Книга: Кровь богов
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18

Глава 17

Октавиан почувствовал, как голова вновь падает на грудь: усталость сокрушала его. Участие в сражении выматывало, как ничто другое. И не только его: зевали и легаты, собравшиеся в командирском шатре, разбитом на равнине. Снаружи завывал ветер, но железные жаровни создавали некое подобие тепла, а вино окончательно прогнало озноб. Легионеры укрыться от ветра не могли, потому что их новый предводитель приказал до наступления темноты построить защитный вал. Рос этот вал быстро – тысячи людей активно работали лопатами. Но при этом Октавиан Фурин намеревался на следующий день отойти с легионами на юг, подальше от горного холода, обратно к теплым ветеркам римского лета.
Настроение в шатре царило приподнятое, и новый Юлий Цезарь улыбнулся про себя, услышав, как Меценат рассмеялся после шутки одного из легатов. Он лежал на стопке одеял, а другие, свернутые в валик, заменяли ему подушку. Перед ним стояла тарелка с холодной едой, а слуги держались неподалеку, чтобы наполнить чашу, как только она опустеет. У Октавиана болели все кости и мышцы, но эта боль не имела ничего общего с угрозой разгрома, возникшей во время сражения.
Из-под полуприкрытых век Гай Октавиан наблюдал за легатами четырех легионов, которые Гирций и Панса привели на север. Они чувствовали себя не в своей тарелке, хотя он велел остальным полководцам встретить их как можно радушнее. Наследник Цезаря поздравил легатов с победой, но предстояло сделать еще многое, чтобы они поняли, что теперь являются частью его армии, а не одолжены ему Сенатом. Он потер глаза и решил подняться, вместо того, чтобы засыпать, расслабившись в тепле. Легионы этих четверых сражались вместе с Цезарем, независимо от того, осознали легаты важность этого момента или нет. После завершения сражения командовал ими он, новый Цезарь. Мощное воздействие имени все еще поражало его, но Октавиан боялся поддаться его магии. Рим, возможно, принадлежал Сенату и великим ораторам, но Юлий Цезарь сделал так, что у легионов был только один командир – он.
– Он поднимается! – воскликнул Меценат, протягивая другу полную чашу. – Я как раз говорил Паулинию, что лучники могут оказать нам немалую поддержку. Ты видел, как летели стрелы? У Марка Антония отряд сирийских лучников, и сегодня они показали себя с лучшей стороны.
Участия лучников в сражении Октавиан не заметил и покачал головой. Он осознал, что все пристально смотрят на него, ожидая, что он скажет.
– Я не могу особо гордиться победой в сражении с армией в два раза меньше нашей, но тем не менее победа всегда лучше поражения. За победу! – провозгласил молодой человек.
Он поднял чашу, и все присутствующие выпили. Затем Октавиан посмотрел на новых легатов и решил, что проведет этот вечер в их компании, чтобы выяснить для себя их сильные и слабые стороны. Он понял, кто у них старший: Юстиний – тот легат, который обратился к нему в конце битвы. Этот человек выглядел так, словно и не сражался в этот день. Он переоделся в тогу, которую достали из его багажа, с интересом наблюдал за происходящим и вежливо слушал, словно находился на устроенном Сенатом банкете, а не в полевом лагере.
Октавиан уже пересекал низкий шатер, чтобы поговорить с Юстинием, когда вошел один из охранников-легионеров и отсалютовал.
– Прибыл Децим Юний, – доложил он Цезарю. – Просит разрешения поговорить с консулами Гирцием и Пансой.
– Непросто выполнить эту просьбу, – пробормотал Меценат.
Гай Октавиан сурово глянул на него. Панса находился между жизнью и смертью в одной из палаток для раненых, бредил, и, похоже, ему уже ничем нельзя было помочь. Однако появление Децима Юния преемник Цезаря воспринял как добрый знак: судьба по-прежнему благоволила ему.
– Приведи его сюда, – приказал он. Усталость сняло как рукой при первом упоминании ненавистного имени, и он повернулся лицом к входу в шатер, точно зная, что должен сделать.
Мужчину, который вошел в шатер, Октавиан видел впервые. Круглое, мясистое, моложавое лицо, стройная фигура в тоге римского сенатора… Новый Цезарь суровым взглядом окинул командирский шатер и, сделав над собой усилие, отсалютовал, соблюдая требуемые формальности.
– Мне сказали, что консул Гирций убит. Кто теперь командует армией? Кому я могу подать жалобу? Кто позволил Марку Антонию ускользнуть в Галлию, когда он уже был в наших руках? – начал он забрасывать присутствующих вопросами.
Все взгляды сошлись на Октавиане, который ничего не ответил. Он наслаждался мгновениями полной тишины, когда Децим в замешательстве переводил взгляд с одного лица на другое, не понимая, почему все молчат.
– Как я понимаю, мой ранг пропретора и префекта дают мне право взять командование на себя, – наконец, оборвал Гай Октавиан затянувшуюся паузу. – В любом случае, я – Гай Юлий Цезарь, и эта армия моя.
Говорил он не только для Децима Юния, но и для новых легатов, но наибольшее впечатление эти слова, разумеется, произвели на римского сенатора.
– Я… пропретор Цезарь… – пролепетал он, пытаясь найти нужные слова, после чего глубоко вдохнул и продолжил чуть более уверенно, хотя глаза его заполнила тревога: – Две тысячи моих легионеров по-прежнему удерживаются в лагере Турин солдатами Марка Антония. Я прошу твоего разрешения освободить их и восстановить крепость. Мне повезло, что консул прошел мимо меня, но мои запасы минимальны. Чтобы сохранить свой пост, мне нужны строительные материалы, еда и… – он замолчал под ледяным взглядом префекта.
– Твой пост, Децим Юний? – переспросил Октавиан. – С этим все просто. Ты один из тех, кто убил Отца Рима. Я его приемный сын и вправе потребовать справедливости.
Юний побледнел еще сильнее, и его кожа ярко заблестела от пота.
– Я… мне дарована амнистия Сенатом Рима, пропретор, – его голос дрожал.
– Амнистию я отменяю, – ответил Октавиан.
– По какому праву? Сенат…
– Сената здесь нет, – прервал его наследник Цезаря. – Я командующий армией на поле боя, и ты увидишь, что моя власть абсолютная, по крайней мере, во всем, что касается тебя. Охранник! Арестуй этого человека и охраняй до суда. Если хочешь, Децим Юний, найди кого-нибудь, кто выступит в твою защиту. Советую поискать человека с незаурядными способностями и красноречием.
Охранник-легионер положил руку на плечо Децима, заставив того дернуться.
– Ты не можешь этого сделать! – прокричал он. – Сенат даровал мне амнистию за убийство тирана. Ты хочешь стать еще одним? Где тут главенство закона? Я неприкосновенен!
– Не для меня, – покачал головой Октавиан. – К завтрашнему утру я сформирую суд из моих старших офицеров. Теперь уведи его, – бросил он охраннику.
Плечи Децима Юния поникли, когда его уводили, а лицо перекосило от ужаса. Октавиан Фурин оглядел присутствующих, уделив особое внимание тем легатам, в чьей верности не был уверен.
– Вы считаете мое решение неправильным? – мягко спросил он.
Из новых легатов только Юстиний встретился с ним взглядом и покачал головой.
– Нет, Цезарь, – ответил он.

 

Суд начался, едва солнце поднялось над восточным горизонтом. Восемь легионов стояли вокруг одного лаврового дерева, маленький пятачок пустого пространства окружало людское море. За ночь под ясным небом температура воздуха заметно упала, и теперь ветер бросал частички инея, поднимая их с земли, на голую кожу застывших в строю легионеров.
Децим Юний решил защищать себя сам и говорил почти час, а легионы стояли и наблюдали за этим. Наконец, подсудимый замолчал, и Октавиан поднялся.
– Я выслушал твои слова, Децим Юний, – объявил он. – И я нахожу твои доводы пустыми. Когда ты убивал Цезаря, никакой амнистии не было и в помине. Объявление ее позже значения не имеет. Когда солнце уже встало, Сенат не может приказать ему вернуться за горизонт. Создав у тебя ощущение, что ты оправдан за свое преступление, сенаторы вышли за пределы своих полномочий. Как Цезарь, я отменяю амнистию здесь, на поле боя, и официально сделаю то же самое, когда вернусь в Рим. Тебе первому из Освободителей воздастся за ваше преступление. Всех остальных ты в самом скором времени встретишь на другой стороне реки Стикс.
Юний молча смотрел на него, и в его глазах читалось смирение с неизбежным. В исходе суда он не сомневался ни на миг, но вскинул голову, не желая выказать страх.
– Я объявляю тебя виновным в убийстве и святотатстве по отношению к божественному Юлию, – отчеканил новый Цезарь. – Наказание – смерть. Повесить его.
Он бесстрастно наблюдал, как два легионера взяли подсудимого за руки и повели к дереву. Они перекинули веревку через сук и завязали петлю на его шее, пока он стоял, тяжело дыша. Децим выругался и проклял палачей именами всех богов. Октавиан кивнул, и легионеры вдвоем потянули за веревку.
При первом же рывке голос приговоренного оборвался. Одна его рука поднялась, чтобы схватиться за веревку, попытаться ослабить сдавливающую шею петлю. Но легионеры продолжали тянуть. Децим Юний поднялся на цыпочки, а мгновением позже оторвался от земли. Уже обе его руки пытались ослабить петлю, потом он схватил веревку над головой и подтянулся на руках. Легионеры переглянулись и поняли друг друга без слов: один по-преж-нему продолжил тянуть за веревку, удерживая Юния над землей, а второй шагнул к брыкающейся фигуре и оторвал руки от веревки.
Децим Юний еще какое-то время дергался, обвисал и снова начинал дергаться. Задыхаясь, он потерял контроль над мочевым пузырем, который опорожнился. Умирал он долго, но палачи терпеливо ждали. Наконец, приговоренный окончательно застыл, раскачиваясь на ветру. Один из легионеров потянул его за ноги вниз, пока не сломалась шея. Только после этого они опустили тело на землю и сняли веревку. Другой легионер вытащил меч и отрубил трупу голову. Ему потребовалось нанести три удара, а потом он поднял голову, чтобы показать ее легионам. Они откликнулись радостными криками. Те, кто стоял в первых рядах, зачарованно смотрели на закатившиеся глаза убийцы Цезаря.
Октавиан шумно выдохнул, и по его телу пробежала дрожь. Он надеялся, что весть о случившемся достигнет ушей более могущественных людей, вроде Брута и Кассия, да и тех, кто еще оставался в Риме, как Светоний. Со временем они обязательно об этом услышат и задумаются, чем эта смерть чревата для них. Новый Юлий Цезарь только начал собирать долги.
– Легаты, ко мне, – приказал он.
Восемь человек подошли, молчаливые, спокойные и нисколько не шокированные случившимся. Гай Октавиан стоял перед ними в сверкающей броне, без единой морщинки на лице, переполненный юношеской энергией.
– Люди видели мою цель, мои намерения, – обратился он к ним. – Я хочу, чтобы они поддержали меня, прежде чем я двинусь дальше. Я вспоминаю, как Цезарь, готовясь к битве, иногда собирал солдатскую ассамблею, чтобы узнать настроение своих солдат. Я сделаю это здесь, чтобы узнать, поддерживают ли меня мои воины.
Его взгляд упал на легатов, которые пришли на север с Гирцием и Пансой, и они поняли все правильно. Октавиан продемонстрировал свою власть, и они знали, что лучше ее не оспаривать.
– Созовите всех офицеров, вплоть до тессерариев. Я обращусь к ним и спрошу, что я, по их мнению, должен сделать, – продолжил преемник Цезаря.
Легаты отсалютовали и направились к своим лошадям. Солнце уже поднялось достаточно высоко, когда легионы отошли от командирского шатра, а две тысячи офицеров, наоборот, подошли к Октавиану, чтобы выслушать речь. В ожидании их он пил воду и думал о смерти Децима Юния. Молодой человек надеялся ощутить чувство удовлетворенности, но он никогда раньше не встречал повешенного и не питал злобы к нему лично. Тем не менее новый Цезарь произнес короткую молитву, пообещав Юнию, что та же участь будет ждать всех остальных Освободителей, одного за другим.
Когда офицеры собрались, Октавиан вышел из шатра, чтобы выступить перед ними.
– Теперь вы знаете, почему я здесь. – Его голос далеко разнесся по равнине. – Если вы не понимали этого раньше, теперь вы знаете, почему вчера я позволил Марку Антонию покинуть поле боя. Мои враги – те, кто убил моего отца Цезаря, божественного императора Рима. Раньше я действовал излишне торопливо и принимал неверные решения, которые уже не исправить. Я стою здесь с вами, потому что помню Цезаря, а он знал мудрость легионов, которыми командовал. – Молодой человек выдержал паузу, чтобы смысл комплимента дошел до офицеров. – С вами я – правая рука Рима. Я меч, который рубит головы предателям, таким, как Децим Юний. Без вас я – всего лишь человек, и наследие моего отца заканчивается со мной.
– О чем ты хочешь нас спросить? – прокричал чей-то голос.
Октавиан оглядел офицеров.
– Поговорите друг с другом, – призвал он. – Поговорите с вашими людьми. Нас восемь легионов, и этого достаточно для выполнения любой задачи. Цезарь говорил мне, что вы мудры, так покажите это. Дайте знать, что мне делать.
Он отошел к шатру, чтобы офицеры не чувствовали необходимости оставаться на месте, услышал, как среди них начались разговоры, и через какое-то время вошел в шатер и лег в полумраке на стопку одеял, слушая крики и смех людей, которые обсуждали, что делать дальше.
Прошло почти три часа, прежде чем в шатер вошел Юстиний – легат, который, казалось, мог видеть, что у Октавиана на сердце.
– Люди решили, – доложил вошедший.
Наследник Цезаря кивнул, вышел вместе с ним и встал на то самое место, с которого обращался к офицерам. Все они вновь собрались, чтобы ответить ему, и он видел, что многие улыбаются.
– Кто будет говорить за всех? – спросил Гай Октавиан.
Руки взметнулись вверх, и он указал на одну из них, выбранную наугад. Вперед выступил дюжий центурион.
– Цезарь, мы гордимся тем, что ты нас спросил, – начал он.
Офицеры восторженно взревели, и Октавиану пришлось поднять руки, призывая их к тишине.
– Некоторые из нас думают, что ты должен удерживать провинцию Децима Юния, – продолжил центурион. – Несколько человек приветствовали криками эти слова, но большинство промолчало. – Остальные – и таких намного больше – исходят из того, что в Риме свободна, как минимум, одна из консульских должностей. – Офицеры засмеялись, и Октавиан улыбнулся вместе с ними. – Ты слишком молод, это правда. В обычные времена никто не может стать консулом, не достигнув сорока двух лет. Но исключения делались в прошлом, в том числе и для божественного Цезаря. Мы думаем, что присутствие восьми легионов станет в глазах Сената весомым доводом в пользу того, что твой возраст – не причина для отказа тебе в избрании консулом.
Офицеры заревели, демонстрируя свою поддержку, и Октавиан Фурин рассмеялся. Стоявший рядом с ним Меценат наклонился к его уху.
– Я уверен, это чистое совпадение, но они предлагают именно то, что ты и хотел услышать, – улыбаясь, прошептал он. – У тебя получается все лучше.
Преемник Цезаря искоса глянул на своего друга. Его глаза сверкали. Когда все затихли, ожидая ответа, он набрал полную грудь воздуха и заговорил:
– Вы сказали, и я услышал. Но при этом, идя на юг, чтобы избираться в консулы, я не хочу возглавлять вторгшуюся в Италию армию. Я попрошу граждан Рима проголосовать, но я не введу легионы в Рим. Это не должно повториться. Если люди сочтут возможным избрать меня консулом, я сделаю все, чтобы справедливость по отношению к убийцам Отца Рима восторжествовала. Этого хочу я, и этого хотите вы. Ваше желание – вернуться в Рим?
Ответный рев не оставлял в этом никаких сомнений. Октавиана порадовало, что крики подхватили и легионы, стоявшие в отдалении. Они понимали, о чем речь. Они хотели вернуться домой, чтобы выбрать нового Цезаря консулом.
В палатках для раненых консул Панса услышал этот рев и втянул в себя тяжелый воздух. От слабости его язык тоже втянулся в горло и перекрыл дыхательные пути. Из желудка поднялась желчь, которая выплеснулась изо рта и сломанного носа, когда раненый хватался руками за лицо. Он стонал и махал руками, задыхаясь, но солдаты вышли из палаток, слушая, как их офицеры приветствуют Цезаря. К тому времени, когда они вернулись, Панса уже умер и лежал с выпученными глазами.

 

Сенаторы наблюдали за каждым изменением выражения лица молодого человека, который стоял перед ними. Он отвечал на все вопросы, и его ответы производили сильное впечатление. Происхождение этого юноши делало честь любому, и только его молодость удерживала членов Сената от полной его поддержки. Однако он не выглядел смущенным и говорил с честностью и выдержкой зрелого мужа.
Бибул не мог оторвать глаз от Секста Помпея. Словно греческий атлет стоял перед ним и его коллегами в ожидании их решения – широкоплечий, мускулистый, с узкими бедрами, говорящими об активном образе жизни. Толстый сенатор квадратным куском материи вытер лоб, потом остальное лицо, а потом промокнул влажные губы. Собравшиеся провели в театре три часа и очень устали, но человек, ради которого они собрались на экстренное заседание, выглядел свежим и бодрым. Спокойствие и невозмутимость Помпея сильнее всего склоняли большинство пожилых членов Сената к принятию положительного решения. Если говорить исключительно о возрасте, то Секст казался слишком молодым для столь серьезного назначения, но жизнь добавила ему зрелости и серьезности, и сенаторам это определенно нравилось.
Светоний оставался последним, у кого остались вопросы к молодому человеку. Когда он поднялся со скамьи, Помпей уперся в него взглядом. Тот заколебался и даже на какие-то мгновения забыл, о чем хотел спросить.
– Ты… рассказал нам о смерти своего отца в Египте, – начал, наконец, Светоний, не обращая внимания за покашливания и вздохи раздражения, которые слышались со всех сторон. Остальные сенаторы хотели перейти к голосованию и разойтись по домам. Светоний поджал губы и провел рукой по редким прилизанным волосам. – Ты также рассказал о смерти своего брата, убитого войсками Цезаря в Испании. Ты говоришь, что твоя сестра жива… Лавиния. И все-таки… твой жизненный опыт по большей части связан с сушей, однако ты просишь должность командующего флотом? Скажи нам, почему мы должны назначить на столь ответственную должность молодого человека твоего возраста?
Секст Помпей вскинул голову и огляделся, прежде чем ответить. Этот его жест не укрылся от многих присутствующих, и они засмеялись, вызвав у него ответную улыбку.
– Мой отец построил этот театр, сенатор, хотя до этого дня я его не видел, – ответил юноша. – Я рад, что он используется для более серьезных дел, чем театральные представления. Я также рад, что имя отца не забыто, несмотря на все усилия цезарианской фракции, которая отравляет политику этого города. Новый Цезарь – это новый кинжал, приставленный к вашему горлу, так? На рынках города только об этом и говорят, от этих разговоров гудит даже Форум.
Он помолчал, демонстрируя прирожденный дар оратора, позволяющего слушателям уяснить сказанное, прежде чем двинуться дальше.
– Во мне вы видите не просто сына моего отца, и я не боюсь говорить, что горжусь Гнеем Помпеем. Сколько помню себя, я сражался с армиями Юлия Цезаря в Испании. А до того видел, как рабы зарезали моего отца в Александрии, только для того, чтобы порадовать Цезаря. В моем противостоянии с Октавианом вы можете не тревожиться за мою верность. Я, возможно, единственный человек в Риме, ненависть которого к Цезарю и всему, что с ним связано, навеки останется неизменной.
Он вновь замолчал, зная, что теперь Светоний готов спросить его о флоте. Но едва сенатор открыл рот, Секст продолжил:
– Я сражался и на кораблях, сенатор. Как я и говорил, у меня три галеры, захваченные у флота Цезаря и потопившие много других. Пока он правил Римом, я мог быть только пиратом, и это при моем-то происхождении и имени, но вы можете все изменить. Новый Цезарь, который ни во что не ставит власть Сената и пытается подчинить Рим себе, всегда будет моим врагом. Если слухи верны… – Юноша сухо улыбнулся, показывая, что в курсе новостей, достигших Рима в последние дни, – …тогда у Цезаря слишком большая армия, чтобы кто-то пошел против него в римских землях, по крайней мере, в этом году. И войдя в Рим, он сунет руку за пазуху и достанет длинный нож, чтобы посчитаться за старые обиды.
Светоний кивнул, поскольку молодой человек озвучивал его собственные страхи. Помпей же на этом не закончил.
– Но он не должен получить флот, который сейчас базируется в Брундизии. Во всяком случае, пока не должен, – заявил Помпей. – Это последняя сила, которая остается в вашем распоряжении и которая целиком и полностью подчинена вам. Я прошу от вас поставить меня во главе флота. Я использую его, чтобы уничтожить нового Цезаря, действуя во имя Сената. Как минимум, я не допущу, чтобы флот встал под его начало. Мое имя говорит вам о том, что мне можно доверять, сенаторы. Не зря вы заседаете в доме моего отца.
– Я удовлетворен, – буркнул Светоний, усаживаясь.
Голосование прошло быстро. Несколько сенаторов отсутствовали, несколько высказались против, но остальные были «за», и Секста Помпея назначили командующим флотом с абсолютными, практически не контролируемыми правами. Даже те, кто помнил его отца, понимали, что это большой риск, но они знали также, что новый Цезарь идет на юг, к Риму, и на этот раз во главе восьми легионов. Сенаторы не могли отдать ему еще и флот, ибо тогда весь римский мир оказался бы в его власти.
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18