Глава восьмая
ВЕСЬ МИР ТЕАТР
Дождь и отвалившаяся подкова задержали путешественников в дороге, и, когда они наконец добрались до Бата, Рыжий Хью убедил Джека направиться прямо в театр. Они высадились за несколько улиц до фешенебельного квартала, а экипаж с багажом отослали к снятому ирландцем жилью.
— К чему такая спешка? — проворчал Джек, когда Хью потащил его сквозь толпу.
— Я терпеть не могу пропускать начало пьесы, — был ответ. — Не говоря уж о том, что обещал своим родственницам проводить их в ложу.
Джек остановился так резко, что двое прохожих налетели на него, выругались и поспешили дальше.
— Я не могу предстать перед твоими кузинами… в столь зачуханном виде! — Юноша указал на свой старый, совсем полинявший мундир, который носил еще в Квебеке. — А моя парадная форма полеживает в сундуке.
Рыжий Хью даже не обернулся.
— Да какая разница, парень? Я и не собирался тебя никому представлять. Ни сегодня, ни когда-либо.
— И тем не менее, сэр… — Джек повел плечом, отстраняя влекшую его руку. — Нельзя появляться на публике в таком отрепье.
— Я бы не стал так уж волноваться из-за пустяков. Кто на тебя там посмотрит? Да и сомнительно, что мы вообще туда попадем. Билетов мало, а мы сильно опаздываем. Ну, не ерепенься, идем!
Он оказался и прав, и не прав. Билеты им все же достались, но только на шестипенсовой галерке, среди той массы зрителей, чье одеяние было под стать затрапезному облачению Джека. А вот Рыжий Хью, как всегда, выглядел франтом, и рядом с ним его юный друг казался просто неряшливым неудачником. Как только они протиснулись к своим местам (Джек сомневался, что просидит там хоть акт, если толстуха-соседка, похожая на швею, не уберет от его ребер локоть), ирландец подался вперед, чтобы рассмотреть толпу в партере.
— Она там? — спросил Джек, всемерно стараясь не выказывать любопытства.
Рыжий Хью откинулся в кресле.
— Как ни странно, их ложа еще пуста. Может быть, тетушка Летти, миссис О’Фаррелл, не смогла вовремя оторвать девчонку от книг.
— Она что… увлечена науками?
— Я выразился чересчур общо, — хмыкнул Хью. — Единственный изъян Летиции в том, что она помешана не на книгах вообще, а… на романах.
— Недостаток, который я разделяю. Сам, например, люблю Ричардсона, Гоунта и…
— Нет-нет, Джек. Не о том речь. Она любит сентиментальные’повестушки! «Безутешноесердце», «Мукиразлуки», «Рай в шалаше». — Его передернуло. — Я употребил слово «помешана», ибо оно наиболее верно описывает ее состояние. Она свихнулась на романтических бреднях, где рассказывается о богатых наследницах, которых против их воли выдают замуж за похотливых стариков-богачей, от каковых они сбегают с прекрасными, но нищими и безродными лейтенантами, чтобы жить с ними в шалашах, пропадать с голоду, а потом попасть в рай. Или наоборот, что неважно. — Он с отвращением покачал головой. — Знаешь, я слышал собственными ушами, как она заявила, что, какие бы партии ни пытался составить ей наш дядюшка граф, она будет выбирать суженого сама, а на деньги, титулы и чины ей, мол, совсем наплевать. Кстати, вот ты простой сын баронета. Ты бы, возможно, тоже ей подошел, ибо эта девица твердо вознамерилась выйти замуж исключительно по любви, и чем беднее будет жених, тем оно вроде бы лучше. Нет, ты только попробуй себе это представить! Вот до чего доводит чтение всяческих глупостей, сэр!
Прежде чем Джек успел втолковать Хью, что словосочетание «простой сын баронета» абсурдно, маленький оркестр, до сих пор наигрывавший что-то сельское, грянул марш. Зрители облегченно вздохнули и стали устраиваться поудобнее.
— А ведь я, паренек, кажется, не рассказывал тебе, что и сам в молодости играл на дублинской сцене, — размягченно заявил Хью. — Маленькие, второстепенные роли, — он повертел пальцами, — но трагические. «В темной аллее, где мать явилась в сиянии…» — Ирландец подался вперед, глаза его заблестели. — Да, что ни говори, а хороший спектакль — это вещь!
«По отношению к некоторым постановкам подобное заявление, возможно, и справедливо, — подумал Джек, проглядев несколько сцен, — но уж никак не к тому, что творится сейчас».
«Генрих Четвертый. Часть первая». Ему и раньше доводилось смотреть эту пьесу, однако он отнюдь не считал ее гениальным творением великого драматурга, ибо напыщенная риторика в ней, по его мнению, нелепо и невпопад перемежалась с трактирным фарсом. К тому же и игра актеров показалась ему по меньшей мере неровной. Возможно, Джека избаловали постановки на Друри-лейн или в Ковент-Гарден, куда его регулярно водила мать, но, так или иначе, нововведения Гарика, благодаря которым выспренная декламация на подмостках стала уступать место более естественной манере игры, по-видимому, еще не дошли до провинции. Причем хуже всего работали самые молодые актеры. Они ориентировались не на партнеров, а на зрительный зал и истошно орали. Все персонажи, от совсем уж невыразительного короля до якобы буйного Хотспера, производили немыслимый шум. Правда, у актера, исполнявшего роль Фальстафа, в дополнение к объемистому животу наличествовала забавная, меланхоличная манера изъясняться, а некая мисс Скаддер, подвизавшаяся во второстепенной роли мистрис Куикли, великолепно вжилась в образ хлопотливой, любящей выпить и не страдающей от избытка скромности хозяйки трактира. Обнажи она грудь, и Джек мог бы подумать, что это сама бристольская миссис Хардкастл последовала за ним в Бат!
Впрочем, не исключалось, что он, в общем-то, и не мог сейчас получать настоящее удовольствие от спектакля. И в первую голову потому, что его мысли были слишком заняты чем-то другим. Явное нежелание Рыжего Хью познакомить молодого приятеля со своей юной кузиной, а также насмешки ирландца над ее литературными предпочтениями весьма заинтриговали юного Абсолюта. Он поймал себя на том, что в то время, как гренадер пожирал взглядом сцену, его собственный взгляд непрестанно обшаривал ложи знатных персон.
Зазвучали трубы. Буйный Хотспер откричал свое и ушел, а Джек все ерзал на чертовски неудобном сиденье, в немалой степени усугублявшем его недовольство. Он привык, посещая театр, устраиваться в партере, на местах, откуда прекрасно видна сцена, да еще и с подложенной для удобства под зад взятой напрокат подушкой. Здесь же его бедные ягодицы так ныли, что едва скрипка, флейта и французский рожок, составлявшие театральный оркестр, обозначили конец третьего акта, он быстро встал.
— Пошли прогуляемся, Хью?
Джек рассудил, что без пантомимы и танцев, которыми все театральные труппы обыкновенно заполняли антракты, он как-нибудь обойдется. Чего бы ему сейчас хотелось, так это размяться и глотнуть эля.
— Нет, парень, иди без меня. А я посижу здесь, поразмыслю над словами барда с Эйвона.
Покачав головой, — глаза ирландца действительно были полны слез! — Джек начал протискиваться к боковому проходу.
Спуск вниз отнял у него больше времени, чем ожидалось, и причиной тому были двое здоровенных верзил, стоявших по обе стороны лестницы и бесцеремонно оглядывавших каждого проходящего человека, вынуждая публику течь гуськом мимо них.
Джек, отвечая на сердитые взгляды столь же сердитым взглядом, упорно прокладывал себе путь, но, спустившись в партер, чуть не застрял вовсе, поскольку там вокруг лотка с орехами, фруктами и соками собралась толпа, заблокировавшая выход на улицу, к ближайшей таверне. Раздосадованный Джек, ожидая, пока толчея хоть чуточку рассосется, от скуки вновь поднял взгляд на сцену, где в это время начинала разыгрываться интермедия. В данном случае ставилась сценка из античной мифологии с некоей облаченной в тунику особой, изображающей Купидона. Как раз в этот миг толпа несколько поредела, однако Джек, хотя его и подталкивали вперед, замер как вкопанный, а потом и вообще стал протискиваться обратно. Короткая туника почти не скрывала стройных ножек актрисы, однако юношу привлекли не столько они, сколько лицо Купидона.
Слишком хорошо ему знакомое.
— Фанни Харпер! — прошептал он. — Боже мой, Фанни!
Капельдинер отвлекся на выпивку, и юноше удалось незамеченным поднырнуть под канат, имевший назначение не подпускать к «чистой» публике простой люд с галерки. За веревкой уже было просторней, и Джек беспрепятственно двинулся к лесенке, ведущей за сцену. К тому времени, когда он добрался туда, Купидон выпустил стрелу любви, поразил цель и картинно выражал свою радость. Арлекин и Скапен ожидали за кулисами знака начать пантомиму.
— Фанни! Фанни!
Даже грянувший танец оркестр не смог заглушить его возгласов: все взоры находившихся на подмостках актеров обратились к нему. Сначала в глазах актрисы, играющей Купидона, появилось недоумение, потом они расширились от изумления.
— Джек? Глазам не верю… Джек Абсолют?
Она умолкла, и актер, игравший пораженного любовью юношу (а до того — Генри Перси), налетел на нее.
— Боже мой, Фанни, шевели задницей.
Он обогнул ее, продолжая вести интермедию дальше, в то время как Фанни покинула сцену и, кивком велев капельдинеру пропустить посетителя, удалилась.
Джек нашел ее в отгороженной холстом тесной уборной, которую Фанни делила еще с двумя актрисами: все они переодевались.
— А, вот и очередной нескладеха, — фыркнула одна из них. — Тебе сюда нельзя.
— Да пусть остается, — проворковала другая девушка, помоложе. — Это ведь мой поклонник, не правда ли, милый?
— Вообще-то мой, — отрезала Фанни. — И не пора ли вам, леди, на сцену?
Им действительно было пора, и они протиснулись мимо юноши — старшая с недовольной гримасой, а молоденькая, подмигнув и изобразив поцелуй. Сквозь щелочку в занавесках он углядел, как они присоединились к танцующим. Галерка загикала.
Джек обернулся.
— Фанни, что… что ты тут делаешь?
— Ясное дело — играю. Я вернулась к своему ремеслу. Точнее, была вынуждена к нему вернуться. Может быть, ты еще не забыл почему?
Эти слова были произнесены с ноткой суровости, что заставило юношу покраснеть. Он опять отвел глаза в сторону, ибо Фанни стянула через голову коротенькую тунику, и оказалось, что под ней ничегошеньки нет. Последний раз Джек видел ее перед своим отбытием за океан в ротонде Сада Удовольствий — тоже обнаженной, униженной, выставленной на позор лордом Мельбурн.
— Почему ты отворачиваешься, Джек? Тебе ведь мои прелести не в новинку.
Голос Фанни по-прежнему звучал гневно, и Джек не мог не признать, что в ее бесчестье виноват в первую очередь он.
— Фанни, мне очень жаль. Я…
— Поздновато ты вздумал просить прощения.
Когда она стала надевать сорочку, он снова спрятал глаза.
— Неужто все так… так плохо? Все это?
— Да, милый, это совсем не та жизнь, какая была у меня в отдельном домике на Голден-сквер с прислугой и возможностью удовлетворять свои маленькие капризы. Мне казалось, что жизнь актрисы осталась в прошлом, но нет — пришлось к ней возвратиться.
Потянувшись, она нашарила у него за спиной гребешок и принялась водить им по длинным каштановым волосам.
— Послушай, ты, я вижу, сейчас занята, — смущенно пробормотал Джек. — Может быть, нам лучше встретиться завтра…
Быстрым движением Фанни перекинула волосы на другую сторону и яростно заработала гребнем.
— Я полагаю, не стоит. Харпер этого не одобрит.
— Харпер?
Мой бывший муж. Он опять взял меня в эту труппу, но жениться на мне снова не захотел. Так что я играю под своей девичьей фамилией Скаддер.
Расческа была отброшена, волосы собраны, в ход пошли шпильки. Придерживая рукой на макушке каштановую копну, молодая женщина в первый раз посмотрела на гостя.
— Надо же, — промолвила она после продолжительного молчания, — а ты изменился.
— У меня была лихорадка…
— Не в этом дело. Ты и в плечах раздался… но суть даже не в том. — Она подошла ближе, всмотрелась снова и негромко произнесла: — Да. Теперь мне понятно, в чем дело. Ты стал мужчиной, Джек Абсолют.
Чувствуя себя неуютно под ее оценивающим взглядом, он отвел глаза.
— Я… приобрел некоторый опыт.
— Как и все мы, дорогой, — отозвалась Фанни, отступив и вновь занявшись своей прической. — Чем ты меня и впрямь удивил, — продолжила она не совсем внятно, поскольку во рту у нее были шпильки, — так это своим странным нарядом. Ты всегда был таким щеголем. И я слышала, что ты поступил на службу в гвардию… или нет, в какое-то подразделение Камберлендских йоменов.
— Хм… — Смущение заставило Джека попытаться разгладить мятый мундир и поискать оправдание своему виду. — То, что сейчас на мне, леди… более отвечает характеру… — Он огляделся по сторонам. — Характеру… окружающей обстановки. Можно сказать, это мой театральный костюм. Маскировка.
— Ну, значит, ты наверняка почувствуешь себя в Бате как дома.
Закончив с прической, она взяла Джека под руку и подтянула к прорези в занавеске, указав на клубившуюся в партере толпу.
— Весь этот'город, мой дорогой, не что иное, как огромный театр, тут все играют. Мы, подвизающиеся на подмостках, всего лишь профессионалы, и только. Не обязательно, кстати, лучшие, и то, что ты здесь можешь увидеть, — лишь блестящий фасад. Под этим блеском Бат скрывает все человеческие слабости, все пороки. Истинная суть неприглядна, но зато видимость… она чарует.
Джек поднял глаза на галерку, заполненную множеством одетых во что-то серо-коричневое людей, не обнаружив там никакого особого блеска. На этом тусклом невыразительном фоне багряным пятнышком выделялся лишь камзол Рыжего Хью, однако, как ни странно, прежде всего в глаза Джеку бросились те двое верзил, из-за которых возник затор на лестнице и которые теперь, по всей видимости, высматривали кого-то среди кресел.
Слова Фанни вернули его взгляд к партеру.
— А, — сказала она, — вот и одна из самых новых наших «актрис»: ее выход.
Джек глянул туда, куда смотрела Фанни. По правде сказать, там поначалу и различить-то что-либо было мудрено, ибо еще остававшиеся на ногах зрители теперь всем скопом валили по боковому проходу партера, непрестанно оглядываясь назад. Многие спотыкались, но никто не пытался остановиться, будто какая-то сила подталкивала волнующуюся толпу. Через мгновение сделалось ясно, что это за сила.
Девушка двигалась медленно, равномерно, будто не шла, а плыла, и ее кринолин гнал перед ней ошеломленных мужчин подобно тому, как прибой гонит к берегу грузы судна, разбитого штормом. Театр был не велик, а на зрение Джек не жаловался, но сейчас ему захотелось протереть глаза, потому что они были словно бы затуманены и явно обманывали его. Ему не верилось, что в мире может существовать столь прекрасное существо.
Из чего вообще складывается красота? Из удачного сочетания глаз, носа и губ? Однако все это можно как-то подправить с помощью белил, румян, теней и прочих женских уловок, а личика, на которое он взирал, косметика почти не касалась.
Или красота кроется в разлете бровей, в падении локона на лоб, в контрасте фуксинового отлива волос со взбитыми сливками кожи? А может, в конечном счете красота заключена в глубине этих глаз, казавшихся даже с порядочного расстояния (впрочем, быстро уменьшавшегося по мере приближения незнакомки) воплощением всего зеленого в мире? Сочных пастбищ, лесных пышных мхов, весенней поросли, словом, всего, что вселяет надежду? Девушка, движущаяся по залу, обладала всем этим сразу и еще чем-то большим, неявным, непостижимым. От одного взгляда на нее у Джека перехватило дыхание, а все мысли о Рыжем Макклуни и о его начитанной родственнице улетучились сами собой. Джек увидел ту, ради которой стоило приехать в Бат.
— Как… как ее зовут?
— Летиция Фицпатрик.
Джек ахнул. Это тоже было сродни какому-то чуду. Он только что мысленно распрощался с той самой красавицей, которая, как оказалось, уже овладела всем его существом.
— Поговаривают, будто она племянница графа Клэр, — продолжила Фанни. — Это кажется несправедливым, потому что в таком случае она столь же знатна и богата, как и… сам видишь, хороша внешне. — Актриса фыркнула. — Впрочем, почему несправедливо? Ведь золото продолжает манить людей и тогда, когда женская краса вянет. Говорят, что она приехала в Бат, чтобы выйти замуж, и в женихи ей прочат никак не меньше чем герцога. — Она закончила одеваться и повернула Джека к себе: — Господи, пощади меня, еще один рекрут! Должно быть, стрела Купидона не попала в того, кому была предназначена, а угодила в тебя.
Джек не ответил. В любом случае он не мог бы говорить о новой любви перед лицом старой, даже если бы и сумел найти нужные слова. Вместо этого он снова окинул Фанни взглядом и только сейчас заметил, что она совершенно преобразилась. Стройные ножки скрылись под толстой, неуклюжей юбкой, груди — под складками серой мешковатой блузы, волосы — под развесистым капором.
— Ты мистрис Куикли? — с изумлением спросил он.
— Да. И скоро мне опять на сцену. Действие начинается. Так что… брысь!
Она взяла его за руку, вывела из уборной и потянула в сторону сцены, где как раз подходила к концу пантомима.
— Ты в этом спектакле лучше всех.
— Знаю, — сказала она. — Я и Харпер.
Она кивнула туда, где Фальстаф прилаживал на живот пояс, остановилась и, поджав губы, присвистнула. Юноша, сидевший на самой первой из закулисных скамеек, поднял глаза. Актриса подала ему знак, и он неохотно покинул насест.
— Ну, гусь перелетный, — промолвила Фанни, подталкивая Джека к освободившемуся местечку, — садись и любуйся своей чаровницей.
— Фанни, я…
Фанни фыркнула, на лице ее появилось досадливое выражение.
— Между нами все кончено, Джек. Все в прошлом. Однако… — на ее губах появилась усмешка, — ты можешь считать это моей маленькой местью.
— Как это?
Он приумолк, и тут заиграл оркестр, а зрители стали устраиваться поудобней.
— Вспомни, что я говорила тебе о Бате. О том, что скрывается под его блестящим фасадом. Вышло так, что мне довелось встретиться с прекрасной молодой леди Клэр, и хотя встреча была мимолетной, я поняла: у нее тоже есть своя тайна. Мрачная тайна.
С этими словами Фанни направилась к сцене, а Джек сел на скамью и первым делом обратил взор к пустовавшей все первое действие ложе.
Теперь она, к его радости, не пустовала, и, поскольку Летиция в этот миг повернулась к пожилой женщине (несомненно, тетушке, сопровождавшей племянницу в театр), он смог разглядеть ее дивный профиль.
«Мрачная тайна, — подумал Джек, когда актеры снова высыпали на сцену. — Я отдал бы многое, чтобы проникнуть в нее!»