Глава 13
Вдоль Аппиевой дороги выросли целые деревни, живущие только обслуживанием путников. По всей ее длине можно было купить что угодно: от изделий из стекла, украшений и женской одежды до горячей пищи и даже лошадей.
Легионы из Брундизия шагали без остановки, набрав максимально возможную скорость, как того и хотел Марк Антоний. По хорошей дороге они могли в случае нужды проходить и тридцать миль, хотя он и начал терять людей из-за травм и усталости. Те, кто стирал ноги в кровь, и те, у кого распухали колени или лодыжки, выходили из строя. Группами по десять-двенадцать человек их оставляли на ближайшем постоялом дворе под присмотром одного или двух легионеров. До Рима оставалось не так и далеко, так что они получали приказ быстро догнать колонну, если не хотели отведать плетей.
Марк Антоний приказал остановиться, лишь когда у него не осталось сомнений, что завтра они подойдут к Риму. Он и легаты ехали верхом, поэтому выглядели свежее пехотинцев, но тело у него все равно ломило от усталости.
На заходе солнца консул спешился во дворе гостиницы, которая выглядела так, будто стояла здесь с тех времен, когда укладывали первые камни дороги. Слуги, а может, дети хозяина, подбежали, чтобы взять его лошадь, и получили несколько монет. Он вошел в обеденный зал, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкую притолоку, и направился к столу, за которым собрались легаты.
Они не отрывали глаз от своего предводителя. И теперь, в непосредственной близости от Рима, он понимал, что должен сказать им, почему так спешил. Тогда легионам осталось бы только одно это утро, чтобы услышать и переварить новости. При удаче они могли занять Форум еще до того, как успели бы взбунтоваться против новых приказов.
– Где Либурний? – спросил Марк Антоний. – Я думал, он будет здесь первым.
Никто не ответил, хотя легаты переглядывались и смотрели на служанку, которая ставила перед ними кувшины с рыбным соусом.
– Ну? – консул отодвинул стул, чтобы сесть.
– Четвертый Феррарский не остановился, консул, – ответил легат Буччо. – Я… мы думали, по твоему приказу.
Рука Марка упала со спинки стула.
– Что значит, не остановился? – изумился он. – Я не отдавал такого приказа. Отправьте гонца, чтобы вернул его.
– Да, консул, – ответил Буччо.
Он ушел, чтобы отправить вдогонку какого-нибудь солдата, мечтавшего об отдыхе, а Антоний сел, предложив и остальным занять место за столом. Он налил себе в тарелку острого рыбного соуса и, удовлетворенно втянув запах ноздрями, макнул в него хлеб. Прожевав первый кусок, консул обратил внимание, что остальные мужчины держатся очень уж скованно, и с трудом подавил вздох.
Буччо вернулся, и его взгляд скользнул по остальным легатам. Марк Антоний поднял голову, когда легат сел и налил соуса в свою тарелку. По сравнению с некоторыми он казался стариком: глубокие морщины прорезали его шею и щеки. И когда его карие глаза встретились с взглядом Антония, в них читалась тревога.
– Я отправил гонца, консул, – сообщил он.
– Как я понимаю, Буччо, ты собирался обсудить… трудности, с которыми мы сталкиваемся, – заговорил один из легатов, не отрывая глаз от тарелки.
Буччо зыркнул на подавшего голос, но Марк Антоний уже смотрел на него, и он кивнул, понимая, что отступать некуда:
– Да, я хочу… кое-что сказать, консул. В легионе у меня есть доверенные люди, те, кто знает, что я не стану возлагать на них ответственность за сплетни, которые они слышат в казармах и передают мне.
Лицо Антония окаменело.
– Все твои солдаты дали клятву, легат, – ответил он жестко. – Шпионить за ними после этого – унижать и их честь, и твою. Ты должен немедленно это прекратить.
Буччо торопливо закивал:
– Очень хорошо, консул. Но то, что я выяснил, достаточно серьезно для того, чтобы поставить тебя в известность, независимо от источника.
Марк смотрел на него, медленно пережевывая хлеб.
– Продолжай, – велел он. – Я оценю, так ли это серьезно.
– Они слышали о новом Цезаре. И не только мои люди. Легат Либурний только вчера говорил мне то же самое. Ты можешь это подтвердить?
Консул замер, и кровь прилила к его лицу. Ему следовало догадаться о том, что легионеры в курсе событий. Они вместе маршировали изо дня в день, и малейший слух мгновенно разлетался по всем отрядам. Антоний выругался про себя. Ему следовало сжечь приказы Сената, но с этим он уже опоздал. Положив руки на стол, он попытался скрыть раздражение.
– Кем бы Октавиан ни называл себя сейчас, я с ним разберусь по возвращении в город, – пообещал он. – Если это все, что ты слышал…
– Если бы, консул. – Буччо глубоко вздохнул, готовясь к взрыву эмоций. – Они говорят, что не станут сражаться с Цезарем.
За столом воцарилась мертвая тишина. Все уткнулись в тарелки, словно их интересовала исключительно еда.
– Ты говоришь о мятеже, легат Буччо, – мрачно процедил Марк Антоний. – Получается, что твои люди не выучили урока, который им преподали?
– Я… извини, консул. Я полагал, что ты должен знать об этом.
– И в этом ты прав, хотя я не могу не сомневаться в твоей способности решить этот вопрос. Внутренние проблемы легиона должны оставаться внутренними, Буччо! Я бы не колебался и утром высек нескольких бунтарей. Командующий не должен знать обо всем, что происходит. Тебе это известно! Зачем доводить до меня эти сплетни?
– Консул, я… я бы справился с несколькими дураками, которые мутят воду, но, как я понимаю, уже половина людей говорит, что они не будут сражаться с Цезарем. Во всяком случае, в Риме.
Антоний откинулся на спинку стула. Подождал, пока на стол поставят поджаренную курицу, а голодные мужчины разорвут ее на куски.
– Вы все старшие офицеры, – начал он, едва слуги отошли от стола на достаточное расстояние, чтобы ничего не слышать. – И вот что я вам скажу. Рим дает вашим солдатам все: жалованье, статус, чувство братства. Но они также знают, и что такое дисциплина. Они – солдаты Рима.
Он нервно махнул рукой, пытаясь найти слова, которые прояснят ситуацию, потому что на лицах легатов читалось недоумение. Но, прежде чем он продолжил, другой легат по имени Сатурний прокашлялся, намереваясь что-то сказать. Марк Антоний потер шею. Этот легат пока проявил себя только одним: он очень явно стремился выслужиться перед консулом.
– Хочешь что-то добавить? – спросил его Марк.
– Да, консул, – Сатурний, хмурясь, наклонился над столом. – В основном эти бунтари происходят из плохих семей. Как мы можем ожидать, что сыновья проституток и торгашей поймут наши ценности? Они бросаются к любому, кто выступает от имени Республики. Несколько лет тому назад мне пришлось задушить одного агитатора, который переписывал слова какого-то греческого политика. Те немногие, кто умел читать, повторяли их неграмотным. Этот человек в одиночку едва не разложил мой легион.
Сатурний поднял глаза на Марка Антония, ожидая одобрения, но наткнулся на ледяной взгляд консула. Не придав этому значения, он вытер блестящие от жира губы рукой и продолжил:
– Обычные солдаты – что непослушные дети, и их надо точно так же наказывать. – Тут он все же почувствовал, что остальные не поддерживают его, и оглядел сидящих за столом. – Это они понимают, как и говорил консул.
Во время последовавшей паузы многие легаты поморщились. Сатурний переводил взгляд с одного на другого.
– Разве не так? – спросил он, покраснев.
– Такие слова не делают тебе чести, – ответил Антоний, – и не надо приписывать мне то, чего я не говорил. – Я не знаю, где ты служил, Сатурний, но я видел, как эти дети проституток и торгашей рисковали собственными жизнями, чтобы спасти меня, когда моя жизнь висела на волоске. Я говорил, что они солдаты Рима. И самый последний из них дорогого стоит.
Сатурний потер лицо обеими руками, словно хотел побыстрее проснуться. Когда он заговорил, в голосе слышались жалостные нотки.
– После казней в Брундизии, я думал, консул, что вы придерживаетесь того же мнения, что и я. Извините, если сказал невпопад.
Марк Антоний мрачно смотрел на него.
– В Брундизии они понимали, что наказание неизбежно. Думаешь, мне доставило удовольствие отдать приказ о казни сотни преступников? Я мог казнить каждого десятого в легионах… три тысячи человек, Сатурний. Но лишь продемонстрировал силу, показал, что их злость меня не пугает. Я спас гораздо больше, чем убил. И что более важно, одернул остальных. Вернул им честь и достоинство.
Он отвернулся от Сатурния. Разговор с ним был окончен, и консул вновь обратился к Буччо:
– Октавиан взял себе имя, которое отзывается в сердцах наших людей. Это неудивительно – Юлий Цезарь самолично сформировал многие из легионов, легаты которых сидят за этим столом. Естественно, они говорят, что не будут сражаться против его приемного сына! Я бы удивился обратному.
Он помолчал, понимая, что ему необходимо, чтобы эти солдаты встали на его сторону.
– Есть пределы нашей власти, выйдя за которые мы не заставим людей подчиняться нам, – заговорил он снова спустя некоторое время. – Легионы можно подталкивать до определенной черты, но потом их надо вести за собой. Я это видел, легаты, я видел, как Цезарь говорил с бунтующими легионами, рискуя собственной жизнью. – Он вновь посмотрел на Сатурния, и на его лице отражалось презрение. – Если относиться к ним, как к детям или диким собакам, они, в конце концов, набросятся на тебя. Дисциплина – основа всего, что мы делаем, но они не греки и не раскрашенные галлы. Они римляне, которые понимают, что такое Республика, пусть и не всегда могут выразить это словами. Ты должен найти для них эти слова, Буччо, и ты, Сатурний. Вы должны объяснить им, что Юлий Цезарь ушел, но Республику можно и нужно сохранить. Я не позволю этому молодому блондину прикидываться, будто все заслуги Цезаря теперь принадлежат ему, что бы ни говорилось в давнишнем завещании об усыновлении. Нового Цезаря нет. Скажите им это.
Буччо задумчиво слушал консула, положив руки на стол и скрывая напряжение. Он как никто понимал сложившуюся ситуацию. Некоторые старшие офицеры уже обращались к нему, а до консула, похоже, не доходило, как все серьезно. Но под взглядом Марка Антония легат только кивал и яростно набрасывался на еду.
Воцарилось молчание. Прежде чем кто-то сказал хоть слово, не относящееся к качеству пищи, которой их кормили, им принесли еще два блюда. Марк Антоний не возражал. Он думал о Сенате – о том, что заседающие в нем люди потребуют от него после его возвращения. Консул надеялся, что Октавиан сдастся и ему больше не придется проверять верность своих людей. Он не мог игнорировать предупреждения легатов, пусть и злился на Буччо, до такой степени распустившего свой легион. Если бы удалось быстро захватить «Цезаря», разговоры, о которых узнал Буччо, сразу бы прекратились.
Закончился ужин уже в поздний час. Антоний чувствовал, как навалилась усталость, и мечтал о комнате с разожженным очагом и о кровати, на которую должен был скоро улечься. Он поднялся из-за стола, и легаты последовали его примеру. И тут с вымощенного брусчаткой двора донесся стук копыт. Вернулся гонец, посланный Буччо: он вошел в обеденный зал и направился к столу консула.
– Докладывай, – приказал Марк Антоний. – Они остановились? Я начинаю думать, что поторопился с назначением Либурния.
– Они не остановились, – нервно ответил горец. – Я проехал в голову колонны и попытался обратиться к легату, но трое его офицеров обнажили мечи, как только я приблизился. Когда я уезжал, они крикнули, чтобы я передал тебе…
Он замолчал, осознав, как это будет выглядеть, если он повторит адресованные консулу оскорбления в присутствии легатов. Марк подумал о том же и поднял руку.
– Просто скажи, в чем дело.
– Они не вернутся, консул. Они собираются сражаться на стороне Цезаря.
Марк Антоний громко выругался, проклиная Либурния и всех его близких родственников. Его взгляд упал на Буччо, который уже осознал, что после легата-отступника гнев консула выльется на него.
– Возвращайтесь к легионам, – приказал консул всем легатам. – Если Либурний может маршировать ночью, мы тоже можем. Я его догоню, клянусь. Идите!
Он подавил зевок, злясь на себя и на своих людей. Если в легионах уже зрел бунт, ночь шушуканий о консуле не пошла бы на пользу. Приказав седлать лошадей, Марк Антоний решил, что Октавиана придется убить. Молодой человек выбрал имя, с которым стал слишком опасным, чтобы оставлять его в живых.
Внутреннее убранство театра Помпея производило сильное впечатление, как того и хотел давно умерший инициатор его строительства. И хотя Гнея Помпея убили в Египте несколько лет тому назад, его имя сохранялось в великолепии здания, которое величественно возвышалось над когда-то покрытым зеленой травкой Марсовым полем. Даже у Цезаря не хватило бы денег на чистый мрамор, поэтому стены только облицевали плитами из белого, словно светящегося изнутри камня. Территорию вокруг выложили плитами известняка, а вот колонны галереи целиком высекли из мрамора.
Сенаторы вышли навстречу Гаю Октавиану. В белых тогах с пурпурной полосой по краю, они стояли тесной группой, ожидая его. Ранее они отвергли все его требования, и их уверенность в себе только росла.
На этот раз преемник Цезаря решил надеть броню, противопоставляя себя гражданской власти. Он спустился с Капитолийского холма на коне в сопровождении трех центурий, одна из которых целиком состояла из центурионов. Эти люди олицетворяли его власть над городом, и в отличие от белых одежд сенаторов латы легионеров сияли на солнце.
Под цоканье копыт по камню Октавиан прошелся взглядом по сенаторам и увидел Бибула, рядом с которым, как и всегда, стоял Светоний. Оба они знали Цезаря, особенно Светоний. Прошедшие годы отразились на них не лучшим образом. Жестокость читалась в их обвисающих чертах лица. Октавиан не мог не сравнить себя с этими стариками и при этой мысли выпрямился в седле. Он подвел центурии к сенаторам. Отдавать приказы не потребовались: солдаты и так знали, что делать. Они ровными рядами развернулись перед сотнями мужчин в тогах и стояли так тихо, что слышались только крики птиц, летавших над их головами. Ни один из сенаторов не заговорил бы первым – Октавиан в этом не сомневался. Он не раз и не два обсуждал протокол с Меценатом и теперь уверенно улыбнулся им всем.
– Я созвал вас, чтобы сообщить, что заплачу по завещанию Цезаря сам, начиная с трехсот сестерциев каждому гражданину Рима. – Ему понравился сердитый ропот, последовавший за его словами. – Я полагаю, вы откажетесь от получения своей доли. Однако сенаторы – тоже граждане Рима, и, если будет на то ваше желание, я пришлю деньги в ваши дома.
Молодой человек надеялся, что противники оценят замаскированную угрозу, прежде чем перейдут к насущному требованию: он знал, где они жили. И многие из них действительно без труда представили себе, что это значило.
Бибул выступил вперед сквозь толпу и остановился перед Октавианом Фурином. Тога отлично скрывала его располневшее тело. Правой рукой он придерживал ее складки, а его мясистое лицо уже блестело от пота.
– Еще раз повторю, Октавиан, – заговорил толстяк. – Мы не будем торговаться или идти на сделки, пока легионы стоят лагерем на священном Форуме. Если ты не можешь сказать нам ничего нового, я предлагаю тебе вернуться в город и ждать, пока десница справедливости не обрушится на тебя.
Гай Октавиан с трудом сдержал злость. Такой человек, как Бибул, мог заговорить с ним о справедливости только для того, чтобы разъярить, и поэтому приемный сын Цезаря не выдал бушующих эмоций.
– Вы отвергли все мои просьбы, сенаторы, – возвысил он голос, – в уверенности, что я не пойду с мечом на представителей города, в котором родился. Мои просьбы справедливы, но вы продолжаете защищать убийц. Пора положить этому конец. Я вижу среди вас сенатора Светония. Сегодня я заберу его для суда на Форуме. Расступитесь и позвольте ему выйти ко мне. Я выказывал уважение к закону, хотя за моей спиной легионы. Вы можете не бояться, я воздам ему по справедливости. Но воздам обязательно, будьте в этом уверены.
Как он и приказал прошлым вечером, десять доверенных центурионов вышли из рядов, направившись к Светонию, прежде чем остальные сенаторы успели отреагировать. Но тут Бибул крикнул:
– Мы неприкосновенны! Ни у кого нет права касаться члена высочайшего Сената. Боги проклянут тех, кто посмеет пойти против их воли.
С этими словами сенаторы возмущенно загудели и выступили вперед, голыми руками останавливая вооруженных солдат, блокируя им путь к Светонию, который укрылся в толпе из четырехсот человек.
Один из центурионов оглянулся на Октавиана, не зная, что и делать, но остальные попытались прорваться к Светонию. Сенаторы не решались достать кинжалы, которые носили с собой, но стояли так плотно, что прорвать их ряды без насилия не представлялось возможным. Наследник Цезаря кипел, понимая, что одного его слова хватит, чтобы их всех зарубили на месте. Меценат предупреждал, что они откажутся выдать Светония, но его товарищ никак не ожидал, что сенаторы проявят такую храбрость, особенно при виде подступающих к ним закаленных в боях воинов.
– Центурионы, назад! – приказал он, злясь и на сенаторов, и на себя.
Легионеры отступили. Раскрасневшиеся сенаторы в измятых тогах по-прежнему стояли стеной. Гай Октавиан мог только со злобой смотреть на них, и его рука дергалась над рукоятью меча. Честь держала его железными оковами, но как же выводило из себя торжество, читающееся на лицах Бибула и Светония! Вновь воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием мужчин. Один из центурионов повернулся к своему предводителю и при этом заметил какое-то движение на Капитолийском холме. К ним галопом мчался гонец. Они долгие дни ждали дурную весть, и этим утром только она могла заставить гонца торопиться к Октавиану. Но сенаторы ждали, когда он заговорит, и услышали его голос, тихий и ледяной.
– Я ношу имя Цезаря и не пролью новую кровь на эти камни. Однако и моему терпению есть предел. Прямо говорю вам: больше на него не рассчитывайте.
Этого не хватило, чтобы стереть ухмылку с лица Бибула, но Октавиан знал, что времени у него в обрез. Дрожа от ярости, он развернул лошадь и поскакал навстречу гонцу. Его центурии построились и двинулись следом, оставив сенаторов у театра Помпея.
Преемник Цезаря натянул поводья, приблизившись к молодому экстраординарию, который тяжело дышал, проскакав через весь город. Солдат отсалютовал, а Октавиан оглядел Рим – он не мог сказать, когда теперь вновь увидит его.
– Показались легионы. На Аппиевой дороге, – объявил гонец.
Гай Октавиан кивнул и поблагодарил его:
– Возвращайся и скажи легату Силве, чтобы он выводил людей. Здесь мне делать больше нечего. Я буду ждать их на Марсовом поле.
Вскоре первые ряды колонны уже спускались с Капитолийского холма. Уходили они из города без тех радостных криков, которыми римляне приветствовали их прибытие. Солдаты шли в мрачном настроении, зная, что Марк Антоний ведет к городу в три раза больше людей.
Друзья подъехали к новому Цезарю первыми. Меценат кивнул, искоса глянув на сенаторов, которые толпились у театра Помпея, наблюдая за происходящим.
– Они отказались? – спросил он, уже зная ответ.
Октавиан кивнул:
– Мне следовало их убить.
Но Меценат пристально посмотрел на своего друга и покачал головой.
– Ты гораздо лучше, чем я. Все будут помнить, что ты этого не сделал, имея поддержку двух легионов. Сенаторам не удастся обвинить тебя в разрушении Республики. Это уже что-то.
Октавиан смотрел на легионеров, выходящих из Рима. Он согласился с легатами, что надо отступить на север, по Кассиевой дороге.
– Думаешь? – с горечью спросил он.
– Может, и нет, – с улыбкой ответил Цильний Меценат. Агриппа фыркнул, но оба обрадовались, увидев улыбку Октавиана. – Хотя, возможно. У тебя по-прежнему два легиона, и в Арреции мы будем достаточно далеко. У меня там небольшой дом. Места красивые.
– Ты рекомендуешь провести зиму в Арреции, потому что у тебя там дом? – изумленно спросил Агриппа.
– Нет… не совсем. Мой тамошний дом не так хорош, как мое поместье в Мантуе, знаешь ли. Но Арреций – тихий городок и в стороне от больших дорог.
Октавиан покачал головой. Неугомонная натура Мецената поднимала ему настроение. Он сделал ставку и проиграл, а его практичного друга это нисколько не тревожило. Наследник Цезаря неожиданно улыбнулся: может, все действительно не так и плохо!
– Поехали, – сказал он. – Сенаторы на нас смотрят. Покажем им, что мы не сломлены.
Он вдавил каблуки в бока лошади. Его недавние отчаяние и злость рассеялись на ветру.