Книга: Кровь богов
Назад: Глава 24
Дальше: Глава 26

Глава 25

Марк Брут улыбался. Он обнаружил, что молодая жена принесла в его жизнь множество преимуществ. Это был стимул оставаться крепким и подтянутым, не сдаваясь возрасту. Кроме того, в Портии начисто отсутствовал цинизм, который с годами только накапливался в нем. Она часто и много смеялась, причем так заразительно, что и он не отставал от нее. И даже когда Брут просто думал о жене, его настроение, обыкновенно мрачное, сразу улучшалось.
– Ты надо мной смеешься, – Портия надула губки, зная, что мужу это нравится. Ночами, которые они проводили вместе, он иной раз нежно кусал нижнюю губу юной женщины, наслаждаясь ее полнотой.
– Я бы не посмел, – ответил Брут. – Я салютую твоему римскому духу, который и проявляется в желании заботиться о муже во время военной кампании. Но должен сказать, что я уже пробовал твою готовку, и это занятие лучше оставить слугам.
Женщина ахнула в притворной ярости и подняла котелок, словно хотела швырнуть им в супруга. Одета она была в наряд греческой крестьянки, то есть в простую белую тунику, перехваченную широким поясом, и темно-красный плащ. Когда она говорила, ей нравилось проводить руками по дорогой материи, которая буквально оживала и становилась ее частью, пребывая в постоянном движении. Брут с любовью смотрел на свою жену, которая стояла перед ним в украшенных драгоценными камнями сандалиях, стоивших дороже любого из крестьянских домов, мимо которых они проезжали каждый день. Ножки у нее были такие маленькие, и она так мило шевелила пальчиками… В темные волосы Портия вплела серебристые ленты, и эту моду уже начали копировать римские женщины из лагеря, одеваясь проще и не злоупотребляя косметикой – будто надеялись, что станут такими же красавицами, как супруга Марка.
– Я буду приглядывать за своим мужем! – заявила она.
Брут шагнул к ней вплотную и обнял за талию.
– Ты знаешь, я бы не хотел ничего другого, но возможно, кровь твоего мужа кипит постоянно, и ей надо немного остыть, – улыбнулся он.
Портия оттолкнула его:
– Ты не пробовал мою курицу, тушенную с травами, муж. Если бы попробовал, не стал бы смеяться надо мной.
– Я тебя верю, – сказал мужчина, но в его голосе слышалось сомнение. – Если хочешь, я не буду жаловаться. Каждый кусочек станет нектаром, и я с улыбкой прожую самое жилистое мясо.
– О! Ну я тебе покажу! Ты пожалеешь, что произнес эти слова, когда этой ночью будешь спать в одиночестве!
Портия отошла, размахивая рукой, в которой держала котелок, и зовя слуг. Брут с любовью смотрел ей вслед, а потом его взгляд сместился на огромный лагерь. Он увидел, как некоторые легионеры улыбаются, заметив молодую женщину, и оценивающе оглядывают супругу командующего. Лицо Марка на мгновение потемнело. Конечно, от этого никуда не деться. У него не было уверенности, что какой-нибудь молодой петушок не рискнет головой, решив приударить за ней, руководствуясь похотью или романтикой и утопив здравый смысл, как щенка в ведре с водой.
Брут глубоко вдохнул, позволив теплому воздуху наполнить легкие, и медленно выдохнул через нос. Ему нравилась Греция. Молодым солдатом он уже проходил по этой самой земле, где сейчас собирались его легионы. Тогда его спутником был умудренный опытом ветеран, которого звали Рений, вспыльчивый и безжалостный сын Рима, уже долгие годы покоящийся в могиле. На мгновение Марк со всей ясностью увидел, как они маршировали к месту встречи легионов. Он покачал головой, наслаждаясь этими воспоминаниями. Каким же он тогда был молодым! Тогда еще не умер никто из тех, кого он любил, а с Юлием они дружили, рассчитывая оставить яркий след в этом мире.
Оглядываясь в прошлое, Брут едва узнавал того молодого человека, каким он был, когда впервые пересек Грецию. Юлий в то время обретал политическую власть в Риме, но ему требовалась мощная армия. Марк хотел стать его генералом и оказывать ему максимальную поддержку. Тогда он и представить себе не мог, что придет день, когда он нанесет своему другу смертельный удар.
Под лучами солнца, еще стоявшего достаточно высоко, Марк Юний сел на упавшее дерево, за которым заканчивался сад крестьянского дома, где они с женой остановились на эту ночь. Перед его глазами проплывала юность, и он растворился в ней. Вспомнил Тубрука, управляющего поместья Юлия неподалеку от Рима. Брут не хотел увидеть разочарование в глазах этого человека, если тот еще не покинул этот мир. Тубрук никогда бы не понял, как они могли разойтись так далеко. Да, некоторым лучше умереть раньше, чтобы у них не разбилось сердце от случившегося после их смерти.
Мать Брута, Сервилия, была еще жива – старая женщина с седыми волосами, но сохранившую былую осанку. Цезарь любил ее, и Марк не мог этого не признавать, хотя его многие годы задевала близость матери и его друга. Но в конце концов, Юлий бросил ее ради египетской царицы, единственной женщины, которая родила ему сына.
Брут вздохнул. Он видел, как его мать состарилась буквально за одну ночь, перестав притворяться молодой. Он даже думал, что она зачахнет и умрет, но Сервилия выдержала удар. Годы только закалили ее, как тик или кожу. Он дал себе слово повидаться с ней по возвращении в Рим, возможно, в компании молодой жены, хотя и понимал, что Сервилия с Портией тут же сцепятся, как кошка с собакой.
– О чем ты думаешь? – внезапно раздался у него за спиной голос его молодой супруги.
Марк не слышал, как она подошла, и вздрогнул, раздраженный тем, что кто-то может оказаться так близко к нему без его ведома. «Возраст крадет все достоинства», – подумал он. Тем не менее Брут улыбнулся жене:
– Ни о чем. Ни о чем важном.
Портия нахмурилась. Это тоже ей шло.
– Хочешь, я покажу тебе мой шрам? Доказательство, что мне можно доверять? – спросила она внезапно.
И прежде чем он ответил, молодая женщина откинула плащ, обнажив длинное, загорелое бедро. Другой рукой она потянула наверх греческую тунику, открыв розовый шрам длиной чуть ли не с его руку. Брут огляделся, чтобы убедиться, что никто не смотрит, наклонился вперед и поцеловал шрам, отчего Портия шумно вдохнула и провела рукой по его волосам.
– Не следовало тебе этого делать, – Марк чуть осип. – Я видел, как люди умирали от менее тяжелых ран.
– Этим я показала тебе, что я не какая-то пустоголовая куртизанка, которую можно игнорировать. Я римская матрона, муж, с римской силой духа… и прекрасно готовлю. Ты можешь доверять мне свои мысли, целиком и полностью. А сейчас ты был очень далеко…
– Я думал о Юлии, – признался Брут.
Его жена кивнула, сев на бревно рядом с ним.
– Я так и подумала. Когда ты думаешь о нем, у тебя меняется лицо. Становится таким грустным.
– Что ж, мне довелось увидеть много грустного, – ответил Марк. – И я отдал слишком большую часть своей жизни на поиски правильного пути. – Он указал на легионы, лагерь которых тянулся на многие тысячи шагов. – И я только надеюсь, что нашел его. Я хотел бы вернуться в Рим, Портия. Хотя я люблю эту землю, мой дом не здесь. Я хочу вновь пройти по Форуму, возможно, какое-то время послужить стране консулом…
– И я этого хочу… для тебя – не для меня, муж, ты понимаешь? – закивала юная женщина. – Я счастлива там, где находишься ты. Ты достаточно богат, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, тебя любят и уважают. – Она замялась, не зная, как далеко можно на этот раз зайти в споре, который возникал у них неоднократно. – Я не хочу тебя терять. Ты знаешь, я умру в тот же день.
Брут повернулся к ней, привлек к себе. Рядом с ним она чувствовала себя такой маленькой, а он даже сквозь одежду ощущал жар ее кожи, вдыхая аромат волос.
– Ты, конечно, злишься, знаю, – пробормотал он, – но я все равно тебя люблю. И я не проиграю, Портия. Я свалил тирана, царя. Что же мне теперь, преклонять колено перед мальчишкой, который называет себя тем же именем? Я знал настоящего Цезаря. Октавиан не имеет права на это имя. Никакого права.
Портия потянулась вверх и обхватила его лицо руками. Ее прикосновения, как ни странно, холодили кожу.
– Ты не сможешь сложить разбитое, любовь моя. Ты не сможешь изменить весь мир. Я думаю, что из всех Освободителей ты сделал и пострадал более чем достаточно для одной жизни. Так ли это ужасно – наслаждаться теперь плодами своих трудов? Отдыхать летом в окружении рабов, готовых выполнить любое твое желание, проводить годы в красивой вилле у моря… У моего отца есть такая вилла в Геркулануме, и она прекрасна. Каждый день он пишет несколько писем и управляет своим поместьем. Разве в этом есть что-то постыдное? Я так не думаю.
Брут смотрел на нее. Нельзя было сказать, что жена не понимает его, не понимает, что им движет. Еще до свадьбы он рассказал ей все о своем прошлом: и о неудачах, и о триумфах. Портия вышла за него, полностью отдавая себе отчет, кем он был и кем все еще хотел стать, но это не мешало ей вновь и вновь убеждать его отойти от дел и наслаждаться жизнью. Марк очень сожалел, что их сын умер в младенчестве. Воспитание ребенка отвлекло бы ее внимание от мужа. Однако больше молодая женщина не беременела, словно ее способность к деторождению умерла вместе с их мальчиком. Мысль эта расстроила Брута, и он покачал головой.
– Я не так стар, как твой отец, Портия, по крайней мере, пока, – ответил он. – Мне остался еще один бой. Если я не стану участвовать в нем или если мы проиграем, обо мне будут говорить, лишь как об убийце, а не как об освободителе Рима. О Марке Бруте будут говорить, только как о жалком предателе, и только таким его будут изображать в рассказах. Я видел, как это делается, Портия. И я не позволю поступить так со мной. Я не могу позволить им так поступить со мной! – с этими словами Марк Брут протянул руки, чтобы взять жену за запястья, и прижал ее ладони к своей груди напротив сердца.
– Я знаю, что ты хороший человек, Марк, – сказала она тихо. – Знаю, что ты лучший из всех вас, что ты лучше, чем этот тощий Кассий, или Светоний, или все остальные. Знаю, это задевало тебя – быть частью их интриг, как теперь задевает то, что ты все еще ведешь борьбу. Мне кажется, ты придаешь слишком много значения тому, как тебя видят другие, любовь моя. Что такого в том, что простые маленькие люди живут в неведении о том, кем ты был и кто ты теперь? Неужели твое достоинство такое хрупкое, что ничтожнейший нищий на улице не может посмеяться, как дурачок, когда ты проходишь мимо? Ты будешь отвечать на все оскорбления, даже от людей, которые недостойны завязывать тебе сандалии? Ты действительно освободил Рим, муж. Ты восстановил Республику или, по крайней мере, дал людям шанс увидеть, как жить дальше без диктаторов и царей, обращающихся с ними, как с рабами. Тебе все это говорили дюжины раз. Тебе недостаточно? Ты сделал больше, чем большинству людей удалось бы сделать за дюжину жизней, и я люблю тебя за это, но времена изменились, и теперь настала пора тебе опустить меч.
– И я так и сделаю, клянусь, но после победы. Только после этого, Портия, – пообещал Брут. – Боги сделали моими врагами всех львов Рима. Если их можно победить, то больше некому превратить империю в пепел. Республика продолжит жить, и в ней еще тысячи лет будет царить мир. И я держу все это в руках, точно так же, как держу в них тебя.
На последней фразе его руки скользнули вниз и начали щекотать молодую женщину, так что она завизжала и застонала. А Марк продолжал щекотать, не обращая внимания на ее протесты, и боролся с ней, пока из глаз у нее не покатились слезы.
– Ты чудовище! – хохотала Портия. – Ты же не слушаешь меня!
Он снова помотал головой:
– Я слушаю, ты знаешь. Какая-то часть меня хочет, чтобы я ходил свободным человеком, заработав и выстрадав эту свободу для Рима. Я этого хочу, но не могу допустить, чтобы мной правили цари – больше такому не бывать. Ни Марку Антонию, ни тем более Октавиану, это не удастся. Я выйду с ними на бой в последний раз, и, если мне улыбнутся боги, приеду с тобой в Рим, а все эти молодые люди будут таращиться на твою красоту. Этого мне вполне хватит.
Грусть стояла в глазах Портии, хотя, отвечая, она пыталась улыбаться.
– Я надеюсь на это, любовь моя. Я буду молить об этом богов.
Она положила голову ему на грудь, прижалась к мужу, и какое-то время они сидели молча, глядя на равнину, где легионы готовились к вечерней трапезе.
– Я так его любил, ты знаешь, – нарушил паузу Брут. – Он был моим лучшим другом.
– Знаю, – сонно ответила его супруга.
– Однажды я сражался против него, Портия. Здесь, в Греции. В Фарсале. Как бы я хотел, чтобы ты увидела его! Ему не было равных. – Марк медленно вздохнул. Перед глазами у него плыли яркие воспоминания. – Он разбил армию Гнея Помпея, а после завершения сражения нашел меня на поле боя. Обнял, как я обнимаю тебя, и простил мое предательство.
Его голос дрогнул: воспоминания вернули старые обиды и наполовину похороненную злость. С того самого момента Марк Брут стал человеком, прощенным за предательство благородным Цезарем. Такое ему уготовили место в легендах и поэмах Рима: предатель-слабак, обязанный жизнью хорошему человеку. Брут внутренне содрогнулся, и по рукам, которыми он обнимал жену, побежали мурашки. Он так и не признался Портии, что чувствовал в тот день в Греции, многие годы тому назад. Он рассказывал ей о другом: как боялся за Республику, когда Цезарь привез Клеопатру и своего сына в Рим. Рассказывал о своей уверенности в том, что они собираются положить начало династии, чтобы править миром. И это была правда, но не вся. Только часть правды. На самом деле Цезарь подписал себе приговор в тот день у Фарсала, когда сломал своего друга Брута, нанес ему незаживающую рану, простив его на глазах у всех.
Портия, похоже, задремала в его объятьях, и он приподнял ее, поцеловав в лоб.
– Пойдем, любовь моя. Позволь мне попробовать твою курицу, тушенную с травами.
Женщина шевельнулась, зевнула и потянулась как кошка, а он с любовью смотрел на нее.
– День такой теплый. Далеко нам еще идти? – спросила Портия.
– Не очень, хотя я отошлю тебя в Афины, когда встречу легионы Кассия, – отозвался ее муж.
– Я бы предпочла остаться в лагере.
– Ты это говорила сотню раз, но в лагере легиона тебе не место. Это я точно знаю. Я отправлю тебя обратно, прежде чем мы пойдем маршем к берегу.
– Я не понимаю, почему ты должен идти на встречу с Кассием, если берег находится в противоположном направлении.
– Он приводит больше половины армии, Портия. Это же логично – увидеться до того, как начнется сражение, – объяснил Марк. – И в Греции не так уж много мест, где можно выстроить в боевой порядок девяносто тысяч человек. Здесь, во всяком случае, это не получится.
– И как называется место, куда мы идем? – спросила Портия.
– Филиппы, – ответил он, пожимая плечами. – Обычный город, как и любой другой.

 

Октавиан глубоко вдохнул морской воздух. Он стоял на утесах над Брундизием, и перед ним на многие тысячи шагов расстилалось море. Солнце грело спину, но он не мог расслабиться, особенно в компании Марка Антония. Отделенному от него пропастью более чем в тридцать лет, новому Цезарю приходилось прилагать все силы, чтобы не смущаться в присутствии этого человека, который знал совсем иной Рим, до того, как первый Цезарь стал властителем и города, и всего остального мира.
Даже с утесов Гай Октавиан не мог видеть берега Греции, прячущиеся за далекой дымкой. Его внимание захватила полоска темно-синего моря, где сражались два флота галер. Они напоминали игрушечные кораблики, и он находился слишком далеко, чтобы слышать приказы или треск катапульт, выстреливающих якорями и камнями.
Виспансий Агриппа обогнул «каблук» Италии прошлой ночью, воспользовавшись спокойствием моря и тихим ветром. Октавиан узнал о том, что флот идет к нему, только утром, когда совершенно вымотанный гонец прибыл с другого побережья полуострова, промчавшись весь путь на огромной скорости и останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадь. Октавиану и Марку Антонию пришлось подняться на самую высокую точку берега, чтобы увидеть галеры Агриппы, и им сразу стало понятно, что Секста Помпея тоже предупредили об их приближении. Его флот уже выстроился в боевом порядке, когда первые лучи солнца осветили корабли Виспансия. Секст Помпей сразу пошел в атаку, зная, что гребцы противника устали, проведя в пути целую ночь.
– Боги, ты это видел?! – воскликнул Марк Атоний. Он прошел чуть дальше по проложенной по утесам тропе, не отрывая глаз от морской битвы. Он, как и Гай Октавиан, прекрасно понимал, что их будущее в руках Агриппы. Если бы друг Октавиана потерпел поражение, легионы не смогли бы пересечь море без серьезных потерь. К тому же Антоний все еще был сердит из-за того, что ему не сказали о строительстве секретного флота на Авернском озере.
– Что? – спросил преемник Цезаря, не поворачивая головы.
– Рядом с ближайшим к нам горящим кораблем, у скалы, на две галеры левее. Одна только что перевернулась. У твоего друга получается неплохо, несмотря на то что кораблей у противника больше, – восхитился консул.
При напоминании об этом Октавиан скрипнул зубами. Флот Агриппы числом уступал врагу более чем вдвое, хотя «каблук» обогнули почти пятьдесят галер. Наследник Цезаря подозревал, что некоторые из них служили только для того, чтобы отвлечь на себя часть сил Секста Помпея. Конечно, большинство кораблей сражались с полными командами, но некоторые старались протаранить противника и носились на полной скорости. Октавиан увидел, как одна галера носом врезалась в борт другой, и та начала тонуть. Но атакующая галера не смогла отцепиться от нее, и теперь обе команды сражались на палубах не только за победу, но и чтобы определить, кому достанется оставшийся на плаву корабль. Весла двигались в попытке отвести судно назад, и Октавиан понял, что атакующий корабль принадлежит к флоту Секста Помпея. Гребцы Агриппы при столкновении кораблей оставляли весла, хватали мечи и выскакивали на верхнюю палубу. Это тактика таила в себе немалую опасность, потому что галера становилась уязвимой в случае атаки еще одного корабля противника, но столь резкое увеличение солдат имело решающее значение, в чем Октавиан раз за разом и убеждался.
Даже зная, что у кораблей Виспансия красные паруса, он не мог точно сказать, кто одерживает верх. Некоторые галеры Агриппы при легком ветре неуклюже покачивались, словно старые женщины, и Октавиан мог представить себе постоянный ужас, в котором пребывали команды, ожидая большой волны. Ее вполне хватило бы для того, чтобы отправить их на морское дно. Они, конечно, могли чувствовать себя в относительной безопасности, когда гребцы работали веслами, но галеры становились особенно неустойчивыми, если эти люди бросали весла и хватали мечи, чтобы вступить в бой. По крайней мере, одно судно уже перевернулось и затонуло от легкого удара тарана.
– Ты можешь сказать, кто побеждает? – спросил Марк Антоний.
Голос его звучал нервно, и Октавиан взглянул на него, прежде чем покачать головой. Марка не отпускало напряжение, как, впрочем, и его: оба понимали, сколь высоки ставки, но при этом не могли повлиять на исход.
– Ничего нельзя сделать! – воскликнул новый Цезарь, а потом, понизив голос, добавил: – Стоя здесь, ничего не сделаешь.
Посмотрев на солнце, он обнаружил, что провел на утесах все утро. Полдень миновал, а битва продолжалась, и все больше кораблей горело, тонуло и переворачивалось, затрудняя маневрирование для остальных. Общее сражение распалось на отдельные поединки, проверку выдержки и воли к победе. Каждый капитан решал, схватиться ли ему еще с одним кораблем противника или постоять в сторонке, давая гребцам передохнуть. Октавиан вдруг осознал, что ничего прекрасного в этом нет. А ведь он почему-то ожидал красоты… Но в реальности этот морской бой напоминал схватку двух старых бойцов, окровавленных, с заплывшими от синяков глазами, но не падающих только потому, что они повисли друг на друге. На кону стояло его будущее, и он взмолился Юлию и Марсу, прося даровать Агриппе победу.
Приемный сын Цезаря не считал себя наивным. Он знал, что некоторые преступления остаются безнаказанными. Воры и убийцы иногда продолжали жить, и очень неплохо, умирая счастливыми и старыми в окружении семьи. Юлий однажды рассказал Октавиану о человеке, который ограбил друга и удачно вложил деньги в дело. Друг его умер в бедности, тогда как вор процветал и стал сенатором. Однако человек имел право добиваться справедливости, пусть даже за нее приходилось бороться. Наследнику Цезаря справедливость не принесли, он должен был ее добиваться и не мог успокоиться, пока оставался в живых хотя бы один Освободитель, пока они продолжали гордиться своим преступлением.
Октавиан видел монету с головой Брута и словами на обороте, объявляющими, что тот «Спаситель Республики». Он стиснул зубы, когда эта монета возникла перед его мысленным взором. Нельзя было допустить, чтобы такие люди творили историю. И он не мог допустить, чтобы преступление превратилось в благородный поступок.

 

Секст Помпей видел вокруг себя только отчаяние. Его команда сражалась долгие часы. Они пережили три абордажные атаки, едва успевая развести корабли, прежде чем враг сокрушил их. Лишь несколько человек не получили ранения, многие жадно пили воду и выискивали момент, чтобы передохнуть. Конечно, выносливости им хватало, но только их молодость служила неистощимым источником энергии. Совсем недавно Секст отметил очередной день рождения с легионными капитанами. Они поднимали тосты в его честь, а те, кто помнил его отца, произносили красивые речи. Братья Каска прочитали новую поэму, написанную Горацием, которая широко распространялась в городах. Поэт прославлял Республику как самое великое достижение человеческого ума.
Это счастливое и уже такое далекое воспоминание пришло, когда Помпей смотрел на обломки галер и тела, плавающие вокруг. Никто в Риме не знал, что в самой узкой части полуострова он держал лошадей, чтобы поддерживать связь с Ведием. Он все сделал правильно, но этого оказалось недостаточно. Предупреждение пришло вовремя, он успел выстроить флот к приходу врага, и на заре не сомневался в успехе. Однако несколько строк, нацарапанных на пергаменте, не подготовили его ни к убийственной тактике галер, с которыми ему предстояло столкнуться, ни к жутким, со свистом рассекающим воздух якорям, пролетающим над головой. Дважды команде его корабля удалось спастись, перерубая веревки. Они еще лежали на палубе, с вплетенными в них медными проволоками. У них не было ни минуты покоя, чтобы вырвать якоря из бортов и сбросить в воду.
Сексту оставалось только наблюдать, как вражеские галеры разнесли и потопили половину его флота. Начали его корабли хорошо, тараня противника и срезая весла, но на каждый потопленный корабль они теряли три, а то и четыре своих. Вражеские галеры носились, как шершни, выпуская с близкого расстояния зажигательные стрелы, а потом беря его суда на абордаж, пока команда гасила эти стрелы, чтобы не допустить пожара. У Секста ушло слишком много времени, чтобы понять, что половина кораблей, которые противостояли ему, укомплектованы только гребцами и не представляют реальной угрозы. Они все шли под красными парусами, обвисшими или надутыми ветром. Самые опасные прятались среди остальных, перебрасывали двойные абордажные вороны, атаковали его людей, убивали, поджигали захваченные галеры и двигались дальше.
Над морем стелился густой дым, и со всех сторон Помпей слышал скрип и плеск весел. Он не знал, окружают ли его враги или он может рискнуть, подняв на мачте сигнал сбора. В конце концов, он резко отдал команду гребцам идти средним ходом, хотя они выбивались из сил, и после восхода солнца уже не одно мертвое тело пришлось выбросить за борт. О рывках и быстрых маневрах боевой галеры пришлось забыть, рассчитывая лишь на медленное продвижение.
Резкий порыв ветра отнес дым, давая возможность увидеть, что происходит вокруг. Но радости зрелище не принесло. Десятки перевернутых галер напоминали дохлых рыб, всплывших на поверхность, а вокруг плавали человеческие тела. Многие другие суда горели, и, когда воздух очистился от дыма, Помпей увидел три корабля, круживших в боевом порядке, выискивая цель для атаки. На одной стояли катапульты, заряженные якорями. Секст понимал, что они ринутся на него, как только заметят, и отдал приказ разворачивать галеру. Он подумал о сестре Лавинии, которая находилась в каюте: нельзя было допустить, чтобы враги захватили ее.
– Идем к берегу и как можно быстрее! – скомандовал он. – На последней четверти мили мне нужна таранная скорость. Последний раз, а потом мы высадимся на берег и рассеемся.
Вымотавшиеся донельзя гребцы услышали его голос, и прибавили частоту гребков, не обращая внимания на ноющие мышцы. Галера рванула вперед, и Помпей услышал крики за спиной. Вражеские корабли тоже прибавили скорости.
В бою галеру Секста отнесло на многие мили от Брундизия. Он увидел неподалеку песчаную бухту и указал на нее. Его рулевые направили судно к ней.
Лавиния вышла из каюты. Она выглядела зеленой после долгих часов, проведенных в вонючем сумраке. Девушка увидела преследующие их галеры и берег впереди, и у нее оборвалось сердце от жалости к брату. Как античный герой, он стоял на носу и всматривался в воду. Но и тут молодой человек улыбнулся, стоило сестра подойти и коснуться его руки.
– Держись за меня, – велел он. – Если мы на такой скорости напоремся на скалу, удар будет очень сильным. Здешнего побережья я не знаю.
Девушка схватила его за руку, когда корабль вдруг начало трясти и раздался скрежет песка о дно. Секст выругался себе под нос, испугавшись, что галера окончательно сядет на мель у самого берега. Но начальник гребцов отдал приказ, те из последних сил налегли на весла, и тряска прекратилась: судно вновь вышло на глубокую воду.
– Почти на месте! – крикнул Помпей.
И тут у одного из гребцов отказало сердце. Его весло сбило ритм остальных, и галеру начало разворачивать прибоем.
– Все равно близко, – сказал Секст Лавинии.
Он рассчитывал, что галера носом вылезет на песок, но вместо этого ее колотило волнами, ломая весла с одной стороны. Флотоводец протянул сестре руку.
– Пошли, придется тебе замочить одежду.
Вдвоем они спрыгнули в воду и выбежали на берег. Почувствовав песок под ногами, Секст немного успокоился. Вражеские корабли в бухту не заходили. Моряки на них заметили, как галера Помпея едва не села на мель, и теперь противник кружил в море, изредка посылая стрелы, не долетавшие до берега.
Корабль Секста било волнами, и не было сомнений, что прибой скоро разнесет его в щепки, но команде уже ничего не грозило. Они спрыгивали с палубы в воду и выбирались на сушу. На нижней палубе гребцы какое-то время сидели неподвижно, тяжело дыша и приходя в себя после последнего рывка. Потом они оставили весла и тоже покинули галеру. Некоторые просто падали в воду, не в силах сделать несколько шагов до берега. Другие помогали им, вытаскивая ослабевших товарищей из воды на песок.
Когда все собрались, уставшие и вымокшие, Секст и Лавиния посмотрели на море. Оно стало более бурным, и на волнах появились пенные гребни. На суше вдаль уходили выжженные солнцем холмы, пепел их надежд.
Капитан галеры, Квинт, тоже остался жив. Прыгая с галеры, легионный офицер не удержался на ногах и весь вымок, так что теперь напоминал мокрую курицу.
– Какие будут приказы? – спросил он первым делом.
Секст едва не рассмеялся от абсурдности этого вопроса.
– Сможешь ты вывести наших людей отсюда, Квинт? – вздохнул он. – Флота больше нет. Мы снова сухопутные. – На секунду Помпей задумался, потом продолжил: – Могут быть и другие выжившие. Выведи людей на самую высокую точку и осмотри берег. А мы с сестрой пойдем в ближайший город.
Квинт отсалютовал и приказал команде следовать за ним. Моряки поплелись к холмам, чтобы найти уходящую вверх тропу, а Секст остался сидеть на горячем желтом песке, глядя на море. Лавиния наблюдала за ним, не находя слов утешения для брата. Чайки кричали в вышине, галера скрипела под ударами волн. Прошло немало времени, прежде чем он повернул голову и улыбнулся сестре.
– Пошли, – он взял ее за руку и повел через дюны к холмам, к тропе, которая уводила их от моря, где он потерпел столь жестокое поражение.
– Что теперь? – спросила Лавиния.
Помпей пожал плечами и покачал головой.
– Цезарь и Марк Антоний переправят легионы в Грецию. Я не смогу их остановить.
– Нет, Секст. Я про другое. Что будет с нами?
В ответ бывший флотоводец указал на маленький кошель, висящий у него на ремне.
– Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. У меня есть драгоценные камни и золотые монеты. Если доберемся до города, будем там в полной безопасности. Потом отправимся в Испанию, где еще есть люди, которые помнят нашего отца, Лавиния. Они нас укроют.
Тропу брат и сестра нашли, но очень крутую, и им пришлось подниматься по ней вверх, хватаясь за кусты. Им вспомнилось время, когда они еще детьми вот так лазали по горам. Секст первым взобрался на гребень, опередив Лавинию на несколько шагов, и остановился, в ужасе от того, что увидел перед собой. С губ его сорвался стон, в котором слышались злость и отчаяние. Лавиния удивленно взглянула на брата, но через мгновение тоже добралась до гребня и все поняла.
Капитан Квинт стоял в окружении тех, кто ушел вместе с ним. Все замерли со связанными руками, опустив головы. Цепочка легионеров с любопытством поглядывала на появившихся брата с сестрой.
Центурион в шлеме с плюмажем выступил вперед, переводя взгляд с одного на другую.
– Секст Помпей? – спросил он. – У меня приказ триумвиров Юлия Цезаря и Марка Антоний на твой арест. Твое имя в проскрипционном списке.
Секст повернулся к сестре, стоявшей чуть позади, и протянул ей кошель, так, чтобы этого никто не видел.
– Спасибо, что показала мне тропу, – сказал он ей и отступил от нее на шаг.
Глаза центуриона блеснули. От него не укрылся одинаковый цвет волос Секста и Лавинии. Но девушку явно переполнял ужас. Центурион откашлялся, приняв быстрое решение. У него самого были дочери, а в приказе ничего не говорилось про сестру Помпея.
– Если ты не доставишь нам хлопот, я прикажу одному из своих людей отвести… местную девушку в город, – предложил он арестованному.
Секст чуть ссутулился, пытаясь скрыть страх, охвативший его при виде легионеров. Он знал, что такое проскрипционный список, и по радостным лицам солдат понимал, что они уже прикидывают, как потратят награду, назначенную за его голову.
– Спасибо, центурион. – Он на мгновение закрыл глаза и покачнулся от усталости, наконец-то свалившейся на плечи. – Я буду тебе признателен, если ты выберешь в сопровождающие… достойного человека.
– Об этом не волнуйся. Мы с женщинами не воюем.
Секст видел, как Лавиния смотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами, когда широкоплечий легионер мягко взял ее за руку и повел вниз по тропе.
Назад: Глава 24
Дальше: Глава 26