1830 год, замок «Белые камни» в княжестве Сироиси
Князь Киёри был рад видеть своего старого друга, князя Нао, но совершенно не рад был причине, что привела его в это далекое северное княжество.
Но как это может не быть радостной причиной? – сказал князь Нао. – Ты просишь руки моей дочери для твоего старшего сына. Это свяжет наши семьи навеки. Великолепно! Эми, забери чай и принеси сакэ!
Погоди, – остановил его Киёри. – Я еще не все сказал.
А что тут еще говорить? – удивился Нао. – Моя дочь станет женой будущего князя Акаоки. Мой внук – да ниспошлют его небеса как можно скорее – в свой черед тоже станет князем. Эми, где сакэ?
Она только что ушла за ним, господин, – отозвалась другая служанка.
Ну так что ты тут сидишь? Иди помоги ей!
Нао, выслушай меня, – сказал Киёри. Вид у него был мрачный. – Я прошу тебя отдать твою дочь за Ёримасу, но как друг я советую тебе отказать мне.
Что? Ты несешь чушь. Как ты можешь просить и тут же советовать отказать?
Мне было видение, – сказал Киёри.
А! – только и вымолвил Нао и уселся, приготовившись слушать. Они с Киёри были знакомы уже тридцать лет. За это время Киёри рассказывал ему о многих видениях, и все они оказались истинными. Может, кто-то и сомневался в провидческом даре князя Акаоки. Нао – никогда.
От этого брака родится наследник, – сказал Киёри. – Единственный наследник нашего клана, который выживет во время великих перемен. Но твоя дочь не сможет до конца оправиться от трудных родов. Вторые роды убъют ее.
Нао опустил взгляд. Несколько раз глубоко вздохнул, не говоря ничего и не поднимая глаз.
Это не неизбежно, – сказал Киёри. – Откажись от этого брака, и пусть ношу несет другой.
Но разве можно этого избежать? Ты же видел это в видении.
Я полагаю, мои видения – это то, что может быть, а не то, что случится непременно, – сказал Киёри.
А бывало ли, чтобы какое-нибудь из них не сбылось?
Нет.
Тогда что заставляет тебя думать, что с этим дело может обстоять иначе?
В прошлом я всегда следовал тому, что видел. А если мы не станем следовать? Ведь, несомненно, не видение, а наши действия определяют, что произойдет.
Ты в этом уверен?
Нет, – сознался Киёри, – но в том-то и дело. Если мы поступим вопреки видению, то не будем уверены ни в чем, в том числе – и в смертях, которые я предвидел.
Нао покачал головой.
Мы также лишимся явленной в твоем видении уверенности в том, что наш внук выживет и продолжит наш род. Сохранение клана важнее жизней отдельных людей, особенно если оба наши клана воплотятся в одном главе.
И ты позволишь своей дочери выйти замуж, зная, что этот брак послужит причиной ее смерти?
Мы все умрем, – отозвался Нао. – Такова наша судьба. Если она умрет ради сохранения нашего клана, она умрет, как подобает дочери самурая. Ни ей, ни нам не следует сожалеть об этом.
Киёри кивнул.
Я так и думал, что ты это скажешь.
Нао расхохотался.
Тогда зачем ты вообще принялся со мною спорить?
Господин… – подала голос служанка, принесшая поднос с сакэ. Нао взял чашечку. Повинуясь его настойчивости, Киёри тоже взял чашечку, но с явной неохотой.
Потому, что это не единственная причина отказаться от этого брака, – сказал Киёри.
Поразительно. Ты хочешь сказать, что есть и другая?
Да, и вкупе с первой они образуют очень веские доводы против.
Нао подождал, что еще скажет Киёри, но тот умолк. Он безмолствовал и, кажется, сделался еще мрачнее. Нао потягивал сакэ и терпеливо ждал. Он был уверен, что раз Киёри молчит, значит, на то есть веская причина. Нао уже начал было думать, что Киёри передумал делиться с ним второй причиной, когда тот все-таки заговорил.
Мой сын, Ёримаса, недостойный человек. Он – пьяница, бабник и мот.
Брак изменит его, как меняет всех.
Когда я назвал его пьяницей, бабником и мотом, я выразился недостаточно прямо. Он хуже. Намного хуже. Если бы он приходился мне не сыном, а вассалом, я уже давным-давно приказал бы ему покончить с собой. И то, что я не могу этого сделать – признак моей слабости как отца.
Что же он сделал?
Вещи, о которых мне стыдно даже думать, не то что говорить вслух, – отозвался Киёри.
Ёримаса давно ждал двух вещей. Момента, когда он примет власть над княжеством Акаока, и своего первого видения. Поскольку он являлся старшим сыном князя Киёри, в первом он был уверен. А непоколебимая уверенность в собственном особом предназначении сулила ему второе. И его характер с самого раннего детства формировался под воздействием этих ожиданий, несмотря на увещевания отца, часто повторявшего, что жизнь изменчива и полагаться на нее нельзя, а на наследование пророческого дара – тем более. Ёримаса уродился редкостным упрямцем. Он мог повторять: «Да, отец», – но на самом деле вовсе не имел этого в виду.
Поскольку Ёримаса был настолько уверен в себе, окружающие тоже были уверены в нем. Особенно если учесть, что он был старшим внуком по обоим линиям родства. Неудивительно, что родственники возлагали на него большие надежды. К концу первого года жизни Ёримаса был смышленым и бодрым ребенком, уже говорящим осмысленные фразы. К третьей годовщине он уже научился писать. Он с немалым искусством обращался со своим маленьким мечом, метко пускал стрелы в цель из маленького детского лука и бесстрашно управлялся со своим пони, и все это прежде, чем ему исполнилось пять лет. Домашние носились бы с ним в любом случае. А благодаря его выдающимся качеством, включая красивую внешность, с ним носились еще больше обычного.
Рождение его брата, Сигеру, не умалило его достоинств. Сигеру был более тихим и более робким, чем Ёримаса, и далеко не таким красивым. И всем, когда они ударялись в воспоминания, казалось, что когда мальчики росли, Ёримаса все делал раньше, лучше и своеобразнее. Если Сигеру в чем и превосходил брата, так это в физической силе. Он был очень сильным мальчиком. Впрочем, среди мужчин сила ценится не настолько высоко, как среди быков. Да и как бы там ни было, поскольку, согласно законам и обычаям, наследовал всегда старший сын, первому сыну придавалось намного большее значение, чем второму. Особенно когда первый, как вот сейчас, обладал такими выдающимися дарованиями. Родственники, вассалы и слуги то и дело твердили друг дружке о том, как им необыкновенно повезло, что у них такой талантливый юный господин. Несомненно, будущее клана в надежных руках, особенно если учесть, что, судя по всем признакам, в этом поколении именно Ёримасе предназначено унаследовать провидческую силу.
Такой знатный юноша, обладающий всеми дарами, какие только может дать хорошая наследственность и семейное состояние, неизбежно обзаводится последователями среди ровесников. Ёримаса не был исключением. Отчасти из-за тревожного времени – беспорядков в стране, увеличения количества чужеземных военных кораблей у берегов, внушающих беспокойство политических перемен на азиатском материке, – возможность наличия провидческих способностей притягивали к Ёримасе куда больше молодых господ, чем это происходило бы в иных обстоятельствах. Но и так этого могло бы не произойти, если бы Ёримаса не представлял собою безукоризненный образчик благородного самурая. И мог ли он, живя подобной жизнью, воспринять отцовские предостережения всерьез?
И потому, когда разочарование настигло его, оно оказалось неописуемо огромным.
В канун его двадцать второго дня рождения отец сказал Ёримасе:
Ты не станешь князем после меня.
Потрясенный Ёримасу только и сумел спросить:
Почему?
«Почему» здесь ни при чем.
Я – ваш старший сын. Я не уступлю своих прав моему младшему брату.
Сигеру тоже не станет князем.
Невзирая на боль, Ёримасу рассмеялся.
Раз ни Сигеру, ни я не станем вашими наследниками, вы, должно быть, намереваетесь породить еще одного? Или уже проделали это втайне?
Перестань болтать глупости. Я сказал тебе правду. Прими ее.
Это пророчество?
Называй это как хочешь, или не называй никак, – сказал отец. – Учитывай его или не обращай на него внимания. Это ничего не изменит.
Кто же станет следующим правителем нашего княжества?
Тот, кто еще не родился.
Так значит, вы намереваетесь взять себе новую жену, или наложницу. – Первоначальное потрясение Ёримасы начало сменяться гневом. Какая-то ловкая женщина вскружила отцу голову. И старый дурак, влюбленный без памяти, пообещал, что сделает ее ребенка следующим князем. Кто же она такая? – Вы так уверены, что породите нового наследника? Вы уже не молоды, отец.
Лицо отца приобрело какое-то странное выражение. Сейчас его суровость казалась преувеличенной. Но скрывалось ли под ней какое-то иное чувство? Если и так, Ёримаса не мог его разгадать.
Решение принято, – сказал Киёри. – И обсуждать тут больше нечего.
Если обсуждать и было нечего, зато было что делать. Во-первых, Ёримасе нужно было выяснить, кто эта женщина, и где отец прячет ее и ребенка, если таковой уже существует. Затем нужно будет избавиться от них. Пророчество тут ни при чем. Киёри сказал о принятом решении. Он не стал бы говорить так о видении. А значит, будущее не было предрешено. И Ёримаса не собирался сидеть и молча терпеть, глядя, как его лишают права первородства.
Сперва самые упорные его поиски не давали никаких результатов. Ёримаса распросил всех слуг и всех вассалов. Никто и никогда не видел, чтобы князь Киёри навещал какую-то женщину. Никто и слыхом не слыхал ни о каком ребенке. Ёримаса попросил самых надежных своих друзей последить за отцом. Они ничего не узнали. Он сам следил за Киёри – с таким же результатом. То есть, с нулевым. Никакой женщины, никакого ребенка. Так что же заставило князя Киёри принять столь странное решение? Этого не знал никто.
Затем, вскоре после того, как Киёри объявил Ёримасе о своем решении, его поведение претерпело странные изменения. Он начал каждый день подолгу просиживать на седьмом этаже башни. И всем строго-настрого было запрещено подниматься выше третьего этажа, когда князь сидел наверху. Это было время, когда чужеземные корабли принялись еще чаще вторгаться в японские воды. Несколько раз они даже входили в залив, над которым стояла «Воробьиная туча». И подобное удаление от дел было со стороны князя глубоко неуместным.
Ёримаса даже начал задумываться: может, отец сошел с ума? Да, это было бы прискорбно, но зато весьма удобно. Если отец лишился рассудка, старшие вассалы поддержат его смещение. Такое уже бывало. Клану нередко приходилось сталкиваться с безумием. Похоже было, что его вызывают те же таинственные силы, благодаря которым кровь Окумити несет в себе провидческий дар. То, что князь Киёри втайне лишил двух своих сыновей наследства, и вдруг появившееся стремление обитать в башне, казалось, явственно намекало на этот вариант.
Среди вассалов поползли шепотки о том, что надо поставить Ёримасу регентом. К великому удовольствию Ёримасы, сам он не имел к этим разговорам ни малейшего отношения. Эта идея возникла сама собою. Даже самые верные вассалы отца – господин Сэйки, господин Танака и господин Кудо – выразили Ёримасе свое беспокойство. Ёримасе приятно было видеть, что они, как и прочие вассалы, начали относиться к нему с большим почтением, чем прежде. Отец энергично рыл себе яму. И казалось, что Ёримасе требуется лишь запастись терпением и подождать.
Но он был недостаточно терпелив.
Привычка отца сидеть в башне в одиночестве разжигала его любопытство. В конце концов Ёримаса не выдержал и решил разузнать, что же Киёри делает там по многу часов, день за днем.
Войти в башню незамеченным труда не представляло. Киёри не ставил стражу ни у входа, ни на лестничных пролетах, ни где-либо между третьим и седьмым этажом. Он полностью полагался на силу своего повеления. Его и вправду хватало, чтобы держать на расстоянии всех. Кроме Ёримасы.
Еще прежде, чем подняться на седьмой, самый высокий этаж, Ёримаса услышал голос отца. Киёри с кем-то разговаривал. Его же собеседник, кем бы он ни был, говорил очень тихо, и Ёримаса не слыхал ни единого его слова.
Вам следовало давно сказать ему об этом, – сказала Сидзукэ.
Как вы советовали, – отозвался Киёри.
Ну какое имеет значение, кто это советовал? Это было ошибкой, мой господин, откладывать столь важную беседу так надолго. – Она низко поклонилась. – Прошу простить меня за прямоту.
Что ж, теперь он знает. Он не будет князем.
Но вы не сказали ему, почему.
Нет.
И не сказали, что в его поколении даром провидения будет наделен не он.
Нет. Я надеюсь, что когда он увидит, с какими страданиями сопряжены видения, он не станет сильно сожалеть о них.
Сидзукэ улыбнулась.
Но он не видит, чтобы вы выказывали какие-либо признаки страдания, мой господин.
Это потому, госпожа моя, что у меня на самом деле не бывает видений, разве не так? Они бывают у вас. А вы говорите мне все, что я знаю о грядущем.
Но поскольку вы считаете меня видением, то, что вы слышите от меня от будущем – все равно как если бы вы это видели сами. – Сидзукэ умолкла и сделала вид, будто обдумывает эту мысль. – Но иногда вы считаете, что я – не видение, а призрак. В таком случае, являются ли мои слова видением для вас? Полагаю, да, ибо чем еще они могут быть?
Киёри нахмурился.
Я никогда не мог до конца определиться, что же я по этому поводу думаю. Единственное, что мне известно точно, так это то, что все, сказанное вами, оказывалось правдой, безо всяких подвохов и скрытых подтекстов. Являетесь ли вы той, кем себя именуете, или нет, но именно через вас ко мне приходят мои видения. У Сигеру все будет иначе. Так вы сказали.
Да, это будет иначе.
Он будет страдать.
Да.
Он ничего не будет понимать.
Да.
Когда Ёримаса увидит это, он станет меньше жалеть о том, что лишен этого дара.
Вы можете на это надеяться.
А вы не можете мне этого сказать? Ведь вы наверняка знаете.
Тут дверь внезапно распахнулась и со стуком врезалась в стену. На пороге возник Ёримаса, с мечом в руке. Он бледен, а глаза налиты кровью.
Что ты делаешь? – вопросил Киёри. Он вскочил на ноги, но не прикоснулся к своему мечу.
Ёримаса увидел, что сакэ налито для двоих. Чашечка, стоящая перед отцом, была пуста. Чашечка, предназначенная для дамы – полна. Но женщины не было видно.
Где она?! – выкрикнул Ёримаса.
Немедленно убери меч и выйди! – Киёри бесстрашно шагнул навстречу сыну. – Ты забываешься!
Но Ёримаса не обратил на него никакого внимания.
И давно вы сделались рабом женщины? – спросил он. – Не смотрите на меня так яростно. Я сам слыхал, как вы в этом сознались. Вы – лжец и лжепророк. А она – чародейка. Ясно, что чародейка, раз ради нее вы отказались от обоих своих сыновей. Где она?
Он обшаривал комнату взглядом, силясь отыскать вход в тайный ход. На стенах ничего не было заметно. Ёримаса внимательно осмотрел циновки на полу. Непохоже было, чтобы какую-нибудь из них быстро сдвигали с места. Мимо него женщина проскользнуть не могла. Равно как и не могла выбраться через окно, поскольку при свете дня ее непременно заметили бы снизу. Значит, тайных ход находится где-то в этой комнате. Ёримаса поднял взгляд.
И когда он сделал это, Киёри шагнул вперед и одним плавным, точно рассчитанным движением вывернул сыну руку, вынудив его выпустить меч и кубарем отлететь к дальней стене. Прежде, чем Ёримаса успел подняться или выхватить второй меч, Киёри ударил его в висок рукоятью отобранного меча.
Ёримаса пришел в себя в своих покоях. Над ним сидел доктор Одзава. Правая сторона головы болела, но серьезно Ёримаса не пострадал. Стражников у двери не было. Мечи находились на своем законном месте, на стойке. Ёримаса взял их и вышел из комнаты. Никто не пытался его остановить.
Он не стал искать отца. Он знал, что Киёри ничего не будет ему объяснять. Эта женщина, кем бы она ни была, ушла, спрятавшись в тайник. Если он не нашел ее прежде, уж наверное не найдет и теперь. Сейчас Ёримаса хотел увидеть другого человека. Если то, что он услышал, было правдой, у него ничего не осталось в жизни.
Он нашел Сигеру на тренировочном дворе; он стремительно двигался между манекенами, рубя их.
Сигеру заметил ушибленный висок брата.
Что случилось?
Ёримаса пропустил вопрос мимо ушей.
Отец когда-нибудь говорил с тобой о видениях? – спросил он.
Ты же знаешь, что да. Он всегда рассказывает нам о своих видениях одновременно.
Я имел в виду не его видения, а твои.
На лице Сигеру не дрогнул ни единый мускул, но уже одно то, что он замешкался с ответом, было достаточно красноречивым. Так значит, это правда. Видения будут приходить не к нему, а к Сигеру, и Сигеру знает об этом.
Так значит, отец наконец сказал тебе, – произнес Сигеру.
И снова Ёримаса не обратил внимания на его слова, а вместо этого спросил сам:
У тебя уже начались видения?
Нет. Отец сказал, что и не начнутся еще много лет.
И давно ты об этом знаешь?
Двенадцать лет.
То есть, с самого детства?
Да.
И ты ничего мне не сказал.
Почему никто ему ничего не сказал? Почему они позволили ему верить, что провидцем станет он? Стыд жег его даже сильнее разочарования. Какими глупыми и пустыми были все эти годы, наполненные гордостью и уверенностью в себе!
Не я правлю этим княжеством, – сказал Сигеру, – а наш отец. Он отдает приказы. Он сказал мне то, что желал сказать, и оставил остальное при себе. Насколько я понимаю, это и означает быть князем. Тебе следовало бы это знать.
С чего бы вдруг мне это следовало? Я никогда не стану князем, – парировал Ёримаса.
Конечно, станешь. Ты – старший сын. Тому, кто наследует отцу, совершенно не нужны видения.
Я не стану князем. Отец сказал мне, что я им не стану.
Сигеру нахмурился.
Что это может значить?
У него есть женщина, о которой никто не знает. Я слышал, как он разговаривал с ней в башне. Не знаю, сколько они уже вместе. Возможно даже, что у нас есть старший брат, о котором мы пока не знаем.
Это невозможно.
Ничего невозможного нет, – сказал Ёримаса.
Он оставил Сигеру во дворе, а сам направился в конюшню. Он не желал ни на час задерживаться в замке. Он решил, что поедет во дворец в Эдо и там попытается что-нибудь придумать.
Ёримаса!
Из теней выступил отец.
А, вы пришли, чтобы пожелать мне счастливого пути! Или чтобы запретить мне уезжать?
Это не то, что ты думаешь, – сказал Киёри.
Да ну? Тогда что же это?
Женщины тут ни при чем. И у меня нет другого ребенка, который мог бы стать моим наследником. Никакого другого ребенка нет. Пока что. А когда он появится, это будет твой сын, а не мой.
Господин, это пророчество?
Да.
Ёримаса низко поклонился.
Тогда я смиряюсь перед неизбежным и уступаю моему еще не рожденному сыну. Кто станет моей женой и когда свадьба?
Это пока еще не было мне открыто.
Ёримаса вскочил в седло и снова поклонился.
Пожалуйста, дайте мне знать, когда это станет ведомо. Каждое ваше слово – закон для меня.
Он еще раз поклонился, хрипло рассмеялся и послал коня с места в галоп.
Все его мечты рассыпались прахом. Он не станет князем Акаоки. Он не будет изрекать пророчеств. Уважение, граничащее с благоговейным трепетом, с которым к нему относились прежде, сменится насмешками. Ёримасе хотелось умереть. Но покончить с собой сейчас было бы трусостью. А он не трус. Он вытерпит то, что на него обрушилось. Но он не обязан терпеть это в унынии.
Первые двадцать два года своей жизни Ёримаса провел, готовясь править. Он читал классическую литературу. Он осваивал рукопашный бой. Он изучал стратегию руководства армиями. Он по несколько часов в день сидел в дзадзен, освобождаясь ото всех ощущений, а затем освобождаясь от освобождения. Эти искусства были необходимы для человека, которому предстояло воевать и командовать другими людьми. Но отныне Ёримаса не нуждался в них. И отказался от них раз и навсегда. Если прежде он каждую минуту совершенствовал достоинства самурая, то теперь он принялся самозабвенно потакать плотским устремлениям и прихотям. Что еще могла дать ему жизнь?
Например, алкоголь, опиум, абсент и массу прочей бурды, изменявшей его восприятие и настроение так, как ему было угодно. Конечно, у них имелись негативные побочные эффекты. Но для их лечения имелись другие растворы, порошки, пилюли и курения.
Ёримаса испытал их все, включая все лекарства и противоядия. Он принял их столько, что уже почти способен был не обращать внимания на смешки за спиной.
Ёримаса ждал, что отец вмешается, и потому когда тот действительно вмешался, он не удивился. Но Киёри ограничивал его свободу ровно настолько, чтобы успело оказать действие лекарство от текущей болезни. Затем Ёримасу отпускали.
Вскоре Ёримаса понял, в чем причина. Если посадить его под стражу, у него не останется абсолютно никаких причин продолжать существование. Следовательно, заключение было неприемлемым, поскольку Киёри не мог допустить, чтобы Ёримаса покончил с собой. Его видение гласило, что Ёримаса должен жить, чтобы породить сына.
Но оно же гарантировало Ёримасе, что он не умрет по случайности, что бы он ни делал. Неминуемость его судьбы была также залогом его неминуемого выживания. Забавно, не правда ли?
Зелья, приносившие облегчение, одновременно и травили его. Его тело страдало. А мысли – еще больше. Вскоре галлюцинации и смены настроения перестали приносить ему удовлетворение. Ёримаса переключил внимание на женщин. Когда-нибудь настанет день, и отец прикажет ему жениться, и он подчинится. Он обслужит жену, как надежный племенной самец, каковым он и является. Ну а пока что… В Эдо много женщин.
Сперва его привлекала красота лиц. Но обычная физическая красота в таких количествах постепенно переставала чем-либо отличаться от некрасивости. Ёримаса более не замечал ничего, достойного внимания.
Тогда он заинтересовался другими частями тела. Их формой, строением, запахом, вкусом. В них было чарующее разнообразие, даже в одном и том же теле, а чем больше было тел для сравнения, тем больше и разнообразия.
Когда же он устал и от этого, он переключил внимание на собственное тело. Он экспериментировал со многими областями удовольствия. Осталась боль. Но Ёримаса не смог отыскать внешней боли, сопоставимой с той, которая терзала его изнутри. Он делал, что мог. Он был самураем. Он выдержал.
От собственной боли он перешел к боли чужой. Здесь он наконец-то обнаружил идеальное сочетание всех элементов. Галлюцинации, усиление чувственного восприятия, красота, уродство и, главное, боль.
Иногда он заходил слишком далеко, и женщина погибала. Тогда ему приходилось платить солидную сумму денег заведению, к которому она принадлежала, и специальный утешительный взнос ее семейству. Это были всего лишь деньги.
Ёримаса увлекся извращенными сексуальными техниками, которые причиняли боль ему, и еще большую боль – им. Была некая особая пикантность в их слезах и некая особая музыка в их голосах. Некоторые смеси помогали увеличить его удовольствие. Некоторые курения помогали усилить их мучения. Он использовал все.
Ёримаса обнаружил, что достигает наибольшего возбуждения, когда уничтожает лучшие их свойства. Поначалу он принимал за таковые красоту. Ему не нужно было оставлять шрамы снаружи. Если таковые оставались изнутри, этого было достаточно. Но постепенно Ёримаса понял, что видимые проявления значения не имеют. У каждой их них, что бы они ни делали и что бы им ни довелось повидать, в глубине души жила сердечная тайна – драгоценное ощущение собственного «я», которое они умудрялись сохранить. Ёримаса научился разыскивать его с необычайным искусством. И тогда их крики делались такими громкими, что почти заглушали смех у него за спиной.
Если бы дочь ничего для тебя не значила, я бы так не волновался, – сказал Киёри, – но я знаю, что ты ее очень любишь.
Мидори – всего лишь девушка, – отозвался Нао. – Она не имеет значения. Значение имеет сын, которого она родит.
Не давай согласия столь легко, Нао. Позволь, я расскажу тебе, каким сделался Ёримаса.
Нет. Это неважно. – Нао поклонился. – Мы польщены честью, которую вы оказали нашему клану. Мидори выйдет замуж за Ёримасу.
Время шло одновременно и очень медленно, и очень быстро. Иногда Ёримаса был не в состоянии сказать, сколько же его прошло – неделя, или месяц, или большая часть его жизни. И подобное забвение было ближайшим доступным ему подобием счастья.
Ёримаса!
Он разглядел через опиумный дым лицо Сигеру.
А, братец! Не будь таким робким. Вдохни-ка. Не бойся, от этого не умрешь.
Сигеру рывком поднял его на ноги. Охранники опиумокурильни, обычно столь решительные, на этот раз оставались в почтительном отдалении. Репутация дуэлиста, которой Сигеру обзавелся еще в пятнадцать лет, за прошедшие годы создала ему устрашающую славу.
Я пришел, чтобы отвезти тебя в «Воробьиную тучу». Отец нашел тебе невесту.
Какой сейчас год?
Сигеру уставился на него с отвращением и ответил не сразу.
Четырнадцатый.
А какого императора?
Император Нинкё продолжает облагораживать мир своим божественным присутствием.
Сигеру наполовину вывел, наполовину вытащил брата из опиумокурильни. Ёримаса не сопротивлялся. Поразительно. Оказывается, прошел всего год. Или даже меньше.
А месяц сейчас какой, братец?
На протяжении трех недель отец заставлял его тренироваться вместе с вассалами, как будто в преддверии войны. Ёримаса ни единого часа не проводил под крышей; он жил в военном лагере, разбитом в горах к северу от «Воробьиной тучи». Он каждый день на рассвете вместе с другими кавалеристами ехал к берегу моря, спешивался и, не снимая доспеха, бежал от леса Мурото до мыса Мурото. Если он падал и пытался отдохнуть, Сигеру заставлял его подняться. Если Ёримаса не бежал сам, его волокли. Если он пытался вырваться, трое военачальников клана, господин Сэйки, господин Танака и господин Кудо хохотали во все горло, как будто сроду не видали зрелища потешнее. По ночам вассалы клана, изображающие вражеский отряд, устраивали налеты на лагерь и безжалостно лупили бамбуковыми палками тех, кто запоздал встать. Провизии им не подвозили. Кому удавалось поймать силками зверька, подстрелить птицу или найти съедобные растения, те и ели. Остальные ходили голодные. На четвертый день Ёримаса дошел до того, что принялся есть даже самых противных насекомых, каких удалось поймать. На шестой день он всерьез задумался о том, не забить ли ему свою лошадь. На седьмой день лагерь перенесли на побережье, и рыбаки из деревни Кагемиса дали им немного сушеной трески и нешлифованного риса. Ёримаса в жизни не ел ничего вкуснее.
По прошествии трех недель к Ёримасе вернулись трезвость и способность рассуждать. Это было временно и бессмысленно. Тот человек, которым он стал, с легкостью мог перенести период лишений. Он сделает то, чего от него требуют, а затем будет тратить силы менее оскорбительным для себя образом. Пускай отец сам воспитывает наследника. Какое ему дело до преемственности власти, раз его исключили из линии наследования? И чем для него будет сын, если не еще одним поводом для насмешек? Ёримаса уже ненавидел его. Он еще не родился, даже еще не зачат, и все же Ёримаса ненавидел его, как никого в жизни.
И еще свою будущую жену. Кто бы она ни была, ее он тоже ненавидел.
Дочь князя Нао? – Ёримаса думал, что его ничто уже не может потрясти, но оказалось, что он ошибался. – Князь Нао из княжества Сироиси?
Ты знаешь какого-нибудь другого князя Нао? – поинтересовался Киёри.
Яблочный князь! – выпалил Ёримаса. Идиот! Он-то думал, что унижения глубже, нежели он переживал сейчас, не бывает. Мог бы и знать, что хуже может стать всегда.
Это твой будущий тесть, – сказал Киёри. – Не оскорбляй его подобными прозвищами.
Это еще почему? Яблочный князь. Под этим титулом его знает вся Япония. Ты решил женить меня на дочери самого нелепого князя во всей империи. Но почему?
Стыд и ярость, терзавшие Ёримасу, были так велики, что на глазах у него выступили слезы. И только гнев мешал им пролиться.
Владения князя Нао невелики… – начал Киёри.
Невелики, незначительны, бедны, слабы и находятся в полной глуши – дальше на север уже только деревни этих жалких дикарей-айнов!
Владения князя Нао невелики, – повторил Киёри, – но он умело ими управляет. Его запасы риса позволили ему, как и нам, пережить недавний голод спокойно, без беспорядков, в отличие от множества других княжеств. Его войско…
Ты называешь эту пригоршню деревенских олухов войском?
Его войско, привычное к суровым зимам, входит в число тех немногих, которые способны вести даже наступательные действия в это время года.
Да потому, что там всегда зима!
А в его садах, которые ты тут хаешь, растут лучшие яблоки империи…
Да кто их ест, эти яблоки, кроме лошадей?
…славящиеся своей красотой и ароматом. Сам князь Нао – достойный самурай старой школы. Мы с ним вместе сражались в нашей первой битве, когда оба мы были сущими мальчишками.
Это когда вы по приказу сёгуна разгромили голодающих крестьян? Теперь ты возвысил эту бойню до звания битвы?
Довольно! Завтра мы выезжаем в княжество Сироиси. Ты женишься на дочери князя Нао. Приготовься.
Ёримаса поступил, как ему было велено. Он стал готовиться к свадьбе.
Он подкармливал свою ненависть и гнев, отвращение и стыд воспоминаниями обо всех проявлениях неуважения, оскорблениях и унижениях, реальных и мнимых, обо всех уничижительных замечаниях и сдавленных смешках, раздававшихся за его спиной в течение последнего, самого скверного и жалкого года его жизни. Он пообещал демонам десяти тысяч преисподен, что вся та боль, которую он перенес и причинил, не пойдет ни в какое сравнение с той болью, что грядет.
Драгоценная дочурка князя Нао вскоре позавидует даже голодным призракам, влачащим жалкое существование среди кладбищенских туманов.
Ну?
Госпожа Тиеми весь вечер сверлила мужа взглядом, а он упорно ее игнорировал. В конце концов она не выдержала и нарушила молчание.
Что – ну? – переспросил князь Нао.
Когда ты намерен рассказать мне то, что, судя по твоему виду, ты мне рассказывать не желаешь?
Ты несешь чушь. Если бы я что-то хотел бы тебе сказать, то расказал бы без промедления.
А если бы чего-то не хотел говорить, – откликнулась Тиеми, – то тянул бы с этим до последнего момента и рассказал лишь тогда, когда, по твоему мнению, было бы слишком поздно и никакие мои возражения уже ничего бы не изменили. Я тебя слишком хорошо знаю, Нао.
И вправду, она его знала. Нао и Тиеми еще в детстве играли вместе. Его отец был самым значительным из вассалов ее отца, а затем сделался князем Сироиси. Поскольку у него были только дочери, он усыновил Нао, когда они с Тиеми поженились, и сделал его своим наследником. Так что они знали друг друга всю жизнь и были почти что братом и сестрой, в лучшем смысле этого слова.
А здесь нечего возражать, – сказал Нао. – Все уже сделано. Мидори помолвлена.
С кем?
С сыном князя Киёри.
Госпожа Тиеми внезапно покачнулась, как будто ей сделалось дурно, и оперлась руками об пол.
С Сигеру?
С Ёримасой.
О, нет! Этого не может быть. Не может быть.
Свадьба состоится через неделю после летнего солнцестояния.
Господин мой! Я умоляю вас изменить решение! – Тиеми согнулась в поклоне и прижалась лбом к полу. – Ёримаса уничтожит ее!
Чепуха. Он – самурай знатного рода. Он будет терпелив.
Тиеми подняла голову. Лицо ее было мокрым от слез.
Ты не можешь не знать, что о нем говорят.
Я не прислушиваюсь к сплетням.
Ёримасе нравится причинять боль женщинам…
И тебе тоже не следовало бы к ним прислушиваться.
Он связывает их, дает им наркотики, мучает их…
Рассказывают, что некоторые гейши так играют. Это просто видимость, притворство, и только.
Он использует свой орган как оружие, чтобы унижать и причинять боль. Он насилует их при помощи органов, взятых у животных…
Я отказываюсь даже обсуждать…
Всхлипывая, Тиеми сказала:
Некоторые гейши больше не могут работать. Одна умерла от причиненных повреждений. Другая покончила с собой. Третья получила такую травму, что стала страдать сильным недержанием, и сошла с ума. Когда ее брат приехал за ней и увидел, во что она превратилась, он убил ее, а потом и себя. Пожалуйста…
И госпожа Тиеми расплакалась, не в силах продолжать.
Князь Нао некоторое время сидел в молчании, склонив голову. Когда слезы Тиеми иссякли, а дыхание успокоилось, он сказал:
Князь Киёри поделился со мной пророчеством.
Пророчеством? Никто не верит в его способности, кроме невежественных суеверных крестьян. Ну, и еще тебя. Ты что, и вправду настолько глуп?
За год до мятежа он сказал мне…
Крестьяне голодали! – воскликнула госпожа Тиеми. – Не нужно быть пророком, чтобы понять, что они взбунтуются!
Тиеми, успокойся.
Если ты не отменишь свадьбу, я убъю себя. Даю тебе слово дочери самурая.
Тогда ты отнимешь у Мидори незаменимое достояние, которое понадобится ей для семейной жизни. Она слишком молода, чтобы обходиться без материнского совета и утешения.
Если я убъю себя, никакой свадьбы не будет. Подобное зловещее предзнаменование заставит отказаться от нее.
Нет. Мидори выйдет за Ёримасу вне зависимости от того, будешь ты жить или умрешь, поскольку Мидори произведет на свет наследника княжества Акаока.
Это и есть то самое пророчество?
Князь Нао кивнул.
А как же сам Ёримаса? А Сигеру?
Ни тот, ни другой не станут правителями. Править будет сын Мидори. Киёри видел это.
А он видел, какие страдания его сын причинит нашей дочери?
Не думай об этом. Прими то, что должно свершиться.
Господин мой, Мидори – младшая из твоих детей и твоя единственная дочь. Ты очень любишь ее. Я знаю, что любишь. Как же ты можешь обречь ее на подобную участь?
Такова ее судьба. Попытки уклониться от судьбы приведут лишь к худшим несчастьям.
Что же может быть хуже?
Князь Нао придвинулся к жене и прижал ее к себе.
Давай будем наслаждаться совместным счастьем ближайшие несколько недель. Это – последние недели, пока она с нами. После солнцестояния она отправится вместе с мужем в «Воробьиную тучу».
Готова? – спросил Кацу. Он разделся до набедренной повязки; кожа у него была коричневой из-за бесконечного труда на полях, и блестела от пота после недавних усилий.
Готова! – отозвалась Мидори. Ее верхнее кимоно уже валялось на земле, вместе с искусно вышитым, тяжелым поясом-оби, сандалиями, веером и ножом танто, который отец велел ей всегда носить с собой, для самозащиты. Ради свободы движений Мидори пропустила подол нижнего кимоно между ног и заткнула за пояс, образовав подобие брюк, смахивающих на штаны-хакама, которые самураи носят во время боя, только покороче. Получилось не особенно изящно – на самом деле, вид получился совешенно неподобающий, и родители, а в особенности мать, поднимут жуткий крик, если застукают ее в этом виде. Но что ей еще оставалось? Мидори была твердо уверена, что в состоянии побить этого хвастуна Кацу – но, естественно, не в том случае, если она будет разнаряжена, словно кукольная принцесса.
Эй, как по-твоему, кто победит? – услышала она возглас в толпе. Работа застопорилась. Все, кто только находился в это время в саду, сбежались поглазеть.
Кацу быстрее всех в деревне. Конечно, он выиграет.
Мидори тоже проворная.
Она проворная для девчонки. Девчонки не могут побить мальчишек.
Мидори может. Она побеждала всех, с кем соревновалась, хоть девчонок, хоть мальчишек.
А, брось! Ей просто поддавались, потому что она дочка князя.
Ничто иное не могло бы так разозлить Мидори или так подстегнуть ее решимость победить, как эта реплика.
Пусть кто-нибудь даст сигнал, – велела она.
Давай я! – вызвалась Мити, ровесница Мидори и ее лучшая подруга среди деревенской детворы.
И я хочу! – заявил кто-то еще.
Ты всегда хочешь.
Потому, что мне никогда не давали подавать сигнал, вот почему.
Хватит спорить, – сказала Мидори. – Мити, ты подашь сигнал.
Ха!
Вот черт!
Взгляд Кацу был прикован к дереву, у которого они стояли.
Мидори оглядела Кацу. Ему было шестнадцать, он был крепко сбит и красив, хоть и грубоватой красотой. Для Кацу это была всего лишь еще одна возможность покрасоваться, похвастаться своей силой и быстротой перед деревенскими девчонками, а может, и перед самой Мидори тоже. Для Мидори же все это было куда серьезнее. Она приходилась дочерью князю этих земель. В ее жилах текла кровь бесчисленных поколений самураев. Всякая схватка между двумя людьми по сути своей ничем не отличалась от смертельного поединка. Мидори продолжала смотреть на Кацу. Она не смотрела на дерево. Дерево тут и никуда со своего места не денется. Оружие имело значение, и оружием тут была погода, рельеф местности и время суток. Но истинный ключ к победе в том, чтобы победить своего противника еще до начала схватки. Мидори много раз слышала это от отца, когда он обучал ее братьев искусству ведения войны. Она продолжала смотреть на Кацу. В конце концов он тоже мимоходом взглянул на нее. И его глаза тут же оказались намертво скованы ее взглядом. Кацу от удивления приоткрыл рот. И ровно в это мгновение Мити подала сигнал.
Пошли!
Мидори взлетела, словно ракета во время фейерверка. Она не обращала ни малейшего внимания ни на вопли зрителей, ни на Кацу, взбирающегося на соседнее дерево. Она вообще ни о чем сейчас не думала. Она всецело растворилась в этом подъеме; в этот миг не существовало различий между ветром и ее дыханием, между ветвями и листьями и ее руками и ногами, между движениями ее тела и незыблемостью древесного ствола, между землей и небом. Мидори даже не осознала, что уже добралась до макушки, пока не услышала снизу радостные крики детворы.
Она его побила!
Мидори победила!
Прямо аж не верится!
Вот видишь? Девчонки могут побить мальчишек!
Мидори быстрее всех!
Над ней было лишь небо, синее, словно море, с белопенными гребнями проплывающих облаков. На миг Мидори почудилось, будто она находится под водой. Детвора вдруг стихла. Мидори посмотрела вниз и увидела, что все они пали ниц и согнулись в поклоне, как если бы она была принцессой императорской крови.
Мидори рассмеялась от счастья.
А потом она увидела, почему крестьяне кланяются. Они кланялись не ей.
Пока шло состязание, к этому месту подъехали три всадника. Одним из них был ее отец, и он-то как раз хмурился сильнее всего. Во втором всаднике Мидори узнала давнего отцовского друга, князя Киёри. А третьим был красивый молодой человек – Мидори в жизни не видала никого красивее.
Изящно изогнутые брови, длинные ресницы и тонкие черты лица делали бы его похожим на девушку, если бы не некая жесткость, сквозящая в очертаниях его скул, и не упрямый, волевой подбородок. Хотя он держался в седле весьма небрежно, его фигура и движения выдавали в нем самурая, отдавшего много лет серьезным тренировкам. Он послал лошадь вперед, чтобы получше разглядеть Мидори. Он остановился прямо под ней и поднял голову. Увидев Мидори, он рассмеялся. У него был очень красивый смех.
Мидори покраснела – наверное, вся целиком.
Хоть я и знала, что ты у меня дурочка, но у меня просто в голове не укладывается, что тебе в такой день – в такой день! – вздумалось лазать по деревьям! – сказала мама.
Они сидели в покоях госпожи Тиеми. Мать укладывала волосы Мидори в прическу, а служанки пыталась одновременно с этим обрядить ее в новое кимоно.
Они же должны были приехать утром, – возразила Мидори. – Они не приехали, и я подумала, что теперь они будут только завтра.
Да еще и голая, словно обезьяна какая! – Мать взяла ее лицо в ладони. – Позор какой! Что они о нас подумают?
Мама, вовсе я не была голая.
На тебе было верхнее кимоно?
Нет, но…
Разве твои ноги не были голые, всем напоказ?
Да, но…
Значит, ты была голая, бесстыдница этакая!
Но как бы я могла выиграть состязание, не снимая кимоно? Подол постоянно путался бы у меня в ногах.
Ты – дочь князя, готовящаяся встретить своего жениха, – сказала мать. – Чего тебя вообще понесло на это дерево?
Кацу сказал, что он быстрее меня. Я знала, что ничего он и не быстрее, и я это доказала.
Да какое имеет значение, кто быстрее лазает по деревьям? Что это за глупость такая?
Ты сама рассказывала мне, что в детстве лазила по деревьям быстрее всех в княжестве, – сказала Мидори. – Я бы не знала, как завязать кимоно, чтобы получились хакама, если бы ты мне не сказала.
Не дерзи, – сказала мать, но на щеках ее проступил румянец. Она отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Но потом вдруг улыбка сменилась гримасой, и госпожа Тиеми расплакалась.
Я больше не буду лазить по деревьям, когда выйду замуж, – пообещала Мидори.
Ей было очень стыдно за то, что она так опозорила родителей перед господином
Киёри и господином Ёримасой. По правде говоря, ей бы и самой хотелось произвести впечатление получше. Что о ней должен был подумать господин Ёримаса? Что его жена – невежественная деревенщина, которая раздевается до нижней одежды и лазает по деревьям вместе с крестьянами. Как же он, должно быть, проклинает сейчас свою судьбу! Он выглядит таким утонченным… Должно быть, она ужасно его разочаровала!
Я буду вести себя, как подобает, – пообещала Мидори.
Но ее обещание не успокоило мать; госпожа Тиеми заплакала еще сильнее. Вскоре к ней присоединились и служанки. Да, все это как-то не походило на радостное событие, каким должно бы было являться. И все из-за того, что она повела себя так несерьезно. Ну что ж, придется это как-то исправлять. Она должна стать наилучшей женой для господина Ёримасы и послушной невесткой для князя Киёри. Надо вести себя так, чтобы отец и мать слышали лишь похвалы в ее адрес.
Мама, не волнуйся, – сказала Мидори. Она едва удерживалась, чтобы не расплакаться тоже. Слезы – они такие заразительные. – Обещаю, ты будешь гордиться мною.
Позднее Ёримаса никогда не мог толком объяснить, почему же он так поступил в свою первую брачную ночь. И тот факт, что он оказался не в состоянии объяснить свои действия, поразил его не меньше, чем сам его поступок. Он думал, что уже не способен удивляться чему бы то ни было, когда выяснилось, что он может сделать с женщиной и что он может заставить женщину сделать с ним. В конце концов, разве он не уничтожил границу между удовольствием и болью? Разве он не испытал все возможное? Ёримаса думал, что таки испытал, однако же оказалось, что кое-что он упустил, даже не осознав этого. И в результате мучения превзошли все мыслимые границы.
Ёримаса не строил никаких конкретных планов заблаговременно. Он только запасся некоторыми пустячками для пущего увеселения. Опиумные шарики были запрятаны в сладкие рисовые пирожки. Фляжку с абсентом Ёримаса засунул себе под одежду. Гротескные приспособления, словно вышедшие из сексуальных кошмаров, и разнообразные органы животных, созданные неведомым безумным художником, были закуплены у того же контрабандиста, который снабжал его опиумом. Бдительность отца была ровно такова, как ожидал Ёримаса, и ни рисовые пирожки, ни фляжка с абсентом обыска не пережили. Что же касается приспособлений, Ёримаса и не рассчитывал, что они доберутся до княжества Сироиси. Он прихватил их исключительно эффекта ради. Любопытно было, что сделает отец, когда обнаружит их. Станет ли он по-прежнему настаивать на свадьбе? Ну, по крайней мере, он взбесится, примется бушевать и, может быть, даже ударит его. Думать об этом было занятнее всего.
Но результат оказался совершенно неинтересным.
Киёри обнаружил эти приспособления среди вещей Ёримасы, и велел слугам выйти.
Голос его был тихим, а лицо – спокойным. Когда слуги исполнили распоряжение, Киёри завернул искусственный член в нижнюю одежду, изъятую из багажа, и унес. Он не стал проклинать Ёримасу. Он не ударил его. Точнее говоря, он даже не взглянул в его сторону. Он удалился, не сказал ни слова. Только глаза у него, как заметил Ёримаса, подозрительно блестели.
Теперь, припоминая этот инцидент, Ёримаса снова ощутил вспышку гнева. Какое у отца право чувствовать печаль, чувствовать стыд, вообще что-либо чувствовать? Разве это он все потерял? Разве он жил, ежесекундно испытывая нестерпимое унижение? Разве это его родной отец лишил всего, что ему подобает? Киёри – князь, провидец, вождь преданных ему вассалов. Те, кто его не уважал, хотя бы боялись его.
Кто уважает Ёримасу? Да никто.
Кто боится Ёримасу? Только женщины.
Он охотно выпил бы сакэ, но его лишили даже этого безвредного удовольствия. В груди у Ёримасы начал закипать гнев. Если отец думал, что Ёримаса изменит поведение, то вскоре он убедится в обратном. Он отыскал только те наркотики, которые должен был отыскать. А вот опиум и абсент, спрятанные в рукоятях мечей Ёримасы, он не нашел. Какой самурай заподорит другого самурая в столь гнусном святотатстве?
Ёримаса неспешно двинулся к покоям, где его ждала Мидори – несколько более неспешно и менее уверенно, чем намеревался. После месяца воздержания ему требовалось совсем немного, а он принял слишком большую дозу. Ну да неважно. Он вполне достаточно соображает.
Ёримаса не продумывал заранее, что он будет делать или что заставит делать ее. Заранее составленное мнение уменьшает силу реальности. Раз рождение сына Мидори предрешено, значит, он может делать все, что пожелает. Что бы он ни сделал, она не пострадает настолько, чтобы потерять способность зачать и родить. Конечно, она может умереть во время родов или сразу после них. Об этом видение не говорило ничего, поскольку это не имело значения. Для Киёри важно лишь одно – заполучить наследника. И осознание собственной свободы и того, что отец зависит от него, отвергнутого сына, принесло Ёримасе ощущение освобождения. Можно придушить ее. Она не умрет – не сможет умереть, – она сможет только страдать. Может, она впадет в кому? Интересно, а может ли женщина, находящаяся без сознания, выносить и родить ребенка? Возможно, ему представится случай это выяснить. Грядущая ночь сулила массу возможностей.
Молодоженам обеспечили некоторое уединение, отведя им отдельное крыло замка «Белые камни». Однако же, если она закричит достаточно громко, ее услышат. Сумеет ли князь Нао сдержаться и не вмешаться, услышав, как его дочь вопит от боли? Сумеет ли удержаться Киёри? Может, князь Нао со своими вассалами кинется спасать Мидори, а отец с его вассалами попытается помешать подобному посягательству на честь клана? Тогда, несомненно, вспыхнет кровавая схватка – схватка между двумя добрыми друзьями, что трагичнее всего. А она обеспечит превосходный исход.
Мидори останется здесь, при семье.
Киёри и Ёримаса – если, конечно, они выживут в этой схватке, – вернутся к себе на юг.
Результатом станет развод.
А затем родится его наследник – во исполнение пророчества, – но на другом конце государства, а вовсе не во владениях, вроде как принадлежащих ему по праву рождения.
И неважно, кто останется жив, а кто умрет: дед и внук навсегда станут чужими друг другу. Их свяжут не кровь и имя, а ненависть и недоверие.
С точки зрения Ёримасы, это была идеальная месть.
Князь Киёри и князь Нао в сопровождении самых приближенных своих вассалов сидели в пиршественном зале, расположившись друг напротив друга. Прислуживали им самураи. Женщин в зале не было вообще. Равно как и не было праздничных лакомств на подносах, стоящих перед каждым мужчиной. Никто не провозглашал тостов. Все пили сакэ в мрачном молчании. Если бы тут вдруг оказался человек, не посвященный в суть событий, он никогда бы не догадался, что присутствует на свадебном пиру.
Как вы и просили, господин Киёри, я отослал мою жену и ее дам в монастырь Кагеяма, – сказал князь Нао. Поскольку введенный сёгуном закон жестко ограничивал число замков в каждом княжестве, Нао от души поддерживал религиозное рвение. Монастыри, разбросанные по его княжеству, располагались в стратегически выгодных местах, строились так, чтобы в них можно было выдержать серьезную осаду, а проживающие в этих монастырях монахи были куда сильнее и воинственнее, чем можно было бы ожидать. – Необычная просьба: отослать мать со свадебного пира дочери.
Киёри поклонился.
Я прошу у вас прощения за эту продиктованную необходимостью просьбу, господин Нао. Пожалуйста, примите мою глубочайшую благодарность.
Вам не следует ни извиняться передо мной, на благодарить меня, – сказал Нао. – Но я не могу не отметить, что и наша встреча проходит весьма необычно. Помимо прочих примечательных деталей – а их весьма немало, – одна просто-таки бросается в глаза. Господин Киёри, почему вы, господин Танако и господин Кудо явились без мечей? И где прочие члены вашей свиты?
В отведенных им покоях. Я приказал им совершить ритуальное самоубийство, если я не вернусь до рассвета.
Среди людей князя Нао прокатилось потрясенное бормотание. Сам же князь остался спокоен.
Странный способ отпраздновать свадьбу, – сказал он. – А почему вдруг вы можете не вернуться в свои покои?
Вы не позволили мне рассказать то, что вам следовало бы знать о Ёримасе, – отозвался Киёри. – Если этой ночью события будут развиваться так, как я того страшусь, потрясение будет воистину велико. – Он умолк ненадолго, потом спросил: – Вы по-прежнему доверяете мне?
Как и всегда, – ответил Нао.
Тогда пообещайте мне вот что. Пообещайте, что вы не станете вмешиваться, что бы вы ни услышали, и не позволите своим людям вмешаться. Не входите в покои новобрачных до самого утра. Потом же, если обстоятельства будут того требовать, я заранее дозволяю вам казнить Ёримасу и избавиться от его останков без каких-либо почестей или благословения.
Что?!
Прежде, чем вы пойдете туда, вы казните меня, господина Танаку и господина Кудо. Этого недостаточно, но это единственное извинение, которое я могу вам предложить. Чтобы избежать проблем с сёгуном, вы сообщите, что смерти произошли в результате несчастного случая. Я оставил господина Сэйки в Акаоке, поскольку наследнику нужен будет регент, способный обеспечить ему защиту на детские и юношеские годы. Он ждет сообщения о «несчастном случае».
Господин Киёри…
Мой младший сын, Сигеру, будет носить титул главы клана до тех пор, пока наследник не достигнет совершеннолетия. Затем он совершит ритуальное самоубийство во искупление действий его брата. Так я ему велел.
Господин Киёри, но чего вы ожидаете нынешней ночью? – еле слышно прошептал Нао.
Дайте мне слово, – произнес Киёри, – или объявите брак недействительным. Еще не поздно.
Вы все это предвидите?
Нет. Мои страхи основаны на том, что я знаю своего сына.
Нао закрыл глаза и несколько мгновений хранил молчание. А когда открыл глаза, то сказал:
Я обещаю сделать так, как вы просите.
Киёри низко поклонился.
Благодарю вас, – сказал он. Его лицо исказилось: князь старался сдержать рыдания. Несколько слезинок скатилось по его щекам, но у него не вырвалось ни всхлипа. – Сакэ! – велел он.
Страх заставляет нас воображать наихудшее, – сказал Нао. – Если вы не предвидели несчастья, значит, оно лишь возможно, но вовсе не неизбежно. А беда всегда ходит рядом с нами, даже в самых благоприятных обстоятельствах. Так давайте же выпьем за новобрачных и пожелаем им всяческого счастья.
Хоть Мидори и пообещала, что родители будут гордиться ею, когда она услышала у двери спальни шорох кимоно ее мужа, ей сделалось страшно.
Она была совершенно не готова к браку – даже менее готова, чем дочери других князей. Большинство из них проводили довольно много времени в Эдо, сёгунской столице, или в Киото, императорской столице, или в многолюдных городах великих княжеств. Они были в курсе всяческих тонкостей взаимоотношений мужчин и женщин, поскольку имели возможность наблюдать разворачивающиеся в утонченном обществе истории. Мидори же всю свою жизнь прожила в маленьком княжестве Сироиси, на крайнем севере Японии, вдали от очагов цивилизации. В этом она более походила на деревенскую девчонку, чем на дочь князя. Разве она сможет доставить удовольствие такому опытному, светскому молодому человеку, как господин Ёримаса? Она даже не знала, с чего начать. Конечно, она в общих чертах представляла себе, как происходят половые сношения. Она подсматривала за взрослыми в деревне, вместе с самыми озорными из деревенской детворы. Но поведение крестьян не поможет ей понять вкусы и желания такого человека как Ёримаса. Мидори была уверена, что ужасно разочарует его.
Мидори на коленях подползла к двери, отворила ее, стараясь двигаться как можно тише и изящнее, и низко поклонилась. Она так оробела, что не смела поднять взгляд.
Мой господин… – вот и все, что она сумела сказать, прежде чем ей от волнения окончательно перехватило горло.
Ёримаса посмотрел на согнувшуюся в поклоне женщину. Волосы у нее уже начали растрепываться. Очевидно, сложная прическа была для нее непривычна. Да, в этих удаленных от цивилизации местах редко возникает необходимость в столь замысловатых украшательствах. Из выреза ее кимоно на Ёримасу пахнуло ароматом свежевымытого тела. Будь она ребенком, он назвал бы это запахом невинности. А так этот запах лишь укрепил мнение Ёримасы об ее невежественности и примитивности. В городе даже самые неумелые женщины знали, как много значат запахи в искусстве обольщения. Отец дал ему в жены крестьянку с именем знатного семейства.
Ёримаса опустился на колени и поклонился в ответ. Он произнес мягко, совершенно не в соответствии со своим настроением:
Давайте прекратим кланяться и войдем внутрь. Мы не сможем сделать ничего должного на пороге, не так ли?
Госпожа Тиеми сидела в одиночестве в зале для медитации монастыря Киеми. Дыхание ее было очень замедленным; в промежуток между вдохом и выдохом укладывалось много ударов сердца. Она уже много лет не занималась медитацией – как, впрочем, и сейчас. Она лишь использовала дыхательную технику, чтобы дать телу спокойствие, которого было лишено ее сердце. Госпожа Тиеми считала вздохи, чтобы не думать о том, что сейчас происходит на супружеском ложе ее дочери.
Она не верила в пророчества князя Киёри. И никогда не переставала удивляться тому, что ее муж в это верит. Ведь он же – разумный человек, и обычно не склонен к легковерию. Но в юности Киёри и Нао сражались вместе, и это привело к необратимому и злосчастному искажению их отношений. Киёри спас Нао жизнь, и вот чем это закончилось.
Нао вел себя как глупец лишь в одном-единственном вопросе, и теперь их дочь поплатится за это жизнью. Все, что госпожа Тиеми слышала о Ёримасе, заставляло ее думать, что Мидори не переживет свою первую брачную ночь, а если и переживет, то пострадает настолько, что все равно долго не проживет. При вдохе Тиеми ощущала прикосновение ножен танто к животу. Приносить оружие в храм Будды нехорошо. И проливать здесь кровь тоже нехорошо. Но Тиеми уже принесла его, и намеревалась пойти и дальше, как только услышит неизбежную весть, которой она так страшилась.
Госпожа Тиеми сбилась со счета.
Она вздохнула и начала отсчет сначала.
Мидори не могла сообразить, то ли ей предложить Ёримасе сакэ сразу, то ли это все-таки следует сделать позднее. Чай в покоях был, а сакэ не было – непростительное нарушение этикета. И о чем только думали служанки? Мидори позвала их, но никто не явился. Замок словно внезапно вымер. Как странно. Мидори думала даже, не сходить ли ей в то крыло, где располагались покои матери, но потом отказалась от этой идеи. А вдруг Ёримаса придет как раз в это время и не обнаружит ее? Это будет куда хуже, чем отсутствие сакэ.
И вот он пришел. Они оказались вместе. Мидори и так уже покраснела, и думала, что покраснеть сильнее просто невозможно. Но она ошибалась. Увидев улыбку Ёримасы, она ощутила, как кровь снова прилила к ее лицу.
Мой господин… – повторила она. До сих пор это были единственные слова, которые она сказала ему. Должно быть, он считает ее дурочкой. Конечно, считает, потому что она и есть дурочка! Что бы сейчас сказала настоящая знатная дама или искусная куртизанка? Такой человек как Ёримаса наверняка имел дело и с теми, и с другими. Какой же бестолковой и зеленой она должна казаться по сравнению с ними! Следует ли ей что-нибудь сделать, или надо ожидать, что станет делать он? А если ей все же полагается что-то делать, то что именно? Теперь Мидори понимала, что мать ужасно ее подвела. Ей следовало бы хоть что-нибудь объяснить дочери!
Когда она подняла голову, Ёримаса по-прежнему улыбался и смотрел не нее, и потому уловил ее попытку исподтишка взглянуть на него.
Мой господин… – произнесла она снова. Она просто не могла придумать ничего другого.
Ты превосходно лазаешь по деревьям, – сказал Ёримаса, – но не слишком искусна в беседе. Возможно, нам следовало провести ночь в саду.
Это унижение оказалось последней каплей. Не в силах более сдержаться, Мидори расплакалась.
Именно этого момента Ёримаса и ожидал. Сейчас она слабее всего. Она наивна, неопытна, не уверена в себе. Она нуждается в поддержке и утешении. Она имеет все причины ожидать этой поддержки от него. А он вместо этого поможет ей выйти за пределы столь мирских соображений. Он откроет ей драгоценную истину, которую она и не думала познать, особенно в столь неповторимую ночь. Он откроет ей смысл жизни.
Боль.
Пустота.
И ничего более.
Ёримаса положил руку на плечо Мидори и привлек ее к себе. Он не допускал грубостей и не делал ничего такого, что могло бы встревожить ее. У жестокости есть свои тонкости, и главные из них – внезапность и ощущение неизбежности, испываемые жертвой. Без должного расчета времени можно уничтожить первое. Без терпения нельзя насладиться вторым. И потому Ёримаса вел себя словно воплощение чуткости.
Мгновение спустя она позволила себе приникнуть головой к его груди. Она начала доверять ему.
Либо пророчество князя Киёри воплотится в жизнь, вне зависимости от того, что произойдет здесь сейчас, либо Ёримаса сорвет его своими действиями. Ёримаса надеялся, что в любом раскладе результат будет один.
Он умрет от чужой руки.
И пускай выжившие наследуют руины.
Пусть они сами исполняют свои пророчества, провонявшие кровью.
Ничто в выражении лица или во взгляде князя Киёри не наводило на мысль, что он слышит девичий крик. Князь оставался все так же прям и бесстрастен, как и на протяжении всего этого вечера.
Нао вздрогнул.
Его вассалы потянулись к рукоятям мечей.
Спокойно! – приказал Нао.
И снова до них долетел крик, уже более громкий и долгий, и на этот раз они смогли разобрать слова.
Отец! Помогите! Помогите!
Вассалы Нао смотрели на него, ожидая приказа. Князь Нао стиснул зубы, напрягся, сжал кулаки – но не двинулся с места и не произнес ни слова.
Господин Нао! – младший из вассалов рванулся к князю. На лице его была написана мольба.
Спокойно, – повторил Нао.
Голос Мидори затих. Вассал прислушался. Тишина. Он склонил голову и заплакал.
Подал голос другой вассал:
Мой господин, нам следует выяснить, что происходит.
Нет, – отрезал Нао. – Я дал слово. Мы будем ждать до рассвета.
Господин Нао, это чересчур жестоко.
Я дал слово, – повторил Нао. – Или кто-то сомневается в слове самурая?
И этот вассал тоже склонил голову.
Отец! Отец!
Теперь голос Мидори звучал совсем близко. Он доносился из коридора, примыкающего к пиршественному залу.
У Киёри вырвалось сдавленное рыдание.
Помогите ей! Я освобождаю вас от вашего обещания! Идите!
Нао и его люди опрометью вылетели из зала, на ходу выхватывая мечи. Мидори находилась в дальнем конце коридора. Пояс ее исчез, кимоно было распахнуто, и вся нижняя одежда от груди до бедер была залита кровью.
Мидори!
Когда она увидела отца, то сделала шаг вперед, зашаталась и осела на пол. И осталась лежать недвижной грудой.
Госпожа Тиеми услышала в предрассветной тиши грохот копыт. Это ехал посланец, появления которого она ждала и страшилась. У нее вырвался всхлип. Мышцы напряглись. Рукоять танто врезалась в ребра.
В тиши горюющего сердца госпожа Тиеми воззвала к Сострадательному, но не ради себя. Она просила ниспослать вечный покой ее возлюбленной дочери.
Наму Амида Буцу, Наму Амида Буцу, Наму Амида Буцу.
Эти несколько слов, произнесенные с полной искренностью, должны были обеспечить Мидори возрождение в Сухавати, Чистой земле.
Госпожа Тиеми не была уверена, что верит в это. Но она цеплялась за эту надежду, поскольку никакой иной надежды у нее не оставалось.
Она вынула танто из-за пояса, сжала в левой руке ножны, а в правой – рукоять ножа. Она услышала, как всадник осадил лошадь, а несколько мгновений спустя его шаги загрохотали по деревянному полу коридора. Она покрепче сжала нож и приготовилась выхватить его.
Дверь распахнулась.
Госпожа Тиеми! – выдохнул посланец. Он был еле жив после бешеной скачки, и долг, повелевающий поскорее передать вести, боролся с настоятельной потребностью дышать. А потому он говорил отрывисто, едва переводя дух. И не успел он закончить, как госпожа Тиеми кинулась прочь из зала медитаций.
До того мгновения, как Мидори положила голову ему на грудь, Ёримаса видел свое будущее с такой ясностью, словно сам был пророком. Но затем, когда он обнял ее, притворяясь, будто пытается ее утешить, он обнаружил под кимоно куда более детское – и по размерам, и по сложению – тело, чем ожидал. Он впервые взглянул на нее с близкого расстояния. Кто-то – мать, или, быть может, служанки, – наложили ей искусный макияж. Издалека его вполне хватало, чтобы скрыть ее незрелость, особенно от того, кто и не приглядывается. Надо ему было повнимательнее слушать, что отец говорил про нее – он ведь наверняка говорил. Но как только Ёримаса узнал, кто она такая – дочь смехотворного Яблочного князя, – все прочее превратилось в несущественные подробности. Во всяком случае, так ему тогда казалось.
Мидори!
Да, мой господин.
В каком году ты родилась?
Господин?
Вопрос вогнал Мидори в замешательство. Он должен был это знать. Никто не согласится жениться, не посоветовавшись предварительно с астрологом. Отец говорил, что гороскоп Ёримасы благоприятен для нее. А ее гороскоп должен был подходить ему, иначе ни о какой свадьбе речи бы не шло. Но ей не полагается задавать вопросы мужу. Уж это-то она будет помнить. Когда он говорит, ее дело – повиноваться.
Во втором году царствования императора Нинкё, – ответила она.
А в каком месяце?
Мидори покраснела. Родиться в такой месяц и попасться на глаза мужу, когда ты лезешь на дерево! Можно ли придумать что-нибудь хуже?
В месяц обезьяны, мой господин, – ответила она еле слышно, надеясь, что он и вправду ее не расслышит.
Ёримаса вгляделся в лицо девушки под слоем косметики. Неудивительно, что она не в состоянии следить за своей прической. Не удивительно, что она лазает по деревьям вместе с деревенскими мальчишками. Причина не в том, что она умственно неполноценна, как он уже было решил. Причина в том, что ей всего одиннадцать лет.
И его отец, зная, каким он стал и на какую жестокость способен, отдал ему ребенка. Киёри интересовало лишь одно: получить наследника и пророка для будущего поколения. Его не волновало, кем для этого придется пожертвовать. Что собственный старший сын, что это ни в чем не повинное дитя – никто не имел для него никакого значения.
Да падет на его отца проклятие неумолимых богов и да будет он лишен сострадания и защиты будд!
Рука Ёримасы соскользнула с плеча Мидори.
Я не чудовище, – произнес он.
Нет, мой господин.
Ёримаса начал пугать ее. О чем он говорит?
Он встал, пошатнулся и чуть не упал.
Я творил зло, но я все же не чудовище.
Мидори знала, что она – неподходящая жена для такого человека. Неужто она настолько сильно разочаровала его, что он не пожелает хотя бы поговорить с ней несколько минут? Нет, тут что-то хуже. Ёримаса натолкнулся на стойку с мечами, схватил свой короткий меч и такой яростью отшвырнул ножны в сторону, что те пробили бумажную панель двери и вылетели в коридор. Ее недостатки настолько разочаровали его, что он собрался убить ее!
Пусть твое пророчество попробует объяснить это! – выкрикнул Ёримаса.
Мидори вскинула руку и закрыла лицо широким рукавом. Он не мог служить защитой, но он, по крайней мере, позволил ей не видеть опускающийся клинок. На пол прямо перед ней плеснула кровь. Капля попала Мидори на щеку. Но она не ощутила боли, и вообще не почувствовала прикосновения меча.
Это была не ее кровь!
Ёримаса вогнал меч себе в живот.
Мидори закричала.
Если бы он проглотил поменьше опиума, выпил поменьше абсента, не ослабел от стыда и не так торопился от гнева, Ёримаса мог бы стать первым человеком, которому удалось помешать исполнению пророчества, изреченному князем из рода Окумити. Но скверные привычки помешали исполнению благого намерения.
Он неудачно ухватил меч, и тот вместо кишечника оказался нацелен в уровень желудка. Поскольку Ёримаса не произвел всех тех приготовлений, которые предписывала традиция, клинку пришлось пройти через несколько слоев одежды, и потому, как Ёримаса ни старался, ему не удалось развернуть лезвие под нужным углом и вскрыть себе живот. Но даже так он вскорости истек бы кровью и умер, если бы не одно, совершенно неожиданное, событие.
Его спасением занялась Мидори.
Господин, что вы делаете?!
Ёримаса, плача от гнева и бессилия, попытался провести клинок вниз, в живот, но сбившаяся одежда его не пускала. Мидори же обоими руками ухватилась за рукоять меча и дернула изо всех. Ёримаса в этот момент держал меч за клинок, ухватив его через ткань кимоно, и его захват оказался слабее, чем у Мидори. И в результате Мидори грохнулась на пол вместе с мечом.
Мидори бросила меч и кинулась обратно к Ёримасе. Он сам и пол вокруг него были залиты кровью. Мидори видела, как кровь толчками выливалась из кошмарной раны в животе. Она попыталась зажать рану, но у нее ничего не получилось.
Помогите! Помогите! Отец! Отец!
Мидори сорвала с себя оби, испортив тщательно вывязанный узел, и прижала его к ране. Кровь была повсюду. Ее потрясло, что кровь все еще текла из Ёримасы. Откуда только? Ясно же, что там уже ничего не могло остаться.
Помогите!
Да куда же все подевались?! Мидори не могла больше ждать. Если Ёримасе не помочь, он умрет.
Она выскочила из комнаты и кинулась искать отца.
Лучше бы ты дал мне умереть, – сказал Ёримаса. – А так мне теперь придется начинать заново. Отвратительно, не так ли? Самурай, который не может покончить с собой с первой попытки.
Я горжусь тобой, – сказал Киёри.
Ёримаса повернулся на кровати, чтобы лучше видеть отца, и скривился от этого усилия.
Я знаю, почему ты попытался зарезаться, – сказал Киёри. – Ты хотел удержаться от насилия по отношению к этой девочке.
Ничего ты не знаешь, – отрезал Ёримаса. – Я в любом случае не прикоснулся бы к ней. Я попытался убить себя потому, что я оказался ближайшим Окумити, только и всего. Если бы там был ты, я бы попытался убить тебя. Для тебя ничего не имеет значения, кроме твоих пророчеств. Ты прислал ее мне, словно животное на бойню к отверженным.
Пророчество будет исполнено. Ты женат. Ты жив. Наследник родится в должный срок. В этом я нисколько не сомневаюсь.
Ты в конце концов выжил из ума, старый дурень. После такого несчастья князь Нао ни за что не допустит сохранения этого брака. Даже Яблочный князь не согласится смириться с подобным позором. К нынешнему моменту эта история наверняка уже разошлась по всей стране. А я все равно умру, как только ко мне вернутся силы.
История никуда не разошлась, – сказал Киёри, – потому что ничего не случилось. Свадьба прошла хорошо. Молодожены провели вечер за беседой, после чего молодая жена отправилась в покои к матери, чтобы приготовиться к переезду в «Воробьиную тучу». А тем временем молодой муж и его отец пользуются щедрым гостеприимством князя Нао.
Такое постыдное происшествие все равно не утаить.
Киёри улыбнулся.
Ты кое о чем забыл. Тем вечером, прежде чем ты пришел к Мидори, князь Нао отослал из замка всех женщин. Так что эту историю распространять некому.
Я не буду спать с ребенком.
Знаю. Я и не ждал, что ты будешь.
Теперь Ёримаса оказался сбит с толку.
Тогда как же ты намереваешься получить наследника?
Он появится, когда настанет срок. А до тех пор ты будешь опекать и защищать Мидори. В свое время она станет женщиной и будет готова к осуществлению брачных отношений.
Чушь какая. Такое бывает только в сказках. А я завершу начатое, как только поправлюсь.
Тогда сперва убей Мидори, – сказал Киёри. – Она думает, что ты попытался покончить с тобой, потому что она жестоко разочаровала тебя. Ее терзает нестерпимый стыд. Она сказала матери, что если ты умрешь, она тоже не будет жить.
Это уже не моя забота, – сказал Ёримаса и закрыл глаза.
Киёри ничего на это не сказал. Но на губах его появилась и на некоторое время задержалась улыбка.
