ГЛАВА 39
Светоний облокотился на изгородь, проходившую по кромке леса. Издали он наблюдал, как рабы отца неторопливо выкапывают столбы и разбирают забор, от которого через несколько часов не останется и следа.
Светоний, нахмурившись, опустил голову на руки. Он мечтал построить на земле Цезаря красивый дом, поднимающийся на холме выше деревьев, хотел, чтобы в этом доме был балкон, на котором в теплый вечер можно было бы посидеть с чашей охлажденного вина… Неожиданно отец потерял влияние в сенате, и все мечты превратились в прах.
Отрывая щепку от жерди, молодой человек вспоминал о множестве мелких унижений, которые перенес от Юлия, когда они были в плену и воевали с Волками в Греции. Он уверял себя, что, не окажись там Цезаря, то остальные воспринимали бы его более благожелательно – возможно, даже признали бы своим командиром. И он мог передать тело Митридата легату Лепиду, а потом разделить с ним трапезу, а не бежал бы со всех ног в порт от этого достойного человека. И тогда сенат назвал бы трибуном его, Светония, чтобы отец гордился сыном…
Вместо этого он не получил ничего, кроме выкупа, который принадлежит его отцу, да нескольких шрамов, которые можно рассматривать как награду за все, что Светоний перенес. Цезарь увел Волков на север, лестью убедив солдат последовать за ним, а он остался, лишенный даже скромного удовольствия видеть свой дом построенным.
Внезапно разозлившись, молодой человек оторвал щепку и сморщился, поцарапав кожу на руке. Он хотел пойти на север с каким-нибудь из шести легионов, но ни один из легатов не пожелал взять его. Понятно, кто постарался, распространяя гнусные слухи. Светоний знал, что отец мог попросить за сына, чтобы его приняли в армию, но старик, едва начав, бросил это дело. Даже здесь, в тишине леса, в душе Светония кипел гнев от такого унизительного отношения к нему.
Какое-то движение привлекло его внимание, и он поднял голову, чтобы посмотреть, что случилось. Светоний почти надеялся, что кто-то из рабов увиливает от работы. Порка, которую он задаст бездельнику, хоть как-то нарушит сонное состояние, уже порядком надоевшее ему. Когда наступал момент наказания этих лентяев, кровь живее бежала по его венам. Светоний знал, что рабы боятся его, и считал, что это правильно.
Он уже набрал в грудь воздуха, чтобы гаркнуть и призвать негодяев к порядку, но замер. Сквозь густой подлесок по другую сторону ограды пробирались, стараясь остаться незамеченными, какие-то люди. Вовсе не рабы отца. Очень медленно Светоний снова опустил голову на руки и молча следил, как они, не заметив его, прошли совсем близко.
Сердце молодого человека неожиданно забилось от страха, к щекам прилила кровь, и он даже дышать постарался неслышно. Его не заметили, но было в этом происшествии что-то не так. Трое мужчин двигались рядом, четвертый – на некотором расстоянии сзади.
Светоний едва не выпрямился, когда они прошли мимо, и только неведомое внутреннее чувство велело ему оставаться неподвижным, пока чужаки не скроются за деревьями. И тут появился еще один незнакомец, который двигался очень осторожно. Как и остальные, он был одет в грубую одежду темного цвета и легко перескакивал через поваленные деревья, не производя шума, что выдавало в нем опытного охотника.
Молодой человек видел, что он тоже вооружен, и вдруг испугался, что чужак заметит его. Ему захотелось убежать или позвать на помощь рабов. В голове пронеслись воображаемые картины мятежа на севере, и он с ужасом и очень живо представил себе, как неизвестные набрасываются на него с ножами. Светоний видел очень много смертей, и ему легко было вообразить, что сделают с ним эти звери. Меч висел на боку, но его руки остались неподвижны.
Он не дышал, пока последний чужак проходил мимо. Казалось, неизвестный почувствовал взгляд и остановился, всматриваясь в окружающие заросли. Светония он не увидел; немного погодя расслабился и двинулся дальше.
Вскоре незнакомец бесследно исчез, как и его товарищи.
Все еще не смея пошевелиться, Светоний сделал медленный вздох. Чужаки направлялись к поместью Юлия, и, когда он понял это, в глазах его засветилась жестокость. Пусть Цезарь владеет землей, по которой ходят подобные люди. Он не станет о них рассказывать. Пусть боги рассудят, кто прав.
Почувствовав, что горькие мысли и боль унижения почти оставили его, Светоний выпрямился. Кто бы ни были эти охотники, он желал им удачи, когда шагал к рабам, разбиравшим забор.
Молодой человек велел им собрать инструменты и возвращаться в поместье отца. Он решил в течение ближайших дней держаться подальше от леса.
Рабы заметили, что сын господина в хорошем настроении, и переглянулись, гадая, какая гадость могла его развеселить.
Взвалив на плечи инструменты, они направились домой.
Юлий выбился из сил и, споткнувшись о случайный камень, негромко выругался. Он знал, что если упадет, то может и не подняться, и тогда его бросят на дороге.
Римляне не могли остановиться, потому что армия рабов шла впереди них, двигаясь в сторону Аримина. Мятежники покинули равнину, на которой произошло сражение, ночью, поэтому на полдня опережали легионы. Помпей отдал приказ догнать бунтовщиков. За семь дней отставание не сократилось, потому что измотанные битвой легионеры преследовали относительно свежего противника.
Юлий понимал, что они могут потерять много солдат, но если рабы пойдут на юг, Рим станет беззащитным.
Глазами Цезарь упирался в спину легионера, шагающего перед ним. Он смотрел в эту спину целый день и знал каждую мельчайшую деталь – от спутанных седых волос, выглядывавших из-под шлема, до кровяных волдырей на лодыжках, которые лопались, пачкая кожу пятнами крови. Впереди кто-то мочился на ходу, оставляя на пыльной дороге темный след. Юлий равнодушно наступал на него, размышляя, когда же ему самому станет невмоготу.
Шагавший рядом Брут откашлялся и сплюнул. От былой энергии не осталось и следа. Он горбился под тяжестью своей поклажи, и Юлий знал, что кожа у него на плечах содрана. По вечерам Брут втирал в нее жир, предназначенный для приготовления пищи, и стоически ждал, когда образуются мозоли.
Они не разговаривали с самого рассвета, сберегая силы, которых и так почти не осталось после битвы, и думали только о том, чтобы не упасть, как и большая часть остальных легионеров. Солдаты шагали, тяжело дыша через рот, пошатываясь на ходу; смысл жизни для них сжался до размеров точки, расположенной где-то впереди на дороге. Часто, когда горны трубили привал, солдат ударялся в идущего впереди и словно выходил из спячки, когда его ругали или одаривали тумаком.
На ходу Юлий и Брут жевали черствый хлеб и мясо, которые разносили вдоль колонны, не останавливая ее. Слюны не было, проглотить пережеванное удавалось с большим трудом. Упал еще один солдат, и оба подумали, что и они могут остаться на дороге.
Если Спартак хотел измотать противника, то ничего лучше придумать не мог. Кроме того, все знали, что впереди их ждет еще одна битва на местности, которую выберут гладиаторы. Но остановить легионы могла только смерть.
Кабера прочистил горло от пыли, громко откашлявшись. Юлий смотрел на старика, поражаясь тому, что тот не упал, подобно другим пожилым ветеранам. Скудное питание и долгие мили пути практически лишили лекаря плоти, и выглядел он как скелет. Щеки ввалились и почернели, от смешливой болтливости ничего не осталось. Так же, как Брут и Рений, он не произнес ни слова с того момента, когда усталые помощники центурионов, колотя своими палками без разбора и солдат, и офицеров, подняли их среди ночи, чтобы догонять Спартака.
Ночью им позволяли поспать всего четыре часа. Помпей знал, что может увидеть Аримин в огне, но у рабов не будет достаточно времени, потому что легионы дышали им в спину. Нельзя допустить, чтобы Спартак перегруппировал свои войска. Если потребуется, они будут гнать его до самого моря.
Цезарь понимал, что солдаты Перворожденного смотрят на него, и старался высоко держать голову, хотя это давалось с трудом. Легион Лепида шагал в колонне вместе с ними, но чувствовали себя люди по-разному. Перворожденный не дрогнул, а воины Лепида знали, что за позорное бегство их еще ждет расплата. В глазах солдат метался страх, подтачивающий волю, и шли они, повесив голову от осознания собственной вины и отчаяния. Ни Юлий, ни Брут ничего не могли для них сделать. Смерть Лепида лишь отчасти оправдывала их вину в паническом бегстве.
Трубы зазвучали, когда они достигли расположения своего старого лагеря. До привала оставалось два часа, но, очевидно, Помпей решил использовать укрепление, которое они построили раньше, потому что здесь требовалось лишь немного подсыпать валы.
Вступив в лагерь, солдаты попадали, где кто стоял. Некоторые так устали, что не могли снять поклажу. Товарищи помогли друг другу расстегнуть ремни, из мешков доставали заметно уменьшившиеся рационы и передавали по цепочке поварам, которые раскладывали костры на старых пепелищах. Людям хотелось спать, но сначала необходимо было подкрепиться. Кашу с сушеным мясом разогревали в котлах и как можно скорее раздавали. Легионеры равнодушно набивали рты пищей, потом раскатывали тонкие походные одеяла и валились на них.
Юлий только что доел кашу и облизывал пальцы, стараясь не оставить на них ни капли пищи, в которой так отчаянно нуждался его организм. Неожиданно прозвучал предупредительный сигнал. К месту расположения воинов Цезаря подъезжали Помпей и Красс.
Юлий вскочил на ноги и пнул Брута, который уже засыпал, свернувшись на своем одеяле. Рений открыл глаз, зарычал и, помогая себе единственной рукой, принял сидячее положение.
– Встать! Поднять людей. Центурион, построить Перворожденный манипулами для проверки. Быстро!..
Цезарь наблюдал, как ошеломленные воины с трудом поднимаются с земли, и ненавидел себя. Некоторые, успевшие уснуть, стояли, пошатываясь, безвольно опустив руки, не в состоянии понять, что происходит. Центурионы угрозами и толчками построили людей в некое подобие манипул. Никто не жаловался и не ругался: у солдат не осталось ни сил, ни воли воспротивиться тому, что с ними делают. Люди стояли там, куда их поставили, и ждали, когда им снова позволят уснуть.
Помпей с Крассом подъехали к Юлию и спешились. Оба выглядели гораздо свежее легионеров, стоявших перед ними, но была в их лицах какая-то мрачная решимость, заставившая воинов Лепида почувствовать угрозу. Солдаты начали обмениваться встревоженными взглядами. Помпей шагнул к Юлию, и тот отсалютовал.
– Перворожденный построен, – доложил он.
– Я приехал сюда по поводу других солдат, находящихся под твоим началом, Цезарь, – ответил Помпей. – Прикажи Перворожденному отдыхать, а людям Лепида построиться шеренгами.
Юлий отдал необходимые распоряжения, и они втроем наблюдали, как быстро строятся легионеры. Даже после потерь, понесенных на поле боя и во время бегства, в легионе Лепида оставалось более трех тысяч человек. Некоторые были ранены, но солдаты с наиболее тяжелыми ранами остались на дороге, потеряв силы на марше.
Помпей сел на коня, чтобы обратиться к легионерам, но перед тем, как начать, склонился к Юлию и тихо предупредил:
– Не вмешивайся, Цезарь. Решение принято.
Юлий бесстрастно взглянул на полководца и кивнул. Помпей и Красс тронули лошадей и бок о бок подъехали к передней шеренге построенного легиона.
– Центурионам выйти вперед! – гаркнул Помпей. Потом поднял голову, чтобы его голос разносился как можно дальше. – На ваш легион легло пятно позора, которое необходимо смыть. Не может быть прощения трусости. Вот какое наказание вы понесете. Центурионы отсчитают каждого десятого солдата в шеренге, и эти солдаты умрут от рук своих товарищей. Вы убьете их не мечами, а забьете до смерти кулаками и палками. Вы прольете кровь своих друзей и никогда не забудете об этом. Каждый десятый из вас сегодня умрет. Центурионы, начинайте расчет.
Юлий в ужасе смотрел, как центурионы, шагая вдоль шеренги, выкрикивали порядковый номер воинов. Люди сжимались от страха, потом облегченно вздыхали, когда офицер останавливался перед несчастным, стоявшим рядом с ними, и клал ему руку на плечо. Кто-то кричал, но лица полководцев оставались неумолимыми. Красс и Помпей наблюдали за происходящим с холодным презрением.
Потребовался почти час, чтобы отобрать из легиона почти три сотни обреченных на смерть. Людей вывели из шеренг и сбили в отдельную группу. Некоторые рыдали, но большая часть несчастных тупо смотрела под ноги. Солдаты еще не поняли, что случилось, почему именно они должны умереть.
– Запомните это!.. – крикнул Помпей. – Вы побежали под натиском рабов, от которых не бегал ни один легион за всю историю Рима. Положите мечи и исполните то, что должно.
Шеренги распались; каждого смертника окружили девять друзей и братьев. Юлий услышал, что один из них попросил прощения перед тем, как нанести первый удар. Ничего ужаснее Юлий в жизни своей не видел. Хотя у помощников центурионов были палки, простые солдаты располагали лишь кулаками, чтобы мозжить лица и ломать ребра людей, которых они знали годами. Некоторые били и всхлипывали, кривя лица, как обиженные дети, но ни один не уклонился от экзекуции.
Казнь заняла много времени. Кто-то из несчастных умер быстро – им сломали гортани, из других жизнь уходить не хотела, и они дергались на земле, вопили, а крики страданий сливались в сводящий с ума хор, заставивший содрогнуться Брута, который не мог оторвать глаз от людей с окровавленными руками, остервенело избивающих своих товарищей. Марк покачал головой, словно не верил тому, что видел, потом с отвращением отвел взгляд в сторону и заметил Рения, стоявшего неподвижно с побелевшим лицом.
– Никогда не думал, что увижу подобное еще раз, – пробормотал старый воин. – Я считал, что децимация давным-давно умерла.
– Она умерла, – холодно заметил Юлий. – Но, похоже, Помпей возродил ее.
Цирон наблюдал за избиением с ужасом, опустив плечи. Он вопросительно посмотрел на Цезаря, но тому нечего было сказать солдату.
Юлий видел, как легионеры нанесли последние удары и центурионы проверили каждое тело. Люди снова построились в шеренги, едва волоча ноги и теряя остатки сил. Перед ними в окровавленной траве лежали трупы товарищей, и многие из живых, забрызганные их кровью, стояли, низко опустив головы от горя.
– Если бы мы были в Риме, я велел бы распустить вас и запретил носить оружие, – прокричал Помпей в страшной тишине. – Но обстоятельства складываются так, что легион еще можно спасти.
Он посмотрел на Красса, и главнокомандующий шевельнулся. Юлий неожиданно помрачнел. Если Помпей предоставляет слово Крассу, значит, сейчас будет сказано нечто требующее подтверждения со стороны главнокомандующего, назначенного сенатом. Как бы полководцы ни хитрили, только он имеет соответствующие полномочия. Красс откашлялся и обратился к солдатам:
– Дабы смыть позор с воинов легиона Лепида, приказываю сформировать новый легион. Вы присоединитесь к Перворожденному и заново напишите свою историю. Ваши знамена приказываю уничтожить. Вы получите новое имя, не запятнанное позором. Командиром легиона назначаю Гая Юлия Цезаря. Все сказанное мной произнесено от имени сената.
Красс повернул коня и подъехал к Юлию, гневно смотревшему на него.
– Значит, они станут солдатами Перворожденного? – резко спросил молодой легат.
Красс покачал головой.
– Я знаю, чего тебе хочется, Юлий, но это единственный выход. Сейчас они просто чужаки, воюющие под твоим началом. Новое название расчистит будущее для них… и для тебя. В этом мы с Помпеем согласны. Подчинись приказу. Сегодня Перворожденный живет последний день.
Какое-то время Цезарь от злости не мог вымолвить ни слова, а Красс пристально смотрел на него, ожидая ответа.
Юлий понимал, чего они хотят добиться, но память его переполняли мысли о Марии. Словно угадав это, Красс наклонился и сказал тихо, чтобы не услышали другие:
– Твой дядя понял бы нас, Юлий. Будь уверен.
Цезарь сжал зубы и твердо кивнул, боясь сказать лишнее. Он слишком многим обязан этому человеку.
Красс облегченно выпрямился.
– Для нового легиона необходимо название. Помпей считает, что подойдет…
– Нет, – быстро сказал Юлий. – У меня есть для них имя.
От удивления Красс поднял брови, а Цезарь обошел его коня, встал перед покрытыми кровью людьми, которыми ему предстояло командовать, и набрал в грудь побольше воздуха, чтобы каждый солдат из этого множества услышал его:
– Я приму присягу, если вы захотите ее принести. Я помню, что вы не покинули поле боя, а сумели сплотиться, когда я попросил вас об этом, хотя Лепид и погиб. – Он посмотрел на трупы, лежавшие перед строем. – Цена за позор уплачена, и мы после сегодняшнего дня не станем о нем упоминать. Но забывать не должны.
Наступила полная, пугающая тишина; в воздухе пахло кровью.
– Вы отмечены смертью каждого десятого солдата. Я называю вас Десятым легионом, чтобы вы не забыли уплаченную цену и никогда не бежали от врага.
Краем глаза Юлий увидел, что Красс скривился, услышав название легиона, но он с самого начала знал, что сделал правильный выбор. Это имя поможет воинам пересилить страх и боль, когда у остальных не останется сил для борьбы.
– Перворожденный! Слушай последний приказ. Встаньте в строй со своими братьями. Посмотрите в их лица, услышьте их имена. И запомните: когда враг узнает, что против него стоит Десятый, он должен бояться, потому что этот легион оплатил свой долг кровью.
Пока легионеры строились, Цезарь направился к Крассу с Помпеем. Оба военачальника рассматривали его с осторожным интересом.
– Ты говорил с ними… хорошо, Юлий, – произнес Помпей.
Он слегка покачал головой, наблюдая, как солдаты Перворожденного вливаются в ряды легиона, понесшего наказание.
Помпей ожидал, что ради сохранения легиона Мария Цезарь воспротивится приказу, и приготовился принудить его к исполнению. Тот факт, что молодой командир сумел принять распоряжение, исполнить его и даже обратить в свою пользу, поразил полководца. Помпей начинал понимать, почему этому человеку удалось так успешно действовать против Митридата в Греции и еще раньше – против пиратов. Кажется, он знал, что нужно говорить, и понимал, что слова могут ранить больнее мечей.
– Я хотел бы удлинить привал перед тем, как двинуться дальше. Это даст мне возможность поговорить с людьми, а им – закончить с ужином и немного поспать.
Помпей боролся с искушением отказать в просьбе. Дело было не только в необходимости преследования рабов. Внутренний голос подсказывал ему не идти на уступки молодому командиру, слова которого доходят прямо до сердца солдат и помогают им преодолевать отчаяние. Однако Помпей смягчился. Если Цезарь взялся за восстановление доброго имени целого легиона, надо оказать ему поддержку.
– Можешь сказать им, Юлий, что по твоей просьбе я даю два часа дополнительного отдыха. На закате будьте готовы к маршу.
– Благодарю. Как только мы покончим с мятежом, я позабочусь о новых щитах и доспехах.
Помпей рассеянно кивнул, потом жестом пригласил Красса ехать к палатке главнокомандующего.
Юлий с непроницаемым лицом смотрел им вслед. Обернувшись, он увидел Брута и Каберу. В лице лекаря читалось нечто напоминавшее о прошлой жизни.
Цезарь скупо улыбнулся.
– Брут, скажи им: пусть садятся и доедают, а потом я хочу поговорить с возможно большим количеством людей, пока все не заснут. Марий захотел бы узнать их имена. И я хочу.
– Как больно знать, что Перворожденный потерян навсегда, – пробормотал Брут.
Юлий покачал головой.
– Он не потерян. Название сохранится в списках сената. Я об этом позабочусь. Хоть это и причиняет боль, однако Помпей с Крассом правы – людям надо дать возможность начать все заново. Пойдемте, друзья, прогуляемся по Десятому. Пора расставаться с прошлым.
Над Аримином плавали облака дыма. Армия рабов прошла по городу подобно саранче, забирая все, что можно съесть, угоняя овец и коров, которых погонят перед войском.
Пока горожане отсиживались в забаррикадированных домах, войско Спартака шло по пустынным улицам, отбрасывая на мостовую недлинные тени послеполуденного солнца. Мятежники подожгли склады с зерном и обезлюдевшие рынки, надеясь, что преследователи задержатся, пытаясь потушить пожары, прежде чем возобновить погоню. Легионы висели у них на плечах, и каждый выигранный час имел для мятежников жизненное значение.
Стража, охранявшая городское казнохранилище, бежала, и Спартак велел грузить золото на мулов, чтобы увезти его с собой на юг. Когда гладиаторы увидели сундуки с монетами, вырученными торговцами за зерно, мечта о флоте, увозящем их к свободе, начала обретать черты реальности.
Однако в порту кораблей они не обнаружили. Суда вышли в открытое море, и с верхних палуб матросы наблюдали за ордой мятежников, расхищавших достояние их города, объятого пламенем. Они стояли молча и просто смотрели на Аримин, задыхающийся от дыма и пепла.
Спартак подошел к причалу и посмотрел на суда и тех, кто являлся свидетелем гибели города.
– Посмотри, сколько их там, Крикс. У нас достаточно золота, чтобы оплатить перевозку всех наших людей.
– Эти торгаши не захотят помочь, – ответил Крикс. – Надо обратиться к пиратам. О боги, у них вполне достаточно кораблей, да и плюнуть Риму в лицо лишний раз они не упустят возможности.
– Но как с ними договориться? Мы должны послать гонцов в каждый порт. Должен же быть какой-то способ на них выйти.
Спартак старался разглядеть лица тех, кто наблюдал за ним с судов. Если удастся договориться с врагами Рима, то не все еще потеряно.
К ним подошел Антонид и насмешливо посмотрел на корабли, качавшиеся на волнах.
– Храбрые римские граждане прячутся от нас, как дети, – презрительно произнес он.
Спартак, уставший от желчных замечаний римлянина, только пожал плечами.
– Шестьдесят или семьдесят таких кораблей, и мы навсегда покинем владения Рима. Мне кажется, что будет справедливо, если мы купим флот за их же золото.
Антонид с интересом посмотрел на двух гладиаторов. Оказавшись в порту, он хотел бежать – снять доспехи и присоединиться к толпе людей, которая уходила из города, захваченного рабами. Потом Антонид узнал о золоте, захваченном в городской казне. Можно купить поместье в Испании или большую ферму в Африке. Есть еще места, где вполне можно спрятаться человеку, не желающему встречаться с властью.
Антонид решил, что если он останется, то доверие к нему возрастет, и тогда появится дополнительный, столь необходимый ему шанс. Простит ли его Помпей, если он принесет голову Спартака? Антонид помрачнел. Нет, он уже стоял один раз перед судом Рима, с него достаточно. Лучше бежать туда, где все можно начать сначала.
Спартак повернулся спиной к морю.
– Мы отправим гонцов в каждый порт, снабдив деньгами в подтверждение наших обещаний. Поговори с людьми, Крикс. Кто-то должен знать, как связаться с пиратами. Расскажи братьям о наших планах. Это укрепит их волю в пути на юг.
– Значит, мы идем на юг, на Рим? – быстро спросил Антонид.
Лицо гладиатора исказил приступ ярости, и Антонид отшатнулся от вождя восставших.
– Нам не следовало отходить от горных проходов, но теперь мы должны опережать врага. Мы измотаем ублюдков, которые идут по нашему следу. Помни о тех, кто годами от рассвета до заката гнул спину в полях, создавая их богатство. Посмотрим, что будет к тому моменту, когда мы подойдем к стенам их любимого города.
С ненавистью произнося эти слова, Спартак смотрел на запад, на заходящее солнце, и глаза его отсвечивали золотом, когда он воображал легионы, преследующие его. И столько ярости было в лице предводителя рабов, что Антонид поспешил отвести взгляд в сторону.