ГЛАВА 38
Легионы вышли из лагеря и построились в боевые порядки за два часа до рассвета.
Как только рассвело, протяжно зазвучали трубы, и гигантские прямоугольники, составленные из центурий и манипул, двинулись вперед, стряхивая с себя утренний озноб и оцепенелость.
Армия Спартака стояла неподвижно и, казалось, заполняла всю равнину до самого горизонта. Плотный дерн заглушал топот сандалий: легионеры плечом к плечу шагали навстречу тому мгновению, когда тишина сменится ревущим хаосом.
Позади линии легионов были установлены метательные орудия. С огромного расстояния они могли посылать в неприятеля камни, ядра и стрелы, массой равные весу трех мужчин. Обслуга суетилась вокруг машин, покрикивая и натягивая толстые канаты из конского волоса.
По бокам от Юлия шли Брут и Цирон, в одном шаге сзади – Рений. Для рекрутов Катона было бы чистым самоубийством покушаться на жизнь Цезаря, но все же трое мужчин вокруг него постоянно были начеку.
Для Каберы здесь места не оказалось – он остался в лагере с обозниками, и никто не обратил внимания на его причитания. Юлий был с ним тверд. Даже если бы старику позволили надеть доспехи и дали меч, он, не имея опыта сражений в боевых порядках, только нарушал бы стройность рядов римского войска.
Шагая в глубине строя, в восьмой шеренге за тяжеловооруженными гастатами, они вчетвером являлись как бы центром ядра, образованного лучшими солдатами Перворожденного. Это были солдаты, которых Рений тренировал и гонял без устали именно для такого дня. Ни одного из людей Катона в ударных шеренгах не было.
Хотя многим не терпелось броситься в битву, легионеры соблюдали темп, который задавала передовая шеренга. Люди шагали, сжимая зубы и оставляя позади все, чем жили до сегодняшнего дня. Склонность к насилию и умение убивать, сдерживаемые в городах, выходили наружу, и некоторые воины с трудом сдерживали радостный смех, чувствуя, как их начинает наполнять ощущение странной свободы.
Прозвучал сигнал остановиться, и через мгновение воздух разорвал свист метательных снарядов. Огромные деревянные ковши, освободившись от пут, отправили в полет камни и огромные стрелы. Рабы не могли уклониться от смертоносного града, и тела сотен мятежников превратились в лохмотья окровавленной плоти. Обслуга вновь принялась заряжать баллисты и катапульты. Облизывая пересохшие губы, Помпей ждал, чтобы подать сигнал.
После третьего залпа раздался приказ продолжать движение. Перед тем как противники сойдутся, будет произведен еще один, последний залп через головы легионов.
Пока армии сближались, солдаты стряхивали с себя мягкую кожу цивилизованных людей, оставляя только воинскую дисциплину, не позволяющую растущему стремлению убивать нарушать боевой порядок легиона. Через головы и плечи своих товарищей римляне видели глаза врагов, ожидавших их, – темной массы людей, которые пришли, чтобы испытать силу последних защитников Рима. Некоторые из восставших были вооружены гладиями, другие – топорами, косами и длинными мечами, найденными в казармах легиона в Мутине. Широкие кровавые дорожки на земле обозначали места, куда угодили камни онагров, но бреши быстро заполнились воинами из задних рядов.
Юлий обнаружил, что задыхается от возбуждения и страха – как и люди, окружающие его. Пульсация крови отдавалась в ушах, наполняя тело силой и бесшабашной удалью. Некоторые солдаты от прилива энергии и едва сдерживаемого возбуждения вскрикивали.
– Держать строй, Перворожденный!.. – крикнул Цезарь, чувствуя непреодолимое желание броситься вперед.
Он видел, что Брута тоже охватило странное веселье. Так бывает, когда шагаешь на сближение с врагом и каждая секунда перед первым столкновением, перед первой болью кажется длиннее, чем вся предыдущая жизнь.
Словно сотня лет прошла, пока они шли по равнине, и вдруг тишину пронзил незнакомый звук – с резким хакающим выкриком две передние шеренги метнули в противника дротики. В воздухе потемнело, и легионеры рванулись вперед, пока передние ряды рабов падали, пораженные их копьями.
С оглушительным воем мятежники бросились навстречу римлянам. В страшном грохоте столкновения потонули все остальные звуки. Передовая шеренга легионеров была прикрыта тяжелыми римскими щитами, и после первого же удара сотни рабов оказались сбитыми с ног. Потом заработали мечи, обильно хлынула кровь, и вскоре все бойцы в передних рядах обильно покрылись ею. Кровь струилась по лицам и рукам, а мечи рубили тела и забирали жизни людей, оказавшихся перед римлянами.
Брут стоял справа от Юлия, и он мог наносить удары из-за щита друга, в то время как Цирон прикрывал его слева. Только железная дисциплина удерживала шеренги в нескольких футах от передовой линии, и они просто наблюдали за бойней, происходившей у них перед глазами. Во все стороны летели крупные капли крови – гастаты прорубались сквозь массу рабов. Неутомимый Цирон уничтожал всякого, кто становился на его пути. Цезарь и Брут шагали вперед, на ходу погружая мечи в тела упавших. К тому времени, когда по трупам пройдут последние шеренги, от тел останутся только белые кости и изможденная плоть – каждый солдат окровавит о них свой гладий.
Гастаты являлись становым хребтом армии. Эти солдаты служили в легионах уже более десяти лет и имели значительный боевой опыт. Они не знали страха, но немного позже Юлий почувствовал изменение в темпе продвижения вперед. Он замедлялся. Даже гастаты устали биться против такого сонмища врагов. Воины начали падать, и из задних шеренг все чаще выходили солдаты, чтобы заполнить бреши, образующиеся в передовой линии. Они перешагивали через корчащиеся тела людей, которых называли друзьями, и становились на их место.
Рений тоже шагнул вперед. Щит был закреплен на его теле с помощью широких ремней с прочными застежками. Он убивал одним ударом, принимал чужие мечи щитом и контратаковал снова и снова. Щит гремел и трещал под натиском врага, но пока держался.
Горнисты несколько раз протрубили тройной сигнал, и по всей линии римского войска прокатилась волна, потому что манипулы с невиданной в мире организованностью пришли в движение. Гастаты, поднявшие щиты, постепенно отступили в интервалы между манипулами, а на их место выдвинулись триарии. Гастаты устали и тяжело дышали, но их еще наполняла дикая радость битвы, и они что-то ободряюще кричали ветеранам, прослужившим по двадцать и больше лет и идущим сейчас занять их место. Триарии считались лучшими воинами легионов, но в Перворожденном их была всего лишь горстка, которая растворилась во множестве рекрутов Катона. Рабы рванулись вперед, и Перворожденный понес большие потери – новобранцы погибали гораздо быстрее, чем бывалые солдаты. Рений выровнял ряды легиона, чтобы он мог сражаться и продолжать движение вперед.
И опять римляне шагали по телам павших. Другого пути не существовало, невозможно было свернуть в сторону и отступить. Они шли к залитой кровью полосе, которую представлял собой передний край битвы. Триарии, лучшие из легионеров, достигли полного расцвета силы мужчин. Их семьей был легион, в котором они служили.
Вскоре они оказались сплошь забрызганы кровью, как и гастаты перед ними.
Цезарь стоял в пятой шеренге, в окружении воинов Перворожденного, готовых к атаке. Руки и мечи дрожали от нетерпения; солдаты находились так близко от схватки, что брызги крови окропляли их снова и снова, подобно дождю, и стекали по блестящему металлу доспехов.
Некоторые армии ломались на гастатах; другие бежали, когда появлялись триарии и сокрушали их волю к победе. С момента вступления в сражение на всем протяжении линии боя триарии уже срубили тысячи мятежников и, переступив через их тела, пошли дальше, но то были всего лишь передовые отряды армии Спартака, и вскоре все поняли, что ветеранов придется сменять. Когда солдаты увидели, что это неизбежно, пришлось укрепиться духом даже слабейшим. Манипулы приготовились занять место триариев на переднем крае.
– Перворожденный, вторые копья!.. – приказал Юлий, выкрикнув это распоряжение вправо и влево.
Моментально легионеры задних рядов метнули дротики, и те, мелькнув, исчезли в массе мятежников. Легионеры на протяжении всего фронта легиона повторили это действие, и крики, донесшиеся со стороны вражеской армии, подтвердили, что залп был произведен не напрасно.
Цезарь приподнялся на носках, чтобы увидеть, что делается на флангах. В сражениях подобного масштаба конница должна предупреждать окружение превосходящими силами противника. Юлий увидел, что линия армии Спартака прогибается под напором римлян, и в голове мелькнуло далекое воспоминание о классной комнате и уроке, посвященном походам Александра. Большая римская армия может быть проглочена и переварена, если ее фланги не выдержат.
Даже беглый взгляд позволил заметить изменение слева. Цезарь увидел, что шеренги легиона Лепида дрогнули, расступились, и в брешь хлынули враги. На таком расстоянии Юлий не рассмотрел деталей; он выругался, повернулся к Бруту и спросил:
– Марк, ты можешь разглядеть, что там творится у Лепида? Кажется, противник прорвался. Посмотри, они держатся?..
Брут поднялся на носки и вытянул шею.
– Линия прорвана, – в ужасе сообщил он. – О боги, кажется, они бегут!..
Цезарь замедлил шаг, и его чуть не сбил с ног шагающий сзади солдат. Он посмотрел на передний край, проходивший в четырех шеренгах от него. Триарии уничтожили рабов и не выглядели усталыми.
Юлий лихорадочно размышлял, и страх закрадывался в его душу. Если двинуть Перворожденный на поддержку левого фланга, как он обещал Помпею, то триарии останутся без прикрытия, в крайне уязвимом положении. Если линия ветеранов истончится и ее прорвут, а подкреплений рядом не будет, то в бреши хлынут враги, которые расколют римское войско и примутся уничтожать его по частям, пока не перебьют всех легионеров.
Цезарь колебался, наблюдая, как левый фланг начинает рассыпаться. Участок прорыва расширился, и некоторые воины Лепида, поворачиваясь спиной, бросались в бегство. Паника распространялась, как чума, потому что бегущие врывались в задние шеренги, вносили сумятицу и заражали солдат своим страхом.
И Юлий решился.
– Перворожденный! Поворот налево, бегом на фланг!
Как и прежде, он повторил приказ еще дважды, и триарии на переднем крае услышали его, хоть и не могли обернуться. Теперь легионеры знали, что позади них нет никого, и обречены были отчаянно сражаться, пока не подойдут подкрепления.
Воины Перворожденного быстро двинулись вдоль переднего края; замешкались всего несколько солдат, не расслышавших приказа. Опасно было совершать подобный маневр в разгар битвы, но Цезарь понимал, что необходимо поддержать легион Лепида, пока весь левый фланг римской армии не рухнул. Юлий бежал вместе с остальными, перепрыгивая через трупы и выкрикивая приказы не отставать и двигаться быстрее. Оставались считанные мгновения на то, чтобы предотвратить катастрофу.
Первым успел Брут. Щитом он сбил на землю убегающего легионера. Юлий и Цирон встали по бокам от Марка, и вместе они образовали ядро, вокруг которого с угрюмыми лицами встали солдаты Перворожденного. Бегущим воинам Лепида предстояло преодолеть ее, чтобы покинуть поле боя. Рений в давке потерялся и находился сейчас где-то в задних рядах.
– Мечи на изготовку!.. – взревел Юлий. Его лицо превратилось в маску гнева. – Ни один солдат не минует этой линии живым! Покажем Лепиду, кто мы такие!..
Толпы бегущих паникеров вынуждены были останавливаться перед шеренгами Перворожденного, преградившими путь к отступлению. Люди поняли, что их готовы перебить свои же, и панический огонь в глазах начал затухать. Солдаты Юлия без колебаний умертвили бы дезертиров. Они понимали, что если легион Лепида оголит фланг, то погибнет вся армия.
Через несколько секунд беспорядочная толпа, некогда бывшая легионом, начала организовываться. Центурионы и их помощники, нанося удары мечами плашмя и колотя толстыми дубовыми палками, строили людей в боевой порядок.
Закончить построение они успели как раз вовремя.
В армии рабов почуяли ослабление противника; раздались повелительные крики, и сотни мятежников бросились вперед, чтобы развить успех. Цезарь ходил вдоль шеренг Перворожденного, напоминая солдатам, что необходимо заслонить бреши и выстоять, если люди Лепида побегут снова. Он знал, что дезертиры едва оправились от паники, но не избавились от пережитого страха смерти, который только что сломил их волю. В следующий раз этот страх победит их быстрее.
– Юлий?.. – обратился к нему Брут, ожидавший приказа.
Цезарь взглянул на друга и понял его мысль. В конце концов выбора не было. Они должны встать на передний край и молить богов, чтобы солдаты Лепида не оставили их без прикрытия сзади.
– Перворожденный! На переднюю линию!.. – закричал он, и семьсот человек, оставшихся в его легионе, в образцовом строю зашагали вперед, за своим командиром.
Им встречались запоздавшие беглецы из числа солдат Лепида, и воины Юлия безжалостно рубили бегущих, чтобы искоренить заразу паники. Они убивали их со злобной решимостью, которая должна была послужить предостережением рабам, желавшим добиться успеха на этом участке битвы.
Щиты солдат Перворожденного столкнулись с массой мятежников, и мечи замелькали, как молнии, – легионеры рубили и рубили, жертвуя точностью ради скорости. Они перешагивали через раненых, оставляя их извивающимися на земле и зачастую живыми. Легион двигался так быстро, что возникла опасность выдвижения за основную линию боя. В этом случае остатки легиона могли быть отрезаны от главных сил. Рений, зычным голосом выкрикивая приказы, выровнял фронт Перворожденного в соответствии с основным передним краем.
Юлий сражался так, славно впал в бешенство. Рука стонала от ударов, от запястья до плеча протянулась длинная кровоточащая рана. По ней скользнул клинок врага, прежде чем Цезарь заколол его. Громадный мятежник в римских доспехах бросился на Юлия, но не успел добраться до него и рухнул на землю – в бок ему вонзился меч Рения, угодивший как раз в щель между пластинами.
Следующего врага, появившегося перед ним, Юлий убил сам, но затем на него напали сразу трое. Благодаря тысячам часов тренировок он начинал действовать раньше, чем думать. Шагнув в сторону и навстречу переднему, Цезарь толкнул его на двух задних, чтобы запутать врагов, если нет возможности сразу же убить их. Первый мятежник столкнулся со вторым, и тут Юлий, рубанув его сбоку по шее, сделал выпад вперед и через падающее тело вонзил меч в бурно вздымавшуюся грудь второго противника. Клинок застрял в ребрах, и Цезарь чуть не закричал от ярости, когда окровавленные пальцы соскользнули с рукояти: Юлий понял, что остался без оружия.
Третий мятежник, замахнувшись гладием, нанес рубящий удар по дуге на уровне груди, и Цезарь, чтобы уйти от клинка, плашмя бросился на землю. Он запаниковал и уже ожидал, что через секунду металл войдет в тело и его кровь смешается со скользким месивом, в котором он лежит. Враг умер с мечом Цирона во рту, а Юлий вцепился в свой гладий и принялся стряхивать с него труп раба, пока клинок с хрустом не вышел из распадающихся костей.
Брут бился на шаг впереди, и Цезарь видел, как Марк прикончил двоих с невероятной быстротой и легкостью, которых он не ожидал от мальчика, выросшего на его глазах. Вокруг Брута образовалось пустое пространство; лицо его было спокойно, почти безмятежно. Все живое, оказавшееся в пределах досягаемости его меча, погибало после одного-двух ударов, и рабы, словно чувствуя эту границу, давали ему простор и не напирали на молодого римлянина, как на остальных легионеров.
– Брут!.. – крикнул Юлий. – Гладиаторы впереди!
Легион был атакован мятежниками в гладиаторских доспехах. На них были глухие шлемы с прорезями для глаз, полностью закрывающие лица. Они придавали нападающим нечеловеческий, свирепый вид. Появление гладиаторов, похоже, взбодрило рабов, поэтому легионеры Перворожденного остановились и сплотили щиты, оперев их о землю.
Цезарю было интересно, есть ли среди атакующих те двое, кого они встретили прошедшей ночью. Определить это в хаосе металла и тел не представлялось возможным. Гладиаторы действовали быстро и умело. Юлий видел, как Рений свалил одного; на него тут же налетел следующий. Резко вздернув щит вверх, Цезарь ощутил удар и тут же нанес ответный, оставив вмятину на шлеме противника. Действуя попеременно левой и правой рукой, Юлий то принимал удары на щит, то молотил по шлему врага и бил до тех пор, пока металл не раскололся. Противник рухнул, и Цезарь, тяжело дыша, шагнул вперед. Мышцы кричали от боли, дыхание опаляло горло.
Брут выжидал в своем тихом омуте, который оставался нетронутым развернувшейся вокруг борьбой. Гладиатор, выскочивший на него, сделал ложный выпад, но Марк легко просчитал движение и уклонился от настоящего удара. Его собственный меч метнулся вперед и коснулся шеи гладиатора. Хлынула кровь, и стоявший рядом Юлий услышал негромкий возглас удивления, который издал мятежник, приложивший ладонь к ране. Меч всего лишь коснулся его шеи, но повредил сонную артерию, и ноги гладиатора подогнулись. Он пытался встать, хватая ртом воздух и мыча, как раненый вол, потом жизнь покинула тело.
Юлий вогнал гладий в оголенную шею, и в этот момент следующий противник с налета ударился о его щит. Цезаря отбросило назад, а враг вцепился в щит, стараясь сорвать его с левой руки Юлия.
Римлянин выпустил щит, противник упал, и Цезарь бросился на него, вонзив гладий в грудь врага. Умирающий еще пытался дотянуться до его горла, и Юлий так сильно выгнулся назад, что почувствовал острую боль в спине. Он улавливал острый запах чеснока, идущий изо рта поверженного противника.
Вокруг Цезаря падали солдаты Перворожденного, а он видел, как все новые толпы гладиаторов спешат к их участку фронта. Он оглянулся и с облегчением увидел, что легион Лепида построен и готов двинуться вперед.
– Перворожденный! Построение манипулами!.. В каждой по пять шеренг! – выкрикнул Юлий и срубил еще двоих разъяренных рабов, решивших воспользоваться перестроением римских порядков.
Мятежники очертя голову бросались на шеренги Перворожденного и быстро гибли. Их было так много, что без наличия свежего резерва, выдвигающегося сейчас на передний край, легион наверняка был бы опрокинут.
Брут отходил назад вместе с Юлием, и тот не без удовлетворения заметил, что друг тяжело дышит. Временами казалось, что напряжение боя не касается Марка, и приятно было удостовериться, что он способен уставать, как и все остальные.
Цезарь с одобрением наблюдал за людьми Лепида, которые пошли в атаку и сразу продвинулись вперед. Пришла пора возвращаться на свою позицию. Левый фланг был спасен.
– Легат!.. – раздался голос рядом с Юлием.
Он резко повернул голову, ожидая только опасности. Возле него стоял центурион без шлема. Синяк, расползающийся по щеке, и покрытые кровью предплечья говорили о том, что воин побывал в гуще сражения.
– Что случилось? – спросил Юлий.
– Лепид погиб. Некому командовать левым флангом.
Цезарь на мгновение закрыл глаза, отгоняя усталость, наполнявшую ноющее тело. Он посмотрел на Брута, и тот улыбнулся.
– Тебе все так же везет, Юлий, – сказал он с легким оттенком горечи в голосе.
Цезарь крепко сжал руку друга, молча посмотрел ему в глаза и повернулся к ожидавшему его воину.
– Хорошо, центурион. Я принимаю командование. Пусть орла принесут ко мне, чтобы люди знали, куда обращаться за приказами. Скажи солдатам, что если они побегут, то я распну всех до единого, когда все закончится.
Помпей и Красс наблюдали за разворачивающимся сражением с высокого пригорка, сидя верхом на лошадях. Солнце поднималось выше и выше, а окрестные холмы все еще кишели массами восставших рабов. Помпей приказал онаграм и катапультам вести непрерывную стрельбу через передние шеренги легионов, пока не кончатся снаряды. Они закончились через три часа, и с тех пор ожесточенность сражения только нарастала.
Сенаторы обозревали поле боя с относительно безопасного места. Командный пункт охраняла центурия, пропускавшая к двум полководцам только вестников – экстраординариев. Бой продолжался уже давно, и всадники подъезжали на командный пункт на взмыленных лошадях, ронявших клочья пены. Один из них рысцой приблизился к сенаторам и, несмотря на усталость, четко отсалютовал.
– Брешь закрыта. Левым флангом командует Цезарь. Легат Лепид погиб, – доложил он, прерывисто дыша.
– Хорошо, – коротко ответил Помпей. – Это избавляет меня от необходимости казнить глупца после битвы. Скачи к Марцию, скажи, пусть приведет тысячу воинов на помощь Цезарю… Да. Пусть он командует вместо Лепида. Я считаю, Цезарь это заслужил.
Конник снова отсалютовал и галопом поскакал исполнять приказание. По тому, как всадник сидел на лошади, было видно, что он очень устал. Помпей жестом подозвал следующего экстраординария, чтобы тот находился рядом и ждал распоряжений. Полководец обводил взором поле, стараясь оценить достигнутое.
Он знал, что римляне обязаны разгромить врагов. Тысячи их уже пали, но мятежники бились как одержимые, и легионы начинали изнемогать. Сколько бы манипулы не меняли друг друга на переднем крае, у врага не было недостатка в свежих воинах, отнимающих у легионеров силы и волю к борьбе. Он велел лучникам осыпать стрелами мятежников в доспехах гладиаторов, но выцеливать на поле боя отдельных людей было почти невозможно.
Красс смотрел на правый фланг, где конница двух легионов старалась удержать захваченное в первом столкновении пространство. Раненые лошади визжали от боли, сбрасывали седоков, и в обход фланга уже начали просачиваться мятежники.
– Помпей, справа! – крикнул Красс.
Тот увидел опасность и послал гонца с приказом направить на угрожаемый участок свежие силы. Рискованно было забирать из центра слишком много людей. Если прорыв произойдет здесь, то армия расколется на две части, и все будет кончено. Помпей заметил, что в душе у него нарастает отчаяние. Эти рабы бесчисленны. При всей римской дисциплине и боевом умении он не видел, как достичь победы. Его люди убивали до изнеможения, а потом убивали их, и так повторялось снова и снова.
Помпей дал знак трубачам, и они просигналили очередную смену манипул. Он уже не помнил, сколько раз воины меняли друг друга, и мог только представить себе, что чувствуют люди, когда им, не восстановив силы, приходится возвращаться в горнило сражения. Помпей был вынужден сокращать интервалы между сменами бойцов, и это вело к уменьшению времени на отдых.
Помпей и Красс разом повернулись на тревожные крики, долетевшие справа. Рабы прорвались через остатки конницы и устремились вперед, сея панику в римских шеренгах, грозя окружением правого фланга и даже нанесением удара с тыла.
Выругавшись, Помпей подозвал к себе вестового.
– Правому крылу отступить, сохраняя порядок. Левому – продвигаться вперед. Мы должны развернуть весь строй армии до того, как они обойдут нас… Горнистам трубить «Правое плечо вперед». Скачи.
Всадник понесся передавать приказы, а командующие, забыв о приличиях, встали на спины лошадей коленями, чтобы лучше видеть, как легионы выполнят распоряжение. Помпей так сжал поводья, что побелели костяшки пальцев; он знал, что от его решения зависит исход сражения. Если отступление превратится в паническое бегство, то рабы обойдут и окружат римлян. Во рту у сенатора пересохло, легкие со свистом втягивали холодный воздух.
Потребовалось довольно много времени, чтобы передать приказы вдоль всей линии римских войск. Раздались повелительные крики, и правый фланг начал отходить, разворачивая передний край под прямым углом к прежнему фронту сражения. Помпей, стиснув кулаки, наблюдал, как левое крыло двинулось вперед, тесня армию рабов.
Весь фронт разворачивался у него на глазах, и сенатор безумно волновался. Только так можно было предотвратить окружение правого фланга, но теперь рабы получали возможность пройти мимо римлян войска и устремиться к Аримину, если только вожди мятежников не упустят этой возможности.
Спартак стоял на седле своего коня и негромко ругался, наблюдая за тем, как держатся легионы. В какое-то мгновение он решил, что Антонид прав, и правое крыло римлян вот-вот обратится в бегство, но невероятным образом противник умудрился развернуть фронт. Восемь легионов, двигаясь как один, повернули свои шеренги лицом на восток.
Вождь рабов негромко присвистнул от восхищения, хотя и понимал, что его мечта одержать победу на этой равнине развеялась, как пыль на ветру. Легионы действовали именно так, как им надлежало, и сейчас он вспомнил те дни, когда сам служил в римской армии.
Спартак был одним из братства легионеров, пока не случилось несчастье. Пьяная ссора, убитый офицер – и уже ничего нельзя исправить. Он убежал, потому что знал: его поставят перед товарищами погибшего, будут судить и приговорят к смерти. Для таких, как он, правосудия не существовало. Подростком, когда Спартак жил во Фракии, его рекрутировали в римскую армию. Для завоевателей он был не настоящим римлянином, а существом, почти не отличавшимся от животного. Это были горькие воспоминания: плен и рабство, потом школа гладиаторов, где с людьми обращались, как с бешеными собаками, держали на цепи и били до полусмерти.
– Идущие на смерть приветствуют тебя, – прошептал Спартак, наблюдая, как гибнут его солдаты.
Взглянув на солнце, он определил, что уже за полдень. Зима заканчивалась, но солнце светило тускло и совсем не грело. Дни едва начинали удлиняться, до темноты осталось несколько часов.
Спартак долго наблюдал за ходом битвы, надеясь увидеть, как дрогнут легионы, но те стояли твердо, не уступая превосходящему противнику, и вождь восставших начал терять веру в победу. Наконец он кивнул, приняв решение. Когда римляне уйдут в лагеря на ночевку, он пойдет на Аримин. Его люди не ели четыре дня, а в городе полно провизии для восстановления сил бойцов.
– Похоже, нам придется уходить, Крикс, – негромко произнес Спартак.
Его друг стоял рядом с Антонидом, держа поводья в руке.
– До темноты далеко, они еще могут дрогнуть, – сердито ответил он.
Антонид проворчал что-то и от злости сплюнул под ноги. Он обещал им победу и сейчас чувствовал, как по мере гибели рабов его влияние сходит на нет.
Спартак покачал головой:
– Нет. Если мы не разбили римлян к этому моменту, то они уже не побегут. Их солдаты уйдут в свои полевые крепости, плотно покушают горячего, отдохнут, а завтра выйдут в поле, чтобы закончить работу, начатую сегодня. Когда они выйдут, нас здесь быть не должно.
– Почему же они не бегут?! – гневно вопросил Крикс, посмотрев куда-то вверх.
– Потому что, если они это сделают, Рим окажется в наших руках, – бросил Антонид. – Они знают, что поставлено на кон, но мы еще можем победить. Отведите бойцов с переднего края, замените их свежими людьми. Направьте отряды для обхода левого фланга. Побегут римляне или нет, но мы сможем перебить их всех до единого.
Спартак отстраненно посмотрел на римского офицера, найденного его людьми. В нем не было ничего, кроме желчи: похоже, он не понимал, что люди, которых он предлагал отдать на заклание, – их друзья и братья. На мгновение гладиатор закрыл глаза. Все радовались, когда Крикс в первый раз привел Антонида, одетого в доспехи, снятые с убитого римлянина. Его обхаживали, как всеобщего любимца, но все обещания Антонида ничего не стоили, а его хитрая тактика смущала рабов, до восстания никогда не бравших в руки меча.
– Наши люди ослабели от голода, – сказал Спартак. – Я видел воинов, у которых вокруг рта было зелено – они варили и ели траву. После такого сражения мы не переживем еще одного дня битвы.
– Можно направиться к проходам, ведущим в Галлию… – начал Крикс.
– И сколько нас дойдет до гор живыми, как ты думаешь? – спросил Спартак. – Легионеры настигнут нас еще до того, как наша армия покинет равнину. Нет, этот шанс упущен. Теперь цель – Аримин. Там мы найдем пищу и восстановим силы. Постараемся как-нибудь оторваться от противника.
– Если бы мы нашли корабли, то смогли бы уплыть, – произнес Крикс, посмотрев на друга.
– Потребуется целый флот, – задумчиво ответил Спартак.
Он страстно желал уйти подальше от власти Рима и сейчас горько раскаивался в том, что не увел людей через горные проходы. Можно было найти какую-нибудь маленькую страну, осесть в ней и жить свободно.
Антонид с трудом сдерживал раздражение. Они освободили его от рабства, чтобы он принял смерть от соотечественников. Никто из них не понимает, что Рим никогда не простит офицера, который поможет им бежать и тем самым уйти от наказания. Этот позор римляне запомнят на века, и самый последний раб в стране будет знать, что против господ можно поднять восстание.
Его разбирала злость, когда он слушал, как бывшие невольники разрабатывают свои планы. Свободу они получат лишь в том случае, если разобьют легионы на этой равнине, и не имеет значения, скольких жизней это потребует.
Антонид поклялся себе, что улизнет еще до того момента, как наступит конец. Он не хочет идти по улицам Рима в качестве трофея. Невыносима мысль о том, как ликующий Катон отправит его на смерть мановением жирной руки.
– Люди обессилены, – бросил Красс. – Ты должен отдать приказ об отступлении, прежде чем нас разобьют наголову.
– Нет. Легионы выстоят, – возразил Помпей, щурясь на заходящее солнце. – Пошли экстаординария с приказом готовить лагеря к ночевке. Когда стемнеет, укроемся в них. Если же я прикажу отходить сейчас, то рабы подумают, что победили единственную армию, защищающую Рим. Наши люди должны выстоять…
Не в силах принять самостоятельного решения, Красс в отчаянии заломил руки. Армия находится под его командованием, и если Помпей затянет с приказом об отступлении, то конец всему, чему отдано столько сил. Если легионы погибнут, погибнет и Рим.
Втягивая воздух в измученные легкие, Юлий ждал сигнала к следующей атаке. Кровь на доспехах и коже высохла и при движениях отваливалась темными корками. Старая кровь. Он устало посмотрел на свои руки и, сощурив глаза, поднес одну к лицу. От полного истощения сил она дрожала.
Еще один воин тяжело дышал рядом: Цезарь посмотрел на него. В последней атаке он бился хорошо, тратя силы с самоуверенностью бессмертной юности. Почувствовав взгляд командира, солдат повернулся к нему, и по его лицу пробежала тень. Они не сказали ни слова. Юлий думал о том, переживет ли сын Катона этот день. Если переживет, то сенатор никогда не поймет, что за перемены произошли с его сыном.
Цирон откашлялся и сплюнул кровью на землю позади себя. Разбитые губы распухли: когда он улыбнулся Цезарю, на них выступила кровь.
Все они были изранены и избиты. Юлий морщился при каждом движении. Что-то хрустнуло в спине, когда он боролся на земле с умирающим рабом. Теперь вспышки боли поднимались к плечам, и единственное, что ему хотелось, – это спать.
Он посмотрел на Брута, которого взбесившийся раб сильным ударом отправил в бессознательное состояние. Только благодаря быстрой контратаке мятежников отбросили, чтобы спасти Марка. Цирон оттащил его сквозь шеренги, чтобы привести в себя. Когда начало темнеть, Брут снова присоединился к ним, правда, двигался уже не так быстро, а умение драться почти покинуло его. Юлий боялся, что у него поврежден череп, но не мог отослать друга в лагерь. Они нуждались в каждом, кто мог держаться на ногах.
К вечеру римляне перестали чувствовать боль от ран, не слышали стонов измученных мышц и начали входить в то состояние, когда тело немеет, перестает ощущаться, а разум словно отделяется от него. Краски поблекли, разум потерял счет времени, которое то замедляло свой ход, то неслось вперед с пугающей скоростью.
Цезарь услышал звук трубы и вздрогнул. Спотыкаясь, он побрел вперед, чтобы продолжить кровавую жатву. Когда рука Цирона легла ему на плечо, Юлий попытался стряхнуть ее.
– На сегодня все, легат, – сказал Цирон, поддерживая Цезаря одной рукой. – Стемнело. Это сигнал к возвращению в лагерь.
Юлий слепо посмотрел на него, затем устало кивнул.
– Скажи Бруту и Рению, чтобы построили людей. Пусть солдаты будут готовы к внезапному нападению.
От усталости он говорил невнятно, но потом поднял голову и посмотрел на человека, которого нашел на другом континенте, в другом мире.
– Лучше, чем на ферме, Цирон?
Великан взглянул на поле, заваленное телами павших. Это был самый тяжелый день в его жизни, но людей, окружавших его, он знал лучше, чем мог объяснить. На ферме он был один.
– Да, легат, – ответил Цирон, и Юлий подумал, что понимает его.