Помпей стоял на белом мраморном балконе храма Юпитера и смотрел вниз, на расстилающуюся у его ног просторную площадь форума. С вершины Капитолийского холма сердце Рима открывалось взору, слово на ладони. Сейчас картина вовсе не радовала.

Красс тоже внимательно смотрел на собравшуюся на площади толпу, однако выглядел бесстрастным и спокойным. Он молча слушал сердитое бормотание Помпея, который то и дело тыкал пальцем в очередной возмутительный эпизод.

— Смотри же, Красс! Видишь? Негодяи! — Помпей уже не мог удержаться от крика.

Красс посмотрел туда, куда указывал дрожащий палец. Через площадь к зданию сената двигалась длинная цепочка людей в черных тогах. Время от времени странная процессия останавливалась, чтобы воскурить фимиам. Крассу почудилось даже, что ветер доносит звуки погребальной песни, которой идущие сопровождали свое печальное шествие. Помпей же, услышав пение, буквально застыл от возмущения. Красс едва не рассмеялся.

— Что они придумали?! — побагровев от гнева, завопил Помпей. — Кто дал им право так надо мной насмехаться? Весь город смотрит на эти траурные одежды. Конечно, чернь рвется к зрелищам! И каким же окажется результат? Увидишь, Красс, плебеи оправдают сегодняшний бунт актом неповиновения сената. Мне придется снова объявить комендантский час, и в очередной раз меня обвинят в единоличном правлении!

Красс негромко откашлялся, тщательно подбирая слова. Внизу по площади шествовала длинная вереница сенаторов. Почувствовав запах фимиама, они остановились.

— Ты же и сам предполагал, что они могут воспротивиться нашему соглашению, Помпей, — наконец заговорил он. — Ведь именно от тебя я услышал о начинающемся делении на фракции.

— Верно. Но такого открытого проявления несогласия я никак не ожидал, даже несмотря на все неприятности в курии. Конечно, частично вина лежит на плечах глупца Светония. Он носится с этим торговцем, Клодием, так, как будто тот важная птица, а вовсе не главарь банды. Надо было тебе пожестче с ним разделаться, Красс. Ты бы видел, как они обсуждали и изучали мое законодательство. Можно было подумать, что они опытные сенаторы. Это нестерпимо! Порою действительно хочется взять в свои руки ту власть, в присвоении которой меня так упорно обвиняют. Вот тогда и увидим, что к чему. Если бы я стал диктатором хотя бы на полгода, то сумел бы искоренить раскол и ликвидировать все это… это… — Подходящее слово никак не приходило, и Помпей просто махнул рукой в сторону раскинувшегося внизу форума. Сенаторы приближались к зданию курии. Красс услышал громкие радостные крики — это толпа приветствовала их вызывающее поведение, обращенное против Помпея.

Красс в душе не испытывал к коллеге сочувствия. Помпею недоставало гибкости и тонкости в обращении с оппонентами; эти качества он заменял излишней резкостью, пытаясь насильно подчинить себе сенат. В душе Красс соглашался с теми, кто считал правление Помпея фактической диктатурой, испытывавшей терпение Вечного города.

Внизу, на форуме, процессия подошла к ступеням курии и остановилась. Те, кто ее придумал, явно играли с огнем, раздражая Помпея. Инсценировка похорон умершей республики задумывалась как предупреждение общественности. Но она же могла переполнить чашу терпения, и тогда даже самые слабые ростки демократии окажутся безжалостно затоптаны. Действительно, в случае бунта Помпей получит полное право сжать город твердой рукой. А от этого шага уже совсем недалеко до диктатуры. От нее же избавление только одно — гражданская война.

— Если бы ты смог хоть на минуту отвлечься от гнева, — негромко заговорил Красс, — то непременно понял бы, что они вовсе не хотят толкнуть тебя еще дальше. Неужели это слишком много — восстановить запрещенные тобой же выборы? Ведь в народных трибунах сейчас твои люди. Так почему нельзя разрешить выборы на следующий срок? Это сразу сняло бы накал направленных против тебя демонстраций и дало выигрыш во времени.

Помпей молчал. Он внимательно наблюдал, как сенаторы скрываются в здании курии. Тяжелые бронзовые двери захлопнулись, отгородив законодателей от народа. Заполнившая площадь возбужденная толпа продолжала волноваться и шуметь. Казалось, люди и не замечали тяжелых взглядов легионеров Помпея. Хотя похоронная процессия закончилась, молодые горожане настолько возбудились, что отказывались покидать площадь. Оставалось лишь надеяться, что центурионам хватит сдержанности, чтобы не разогнать толпу силой. Когда Рим в таком настроении, восстание может вспыхнуть от малейшей искры.

Помпей наконец заговорил. Голос его звучал разочарованно и печально.

— Они зажали со всех сторон, Красс. Даже когда сенат еще поддерживал меня, эти сукины дети, трибуны, вставали и накладывали вето на каждый из моих законов. Противостояли мне открыто. Именно потому я и решил поставить на эти должности собственных людей. Во всяком случае, сейчас мои труды не разрушают просто так — из-за глупой причуды.

Красс внимательно взглянул на коллегу. Да, Помпей очень изменился за год. Под глазами набрякли темные мешки, лицо осунулось. Времена наступили нелегкие. Граждане испытывали силу своих вождей, и Крассу было приятно оказаться в стороне от непрекращающейся борьбы. Огромная ответственность камнем легла на плечи Помпея. Красс даже задавался вопросом, не жалеет ли тот об опрометчиво заключенной сделке. Цезарь получил Галлию, Красс — флот и целый легион. Помпею же досталась отчаянная борьба: она началась с первого заседания сената, на котором бывшему консулу пришлось проводить законопроект от имени Юлия.

Поначалу сенат спокойно воспринял смену власти, но очень скоро начали формироваться фракции. А потом в состав законодательного органа вошли новые люди — такие, как торговцы Клодий и Милон. После этого игра стала опасной для всех. Разнесся слух о том, что Бибула то ли убили, то ли кастрировали, и сенаторы уже дважды требовали его присутствия в зале заседаний и подробных объяснений. Помпей разрешил отправить новому консулу письма, однако тот в точности выполнил распоряжение Юлия: явившиеся на виллу посыльные обнаружили ее темной, пустой и запертой на все засовы.

Два заседания едва не закончились потасовками, и после этого, несмотря на протесты законодателей, Помпей выставил в зале сената воинский караул из числа своих легионеров. Теперь уже недовольство приходилось высказывать перед зрителями, а все обсуждения оказались публичными. Хотя Красс и считал ярость Помпея забавной, последствия ее не могли не волновать.

— В одиночку Римом править невозможно, друг мой, — пробормотал он.

Помпей тут же бросил на товарища недовольный взгляд.

— Покажи, какие законы я нарушил! Мои трибуны назначены, а не избраны. Но ведь прежние завели работу сената в тупик, а нынешние такого себе не позволяют.

— Нарушилось равновесие в системе, Помпей. Те коррективы, которые ты ввел, вовсе не мелочь. Ведь трибуны выражали мнение толпы. Пытаясь изменить это положение, ты серьезно рискуешь. А если сенат сплотится против тебя, то пересилить его окажется вовсе не легко, — ответил Красс.

Плечи Помпея устало поникли, но Красс не ощущал сочувствия. Этот человек занимался политикой так, словно каждую проблему можно было решить сразу и запросто. Действительно, он был прекрасным военачальником, тем не менее оказался очень плохим хозяином в городе, причем сам никак не хотел признать эту истину. А то обстоятельство, что правитель сам попросил Красса о встрече наедине, лишь доказывало значительность проблем, даже если гордость и не позволяла Помпею открыто просить помощи.

— Но ведь роль трибунов и заключается в ограничении власти сената, Помпей. Возможно, им не стоило так открыто и решительно тебе противостоять, но замена не принесла ничего, кроме гнева граждан. — Помпей снова вспыхнул, и Красс продолжил торопливо, словно боясь не успеть высказать все, что считал нужным. — Если ты снова сделаешь должности трибунов выборными, то сразу вернешь утраченные позиции, — настойчиво советовал он. — Фракции решат, что одержали победу, и распадутся. Нельзя позволять им набирать силу. Клянусь Юпитером, это самая опасная ошибка! Свою позицию ты уже проявил вполне ясно. Так пусть же теперь все увидят, что традиции Рима тебе дороги так же, как и всем остальным. В конце концов, введенные тобой законы уже никуда не денутся.

— Так что же, ты предлагаешь дать возможность вернуться тем самым глумливым невежам, которые блокировали все мои законы? — резко возразил Помпей.

Красс пожал плечами.

— Тем самым или другим, которых изберут граждане. Если изберут тех же, то, конечно, жизнь не покажется тебе легкой. Так ведь никто и не говорит, что Римом править легко. Наши люди впитывают демократию с молоком матери. Порою мне даже кажется, что их ожидания слишком завышены. Во всяком случае, им совсем не нравится, когда расправляются с законно выбранными представителями.

— Постараюсь все это обдумать, — неохотно пообещал Помпей и отвернулся от форума.

Красс сомневался, что собеседник в полной мере осознал опасность. Помпей продолжал считать, что сопротивление сената — преходящая трудность, а вовсе не ядро конфликта, из которого может вырасти восстание.

— Уверен, что ты сумеешь принять правильное решение, — заключил Красс.

Юлий устало потер лицо. Сколько он проспал? Час или больше? Он не мог вспомнить, когда именно заснул, но, кажется, небо уже начинало светлеть. Все цвета окружающего мира поблекли, а голос Марка Антония приобрел высокомерные интонации, которых раньше не было заметно. Половина личного состава легиона после ночного пира казалась помятой, бледной и немощной, но претор выглядел так, словно собрался на парад. Он явно ощущал собственное моральное превосходство над теми из товарищей, кто позволил себе лишнего. Слушая рассказ Юлия о соглашении с Мхорбэйном, Марк Антоний укоризненно покачал головой.

— Прежде чем обещать поддержку, непременно надо было посоветоваться со мной, — заявил он, даже не пытаясь скрыть раздражение.

— Но Мхорбэйн сказал, что этот Ариовист скоро начнет доставлять неприятности и нам. А потому лучше покончить с ним сейчас, пока он еще не пустил здесь корни. Чем дальше, тем труднее будет отбросить его войско обратно за Рейн. Нам необходимы союзники, Марк Антоний. Эдуи пообещали предоставить в мое полное распоряжение три тысячи всадников.

Марк Антоний попытался унять негодование.

— Да они готовы пообещать все что угодно. Но я не поверю, пока своими глазами не увижу обещанного. Я предупреждал тебя, что Мхорбэйн — очень умный и хитрый вождь. Похоже, и сейчас ему удалось столкнуть две самые сильные армии Галлии. Не сомневаюсь, что подобное соглашение ловкач заключил и с Ариовистом. Теперь же эдуи будут преспокойно пожинать плоды войны, которая сломает шеи обоим противникам.

— Здесь, в Галлии, я не видел силы, способной нам противостоять, — равнодушно заметил Цезарь.

— Ты просто еще не знаешь германских племен. Они живут во имя войны, постоянно держат войско в боевой готовности и всеми силами его поддерживают. А кроме того, Ариовист… — Марк Антоний вздохнул. — Ариовиста трогать нельзя. Он друг Рима — носит этот титул на протяжении десяти лет. Так что если ты вздумаешь с ним воевать, сенат имеет право тут же аннулировать твое командование.

Юлий в ярости хватил претора за плечи.

— Почему же ты не сказал мне об этом раньше? — отчаянно воскликнул он.

Марк Антоний покраснел.

— Кто мог подумать, что тебе придет в голову заключить такое соглашение? Ты же едва знаешь Мхорбэйна! Разве можно было догадаться, что наши легионы вдруг окажутся нацелены на область, расположенную за триста миль отсюда, на другом конце страны?

Юлий разжал суровое объятие и на шаг отступил.

— Ариовист — жестокий завоеватель, Марк Антоний. А мой единственный союзник попросил помощи. Если честно, мне наплевать, мечтает ли Мхорбэйн увидеть, как мы сломаем друг другу шеи или нет. И меня вовсе не пугает сила противника. Как ты думаешь, зачем я привел легионы в Галлию? Ты видел эту землю? Здесь можно не глядя, где угодно бросить в почву горсть семян. Назавтра они уже взойдут, а послезавтра принесут урожай. Лесов здесь столько, что можно построить несколько флотов, а стада такие, что и не сосчитать. А что дальше, за самой Галлией? Мне хочется увидеть все своими глазами. Триста миль — лишь один шаг того пути, о котором я мечтаю. Мы пришли сюда не на одно лето, претор. Мы останемся здесь навсегда — дай только построить дороги, чтобы другим было легче шагать.

Марк Антоний изумленно слушал.

— Но ведь Ариовист — один из нас! Ты же не можешь просто…

Юлий кивнул и поднял руку. Претор замолчал.

— Чтобы построить дорогу отсюда до равнины, потребуется месяц. По ней смогут пройти баллисты. Я больше не собираюсь воевать без орудий. Отправлю к этому Ариовисту посланца, чтобы договориться о встрече. Отнесусь к нему со всем уважением, которого заслуживает друг Рима. Это тебя удовлетворит?

Марк Антоний с облегчением вздохнул.

— Разумеется. Надеюсь, мои слова тебя не обидели. Я просто заволновался, как воспримут все происходящее там, дома.

— Понимаю. Можешь прислать ко мне посыльного, я отдам ему письмо, — с улыбкой ответил Юлий.

Коротко кивнув, Марк Антоний вышел из комнаты, а Цезарь повернулся к Адану. Испанец слушал разговор, открыв от изумления рот.

— Что ты застыл? — резко одернул секретаря полководец и тут же пожалел о сказанном. В висках отчаянно стучало, в горле пересохло, а желудок казался пустым, словно его вывернули наизнанку. Туманные воспоминания подсказывали, что ночью не раз приходилось наведываться к сточной канаве — все содержимое желудка осталось именно там. Внутри ощущалась лишь желчь, но и она комками поднималась к горлу.

Адан заговорил, тщательно подбирая слова:

— Наверное, именно так было и в моей стране. Римляне решили нашу судьбу за нас, словно испанцы не в состоянии сделать это сами.

Юлий хотел было резко оборвать юношу, но передумал.

— Ты считаешь, воины Карфагена оплакивали собственные завоевания? А как твой народ решал судьбу тех людей, которые жили в Испании до его появления? Эти кельты пришли из какой-то далекой страны. Полагаешь, твоих предков волновала судьба коренных жителей? А ведь вполне возможно, что и они когда-то завоевали эту землю, только очень давно. Так что не считай свой народ лучше моего, Адан. — Юлий замолчал, с силой сжал переносицу и прикрыл глаза, пытаясь справиться с головной болью. — Имей я сейчас ясную голову, то объяснил бы сложившуюся ситуацию понятнее. Ведь дело не только в силе. Карфаген был на редкость могуч, но победа над ним изменила мир. Греция долго оставалась самой мощной страной, а потом потеряла свою силу. Тогда пришли мы и подчинили ее себе. О боги! Для такого раннего и серьезного разговора я слишком много выпил этой ночью!

Адан слушал, не прерывая. Он чувствовал, что Цезарь готов сказать что-то действительно весомое, а потому даже немного подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Юлий же заговорил совсем тихо, словно гипнотизируя собеседника:

— Страны не завоевывают без крови. Мужчин убивают, женщин насилуют. Все ужасы, какие только можно себе представить, происходят тысячи раз, но потом битвы заканчиваются, и победители устраиваются на новых землях. Они возделывают поля, строят города и принимают законы. И наступает процветание, Адан, хочешь ты того или нет. Приходит справедливость и власть закона. Тех, кто наживается за счет соседей, наказывают и изолируют от остальных. Это делать необходимо, потому что даже завоеватели стареют и начинают мечтать о мире. Потом пришельцы перемешиваются и сливаются с теми, кто жил на земле до них, и вот они уже не кельты, не карфагеняне и даже не римляне. Они… как вино и вода, неразделимы. Все начинается с битвы, но потом люди поднимаются, словно на гребне волны, Адан. Я покажу тебе дикие места, где теперь стоят города.

— И ты во все это веришь? — спросил Адан.

Юлий открыл глаза и твердо взглянул на юношу.

— Я не верю в одну лишь силу оружия, Адан, хотя, конечно, вижу ее. То, что я сейчас сказал, — правда. Рим — это больше, чем острые мечи и сильные воины. Все это будет. Галлы пострадают от моей руки, но я сделаю их сильнее и богаче, чем они сами могут представить.

В эту минуту у двери появился присланный Марком Антонием посыльный и, чтобы привлечь внимание, негромко откашлялся. Собеседники удивленно оглянулись, словно вернувшись в реальный мир, а Юлий снова схватился за голову и застонал.

— Смочи полотенце в холодной воде и попроси у Каберы порошок от боли, — приказал он секретарю.

Юноша продолжал стоять с мрачным выражением лица.

— И все-таки эти идеи кажутся мне странными, Цезарь, — сдержанно заговорил он. — Я понимаю, почему ты говоришь о завоеваниях — армия рвется в Галлию. Но что сможет утешить семьи, которые потеряют близких?

Юлий ответил с трудом, преодолевая боль:

— Тебе кажется, мальчик, что живущие на здешних землях племена дарят друг другу цветы? Уверяю, это совсем не так. Все они только и норовят, чтобы вцепиться друг другу в горло. Смотри, Мхорбэйну сорок лет, а он один из старейшин племени! Задумайся-ка об этом! Болезни и войны сводят людей в могилу еще до того, как они успеют поседеть. Да, они нас ненавидят, но друг друга ненавидят куда отчаяннее. Так что давай все-таки отложим разговор до более удобного случая. Сейчас я должен продиктовать письмо этому самому Ариовисту. Попрошу «друга Рима» тихо уйти с тех земель, которые он успел захватить, и оставить Галлию в покое.

— Ты считаешь, он подчинится? — с сомнением в голосе спросил Адан.

Цезарь не ответил. Жестом показав Адану, чтобы тот записывал, он начал диктовать письмо царю свевов.

Расчистка лесов для новой дороги на равнину потребовала больше времени, чем планировал Юлий. Легионы работали на жаре целыми днями, но каждый огромный дуб нужно было спилить, а потом убрать в сторону. Тащили и волы, и люди. Кабера выбрал нескольких самых толковых юношей и начал готовить из них помощников, обучая лечить переломы и прочие травмы, неизбежные в таком деле. Два месяца тяжкого труда тянулись мучительно долго, но вот наконец положили первый камень, а к концу четвертого месяца вымощенная плоскими, тщательно обтесанными плитами дорога протянулась на сорок километров. Она оказалась достаточно широкой и крепкой, чтобы без малейшего промедления пропустить катапульты и осадные машины. В горах нашли месторождение гранита, и мощные, отбрасывающие плотную тень столбы теперь отмеряли мили, отделяющие легионы от Рима.

Цезарь собрал военный совет в римском поселении, в большом зале своего дома. Верных союзников, Мхорбэйна и Артората, он усадил на самые почетные места. Окинув внимательным взглядом собравшихся, он дольше других смотрел на Адана. Молодой испанец переводил все письма, которыми обменивались римский полководец и германский вождь Ариовист, и из всех собравшихся он один знал, о чем собирается говорить Юлий. Цезарь же, глядя на него, невольно спросил себя, был ли он сам когда-нибудь так же наивен, как этот юноша. Если такое и было, то слишком давно — настолько, что он и сам уже забыл.

Ариовист был почти неуловим. Два первых письма вернулись с весьма лаконичным ответом, решительно отвергающим всякий интерес и к самому римскому консулу, и к его легионам. Марк Антоний не уставал повторять, что разговаривать с царем надо осторожно, вежливо и сдержанно, однако письма вождя приводили Юлия в ярость неопределенностью и резкостью тона. В результате таких переговоров уже к концу первого месяца Цезарь с нетерпением ждал, пока закончится строительство дороги и можно будет выступить против германского вождя. Вопрос о его дружбе с Римом отпал сам собой. И все-таки необходимо было делать вид, что мирные переговоры продолжаются. Юлий прекрасно знал, что письма в Рим пишет не только Адан. Помпей держал своих шпионов повсюду, так что сенат, несомненно, в курсе реального положения дел. Оказаться врагом собственного государства Цезарю совсем не хотелось. А пока законодательный орган возглавляет Помпей, недружественного выпада можно ожидать в любую минуту. Несомненно, сенаторов уже успели настроить соответствующим образом, так что даже один лишний голос мгновенно лишит Юлия его полномочий.

Недели тянулись медленно. Приходилось ежедневно встречаться с вождями племен и обещать все, чего тем угодно было потребовать, в обмен на разрешение пройти по их землям и обещание поставок продовольствия. Брут делал огромные успехи в изучении языка галлов и скоро уже смог принять участие в переговорах, хотя его попытки объясниться вызывали у вождей приступы бурного веселья.

Цезарь улыбнулся Адану, и юноша смущенно отвел взгляд. Чем дольше он общался с полководцем, тем больше попадал под влияние этой сильной личности. Теперь уже его не удивляло, почему у консула столько сторонников и последователей. Бесчувственность и жестокость военачальников, которые, не задумываясь, решали судьбы народов, поражали молодого человека. Адан мучительно пытался решить, действительно ли Цезарь так же прямолинеен, как Рений и другие, или он искренне верит, что завоевание Галлии Римом откроет стране новые возможности, которые она не смогла бы получить самостоятельно. Ответ на этот вопрос казался юноше жизненно важным. Если Юлий искренне верил в справедливость миссии Рима и необходимость той цивилизации, которую она несла, то уважение Адана к консулу было вполне оправданным. Но если все это игра, простое прикрытие алчного завоевания, то приходилось признать, что, оставив Испанию и отправившись по миру вслед за безрассудным и неразборчивым в средствах вождем, он совершил самую серьезную ошибку в своей недолгой жизни.

— Ариовист вновь пренебрег моими письмами и презрительно обошелся с посланцами, — мрачно сообщил Цезарь собравшимся. Те переглянулись. — Хотя Марк Антоний убеждает не забывать о статусе друга, который дарован царю Римом, я больше не в силах терпеть немыслимую дерзость. Разведчики сообщили, что на границах его государства снова собирается многочисленная армия. Явно готовится военный поход. Поэтому я обещал Мхорбэйну поставить легионы на защиту его земель.

С этими словами Юлий взглянул на Марка Антония. Командир форта упорно смотрел на поверхность стола.

— Кавалерия Мхорбэйна поддержит наших всадников, и за это я признателен вождю, — продолжал Юлий. Марк Антоний криво усмехнулся и склонил голову. — Поскольку в прошлом царь германцев оказывал Риму услуги, я не оставлю попыток договориться с ним мирно и буду посылать курьеров даже во время марша. Это даст ему возможность встретиться со мной и уладить все спорные вопросы. Я уже сообщил сенату о своем решении и теперь ожидаю ответа. Боюсь, правда, что не получу его вовремя, до того, как настанет час отправляться в поход. — С этими словами Цезарь расстелил на столе большую карту, искусно нанесенную на тончайший пергамент, и придавил углы свинцовыми грузами. Члены совета встали и подошли ближе. — Разведчики отметили все холмы и возвышенности. Земля эта носит название Алсатия и находится в трехстах милях отсюда, в направлении на северо-запад.

— Она граничит с территорией гельветов, — заметил Брут, внимательно вглядываясь в карту, которую привез с собой Мхорбэйн. Изображенные на ней земли различались лишь по цвету, никаких деталей представлено не было, однако римляне впервые видели страну галлов во всей ее целостности и были заинтригованы.

— Если нам не удастся оттеснить свевов на противоположный берег Рейна, следующее лето окажется для гельветов последним, — предупредил Цезарь. — Ну а после этого германский вождь непременно двинется на юг, к нашей собственной провинции. Мы просто обязаны надежно утвердиться на этом берегу Рейна и превратить его в естественную границу Галлии. Ни в коем случае нельзя позволять пересекать ее — никому. Если потребуется, я готов даже построить мост и организовать карательные экспедиции в глубь германских земель. Ариовист чересчур дерзок и безрассуден. Сенат предоставил ему слишком много воли.

Произнеся эти неосторожные слова, Цезарь не заметил, как поморщился Марк Антоний.

— Ну а теперь пора собираться в поход. Не будем терять надежду на мир, но подготовимся к войне.