполлодору. — После чумы ни у кого не хватит духу противостоять ему. К тому же у нас недостаточно людей, чтобы оказать сопротивление. Многие золотые статуи будут расплавлены.
Ха-эм был верховным жрецом бога Пта, бога-создателя. Он принимал участие в жизни Клеопатры с тех пор, как ей исполнилось десять лет. На нем было белоснежное льняное одеяние, покрывавшее его смуглое крепкое тело от сосков до середины лодыжек. С шеи свисали несколько цепей, крестов, медальонов и нагрудная пластина, свидетельствующая о его высоком положении.
— Антоний ничего не расплавит, — твердо вымолвил он. — Ты, Клеопатра, поедешь в Тарс и встретишься с ним там.
— Как рабыня? Как мышь? Как побитая собака?
— Нет, как могущественная правительница. Как фараон Хатшепсут, столь великая, что ее преемник уничтожил ее картуши. Вооруженная всеми уловками и хитростью твоих предков. Поскольку Птолемей Сотер был побочным братом Александра Великого, в твоих венах течет кровь многих богов. Не только Исиды, Хатор и Мут, но и Амуна-Ра с обеих сторон — по линии фараонов и по линии Александра Великого, который был сыном Амуна-Ра и тоже богом.
— Я понимаю, куда клонит Ха-эм, — задумчиво произнес Сосиген. — Этот Марк Антоний не Цезарь, поэтому его можно одурачить. Ты внушишь ему благоговейный страх, и он простит тебя. В конце концов, ты не помогала Кассию, а он не сможет доказать обратное. Когда этот Квинт Деллий прибудет, он попытается запугать тебя. Но ты — фараон, ни один фаворит не сможет тебя запугать.
— Жаль, что флот, который ты послала Антонию и Октавиану, вынужден был вернуться, — заметил Аполлодор.
— О, что сделано, то сделано! — нетерпеливо воскликнула Клеопатра. Она снова села в кресло, вдруг погрустнев. — Никто не может запугать фараона, но… Ха-эм, попроси Тах-а посмотреть по лепесткам лотоса в ее чаше. Антония можно использовать.
Сосиген вздрогнул.
— Царица!
— Погоди, Сосиген. Египет важнее любого живого существа! Я была плохой правительницей, вновь и вновь лишенной Осириса! Какое мне дело, что за человек Марк Антоний? Никакого! В Антонии течет кровь Юлиев. Если чаша Исиды скажет, что в нем достаточно крови Юлиев, тогда, возможно, я сумею взять у него больше, чем он у меня.
— Я сделаю это, — сказал Ха-эм, вставая.
— Аполлодор, выдержит ли речная баржа Филопатора путешествие по морю в это время года?
Ее приближенный нахмурился.
— Я не уверен, царица.
— Тогда выведи ее из укрытия в море.
— Дочь Исиды, у тебя есть много кораблей!
— Но Филопатор построил только два корабля, и морской корабль сгнил сто лет назад. Если я хочу внушить страх Антонию, я должна прибыть в Тарс с такой помпой, таким великолепием, какого не видел ни один римлянин, даже Цезарь.

 

Квинту Деллию Александрия показалась самым дивным городом в мире. Семь лет назад Цезарь почти разрушил ее, а Клеопатра вернула город к славе, сделав его еще краше. Все особняки вдоль Царской улицы были восстановлены; холм бога Пана — Панейон — возвышался над плоским городом, утопающим в зелени; священная территория бога Сераписа — Серапейон — восстановлена в коринфском стиле. И там, где однажды по Канопской улице со скрипом и громыханием катались осадные башни, теперь стояли ошеломляющие храмы и общественные здания, опровергая своим видом факт нашествия чумы и голода. Вот почему, глядя с высоты Панейона на Александрию, Деллий подумал, что единственный раз в жизни Цезарь преувеличил степень разрушения, которое он нанес городу.
Он еще не видел царицу — важный человек по имени Аполлодор надменно сообщил ему, что она отбыла с визитом в Дельту проверить мастерские по производству бумаги. Поэтому Деллию показали его апартаменты, тоже роскошные, и предоставили его самому себе. Деллий решил не просто прогуляться по городу, он взял с собой писаря, который делал записи широким стилем на восковых табличках.
В Семе Деллий весело рассмеялся.
— Записывай, Ласфен! «Могила Александра Великого плюс тридцать с лишним Птолемеев в огороженном месте, выложенном отборным мрамором с голубыми и темно-зелеными разводами. Двадцать восемь золотых статуй в рост человека. Аполлон работы Праксителя, раскрашенный мрамор. Четыре работы из раскрашенного мрамора неизвестного мастера, в рост человека. Картина работы Зевксида, изображающая Александра Великого в Иссе после победы над Дарием. Портрет Птолемея Сотера работы Никия…» Хватит писать. Остальные не так красивы.
В Серапейоне Деллий просто заржал от удовольствия.
— Запиши, Ласфен! «Статуя Сераписа ростом приблизительно тридцать футов, работы Бриакса, раскрашена Никием. Группа из девяти муз из слоновой кости работы Фидия. Сорок две золотые статуи в рост человека…» — Он остановился, царапнул золотую Афродиту, поморщился. — «Некоторые, если не все, покрыты очень тонким слоем золота, увы, не цельные… Возница и кони в бронзе работы Мирона…» Больше не пиши! Нет, просто добавь «и т. д., и т. д.». Слишком много посредственных работ, недостойных каталога.
На агоре Деллий остановился перед огромной скульптурной группой из четырех вздыбленных коней, запряженных в гоночную колесницу. Возницей была женщина, и какая женщина!
— Пиши, Ласфен! «Квадрига в бронзе с возницей-женщиной по имени Билистиха». Хватит! Здесь больше ничего нет, кроме современных вещей, отличных, конечно, но не представляющих ценности для коллекционеров. Пойдем дальше, Ласфен!
Прогулка продолжалась в том же духе. Его писарь оставлял за собой целые свитки из воска, как моль оставляет помет. «Великолепно, великолепно! Египет запредельно богат, судя по тому, что я увидел в Александрии. Но как убедить Марка Антония, что мы получим больше денег, если не расплавим эти предметы, а продадим их как произведения искусства? Возьмем, к примеру, могилу Александра Великого, — размышлял Деллий. — Цельный блок горного хрусталя, прозрачного, словно вода, — как красиво он смотрелся бы в храме Дианы в Риме! Каким до смешного маленьким был Александр! Руки и ноги не больше, чем у ребенка, а на голове вместо волос какая-то желтая шерсть. Наверняка восковая фигура, не настоящая. А ведь можно было бы предположить, что, поскольку он бог, они сделают изображение ростом по меньшей мере с Антония! В Семе наберется достаточно материала, чтобы покрыть пол в доме какого-нибудь римского богача, — это сто талантов или даже больше. А произведения Фидия из слоновой кости легко можно продать за тысячу талантов».
Царский квартал был настоящим лабиринтом дворцов, так что Деллий отказался от попытки отличить один от другого, а сады казались бесконечными. Множество небольших красивых бухточек изрезали берег гавани, а вдалеке виднелась вымощенная белым мрамором дамба Гептастадий, соединяющая остров Фарос с материком. А этот маяк! Самое высокое сооружение в мире, выше Колосса на Родосе. «Я считал Рим красивым, — бормотал про себя Деллий, — потом я увидел Пергам и подумал, что он еще красивее, но теперь, когда я увидел Александрию, я поражен, просто поражен. Антоний был здесь около двадцати лет назад, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о городе. Думаю, он был слишком пьян, чтобы запомнить».

 

Позволение увидеть царицу Клеопатру было получено на следующий день, и очень кстати. Деллий уже закончил инвентаризацию ценностей города, а Ласфен переписал все с табличек на хорошую бумагу в двух экземплярах.
Первое ощущение Деллия — благовонный воздух, густой от пьянящих ароматов, совершенно ему не знакомых. Затем органы обоняния уступили место органам зрения, и он открыл рот, увидев стены из золота, пол из золота, статуи из золота, кресла и столы из золота. Присмотревшись, он решил, что это лишь золотое покрытие, тонкое, как ткань. Однако комната сверкала подобно солнцу. Две стены были покрыты изображениями необычных, двумерных людей и растений, окрашенных в сочные оттенки всех цветов. Кроме тирского пурпура. Ни единого следа тирского пурпура.
— Все приветствуйте двух фараонов, правителей Верхнего и Нижнего Египта, повелителей Осоки и Пчелы, детей Амуна-Ра, Исиды и Пта! — прогремел Аполлодор, стукнув золотым посохом об пол.
Глухой звук заставил Деллия изменить мнение о «тонкой ткани». Пол звучал как цельный.
Они сидели на двух изящных тронах: женщина на золотом возвышении, а мальчик на одну ступень ниже. На каждом странные одежды из тончайшего белого льна, на голове огромный головной убор из красной эмали вокруг круглого конуса белой эмали. На шеях широкие воротники, усеянные великолепными драгоценностями, оправленными в золото, на руках браслеты, талии опоясаны широкими поясами из драгоценных камней, на ногах золотые сандалии. Их лица были густо накрашены, у нее — белой краской, у него — ржаво-красной. Глаза обведены черными линиями, веки закрашены так, что глаз почти не видно. Все это придавало глазам зловещую форму ядовитой рыбы. Это были нечеловеческие глаза.
— Квинт Деллий, — сказала царица (Деллий понятия не имел, что значит слово «фараон»), — мы приветствуем тебя в Египте.
— Я прибыл как официальный посол полководца Марка Антония, — произнес Деллий так же официально, — чтобы приветствовать двойной трон Египта.
— Как выразительно сказано, — заметила царица, жутко поведя глазами.
— Это все? — спросил мальчик, и его глаза сверкнули.
— Э-э, к сожалению, нет, царь. Триумвир Марк Антоний требует вашего присутствия в Тарсе, чтобы ответить на обвинение.
— Обвинение? — удивился мальчик.
— В том, что Египет помогал Гаю Кассию, тем самым нарушив свой статус друга и союзника римского народа.
— И это обвинение? — спросила Клеопатра.
— Очень серьезное, царица.
— Тогда мы поедем в Тарс и лично ответим. Ты можешь идти, Квинт Деллий. Когда мы будем готовы к отъезду, тебе скажут.
И это все! К обеду не пригласили, не устроили приема, чтобы представить его ко двору — ведь должен же быть двор! Ни один восточный монарх не мог править без нескольких сотен подхалимов, твердящих ему, какой он замечательный. Но Аполлодор решительно выпроводил Деллия из комнаты, очевидно чтобы вновь предоставить его самому себе!
— Фараон поплывет в Тарс, — сказал Аполлодор, — поэтому у тебя две возможности, Квинт Деллий. Ты можешь отослать твоих людей домой по суше и поехать с ними — или отослать твоих людей домой по суше и поплыть морем на одном из царских кораблей.
«Ага! — подумал Деллий. — Кто-то предупредил их о моем приезде. В Тарсе есть шпион. Эта аудиенция была фарсом, имеющим целью поставить на место меня и Антония».
— Я поплыву, — надменно ответил Деллий.
— Мудрое решение.
Аполлодор поклонился и ушел, а Деллий в ярости поспешил на улицу, чтобы остыть. Как они посмели? Аудиенция не дала ему возможности оценить женские прелести царицы или даже решить для себя, действительно ли мальчик — сын Цезаря. Он увидел только пару раскрашенных кукол, более странных, чем та деревянная игрушка, которую его дочь таскала по дому, словно живое существо.
Солнце ярко светило, было жарко. Деллий подумал, что неплохо бы освежиться в этой прелестной бухте возле дворца. Он не умел плавать — странно для римлянина, — но пройтись босиком, где воды по колено, не боялся. Он спустился по нескольким ступеням из известняка и сел на валун, чтобы расстегнуть темно-бордовые сенаторские ботинки.
— Хочешь поплавать? Я тоже, — послышался веселый голос ребенка, довольно низкий. — Самый лучший способ освободиться от всей этой мазни.
Деллий испуганно обернулся и увидел мальчика-царя, голого, в одной набедренной повязке, но все еще с разрисованным лицом.
— Ты плыви, а я похожу по воде, — сказал Деллий.
Цезарион вошел в воду по пояс, окунулся и поплыл, бесстрашно удаляясь от берега. Он нырнул и вынырнул. На лице еще оставалась странная смесь черной краски с ржаво-красной. Он опять нырнул и вынырнул. И так несколько раз.
— Краска растворяется в воде, даже соленой, — объяснил мальчик, стоя по пояс в воде и обеими руками смывая краску с лица.
И вот перед Деллием предстал Цезарь. Никто не мог бы оспорить сходство мальчика с отцом. Не поэтому ли Антоний хочет представить его сенату и просить подтвердить его статус царя Египта? Пусть только все в сенате, кто знал Цезаря, увидят этого мальчика, и он соберет клиентуру быстрее, чем корпус корабля обрастет ракушками. Марк Антоний хочет сместить Октавиана, который может подражать Цезарю только в ботинках на толстой подошве и повторяя его жесты. Цезарион — вот оригинал, а Октавиан — пародия. О, умница Марк Антоний! Свали Октавиана, показав Риму Цезаря. Солдаты-ветераны растают, как лед на солнце, а они — грозная сила.

 

Клеопатра, снявшая царский макияж более обычным способом — теплой водой, рассмеялась.
— Аполлодор, это замечательно! — воскликнула она, передавая прочитанные бумаги Сосигену. — Где ты их достал? — спросила она, пока Сосиген, хихикая, перебирал их.
— Его писарь больше любит деньги, чем статуи, дочь Амуна-Ра. Писарь сделал лишнюю копию и продал ее мне.
— Интересно, Деллий действовал по инструкции? Или это просто способ показать своему хозяину, что он недаром ест его соль?
— Последнее, царица, — ответил Сосиген, вытирая выступившие от смеха слезы. — Это так глупо! «Статуя Сераписа, раскрашенная Никием»? Никий умер задолго до того, как Бриакс залил бронзу в форму. И он пропустил Аполлона работы Праксителя в гимнасии — назвал его «скульптурой, не представляющей большой художественной ценности»! О Квинт Деллий, ты дурак!
— Не будем недооценивать человека только потому, что он не может отличить Фидия от неаполитанской гипсовой копии, — сказала Клеопатра. — Его список говорит мне, что Антоний отчаянно нуждается в деньгах. В деньгах, которые я не намерена давать ему.
Явился Ха-эм в сопровождении своей жены.
— Тах-а, наконец-то! Что говорит чаша об Антонии?
Гладкое красивое лицо осталось спокойным. Тах-а, жрица бога Пта, была почти с рождения обучена скрывать эмоции.
— Лепестки лотоса образовали узор, какого я никогда не видела, дочь Ра. Я много раз бросала их в воду, но рисунок не менялся. Да, Исида одобряет Марка Антония как отца твоих детей, но это будет нелегко, и это случится не в Тарсе. В Египте, только в Египте. У него мало семени, его нужно кормить соками и фруктами, усиливающими мужское семя.
— Если узор незнакомый, Тах-а, мать моя, как ты можешь быть уверена в том, что говорят лепестки?
— Я проверила по священным папирусам, фараон. Такие толкования последний раз были записаны три тысячи лет назад.
— Должна ли я отказаться от поездки в Тарс? — спросила Клеопатра Ха-эма.
— Нет, фараон. Мое собственное видение говорит, что в Тарс ехать необходимо. Антоний — это, конечно, не бог с Запада, но в нем частично течет та же кровь. Достаточно для наших планов, ведь мы не хотим вырастить соперника для Цезариона! Все, что ему нужно, — это сестра, на которой он сможет жениться, и несколько братьев, которые будут преданными ему подчиненными.
Вошел Цезарион, оставляя после себя воду на полу.
— Мама, я только что говорил с Квинтом Деллием, — сообщил он, плюхаясь на ложе.
Кудахтая, как курица, Хармиан бросилась за полотенцами.
— Да? Сейчас? И где это произошло? — с улыбкой поинтересовалась Клеопатра.
Большие глаза, зеленее, чем у Цезаря, но без той пронзительности взгляда, весело сощурились.
— Я пошел купаться, и он был там, шлепал по воде босиком. Можешь себе представить? Шлепал босиком! Он признался, что не умеет плавать, и это признание сказало мне, что он не служил как контубернал ни в какой серьезной армии. Он — диванный солдат.
— Разговор был интересный, сын мой?
— Я ввел его в заблуждение, если ты это имеешь в виду. Он заподозрил, что кто-то предупредил нас о его приезде, но, когда я уходил, он был убежден, что его приезд стал для нас сюрпризом. Подозрения возникли, когда он узнал, что мы плывем в Тарс. Я «проговорился», что в конце апреля мы обычно выводим все корабли из укрытий, чтобы проверить на предмет течи и потренировать экипаж. «Какая удача! — сказал я. — Мы можем сразу ехать, нам не нужно тратить уйму времени на починку кораблей».
«А ему нет еще и шести лет, — подумал Сосиген. — Этого ребенка благословили все боги Египта».
— Мне не нравится слово «мы», — нахмурилась мать.
Радость на лице погасла.
— Мама! Ты не можешь! Я поеду с тобой, я непременно поеду с тобой!
— Кто-то должен править в мое отсутствие, Цезарион.
— Но не я! Я еще слишком юный!
— Достаточно взрослый, и хватит об этом. В Тарс ты не поедешь.
Этот приговор больно уязвил пятилетнего ребенка. Такую боль может почувствовать только ребенок, когда ему не разрешают приобрести какой-то новый и очень желанный опыт. Он разревелся, и мать подошла, чтобы успокоить его, но он сильно оттолкнул ее, так что она пошатнулась, и выбежал из комнаты.
— Он переживет это, — спокойно сказала Клеопатра, — ведь он сильный.
«Переживет ли?» — подумала Тах-а, которая увидела другого Цезариона, гонимого, лишенного отца, до боли одинокого. Он — Цезарь, не Клеопатра, и она не понимает его. Он хотел в Тарс не для того, чтобы ходить перед всеми с важным видом как царь. Он хотел увидеть новые места, хоть ненадолго вырваться из тесного мирка, в котором живет.

 

Два дня спустя царский флот собрался в Большой гавани. Гигантская баржа «Филопатор» была пришвартована к пристани в небольшом рукаве, называемом Царской гаванью.
— О боги! — воскликнул Деллий, увидев ее. — Неужели в Египте все больших размеров, чем в остальном мире?
— Нам нравится так думать, — ответил Цезарион, который по причинам, известным только ему, повсюду следовал за Деллием.
— Это же баржа! Она утонет, если волны раскачают ее.
— Это корабль, а не баржа, — поправил Цезарион. — У корабля есть киль, а у баржи его нет, — продолжал он, подражая школьному учителю. — Киль «Филопатора» был вырублен из огромного цельного ливанского кедра — мы тогда владели Сирией. «Филопатор» правильно построен, с кильсоном, скуловыми килями и плоскодонным корпусом. На нижней палубе есть несколько комнат. И посмотри: оба ряда весел в выносных уключинах. Корабль не потеряет устойчивости даже из-за тяжести уключин. Высота мачты сто футов. Капитан Агафокл приказал держать на борту треугольный парус на случай сильного ветра. Видишь фигуру на носу? Это сам Филопатор. Он идет впереди.
— Ты много знаешь, — сказал Деллий, который ничего не понимал в кораблях, даже после этого урока.
— Наш флот доходит до Индии и острова Тапробана. Мама обещала мне, что, когда я стану старше, она возьмет меня в Аравийский залив посмотреть, как корабли спускают на воду. Как я хотел бы поплыть с ними!
Вдруг мальчик напрягся, готовый рвануться с места.
— Моя няня идет! Отвратительно иметь няню!
И он убежал, чтобы не встречаться с бедной женщиной, не справляющейся со своим подопечным.
Вскоре после этого пришел слуга за Квинтом Деллием. Пора идти на корабль, но не на «Филопатор». Деллий не знал, радоваться этому или огорчаться: корабль царицы несомненно отстанет от остальных, несмотря на всю его роскошь.
Деллий не знал, что корабельные мастера Клеопатры внесли изменения в ее корабль, успешно прошедший испытания на море. Корабль был триста пятьдесят футов в длину и сорок футов в ширину. Передвинув оба ряда весел в выносные уключины, мастера увеличили пространство нижней палубы. Но фараона нельзя помещать рядом с работниками, поэтому нижнюю палубу занял экипаж корабля в сто пятьдесят человек, большинство из которых испытывали ужас при одной мысли о море.
Старая гостиная на корме была переделана в покои фараона, там размещались просторная спальня, комнаты для Хармиан и Ирас и столовая на двадцать одно ложе. Аркада колонн с капителями в форме лотоса, оставшаяся на месте, переходила перед мачтой в возвышение под крышей из фаянсовой плитки, поддерживаемой четырьмя новыми колоннами. Далее располагалась гостиная, несколько уменьшенная по сравнению с былыми временами, чтобы Сосиген и Ха-эм могли иметь собственные комнаты. И совсем близко к носу находилась хитро спрятанная открытая кухня. Во время плавания по реке еда большей частью готовилась на суше; огонь всегда был опасен для деревянного корабля. Но в море не найти берегов для приготовления пищи.
Клеопатра взяла с собой Хармиан и Ирас, двух светловолосых македонок безупречного происхождения, ее компаньонок с самого раннего детства. Им предстояло выбрать тридцать молодых девушек для сопровождения фараона в Тарс, красивых лицом и с роскошными формами, но при этом не проституток. Плата была десять золотых драхм, целое состояние, но не плата примирила их с неизвестным, а одежда, которую им выдали для того, чтобы они носили ее в Тарсе: тончайшие золотые и серебряные ткани, сверкающая металлическими нитями парча, прозрачный лен всех оттенков радуги, шерсть настолько тонкая, что облегала тело, словно мокрая. В Пелузии, на рынке рабов, были куплены десять симпатичных мальчиков и пятнадцать очень высоких мужчин хорошего телосложения из варварских племен. На рынке мужчины были выставлены в юбках, вышитых на манер павлиньих хвостов, и Клеопатра решила, что павлин станет отличительным признаком «Филопатора». Золота на покупку павлиньих перьев было потрачено столько, что Антоний заплакал бы от зависти.
В первый день мая флот отплыл. «Филопатор» шел впереди под парусом, надменно демонстрируя остальным кораблям свою корму. Только пассаты могли бы помешать им плыть на север, но в это время года пассаты не дули. Свежий юго-восточный бриз наполнял паруса кораблей, облегчая работу гребцов. Никакой шторм не заставлял их укрываться в ближайшей бухте, а лоцман на борту «Филопатора» безошибочно узнавал все мысы по побережью Сирии. У мыса Геркулеса, напротив узкого конца Кипра, он пришел к Клеопатре.
— Царица, у нас есть две возможности, — встав на колени, доложил он.
— Какие, Паламед?
— Можно продолжать следовать вдоль сирийского берега до Розосского мыса, затем пересечь верхнюю часть Исского залива до устьев больших рек Киликии Педии. Но там обязательно встретятся наносные песчаные острова и мели, и мы будем плыть медленно.
— А другая возможность?
— Выйти в открытое море прямо здесь и поплыть на северо-запад — может быть, с этим ветром, — пока мы не достигнем Киликии где-нибудь около устья реки Кидн.
— Какова разница во времени, если мы поплывем морем, Паламед?
— Трудно сказать, царица, но примерно десять дней. Реки Киликии Педии разольются — это дополнительное препятствие, если мы будем держаться берега. Но ты должна понять, что второй вариант опасен. Шторм или перемена ветра могут отнести нас куда-нибудь далеко, от Ливии до Греции.
— Мы рискнем и поплывем морем.
И речные боги Египта, неожиданно для римского Нептуна появившиеся на широких просторах его царства, оказались достаточно сильными, так что флот благополучно доплыл до устья реки Кидн. А возможно, Нептун, римский бог, заключил договор со своими египетскими братьями. Каковы бы ни были причины, на десятый день мая флот собрался у отмели реки Кидн. Разбухший поток не давал подойти к берегу. Гребцам пришлось потрудиться, чтобы заработать свои деньги. Проход был четко обозначен крашеными сваями. Между ними неутомимо трудились баржи, освобождая проход от песка и грязи. У всех кораблей была низкая посадка, особенно у «коротконогого» «Филопатора», построенного для плавания по рекам. Клеопатра приказала флоту плыть впереди нее, чтобы Деллий успел сообщить Антонию, что она прибыла.

 

Антоний был не в духе, не находил себе места, но все еще оставался трезвым.
— Ну? — нетерпеливо спросил он, глядя на Деллия и показывая на стол, заваленный свитками и бумагами. — Взгляни-ка сюда! И все это или счета, или плохие новости! Тебе удалось? Клеопатра приедет?
— Клеопатра уже здесь, Антоний. Я плыл с ее флотом, сейчас вставшим на якоре в низовьях реки. Двадцать трирем, все военные — боюсь, никакой возможности сторговаться.
Скрипнуло кресло. Антоний встал и прошел к окну. Его движения показали Деллию, какими грациозными могут быть крупные люди.
— Где она? Надеюсь, ты велел начальнику порта пришвартовать ее на лучшее место?
— Да, но на это понадобится некоторое время. Ее корабль по длине равен трем старинным греческим военным галерам, поэтому она не может встать между двумя торговыми кораблями, уже пришвартованными. Начальнику порта придется передвинуть семь кораблей — он не в восторге, но он это сделает. Я говорил от твоего имени.
— Корабль для титана, вот как? Когда я смогу посмотреть его? — мрачно спросил Антоний.
— Завтра утром, через час после рассвета. — Деллий вздохнул. — Она приехала без всяких возражений и с большой помпой. Я думаю, она хочет произвести на тебя впечатление.
— Тогда я постараюсь, чтобы ей это не удалось. Самонадеянная свиноматка!

 

Вот почему, едва солнце поднялось над деревьями восточнее Тарса, Антоний прогулялся верхом к дальней отмели реки Кидн, закутавшись в темно-коричневый плащ и без сопровождения. Увидеть врага первым — значит получить преимущество; этому его научила армейская служба у Цезаря. «О, какой приятный воздух! Что я делаю в этом разграбленном городе, когда меня ждут походы и битвы? — спросил он себя, зная ответ. — Я все еще здесь, чтобы увидеть, собирается ли царица Египта ответить на мои обвинения. А другая самонадеянная свиноматка, Глафира, начинает изводить меня, используя приемы, которыми восточные женщины владеют в совершенстве: ласки и слезы, приправленные вздохами и нытьем. Не то что Фульвия! Когда она изводит тебя, это грохот, рычание, рев! Она может и оплеуху получить, если ты не против почувствовать, как в ответ пять ногтей, словно грабли, царапают тебе грудь».
А, вот здесь удобное место! Он отъехал в сторону, спешился и направился к плоскому камню высотой в несколько футов над отмелью. Сидя на нем, он хорошо разглядит корабль Клеопатры, плывущий вверх по Кидну к месту швартовки. Антоний находился не далее пятидесяти шагов от речного канала, так близко, что он мог видеть маленькую яркую птичку, свившую гнездо под карнизом пакгауза у причала.
«Филопатор» медленно плыл по реке со скоростью бегущего пешехода, и задолго до того, как он поравнялся с Антонием, у того челюсть отвисла от удивления. На носу корабля он увидел огромную фигуру, окруженную таинственным золотым сиянием. Фигура изображала темнокожего мужчину в белой юбке, вороте и кушаке из золота и драгоценных камней и в огромном красно-белом головном уборе. Его босые ноги скользили по волнам, расходящимся по обе стороны от корабля, правая рука с золотым копьем вздымалась вверх. Фигуры на носу корабля были известны, но не такие массивные и не являвшиеся частью носа. Этот мужчина — какой-нибудь древний царь? — сам был кораблем и нес его за собой, как надутый ветром плащ.
Все казалось золотым. Корабль был покрыт золотом от ватерлинии до макушки мачты, а что не было золотом, то было выкрашено в цвет павлиньих перьев — синий и зеленый — и мерцало нанесенным на все золотым порошком. Крыши строений на палубе были покрыты фаянсовыми плитками синего и зеленого цвета, вдоль всей палубы тянулась аркада колонн с капителями в форме лотоса. Даже весла были золотые! И повсюду сверкали драгоценные камни! Один этот корабль стоил десять тысяч талантов золота!
Ветерок доносил аромат благовоний, звуки лиры и свирели, пение невидимого хора. Красивые девушки в газовых одеждах бросали цветы из золотых корзин, множество красивых мальчиков в юбках павлиньих цветов раскачивались на белоснежных канатах. Наполненный ветром парус, помогающий гребцам справиться с течением, был белее белого, на нем были вышиты сплетенные головы гюрзы и ястреба и еще странный глаз, из которого капала длинная черная слеза.
Павлиньи перья виднелись везде, но больше всего их было вокруг высокого золотого возвышения перед мачтой. На троне сидела женщина, одетая в платье из павлиньих перьев и с такой же красно-белой короной на голове, что у фигуры на носу корабля. На широком золотом воротнике, покрывающем плечи, сверкали драгоценности, такой же широкий пояс стягивал ее талию. К груди царица прижимала перекрещенные пастуший посох и цеп из золота, покрытого ляпис-лазурью. Лицо ее, раскрашенное так, что невозможно было узнать, как она выглядит на самом деле, хранило невозмутимое выражение.
Корабль проплыл мимо достаточно близко, чтобы можно было увидеть, какой он широкий и красивый. Палуба оказалась вымощена зелеными и синими фаянсовыми плитками под цвет крыши. Корабль-павлин, царица-павлин. «Ну хорошо, — подумал Антоний, почему-то рассердившись, — она увидит, кто хозяин положения в Тарсе!»
Он галопом промчался по мосту в город, рывком остановил коня у входа во дворец губернатора, вошел и крикнул слуг.
— Тогу и ликторов, живо!
И когда царица послала своего управляющего, евнуха Филона, сообщить Марку Антонию, что она прибыла, Филону сказали, что Марк Антоний сейчас на агоре слушает дела о растратах и не может принять ее величество до завтрашнего утра.

 

Антоний действительно намеревался посвятить несколько дней этому занятию. На агоре официально было вывешено объявление, так что, заняв свое место на трибунале, он увидел то, что и ожидал: сотню истцов и ответчиков, по крайней мере столько же адвокатов, несколько сотен зрителей и несколько десятков продавцов напитков, легких закусок, зонтов и вееров. Даже в мае в Тарсе было жарко. По этой причине территория суда была защищена малиновым навесом, по краям которого через равные промежутки висели вымпелы с буквами SPQR. На каменном трибунале сидел сам Антоний на курульном кресле из слоновой кости, по обе стороны которого расположились двенадцать ликторов в малиновых туниках.
Тут же, за столом, заваленным свитками, сидел Луцилий. Новым действующим лицом в этой драме был седовласый центурион, стоявший в углу трибунала. На нем была кольчуга из золотых пластин, золотые наголенники, на груди фалеры, армиллы и ожерелья, на голове золотой шлем с алым конским гребнем в форме веера. Но не грудь, украшенная наградами за военные подвиги, собрала эту толпу зрителей. Причиной был длинный галльский меч, который центурион держал в руках, воткнув конец в землю. Он демонстрировал гражданам Тарса, что Марк Антоний обладает imperium maius и может казнить любого за любую провинность. Если ему придет в голову приказать кого-нибудь казнить, этот центурион тут же, на месте выполнит приказ. Антоний не собирался никого казнить, но восточные люди привыкли, что их правители казнят регулярно, просто из прихоти, так зачем разочаровывать их?
Некоторые дела были интересными, некоторые даже забавными. Антоний разбирал их с деловитостью и беспристрастностью, каковыми, кажется, обладают все римляне, будь они из пролетариев или из аристократов. Все они знают закон, метод, порядок, дисциплину, хотя Антоний был наделен этими истинно римскими качествами меньше, чем большинство из них. Несмотря на это, он выполнял свою задачу энергично и порой даже с рвением.
Внезапно люди в толпе зашевелились, и очередной истец чуть не потерял равновесие как раз в тот момент, когда хотел передать свое дело высокооплачиваемому адвокату, стоявшему рядом. Марк Антоний повернул голову, нахмурился.
Толпа расступилась в благоговейном страхе, образуя проход для небольшой процессии, возглавляемой темнокожим бритоголовым человеком в белом одеянии с золотыми цепями на шее стоимостью в целое состояние. За ним шел управляющий Филон, одетый в льняное платье голубого и зеленого цветов, с легким макияжем на лице, сверкая драгоценными камнями. Но все это было ничто по сравнению с транспортным средством, следовавшим за ними. Это был просторный паланкин из золота, с крышей из фаянсовых плиток, с развевающимися на углах плюмажами из павлиньих перьев. Паланкин несли восемь огромных мужчин, черных, как виноград, с таким же пурпурным оттенком кожи. На них были юбки из павлиньих перьев, воротники и браслеты из золота и сверкающие золотые головные уборы.
Царица Клеопатра дождалась, когда носильщики мягко опустят паланкин, без чьей-либо помощи грациозно ступила на землю и подошла к ступеням римского трибунала.
— Марк Антоний, ты позвал меня в Тарс. Я здесь, — произнесла она чистым, звонким голосом.
— Твоего имени нет в моем списке дел на сегодня! Тебе придется подать заявление секретарю, но я уверяю тебя, что прослежу, чтобы твое имя было первым в списке на завтра, — сказал Антоний с достоинством монарха и без всякого почтения.
Внутри у нее все кипело. Как смеет этот римский грубиян обращаться с ней как с остальными! Она пришла на агору, чтобы показать ему, какой он деревенщина, показать свой высочайший статус и полномочия жителям Тарса, которые оценят ее положение и не будут думать хорошо об Антонии, поскольку он метафорически плюнул в нее. Он сейчас не на Римском Форуме, и люди, собравшиеся здесь, не римские предприниматели (все они покинули этот район как неприбыльный). Эти люди сродни ее александрийцам, они трепетно относятся к прерогативам и правам монархов. Стали бы они возражать против того, чтобы их отодвинули в сторону ради царицы Египта? Напротив, они были бы счастливы оказать ей уважение! Они бегали на пристань полюбоваться «Филопатором» и пришли на агору, рассчитывая услышать, что рассмотрение их дел отложено. Антоний, несомненно, полагал, что они оценят его демократические принципы, если он сначала рассмотрит их дела, но восточный умственный аппарат работал не так. Они были потрясены и взволнованы, они не одобрили его поступок. Униженно стоя у подножия его трибунала, Клеопатра продемонстрировала жителям Тарса, насколько высокомерны римляне.
— Благодарю тебя, Марк Антоний, — сказала она. — Если у тебя нет планов на обед, не хотел бы ты вечером присоединиться ко мне на моем корабле? Скажем, с наступлением темноты? Удобнее принимать пищу после того, как спадет жара.
Он гневно взглянул на нее с высоты трибунала. Каким-то образом она поставила его в глупое положение. Антоний увидел это на лицах людей, которые подобострастно склонились в поклоне, стараясь держаться подальше от царской персоны. В Риме толпа окружила бы ее, но здесь? Здесь это было невозможно. Проклятая баба!
— У меня нет никаких планов на обед, — отрывисто ответил он. — Можешь ожидать меня с наступлением сумерек.
— Я пришлю за тобой паланкин, полководец Антоний. Если пожелаешь, возьми с собой Квинта Деллия, Луция Попликолу, братьев Сакса, Марка Барбатия и еще пятьдесят пять твоих друзей.
Клеопатра легко села в паланкин. Носильщики подняли его и развернули кругом, поскольку это был не просто паланкин, у него имелись подголовник и подножие, чтобы пассажир был хорошо виден.
— Продолжай, Меланф, — сказал Антоний истцу, которого прибытие царицы остановило на полуслове.
Трясущийся Меланф беспомощно повернулся к своему высокооплачиваемому адвокату и в замешательстве развел руками. Адвокат продемонстрировал поразительную компетентность, продолжив его речь так, словно никакого перерыва и не было.

 

Слугам Антония понадобилось некоторое время, чтобы найти тунику, достаточно чистую для обеда на корабле. В объемистой тоге неудобно было обедать, ее полагалось снимать. И обувь (его любимые походные ботинки) тоже не подходила: слишком долго расшнуровывать и зашнуровывать. О, если бы у него был на голове дубовый венок за храбрость! Цезарь носил свои дубовые листья на всех публичных мероприятиях. Еще совсем молодым человеком получил он эту награду за храбрость в бою. Но у Антония, как и у Помпея Великого, никогда не было такого венка, хотя он и отличался храбростью.
Паланкин ждал. Делая вид, что это очень забавно, Антоний сел в него и приказал компании своих дружков, смеющихся и отпускающих шуточки, идти пешком возле паланкина. Это транспортное средство всех восхитило, но не так, как носильщики — редкость потрясающая. Даже на самых оживленных рынках рабов черные люди не продавались. В Италии они попадались так редко, что скульпторы буквально хватались за них, но то были женщины и дети, и почти никогда такие чистокровные, как носильщики Клеопатры. Красота их кожи, привлекательность лиц и достоинство осанки поражали. Как взбудоражили бы они Рим! «Хотя, — подумал Антоний, — несомненно, они были с ней, когда она жила в Риме. Просто я никогда их не видел».
Трап был сделан из золота, кроме перил из редчайшего цитрусового дерева, а фаянсовая палуба усыпана лепестками роз, испускавшими слабый аромат, когда на них наступали. Все подставки, на которых стояли золотые вазы с павлиньими перьями или бесценные произведения искусства, были выполнены из слоновой кости, инкрустированной золотом. Красивые девушки, чьи формы просвечивали сквозь тончайшие ткани, провели гостей между колоннами к большой двустворчатой двери, украшенной мастерски выполненным барельефом. За дверью оказалась огромная комната с распахнутыми для вечернего бриза ставнями; на стенах из цитрусового дерева красовались великолепные инкрустированные узоры, на полу толстым слоем лежали розовые лепестки.
«Она смеется надо мной, — подумал Антоний. — Смеется надо мной!»
Клеопатра ждала, одетая теперь в несколько слоев газа разных оттенков, от темного янтаря нижнего слоя до цвета бледной соломы сверху. Стиль не греческий, не римский и не азиатский, а ее собственный — в талию, с широкой юбкой и узким лифом, обтягивающим ее небольшую грудь. Тонкие руки были скрыты широкими рукавами до локтей, оставляющими место для браслетов на предплечьях. На шее — золотая цепь, с которой свисала жемчужина размера и цвета клубники, заключенная в сетку из тончайшей золотой проволоки. Антоний сразу же обратил на нее внимание. Открыв рот от изумления, он перевел взгляд на лицо Клеопатры.
— Я знаю эту побрякушку, — сказал он.
— Наверняка знаешь. Цезарь дал ее Сервилии много лет назад как откупную, когда разорвал помолвку Брута со своей дочерью. Но Юлия умерла, потом Брут тоже умер, а Сервилия потеряла все свои деньги в гражданской войне. Старый Фаберий из Жемчужного портика оценил жемчужину в шесть миллионов сестерциев, но когда Сервилия пришла продавать ее, она запросила десять миллионов. Глупая женщина! Я заплатила бы двадцать миллионов, лишь бы заполучить ее! Но и десяти миллионов было недостаточно, чтобы покрыть все ее долги. Брут и Кассий проиграли войну, что лишило ее половины состояния, а Ватия и Лепид выжали из нее все остальное, — закончила Клеопатра с явным удовольствием.
— Это правда, она сейчас на содержании у Аттика.
— А жена Цезаря, я слышала, покончила с собой.
— Кальпурния? Ее отец, Пизон, хотел выдать ее замуж за какого-то богача, готового заплатить состояние за привилегию лечь в постель с вдовой Цезаря, но она очень не хотела покидать Общественный дом. Вскрыла себе вены.
— Бедная женщина. Мне она всегда нравилась. Кстати, мне и Сервилия нравилась. Мне только не нравились жены «новых людей».
— Теренция Цицерона, Валерия Мессала Педия, Фабия Гиртия. Я могу это понять, — с усмешкой заметил Антоний.
Пока они разговаривали, девушки подвели группу восхищенных друзей Антония к соответствующим ложам. Когда гости расселись по местам, Клеопатра взяла Антония за руку, провела его к ложу внизу буквы «U» и посадила на locus consularis.
— Ты не против, если мы будем сидеть только вдвоем, без третьего? — спросила она.
— Конечно не против.
Как только он сел, внесли первую перемену блюд — такие деликатесы, что несколько известных гурманов из его компании в восторге зааплодировали. Крошечные птички, приготовленные для съедения целиком, с костями; яйца, фаршированные неописуемыми начинками; креветки жареные, копченые, тушеные и вареные с гигантскими каперсами и грибами; устрицы и гребешки, галопом доставленные с берега, и сотня других столь же восхитительных блюд, которые надо было есть руками. Затем внесли основные блюда: целые ягнята, жаренные на вертеле, каплуны, фазаны, мясо новорожденного крокодила (оно было великолепно, привело в восторг гурманов), тушеное мясо с незнакомыми приправами и целиком зажаренные павлины на золотых блюдах, заново покрытые перьями в том же порядке и с распущенными хвостами.
— В Риме Гортензий первым подал на банкете жареного павлина, — со смехом вспомнил Антоний. — Цезарь сказал, что на вкус он похож на старый армейский ботинок, только ботинок мягче.
Клеопатра тихо засмеялась.
— Это похоже на Цезаря! Дай Цезарю кашу из сушеного гороха, нута или чечевицы с солониной, и он уже счастлив. Гурманом не был.
— Однажды он макнул хлеб в прогорклое масло и даже не заметил.
— Но ты, Марк Антоний, ценишь хорошую еду.
— Да, иногда.
— Вино хиосское. Его пьют неразбавленным.
— Я хочу остаться трезвым, царица.
— И почему же?
— Потому что мужчине, имеющему с тобой дело, нужны мозги.
— Я считаю это комплиментом.
— Возраст не улучшил твою внешность, — заметил Антоний, явно не думая о том, как женщина может воспринять такие слова.
— Я очаровываю не внешностью, — спокойно ответила Клеопатра. — Цезаря привлекал мой голос, мой ум и мой статус царицы. Особенно ему нравилась моя способность к языкам, как и у него. Он научил меня латыни, а я научила его демотическому и классическому египетскому.
— Твой латинский безупречный.
— Как и у Цезаря. Поэтому и мой безупречен.
— Ты не привезла его сына.
— Цезарион — фараон. Я оставила его править.
— В пять лет?!
— Ему почти шесть, но он умен как в шестьдесят. Замечательный мальчик. Я думаю, ты сдержишь обещание и представишь его сенату как наследника Цезаря в Египте. Он имеет неоспоримое право на трон, а значит, Октавиан должен понять, что Цезарион не представляет угрозы для Рима. Судьба Цезариона — Египет, и надо, чтобы Октавиан понял это.
— Я согласен, но еще не пришло время везти Цезариона в Рим для утверждения наших договоров с Египтом. В Италии неспокойно, и я не могу вмешиваться, какие бы действия ни предпринимал Октавиан, чтобы решить эти проблемы. Он наследовал Италию как часть нашего соглашения в Филиппах. Мне же были нужны только войска.
— Разве ты, римлянин, не чувствуешь определенную ответственность за то, что происходит в Италии, Антоний? — спросила Клеопатра. — Разве разумно с точки зрения политики заставлять Италию так страдать от голода и экономических разногласий между предпринимателями, землевладельцами и солдатами-ветеранами? Разве не должны вы трое — ты, Октавиан и Лепид — оставаться в Италии и прежде всего решать ее проблемы? Октавиан — просто мальчик, он не обладает необходимыми мудростью и опытом. Почему вы не помогаете ему, а мешаете? — Она издала скрипучий смешок и стукнула по валику ложа. — Мне это, конечно, ничего не дает, но я подумала о том беспорядке, который Цезарь оставил после себя в Александрии, и о том, что я должна была заставить всех граждан действовать сообща, не допустить, чтобы один класс воевал против другого. Мне это не удалось, так как я не понимала, что социальные войны разрушительны. Цезарь дал мне совет, но я была недостаточно умна, чтобы воспользоваться им. Но если бы это случилось опять, я бы знала, как с этим справиться. И то, что я вижу в Италии, — это вариант моей собственной борьбы. Забудь твои разногласия с Октавианом и Лепидом, действуйте сообща!
— Я скорее умру, — сквозь зубы возразил Антоний, — чем окажу этому мальчишке-позеру хоть малейшую помощь!
— Народ намного важнее, чем один мальчишка-позер.
— Нет, я не согласен! Я надеюсь, что Италия будет голодать, и сделаю все, что могу, чтобы ускорить этот процесс. Вот почему я терплю Секста Помпея и его адмиралов. Они не позволяют Октавиану накормить Италию, и чем меньше налогов платят предприниматели, тем меньше денег у Октавиана на покупку земли для расселения ветеранов. А даром ему земли никто не даст.
— Рим построил империю с помощью народа Италии от реки Пад на севере до Бруттия на кончике «сапога». Тебе не приходило в голову, что, рассчитывая набрать войско в Италии, ты фактически утверждаешь, что больше ни одно место не способно поставлять таких отличных солдат? Но если страна голодает, они тоже будут голодать.
— Нет, они не будут голодать, — прервал ее Антоний. — Голод только заставляет их вновь записываться в армию. Это спасение для них.
— Но не для женщин, вынашивающих мальчиков, которые вырастут в отличных солдат.
— Им платят, они посылают деньги домой. Те, кто голодает, бесполезны — это греки-вольноотпущенники и старухи.
Устав от полемики, Клеопатра откинулась и закрыла глаза. Об эмоциях, которые ведут к убийству, она знала очень хорошо. Ее отец задушил собственную старшую дочь, чтобы укрепить свой трон, и убил бы саму Клеопатру, если бы Ха-эм и Тах-а не спрятали ее в Мемфисе еще ребенком. Но сама идея специально вызывать голод и болезни у своего народа была ей совершенно непонятна. Жестокость этих враждующих, обуреваемых страстями людей не имела границ. Неудивительно, что Цезарь погиб от их рук. Их собственный личный и фамильный престиж был важнее, чем все народы, и в этом они были ближе к Митридату Великому, чем им хотелось бы признать. Они перешли бы море мертвых, если бы это означало, что враг семьи погибнет. Они до сих пор практикуют политику малых городов-государств, по-видимому не имея понятия, что небольшой город-государство превратился в самую мощную военную и торговую машину в истории. Александр Великий завоевал больше, но после его смерти все исчезло, как дым. Римляне завоевали немного здесь, немного там, но то, что завоевали, они посвятили идее, которую назвали Римом для вящей славы этой идеи. И все-таки они не поняли, что Италия значит больше, чем личные враги. Цезарь все время говорил ей, что Италия и Рим — это одно целое. Но Марк Антоний с этим не согласен.
Как бы то ни было, она начала лучше понимать, что за человек Марк Антоний. Однако она слишком устала, пора заканчивать этот вечер. Будут еще обеды, и если ее повара свихнут мозги, придумывая новые блюда, то это их проблемы.
— Умоляю простить меня, Антоний. Мне пора спать. Оставайтесь, сколько хотите. Филон позаботится о вас.
И она ушла. Нахмурясь, Антоний спросил себя, уходить ему или остаться. И решил уйти. Завтра вечером он устроит банкет в ее честь. Странная малышка! Похожа на тех девиц, которые морят себя голодом как раз в том возрасте, когда надо хорошо питаться. Но они анемичные, слабые существа, а Клеопатра очень сильная. Интересно, вдруг подумал он весело, как Октавиан справляется с дочерью Фульвии от Клодия? Вот тощая девица! Мяса на ней не больше, чем на комаре.

 

На следующий день вновь принесли приглашение от Клеопатры отобедать у нее вечером. Антоний собирался отправиться на агору вершить суд, зная, что царица больше не появится там. Его друзья отказались от завтрака, переев всяких чудес у Клеопатры, а он, быстро проглотив немного хлеба с медом, пришел на агору раньше, чем тяжущиеся стороны ожидали его увидеть. Часть его существа все еще метала громы и молнии по поводу того, что их разговор за обедом пошел не в том направлении. Они так и не коснулись вопроса, помогала ли она Кассию. Надо подождать день-два, но то, что она явно не напугана, — это плохой знак.
Когда он вернулся во дворец губернатора, чтобы помыться и побриться — подготовиться к вечернему приему на «Филопаторе», в спальне его ожидала Глафира.
— Вчера вечером меня не приглашали? — спросила она тонким голосом.
— Не приглашали.
— И в этот вечер не пригласили?
— Нет.
— А если написать царице письмо с сообщением, что во мне течет царская кровь и я твоя гостья в Тарсе? Если я это сделаю, она, конечно, включит меня в число приглашенных.
— Ты можешь написать, Глафира, — сказал Антоний, вдруг повеселев, — но это будет бесполезно. Собери свои вещи. Я отсылаю тебя обратно в Коману завтра на рассвете.
Слезы полились, словно тихий дождь.
— О, перестань плакать, женщина! — воскликнул Антоний. — Ты получишь, что хочешь, но не сейчас. А если не перестанешь плакать, то ничего не получишь.

 

Только на третий вечер, во время третьего обеда на борту «Филопатора», Антоний упомянул о Кассии. Он не задавался вопросом, как ее поварам удается придумывать новые блюда, но его друзья с восторгом поглощали все, и у них не было времени наблюдать, чем занята пара на lectus medius. Определенно не флиртуют, а вид этих роскошных девушек волнует намного больше, хотя иных гостей больше интересовали мальчики.
— Завтра тебе лучше прийти на обед во дворец губернатора, — сказал Антоний, который все три раза ел хорошо, но не показал себя обжорой. — Дай твоим поварам заслуженный отдых.
— Если ты этого хочешь, — равнодушно ответила Клеопатра.
Она едва прикасалась к еде, довольствуясь воробьиными порциями.
— Но прежде чем ты, царица, окажешь честь моему жилищу, посетив его, я думаю, мы должны прояснить вопрос о помощи, которую ты оказала Гаю Кассию.
— О помощи? О какой помощи?
— А разве четыре добротных римских легиона не помощь?
— Дорогой мой Марк Антоний, — растягивая слова, устало проговорила Клеопатра, — эти четыре легиона шли на север под началом Авла Аллиена, который, как мне сообщили, был легатом Публия Долабеллы, в то время законного губернатора Сирии. Поскольку Александрии грозили чума и голод, я была даже рада передать Аллиену четыре легиона, оставленных Цезарем. Если Аллиен решил переметнуться, когда пришел в Сирию, меня винить в этом нельзя. Флот, который я послала тебе и Октавиану, попал в сильный шторм, серьезно пострадал и вынужден был вернуться. И нигде ты не найдешь записей о том, что флот был предоставлен Гаю Кассию или что я дала ему денег, зерна или войско. Я признаю, что мой заместитель на Кипре, Серапион, посылал помощь Бруту и Кассию, но я буду рада, если Серапиона казнят. Он действовал самостоятельно, никаких приказов я ему не отдавала, а это делает его предателем Египта. Если не казнишь его ты, то это сделаю я по возвращении домой.
— Хм, — хмыкнул Антоний. Он знал, что все сказанное ею — правда, но не это его заботило. Он был озабочен тем, как сделать так, чтобы ее слова выглядели ложью. — Я могу показать рабов, которые подтвердят, что Серапион действовал по твоему приказу.
— Добровольно или под пыткой? — холодно спросила она.
— Добровольно.
— За малую толику золота ты хочешь получить больше, чем Мидас. Хватит, Антоний, будем откровенны! Я здесь, потому что твой сказочный Восток обанкротился из-за римской гражданской войны. И вдруг Египет для тебя стал похож на огромную гусыню, несущую огромные золотые яйца. Освободись от иллюзий! — резко сказала Клеопатра. — Золото Египта принадлежит Египту, имеющему статус друга и союзника римского народа и не предававшему его. Если ты хочешь золота Египта, тебе придется взять его у меня силой, во главе армии. И даже тогда ты будешь разочарован. Тот небольшой список сокровищ Александрии, что составил Деллий, — лишь одно золотое яйцо в огромной груде. А эта груда так надежно спрятана, что ты никогда ее не найдешь. И пыткой не возьмешь ее ни у меня, ни у моих жрецов, которые единственные знают, где эта груда лежит.
Это не речь человека, которого можно запугать!
Стараясь уловить малейшую дрожь в голосе Клеопатры и заметить малейшее напряжение ее рук, тела, Антоний ничего не услышал и не увидел. Что еще хуже, из того немногого, что рассказывал Цезарь, Антоний знал: сокровища Птолемеев действительно так хитро засекречены, что никто не сумеет найти их, если не знает, как это сделать. Конечно, предметы из списка Деллия дадут десять тысяч талантов, но ему нужно намного больше. А только для того, чтобы направить армию в Александрию по суше или по морю, ему понадобится несколько тысяч талантов. «О, будь проклята эта женщина! Я не могу ни запугать ее, ни заставить сдаться. Поэтому я должен найти другой способ. Клеопатра — это не Глафира».

 

На следующий день ранним утром на «Филопатор» доставили записку, в которой говорилось, что банкет, устраиваемый сегодня Антонием, будет костюмированным. «Но я намекну тебе, — говорилось в записке, — что, если ты придешь в образе Афродиты, я буду приветствовать тебя как новый Дионис, твой естественный партнер на этом празднике жизни».
Итак, Клеопатра надела наряд гречанки из нескольких летящих слоев розового и пунцового газа. Ее тонкие, мышиного цвета волосы были уложены в греческом стиле — разделены на несколько прядей от лба к затылку, где собраны в небольшой узел. Люди шутили, что такая прическа напоминает кожуру мускусной дыни, и это было недалеко от истины. Женщина, например Глафира, могла бы сказать ему (если бы когда-нибудь видела Клеопатру в одеянии фараона), что эта прическа позволяет носить красно-белую двойную корону Египта. Сегодня на царице была усыпанная блестками короткая вуаль с вплетенными цветами. Цветы были на шее, груди, талии. В руке она несла золотое яблоко. Наряд не особо соблазнительный, но Марк Антоний отнесся к этому спокойно, как и знатоки женской одежды. Главной целью «костюмированного» обеда для Марка Антония было показать себя с самой выгодной стороны.
Как новый Дионис, он был обнажен до пояса и от середины бедра, а ниже талии задрапирован тонким куском пурпурного газа, под которым была искусно выкроенная набедренная повязка в виде кошелька, содержащего знаменитые гениталии Антония. В сорок три года он все еще находился в расцвете сил, его фигура Геркулеса осталась не испорченной излишествами, в отличие от большинства людей вдвое моложе его. Икры и бедра массивные, но лодыжки тонкие. Мышцы грудной клетки бугрились над плоским мускулистым животом. Только голова выглядела странно, потому что шея у него была толстая, как у быка, и на такой шее голова казалась маленькой. Девушки, которых царица привела с собой, смотрели на него, открыв рты и умирая от желания.
— Кажется, в твоем гардеробе маловато одежды, — спокойно заметила Клеопатра.
— Дионису не надо много одежды. Вот, возьми виноград, — предложил он, протягивая гроздь, которую держал в руке.
— Вот, возьми яблоко, — ответила она, протягивая руку.
— Я — Дионис, а не Парис. «Парис, женолюбец, прельститель», — процитировал он. — Видишь? Я знаю Гомера.
— Я восхищена до глубины души.
Она устроилась на ложе. Он предоставил ей locus consularis, чего не одобрили приверженцы этикета из его окружения. Женщины — это женщины.
Несмотря на старания Антония, рассчитанный на эффект наряд не произвел на Клеопатру никакого впечатления. Ради чего бы она ни жила, это определенно не было физической стороной любви. По сути, большую часть вечера она провела, играя своим золотым яблоком: она положила его в стеклянный кубок с розовым вином и любовалась, как голубой цвет стекла придает золоту слабый оттенок пурпура, особенно когда она помешивала вино наманикюренным пальцем.
Наконец, отчаявшись, Антоний решил рискнуть: ему должна помочь Венера!
— Я влюбляюсь в тебя, — сказал он, дотронувшись до ее руки.
— Глупости!
Клеопатра с раздражением отдернула руку, словно смахивая надоедливое насекомое.
— Это не глупости! — возмутился Антоний и сел прямо. — Ты околдовала меня, Клеопатра.
— Мое богатство околдовало тебя.
— Нет-нет! Мне все равно, даже если бы ты была нищей!
— Чепуха! Ты перешагнул бы через меня, словно я не существую.
— Я докажу, что люблю тебя! Проверь меня!
Она не замедлила с ответом:
— Моя сестра Арсиноя укрывается в храме Артемиды в Эфесе. В Александрии ее приговорили к смерти. Казни ее, Антоний. Когда она умрет, ты мне понравишься, не волнуйся.
— У меня предложение получше, — сказал он, вдруг почувствовав, как пот выступил на лбу. — Позволь мне любить тебя здесь, сейчас!
Клеопатра резко откинула голову, отчего вуаль из цветов чуть съехала набок. Деллий, внимательно наблюдавший за ними со своего ложа, подумал, что она похожа на подвыпившую цветочницу, предлагающую всем купить ее цветы. Один желто-золотой глаз закрыт, другой задумчиво смотрит на Антония.
— Не в Тарсе, — промолвила она, — и не пока моя сестра жива. Приезжай в Египет с головой Арсинои, и я подумаю об этом.
— Но я не могу! — воскликнул Антоний, задыхаясь. — У меня слишком много дел! Ты думаешь, почему я трезвый? В Италии вот-вот начнется война. Этот проклятый мальчишка справляется лучше, чем можно было ожидать. Я не могу! И как ты можешь просить голову твоей собственной сестры?
— С удовольствием! Она много лет охотится за моей головой. Если ей удастся осуществить свои планы, она выйдет замуж за моего сына и в одно мгновение снесет мне голову. В ней течет чистая кровь Птолемеев, и она достаточно молода, чтобы иметь детей, когда Цезарион повзрослеет. А я, внучка Митридата Великого, — помесь. А мой сын — еще большая помесь. Для многих в Александрии Арсиноя представляет возврат к чистой крови. Для того чтобы я жила, она должна умереть.
Клеопатра встала с ложа, отбросила вуаль, сорвала гирлянды тубероз и лилий с шеи и талии.
— Благодарю за отличный вечер и за познавательное путешествие в другую страну. «Филопатор» за последние сто лет не принимал столько гостей. Завтра он и я поплывем в Египет. Приезжай туда, чтобы меня увидеть. И помни о моей сестре в Эфесе. Она настоящая стерва. Если тебе нравятся гарпии и горгоны, ты просто влюбишься в нее.

 

— Может быть, ты испугал ее, Антоний, — сказал Деллий, посвященный в часть их разговора на следующее утро, когда «Филопатор» опустил золотые весла в воду и отправился домой.
— Испугал ее? Эту хладнокровную гадюку? Невозможно!
— Она весит не больше таланта, а ты должен весить где-то около четырех. Может быть, она думает, что ты раздавишь ее. — Он захихикал. — Или протаранишь. Вполне возможно.
— Черт возьми! Я и не подумал об этом!
— Ухаживай за ней в письмах, Антоний, и продолжай выполнять свои обязанности как триумвир восточнее Италии.
— Ты пытаешься давить на меня, Деллий? — спросил Антоний.
— Нет-нет, конечно нет! — быстро ответил Деллий. — Просто напомнил, что царицы Египта больше нет на твоем горизонте, зато есть другие люди и события.
Антоний в ярости смахнул бумаги со стола. Луцилий, опустившись на колени, стал подбирать их.
— Меня тошнит от этой жизни, Деллий! Пропади он пропадом, этот Восток! Пора вернуться к вину и женщинам.
Деллий посмотрел вниз, Луцилий — вверх, и они обменялись выразительными взглядами.
— У меня идея получше, — сказал Деллий. — Почему бы не разобрать накопившуюся за это лето гору дел, а потом провести зиму в Александрии, при дворе царицы Клеопатры?
Назад: 2
Дальше: 4