Книга: Стрелы на ветру
Назад: Глава 8 МАККЁ
Дальше: Глава 10 ИАЙДО

Глава 9
БИТОКУ

Управляющий двором сказал:
– В последнее врцмя много спорят, считать ли доблесть врожденной или приобретенной. А что об этом думает ваша светлость?
– Что это чушь, – ответил князь Таканори.
– Если доблесть является врожденной, воспитывать ее бессмысленно, – сказал управляющий. – Если же ее приобретают, то даже неприкасаемый может стать равным самураю.
– Доблесть – дерьмо. И трусость – дерьмо, – сказал князь Таканори.
Управляющий почтительно поклонился и удалился.
А князь Таканори вновь сосредоточился на пейзаже, открывающемся его взору, и продолжил писать картину «Вид на деревья, окружающие купальню госпожи Синку».
Судзумэ-нокумо (1817)
Хэйко проснулась оттого, что кто-то крался в темноте. Кто бы это ни был, он старался идти как можно тише. Возможно, он имел право находиться здесь. Но ведь стен теперь нет. Так что разумнее предположить, что гость явился с недобрыми намерениями. В изголовье находилась подставка с двумя мечами Гэндзи. Хэйкогда Гэндзи потянулся к катана. Лишь тогда Хэйко поняла, что князь тоже проснулся.
– Господин! – донесся из-за двери голос Хидё.
– В чем дело?
– Прошу прощения за беспокойство, но некий человек настойчиво просит дозволения незамедлительно повидаться с вами.
– Что это за человек?
– Он не назвался, и лицо его скрыто. Но он дал мне знак и сказал, что вы его узнаете.
– Покажи мне знак.
Дверь скользнула в сторону, и Хидё вполз в комнату. Он поклонился, приблизился и вручил Гэндзи плоский круглый металлический предмет размером с крупную сливу. Это была старинная цуба – гарда меча – с изображением стаи воробьев, летящих над волнами.
– Я приму его. Через надлежащее время проведи его сюда.
Хидё заколебался.
– Не будет ли разумнее потребовать, чтобы он сперва открыл лицо?
– Разумно, но не обязательно.
– Да, господин.
Хидё, не вставая с колен, попятился, вышел и закрыл за собою дверь.
Хэйко натянула нижнее кимоно и встала с постели.
– Я выйду.
– Куда?
Хэйко опомнилась. Ну конечно! Это покои для слуг, единственная уцелевшая часть дворца. Они с Гэндзи заняли главную комнату. Во всех прочих устроилось по несколько человек. Свободной комнаты, куда она могла бы удалиться, просто нет.
– Я подожду снаружи.
– Сейчас слишком холодно. Кроме того, я предпочитаю, чтобы ты осталась.
– Мой господин, я сейчас не в том виде, чтобы показываться на глаза кому-то, кроме вас.
Распущенные волосы гейши струились по плечам и спускались до бедер. Хэйко была почти обнаженной. На лице – ни капли краски. В последнее время Гэндзи нравилось видеть ее ненакрашенной. Ей потребуется не меньше часа, чтобы привести себя хоть в сколько-нибудь приличный вид, да и то при условии, что ей будет помогать Сатико.
– Настали странные времена. Обычные правила к ним неприменимы. Приведи себя в порядок, насколько сумеешь.
Хэйко уложила волосы в подобие простой прически в хэйанском стиле: сделала пробор посередине и перехватила распущенные пряди лентой. Несколько кимоно, надетых одно поверх другого и красиво уложенных, изображали просторный наряд той эпохи. Гейша едва коснулась лица пуховкой, но, хотя пудра и румяна были совершенно незаметны, они подчеркнули блеск глаз Хэйко и очертания губ.
– Ты меня поражаешь, – сказал Гэндзи, когда Хэйко вернулась с чайным подносом в руках.
– А что такое, мой господин?
– Ты словно мгновение назад сошла с картины времен Блистательного Принца. – Он указал на свое наспех подпоясанное кимоно. – А я выгляжу в точности как тот, кем являюсь. Как человек, разбуженный посреди ночи.
Появление гостя избавило Хэйко от необходимости скромно возражать Гэндзи. Гость оказался рослым мужчиной, закутанным в длинный плащ. Неуклюжесть его движений показалась Хэйко смутно знакомой. Она уже где-то видела этого человека. Но где?
За спиной у гостя, вплотную к нему, стояли Хидё и Симода. Малейшее подозрительное движение стоило бы ему жизни. Судя по тому, как медленно и плавно двигался гость, он это прекрасно осознавал. Даже поклон его был неспешным и осторожным.
– Прошу прощения за вторжение в столь неурочный час, князь Гэндзи.
Лицо его тоже было скрыто плащом – выглядывали лишь глаза, маленькие, близко посаженные. И в глазах этих плеснулось удивление, когда гость заметил Хэйко.
– Мне нужно поговорить с вами наедине.
Гэндзи махнул рукой Хидё и Симоде. Самураи взглянули на него с еще большим беспокойством и не тронулись с места.
– Можете подождать снаружи, – велел Гэндзи.
– Да, господин.
Хидё и Симода поклонились, не спуская глаз с визитера, который мог оказаться убийцей, и, все так же не отрывая взгляда от его спины, пятясь вышли из комнаты.
И даже когда дверь закрылась, Гэндзи готов был поклясться, что видит своих самураев через дерево и бумагу. Вот они сидят по сторонам от входа, сжимая рукояти мечей и готовые в любое мгновение ворваться обратно…
Гость снова взглянул на Хэйко.
– Мы все еще не одни, мой господин.
– Если вы не можете доверять госпоже Хэйко, то я не могу доверять вам, – отозвался Гэндзи.
Он кивнул Хэйко. Гейша поклонилась и приблизилась, держа в руках поднос.
Мукаи столкнулся с неожиданной трудностью. Чтобы выпить чай, ему придется открыть лицо. Если же он откажется от чая, разговор не состоится. Поскольку Гэндзи уже знал, кто он такой, – это была их вторая встреча, – тому могло быть лишь одно объяснение: князь хотел, чтобы его увидела Хэйко. Хотел посмотреть, как они отреагируют друг на друга. Означает ли это, что Гэндзи подозревает ее? Или его? Или их обоих? Или просто затеял игру с гейшей, которую считает своей? Конечно, с этим сопряжена еще большая трудность. Если он откроет лицо, Хэйко, несомненно, сообщит о его визите Каваками. И тогда Мукаи окажется на месте Годзиро, в камере пыток, а потом, как и он, ляжет в безымянную яму. А может, разоблачить Хэйко, сказать, что она шпионка и убийца? Нет, не получится. Гэндзи не поверит ему на слово, а доказательств у Мукаи нет. Как он не подумал, что Хэйко может оказаться здесь?! Ему и в голову не пришло, что она останется в разрушенном дворце. Неисчислимое множество вариантов, промелькнувших в голове в мгновение ока, так измотали Мукаи, что он решил отказаться от всех. Он сбросил плащ и принял предложенный чай.
Хэйко не выказала ни малейшего удивления и ничем не дала понять, что знакома с Мукаи. На самом деле она узнала его мгновением раньше – по крохотным глазкам и носу, выступающему из-под плаща. Должно быть, Каваками прислал его сюда с какой-то хитростью. Странно только, что он выбрал для этого Мукаи. Второго такого тупицу еще поискать.
Насколько мог видеть Гэндзи, на лице Хэйко не отразилось никаких чувств. Но это еще ни о чем не говорило. Он знал, что Хэйко отличается редкостным самообладанием. Но забегавшие глаза Мукаи ответили по меньшей мере на один вопрос. Они почти наверняка свидетельствовали об измене. А вот кто и кому изменил, требовалось еще выяснить.
Мукаи низко поклонился Гэндзи:
– Вынужден с глубоким прискорбием сообщить, что люди сёгуна схватили вашего гонца, Годзиро, когда он пытался покинуть Эдо.
– Это воистину прискорбная весть, – произнес Гэндзи. – Он что-нибудь сказал?
– Нет, мой господин. Ничего.
– В честь его верности и мужества я дам всем трем его сыновьям звание самурая, – сказал Гэндзи. – Есть ли возможность получить его тело?
– Нет, мой господин, это невозможно.
Конечно, гибель доверенного вассала опечалила Гэндзи, но известие о том, что Годзиро не удалось выбраться из Эдо, не слишком его опечалило. Годзиро добровольно вызвался отнести это послание, зная, что его могут схватить и замучить. А Сэйки отправил одновременно с ним еще одного гонца, и он, возможно, уже добрался до Акаоки.
– Благодарю вас за эти ценные известия.
– Это еще не все. Второй ваш посланец тоже схвачен.
– Вы уверены? – поинтересовался Гэндзи, осторожно подбирая слова. Он не хотел давать Мукаи никаких подсказок. В конце концов, вполне возможно, что кажущееся предательство Мукаи задумано самим Въедливым Глазом.
– Во всех важнейших точках от Эдо до Акаоки расставлены охотники с обученными соколами. Господин Каваками знал о пристрастии вашего покойного дедушки к почтовым голубям и заподозрил, что вы тоже ими пользуетесь. Так что ваше войско не получило приказа перейти в боевую готовность.
– Тогда наше положение воистину мрачно.
Значит, никакой помощи не будет, пока Сэйки не доберется до Акаоки. Если он вообще сумеет туда добраться.
– А не может ли кто-либо из ваших военачальников по собственной инициативе отдать приказ о мобилизации?
– Мои военачальники – японцы, – сказал Гэндзи, – а не чужеземцы. Инициатива – это губительная иноземная привычка. Вы что, не знали? Они будут ожидать приказа, как им и было велено.
– И тем не менее, мой господин, вам необходимо покинуть Эдо. Даже если господин Каваками и не прикажет вас убить, весьма вероятно, что в дело захотят вмешаться ярые противники чужеземцев. Из-за обстрела общественные настроения опасно накалились. – Мукаи ненадолго умолк. Ему пришлось сделать глубокий вдох и набраться решимости, прежде чем он смог заговорить снова. – Хотя мое семейство – наследственные вассалы клана Каваками, наш замок расположен в довольно уединенном месте, в снежном краю, на высоком утесе, поднимающемся над Японским морем. Его никому еще не удавалось взять штурмом – даже сам Ода Нобунага вынужден был отступить. Никто не ожидает, что вы посмеете избрать это направление. Вот наилучший выход для вас. Вы получите отсрочку и сможете отправить в Акаоку других гонцов. В конце концов хотя бы один из них доберется. А до тех пор, думаю, я смогу обеспечить вашу безопасность.
– Вы поразительно великодушны, – сказал Гэндзи. Он и вправду был изумлен. – Ведь подобный шаг превратит вас в мятежника – и не только по отношению к клану Каваками, но и по отношению к самому сёгуну.
– Я готов к последствиям, мой господин.
– Я принимаю ваше предложение, – произнес Гэндзи, хотя на самом деле вовсе не собирался следовать совету Мукаи. – Однако же я должен посоветовать вам действовать осторожнее, чтобы вы могли при необходимости восстановить прежние вассальные связи.
– Никогда! – с необычайной для него живостью отозвался Мукаи. – Как мои предки стояли рядом с вашими предками под Сэкигахарой, так и я встану рядом с вами.
– Даже если исход окажется в точности таким же?
– Этого не будет, – возразил Мукаи. – Все предзнаменования свидетельствуют о том, что боги благоволят к вам.
Мукаи был человеком серьезным и не понимал шуток, и потому Гэндзи не засмеялся, хотя его так и подмывало расхохотаться. Люди, верившие в его пророческий дар, усматривали знамения во всем. И только он сам мучился от неопределенности.
Гэндзи вернул гарду Мукаи, чтобы тот снова использовал ее в качестве условного знака, если возникнет такая нужда.
– Так значит, цуба все эти годы тайно хранилась в вашей семье?
– Да, мой господин. – Мукаи низко поклонился и почтительно принял изукрашенную металлическую пластинку. – Еще со времени битвы. Чтобы мы не забывали, кому на самом деле принадлежит наша верность.
Удастся ли им хоть когда-нибудь избавиться от Сэки-гахары? Даже если свергнуть клан Токугава – не примутся ли их родичи и сторонники, затаившись, ожидать теперь уже своей очереди вновь вступить в «решающее сражение»? А через сто лет, когда чужеземцы захватят Японию наряду со всем прочим миром, – забудем ли мы наконец о Сэкигахаре?
Когда Мукаи удалился, Гэндзи небрежно задал этот вопрос Хэйко.
– Не знаю, мой господин. Я знаю лишь, что привязанность этого господина к вам не имеет никакого отношения к Сэкигахаре.
– То есть как – никакого отношения? – удивился Гэндзи. – А чем же еще он может руководствоваться?
– Любовью, – ответила Хэйко.
– Любовью? – Гэндзи был изумлен. Насколько он мог видеть, Мукаи и Хэйко не обменялись ни единым словом или жестом. – Ты хочешь сказать, что он тоже влюблен в тебя?
– Нет, мой господин. – Не сдержавшись, Хэйко улыбнулась. – Не в меня.
* * *
Двадцать пять самураев двигались от старого, заброшенного охотничьего домика в холмах Канто в направлении Эдо. Ни один из них не был снаряжен для охоты. Один из двух мужчин, шагавших впереди, повернулся к своему спутнику:
– Встреча ничего не решила.
– Вы ожидали иного?
– Нет. Но надеялся на лучшее.
– Уже само то, что встреча состоялась, можно считать победой. – Обернувшись, он жестом указал на прочих. – Взгляните на нас. Двадцать пять человек с гербами доброго десятка князей. Не так давно немыслимо было даже представить, чтобы они вообще сошлись вместе. Мы перешагнули древние границы, друг мой. Наше поколение создаст новые идеалы. Благодаря нашей искренней решимости мы принесем японской нации возрождение добродетелей.
Первый самурай взглянул на своего товарища с нескрываемым восхищением. Праведность их дела наполняла его душу восторгом. Воистину, они – Люди Добродетели!
Тем временем прочие спутники лениво переговаривались между собой.
– Вы слыхали, какое кимоно надела Хэйко две недели назад?
– Я не просто слыхал – я его видел!
– Нет!
– Да. Ее наряд был расшит нелепыми и безвкусными изображениями чужеземных роз. Хуже того, это были розы того сорта, который некоторые глупцы именуют «Американской красавицей». Как будто такое возможно – ставить рядом понятия «американский» и «красота».
– Неужто мы выродились настолько, что даже в царстве роз должны восхищаться чужеземными цветами?
– Для этих предателей, поклоняющихся всему чужеземному, наши розы слишком ничтожны, чтобы обращать на них внимание.
– Все розы – чужеземные, – вмешался в беседу еще один самурай. – Их завезли в древние времена из Китая и Кореи.
– Когда у нас появится собственная наука, мы узнаем, какие цветы являются исконно японскими, и будем восхищаться только ими.
– Наука – это чужеземная гнусность.
– Не обязательно. Пушка может стрелять в разные стороны. Наука станет орудием в наших руках, равно как и в руках чужеземцев. Ее можно использовать для усиления Японии, и потому я считаю своим долгом постигнуть науку. В этом нет ничего непатриотичного.
– Воистину, ваши намерения достойны хвалы. Вы готовы пожертвовать собой и даже рискнуть подвергнуть себя осквернению, лишь бы поддержать наше дело. Я с благодарностью склоняюсь перед вами.
– Но хризантема – уж точно японский цветок.
– Конечно! Сомнений быть не может!
Хризантема служила священным символом императорского рода. И сомневаться в ней было бы недобродетельно.
– Когда у нас будет наука, мы сможем доказать, что хризантема – истинно японский цветок.
Спустя несколько мгновений на тропе появился всадник. За ним показались еще пять человек – трое мужчин и две особы слабого пола.
* * *
Сигеру нахмурился.
– Разумно ли это – вести себя столь легкомысленно?
– Легкомыслие – наша единственная возможность бежать из Эдо, – возразил Гэндзи. – Стоит нам выказать хоть малейшее беспокойство, и нас тут же заподозрят. Мы ведь уже успели благополучно полюбоваться журавлями в зимнем оперении и спокойно добрались до холмов. И все благодаря легкомыслию.
Сигеру не понимал, зачем непременно нужно проехать через группу неизвестных самураев, явно старающихся остаться незамеченными, и при этом даже не приготовиться к схватке. Однако он знал, что с племянником спорить бессмысленно. Несмотря на всю его молодость, кажущиеся мягкость и податливость Гэндзи были сплошной видимостью. Гэндзи не менее упрям и неуступчив, чем покойный князь Киёри, хотя и на свой лад. Сигеру передвинулся в хвост отряда – самое опасное место. Он надеялся, что нападение, если оно все-таки произойдет, начнется именно отсюда.
– Прошу прощения, господин, – сказал Хидё, – но я вынужден согласиться с господином Сигеру. Я вижу два десятка человек, но их там может быть куда больше. А вдруг это посланные за вами убийцы?
– С тем же успехом это могут быть друзья, возвращающиеся с невинной вечерней прогулки. Едем. И, пожалуйста, не предпринимайте никаких действий, пока я не прикажу.
– Слушаюсь, господин.
И Хидё, так и не избавившийся от беспокойства, пришпорил коня и выехал вперед: Если это и вправду убийцы, возможно, они нападут сперва на него, а князь тем временем успеет отступить.
Эмилия вопросительно взглянула на князя Гэндзи. Князь улыбнулся:
– На тропе появились несколько человек. Но никаких причин для беспокойства нет.
И он послал коня вперед.
– Я уверена, что вы правы, господин, – проговорила Эмилия, стараясь держаться рядом с Гэндзи, – ибо мы едем с миром, без всяких дурных намерений, и, конечно, к нам никто не должен испытывать недобрьгх чувств.
– Это часть христианской веры? – поинтересовался Гэндзи. – Нечто вроде равновесия намерений?
– «Что посеешь, то и пожнешь». Думаю, да.
– А вы тоже так считаете? – спросила Хэйко у Старка.
– Опыт приучил меня думать иначе, – отозвался Старк и осторожно нащупал пистолет тридцать второго калибра, спрятанный под курткой.
Когда путники доехали до места, где тропа немного расширялась, самураи внезапно окружили их со всех сторон. Они не обнажили мечей, но чувствовалось, что они готовы перейти к действиям.
– Чужеземцам запрещено здесь появляться, – сказал один из самураев, стоявший чуть впереди прочих. – Эта часть Японии пока еще не заражена их гнусным присутствием.
– Прочь с дороги! – потребовал Хидё. – Князь удостоил вас чести, пожелав проехать мимо.
– Мы оценили бы эту честь, если бы князь сам ее заслуживал, – произнес второй самурай. Он тоже выступил вперед и остановился рядом с первым. – Но тот, о ком ты говоришь, опозорил себя, пресмыкаясь перед чужеземцами. Я не намерен уступать дорогу такому князю.
Хидё потянулся за катана. Но прежде чем он успел извлечь оружие, в разговор вмешался Гэндзи:
– Мы не настаиваем на церемониях. Уже вечереет. Всем нам хочется поскорее добраться туда, куда мы направляемся, разве не так? Ну так позвольте нам проехать. Никто не должен ничего уступать. Выберите себе часть тропы, а мы проедем по другой стороне.
– Вот речь тряпки! – воскликнул первый самурай. – Твой дед был воином, достойным уважения. А ты – вырождающийся потомок захиревшего рода.
– Хидё.
Дерзкий самурай сохранил голову на плечах лишь благодаря предостережению, прозвучавшему в голосе князя. Хидё медленно разжал пальцы, впившиеся в рукоять меча, и глубоко вздохнул, стараясь успокоиться.
– В таком случае, – молвил Гэндзи, – я, конечно же, недостоин внимания столь добродетельных людей, как вы. Ну так пропустите нас, и на том расстанемся.
– Возможно, нам так и следует поступить, – сказал первый самурай второму. – Было бы жестоко лишать его удовольствий, к которым он привык.
– Да, пожалуй, – согласился второй самурай. Он взглянул на Гэндзи и глумливо ухмыльнулся. – Говорят, ты каждую ночь визжишь от удовольствия, когда эти варвары суют тебе в задницу свои вонючие члены, раздирая ее в кровь.
– А днем чмокаешь, как младенец, когда сосешь их.
– Увы, вас ввели в заблуждение, – ответил Гэндзи. – Из всех чужеземцев я делил ложе лишь с той, что едет сейчас рядом со мной.
Несколько самураев издевательски рассмеялись.
– Она – сокровище удовольствий, каких вы даже представить себе не можете, – сказал Гэндзи.
– Ты либо дурак, либо безумец. А может, и то, и другое, – откликнулся первый самурай. – Посмотри на нее! Да твоя лошадь, и та больше похожа на женщину. Они, правда, почти одной величины, и нос у них одинаковой длины. Однако у лошади масть намного красивее, чем этот призрачный оттенок волос.
– А ее запах! Неописуемое зловоние!
Гэндзи кротко улыбнулся:
– Очевидно, вы стоите слишком далеко, чтобы почувствовать ее истинный запах. Когда она жаждет близости, то из ее сокровенных частей исходит благоухание, подобное аромату опиума, дарующее истинный восторг. Взгляните, какие у нее изящные руки! Какая кожа – почти прозрачная! Когда она возбуждена, в ней возникает сила, подобная молнии, и если прикоснуться к ней в этот момент, почувствуешь легкий удар. Вот почему у нее такой странный цвет волос. Сама ее суть преображена.
Пока Гэндзи отвлекал внимание противников, Хидё и Сигеру постепенно перемещались. Теперь, если столкновение окажется неизбежным, они смогут атаковать наиболее успешным образом. В первые же мгновения схватки половина противников поляжет под их мечами и копытами их коней. С теми же, кто останется, справиться будет нетрудно. Хидё припомнил одно из утверждений, считавшихся в их клане непререкаемой истиной: один кавалерист из клана Окумити равен десяти пешим самураям. Если согласиться со старым присловьем – а сомневаться у Хидё не было причин, – то преимущество на самом деле на их стороне, а вовсе не на стороне так называемых Людей Добродетели. Хидё и Сигеру быстро переглянулись, давая понять, что готовы перейти к действию.
– А видите ее груди? – продолжал тем временем Гэндзи. – Такие неестественно полные, такие выпуклые!
Под предлогом рассказа об Эмилии он продвинулся вперед на пару шагов, так чтобы оказаться между девушкой и враждебно настроенными самураями. Пожалуй, он сможет зарубить ближайших, прежде чем они успеют что-либо сделать.
– Каждый месяц ее груди созревают. Они зреют прямо сейчас, пока мы с вами разговариваем. Они полнятся, словно молоком, огненной восхитительной росой. Прикоснуться к ней – все равно что прикоснуться ко льду, ибо весь ее внутренний жар сосредоточен в трех местах: груди, устах и влагалище.
Эмилии стало любопытно, о чем же Гэндзи беседует с новыми знакомыми. Похоже, он говорил о чем-то необычайно увлекательном: большинство японцев стояли, приоткрыв рты, а некоторые даже смотрели в ее сторону. Эмилия улыбнулась им, надеясь, что ее дружелюбие согласуется со словами Гэндзи.
Старк тоже не ведал, о чем толкует Гэндзи, но зато знал, что следует делать. Все три самурая Окумити передвигались так, чтобы занять наиболее выгодную для боя позицию. Очевидно, назревала схватка.
Старк пересчитал противников. Двадцать пять человек, все при мечах. Огнестрельного оружия ни у кого нет – по крайней мере, на виду. Двадцать пять фехтовальщиков – против Гэндзи, Хидё и Сигеру. Даже с учетом того, что они верхом, а их противники пешие, расклад неважный. У Старка под рукой был лишь его маленький револьвер тридцать второго калибра. Шесть пуль. Запасные патроны далеко. Был бы у него сейчас нож, он добавил бы к этим шести еще пару человек – но и нож упрятан. В самом лучшем случае им удастся справиться с половиной противников. А вторая половина прикончит их всех. Если не придумает чего похуже. Старк взглянул на Эмилию. Она находилась рядом с Гэндзи. А Хэйко – чуть позади. Пожалуй, ему следует убить Эмилию первым выстрелом, а Хэйко – вторым, чтобы избавить их от мучений. Потом он застрелит ближайших четверых противников и затопчет конем столько, сколько успеет, прежде чем его самого стащат с седла. Старк был готов. Он расслабился, и мысли покинули его.
К первому самураю, на мгновение опешившему от безумных россказней Гэндзи, наконец-то вернулся дар речи.
– Оставь свои извращенные фантазии при себе! – рявкнул он. – Хватит с нас и вашего зловония!
– Трудно понять, от кого так воняет: от ваших нечищенных лошадей, от этого животного, с которым ты спишь, или от тебя самого – настолько ты выродился!
– Довольно! – не выдержал Сигеру.
Он пришпорил коня и выехал вперед. Люди Добродетели выхватили мечи.
– А теперь просите прощения у ваших предков, ибо после того, как мы покончим с вами, мы разрушим их алтари, выкопаем их останки и выбросим в мусорные ямы неприкасаемых!
Кольцо сомкнулось – самураи шагнули к нему и тут же попятились.
– Сигеру!
– Не может быть! Он умер!
И после секундного оцепенения самураи пустились наутек, кто куда, не разбирая дороги. Лишь те двое, что вели разговор, не сдвинулись с места. Они рухнули на колени и уткнулись лбом в землю.
– Прошу, примите мои извинения, – сказал первый самурай, – и пощадите моих престарелых родителей.
– Мои дети – невинные младенцы. Пусть моя кровь очистит их, – сказал второй.
Они принялись действовать одновременно. Первый схватился руками за клинок своего катана – по мечу тут же заструилась кровь из рассеченных ладоней – и вонзил его себе в горло. Самурай свалился набок. Кровь хлынула толчками – из раны, изо рта, из ноздрей, а с нею тело покинула и жизнь. Второй самурай сунул клинок в рот и с силой подался вперед. Рукоять воткнулась в землю, а клинок на половину длины вышел из черепа. Меч помешал самураю упасть – катана и коленопреклоненный человек образовали чудовищный треугольник. Он умер в мучительных конвульсиях.
От этого зрелища Эмилия потеряла сознание и упала бы, не успей Гэндзи подхватить ее. Князь опасался, что сам рухнет с седла под ее тяжестью. Но, к его удивлению, девушка оказалась совсем не такой грузной, какой казалась на вид. Да и не такой уж крупной, если взглянуть на нее вблизи. Просто ее чрезмерно пышные формы и странная внешность искажали восприятие, потому он и оценил ее истинные пропорции неправильно.
Сигеру собрался спешиться.
– Не нужно, – сказал Гэндзи.
– Я должен опознать их, – отозвался Сигеру. Лицо его горело. Лишь кровь охладит его гнев.
– Оставь, – велел Гэндзи. – Сейчас для всех настало время испытаний. Эти люди ошибались, но искренность их несомненна. Давайте же почтим их искренность и забудем о прочем.
Сигеру поклонился. Но когда Гэндзи двинулся вперед, он все-таки соскочил с коня. Он изучил гербы на кимоно мертвецов и запомнил их лица. Гэндзи чересчур сострадателен. Существуют слова, которые нельзя ни забыть, ни простить.
Один из покойников упомянул родителей, второй – детей. Когда нынешний кризис минует, он разыщет их и сделает то, что надлежит.
Сигеру вновь вскочил в седло и пришпорил коня.
* * *
– Я не понимаю! – восклицала Эмилия. – Вот только что все разговаривали. Князь Гэндзи даже, кажется, шутил. А потом вдруг…
Девушку била дрожь, и она никак не могла совладать с собой. Эмилия прижалась к Старку, надеясь, что он тоже обнимет ее покрепче. Он обвил ее рукой. Но это не помогло. Эмилию все равно продолжало трясти. Ей никогда и в голову не приходило, что она может оказаться свидетельницей столь ужасного и столь бессмысленного насилия. А от того, что насилие это обернулось самоубийством, становилось еще страшнее. Люди стоят и беседуют – а в следующее мгновение вдруг лишают себя жизни и тем самым навлекают вечное проклятие на свои бессмертные души. Но ради чего? Эти ужасные раны, это бульканье крови! Сможет ли она когда-нибудь позабыть их?
– Они думают совсем не так, как мы, – сказал Старк. Впрочем, он и сам понимал, что подобные слова ничего не объясняют. У враждебно настроенных самураев имелся огромный перевес в численности. Однако же стоило Сигеру произнести несколько слов, и они разбежались кто куда. Почему? Этого Старк не знал. Двое из них убили себя, причем весьма мучительным способом. Раз уж они решились на такую смерть, значит, храбрости им было не занимать. Почему же они тогда не напали? Этого Старк тоже не мог взять в толк.
Князь сидел неподалеку и о чем-то совещался с дядей. Хэйко преспокойно трудилась вместе с Хидё: самурай рубил бамбук, а девушка сооружала шалаш. Хоть Хэйко и казалась хрупкой и утонченной, недавнее дикое происшествие явно не произвело на нее ни малейшего впечатления.
Старк понимал в произошедшем не больше Эмилии.
– Я вот думаю: может, мы для них – такая же загадка, как они для нас?
– Не может такого быть, – сказала Эмилия. – Наши поступки продиктованы разумом, как и предназначено Господом.
* * *
– Было бы разумнее не останавливаться на ночь, – сказал Сигеру. – Те, кто разбежались, уже вряд ли вернутся. Однако не исключено, что нас могут нагонять другие преследователи.
– Да, это было бы разумнее, – согласился Гэндзи. – Но это невозможно. Эмилия не в состоянии сейчас продолжить путь. Потрясение оказалось чересчур велико для нее.
– Потрясение? – Сигеру взглянул туда, где сидела чужеземная женщина. – С чего бы вдруг ей испытывать потрясение? Она должна радоваться. Ведь схватка представлялась совершенно неизбежной.
– Она не привыкла видеть, как люди лишают себя жизни, – пояснил Гэндзи. – Во всяком случае, при помощи мечей. Возможно, смерть от огнестрельного оружия не подействовала бы на нее так сильно.
У Сигеру не хватило терпения продолжать этот спор. Вместо этого он перешел к другому, более важному вопросу:
– Некоторые из этих самураев носили герб КНЯЗЯ Ёси-но. Это означает, что скоро он узнает о нашем местонахождении, а возможно, и о направлении, в котором мы движемся. А значит, в самое ближайшее время об этом станет известно и сегуну, поскольку Ёсино всегда были в союзе с родом Токугава.
– Не обязательно, – возразил Гэндзи. – Я очень сомневаюсь, что эти самураи встретились с ведома и согласия своих сеньоров. Они действовали по собственной воле. Тем самым они, формально говоря, совершили измену. А может, и не формально, а на самом деле. Они не станут рассказывать о встрече с нами, ведь тогда им придется также сознаться в преступлении, которое обернется смертью и для них самих, и для их семей. Так что нам ничего не грозит.
– И тем не менее, – настаивал Сигеру, – нам следует, хотя бы из предосторожности, сделать петлю: проехать дальше на север, а у монастыря Мусиндо свернуть на запад. Так нам придется провести в пути лишних два дня, но зато нас труднее будет перехватить.
Тут к ним подошли Хидё и Хэйко.
– Господин, шалаши готовы, – доложил Хидё.
– Спасибо. Я буду нести стражу первым, Сигеру – вторым, а ты – третьим.
– Но, мой господин, вам вовсе не требуется исполнять столь низкие поручения, – попытался возразить Хидё.
– Нас всего трое. Если я не возьму на себя часть обязанностей, вскорости вы с Сигеру устанете настолько, что будете ни к чему не пригодны. Я буду нести стражу первым.
– Да, мой господин.
Хэйко улыбнулась Гэндзи.
– Что тебя развеселило?
– Всего лишь праздная мысль, мой господин.
– И что это за праздная мысль?
– Мы ведь поедем дальше на север, верно?
– Да, на расстояние еще двух дней пути. И что?
– А не на севере ли расположен знаменитый неприступный замок семейства Мукаи?
Гэндзи попытался схватить Хэйко, но не сумел. Гейша со смехом увернулась.
– Вернись!
– Одну минутку, мой господин.
Хэйко подошла к чужеземцам и поклонилась.
– Эмилия, Мэтью. – Она указала на один из шалашей. – Мы остаемся здесь на ночь. Пожалуйста, постарайтесь отдохнуть. Не исключено, что нам не представится больше такой возможности до тех самых пор, пока мы не доберемся до замка князя Гэндзи.
– Спасибо, Хэйко, – отозвалась Эмилия.
Девушка улеглась и укрылась несколькими одеялами. Старк и Хэйко сидели рядом с ней до тех пор, пока она наконец не заснула. Когда же Хэйко поднялась, чтобы уйти, Старк остановил ее:
– Кто были эти люди?
Хэйко покопалась в памяти, выискивая подходящее слово:
– Преступники.
– Почему они убежали, вместо того чтобы наброситься на нас?
– Они узнали господина Сигеру.
– Но их было две дюжины, а у нас – всего четверо мужчин.
– Да, – кивнула Хэйко. – Их было слишком мало, и они об этом знали. Потому и разбежались.
Старк решил, что Хэйко не поняла его вопроса. Иначе почему ее ответы лишены всякого смысла? Не бывает такого, чтобы две дюжины человек удирали от четверых.
– А почему те двое покончили с собой?
– Они извинялись за свои грубые слова.
– Извинялись, значит. Проткнув себя собственными мечами?
– Да.
– А что они такого сказали, что им пришлось так извиняться?
– Непочтительные слова, – еще раз сказала Хэйко. – И с моей стороны было бы очень непочтительно повторять их. – Она поклонилась. – Спокойной ночи, Мэтью.
– Спокойной ночи, Хэйко.
Старк не спал почти всю ночь. Он слышал приглушенный смех Хэйко. Потом проснулся дядя князя и исчез в лесу. Несколько часов спустя он вернулся, и на стражу встал Хидё. Старк хотел было предложить свою помощь, но не стал. Не хватало еще случайно кого-нибудь оскорбить, а потом извиняться посредством самоубийства. Он должен жить – до тех пор, пока не умрет Итан Круз.
* * *
– Ты вправду веришь в то, что сказала? Насчет Мукаи?
– Верю. Вспомни, как он смотрел на тебя. Как произносил «мой господин». И как часто это повторял. «Мой господин». При каждой возможности – как будто, произнося эти слова, он обладал тобою.
– Предки Мукаи бились рядом с моими предками в сражении под Сэкигахарой. Этим и объясняется его верность.
– Если ты и вправду так считаешь, значит, ты наивен, как едва-едва созревшая девочка-крестьянка.
– Гарда с воробьями хранилась в его семье на протяжении поколений.
– Это он так сказал. Но он с тем же успехом мог купить ее в какой-нибудь лавке. Сэкигахара – повод, а не причина. Любовь всегда изыщет путь.
– Чушь. И ничего смешного тут нет! Прекрати хихикать.
– Ты прав. Я не должна смеяться. Мне следовало бы сердиться.
– Это почему еще?
– Да потому, что тебя считают более красивым, чем меня. По крайней мере, некоторые.
– Мукаи не влюблен в меня.
– Когда-нибудь, когда ты будешь жить в холе и неге в этом его замке, стоящем над бушующим северным морем, ты поймешь истину.
– Нет, мир настолько не выродится. Во всяком случае, не при моей жизни.
– Это пророчество, мой господин?
* * *
Ночью прошел сильный снег, и поутру равнину Канто укрыло толстое снежное одеяло. Сидя в своем кабинете в замке Эдо, Мукаи смотрел, как мир делается белым. Гэндзи был где-то там, среди этих равнин – преследуемый беглец. Мукаи представил, как молодой князь страдает от непогоды, и у него сжалось сердце.
Он пытался добиться, чтобы именно ему поручили перехватить Гэндзи, но Каваками взял это на себя. И вот теперь он заперт в Эдо и ничем не может помочь тому, кого любит больше жизни. Есть ли судьба ужаснее?
Мукаи взглянул на гарду, которую держал в руке. Воробьи, летящие над волнами. Некогда увидев в лавочке Сэами эту цубу, Мукаи осознал природу чувств, которые он испытывал к Гэндзи. До того момента он не понимал сути непрестанного беспокойства, терзавшего его с прошлой весны. Мукаи думал, что он, как и все вокруг, беспокоится из-за усиливающегося влияния чужеземцев в Японии. А на самом деле он той весной впервые увидел Гэндзи.
«А вот следующий князь Акаоки, – Каваками указал на группу людей, стоящих перед сёгуном. – Когда старик умрет, их род можно считать прервавшимся».
Мукаи увидел юношу, столь прекрасного, что эта красота лишила его дара речи. Он понимал, что должен что-то сказать, как-то дать понять, что разделяет мнение Каваками, но язык отказался повиноваться ему.
Вот так оно все и произошло. Казалось бы, ну что такого случилось? Но в тот вечер, пока Мукаи прислушивался к спору о пагубных ценностях чужеземцев, жизнь его впервые начала обретать смысл.
– Главная цель чужеземцев – счастье, – сказал Каваками.
– Трудно в это поверить, – заметил князь Нода. – Никакое общество, основанное на столь ограниченной, столь эгоистичной идее, не просуществует дольше нескольких поколений – да и то вряд ли.
– Мне неведомо, сколько они просуществуют, – сказал Каваками. – И тем не менее это правда.
– Конечно, чужеземцы странны, – сказал князь Кубота, – но не могут же они быть странными настолько!
– Так записано в их верховном законе, – сказал Каваками. – Счастье объявляется правом, обещанным каждому.
– Каждому лично? – спросил Мукаи.
Каваками раздраженно взглянул на своего помощника. Ему полагалось слушать и восхищаться, а не задавать вопросы. Мукаи виновато поклонился. Успокоившись, Каваками – тем вечером он чувствовал себя особенно великодушным – ответил:
– Да, каждому лично.
– Какое извращение! – заметил князь Нода.
Мукаи мысленно согласился с ним. Несомненно, иначе как извращением эту идею не назовешь. Цель существования общества – порядок, а единственный способ достичь его – подобающее социальное устройство. Без этого нет цивилизации. Каждый должен знать свое место, принимать его и вести себя в соответствии со своим положением. Счастье. Вот так идея! Мукаи охватило возбуждение – но тогда он счел его праведным негодованием, ибо именно такое чувство предписывалось его положением.
А потом он увидел эту гарду, и что-то в нем надломилось, что-то вырвалось на волю. И, не успев осознать, что же это было, Мукаи заплакал.
– Мой господин, – забеспокоился лавочник Сэами, – вам нехорошо?
Летящие воробьи. Филигранное изображение на стали. Эти воробьи были совершенно свободны – Мукаи за всю свою жизнь не изведал такой свободы.
Красота Гэндзи.
Его собственное уродство.
Бессмысленность порядка.
Счастье. Незамутненное, личное, эгоистическое счастье. Думать о себе и забыть обо всем остальном. Нет, даже лучше: раствориться в блаженстве необузданной любви. Если он будет вместе с Гэндзи, то попросту исчезнет, и останется один лишь Гэндзи, бесконечно прекрасный.
Мукаи плакал, а Сэами стоял рядом, беспомощно заламывая руки.
Мукаи спросил, сколько стоит цуба, и заплатил, не торгуясь. Он с радостью заплатил бы и вдвое больше. Цуба навела его на мысль. Он придумал себе предка, сражавшегося под Сэкигахарой вместе с кланом Окумити. Так у него появился повод встретиться с Гэндзи наедине.
И вот теперь, глядя на падающий снег и крепко сжимая в грубоватой ладони гарду с воробьями, Мукаи принял важнейшее в своей жизни решение.
Час спустя он покинул замок Эдо и направился в свои владения, лежавшие на берегу Японского моря. Род Мукаи не входил в число знатнейших, и у него было всего две сотни вооруженных вассалов. Но это неважно. Он соберет их всех и поднимет знамя клана Окумити, с воробьем и стрелами. Если молодой князь умрет, то и ему незачем жить.
Мукаи подумал, что они могли бы погибнуть вместе, и в сознании у него возникла картина, исполненная почти непереносимой красоты. Он не смел и надеяться на подобное счастье. И все же такая возможность существовала. Они умрут в объятиях друг друга, и кровь любви сделает их обоих прекрасными в возвышенный миг смерти.
Сердце Мукаи исполнилось радостного жара. Он даже позабыл о зиме.
Отринув стыд, Мукаи признал истину, которую ощущал теперь в самой глубине души.
Чужеземцы правы. На свете нет ничего важнее счастья.
* * *
Сохаку и Кудо ехали прямо по снежной целине.
– Вот они, – сказал Кудо.
Впереди показалась большая поляна; на ней встали лагерем две тысячи самураев. Посреди лагеря возвышался шатер командира. Примерно четвертая часть отряда помимо обычных мечей и копий была вооружена еще и мушкетами.
– Они не выставили часовых, – заметил Кудо. – Непростительная беспечность.
– Но сейчас нет войны, – возразил Сохаку. – И кроме того, кто посмеет напасть на войско сёгуна совсем рядом с Эдо?
Едва лишь они вошли в шатер, их бурно приветствовал Каваками, красовавшийся в полном доспехе.
– Господин Кудо, преподобный настоятель Сохаку, добро пожаловать!
– Благодарим вас за то, что вы согласились встретиться с нами при столь необычайных обстоятельствах, господин Каваками, – сказал Сохаку.
– Пустяки! Не хотите ли выпить сакэ, согреться?
– Спасибо, с удовольствием.
– Надеюсь, вам удалось покинуть Эдо без особых затруднений?
– Да, благодарю вас. – Сохаку осушил предложенную чашку. Слуга немедленно наполнил ее вновь. – К сожалению, мы вынуждены были убить тех, кого вы приставили следить за дворцом. Иначе наш отъезд прошел бы слишком гладко, и это неизбежно вызвало бы подозрения. Мы пока что не можем поручиться за верность всех наших людей.
– Понимаю, – кивнул Каваками. – Именно этого я и ожидал. И потому приставил к слежке наименее ценных своих подчиненных. Следовательно, можно сказать, что мы обменялись услугами. – Он поклонился, и Кудо с Сохаку поклонились в ответ, как равные равному. – Какими силами вы располагаете?
Это было второе испытание. Первое они прошли, явившись в лагерь к Каваками в одиночестве, без телохранителей. Теперь им предлагалось назвать численность и вооружение их отряда.
– Сто двадцать самураев, – без колебаний отозвался Сохаку. – Все верхом, все вооружены мушкетами, у каждого по двадцать зарядов.
– И все они – ваши наследственные вассалы?
– По большей части – да, мои или Кудо. Около дюжины – прямые вассалы клана Окумити.
Каваками нахмурился:
– Не будет ли разумнее устранить их без промедления?
– Видите ли, сложилась щекотливая ситуация, – пояснил Сохаку. – Наши люди – самураи старой закалки, приверженцы традиций. Если они заподозрят меня в трусости или тайных происках, это непоправимо подорвет их отношение ко мне. И в этом смысле убийство дюжины человек, преданных своему господину, отнюдь не пойдет на пользу.
– Но их присутствие в ваших рядах таит в себе огромную опасность, – настаивал Каваками.
– Совершенно с вами согласен. Сегодня днем я объявлю, что отныне моя верность принадлежит сёгуну. В качестве обоснования такого шага я выставлю необходимость объединить все силы страны против угрозы чужеземного вторжения. Я скажу, что мы должны позабыть о прежних распрях и союзах, как это сделали наши предки шесть веков назад, когда над Японией нависла угроза монгольского нашествия. Я скажу, что мы с господином Кудо, к глубокому нашему прискорбию, убедились, что князь Гэндзи никакой не пророк, а обычный безумец, как и его дядя, господин Сигеру, чьи чудовищные преступления прекрасно известны. Слепое подчинение этим князьям – не верность, а трусость. Истинная верность заключается в приверженности идеалам древности, воплощавшимся в нашем покойном князе, господине Киёри. Мы должны спасти честь дома Окумити, введя регентское правление. Необходимо взять князя Гэндзи под охрану и опеку и впредь действовать от его имени.
– Ваше красноречие неподражаемо, преподобный настоятель. Не покинь вы духовную стезю, вы, несомненно, привели бы многих своих прихожан к битоку.
– Вы слишком добры, господин Каваками. Я уверен, что вы, как истинный самурай, ничуть не хуже меня могли бы раскрыть суть наиглавнейших добродетелей.
– Что же будет с теми, чьи сомнения не рассеются, несмотря на ваши блестящие объяснения?
– Мы с почтением отнесемся к их преданности, хоть они и отдали ее недостойному князю. Им будет позволено отбыть в Акаоку. – Сохаку принял из рук слуги очередную чашечку сакэ. – Как вы думаете, удастся ли хоть кому-нибудь из них ускользнуть от ваших соратников?
– Глубоко в этом сомневаюсь.
– Вот и я тоже.
– Остается решить, что делать с господином Сигеру, – сказал Каваками.
– Он убил князя Киёри. Мы поступим с ним так, как надлежит поступать с убийцами.
Каваками кивнул:
– Великолепно. Однако же меня все-таки беспокоит одна из частей вашего плана.
– Пожалуйста, поделитесь со мной своим беспокойством.
– Живой князь Гэндзи будет представлять серьезную опасность, даже находясь под стражей. Его репутация провидца, какой бы обманчивой она ни была, глубоко укоренилась в общественном сознании.
Сохаку улыбнулся.
– К несчастью, хоть мы и будем пытаться спасти ему жизнь, князь Гэндзи погибнет в результате недоразумения. Мы отвезем его останки в «Воробьиную тучу», дабы захоронить там с почетом.
– А вскоре после этого, – сказал Каваками, – сёгун объявит о присвоении вашему дому княжеского достоинства и передаст вам власть над Акаокой. Господин Кудо, как самый доверенный ваш вассал, получит надлежащие земельные владения и денежное содержание.
– Благодарим вас, господин Каваками.
Они снова обменялись поклонами, но на этот раз Сохаку и Кудо поклонились значительно ниже.
– Отсюда мое войско двинется маршем по прибрежной дороге. Вероятно, князь Гэндзи попытается пересечь Внутреннее море где-нибудь западнее Кобэ. Я буду ждать его там.
– Он очутится там только в том случае, если сумеет ускользнуть от моих кавалеристов, – сказал Сохаку. – Я перехвачу его в горах, у деревни Яманака. Прежде чем отправиться любоваться журавлями, он сказал, что постарается присоединиться к нам у этой деревни.
– Я пущу двадцать лучших наших стрелков по следу князя Гэндзи, – сказал Кудо. – Мы сделаем все, что только сможем, чтобы застрелить господина Сигеру прежде, чем он покинет горы.
Каваками приподнял чашечку с сакэ.
– И пусть боги будут благосклонны к тем, кто воистину обладает добродетелью.
* * *
Не обращая внимания на подступающую к горлу тошноту, Таро и Симода решительно работали веслами. Они то рушились вниз с гребня волны, то смотрели, как водный вал нависает прямо у них над головой. Во всяком случае, так им казалось. Если крохотную лодчонку захлестнет – а похоже, что это может произойти в любое мгновение, – они обречены. Вокруг, насколько хватало взгляда, раскинулось бесконечное море.
Впрочем, если бы где-то на горизонте и имелась земля, они все равно не смогли бы ее разглядеть. Они почти ослепли от беспрестанно летящих в лицо соленых брызг.
Таро наклонился к Симоде:
– В какой стороне Акаока?
– Что? – переспросил Симода, не расслышав вопрос за неумолчным грохотом волн.
– Мы правильно плывем?
– Понятия не имею. Как ты думаешь, он сам это знает?
Сидящий за рулем Сэйки являл собою воплощение уверенности.
– Надеюсь, что да.
– Боги погоды, морей и бурь милостивы к нам, – сказал Сэйки.
Волна ударила в борт и окатила сидящих в лодке людей. Они уже промокли, несмотря на промасленные плащи поверх обычной одежды. Сэйки, не выпуская руля, принялся второй рукой вычерпывать воду. Время от времени он подтягивал парус.
Таро – промокший, замерзший, измученный морской болезнью – никак не мог совладать с терзавшей его дрожью.
– Значит, боги как-то очень странно выражают свою благосклонность. Похоже, мы на волосок от смерти.
– Но верно и другое, – сказал Сэйки. – В таком бурном море нас никто не заметит. Патрульные суда сёгуна не смогут нас найти.
Сэйки вырос на море. В беззаботные дни юности, когда он еще был всего лишь самураем низкого ранга, не отягченным особой ответственностью, он провел немало счастливых часов в бурных водах у мыса Мурото, охотясь на китов вместе с местными рыбаками, товарищами его детских игр. Когда гигантские животные огибали мыс, рыбаки подплывали на баркасах к какому-нибудь киту, запрыгивали к нему на спину и всаживали копье в мозг. Если удар был хорош, кит доставался им. Если плох – они доставались киту. Копейщик падал в океан и тонул, а раненый кит устремлялся в открытое море и увлекал баркас за собой. Обычно рыбакам удавалось обрезать веревку, привязанную к копью, и вернуться домой. Но некоторые исчезали навеки.
– Гребите сильнее, – велел Сэйки. – Держитесь под углом к волне.
Если им повезет и восточный ветер продержится еще некоторое время, не превращаясь в бурю, через три дня они доберутся до Акаоки. Пятьсот человек смогут выступить немедленно. А через две недели все войско будет готово к войне. Сэйки надеялся, что князь Гэндзи сумеет продержаться до этого момента.
Еще одна огромная волна ударила в борт лодки.
Сэйки выбросил из головы все мысли и принялся следить за морем.
Назад: Глава 8 МАККЁ
Дальше: Глава 10 ИАЙДО