ГЛАВА 7
Тубрук очнулся, буквально одеревенев от холода, который царил в темном каменном помещении. Он слышал, как вокруг него во сне шевелятся рабы. До рассвета было далеко, и все в узилище спали.
Когда они с Ферком разрабатывали план, этому краткому пребыванию в камере перед отправкой рабов за город Тубрук не придавал значения: мелкая, незначительная деталь. Ведь его могли схватить, пытать, убить во время покушения на Суллу! У него было столько шансов расстаться с жизнью и принять мучительную смерть, что день и ночь, проведенные в темнице с рабами, не воспринимались как нечто серьезное.
Тубрук огляделся. Даже в темноте он прекрасно видел тела спящих. Кандалы на руках соединялись тонкой цепью, позвякивавшей при малейшем движении. Отравитель Суллы пытался отогнать воспоминания далеких лет, но в памяти всплывали ночи, дни и годы беспросветного существования, от которого хотелось выть. Некоторые рабы стонали во сне – ничего тоскливее этого звука Тубрук в жизни не слышал.
Кого-то из них привезли из дальних земель, кто-то попал в рабство за долги или преступления. Существовала сотня способов превратиться в раба, но он точно знал, что хуже всего родиться рабом. Детишками они бегали и играли в счастливом неведении, а когда подрастали, то понимали, что у них нет другой судьбы, как работать до изнеможения или быть проданным другому хозяину.
Тубрук втянул ноздрями воздух темницы: масло и сено, пот и кожа… людской скот, который ничем не владеет и которым владеют другие. Он приподнялся и натянул цепь, соединявшую всех рабов. Его сосед считал, что Тубрук – такой же невольник, как и он, что хозяин избил его за какой-то проступок. Сторож тоже кинул взгляд на распухшее лицо и отметил про себя, что новичок опасен и требует особого внимания. Только Ферк знал, что он – свободный человек.
Эта мысль не принесла утешения. Мало знать, что до поместья Юлиев и свободы совсем недалеко. Если тебя считают рабом, если руки скованы цепью, то где же она, эта свобода? Раз человек спит в темнице с рабами, то он раб. Тубрук заново переживал отчаяние, которое испытывал в этом самом каменном сарае десятилетия назад. Есть, спать, вставать и умирать по воле другого человека – он снова вернулся к этому состоянию, и все годы свободной жизни казались сладким сном.
– Как призрачно, как хрупко… – произнес он вслух, чтобы услышать свой голос, и сосед сердито повернулся на другой бок, так дернув цепью, что Тубрук повалился на место.
Он лежал и смотрел во тьму. Ему не хотелось рассвета; он не желал видеть лица рабов. Им предстояла трудная и недолгая жизнь в полях, работа до полного истощения сил. Возможно, одного или двух из обитателей темницы перепродадут в гладиаторскую школу. Туда попадет самый сильный или самый быстрый раб. Их обучат и подготовят к выступлению в цирке, и они умрут не в поле, а на арене, напитав ее песок своей кровью. У кого-то будут дети, и тогда родителям предстоит увидеть, как их выставят на продажу на невольничьем рынке.
Вопреки желанию Тубрука начало светать, но рабы лежали неподвижно, в полном молчании. Редко кто-нибудь почесывался, и тогда слышалось звяканье цепи. Все ждали, когда принесут еду.
Тубрук ощупал лицо и поморщился – от побоев оно сильно распухло, малейшее прикосновение причиняло боль. Увидев лицо вновь прибывшего раба, сторож сильно удивился – все знали, что Ферк не бьет своих невольников. Значит, этот разбойник его чем-то сильно оскорбил, иначе он не отделал бы так раба, которого наутро отвезут к новым хозяевам.
Конечно, сторож не стал задавать вопросов. Хотя рабы проводили в доме Ферка всего несколько дней, на этот период они находились в полной его власти – как стул или одежда.
Раздали деревянные чаши с баландой, в которой плавали овощи и куски хлеба. Тубрук только успел запустить руку в свою чашку, когда отворилась дверь и вошли трое солдат в сопровождении Ферка. Тубрук уткнулся в чашку, не смея поднять глаз. Рабы кругом зашушукались, но он не проронил ни звука. Все тело напряглось, в животе стало холодно. Зачем они здесь?.. Уже допросили всех работников кухни и выяснили, что раб по имени Далкий исчез? Ферк говорил, что их проверят у ворот Рима. Они не предусмотрели возможности досмотра рабов прямо в домах торговцев невольниками.
Тубруку казалось, что в сером утреннем свете его сразу узнают, но солдаты неспешно продвигались меж сидевших рабов, внимательно всматриваясь в каждое лицо. Ясно было, что они намерены выполнить полученный приказ со всем возможным тщанием. Еще бы, злобно подумал Тубрук. Их сурово накажут, если они не опознают преступника здесь, а в воротах его схватят. Съел Сулла отравленный десерт или нет?.. Сенат может умолчать о случившемся, и люди еще долго ничего не узнают. Римляне видели диктатора редко и только издалека. Если Сулла выжил, граждане Вечного города могут вообще не узнать о покушении.
Тубрук медленно пережевывал пищу, и тут крепкая рука взяла его за подбородок. Он позволил вздернуть свою голову вверх. Молодой легионер смотрел ему в лицо холодным твердым взглядом. Тубрук проглотил баланду, стараясь выглядеть спокойным.
Солдат тихо присвистнул.
– Этого отделали, – негромко сказал он.
Тубрук несколько раз моргнул распухшими веками.
– Он оскорбил мою жену, офицер, – вмешался Ферк. – Я лично его наказал.
– Вот как?.. – протянул легионер.
Сердце Тубрука бухнуло, он отвел взгляд, стараясь не встречаться с глазами стражника.
– Если бы он оскорбил мою, я бы вспорол ему живот, – процедил воин, отпуская подбородок Тубрука.
– И понес бы убыток? – быстро спросил Ферк.
Офицер фыркнул и сказал, словно плюнул:
– Торгаш.
Он перешел к следующему рабу, а Тубрук продолжил трапезу, крепко сжимая чашку обеими руками, чтобы унять дрожь. Его трясло от ярости. Через несколько минут солдаты ушли, и сторож начал пинками поднимать рабов. Предстояла погрузка на телеги, которые увезут их из Рима к новым домам и хозяевам.
Юлий прижался лицом к решетке, закрывавшей выход из тесной камеры, и прикрыл левый глаз, стараясь разглядеть, что происходит вверху, на палубе. Когда он смотрел обоими глазами, окружающие предметы расплывались, начиналась головная боль. Глубоко вздохнув, он повернулся к товарищам.
– Определенно порт. Воздух теплый. Я чувствую запахи фруктов и пряностей. Вероятно, Африка.
После месяца, проведенного в полутьме, сообщение о прибытии в гавань вызвало среди римлян, расположившихся вдоль деревянных стен корабельной тюрьмы, оживление. Люди зашевелились, послышались вздохи. Юлий опустился на свое место, стараясь не потревожить сломанную руку.
Прошедший месяц был для всех них трудным. Пираты не давали возможности побриться, и обычно опрятные римляне обросли темными бородами, превратились в грязных оборванцев. Ведро, которое использовали в качестве отхожего места, постоянно переполнялось, и из него лилось через край. Оно стояло в углу, но экскрементами был загажен весь пол. В жару вонь в камере становилась невыносимой. Двое уже заболели лихорадкой, и Кабера с трудом поддерживал их угасающие силы.
Старый лекарь делал для римлян все, что было возможно в данных условиях, но всякий раз пираты тщательно обыскивали его, прежде чем допустить к товарищам. Он постоянно был занят лечением пиратов и говорил, что на это судно врач не заглядывал несколько лет.
Юлий почувствовал, что накатывает новый приступ головной боли, и тихо застонал. С того дня, когда к юноше вернулось сознание, боль стала его неразлучной спутницей. Она лишала Юлия сил, воли и выдержки, делала его вспыльчивым. Все стали раздражительными, о дисциплине и субординации почти забыли, и Гадитику не раз приходилось вмешиваться, чтобы предотвратить драку.
Когда Юлий открывал оба глаза, головная боль усиливалась, но Кабера говорил, что необходимо каждый день смотреть обоими глазами дольше, чем в предыдущий, причем переводить взгляд с удаленных предметов на близлежащие, иначе левый глаз можно просто потерять, и на волю он вернется калекой. Юлий должен верить, что в конце концов он обретет свободу и увидит солнце. Он вернется в Рим, к Корнелии, и перенесенные страдания покажутся страшным сном. Часто молодой тессерарий представлял себе, как они сидят рядом в поместье, его рука лежит на стройной талии жены, и тело ее прохладно, а свежий ветерок играет их волосами. Корнелия спросит, как было там, в грязной тесной камере, а он ответит, что не так уж и страшно. От таких мыслей становилось легче, вот только лицо жены вспоминалось с некоторым трудом.
Юлий поднял ладонь и стал рассматривать ее, затем перевел взгляд на решетку двери; он повторял упражнение, пока в левом виске молотом не застучала боль.
Опустив руку, пленник закрыл глаза. Объедки, которыми их кормили, лишь позволяли не умереть от голода. Чего бы он только не отдал за холодную устрицу! Конечно, глупо мучить себя, но сознание рисовало раковины моллюсков так живо, словно он видел их наяву, совершенно отчетливо. Таким у него было зрение до того момента, когда погиб «Ястреб».
Он совершенно не помнил тот день. Просто знал, что раньше был сильным и здоровым, а теперь слаб, разбит и переполнен страданием. Когда Юлий пришел в себя и понял, что у него отняли часть памяти, ярость захлестнула его сознание. Левый глаз долго не видел, и он уже думал, что это навсегда, что он не сможет больше хорошо владеть мечом.
Светоний говорил когда-то, что одноглазые – плохие бойцы, и Юлий убедился в этом, промахиваясь мимо вещи, которую хотел взять. Одним глазом трудно оценить расстояние до предмета, и рука хватает пустоту. Теперь левый глаз видит, однако окружающее расплывается, и постоянно хочется протереть его. Он машинально поднял левую руку и тут же опустил – пользы не будет никакой.
Боль в голове нашла новую извилину, пробежала по ней, остановилась и постепенно сконцентрировалась в одной точке. Юлий надеялся, что там она свернется клубочком и успокоится. Не хотелось верить в страшную правду, но, похоже, теперь он обречен на приступы, при которых разум покидает тело. За месяц, проведенный в плену, молодой римлянин трижды перенес их. Боль в мозгу нарастает, потом взрывается ослепительной вспышкой – и наступает тьма… Приходишь в себя распростертым на полу, в собственном дерьме, с желтой пеной на губах, и хмурый Гадитик держит тебя обеими руками. Во время первого приступа Юлий чуть не откусил себе язык, и центурион сделал жгут из тряпок, чтобы в следующий раз вставить его между зубов.
На узкой лестнице, ведущей с палубы, послышались шаги, и изможденные узники повернули головы по направлению к двери. Должно быть, случилось что-то необычное, раз пираты решили нарушить унылое однообразие жизни пленников. Даже двое больных с усилием приподнялись, чтобы посмотреть, что произошло.
Появился капитан триремы, который по сравнению с отощавшими и грязными невольниками просто лучился здоровьем и чистотой. Достаточно рослый, он пригнулся, чтобы войти в камеру; следом за ним вступил пират с мечом и кинжалом в руке, охранявший хозяина.
Если бы не пульсирующая боль в голове, Юлий рассмеялся бы. Римляне обессилели от голода и неподвижности. Он поражался, как быстро одрябли мускулы без работы и упражнений. Кабера показывал им, как восстановить силы, но результата эти занятия пока не дали.
Капитан брезгливо фыркнул, заметив переполненное нечистотами ведро. Кожа на его лице загрубела от соленого морского ветра, вокруг глаз легли морщины – свидетели многолетних наблюдений за сверкающей поверхностью моря. Даже его одежда пахла соленой свежестью, и Юлию нестерпимо захотелось подняться на палубу и всей грудью вдохнуть свежий и чистый воздух моря.
– Мы достигли безопасного порта. Возможно, через полгода я получу выкуп и однажды ночью высажу вас на берег.
Пират помолчал, наблюдая за реакцией римлян. Услышав о свободе, те впились глазами в главаря пиратов.
– Нам надо обсудить деликатный вопрос – размер выкупа, – вежливым тоном продолжил капитан триремы. Очевидно, он получал удовольствие, унижая воинов, которые, будь у них силы, голыми руками разорвали бы его на клочки. – Выкуп не должен быть чрезмерно большим, иначе ваши близкие не смогут его выплатить. С другой стороны, вряд ли вы сообщите мне правдивые сведения о том, сколько ваша семья в состоянии дать. Вы меня понимаете?
– Мы понимаем тебя достаточно хорошо, – произнес Гадитик.
– Договоримся по-хорошему. Каждый из вас сообщит мне свое имя, чин, размеры состояния, а я решу, сколько он заплатит за свободу. В общем, похоже на игру.
Никто ему не ответил, но на лицах пленников ясно читалась бессильная злоба.
– Хорошо, тогда начнем.
Пират указал на Светония, который расчесывал тело, пытаясь унять нестерпимый зуд, вызванный укусами вшей.
– Светоний Правд, вахтенный офицер низшего чина. Моей семье нечем платить, – сообщил он дрожащим хриплым голосом.
Капитан, прищурившись, рассматривал Светония. По внешнему виду пленников нельзя было догадаться о размере состояния их семей. Юлий понимал, что пират просто издевается над ними, старается унизить, заставив торговаться по поводу выкупа. Но что им остается? Если родня не сможет или не захочет заплатить за освобождение, то последует быстрая расправа. Придется участвовать в предложенном фарсе.
– Я думаю, что за низший чин можно назначить выкуп в два таланта – пятьсот золотых монет.
Светоний сделал вид, что потрясен, хотя его семья могла легко заплатить и в десять раз большую сумму.
– Побойся богов, у них нет таких денег! – умоляющим голосом произнес он, чувствуя невероятное облегчение.
Пират пожал плечами.
– Проси богов, чтобы твои родичи их собрали, или отправишься за борт с цепью на ногах.
Светоний опустился на пол, изобразив отчаяние, но Юлий знал, что в уме он смеется над обманутым разбойником.
– А ты, центурион? Ты из богатой семьи? – спросил капитан.
Перед тем как ответить, Гадитик внимательно посмотрел на пирата.
– Нет, не из богатой, но какое это имеет значение для тебя? – процедил он и отвел взгляд.
– Думаю, что для центуриона, то есть такого же капитана, как и я, был бы оскорбителен выкуп меньше чем в двадцать талантов. Да, пусть будет двадцать талантов.
Казалось, Гадитик не слышал этих слов. Он сидел, опустив голову.
– Как тебя зовут? – спросил капитан у Юлия.
Цезарь почувствовал боль в левом виске и нарастающую ярость.
– Меня зовут Юлий Цезарь. Я командир отряда в двадцать воинов. И еще я глава состоятельного дома.
Римляне неодобрительно зашептались, а брови капитана полезли вверх. Юлий взглянул на Гадитика, и тот одобрительно кивнул.
– Глава дома! Для меня честь познакомиться с таким человеком, – ухмыляясь, сообщил капитан. – Вероятно, ты тоже в состоянии заплатить двадцать талантов.
– Пятьдесят, – ответил Юлий, выпрямляясь.
Капитан захлопал глазами, его развязность исчезла.
– Это же двенадцать тысяч золотых монет, – выдохнул он.
– Пятьдесят, – твердо повторил Юлий. – Когда я поймаю и убью тебя, верну эти деньги. Я далеко от дома, и они мне пригодятся.
Несмотря на боль в виске, он мстительно улыбнулся пирату.
Капитан быстро оправился от потрясения.
– Это тебе проломили голову? Должно быть, ты оставил мозги на палубе корабля… Я затребую пятьдесят, но если их не пришлют, то помни, что море достаточно глубоко, чтобы поглотить тебя.
– Оно недостаточно широко, чтобы ты смог от меня спрятаться, сын шлюхи, – возразил Юлий. – Твоих бандитов я пришпилю к крестам по всему побережью. Офицеров по доброте душевной просто удавлю. Даю тебе слово.
Римляне разразились хохотом и веселыми криками, а капитан побледнел от гнева. Казалось, сейчас он шагнет вперед и ударит Юлия, но пират совладал с собой и обвел смеющихся пленников злобным взглядом.
– Я назначу высокую цену за каждого из вас! Посмотрим, как вы тогда посмеетесь! – крикнул он и вместе с охранником вышел из камеры.
Последний тщательно запер решетку, посматривая на Юлия и качая головой от изумления.
Когда стихли шаги на лестнице, Светоний повернулся к Юлию.
– Глупец, зачем ты это сделал? Из-за твоей дурацкой гордости он разорит наши семьи!
Юлий пожал плечами.
– Он назначит выкуп, какой посчитает нужным, от наших слов ничего не зависит. Он все решил еще до прихода сюда. Хотя за меня он теперь потребует пятьдесят талантов.
– Цезарь прав, – вмешался Гадитик. – Бандит просто издевался над нами.
Внезапно он хохотнул.
– Пятьдесят! Вы видели его рожу? Ты настоящий римлянин, парень!
Центурион рассмеялся в полный голос, закашлялся, но продолжал улыбаться.
– Не следовало бесить его, – настаивал Светоний.
Двое из пленников были согласны с ним и недовольно ворчали.
– Он убил наших товарищей, погубил «Ястреб», а мы должны играть в его игры? Да я плюю на тебя после этого, – разозлился Юлий. – Я не шутил. Как только окажусь на свободе, поймаю этого мерзавца и убью. Даже если на это уйдут годы, он перед смертью увидит мое лицо.
Светоний хотел броситься на Юлия, но Пелита схватил его и прижал к стене.
– Сядь и успокойся, идиот! Не хватало еще передраться друг с другом, к тому же он едва оправился от ран.
Светоний покорился и затих, насупившись. Юлий о чем-то задумался, массируя зажившее запястье и глядя на больных, которые лежали на сырой подстилке из прелой соломы. Их била лихорадка.
– Это место нас убьет, – произнес он.
Пелита кивнул.
– Верхние ступеньки сторожат два человека. Мимо них надо как-то пройти. Может, стоит попробовать, пока мы в порту?
– Может, и стоит, – ответил Юлий. – Но они очень осторожны. Даже если мы вырвем дверные петли, люк над лестницей запирают сверху, и изнутри его не открыть. Если мы начнем ломать его, наверху тут же соберется толпа этих разбойников.
– Можно использовать голову Светония, – предложил Пелита. – Несколько хороших ударов – и путь наверх открыт.
Они с Юлием рассмеялись.
На следующий день умер один из больных. Капитан разрешил Кабере вытащить тело из камеры и без всяких церемоний бросить за борт. Некоторые из пленников были близки к полному отчаянию.