ГЛАВА 8

– Я прямо-таки окружен женщинами, – весело произнес Тубрук, войдя в триклиний.

Прошло несколько недель после того, как Ферк привез его в поместье и вложил в развязанные руки купчую. Тубрук почти обрел прежнее счастливое состояние духа, утраченное им за время пребывания в городе. Совместный завтрак по утрам стал для них ритуалом, и старый гладиатор радовался, когда все собирались за столом с легкими закусками. Аврелия в утренние часы выглядела лучше всего, и, если Тубрук не ошибался, между ней, Корнелией и Клодией установились по-настоящему близкие отношения. Со времени восстания рабов в доме не слышали смеха, а теперь он зазвучал вновь, и настроение у всех было прекрасное.

Постепенно раны на лице Тубрука зажили, только новый шрам над левым глазом напоминал о том, что ему пришлось перенести. Он вспомнил, с каким облегчением впервые увидел на улицах одетых в черное легионеров. В память о диктаторе был назначен годичный траур. Но черные одежды не вязались с настроением, охватившим римлян. Ферк сообщал, что в сенате повеяло свежим ветром, Цинна и Помпей взялись за восстановление старой Республики и разогнали призраков царей, которых вызвал Сулла.

Управляющий поместьем теперь ездил в город очень редко и всегда был крайне осторожен. Он надеялся, что никто и никогда не сможет установить его причастность к отравлению повелителя Рима, – достаточно одного подозрения, и сенат перероет в поисках доказательств все поместье. Старый гладиатор был уверен, что, если Ферка схватят и станут пытать, торговец не выдержит, выдаст. У него есть семья, которую он любит, и она перевесит и честь, и гордость, и дружбу. И все же Тубрук пошел на правое дело, и они победили, пусть даже он не узнает полного покоя, пока живы друзья и сторонники Суллы, которые ищут убийцу.

Спустя месяц после возвращения в поместье Тубрук набросил плотный плащ и поехал в город, чтобы принести жертвы в храмах Марса и Весты в благодарность за спасение жизни Корнелии. И еще он помолился о душах Касаверия и стражника, убитого им у ворот.

Девочка лежала на коленях у Корнелии; Клодия то и дело протягивала руку и щекотала ее подмышки, и ребенок смеялся. Даже Аврелия улыбалась, слыша смех внучки. Тубрук намазывал мед на хлеб и радовался. Хорошо, что к Аврелии вернулась хоть частичка былого счастья. Слишком долго ее окружали только суровые мужчины. Когда она впервые взяла на руки внучку, то расплакалась, и слезы ручьями бежали по ее лицу.

Тубрук знал, что Аврелия тяжело больна, и мысль эта причиняла ему страдания. Он видел, что она сидит за столом и ничего не ест. Тубрук осторожно пододвинул тарелку со свежим душистым хлебом к Аврелии, и на секунду их глаза встретились. Женщина взяла кусок, оторвала корочку и стала медленно жевать.

Аврелия говорила Тубруку, что еда вызывает у нее припадки, тошноту и рвоту, что у нее нет аппетита. Гладиатор понаблюдал за хозяйкой и ужаснулся – та все больше теряла в весе. Аврелия чахла на глазах, и, что бы он ни говорил ей наедине, она только плакала и повторяла, что не может есть, потому что внутри нет места для пищи.

Клодия снова пощекотала девочку, и ребенок неожиданно срыгнул молоко прямо ей на рукав. Все три женщины засуетились, помогая Клодии вытереть кашицу; поднялся и Тубрук, не имевший понятия, что делать в таких случаях.

– Жаль, что отец не видит, как она растет, – грустно сказала Корнелия.

– Увидит, милая, – успокоил ее Тубрук. – Пираты не убивают тех, за кого планируют получить хороший выкуп. Для них это прибыльное дело. Юлий вернется. Теперь, когда Сулла умер, он сможет начать все заново.

Казалось, Корнелия верит в слова Тубрука даже сильнее, чем он сам. Что бы там ни случилось, Юлий уже не будет прежним. Нет больше того юноши, который бежал на корабль, чтобы спастись от Суллы. Посмотрим, каким он вернется. Теперь, после уплаты столь большого выкупа, жить им будет труднее. Тубруку пришлось продать часть земли семье Светония. Покупатели отчаянно торговались, хотя знали, как нуждаются сейчас в деньгах родные Юлия.

Тубрук вздохнул. У Юлия по крайней мере есть дочь и любящая жена. Это гораздо больше, чем осталось у него самого…

Он взглянул на Клодию, увидел ее глаза и внезапно покраснел, как мальчишка. Женщина отвернулась, чтобы помочь Корнелии, а Тубрук почувствовал какое-то непривычное смущение. Он знал, что ему следует выйти наружу и отдать указания работникам, но вместо этого взял еще ломоть хлеба и принялся медленно жевать, надеясь, что Клодия снова взглянет на него.

Тут Аврелия едва заметно покачнулась; Тубрук быстро встал и положил руку на плечо женщины. Она сильно побледнела, лицо стало восковым.

– Тебе надо отдохнуть.

Она молча смотрела перед собой пустыми глазами.

Приподняв Аврелию, Тубрук осторожно увлек ее к выходу. Он ощущал, как дрожь пронизывает это слабое и безвольное тело. Начинался очередной приступ, и всякий раз Аврелия переносила его тяжелее, чем предыдущий.

Корнелия и Клодия остались за столом. Юлия копошилась на руках матери, стараясь в складках одежды отыскать сосок.

– Хороший человек, – сказала Клодия, глядя на дверь, в которую вышли Аврелия и Тубрук.

– Как жалко, что он староват для супружеской жизни, – задумчиво произнесла Корнелия.

Клодия вздернула подбородок.

– Староват?.. Когда требуется, он достаточно крепок. – Глаза ее сверкнули, лицо вспыхнуло румянцем. – Но хватит об этом. Пора кормить ребенка.

– Она постоянно голодна, – посетовала Корнелия, морщась от боли: Юлия атаковала ее грудь, с жадностью впиваясь в сосок матери.

– Поэтому мы их и любим, – возразила Клодия, и Корнелия увидела в ее глазах слезы.

В прохладной полутемной спальне Тубрук бережно, но надежно удерживал Аврелию в объятиях, пока не закончился приступ. Она вся горела, а истощенное тело сотрясали такие судороги, что он только качал головой. Наконец к Аврелии вернулось сознание, женщина узнала Тубрука, и тот перенес ее на ложе.

Впервые он стал свидетелем такого приступа на похоронах ее мужа, и с тех пор всегда держал Аврелию в объятиях, когда приступы повторялись. Это стало их тайной, ритуалом, о котором знали только они вдвоем. Старый гладиатор был уверен, что его сила дает ей чувство защищенности. К тому же на теле Аврелии почти не оставалось синяков и ушибов, если во время припадка Тубрук был рядом. Он заметил, что она тяжело дышит, и с удивлением подумал: откуда столько силы в этом хрупком, почти бесплотном теле.

– Благодарю тебя, – прошептала она, полуоткрыв глаза.

– Не за что. Я принесу тебе прохладного питья и уйду, а ты отдыхай.

– Я не хочу, чтобы ты уходил, Тубрук, – произнесла женщина.

– Разве я не обещал, что позабочусь о тебе? Я пробуду здесь столько, сколько захочешь, – ответил он, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно.

Аврелия широко открыла глаза и повернула к нему голову.

– Юлий обещал, что будет со мною, но ушел. Теперь ушел и мой сын.

– Иногда по прихоти богов наши обещания становятся ложными, милая, но твой муж был честным человеком, а сын вернется к тебе невредимым, если я хоть немного знаю его.

Женщина снова закрыла глаза. Тубрук сидел подле нее, пока Аврелия не заснула крепким сном. Затем поднялся и неслышно покинул комнату.

Штормовые волны бились о берег, и трирема, ставшая на якорь в крошечной бухте, тяжело раскачивалась, поднималась и падала, треща и постанывая под напором яростной стихии.

Они находились у побережья Африки, далеко от Рима. Некоторых пленников выворачивало наизнанку, хотя желудки их были пусты. Те же, у кого в животе оставалось хоть немного жидкости, старались не потерять ни капли и изо всех сил зажимали рты руками. Воды им никогда не давали вдосталь, и в невыносимый зной люди готовы были пить все, что угодно. Почти все мочились только в ладони, сложив их лодочкой, и немедленно выпивали теплую жидкость.

На Юлия качка не действовала, и он с удовольствием наблюдал за страданиями Светония – тот лежал с закрытыми глазами, обхватив руками живот, и слабо стонал.

Несмотря на морскую болезнь, спертый воздух корабельной тюрьмы освежал ветерок надежды. Капитан прислал одного из пиратов сообщить, что все выкупы выплачены и сейчас по суше и по морю деньги везут в секретное место, где их получит агент морских разбойников, чтобы затем доставить в отдаленную гавань. Юлий считал своей маленькой победой тот факт, что капитан не захотел спуститься к ним лично. С того дня, когда он вознамерился поиздеваться над пленниками, его не видели, хотя прошло несколько месяцев. Римляне миновали низшую точку морального и телесного истощения и сейчас переживали прилив оптимизма и физических сил.

Лихорадка унесла еще двоих, и в тесной камере стало свободнее. Воли к жизни и к борьбе им добавил Кабера, который сумел-таки выторговать у пиратов улучшение питания для пленных. Это был опасный шантаж, но старик сказал, что при такой кормежке и нечеловеческих условиях содержания до освобождения не доживет и половина римлян, после чего уселся на палубу и заявил, что никого не станет лечить, пока не получит что-нибудь в качестве платы за работу. Капитан в это время страдал от дурной болезни, которую подцепил в каком-то порту, и пошел на уступки почти без возражений.

С нормальной пищей вернулась надежда, люди поверили, что обретут свободу и снова увидят Рим. Раздувшиеся кровоточащие десны стали заживать, а Кабере разрешили приносить пленникам по чашке белого жира, чтобы смазывать язвы и болячки.

Юлий тоже сыграл свою роль в восстановлении бодрости духа. Когда запястье окончательно зажило, он ужаснулся тому, насколько ослабели его мускулы, и немедленно приступил к регулярным упражнениям, которые предписывал Кабера. Трудно было заниматься в такой тесноте, и Юлий разделил товарищей на две группы – в пять человек и четыре. Первая группа на час сбивалась в одном углу как можно теснее, давая второй возможность бороться, толкаться, обливаться потом, поднимая товарищей в качестве грузов. Переполненное ведро с нечистотами опрокидывали несчетное количество раз, но никто больше не заболел лихорадкой, а пленники явно стали сильнее.

Голова теперь болела все реже, хотя временами приступы бывали так сильны, что она просто раскалывалась, и Юлий не мог даже говорить. Товарищи знали, что, когда Цезарь бледнеет и закрывает глаза, его надо оставить в покое. Последний припадок случился два месяца назад, и Кабера сказал, что, может быть, подобное больше не повторится. Юлий молил богов, чтобы так оно и было. Воспоминания о недугах матери порождали в нем ужас перед потерей воли, сознания и погружением во мрак.

Когда офицерам «Ястреба» сообщили, что корабль поднимает парус, чтобы подойти к берегу и высадить их, римляне чуть не обезумели от радости. Пелита от полноты чувств даже хлопнул Светония по спине. Все они обросли бородами и грязью, выглядели как дикари и грезили о горячих банях, бритвах и скребках с маслом.

Даже странно, как мало иногда требуется человеку для счастья. Когда-то Юлий мечтал стать полководцем, подобно Марию, теперь больше всего на свете хотел вымыться дочиста. И все же самым заветным желанием была месть пиратам. Другие уже говорили о возвращении в Рим, но Юлий знал, что не вернется, пока его деньги плавают по морю в пиратском сундуке. Яростное стремление уничтожить разбойников позволяло ему превозмогать слабость и боль во время утомительных упражнений, и каждый день молодой тессерарий принуждал себя заниматься все дольше и дольше. Он должен быть сильным, иначе слово, данное капитану, не стоит и плевка.

Трирема начала движение, и римляне дружно издали радостный клич – ударив веслами по воде, судно отправилось в открытое море.

– Мы плывем домой, – задыхаясь от возбуждения, произнес Пракс.

В его словах было столько чувства, что кто-то заплакал. Остальные в смущении отводили глаза, хотя за прошедшие месяцы видали кое-что и похуже. Люди во многом изменились, и Гадитик порой думал: смогли бы они снова стать одной командой, даже если бы «Ястреб» уцелел? Римляне сохранили некое подобие дисциплины, потому что центурион и Пракс не допускали драк и успокаивали ссорящихся, однако различие в званиях постепенно стиралось – теперь они знали сильные и слабые стороны друг друга, а также подлинную цену каждого товарища по несчастью.

Пелита и Пракс крепко подружились. Несмотря на разницу в возрасте, оба одинаково спокойно относились к превратностям судьбы. За время плена Пракс лишился своего живота – вместо него после многодневных упражнений появился мускулистый пресс. Юлий подозревал, что помощник центуриона совершенно воспрянет духом, когда побреется и вымоется. При мысли об этом он улыбнулся, машинально почесывая под мышкой.

В бухте во время шторма Гадитик сильно страдал от морской болезни, но, когда корабль вышел в море, быстро оправился и порозовел. Раньше Юлий автоматически повиновался старшему по званию, а теперь полюбил и стал искренне уважать центуриона за умение сплотить подчиненных даже в плену. Кроме того, Гадитик оценил то, что сделали Юлий и Кабера в общих интересах.

На Светония заключение оказало угнетающее действие. Он видел, как крепнут узы, связующие Пелиту, Пракса, Юлия и Гадитика, и очень завидовал Цезарю, которого приняли в компанию такие люди. На краткий срок он сошелся с остальными четырьмя офицерами. Таким образом, образовались два лагеря. Это обстоятельство использовал Юлий при организации людей для совместных физических упражнений. В конце концов один из «друзей» дал Светонию пощечину, когда тот принялся в очередной раз шепотом жаловаться на жизнь.

Вскоре после этого случая Кабера впервые принес им нормальную еду, чем вызвал бурную радость. Показательно, что старик вручил корзину с продуктами Юлию – для раздачи остальным. Светоний мечтал о том дне, когда их отпустят: дисциплина и порядок будут восстановлены, и Цезарю придется вспомнить, что он всего лишь один из младших офицеров.

Через две недели после отплытия из бухты пленников вывели ночью на палубу, посадили в лодку и оставили на незнакомом берегу без оружия и пищи.

Пока они спускались в лодку, капитан помахал им рукой и, смеясь, выкрикнул:

– Прощайте, римляне! Я буду вспоминать о вас, когда стану тратить ваши деньги!

Никто ему не ответил, а Цезарь замер и пристально посмотрел в лицо пирату, стараясь запомнить каждую черточку. Юлий был вне себя от гнева – разбойники не отпустили Каберу, хотя этого можно было ожидать. Еще одна причина разыскать негодяя и перерезать ему глотку.

На берегу пираты развязали веревки, которыми были опутаны руки пленников, и, выставив вперед кинжалы, отступили к лодке.

– Без глупостей, – предупредил один из них. – Отсюда вы со временем сможете добраться домой.

Потом разбойники попрыгали в лодку, сели на весла и быстро поплыли назад к триреме, которая черным пятном высилась над освещенной луной поверхностью моря.

Пелита нагнулся, зачерпнул горсть мягкого песка и растер его пальцами.

– Не знаю, как вы, парни, а я собираюсь искупаться, – объявил он, срывая с себя кишащие паразитами лохмотья.

Спустя минуту на берегу остался только Светоний; вскоре бывшие пленники с гиканьем и смехом выскочили на берег, содрали с него остатки одежды и потащили в воду.

Брут кинжалом снял шкурку с купленного у крестьянина зайца и выпотрошил его. Рений набрал дикого лука, и в сочетании с черствым хлебом и полумехом вина последний ужин под открытым небом показался скитальцам совсем неплохим. До Рима оставалось меньше полдня пути: продав лошадей, они еще были при деньгах.

Рений подбросил в костер несколько кусков сухого дерева и лег как можно ближе к огню, наслаждаясь теплом.

– Дай-ка мне вина, парень, – добродушно произнес он.

Брут вытащил пробку, передал мех и стал наблюдать, как Рений подносит емкость ко рту и не спеша пьет.

– На твоем месте я не стал бы увлекаться, – заметил Брут. – Ты от вина теряешь голову, а я не хочу драки с тобой, рыданий или чего-то подобного.

Рений не обратил на его слова никакого внимания. Оторвавшись от меха, он произнес, отдуваясь:

– Хорошо вернуться домой.

Брут до краев наполнил походный котелок, пристроил на огонь и лег по другую сторону костра.

– Это точно. Я не понимал, как этого не хватает, пока не увидел родные берега.

Покачивая головой, он мешал варево кинжалом.

Рений оперся головой на руку.

– Далеко же ты ушел от того мальчишки, которого я учил когда-то. Я тебе не говорил, но очень гордился, когда ты стал центурионом Бронзового Кулака.

– Зато ты говорил это всем встречным-поперечным. Поэтому я все знал, – широко улыбаясь, сообщил Брут.

– Теперь ты станешь человеком Юлия? – спросил Рений, наблюдая за булькающим котелком.

– Почему бы и нет? Мы идем одной дорогой, помнишь? Так сказал Кабера…

– То же самое он говорил и мне, – проворчал Рений, тыкая в варево пальцем.

В котелке бурлил кипящий бульон, но он, похоже, не чувствовал боли.

– Наверное, поэтому ты со мной и вернулся, хотя мог бы остаться в Бронзовом Кулаке, если бы захотел.

Старый боец пожал плечами.

– Меня тянет в гущу событий.

Брут ухмыльнулся.

– Знаю. Теперь, когда Сулла мертв, пришло наше время.