Теперь мы немного отклонились от востока в южном направлении, чтобы обойти стороной Каракумы, Черные пески: это была еще одна пустыня, лежавшая к востоку от Мешхеда. Мы выбрали дорогу через Карабиль, или Холодное плато, которое представляет собой длинный выступ более плотной и покрытой зеленью земли. Карабиль тянется подобно береговой линии между унылым и безрадостным сухим океаном Черных песков на севере и высокими, лишенными растительности откосами гор Малого Памира на юге.

Путь через Каракумы был бы короче, но к тому времени мы уже устали от пустыни. С другой стороны, путешествуя дальше в южном направлении, через долины Малого Памира, мы всегда могли бы найти жилье в непрерывном ряду деревень, городков и значительных по размеру городов, таких как Герат и Меймене. Однако мы предпочли отправиться средним курсом. Мы уже привыкли к стоянкам на открытом воздухе, а плато Карабиль, хоть и называлось Холодным, судя по всему, представлялось таковым местным жителям лишь по сравнению с более низменными и теплыми землями, потому что там было не так уж и холодно, даже в то время, ранней зимой. Поэтому, облачившись в рубашки, шаровары и абасы, мы решили, что погода на плато вполне терпимая.

Пейзаж был достаточно монотонным, ибо Карабиль состоит преимущественно из одних лугов, но встречались и деревья — фисташка, ююба, ива и хвойные породы. И хотя нам приходилось видеть множество более зеленых и красивых земель, однако после утомительного путешествия через Большую Соляную пустыню унылая серая трава и скудная зелень Карабиля радовали наши взоры, а лошади с удовольствием паслись на лугах. После безжизненной пустыни нам показалось, что плато просто изобилует жизнью. Тут и там попадались стайки перепелов и красноногих куропаток, повсюду из нор нам вслед раздраженно свистели сурки. Здесь были также гуси и утки, как местные, так и перелетные, достаточно экзотического вида: представьте себе гусей, на голове у которых нет перьев, и уток с красновато-коричневым и золотым оперением. Встречалось тут и множество коричневых ящериц, некоторые из них были такими огромными — больше, чем моя нога, — что частенько заставляли наших лошадей вздрагивать от испуга.

Попадались нам на плато и стада изящных газелей нескольких видов а также большие и красивые дикие ослы, которых здесь называли куланами. Когда мы увидели кулана впервые, у отца даже возникла мысль остановиться и поймать несколько таких ослов, приручить их и отвезти на Запад, чтобы продать. Отец полагал, что за них можно было бы выручить большую цену, чем за мулов, которых знатные господа и дамы покупают для того, чтобы ездить верхом. Кулан по размеру никак не меньше мула, у него такие же округлая голова и короткий хвост, однако он чрезвычайно красив: изумительная темно-коричневая спина и бледное брюхо. Мне кажется, человеку никогда не наскучит наблюдать, как целое стадо куланов стремительно несется и совершает грациозные прыжки. Однако местные жители объяснили нам, что куланов нельзя приручить и объездить, эти животные ценятся лишь из-за съедобного мяса.

Мы все, а особенно дядя Маттео, много охотились в Карабиле, чтобы пополнить наши съестные припасы. В Мешхеде каждый из нас приобрел компактный монгольский лук и короткие стрелы к нему, и дядюшка практиковался до тех пор, пока не научился виртуозно владеть этим оружием. Как правило, мы старались держаться подальше от стад газелей и куланов, поскольку боялись, что за ними могут следовать другие охотники: волки или львы, которые в Карабиле водятся в изобилии. Однако, осторожно подкрадываясь к стаду, мы все-таки несколько раз подстрелили газелей, а однажды и кулана. Почти каждый день мы могли рассчитывать на гуся, утку, перепела или куропатку. Безусловно, полакомиться свежей дичью очень приятно, если бы не одно «но».

Уж не помню, кто из нас и какую именно добычу первым подстрелил в Карабиле. Однако когда мы начали разделывать ее для того, чтобы повесить над костром, то обнаружили, что мясо изобилует какими-то крошечными насекомыми, их были дюжины, живых и извивающихся, и они скрывались между кожей и плотью. В отвращении мы отшвырнули мясо в сторону и заставили себя довольствоваться этим вечером сухой пищей, которую ели в пустыне. Однако когда на следующий день мы подстрелили другого зверя, то обнаружили, что и он тоже кишит паразитами. Не знаю, какой демон поразил болезнью все живые существа в Карабиле. Местные жители, которых мы расспрашивали об этом, не могли ничего ответить; казалось, они не беспокоились на этот счет и даже презирали нас за эти вопросы. В конце концов, поскольку и вся наша последующая дичь также кишела насекомыми, мы пересилили себя, вытащили паразитов и приготовили мясо. Поскольку в тот раз обошлось без последствий, мы повторили свой опыт и постепенно привыкли, перестав обращать на насекомых внимание.

Было и еще кое-что, что доставляло нам беспокойство (хотя после пустыни это казалось даже своего рода развлечением): трижды во время нашего путешествия по Карабилю нам пришлось переправляться через реки. Насколько я помню, они назывались Теджен, Кушка и Тагаб, Они были не слишком широкими, но холодными, глубокими и отличались быстрым течением. Реки падали вниз с высоты Малого Памира в равнины Каракумов, где и конечном счете их поглощали Черные пески и они исчезали. На берегу каждой реки мы обнаруживали караван-сарай с переправой, которая приводила меня в изумление. Своих лошадей мы просто расседлывали, разгружали и позволяли им пересекать реку вплавь, что те и делали с явным удовольствием. Нас же, путешественников, переправлял через реку по очереди со всеми нашими тюками паромщик. Местные жители использовали определенный тип парома, называемый masak. Каждый такой паром был не больше бочонка и представлял собой легкую деревянную конструкцию, которую поддерживали около десятка надутых козьих шкур.

Masak, со всеми этими узлами на обрубках козьих ног, которые крепились по углам конструкции, выглядел нелепо, но, как я понял, для этого существовала причина. У здешних рек очень бурное течение, поэтому управлять паромом практически невозможно, тем более таким неуклюжим, как masak: помню, его постоянно раскачивало, трясло, вертело и швыряло во все стороны, пока он быстро двигался по диагонали от одного берега к другому. Каждая переправа длилась довольно долго, и за это время надутые козьи шкуры начинали пропускать воздух, пузыриться и издавать свист. Тогда masak начинал погружаться в воду, а паромщик, заметив опасность, останавливался, развязывал ноги у козлиной шкуры и некоторое время по очереди сильно дул в кожаные мешки, пока те снова не всплывали, а затем умело завязывал их вновь. И хотя я неизменно восхищался этой остроумной конструкцией всякий раз после того, как в целости и сохранности оказывался на другом берегу, однако, признаюсь, во время бурной переправы я испытывал совершенно другие чувства — смесь головокружения, слабости, холода, тошноты и ожидания того, что мы вот-вот неминуемо пойдем ко дну.

Помню, как на реке Кушке еще один караваи готовился к переправе, а мы наблюдали и ломали головы, как же это будет происходить, поскольку караван тот состоял из многочисленных повозок, в которые были впряжены лошади. Однако это не смутило паромщиков. Они распрягли лошадей, предоставив тем самостоятельно плыть до другого берега, а затем совершили несколько рейсов на пароме, переправляя людей и содержимое повозок. После этого, когда все повозки опустели, паромщики катили их до самого берега, пока все четыре их колеса не оказывались по одному на каждом из четырех бочкообразных небольших masak. На это зрелище стоило посмотреть: пустая повозка раскачивалась, плясала и мчалась по реке, а ее сплавщики, по одному на каждом углу, поочередно гребли, подобно Харону, и одновременно пыхтели, надувая козьи шкуры, словно Эол, играющий на своей арфе.

Тут я должен заметить, что все прибрежные постоялые дворы в Карабиле лучше справлялись с переправой, чем со снабжением гостей едой. Лишь в одном караван-сарае нам подали пристойную пищу. Честно говоря, это было нечто уникальное, чего мы не пробовали до сих пор: огромные, невероятно вкусные куски рыбы, пойманной тут же в реке. Куски были такого размера, что мы изумились и попросили разрешения пойти на кухню и посмотреть на рыбу, от которой они были отрезаны. Рыба эта называлась осетр и была побольше крупного мужчины вроде дяди Маттео. Вместо чешуи у нее были костяные наросты, а на длинной морде красовались усы, как у кошки. Мало того что осетр был съедобным и вкусным, он еще давал и черную икру, причем каждая икринка оказалась размером с жемчужное зерно. Мы попробовали и ее тоже, посоленную и отжатую: из икры изготовляли закуску, которая называлась khavyah.

Однако в остальных гостиницах еда была ужасной, что представлялось нам довольно странным, поскольку дичь в этой местности водилась в изобилии. Каждый хозяин караван-сарая, казалось, задался целью попотчевать своих гостей чем-нибудь, что они еще не ели в последнее время. Ну а поскольку мы последнее время питались такими деликатесами, как дичь и мясо дикой газели, хозяева гостиниц кормили нас мясом домашних овец. Однако следует учесть, что в Карабиле их не разводят, и мясо, надо полагать, прежде чем попасть в караван-сарай, совершило путешествие из той же местности, откуда приехали мы сами. Баранина очень быстро нам разонравилась: сухая, соленая, жесткая, а в Карабиле не было ни уксуса, ни масла, которыми можно было ее приправить, только острый красный meleghéta — перец, неизменно сопровождавший бобы, сваренные в подслащенной воде. Ну а поскольку мы довольно долго употребляли подобную пищу, способствующую образованию газов, нас вполне можно было бы использовать вместо козлиных шкур, чтобы поддерживать masak. И одно лишь мне понравилось в караван-сараях Карабиля: люди там ночевали внутри, а животные — на открытом воздухе. Это происходило, потому что древесины здесь практически не было, и животные оставляли во дворах свои естественные отходы, которые, высыхая, превращались в топливо.

Следующим по значимости городом, в который мы прибыли, оказался Балх, некогда имевший славную историю. Город этот, в свое время завоеванный Александром Македонским, был когда-то крупной вехой на пути торговых караванов, двигавшихся по Шелковому пути. Тогда в нем было полным-полно шумных базаров, волшебной красоты храмов и дорогих караван-сараев. Но Балху не повезло: он оказался на пути первой «волны» нашествия монголов, которое быстро прокатились через него, чтобы закрепиться на востоке; это случилось еще при непобедимом Чингисхане. Уже в 1220 году Орда уничтожила Балх, словно человек в тяжелом башмаке, наступивший на муравейник.

Это произошло за полвека до нашего прибытия, однако город все еще не оправился от того давнего бедствия. Балх, при всей его былой славе, сейчас представлял собой огромные руины, по крайней мере мне так показалось. Уж не знаю, возможно, город и остался деловым и преуспевающим, как в старые времена, но его гостиницы и зернохранилища были всего лишь неряшливыми зданиями, сооруженными наспех из разбитого кирпича и досок, оставшихся после нашествия. Они выглядели еще более мрачно и печально среди остатков некогда великолепных колонн, обрушившихся крепких стен и зазубренных каркасов куполов, в прошлом имевших правильную форму.

Разумеется, в Балхе почти не осталось стариков, живших в городе, когда Чингисхан разграбил его, а уж тем более еще раньше, когда город был прославленным Балхом Umn-al-Bulud — «Матерью городов». Но их сыновья и внуки, те, кто сейчас содержал караван-сараи и торговал на базарах, выглядели какими-то оцепенелыми и жалкими, словно разорение произошло лишь вчера у них на глазах. Когда они говорили о монголах, то словно зачитывали своего рода литанию, совершаемую в память погибших жителей Балха: «Admand u khandad u kushtand u burdand u raftand», что означает: «Они пришли, они убивали, они жгли, они грабили, они схватили добычу, и они ушли».

Да, они ушли, но вся эта земля, как и множество других, до сих пор должна была платить дань и хранить верность Монгольскому ханству. И стоило ли удивляться, что жители Балха выглядели мрачными, если неподалеку все еще стоял монгольский гарнизон. Вооруженные монгольские воины обходили переполненные базары и служили живым напоминанием, что гарнизон внука Чингисхана, великого хана Хубилая, все еще держит свой тяжелый ботинок занесенным над городом. Назначенные им судьи и сборщики налогов постоянно заглядывали через плечо жителей Балха, когда те стояли за своими прилавками на рынке и ходили по родному городу.

Я уже говорил прежде и повторю еще раз, что везде к востоку от бассейна реки Евфрат и обратно до западного предела Персии мы, путешественники, прошли по землям Монгольского ханства. Поэтому, не вдаваясь в подробности, мы обозначили всю эту огромную территорию на наших картах просто как Монгольское ханство. Кстати, мы вполне могли бы и не делать этого. От подобных карт было мало проку и нам самим, и кому бы то ни было вообще, потому что на них совсем не имелось деталей. Мы рассчитывали, что еще раз пройдем впоследствии этим же путем, когда будем возвращаться домой, и уж тогда составим более подробные карты, которыми, как мы надеялись, можно будет воспользоваться для того, чтобы осуществлять торговлю между Венецией и Китаем. Однако и сейчас, почти каждый день, отец и дядя доставали нашу копию Китаба и, придя после долгих дебатов к окончательному соглашению, заносили в нее символы гор, рек, городов, пустынь и отмечали другие особенности местности.

Теперь это стало более необходимым, чем прежде. Начиная от берегов Леванта, во время всего путешествия по Азии до Балха и его окрестностей, арабский создатель карт аль-Идриси указал нам путь, заслуживающий доверия. Как уже давным-давно заметил отец, аль-Идриси, должно быть, когда-то и сам прошел по всем этим краям и видел их собственными глазами. Однако начиная от окрестностей Балха и дальше на восток аль-Идриси, похоже, полагался на слухи или же на рассказы других, не слишком-то наблюдательных путешественников. Карты Китаба, отображавшие восточные земли, были почти пустыми, самое основное — реки и горные хребты — на них все же было указано, однако сплошь и рядом оказывалось, что они нанесены неправильно и не на тех местах.

— Сколько у этого аль-Идриси «белых пятен», — сказал отец, который, нахмурившись, изучал страницы Китаба.

— Да, — согласился дядя, почесываясь и кашляя. — Бог свидетель, на самом деле здесь гораздо больше земель, чем он указывает, отсюда и до самого Восточного океана.

— Ну, — заметил отец, — выходит, нам придется быть усерднее, когда мы будем составлять собственные карты.

Когда речь шла о нанесении на карту гор, водоемов, городов и пустынь, отец и дядя Маттео обычно приходили к согласию без долгих дебатов, поскольку все это мы видели собственными глазами и могли судить о размерах. А вот что требовало обсуждения и дискуссий, иногда даже переходящих в область догадок, так это нанесение на карту границ между государствами, как вы понимаете, абсолютно невидимых. Это было задачей трудной до безумия и разрешимой лишь отчасти, потому что Монгольское ханство поглотило очень много некогда независимых государств, стран и даже целых рас. И как тут создателям карт было выяснить, где они располагались, с кем граничили и где надо было проводить между ними линии. Боюсь, что составить подобную карту было бы непросто и на моем родном полуострове, ибо в современной Италии нет и двух городов-государств, которые смогли бы договориться по поводу границ своих владений. Однако в Азии размеры отдельных государств, их границы и даже названия меняются постоянно, еще с незапамятных времен; это началось задолго до монголов.

Поясню на примере. Совершая свой долгий переход от Мешхеда до Балха, мы пересекли невидимую границу, которая во времена Александра разделяла две страны, известные как Ария и Бактрия. Впоследствии она служила — по крайней мере, пока не пришли монголы — разделом между землями Великой Персии и Великой Индии. А теперь давайте ненадолго забудем о монгольском нашествии и попытаемся разобраться, почему здесь всегда существовала неразбериха с четким определением границ.

Когда-то вся Индия была заселена маленькими смуглыми людьми, которых мы знаем как индийцев. Однако сюда постоянно вторгались народы, более сильные и храбрые, которые постепенно вытесняли подлинных индийцев, оставляя им все меньше и меньше земли; таким образом пределы современной Индии расширились далеко к югу и востоку. Северная Индия (Арияна) населена потомками тех давних захватчиков, исповедующих ислам. Самое последнее племя здесь называет себя государством, дает ему название и объявляет, что это государство имеет свои границы на карте. Большинство названий тут заканчивается на −стан, что означает «земля, принадлежащая какому-либо племени»: Пакистан, Белуджистан, Индостан, Афганистан, Нуристан; все я не могу припомнить, их там огромное количество.

В прошлом где-то на этой территории, не то в бывшей Арии, не то в бывшей Бактрии, Александр Великий, совершая завоевательный поход на Восток, встретил прекрасную принцессу Роксану, влюбился в девушку и взял ее в жены. Никто не может точно сказать, где это произошло и к какому королевскому роду-племени принадлежала Роксана. Однако в наши дни абсолютно все местные племена — пуштуны, белуджи, афгани, киргизы — объявляют себя потомками той первой королевской династии, из которой происходила Роксана, и воинов Александра Македонского. Возможно, подобные притязания не так уж и беспочвенны. Хотя по большей части жители Балха и его окрестностей имеют темные волосы, смуглую кожу и черные глаза, какие предположительно были у Роксаны, среди них попадается также немало светлокожих, голубоглазых и сероглазых; больше того, тут можно встретить даже рыжих и белобрысых.

Тем не менее каждое племя претендует на то, что лишь его представители являются истинными потомками Александра Македонского, а стало быть, именно они и должны управлять всеми этими землями, которые теперь составляют Индийскую Арияну. Лично мне подобная логика представляется странной, поскольку Александр, как ни крути, был здесь нежеланным гостем, грабителем, и все народы — кроме, возможно, родичей Роксаны — должны были испытывать к македонцам те же чувства, которые они теперь испытывают к монголам.

Единственное, что объединяло все эти территории, — здесь до сих пор господствовал ислам. И потому в соответствии с мусульманской традицией нам ни разу не представилось возможности поговорить с женщиной, что заставило дядю Маттео весьма скептически отнестись к разглагольствованиям мужчин об их происхождении. Он процитировал старый венецианский куплет:

В нем говорится о том, что хотя отец и заявляет, что он якобы знает, но одна только мать уверена в том, кто приходится отцом ее детям.

Так вот, я отвлекся и совершил небольшой экскурс в историю, чтобы показать, как трудно приходилось нам, составителям карт. Прежде чем аккуратно нанести чернилами новые обозначения на наши карты, отец с дядей затевали дискуссию. Это выглядело примерно таким образом:

— Начну с того, Маттео, что эта земля является частью ханства, которым правит ильхан Хайду. Но мы должны быть более точными.

— Насколько точными, Нико? Мы же не знаем, как Хайду, Хубилай или любой другой монгол официально называют этот район. Все западные космографы именуют его просто — Индийская Арияна.

— Но ведь здесь никогда не ступала их нога. Здесь был один-единственный человек с Запада, Александр Македонский, и он назвал этот регион Бактрией.

— Но большинство местных жителей называют его Пакистаном.

— С другой стороны, аль-Идриси отметил его как Мазари-Шариф.

— Gesù! Да он на карте занимает всего какую-то пядь. Стоит ли ссориться из-за этой никудышной земли?

— Ильхан Хайду не стал бы держать здесь гарнизон, будь эта земля никудышной. И великий хан Хубилай наверняка захочет посмотреть, насколько аккуратно мы составляем свои карты.

— Хорошо, — следует вздох раздражения. — Давай-ка все получше обдумаем…