В конце лета ветер на Адриатике был более предсказуем, чем в любой другой сезон. Утром он дул с запада, а ближе к полудню менял направление на северо-западное, и чем севернее он поворачивал, тем больше набирал силу.

Октавиан и Агриппа не пропустили ни одного признака предстоящего сражения, хотя ни один разведчик не сообщил им о парусах, воде и еде на борту каждого транспорта Антония и Клеопатры. Если бы они знали об этом, то приняли бы контрмеры для отхода. А так они лишь посчитали, что противник устал сидеть тихо и решил поставить все на поражение Агриппы на море.

— Стратегия Антония проста, — сказал Агриппа Октавиану в их палатке. — Он должен повернуть мою линию кораблей на самом северном конце и гнать их на юг, то есть прочь от твоего лагеря на суше и моей базы в бухте Комар. Его пехота нападет на твой лагерь и на мою базу с хорошим шансом на победу. Моя стратегия тоже простая. Мне нужно не дать повернуть мою линию с подветренной стороны. Кому первому удастся повернуть, тот и победит.

— Тогда ветер скорее на твоей стороне, — заметил Октавиан, очень довольный.

— Да. Размер тоже на моей стороне, Цезарь. Эти чудовищные «пятерки» Антония слишком неповоротливые. Он — гигант Антей, а мы — Геркулес, карлик по сравнению с ним, — с усмешкой сказал Агриппа. — Но он, кажется, забыл, что Геркулес оторвал Антея от матери-земли. Ну что ж, в сражении на воде Антей попросту не сможет черпать силу из земли.

— Найди мне флотилию, которой я смогу командовать на южном конце твоей линии, — велел Октавиан. — Я отказываюсь пережидать это сражение на суше, не хочу, чтобы все называли меня трусом. Но если я буду достаточно далеко от главного удара, то не смогу помешать твоей тактике даже самой невинной ошибкой. Сколько наших легионеров ты планируешь использовать, Агриппа? Если Антоний победит, он ведь нападет на наш лагерь и порт?

— Тридцать пять тысяч. На каждом корабле есть гарпун, чтобы тянуть этих слонов, и множество лестниц с крюками. Наше преимущество в том, что наши солдаты натренированы как матросы, а Антоний не побеспокоился об этом. Но, Цезарь, бесполезно сидеть на южном конце нашей линии. Лучше тебе быть на моей либурне моим заместителем. Я верю, что ты не будешь отменять мои приказы.

— Спасибо за комплимент! Когда это произойдет?

— Завтра, судя по всем знакам. Мы будем готовы.

На второй день сентября Марк Антоний вышел в Амбракийский залив с шестью эскадрами, взяв под начало самую северную. Его правое, северное крыло состояло из трех эскадр, в каждой эскадре пятьдесят пять массивных «пятерок». Попликола был его заместителем. Агриппа расположился на веслах дальше от берега, чем ожидал Антоний, а это означало, что придется грести дольше, чем он хотел. Поздним утром он подошел на нужное расстояние и лег на весла, дав отдохнуть гребцам. Только к полудню, когда ветер подул с севера, стало возможно начать бой. Клеопатра и ее транспорты воспользовались преимуществом большого расстояния и подошли к входу в бухту, словно они были в резерве. Она надеялась, что, находясь на большом расстоянии от них, Агриппа не догадается, что на ее кораблях находится войско.

Ветер стал меняться. Обе стороны отчаянно гребли на север, галеры на северном конце обеих сторон выстроились в линию, в результате между «пятерками» Антония образовались большие интервалы, чем между либурнами Агриппы.

Состязаться было трудно. Ни одной стороне не удавалось повернуть другую сторону под ветер. Вместо этого две конечные эскадры оказались заблокированными.

«Антония» и флагман Агриппы «Бог Юлий» первыми вступили в бой, и буквально через несколько минут шесть проворных маленьких либурн зацепили «Антонию» и притянули к себе. Через какое-то время Антоний увидел, что десять из его галер тоже в опасности: к ним тоже «прицепились» либурны. Некоторые горели; не имело смысла таранить и топить их, если огонь все сделает. Солдаты с шести либурн устремились на палубу «Антонии», и Антоний решил покинуть корабль. Он видел, что Клеопатра и ее транспорты вырвались из бухты и под парусами двинулись на юг, подгоняемые северо-западным ветром. Антоний прыгнул в пинас и помчался за ними, лавируя между либурнами.

Никто на борту «Бога Юлия» не заметил эту лодку. Антоний был уже на расстоянии полумили, когда «Антония» сдалась. Луций Геллий Попликола и другие две эскадры Антония быстро сдались без боя, а Марк Лурий, командующий центром Антония, повернул свои корабли и пошел обратно в бухту. Левый фланг под командованием Гая Сосия последовал примеру Лурия.

Это был разгром, посмешище, а не битва. Из более чем семисот кораблей на море столкнулись менее двадцати.

Собственно, это было невероятно до такой степени, что Агриппа и Октавиан пришли к убеждению, что этот самый странный из всех исходов сражений не более чем трюк и что утром Антоний предпримет другую тактику. Поэтому всю ту ночь флот Агриппы лежал на веслах в открытом море, упуская возможность поймать Клеопатру и сорок тысяч римских солдат.

Поскольку на следующий день никакой хитроумной тактики предпринято не было, Агриппа отплыл обратно в Комар, и они с Октавианом пошли посмотреть на пленных.

От Попликолы они узнали шокирующую правду: Антоний дезертировал и последовал за убегающей Клеопатрой.

— Во всем виновата та женщина! — кричал Попликола. — Антоний и не думал драться! Как только с «Антонией» было покончено, он перепрыгнул через борт и погнался за Клеопатрой.

— Невероятно! — воскликнул Октавиан.

— Говорю тебе, я видел это сам! И, увидев, подумал: зачем подвергать опасности своих солдат и экипажи? Мне казалось, что честнее будет сдаться. Я надеюсь, ты оценишь мой здравый смысл.

— Я высеку это на твоем памятнике, — добродушно промолвил Октавиан и обратился к своим германцам: — Я хочу, чтобы его немедленно казнили. Проследите.

Пощадили только Сосия. Аррунтий просил за него, и Октавиан прислушался к его просьбе.

Как выяснилось, Канидий пытался убедить пехоту атаковать лагерь Октавиана, но никто, кроме него самого, не хотел драться. И войска не хотели сворачивать лагерь и идти на восток. Сам Канидий исчез, пока представители легионов вели переговоры о мире с Октавианом. Октавиан отослал иностранных наемников домой, а для римлян нашел землю в Греции и Македонии.

— Я не потерплю, чтобы кто-то из вас отравлял Италию своими рассказами, — сказал Октавиан представителям. — Милосердие — моя политика, но вы никогда не вернетесь домой. Будьте как ваш хозяин Антоний и учитесь любить Восток.

Гая Сосия заставили дать Клятву верности и предупредили, чтобы он не посмел возражать, какой бы ни была излагаемая Октавианом версия событий при Акции.

— Я помиловал тебя при одном условии — молчание до конца дней твоих. И помни, что я в любой момент могу зажечь твой погребальный костер.

— Я хочу прогуляться, — сказал Октавиан Агриппе через две недели после Акция. — И мне нужна компания, так что извинений не приму. Зачистка идет как надо, и ты здесь не нужен.

— Ты всегда впереди всех и всего, Цезарь. Куда ты хочешь пойти?

— Куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда. Тьфу! Вонь дерьма и мочи и столько мужчин — это невыносимо! Я мог бы вынести все это, если бы хоть немного крови было пролито, но этого не случилось. Бескровная битва при Акции!

— Тогда сначала проедем верхом на север, пока не окажемся достаточно далеко от Амбракии, и там подышим.

— Отличная идея.

Они ехали два часа и добрались до бухты Комар. Когда за их спинами сомкнулся лес, Агриппа остановился у ручья. Под лучами солнца вода искрилась, от поросшей мхом земли исходил сладковатый запах.

— Здесь, — сказал Агриппа.

— Здесь негде гулять.

— Я знаю, но вон там я вижу два замечательных камня. Мы можем сесть на них лицом к лицу и поговорить. Поговорить, а не погулять. Разве ты не этого хотел на самом деле?

— Храбрый Агриппа! — засмеялся Октавиан и сел. — Ты прав, как всегда. Здесь покой, уединение, можно подумать. Единственный источник шума — ручей, а это все равно что музыка.

— Я захватил бурдюк разбавленного фалернского вина, которое ты любишь.

— Верный Агриппа! — Октавиан выпил, потом передал бурдюк другу. — Превосходно!

— Выкладывай, Цезарь.

— По крайней мере, в эти дни не было никаких признаков астмы. — Он вздохнул, вытянул ноги. — Бескровное сражение у Акция: из четырехсот вражеских кораблей лишь десять участвовали в бою и только два из них горели, пока не затонули. Погибло, вероятно, сто человек, а может, и меньше. И ради этого я обложил налогом народ Рима и Италии, взял двадцать пять процентов! До сих пор налог собирают. Будь я проклят, разорван на куски, если все, что я смогу показать за их деньги, — это сражение, которое и сражением-то назвать нельзя. Я даже не могу показать им Антония или Клеопатру! Он обманул меня, уплыл. Я, дурак, лучше думал об Антонии, мешкал, хотел победить его, вместо того чтобы догонять.

— Успокойся, Цезарь, дело сделано. Я тебя знаю, а это значит, что ты сможешь превратить Акций в триумф.

— Я все ломал голову и хочу опробовать мои идеи на тебе, потому что ты честно мне ответишь. — Октавиан подобрал с земли несколько камешков и стал раскладывать их на камне. — Я не вижу другого варианта, кроме как раздуть намеренно события в Акции во что-то, что захотел бы воспеть Гомер. Два флота сошлись, как титаны, столкнулись по всей линии с севера на юг — вот почему погибли Попликола, Лурий и остальные. Выжил только Сосий. Пусть Аррунтий думает, что это его заступничество спасло Сосия. Антоний дрался геройски на борту «Антонии» и уже побеждал, когда краем глаза увидел, что Клеопатра предательски покидает сражение — и его самого. Он был настолько пропитан зельем, что внезапно запаниковал, прыгнул в пинас и поплыл за ней, как томящийся от любви кобель за сукой. Многие его генералы видели, как он бежал за Клеопатрой, крича ей… — Голос Октавиана поднялся до фальцета: — «Клеопатра, не оставляй меня! Умоляю тебя, не оставляй меня!» Везде плавали мертвые тела, море было красным от крови, на поверхности плавали мачты и обломки кораблей, но пинас с Марком Антонием стремительно продвигался сквозь эту кровавую баню вслед за Клеопатрой. После этого адмиралы Антония струсили. И ты, Агриппа, превосходный в сражениях, сокрушил своих противников.

— Пока неплохо, — прокомментировал Агриппа, сделав еще глоток из бурдюка. — Что случилось потом?

— Антоний догоняет корабль Клеопатры и поднимается на борт. Прошу прощения за настоящее время. Это всегда помогает мне, когда я приукрашиваю что-то, о чем не должны узнать правду, — пояснил мастер приукрашивания. — Внезапно он приходит в себя, представляет себе катастрофу, от которой он так трусливо сбежал. Я научу этого irrumator Антония, как обвинять меня в трусости у Филипп! Он воет в растерянности, покрывает голову плащом и сидит на палубе три дня без движения. Клеопатра кормит его противоядиями, умоляет его сойти вниз, в ее каюту, но он неподвижен, ошеломленный своей трусостью. Тысячи людей мертвы, и он отвечает за это!

— Звучит как те дрянные эпические поэмы, которые покупают молодые девицы, — сказал Агриппа.

— Да, звучит. Но ты готов поспорить против того, что весь Рим и Италия купятся на это?

— Я не такой дурак. Они купят это даже на дорогой бумаге. Если Меценат добавит несколько цветистых фраз, все будет безупречно.

— Конечно, мной будут возмущаться из-за того, что я допустил войну. Люди не любят зря тратить деньги.

— Опасная тема, Цезарь. Как ты собираешься платить долги? Теперь, когда Клеопатра потерпела поражение, у тебя нет причины продолжать собирать налоги. Однако, пока она жива, покоя тебе не будет. Она начнет вооружаться, чтобы предпринять еще одну попытку, с Антонием или без него. Ведь она хочет, чтобы миром правил так называемый сын бога Юлия, а не Антоний. Итак, откуда брать деньги?

— Я собираюсь выжимать их из царей-клиентов Антония, пока они не посинеют и у них глаза не выскочат из орбит. В конце концов я приду в Египет.

Агриппа посмотрел на солнце между деревьями и поднялся с камня.

— Пора возвращаться, Цезарь, иначе нас застигнет здесь темнота. Если верить Аттику — а он должен знать, — в лесу полно медведей и волков.

Все транспорты ушли с Клеопатрой, но оставшиеся триста боевых кораблей Антония были в полном порядке. Сначала Октавиан хотел сжечь их все. Он буквально влюбился в эти смертоносные маленькие либурны и решил, что в грядущих сражениях будут участвовать одни либурны. Массивные квинкверемы устарели. Потом он решил оставить шестьдесят «левиафанов» Антония как средство устрашения против пиратов, появившихся на западном конце Нашего моря. Он послал их в Форум Юлия, морской порт Цезаря, колонию ветеранов на берегу, где Галльская провинция граничит с Лигурией. Остальных вытащили на берег и сожгли на территории Амбракии, в результате чего получили столько корабельных носов-таранов, что многие тоже пришлось сжечь. Самые внушительные оставили, чтобы украсить ими колонну перед храмом бога Юлия на Римском Форуме, а другие провезли по Италии, чтобы напомнить налогоплательщикам, что угроза была реальной.

Агриппе нужно было вернуться в Италию и успокоить отслуживших ветеранов, которые в последние годы всегда становились агрессивными, когда случались серьезные сражения. Сенаторов тоже отослали домой, и они с благодарностью уехали; для них это не было комфортным пребыванием за морем, в том числе и для тех, кто составил антисенат Антония. Милосердие стало лозунгом дня. Поскольку адмиралы Антония были казнены, неоспоримый правитель Рима объявил, что только три человека, все еще находящиеся на свободе, будут обезглавлены: Канидий, Децим Туруллий и Кассий Пармский, причем эти два — потому, что они последние убийцы бога Юлия, оставшиеся в живых.

Сам Октавиан планировал вести свои легионы по суше в Египет и по пути навещать царей-клиентов. Но этому не суждено было случиться. Из Рима пришло страшное известие: сын Лепида Марк замышляет узурпировать его власть. Отправив легионы на восток под командованием Статилия Тавра, сам Октавиан, несмотря на зимние шторма на Адриатике, возвратился в Италию. Плавание было самым худшим с того памятного плавания после убийства бога Юлия, но теперь, когда астма уже не мучила его, Октавиан достаточно хорошо перенес это испытание.

Из Брундизия он отправился по Аппиевой дороге в Рим в двуколке, запряженной четырьмя мулами, а возле Теана Сидицина свернул на Латинскую дорогу, чтобы объехать малярийные Томптинские болота. Через восемь дней он уже был в Риме, но понял, что напрасно спешил. Гай Меценат справился с восстанием еще до прибытия Агриппы. Марк Лепид и его жена Сервилия Ватия покончили с собой.

— Как странно, — сказал Октавиан Меценату и Агриппе. — Сервилия Ватия была когда-то помолвлена со мной.

Действительно, ветераны волновались и поговаривали о восстании. Октавиан справился с ними. В тоге и лавровом венке он бесстрашно ходил по лагерям вокруг Капуи, улыбаясь и помахивая приветственно рукой, громко говоря об их героизме и верности всем, кто мог слышать его. Он отобрал правильных людей и приступил к переговорам. Поскольку представители легиона всегда были из наиболее слабых солдат ленивых и жадных, он говорил о деньгах и земле.

— Еще через семь-восемь лет демобилизованные ветераны не будут получать землю, — сказал он, — так что будьте благодарны, что все вы здесь сегодня получите хорошую землю. Я устанавливаю военное казначейство, отдельное и отличающееся от казначейства при храме Юпитера в Риме. Государство будет хранить там деньги, которые будут инвестироваться под десять процентов. Солдаты могут также делать вклады. Сейчас мои секретари определяют, сколько денег должно быть в казначействе, чтобы оно оставалось платежеспособным, даже когда будут выплачиваться пенсии. Это будут щедрые пенсии плюс еще хорошая сумма в соответствии с послужным списком человека.

— Все это болтовня на будущее! — нарочито грубо произнес Торнатий, главный в группе. — Мы здесь, чтобы получить землю и большие премии наличными и прямо сейчас, Цезарь.

— Я знаю, — мягко сказал Октавиан, — но я не могу это сделать, пока не приду в Египет и не побью царицу зверей. Трофеи позволят дать вам то, о чем вы просите. — Он поднял руку. — Нет, Торнатий, нет! Бессмысленно спорить и еще более бессмысленно вести себя агрессивно. В данный момент Рим и я не можем дать вам ни сестерция. Пока вы находитесь в лагере, вас будут кормить и условия у вас будут хорошие, но если кто-нибудь из вас начнет буянить, вас посчитают предателями. Подождите! Будьте терпеливыми! Вы все получите, но не сейчас.

— Не очень-то хорошо, — пробурчал Торнатий.

— Должно быть хорошо. Я отдал приказы всем городам в Кампании, большим и малым, что, если какие-то солдаты попытаются грабить их, последует наказание, одобренное сенатом и народом Рима, каково бы оно ни было. Они не потерпят мятежных солдат, Торнатий, и я сомневаюсь, что у тебя достаточно влияния на всех моих легионеров, чтобы вызвать полномасштабное восстание.

— Ты блефуешь, — пробормотал Торнатий.

— Нет, не блефую. Я отдаю приказы всем лагерям вокруг Капуи даже сейчас, когда мы разговариваем. Они информируют людей о моем трудном положении и просят их быть терпеливыми. Большинство людей разумны, они поймут меня.

Торнатий и его коллеги умолкли и стушевались, когда поняли, что основная масса солдат готова ждать два года, которые просил Октавиан.

— Ты записал их имена? — спросил он Агриппу.

— Конечно, Цезарь. Они тихо исчезнут.

— Я надеялась, что ты сможешь остаться дома, — сказала мужу Ливия Друзилла.

— Нет, моя дорогая, это невозможно. Я не могу позволить Клеопатре начать вооружаться. Теперь, когда сенат вернулся, я могу не бояться восстания. Когда войска в Капуе поймут, что их представители не вернулись к ним, они буду вести себя хорошо. А поскольку Агриппа регулярно посещает Капую, ни один амбициозный сенатор не сможет поднять армию.

— Люди начинают привыкать к тому, что ты правишь Римом, — сказала она, улыбаясь. — Я даже слышу, как некоторые говорят, что ты — их удача, что тебе удалось справиться со всеми неприятностями и защитить их. Называют Секста Помпея, а теперь и Клеопатру. Антония даже не упоминают.

— Не имею понятия, где он сейчас, потому что в Александрии с этой женщиной его нет.

Через несколько дней все стало ясно, когда пришло письмо от Гая Корнелия Галла из Киренаики.

— Типичный поэт, — сказал Агриппа, усмехаясь. — Никакой логики.

— Как Аттика? — спросил Октавиан, меняя тему.

— Очень плохо с тех пор, как ее отец покончил с собой. Смешно это. Она ведет себя скорее как его вдова, чем как дочь. Не ест, слишком много пьет, не обращает внимания на маленькую Випсанию, словно она не любит ребенка. Я приказал следить за ней, потому что не хочу, чтобы она перерезала себе вены. Ее деньги перейдут ко мне. Я пытался убедить ее оставить их Випсании — будет нетрудно обеспечить освобождение от налогов согласно lex Voconia de mulierum hereditatibus, — но она отказалась. Впрочем, если с ней что-нибудь случится, я выделю Випсании ее состояние.

Так получилось, что Октавии достался еще один ребенок. Аттика приняла яд и умерла в агонии через три дня после того, как Агриппа говорил о ней с Октавианом. Будучи человеком слова, Агриппа перевел деньги Аттики на девочку, что сделало ее очень даже желанной невестой.

Октавиан обнаружил в себе новое качество — любовь к детям, стремление их защищать, хотя он не мог соперничать с Октавией в этом отношении. Когда Антилл попытался убежать и был пойман, его не стали наказывать. И всякий раз, как Октавиан обедал дома, вся детская участвовала в обеде. Поскольку с появлением Випсании их стало двенадцать, Октавия не преувеличивала, когда говорила своему брату, что ей нужна еще пара материнских рук.

Для Ливии Друзиллы настало время планировать, кто из детей на ком женится или за кого выйдет замуж. Она приперла к стене Октавиана и заставила его выслушать ее.

— Конечно, Антилл и Иулл должны будут искать жен где-нибудь в другом месте, — сказала она с тем выражением лица, которое говорило Октавиану, что он не должен возражать. — Тиберий может жениться на Випсании. У нее огромное состояние, и она нравится ему.

— А Друз? — спросил он.

— На Тонилле. Они тоже нравятся друг другу. — Она прокашлялась, приняла суровый вид. — Марцелл должен жениться на Юлии.

Он нахмурился.

— Они двоюродные брат и сестра, Ливия Друзилла. Бог Юлий не одобрял таких браков.

— Твоя дочь, Цезарь, некоронованная царица. Кто бы ни был ее мужем, если он не будет членом семьи, он станет угрозой для тебя. Тот, кто женится на дочери Цезаря, будет твоим наследником.

— Ты права, как всегда. — Октавиан вздохнул. — Очень хорошо, пусть это будет Марцелл.

— Об Антонии мы уже подумали. Это Луций Агенобарб. Я бы его не выбрала, но она находилась под опекой отца, когда был заключен контракт о помолвке, и ты обещал выполнить его.

— А Марция, дочь Атии? — Ему все еще была неприятна мысль о ней и о предательстве его матери.

— Я оставляю это на твое усмотрение.

— Тогда она выйдет замуж за какого-нибудь провинциала. Может быть, даже за простого союзника, неримлянина. В конце концов, Антоний выдал свою дочь замуж за такого человека, Пифодора из Тралл. Остается Марцелла.

— Я подумала, что ей подошел бы Агриппа.

— Агриппа? Он же в отцы ей годится!

— Я знаю это, глупый! Но она влюблена в него, ты не заметил? Мечтает о нем, вздыхает, весь день проводит, глядя на его бюст, который купила на рынке.

— Этот брак будет недолгим. Агриппа не годится для молодой девушки.

— Gerrae! Она темноволосая, а у Аттики волосы были мышиного цвета. Она приятная, а Аттика была нескладной. Она яркая, а Аттика была… непримечательной. И к тому же этот брак введет его в ряды первых семейств Рима. Как еще он может попасть туда?

Она знала, чем его убедить.

— Очень хорошо, моя дорогая. Марцелла выйдет замуж за Агриппу. Но только когда ей исполнится восемнадцать. У нее будет еще год, чтобы разлюбить его. Если она разлюбит, Ливия Друзилла, брак не состоится, поэтому пока мы говорить об этом не будем. Это понятно?

— Совершенно, — промурлыкала она.

Без денег, но надеясь получить какую-то сумму от царей-клиентов, Октавиан поплыл в Эфес и добрался туда в мае одновременно с легионами и кавалерией.

Все цари-клиенты были там, включая Ирода, излучающего обаяние и добродетель.

— Я знал, что ты победишь, Цезарь, поэтому сопротивлялся всем уговорам и запугиваниям Марка Антония, — сказал он, еще больше потолстевший и похожий на жабу.

Октавиан весело взглянул на него.

— Никто не может отрицать, что ты умный человек, — заметил он. — Полагаю, ты рассчитываешь на награду?

— Конечно, но только не в ущерб Риму.

— Назови ее.

— Бальзамовые сады в Иерихоне, добыча асфальта в Асфальтовом озере, Галилея, Идумея, оба берега Иордана и берег Вашего моря от реки Элефтер до Газы.

— Другими словами, вся Келесирия.

— Да. Но дань тебе я платить буду вовремя, и мои сыновья и внуки будут посланы в Рим и получат образование как римляне. Ни один царь-клиент не будет преданнее тебе, чем я, Цезарь.

— И хитрее. Хорошо, Ирод, я согласен на твои условия.

Архелаю Сисену, чья помощь Антонию в целом не осуществилась, было разрешено сохранить за собой Каппадокию, ему отдали также Киликию Трахею, часть территории Клеопатры. Аминта сохранил за собой Галатию, но Пафлагония была включена в римскую провинцию Вифиния, а Писидия и Ликаония отошли в провинцию Азия. Полемону Понтийскому, которому удалось удержать восточные границы против мидян и парфян, тоже разрешили сохранить свое царство, которое теперь включало Малую Армению.

Никто из остальных не отделался так легко, а некоторые даже лишились головы. Сирия должна была стать римской провинцией до самых новых границ Иудеи, но города Тир и Сидон были освобождены от прямого правления в обмен на дань. Мальхус из Набатеи потерял только добычу асфальта. В ответ на наказание, которое Октавиан считал мягким, Мальхус должен был следить за египетским флотом у Аравийского полуострова и подавлять любую необычную активность там.

Кипр был присоединен к Сирии, Киренаика — к Греции, Македония — к Криту. Территория Клеопатры уменьшилась до размеров самого Египта.

В июне Октавиан и Статилий Тавр погрузили армию на транспорты и поплыли в Пелузий — вход в Египет. Южный ветер запаздывал, поэтому плавание было нормальным. Корнелий Галл должен был подойти к Александрии от Киренаики. Все было готово для окончательного поражения Клеопатры, царицы зверей.