— У меня есть для тебя поручение, моя дорогая, — сказал Октавиан своей сестре за обедом.

Она замерла с отбивной из барашка в руке. Тонкая восхитительная корочка жира была помазана горчицей и посыпана перцем. Своими словами он прервал ее мысли об изменениях в меню Октавиана с тех пор, как он женился на Ливии Друзилле. Изысканная, очень вкусная пища! Но у нее были основания думать, что Ливия Друзилла знает, как тратить деньги — от жалованья повару до затрат на покупку продуктов. Ливия Друзилла сама делала покупки и при этом энергично торговалась. И повар не мог унести домой какие-либо продукты. Ливия Друзилла следила за ним, как ястреб.

— Поручение, Цезарь? — переспросила Октавия и осторожно откусила кусочек мяса, оставляя корочку на потом.

— Да. Как ты отнесешься к поездке в Афины, чтобы повидаться с твоим мужем?

Лицо Октавии засияло.

— О, Цезарь, это прекрасная идея!

— Я так и думал, что ты не будешь возражать. — Он подмигнул Меценату. — У меня есть задание, с которым ты справишься лучше других.

Она нахмурилась.

— Задание? Поручение?

— Да, — торжественно произнес Октавиан.

— Что я должна сделать?

— Доставить Антонию две тысячи отборных солдат, лучших из лучших. А также семьдесят новых военных кораблей, огромный таран, три тарана поменьше, двести баллист, двести больших катапульт и двести скорпионов.

— О боги! И я должна буду отвечать за весь этот щедрый подарок? — спросила она, сияя глазами.

— Мне ничто так не нравится, как видеть тебя счастливой. Но нет. Гай Фонтей очень хочет присоединиться к Антонию, поэтому командовать будет он, — сказал Октавиан, хрустя веточкой сельдерея. — А ты повезешь от меня письмо Антонию.

— Я уверена, он оценит твой дар.

— Но не так, как он оценит твой приезд, я уверен, — сказал Октавиан, погрозив пальцем.

Его взгляд перешел с Октавии на ложе, которое Меценат делил с Агриппой, и задержался на Агриппе. «Не часто мои планы сбивались с пути, но этот определенно сбился, — подумал он. — Где я ошибся?»

В этом виновата была холостяцкая жизнь Агриппы, что, по мнению Ливии Друзиллы, должно было прекратиться. По выражению его глаз она поняла, что очень нравится ему, но Октавиану она только сказала, что Агриппе пора жениться. Ни о чем не подозревая, он обдумал ее слова и решил, что она, как всегда, права. Теперь, когда у Агриппы есть состояние, земля, имущество, ни один любящий отец не сможет сказать, что Агриппа охотится за приданым. Кроме того, он был очень привлекательным мужчиной. Редкая женщина от пятнадцати до пятидесяти лет не становилась игривой и кокетливой в его присутствии. А он, увы, даже не замечал этого. Никакой светской болтовни, лишь несколько вежливых фраз — таков был Агриппа. Женщины падали в обморок, а он зевал или, еще хуже, уходил.

Когда Октавиан заговорил с ним о его статусе холостяка, он сначала удивился, потом смутился.

— Ты намекаешь, что я должен жениться? — спросил он.

— Вообще-то да. Ты самый важный человек в Риме после меня, но ты живешь, как восточный отшельник. Вместо кровати — походная раскладушка, ходишь больше в доспехах, чем в тоге, даже служанки у тебя нет. Всякий раз, когда у тебя чешется, — хихикнул Октавиан, — ты прибегаешь к помощи какой-нибудь девицы, с которой не можешь образовать постоянный союз. Я не говорю, что ты должен отказаться от таких девиц, ты же понимаешь, Агриппа. Я просто говорю, что ты должен жениться.

— За меня никто замуж не пойдет, — тупо пробормотал Агриппа.

— А вот тут ты не прав! Дорогой мой Агриппа, ты симпатичный, у тебя есть деньги, высокий статус. Ты — консуляр!

— Да, но я низкого происхождения, Цезарь, и я не представляю рядом с собой ни одной из этих чванливых девиц по имени Клавдия, Эмилия, Семпрония или Домиция. Если кто из них и скажет «да», то только из-за моей дружбы с тобой. Идея жены, которая будет смотреть на меня свысока, меня не привлекает.

— Тогда поищи пониже, но не намного ниже, — пошутил Октавиан. — У меня есть для тебя идеальная жена.

Агриппа подозрительно посмотрел на Октавиана.

— Это поработала Ливия Друзилла?

— Нет, честное слово, нет! Это целиком моя идея!

— Тогда кто?

Октавиан глубоко вздохнул.

— Дочь Аттика, — торжественно объявил он. — Идеальная, Агриппа, правда! Семья не сенаторского ранга, хотя, признаю, это лишь потому, что ее папа предпочитает делать деньги несенаторским способом. Кровно связана с Цецилиями Метеллами, поэтому достаточно высокого происхождения. И наследница одного из крупнейших состояний в Риме!

— Она слишком молода. Ты хоть знаешь, как она выглядит?

— Ей семнадцать лет, скоро будет восемнадцать. Да, я ее видел. Скорее симпатичная, чем просто милая, с хорошей фигурой и очень хорошо образованная, как и следовало ожидать от дочери Аттика.

— Она любит читать или покупать?

— Читать.

На лице отобразилось явное облегчение.

— Это уже хорошо. Она темная или светлая?

— Среднее.

— О-о.

— Послушай, если бы у меня была родственница брачного возраста, ты получил бы ее с моим благословением! — воскликнул Октавиан, вскинув руки.

— Правда? Ты действительно выдал бы ее за меня, Цезарь?

— Конечно. Но поскольку ее у меня нет, ты женишься на Цецилии Аттике или не женишься?

— Я не осмелюсь просить согласия.

— Я попрошу. Женишься?

— Кажется, у меня нет выбора. Да, женюсь.

Итак, вопрос был решен, хотя Октавиан не понимал, с какой неохотой согласился жених. Агриппа стал мужчиной уже в тринадцать лет, и вот в двадцать семь на него, так любящего экспериментировать в этой области, надевают оковы! В компании других людей, кроме Октавиана — и Ливии Друзиллы, — он был угрюм, молчалив и всегда бдителен. На свадьбе все казалось хорошо, ибо невеста, как и все ее подружки, была в восторге от великолепного, обаятельного и недосягаемого Марка Випсания Агриппы.

Через месяц после свадьбы высокая стройная лилия (как Ливия Друзилла назвала невесту) увяла и потускнела. Она излила свое горе в сочувствующее ухо Ливии Друзиллы, а та донесла его до уха Октавиана.

— Это катастрофа! Бедная Аттика считает, что он совершенно равнодушен к ней. Он никогда не говорит с ней! А их занятие любовью — прошу простить меня за вульгарность, любовь моя, — напоминает акт жеребца и кобылы. Он кусает ее за шею и… и… нет, додумай сам! К счастью, — мрачно продолжила она, — он не очень-то часто предается совместным удовольствиям.

Поскольку с этой стороной Агриппы Октавиан не был знаком да и не хотел ничего о ней знать, он покраснел, желая оказаться где-нибудь в другом месте, а не сидеть рядом с женой. Он знал, что его собственные способности в этой области оставляли желать лучшего, но он также знал, что Ливия Друзилла получает большее удовольствие от власти, и мог быть спокоен. Жаль, что Аттика не такая. Но ведь у нее не было шести лет брака с Клавдием Нероном, превративших ее девичьи мечты в целеустремленность.

— Нам остается только надеяться, что она забеременеет, — сказал он. — Ребенок заинтересует ее, займет ее время.

— Ребенок не заменит удовлетворяющего мужа, — возразила Ливия Друзилла, сама очень удовлетворенная. Она нахмурилась. — Беда в том, что у нее есть наперсник.

— Что ты хочешь сказать? Что брачные дела Агриппы станут известны всему Риму?

— Если бы так просто, я бы не беспокоилась. Нет, ее наперсник — ее старый воспитатель, вольноотпущенник Аттика, Квинт Цецилий Эпирот. По ее словам, самый славный человек, какого она знает.

— Эпирот? Мне известно это имя! — воскликнул Октавиан. — Знаменитый филолог. Меценат характеризует его как знатока Вергилия.

— Хм… Конечно, ты прав, Цезарь, но я не думаю, что он будет утешать ее стихами. Да, она добродетельна. Но как долго это продлится, если ты возьмешь Агриппу в Иллирию?

— На то воля богов, моя дорогая, а что касается меня, я не намерен совать нос в брак Агриппы. Мы должны надеяться, что появится ребенок и займет ее время. Неужели я должен был посоветовать Скрибонию?

Как бы то ни было, к тому времени, когда Октавия пришла пообедать вместе с Меценатом с его Теренцией и Агриппой с его Аттикой, почти вся верхушка Рима знала, что брак Агриппы не удался. Глядя на унылое лицо Агриппы, его старый друг очень хотел сказать ему слова утешения, но не мог. По крайней мере, думал он, Аттика беременна. А он должен набраться смелости и намекнуть Аттику, что его горячо любимого вольноотпущенника Эпирота надо держать подальше от его горячо любимой дочери. Женщины, которые читают, так же уязвимы, как женщины, которые любят делать покупки.

Октавия почти бегом торопилась домой, во дворец на Каринах, так она была счастлива. Наконец-то увидеть Антония! Два года прошло с тех пор, как он оставил ее на Коркире. Дочка Антония-младшая, известная как Тонилла, уже ходила и говорила. Хорошенькая девочка с темно-рыжими волосами и рыжеватыми глазами своего отца, но, к счастью, ни его подбородка, ни — пока, во всяком случае, — его носа. Но какой характер! Антония была больше ребенком матери, а вот Тонилла — вся в отца. Стоп, Октавия, стоп! Перестань думать о детях, думай о муже, которого ты скоро увидишь. Такая радость! Такое удовольствие! Она пошла искать свою костюмершу, весьма компетентную женщину, которая гордилась своим положением в семье Антония и, кроме того, была очень привязана к Октавии.

Они были поглощены обсуждением того, какие платья Октавия должна взять с собой в Афины и сколько новых платьев она должна сшить, чтобы доставить удовольствие мужу, когда вошел управляющий и доложил, что пришел Гай Фонтей Капитон.

Она знала его, но не очень хорошо. Он был с ними, когда она и Антоний плыли на корабле, но морская болезнь держала ее все время в каюте, и плавание закончилось на Коркире. Она приветствовала высокого, красивого, безупречно одетого Фонтея несколько настороженно, не зная, с чем он пришел.

— Император Цезарь говорит, что мы с тобой должны доставить подарки Марку Антонию в Афины, — сказал он, не пытаясь сесть. — И я подумал, что должен зайти и узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь во время плавания или не будет ли груза для Афин — предмета мебели, например, или каких-нибудь непортящихся продуктов?

«Ее глаза самые красивые из всех, какие я когда-либо видел, — подумал он, глядя, как в них сменяют друг друга эмоции. — Но это не их необычный цвет вызывает тревожное чувство. Это — нежность в них, всеобъемлющая любовь. Как может Антоний так обманывать ее? Если бы она была моей, я бы прилепился к ней навечно. Еще одно противоречие: как ей удается любить и Антония, и Октавиана?»

— Спасибо, Гай Фонтей, — улыбнулась она. — Я ни о чем не могу думать, правда, разве что… — она притворилась испуганной, — кроме моря, а с ним никто не может договориться.

Он засмеялся, взял ее руку и слегка коснулся ее губами.

— Госпожа, я сделаю все, что смогу! Отец Нептун, Сотрясатель Земли Вулкан и морские лары получат богатые жертвы, чтобы море было спокойным, ветер — благоприятным, а наше плавание — быстрым.

После этого он ушел. Октавия смотрела ему вслед со странным чувством облегчения. Какой приятный мужчина! С ним все будет хорошо, как бы море себя ни вело.

Море вело себя так, как приказал Фонтей, принося жертвы. Даже когда они огибали мыс Тенар, никакой опасности не было. Октавия думала, что он беспокоится лишь о ее самочувствии, но Фонтей знал, сколько личного интереса в его заботе о ней. Он хотел составлять компанию этой восхитительной женщине во все время плавания, а значит, морской болезни не должно было быть до самого Пирея. Он не находил в ней ни одного недостатка. Приятная, остроумная, легкая в разговоре, не жеманная, совсем не похожая на то, что он называл «римской матроной», — словом, божественная! Неудивительно, что Октавиан поставил ее статуи, неудивительно, что простой народ уважал, почитал и любил ее! Два рыночных интервала, проведенных им в компании с Октавией от Тарента до Афин, останутся в его памяти на всю жизнь. Любовь? Неужели это любовь? Может быть, но он понимал, что это чувство не имеет ничего общего с теми низкими желаниями, которые он ассоциировал с этим словом, когда дело касалось отношений между мужчиной и женщиной. Если бы она появилась среди ночи, требуя акта любви, он не отказал бы ей, но она не появилась. Октавия принадлежала к какому-то более высокому уровню, она была и женщиной, и богиней.

Хуже всего было то, что он знал: Антоний не встретит ее в Афинах, Антоний в Антиохии, в цепких руках царицы Клеопатры. Брат Октавии тоже знал об этом.

— Я доверил мою сестру тебе, Гай Фонтей, — сказал Октавиан, перед тем как кавалькада отправилась из Капуи в Тарент, — так как считаю, что ты более надежный, чем остальные из людей Антония, и верю, что ты — человек чести. Конечно, твое главное задание — сопровождать эти военные машины Антонию, но я потребую от тебя немного больше, если ты не возражаешь.

«Один из людей Антония» — это был типичный для Октавиана сомнительный комплимент. Но Фонтей не обиделся, поскольку он чувствовал, что это просто предисловие к чему-то намного более важному, что хотел сказать Октавиан. И вот:

— Ты знаешь, что делает Антоний, с кем он это делает, где это делает и, вероятно, почему это делает, — произнес Октавиан. — К сожалению, моя сестра почти ничего не знает о том, что происходит в Антиохии, а я ничего ей не сказал, ведь, возможно, Антоний просто, э-э, заполняет время тем, что «наполняет» Клеопатру. Может быть, он вернется к моей сестре, как только узнает, что она в Афинах. Я сомневаюсь, но должен допустить этот вариант. Вот о чем я тебя прошу: оставайся в Афинах рядом с Октавией на случай, если Антоний не появится. Фонтей, если он не приедет, бедной Октавии понадобится друг. Новость, что измена Антония серьезная, убьет ее. Я верю, что ты будешь ей только другом, но заботливым другом. Моя сестра — часть удачи Рима, своего рода весталка. Если Антоний разочарует ее, ей нужно вернуться домой, но не впопыхах. Ты понимаешь?

— Все понимаю, Цезарь, — сказал Фонтей, не колеблясь. — Она не покинет Афины, пока не уйдет последняя надежда.

Вспомнив этот разговор, Фонтей почувствовал, как лицо его исказилось от боли. Теперь он знал эту женщину значительно лучше, чем тогда, во время разговора с Октавианом. Он вдруг понял, что ее судьба совсем не безразлична ему.

Что ж, теперь они в Греции и теперь его жертвы должны принять греческие боги: мать Деметра, похищенная дочь Персефона, гонец Гермес, бог морских пучин Посейдон и царица Гера. Позвать Антония в Афины, пусть он разорвет связь с Клеопатрой! Как он мог предпочесть такую тощую, некрасивую, маленькую женщину красивой Октавии? Это невозможно, просто невозможно!

Октавия скрыла от всех разочарование при известии, что Антоний находится в Антиохии, но узнала достаточно об ужасной кампании у Фрааспы, чтобы понять, что он, наверное, предпочитает быть в этот момент со своей армией. Она сразу же написала ему о своем приезде в Афины и о подарках, которые она привезла, от солдат до таранов и артиллерии. Письмо было полно новостей о его детях. В простоте душевной она написала еще, что если он не может приехать в Афины, то пусть потребует, чтобы ее привезли в Антиохию.

Между написанием этого письма и ответом Антония — ожидание в целый месяц! — она вынуждена была возобновить знакомства и дружеские отношения, завязанные еще во время ее первого пребывания в Афинах. Большинство из знакомых были люди безобидные, но, когда управляющий объявил о приходе Пердиты, у Октавии упало сердце. Эта перезрелая римская матрона была женой необыкновенно богатого купца-плутократа и известной сплетницей. Ее прозвище Пердита, которым она гордилась, означало «приносящая плохие вести».

— О бедная, бедная моя, милочка! — запричитала она, вплывая в гостиную.

На ней было платье из тончайшей шерсти самого модного, ядовито-красного цвета. На шее масса бус, ожерелье, на руках браслеты, запястья, в ушах серьги — и все это звенело, как цепи узника.

— Пердита, рада видеть тебя, — механически произнесла Октавия, терпя ее поцелуи и пожимание рук.

— Я считаю это позором, и я надеюсь, ты скажешь ему это, когда увидишь его! — крикнула Пердита, усаживаясь в кресло.

— О каком позоре ты говоришь? — спросила Октавия.

— Да о позорной связи Антония с Клеопатрой!

— Она позорная? — улыбнулась Октавия.

— Дорогая моя, ведь он женился на ней!

— Женился?

— Вот именно! Они поженились в Антиохии, как только приехали туда из Левкокомы.

— Как ты узнала?

— Перегрин получает письма от Гнея Цинны, Скавра, Тития и Попликолы, — объяснила Пердита. Перегрин был ее мужем. — Это истинная правда. В прошлом году она родила ему еще мальчика.

Пердита пробыла полчаса, упрямо не покидая кресло, несмотря на то что хозяйка не предложила ей ничего освежающего. За это время она успела рассказать все, что знала: от месячного запоя Антония в ожидании Клеопатры до мельчайших подробностей свадьбы. Кое-что Октавии уже рассказывали, хотя и не в таких красках, в каких описывала Пердита. Она внимательно слушала. Лицо ее оставалось спокойным. Выбрав момент, она поднялась, чтобы закончить этот неприятный рассказ. Ни слова о склонности мужчин брать любовниц, когда они надолго уезжают от своих жен, ни других замечаний, которые подогрели бы рассказ Пердиты. Конечно, эта женщина будет лгать и другим, но те, кому она будет лгать, не найдут на лице Октавии подтверждения слов Пердиты, когда встретятся с ней. После того как Пердита, звеня украшениями, вышла на улицу под горячие лучи греческого солнца, Октавия закрыла дверь гостиной на целый час, даже для слуг. Клеопатра, египетская царица. Это поэтому ее брат так зло говорил о Клеопатре за обедом? Сколько знали другие, в то время как она, по существу, не знала ничего? О детях Клеопатры от Антония она знала, включая и мальчика, которого та родила в прошлом году. Но к этому Октавия отнеслась спокойно. Она просто решила, что царица Египта плодовитая женщина и не предохраняется, как и она сама. Октавия считала ее женщиной, которая страстно любила бога Юлия и искала утешения в его кузене, способном дать ей еще детей, чтобы обезопасить ее трон в следующем поколении. Конечно, Октавии и в голову не приходило, что для Антония это не флирт. Он всегда волочился за женщинами, это в его натуре. И как он мог так измениться?

Но Пердита говорила о сильной любви! Она просто изливала злобу и недоброжелательство. Зачем верить ей? И все же микроб сомнения уже пролез под кожу и стал пробираться к сердцу Октавии, ее надеждам, ее мечтам. Она не могла отрицать, что муж просил помощи у Клеопатры, что он все еще был во власти этого богатого монарха. Нет, как только он узнает о ее, Октавии, присутствии в Афинах, он отошлет Клеопатру обратно в Египет и приедет в Афины. Она уверена в этом!

В течение часа она мерила шагами комнату, стараясь подавить сомнения, которые заронила Пердита, стараясь не сойти с ума, призывая свои огромные ресурсы здравого смысла. Зачем Антонию влюбляться в женщину, славившуюся только тем, что она соблазнила бога Юлия, интеллектуала, эстета, человека необычного и утонченного вкуса? Антоний похож на бога Юлия, как мел на сыр. Обычная метафора, но она не совсем правильно отражает их разницу. Может, как рубин на красную стеклянную горошину? Нет-нет, зачем тратить время на глупые метафоры. Что общего между богом Юлием и Антонием? Только кровь рода Юлиев. Брат Цезарь говорил, что это единственное, что заставило Клеопатру выбрать Антония. Брат Цезарь сказал, что она предложила ему себя из-за этой крови Юлиев. Переспать с правящей царицей, чтобы обеспечить ее детьми, — это очень заманчиво для Антония. Именно так отнеслась Октавия к этому союзу, когда впервые услышала о нем. Но любовь? Нет, никогда! Невозможно!

Когда Фонтей нанес ей ежедневный краткий визит, он нашел Октавию поникшей. Под ее прекрасными глазами залегли круги, улыбка то и дело исчезала, она не знала, куда деть руки. Он решил спросить напрямую:

— Кто тебе разболтал?

Октавия задрожала.

— Это заметно? — спросила она.

— Никому, кроме меня. Твой брат велел мне позаботиться о тебе, и я серьезно отношусь к этому поручению. Кто?

— Пердита.

— Отвратительная женщина! Что она сказала тебе?

— Фактически ничего такого, о чем бы я не знала, кроме того, что он женился.

— Дело не в том, что она сказала, а в том, как она это сказала, да?

— Да.

Он осмелился взять ее руки, большими пальцами стал гладить их по тыльной стороне, что можно было принять за утешение — или за любовь.

— Октавия, послушай меня! — очень серьезно начал он. — Пожалуйста, не думай о худшем. Еще рано для тебя — и для любого другого! — совершенно безосновательно делать выводы. Я хороший друг Антония, я знаю его. Может быть, не так хорошо, как ты, его жена, но по-другому. Возможно, брак с Египтом был чем-то, что он считал необходимым для него как триумвира Востока. Это не должно тебя задевать, ты его законная жена. Этот незаконный союз — симптом его неудач на Востоке, где все пошло не так, как он ожидал. Я думаю, это способ выплыть из потока разочарований.

Он отпустил ее руки, прежде чем она могла посчитать его прикосновения интимными.

— Ты понимаешь?

Ей стало легче, она выглядела более спокойной.

— Да, Фонтей. Я понимаю. И спасибо тебе от всего сердца.

— В будущем для Пердиты тебя нет дома. Она прибежит снова, как только Перегрин получит письмо от одного из своих дружков. Но ты ее не примешь. Обещаешь?

— Обещаю, — ответила она и улыбнулась.

— Теперь у меня хорошая новость. Сегодня вечером показывают «Царя Эдипа». Я дам тебе несколько минут, чтобы принарядиться, потом мы пойдем и посмотрим, насколько хороши актеры. По слухам, они потрясающие.

Через месяц пришел ответ от Антония.

Она положила письмо, покрытая холодным потом. Ни слова о любви, ни одного ласкового слова, вообще ни слова о ее приезде. Одни возмущения в адрес Цезаря.

— Он даже не говорит мне, что делать с людьми и техникой, которых я привезла, — пожаловалась она Фонтею.

Лицо его застыло, он почувствовал покалывание, словно ему в лицо ударил песок, как во время песчаной бури. На него смотрели огромные глаза, наполненные слезами, такие прозрачные, словно окна в ее самые сокровенные мысли. Слезы катились по щекам, но она не замечала их. Фонтей вынул из складки тоги носовой платок и подал ей.

— Не расстраивайся, Октавия, — сказал он, стараясь держать голос под контролем. — Читая письмо, я подумал о двух вещах. Во-первых, письмо отражает ту сторону Антония, которую мы оба знаем, — сердитый, нетерпеливый, упрямый. Я словно вижу и слышу, как он рвет и мечет, бегая по комнате. Это его типичная реакция на действия Цезаря как на оскорбление. Просто так получилось, что ты — посланец с плохой вестью, которого он убил, чтобы выпустить пар. Вторая мысль серьезнее. Я думаю, что Клеопатра все выслушала, сделала себе заметки и сама продиктовала этот ответ. Если бы Антоний отвечал сам, по крайней мере, он указал бы, что делать с солдатами, в которых он так нуждается. А Клеопатра, неофит в военном деле, проигнорировала это. Письмо написала она, а не Антоний.

Это возымело действие. Октавия вытерла слезы, высморкалась, в отчаянии посмотрела на мокрый платок Фонтея и улыбнулась.

— Я испортила платок, надо его выстирать, — сказала она. — Спасибо, дорогой Фонтей. Но что мне делать?

— Пойти со мной на спектакль «Облака» Аристофана, а потом написать Антонию, словно этого письма и не было. Спросить его, как он хочет поступить с подарком Цезаря.

— И спросить, когда он намерен приехать в Афины! Можно, я напишу это?

— Конечно. Он должен приехать.

Прошел еще месяц трагедий, комедий, лекций, экскурсий, любых развлечений, какие Фонтей мог придумать, чтобы помочь бедняжке провести время, пока не придет ответ Антония. Интересно, что даже Пердите не удалось вызвать скандал по поводу того, что Фонтей всюду сопровождает сестру императора Цезаря! Просто никто не мог поверить, что Октавия входит в штат неверных жен. Фонтей был ее охранником. Цезарь не делал из этого секрета и проследил, чтобы его желание было известно даже в Афинах.

К этому времени все уже говорили о продолжающейся страсти Антония к женщине, которую Октавиан называл царицей зверей. Фонтей оказался между двух огней: он очень хотел выступить в защиту Антония, но, по уши влюбленный в Октавию, он был озабочен только ее благополучием.

Второе письмо Антония не стало таким шоком, как первое.

Наверное, слез не было из-за потрясения. Боль была ужасная, но она существовала самостоятельно, не связанная с ней, Октавией, сестрой императора Цезаря и женой Марка Антония. Боль рвала, выжимала ее насухо, а она могла думать только о двух девочках. Они проплывали перед ее мысленным взором. Антония — высокая, русоволосая. Мама Атия говорила, что она очень похожа на Юлию, тетю бога Юлия, которая была женой Гая Мария. Антонии только пять лет, но она уже понимает, что такое повиновение, сочувствие, доброта. А Тонилла — рыжеволосая, властная, нетерпеливая, безжалостная, бесчувственная. Антония едва знала своего папу, а Тонилла никогда его не видела.

— Ты вся в отца! — кричала бабушка Атия, не в силах скрыть раздражение.

— Ты вся в отца, — нежно шептала Октавия, еще больше любя этот маленький вулкан из-за этого сходства.

Она понимала, что все кончено. Наступил день, который она когда-то предвидела. Всю свою оставшуюся жизнь она будет любить его, но должна будет существовать без него. Что бы ни связывало его с египетской царицей, связь эта была очень сильная, может быть, неразрывная. И все же — все же — где-то в глубине души Октавия знала, что их союз несчастливый, что Антоний и хотел его, и ненавидел. «Со мной, — думала она, — у него был мир и согласие. Я успокаивала его. С Клеопатрой у него неопределенность и смятение. Она возбуждает его, подстрекает его, мучает его».

— Этот брак сведет его с ума, — сказала она Фонтею, показывая ему письмо.

— Да, ты права, — удалось выговорить Фонтею, несмотря на ком в горле. — Бедный Антоний! Клеопатра делает с ним, что пожелает.

— А чего она желает? — спросила Октавия, похожая на затравленного зверька.

— Хотел бы я знать, но не знаю.

— Почему он не развелся со мной?

— Edepol! — воскликнул с досадой Фонтей. — Почему я не подумал об этом? Действительно, почему он не развелся с тобой? Судя по тону письма, он просто должен потребовать развода!

— Думай, Фонтей! Ты наверняка знаешь. Что бы это ни было, в основе лежит политика.

— Это второе письмо не явилось сюрпризом, верно? Ты ожидала такого ответа.

— Да, да! Но почему нет развода? — повторила она.

— Полагаю, это значит, что он не сжег за собой мосты, — медленно сказал Фонтей. — В нем еще сохранилось желание почувствовать себя римлянином с римской женой. Ты — его защита, Октавия. И еще: не разведясь с тобой, он в какой-то степени сохранил свою независимость. Эта женщина вонзила в него когти в момент его глубочайшего отчаяния, когда он обратился бы за утешением к любому, кто был рядом. А рядом оказалась она.

— Она позаботилась об этом.

— Да, очевидно.

— Но почему, Фонтей? Что ей от него нужно?

— Территория. Власть. Она — восточный монарх, внучка Митридата Великого. В ней нет ничего от бездеятельных и почти неамбициозных Птолемеев, которых больше интересовала возня вокруг трона, — дальше этого они не хотели заглядывать. А Клеопатра жаждет расширить свое царство, у нее аппетиты Митридатидов и Селевкидов.

— Как тебе удалось так много узнать о ней? — полюбопытствовала Октавия.

— Я говорил с людьми в Александрии и Антиохии.

— А что ты подумал о ней, когда увидел ее?

— Главным образом две вещи. Во-первых, она одержима своим сыном от бога Юлия. Во-вторых, она немного похожа на нереиду Фетиду — способна превращаться в любое существо, необходимое для достижения цели.

— Акула, каракатица… я забыла, как там дальше. Но Пелей, ее муж, оставался верен ей, в кого бы она ни превращалась. — Октавия передернула плечами. — Действительно, бедный Антоний! Он будет верен ей.

Фонтей решил сменить тему, но не мог придумать, чем бы развеселить ее.

— Ты возвращаешься домой? — спросил он.

— Да. Не люблю навязываться, но не мог бы ты найти мне корабль?

— Есть лучший вариант, — спокойно сказал он. — Твой брат поручил мне позаботиться о тебе, а это значит, что я поеду с тобой.

Октавия почувствовала облегчение, почти радость. Фонтей заметил, что лицо ее стало не таким напряженным. Он, Гай Фонтей Капитон, страстно мечтал о том, чтобы внушить ей любовь к нему. Многие женщины говорили, что могли бы полюбить его, а две жены определенно любили, однако они ничего собой не представляли. Он уже и не надеялся найти женщину своего сердца, своей мечты. Но эта женщина любила другого и будет продолжать любить. А он будет всегда любить ее.

— В каком странном мире мы живем, — криво усмехнулся Фонтей. — Ты сможешь сегодня вечером вынести постановку «Женщины Трои»? Признаю, что тема близка нашей сегодняшней ситуации: женщины потеряли своих мужей. Но Еврипид настоящий мастер, а состав актеров великолепный. Деметрий из Коринфа играет Гекубу, Дориск играет Андромаху, а Аристоген — Елену. Говорят, он поразителен в этой роли. Ты пойдешь?

— Да, конечно, — ответила она, улыбаясь ему. Даже глаза ее улыбались. — Что значит мое горе по сравнению с их горем? По крайней мере, у меня есть дом, дети, свобода. Мне будет полезно увидеть страдания троянских женщин, к тому же я никогда не видела этой пьесы. Я слышала, что она разрывает сердце, поэтому я смогу поплакать еще над чьим-то горем.

Когда месяц спустя Октавия прибыла в Рим, Октавиан не сумел сдержать слез, жалея сестру. Стоял сентябрь, и он уже готов был начать свою первую кампанию против племен Иллирии. Смахнув слезы, он швырнул на стол два письма Антония, переданные ему Фонтеем, и постарался взять себя в руки. Бой выигран, и он скрипнул зубами в ярости, но не на Фонтея.

— Спасибо, что ты пришел ко мне, прежде чем я увидел Октавию, — сказал он Фонтею и протянул ему руку. — Ты честно выполнил поручение, был добр к моей сестре, и мне не нужно, чтобы она это подтверждала. Она… она очень подавлена?

— Нет, Цезарь, она не такая. Поведение Антония сломило ее, но не уничтожило.

Октавиан согласился с его мнением, когда увидел сестру.

— Ты должна жить здесь, со мной, — заявил он, обняв ее за плечи. — Разумеется, перевезем и детей. Ливия Друзилла считает, что тебе нужна компания, а Карины слишком далеко.

— Нет, Цезарь, я не могу, — сразу отказалась Октавия. — Я жена Антония и буду жить в его доме, пока он не попросит меня выехать. Пожалуйста, не ругай меня и не заставляй переехать! Я не передумаю.

Вздохнув, Октавиан посадил ее в кресло, придвинул к ней другое, сел и взял ее руки в свои.

— Октавия, он не приедет к тебе.

— Я это знаю, маленький Гай, но это не имеет значения. Я все еще его жена, а значит, он надеется, что я позабочусь о его детях и его доме, как должна жена, когда ее муж в отъезде.

— А как с деньгами? Он же не может тебя обеспечивать.

— У меня есть свои деньги.

Это ему не понравилось, но гнев его был вызван бессердечностью Антония.

— Твои деньги — это твои деньги, Октавия! Я заставлю сенат выделить тебе достаточную сумму из жалованья Антония, чтобы ты могла следить за его имуществом здесь, в Риме, и за его виллами.

— Нет, пожалуйста, не делай этого! Я буду вести счет своих трат, и он сможет выплатить мне, когда вернется домой.

— Октавия, он не вернется домой!

— Откуда такая уверенность, Цезарь? Я не претендую на понимание чувств мужчин, но я знаю Антония. Эта египтянка может быть еще одной Глафирой, даже еще одной Фульвией. Он устает от женщин, когда они становятся назойливыми.

— Он устал от тебя, дорогая моя.

— Нет, — решительно отвергла она. — Я все еще его жена, он не развелся со мной.

— Только для того, чтобы сохранить «своих» сенаторов и всадников. Никто не может сказать, что он навсегда в когтях царицы Египта, если он не развелся с тобой, его настоящей женой.

— Никто не может сказать? О, перестань, Цезарь! Это ты не можешь сказать! Я не слепая. Ты хочешь, чтобы Антоний выглядел предателем, — это выгодно для тебя, но не для меня.

— Если тебе так легче, верь в это, но это не так.

— Я остаюсь при своем мнении, — вот все, что она сказала.

Октавиан ушел от нее, не чувствуя ни удивления, ни раздражения. Он знал ее так, как только может знать младший брат с разницей в четыре года, ходивший за старшей сестрой словно привязанный, свидетель высказанных вслух мыслей, девичьих разговоров с подружками, подростковых увлечений, влюбленностей. Она была влюблена в Антония задолго до того, как стала достаточно взрослой, чтобы любить его как женщина. Когда Марцелл попросил ее руки, она безропотно покорилась судьбе, потому что знала свой долг и даже не мечтала о браке с Антонием. Он был настолько в руках Фульвии, что восемнадцатилетняя Октавия оставила всякую надежду, если таковая у нее и была.

— Она не переедет сюда? — спросила Ливия Друзилла, когда он вернулся.

— Нет.

Ливия Друзилла прищелкнула языком.

— Жаль!

Октавиан засмеялся, нежно провел рукой по ее щеке.

— Какая чушь! Ведь ты очень рада. Ты не любишь детей, жена, и хорошо знаешь, что эти избалованные, непослушные дети стали бы бегать здесь повсюду, сколько бы мы их ни сдерживали.

Она захихикала.

— Увы! Совершенно верно! Хотя, Цезарь, это не я ненормальная, а Октавия. Дети — это замечательно, и я была бы рада забеременеть. Но Октавия переплюнет даже кошку. Я удивляюсь, что она согласилась поехать в Афины без детей.

— Она поехала без них, потому что, если продолжить кошачью тему, она знает, что Антоний — кот и относится к детям так, как к ним относишься ты. Бедная Октавия!

— Жалей ее, Цезарь, я не против, но не забывай о том, что лучше пусть у нее переболит сейчас, чем позже.