1882 год, замок “Воробьиная туча”
Большую часть пути по морю от Йокогамы до провинции Мурото Макото провел, размышляя о том, что ему делать, если Гэндзи откажется встречаться с ним. Он мог бы не беспокоиться. Его приняли сразу.
Человек, вышедший ему навстречу в большой гостиной, был примерно того же роста и сложения, что и сам Макото. И тоже был одет в двубортный шерстяной пиджак, белую шелковую рубашку с черным шелковым галстуком, шелковый жилет, тонкие шерстяные брюки и туфли со шнурками. Его костюм был темно-серым, а костюм Макото – черным. Да еще на Макото вместо туфель были тяжелые ботинки для верховой езды. Только и разницы. Это слегка разочаровало Макото. Он надеялся, что хотя бы здесь, в старинной крепости он наконец-то увидит японского самурая в традиционном наряде.
Я рад встретиться с тобой, Макото, – сказал Гэндзи, протягивая ему руку. Вблизи он выглядел достаточно молодым, чтобы оказаться старшим братом Макото.
Его английский был почти безукоризненным. Если в речи Гэндзи и чувствовался легкий акцент, то не тот, что был характерен для японцев; скорее, это было ближе к выговору жителей штата Нью-Йорк, примерно среднее течение Гудзона, окрестности Олбани – если, конечно, Макото не ошибся. Занятия лингвистикой породили одно из хобби Макото: угадывать по манере произношения, откуда человек родом. Видимо, наставник Гэндзи был родом из тех краев. Надо будет у него поинтересоваться, если представится удобный случай.
Спасибо за то, что так быстро приняли меня, мистер Окумити. Я знаю, что вы очень занятой человек.
Я бы не сказал, что двадцать лет – это быстро.
Макото улыбнулся.
Вы меня поражаете, сэр. Я ожидал уверток или даже прямого отрицания. На самом деле, самым вероятным исходом мне казалось даже не отрицание, а отказ встречаться со мной.
Увертки бесполезны, – сказал Гэндзи, – а отрицание невозможно. Посмотри на себя. Посмотри на меня. Наше родство очевидно.
В самом деле? Вы не видите во мне ничего от Мэттью Старка?
Вижу, и много. Его храбрость, его умение сохранять спокойствие в сложной обстановке. В конце концов, он тебя вырастил. Как же ты можешь быть не похож на него?
В дверях появились две служанки и поклонились, прежде чем войти. Они были одеты не на европейский манер, как слуги, встретившие Макото на входе, а в кимоно. Возможно, Гэндзи, подобно турецкому паше, демонстрировал посторонним свою современность, а в собственном быту оставался приверженцем культуры, дающей возможность проявлять традиционный деспотизм. Возможно, внешние атрибуты феодальных владетелей, которые искал и не нашел Макото, были просто убраны с глаз чужаков.
Служанки поставили подносы на пол.
Разлить ли чай, господин? – спросила одна из них.
Спасибо, не надо, – отозвался Гэндзи.
Служанки поклонились и ушли. И их появление, и уход были обставлены очень ненавязчиво.
Моя мать тоже прислуживала вам так?
Она разливала чай, – сказал Гэндзи, – потому что это один из способов продемонстрировать изящество, утонченность и красоту. Поскольку она в изобилии обладала всемя этими тремя качествами, неудивительно, что она любила этим заниматься. А вот носить подносы она не особенно любила. В конце концов, она ведь не была служанкой, и от нее никто этого не требовал.
Не была служанкой? Насколько я понимаю, сэр, именно ею она и была. Горничной, или чем-то в этом роде. Здесь, в этом замке, и во дворце в Токио.
А!.. – промолвил Гэндзи. Он отошел к окну и стал смотреть на море.
Или я ошибся?
Нет, это моя ошибка, – сказал Гэндзи.
Вы бросили мою мать, сэр. Нет, я вовсе не обвиняю вас и не осуждаю ваши действия – это просто констатация факта. Мне хотелось бы знать – почему? Я не собираюсь предъявлять вам никаких претензий, ни материальных, ни какого-либо иного плана, так же как не собираюсь требовать, чтобы вы объявляли о нашем родстве или еще как-либо признали меня. Я хочу лишь одного. Чтобы вы объяснили, почему.
Я сознаюсь, что не признал тебя, как следовало бы, – сказал Гэндзи, – равно как и не признал твою мать. Но я надеюсь, что ты согласишься, что хоть это и было нехорошо с моей стороны, я все же вас не бросил. Никого из вас. Я заботился о твоем благополучии и, полагаю, мне удалось его обеспечить.
Прошу прощения, сэр, но в данном случае меня мало интересуют лингвистические тонкости, – сказал Макото. – Вопрос “почему” все равно остается, и он единственный, который имеет значение.
Гэндзи низко поклонился на манер европейского джентльмена, признающего правоту собеседника. У него был хороший наставник – кто бы это ни был.
Я попытаюсь объяснить, – сказал Гэндзи. – Модернизация нашего общества произошла недавно и до сих пор остается весьма поверхностной. Мы по-прежнему связаны воззрениями, совершенно средневековыми по сути своей. Двадцать лет назад, к моменту твоего рождения, дела обстояли еще хуже. Полагаю, ты даже представить себе не можешь, насколько хуже.
Тут в дверях возник другой человек. Теперь это оказалась девочка лет двенадцати. Ее детское кимоно не вполне вязалось с ее внешностью. Девочка напомнила Макото его сестер, оставшихся в Сан-Франциско. Как и в случае с ними, по ней сразу же было видно, что лишь один из ее родителей – японец.
Почему ты в кимоно? – спросил Гэндзи по-японски. – Я думал, ты терпеть не можешь японские наряды.
Девочка беспечно прошествовала в гостиную.
Это было вчера, – заявила она. – А сегодня я терпеть не могу европейскую одежду.
Понятно, – сказал Гэндзи. – Иди-ка сюда на минутку. Я хочу познакомить тебя с одним человеком.
Да, девочка напомнила Макото сестер за счет смешанной крови, но его сестры были просто красивыми, а она – потрясающе красивой. У нее были золотисто-каштановые волосы с рыжеватым отливом. В глазах цвета лесного ореха словно бы плясали золотистые искорки. Кожа у нее была гладкой, словно лучший фарфор, и вся живость ее мимики не портила этого впечатления. В очертаниях ее лица, в величине и разрезе глаз, в форме носа, в подьеме скул воплотилась редкостная гармония между Востоком и Западом. Макото сразу же увидел в ней, особенно по форме рта и постоянной легкой улыбке, сходство с ее отцом и с ним самим. Девочка напомнила ему сестер потому, что тоже приходилоась ему сестрой.
Сидзукэ, это Макото, – сказал Гэндзи по-английски. – Макото, это моя дочь, Сидзукэ.
А почему ты говоришь по-английски? – спросила Сидзукэ по-японски.
Твое имя японское, – отозвался Гэндзи. – Так что я сказал не так уж много английских слов.
Папа, перестань! – сказала Сидзукэ. – Вечно ты шутишь не смешно!
Ваш отец говорит по-английски из вежливости, – сказал Макото. – Я – его гость, а мой основной язык английский.
Так вы не японец? – спросила Сидзукэ уже по-английски. Очевидно, она сочла объяснение Макото вполне приемлемым.
Я – японец по происхождению, но родился в Соединенных Штатах и всю жизнь прожил там. В Японию я приехал впервые.
Сидзукэ внимательно взглянула на него.
А, так вы тот самый Макото! – сказала она. – Теперь я вас узнала. Я видела много ваших фотографий. Мы с вами брат и сестра.
Макото посмотрел на Гэндзи.
Возможно, я рассказывал ей больше, чем следовало бы, – отозвался Гэндзи. – Один из типичных грехов отца, потакающего своему ребенку.
Насколько я понимаю, – сказала Сидзукэ, – мы брат и сестра только наполовину. У нас разные матери. И мы оба – наполовину сироты. Наши матери умерли при родах.
Я глубоко сочувствую вам, Сидзукэ. Но моя мать жива.
Хэйко все еще жива? – Смутившись, Сидзукэ посмотрела на отца.
Макото тоже.
Кто такая Хэйко? – спросил он.
