ГЛАВА 25
Едва сдерживая бешенство, Антонид мерил шагами роскошно обставленную комнату. Кроме него в помещении находился только сенатор Катон, привольно раскинувшийся на пурпурном ложе.
Маленькие глазки сенатора неотрывно следили за разъяренным «псом Суллы». Катон был очень тучным; он сильно потел и часто вытирал испарину с обрюзгшего лица. Заметив, что с плаща Антонида слетает дорожная пыль, сенатор едва заметно поморщился. Невеже следовало привести в порядок одежду, прежде чем требовать приема в одном из богатейших домов Рима.
– Я не смог узнать ничего нового, сенатор. Ровным счетом ничего, – отрывисто сообщил бывший советник диктатора.
Катон театрально вздохнул, оперся пухлой рукой на спинку ложа и выпрямился. Толстые пальцы, охватившие затейливо украшенное дерево, были липкими от сахара – Антонид оторвал сенатора от десерта.
Неспешно обсасывая пальцы, Катон ждал, пока взбешенный посетитель успокоится. «Пес Суллы» никогда не отличался сдержанностью. Даже при жизни диктатора он непрерывно строил козни и плел интриги, стремясь захватить побольше власти и влияния. А после этого нелепого убийства он совсем лишился разума и в поисках отравителей не раз заходил гораздо дальше предоставленных ему полномочий.
Катон был вынужден негласно поддержать Антонида, когда его действия обсуждались в сенате, иначе обвиняемые им люди могли бы просто уничтожить излишне рьяную ищейку. Отдает ли этот человек себе отчет в том, что находился на краю гибели? За прошедшие несколько месяцев он выдвинул обвинения в адрес почти всех влиятельных людей города, даже тех, кто был вне подозрений.
Катон раздумывал о том, как Сулла мог выносить этого мрачного типа. Сам сенатор быстро уставал от него.
– Так ты полагаешь, мы можем и не найти тех, кто заказал убийство? – неторопливо произнес Катон.
Антонид замер, повернулся и посмотрел сенатору в лицо.
– Я не собираюсь успокаиваться. Времени потребуется больше, чем я думал, но рано или поздно кто-то что-нибудь сболтнет, будут найдены доказательства, которые укажут на заказчика, и я схвачу его.
Катон пристально смотрел в глаза Антонида, отмечая маниакальный блеск во взгляде собеседника. Да он одержим, он просто опасен! Не лучше ли потихоньку устранить безумца, пока он не натворил больших бед? Город уже успокоился, и римлянам плевать, будет ли отомщен Сулла, добьется ли Антонид успеха.
– Ты знаешь, на это могут уйти годы, – заметил Катон. – Ты можешь умереть, так и не поймав негодяя. И в том не будет ничего странного. По моему мнению, если в подобных случаях преступников и ловят, то происходит такое вскоре после убийства, по горячим следам. А у нас до сих пор нет и намека на то, кто мог это сделать. Возможно, пора прекратить бесполезные поиски, Антонид.
Темные глаза впились в лицо сенатора, но Катон оставался невозмутимым. Ему не было дела до навязчивой идеи, овладевшей этим человеком. Что толку метаться по Риму, уподобляясь помешанному? Сулла умер и обратился в прах. Может быть, действительно пора посадить пса на привязь? Казалось, Антонид читал мысли Катона. – Дай мне еще немного времени, сенатор, – неожиданно почти с мольбой промолвил он.
Возможно, каким-то образом «пес Суллы» узнал о том, что Катон защищал его от гнева других сенаторов, подумал хозяин дома, равнодушно отводя взгляд в сторону. Антонид торопливо заговорил.
– Я почти уверен, что убийство совершили по приказу одного из трех человек. Каждый из них мог организовать это преступление, потому что до войны все они являлись сторонниками Мария.
– Кто же эти опасные злодеи? – с издевкой спросил Катон, хотя и сам мог назвать имена. Осведомители обо всем докладывали сенатору раньше, чем Антониду, – в их кошельках звенели монеты Катона.
– Вероятнее всего, Помпей и Цинна. Скорее даже Цинна, потому что Сулла… интересовался его дочерью. Наконец Красс! Все трое обладают достаточным влиянием и богатством, чтобы нанять убийцу; все трое не являлись друзьями Суллы. Они могли действовать и сообща. Например, Красс дал деньги, а Помпей нашел исполнителей.
– Ты назвал могущественных людей, Антонид. Надеюсь, ты не поведал о своих подозрениях кому-то еще? Мне было бы жаль потерять тебя, – с притворным сожалением заметил Катон.
Антонид не обратил внимания на тон сенатора.
– Я стану держать свои соображения в тайне, пока не соберу доказательств, чтобы обвинить их. Все они выиграли от смерти Суллы и открыто выступают в сенате против его сторонников. Инстинкт подсказывает мне, что это кто-то из них, или они были в сговоре. Если бы я только мог устроить допрос, чтобы знать наверняка!
Он заскрежетал зубами от ярости, и Катону пришлось ждать, пока одержимый местью не взял себя в руки.
– Ты не сумеешь подступиться к ним, Антонид. Эти люди надежно защищены званиями сенаторов и телохранителями. Даже если ты прав, они могут избежать ответственности.
Катон сказал это для того, чтобы спровоцировать собеседника на полную потерю контроля над собой, и теперь с удовольствием наблюдал, как на лбу и шее Антонида вздуваются вены. Сенатор захохотал, и бывший советник диктатора, забыв о гневе, вздрогнул. Как только Сулла выносил этого человека? Он же открыт как ребенок, им так просто манипулировать.
– Решение очень простое, Антонид. Ты нанимаешь собственных убийц, стараясь, чтобы они ничего не узнали.
Катон видел, что «пес Суллы» весь обратился во внимание. У сенатора от вина начала побаливать голова, и он хотел побыстрее избавиться от мерзавца.
– Подошли убийцу в их семьи. Выбери любимую жену, дочь, сына. Оставь знак, что это сделано в память о Сулле. Одна из твоих стрел поразит виновного, а что касается прочих… Что ж, они никогда не были мне друзьями. Неплохо заставить их на время почувствовать собственную уязвимость. Потом покончим с этим, и все будут считать, что душа Суллы успокоилась, вкусив отмщения.
Катон с усмешкой наблюдал, как Антонид осмысливает его предложение. На худом угрюмом лице появилась едва заметная жестокая улыбка. Морщины озабоченности на лбу стали разглаживаться: казалось, впервые за многие месяцы после отравления диктатора «пес Суллы» ощутил нечто вроде облегчения.
Сенатор довольно кивнул, видя, что его слова пришлись собеседнику по душе. Он уже подумывал о том, не съесть ли немного холодного мяса перед сном, и не обращал внимания на посетителя, который поклонился и, охваченный возбуждением, быстро вышел из комнаты.
Позже, медленно пережевывая пищу, Катон вспомнил о проблеме, созданной сыном-идиотом и Рением, и раздраженно вздохнул.
В памяти всплыло, как этот человек дрался на арене, и от удовольствия сенатор покрутил головой. Гладиатор демонстрировал контролируемую жестокость, которая потрясала даже видавшую виды римскую публику. Человека, столь дешево ценившего свою собственную жизнь, нелегко заставить свернуть с пути. Что можно предложить за сына? Мальчишка-командир, Брут, по уши в долгах. Возможно, он соблазнится на золото. Власть – очень непостоянная любовница, и там, где вопреки ожиданиям деньги и влияние оказываются бессильными, нужны такие послушные орудия, как Антонид. Глупо было бы лишиться подобного помощника.
Помедлив, Александрия постучалась в ворота хорошо знакомого поместья.
Пять миль, отделявших дом Цезарей от Рима, словно вернули ее в прошлое. В последний раз она покидала эти стены, будучи рабыней. Воспоминания переполняли ее. Розги Рения, поцелуй Гая в конюшне, работа до полного изнеможения под ветром и дождем, разгар мятежа и люди, зарезанные кухонным ножом в темноте под покровом ночи… Если бы Юлий не забрал ее в город, Александрия все еще работала бы здесь, дожидаясь ранней старости, несомой безжалостными годами.
Перед внутренним взором вставали старые, казалось бы, давно забытые лица, и Александрии пришлось собрать все свое мужество, чтобы заставить себя поднять руку и ударить в тяжелые створки.
– Кто там? – послышался незнакомый голос.
Девушка услышала быстрые шаги – кто-то поднимался по внутренней лестнице на стену. Показалось незнакомое лицо – раб равнодушно посмотрел на женщину внизу и мальчика, вцепившегося в ее руку.
Стараясь унять бешено колотящееся сердце, Александрия с достоинством подняла голову.
– Мое имя Александрия. Я пришла повидаться с Тубруком. Он здесь?
– Прошу подождать, госпожа, – ответил раб и исчез.
Александрия быстро перевела дыхание. Привратник посчитал, что в поместье явилась свободная женщина. Она расправила плечи, почувствовав себя уверенней. Непросто будет встретиться с Тубруком.
Девушка велела себе успокоиться. Октавиан хранил молчание, все еще негодуя на взрослых, принявших решение без его участия.
Когда ворота распахнулись и к ним вышел Тубрук, Александрия была на грани паники и так сильно сжимала ладонь Октавиана, что мальчишка едва не скулил от боли.
Казалось, гладиатор остался все тем же. Знакомая мягкая улыбка озаряла его лицо, и Александрия почувствовала, что напряжение, гнетущее ее с раннего утра, ослабевает.
– Я слышал, что дела у тебя идут неплохо, – сказал он. – Если вы голодны, вам принесут поесть.
– С дороги хочется пить, Тубрук. Это Октавиан.
Управляющий поместьем наклонился и посмотрел на мальчика, пытавшегося спрятаться за Александрией.
– Привет, парень. Полагаю, ты проголодался? – Октавиан напряженно кивнул, и Тубрук усмехнулся. – Никогда не встречал ребятишек, которые отказываются перекусить. Заходите, сейчас нам принесут напиться и поесть.
Немного помолчав, старый гладиатор сообщил:
– Здесь Марк Брут. И с ним Рений.
Девушка напряглась. Имя Рения не напоминало ни о чем хорошем. Имя Брута тоже вызывало двойственные чувства – сладость, связанная с горечью и болью. Проходя во двор, она крепче сжала ладошку Октавиана – не для его спокойствия, а чтобы почувствовать себя уверенней.
Едва они вошли во внутренний дворик, на Александрию нахлынули яркие воспоминания. Она стояла… вон там и ударила ножом человека, схватившего ее, а Сусанна погибла за воротами.
Глубоко вздохнув, девушка покачала головой. На этом месте, как нигде, прошлое врывалось в сознание, унося ее с собой в неведомые дали.
– А госпожа дома? – спросила Александрия.
Тубрук изменился в лице и словно бы постарел.
– Аврелия очень нездорова. Если ты пришла, чтобы увидеться с ней, то это вряд ли получится.
– Мне больно слышать такие слова, но я пришла, чтобы поговорить с тобой.
Тубрук отвел ее в тихую комнату; когда Александрия еще была рабыней, ей редко доводилось заходить сюда.
Полы в помещении отапливались, помещение казалось обжитым и уютным. Тубрук ненадолго ушел, чтобы отдать распоряжение об угощении, и девушка чувствовала, как напряжение и тревога покидают ее, уступая место надеждам на лучшее.
Октавиан ерзал, нервно стучал сандалиями по плитам пола, пока Александрия не положила твердую ладонь на его коленку.
Вернулся Тубрук с подносом, на котором стояли кувшин и тарелки со свеженарезанными фруктами. Октавиан с энтузиазмом принялся за угощение, а управляющий улыбнулся рвению мальчика, уселся и вопросительно посмотрел на Александрию.
– Я хотела поговорить с тобой об Октавиане, – сообщила она, помолчав.
– Ты не против, если кто-нибудь покажет ему наши конюшни? – быстро спросил Тубрук.
Девушка пожала плечами.
– Он знает, о чем пойдет разговор.
Тубрук налил ей охлажденного яблочного сока, и Александрия, собираясь с мыслями, отхлебнула из чаши.
– У меня есть доля в мастерской златокузнеца в городе. Мы взяли Октавиана на обучение ремеслу. Не стану лгать тебе и утверждать, что этот мальчик – образец для подражания. Еще недавно он был почти зверенышем, но теперь сильно изменился…
Александрия, замолчав, наблюдала, как мальчик старается запихнуть в рот дольку дыни. Заметив ее взгляд, Тубрук неожиданно встал.
– Пока довольно, парень. Иди, посмотри наши конюшни. Возьми для лошадей пару яблок.
Октавиан взглянул на Александрию. Она кивнула; мальчишка улыбнулся, набрал фруктов и, не говоря ни слова, выскочил из комнаты. Послышался топот его ног по ступеням, затем все стихло.
– Он не помнит своего отца, и, пока мы не взяли его к себе, был уличным мальчишкой. Если бы ты знал, как он изменился, Тубрук! Мальчик просто очарован тем ремеслом, которому обучает его Таббик. У него умелые руки, и со временем, я думаю, из Октавиана получится настоящий мастер.
– Зачем же ты привела его ко мне? – мягко спросил управляющий.
– Уже почти месяц мы не можем выпустить паренька на улицу. Каждый вечер Таббик вынужден провожать его до дому и затем в темноте возвращаться домой. В наши дни даже для него улицы небезопасны, а Октавиана жестоко избили уже трижды… В первый раз у него отняли серебряное кольцо, и мы думаем, что мальчика выслеживают специально – не несет ли он чего-то еще. В городе полно шаек из юнцов. Таббик пожаловался их хозяевам, когда нам удалось узнать, кто виноват, но на следующий день Октавиана избили снова. Они искалечат мальчика, Тубрук. Таббик сделал ему нож, но Октавиан не хочет его брать. Говорит, что этим же ножом его и зарежут, стоит ему только вытащить его. Мне думается, он прав.
Александрия перевела дух и заговорила снова: – Его мать в отчаянии. Я обещала, что отведу мальчика к тебе и попрошу учить труду. Мы понадеялись, что на год – два ты возьмешь его поработать в поместье, а он тем временем подрастет, и мы заберем его назад, в мастерскую, чтобы обучить ремеслу…
Девушка заметила, что начинает мямлить, и замолчала.
Тубрук рассматривал ее руки, и она опять заговорила, не давая ему возможности возразить или отказать.
– Его семья отдаленно родственна Юлиям… Их деды были братьями, свояками или что-то в этом роде. Ты единственный, Тубрук, кто поможет уберечь его от уличных шаек. От этого зависит жизнь мальчика… Я никогда не попросила бы тебя, найдись другой человек, к которому мне можно было бы обратиться.
– Я его возьму, – коротко сказал Тубрук.
Александрия от неожиданности заморгала, и он усмехнулся.
– А ты думала, что нет? Я помню, как ты рисковала жизнью, спасая этот дом. Могла бы убежать, спрятаться в конюшнях, но не сделала этого. В таком большом поместье, как это, работы всегда хватает, хотя с тех пор, как ты жила здесь, земли у нас стало поменьше… Не волнуйся, свой хлеб он у меня отработает. Оставишь его прямо сегодня?
Александрии захотелось обнять старого гладиатора.
– Да, если ты не против. Я знала, что на тебя можно рассчитывать. Спасибо. Ты разрешишь матери время от времени навещать мальчика?
– Мне надо спросить у Аврелии, но, думаю, это возможно, если не слишком часто. Я расскажу о родственной связи. Возможно, ей эта новость понравится.
Александрия облегченно вздохнула.
– Благодарю тебя, – сказала она снова.
Снаружи послышались быстрые шаги. В комнату бежал Октавиан; лицо его горело от возбуждения.
– В конюшнях – лошади!.. – объявил он, и взрослые разом улыбнулись.
– Давно в этом старом доме не было мальчишек… Хорошо, что он здесь появился.
Октавиан переводил взгляд с Александрии на Тубрука, нервно покусывая губы.
– Значит, я остаюсь? – негромко спросил он.
Тубрук кивнул.
– Тебя ждет уйма тяжелой работы, парень.
Мальчик от радости подпрыгнул.
– Здесь замечательно! – объявил он.
– Он не был за городом с младенческих лет, – смущенно объяснила Александрия. Она взяла Октавиана за руки и, серьезно посмотрев на него, постаралась успокоить. – Теперь будешь делать то, что тебе скажут. Когда пообвыкнешь, мама придет навестить тебя. Прилежно трудись и старайся научиться всему, чему сможешь. Понял?
Не сводя с нее глаз, Октавиан кивнул. Девушка отпустила его ладони.
– Благодарю тебя, Тубрук. Даже не могу выразить, как много это значит для меня…
– Слушай, девочка, – грубовато отозвался гладиатор. – Ты теперь свободная женщина. Мы с тобой прошли одной дорогой. Даже если бы ты не сражалась в дни смуты, я помог бы тебе, чем сумел. Время от времени мы должны помогать друг другу…
Внезапно осознав всю глубину этих слов, Александрия внимательно посмотрела на него.
Большую часть недолгой жизни девушки Тубрук оставался для нее управляющим поместья. Она забывала, что он знает о рабской доле не меньше ее самой и осознает то общее, что объединяет их судьбы…
Когда они вместе подходили к воротам, Александрию уже оставили последние признаки тревоги и сомнений.
Навстречу, негромко беседуя, шли Брут и Рений, которые вели двух молодых кобылиц. Увидев девушку, Марк, не говоря ни слова, передал поводья Рению, бросился к ней, схватил в объятия и в порыве чувств поднял вверх.
– О боги, девочка, сколько же лет я тебя не видел!..
– Поставь меня на землю! – потребовала Александрия.
Брут, услышав ледяной тон, чуть не выронил ее из рук.
– Что случилось? Я думал, ты обрадуешься, увидев меня после…
– Ты не должен обращаться со мной, как со своей рабыней, – огрызнулась Александрия.
Щеки девушки пылали, она готова была рассмеяться своему неожиданному приступу гордости, но все произошло так быстро.
Борясь со смущением, Александрия подняла ладонь, чтобы все увидели – на пальцах нет железного кольца, которые носят рабы.
Брут расхохотался.
– Я не хотел тебя обидеть, госпожа, – произнес он, низко кланяясь.
Девушка испытала сильное желание дать ему подзатыльник, но рядом стояли Октавиан и Тубрук, и она никак не отреагировала на шутовство Брута. Как всегда, он невыносим. В голове пронеслось воспоминание о словах Юлия: пока Брут выпрямлял спину, Александрия замахнулась, чтобы дать ему пощечину.
Он сделал движение, собираясь перехватить ее запястье, но тут же передумал и позволил женской ладони шлепнуть его по щеке.
Улыбка Брута оставалась все такой же веселой.
– В чем бы я ни провинился, надеюсь, что теперь с этим покончено, – заметил он. – Я…
– Юлий рассказал, как ты хвастался насчет меня, – выпалила Александрия.
Она говорила неправду. Ей хотелось присесть, говорить и смеяться с этим молодым волчонком, которого девушка хорошо знала, но его поведение и слова выводили Александрию из себя.
Лицо Брута прояснилось, он что-то внезапно понял.
– Он говорил, что я хвастался?.. О! Хитрый ублюдок. Нет, ничего подобного не было. Он задумывает наперед, этот Юлий. Когда приедет, я его выведу на чистую воду. Ему это понравится. Нет, каково! Отшлепать меня при Рении!.. Прекрасно!
Рений откашлялся.
– Пока вы тут играетесь, я отведу лошадей в стойла, – проворчал он и повел кобылиц прочь в сгущающиеся сумерки.
Александрия хмуро наблюдала, как старик ловко, с многолетней сноровкой собирает поводья одной рукой. Рений даже не поздоровался с ней.
Неожиданно глаза девушки наполнились слезами. Если не считать Октавиана, ничего, казалось, не изменилось с той ночи, когда на поместье напали мятежники. Все обитатели дома были на месте, и вроде бы только она замечала, что минули долгие годы.
Тубрук взглянул на Октавиана, зачарованно смотревшего по сторонам.
– Закрой рот, парень. Перед сном тебе еще предстоит поработать. – Он кивнул Александрии. – Поговорите пока, а я пойду, познакомлю Октавиана с его обязанностями.
Управляющий посмотрел на Брута, покачал головой, крепко взял мальчика за руку и увел.
Оставшись вдвоем в сумерках двора, Александрия и Брут заговорили разом, тут же замолчали и снова постарались объясниться.
– Прости, – сказал Брут.
– Нет, это я вела себя как дура. Прошло так много времени с тех пор, когда я жила здесь, рядом с Тубруком, тобой… и Рением; все это нахлынуло на меня снова.
– Я никогда не говорил Юлию, что мы с тобой спали, – сказал Марк, подступая ближе к девушке.
Брут подумал, что она очень красива. Александрия относилась к тем женщинам, которые в сумерках выглядят лучше всего. У нее были большие темные глаза; когда она подняла к молодому человеку лицо, ему захотелось поцеловать ее.
Марку вспомнился их поцелуй – это случилось давно, еще до того, как Марий вручил ему бумаги о назначении в легион в Греции.
– Тубрук не говорил мне, что Юлий здесь, – сказала Александрия.
Брут покачал головой.
– Мы ждем новостей. После уплаты выкупа его высадили где-то в Африке, но теперь ему уже пора вернуться. Знаешь, ничего не осталось прежним. Ты свободна, я был центурионом, а Рений потерял способность жонглировать.
Девушка хихикнула, представив себе подобную картинку, а Брут воспользовался возможностью снова заключить ее в объятия. На этот раз она обвила его шею руками, но отклонила голову, когда он попытался поцеловать ее.
– Я даже не могу поприветствовать тебя должным образом? – удивился он.
– Ты ужасный человек, Марк Брут. Знаешь, я не сходила с ума, дожидаясь тебя.
– А вот я сходил. Я уже совсем не тот, что прежде, – ответил он, грустно качая головой. – Разреши мне снова увидеться с тобой. Если нет, я совсем зачахну.
Молодой центурион тяжело вздохнул, и тут же оба весело расхохотались, забыв о былом смущении.
Александрия не успела ответить – раздался голос привратника, от звука которого она чуть не подпрыгнула.
– Приближаются всадники и повозка, – кричал раб со своей площадки вниз, во двор.
– Сколько?.. – выкрикнул Брут, отходя от Александрии. Желание флиртовать тут же улетучилось, и девушка подумала, что таким он ей нравится больше.
– Трое верховых и повозка, запряженная быками. Всадники вооружены…
– Тубрук! Рений!.. Перворожденный – к воротам, – скомандовал Брут.
Из зданий поместья выбегали солдаты – отряд человек в двадцать вооруженных людей, и у Александрии от удивления открылся рот.
– Значит, старый легион Мария теперь с вами? – изумленно спросила она.
Брут мельком взглянул на нее.
– Те, кто уцелел. Когда вернется Юлий, солдатам потребуется командир. Лучше не подходи близко к воротам, пока мы не узнаем, в чем дело, хорошо?..
Девушка кивнула. Брут тут же убежал, и Александрия внезапно почувствовала себя страшно одинокой. Ей вспомнилась пролитая на этом месте кровь и, зябко передернув плечами, девушка подошла поближе к светильникам у зданий.
Из конюшни вышел Тубрук, за ним семенил Октавиан. Оставив мальчика на плитах двора, управляющий поместьем взобрался по ступеням на площадку над воротами и посмотрел вниз на подъезжающих солдат.
– Не поздновато для визитов?.. – крикнул он. – Что у вас за дело?
– Мы приехали от сенатора Катона с приказом увидеться с Марком Брутом и гладиатором Рением, – прозвучал снизу густой голос.
Тубрук обвел взглядом стены и удовлетворенно кивнул – его лучники разместились на своих местах. Все они прошли хорошую школу, и любого, кто попытался бы ворваться в поместье, ждала верная смерть.
Брут построил своих солдат в каре, и Тубрук жестом велел открыть ворота.
– Теперь двигайтесь не спеша, если дорожите своей жизнью и здоровьем, – предупредил он людей Катона.
Ворота отворились и закрылись сразу же, как только верховые и повозка въехали на середину двора. Под прицелом лучников всадники медленно спешились; видно было, что чувствуют себя они неуютно.
К прибывшим подошли Рений и Брут, и командир кивнул, узнав однорукого гладиатора.
– Мой господин, сенатор Катон, считает, что произошло недоразумение. Его сына ошибочно записали в Перворожденный, хотя он был обещан другому легиону. Мой господин понимает, что юношеский энтузиазм мог привести сына на Марсово поле, но сожалеет по поводу того, что молодой человек не сможет служить в рядах вашего прославленного легиона. В повозке находится компенсация за потерю солдата…
Брут обошел вспотевших быков и откинул полог, под которым оказались два тяжелых сундука. Открыв один из них, он негромко присвистнул – сундук был полон золотых монет.
– Твой хозяин платит Перворожденному высокую цену за своего сына, – заметил Брут.
Солдат равнодушно посмотрел на груду драгоценного металла.
– Кровь Катона бесценна. Это всего лишь символ, знак уважения… Герминий здесь?
– Ты знаешь, что здесь, – ответил Брут, отводя взгляд от огромного богатства.
За счет его можно погасить часть долга Крассу, но все равно возвращать придется еще очень много.
Он взглянул на Рения, и тот пожал плечами – принимать решение должен Брут. Проще всего отпереть дверь в комнату Германия и выдать его. Рим оценит всю прелесть этой истории, и про Брута станут говорить, что он – хитрый делец, сумевший поставить на место самого Катона. Марк вздохнул. Легионеры не являются собственностью их командира, которую можно покупать и продавать.
– Увезите это назад, – произнес он, в последний раз с сожалением посмотрев на золото. – Передайте господину благодарность за предложение и скажите ему, что с Германием будут хорошо обращаться. Здесь нет врагов, и он принес присягу, нарушить которую может только смерть.
Солдат едва заметно наклонил голову.
– Я передам твои слова, но мой господин будет очень недоволен тем, что ты не сумел найти способ покончить этим печальным недоразумением. Доброй ночи всем.
Ворота отворились снова, и маленький отряд без лишних слов ушел в ночную тьму. Только грустно и протяжно замычали быки, которых погонщик тычками и ударами заставлял развернуться к выезду из поместья.
– Я бы взял золото, – сказал Рений, когда ворота вновь заперли.
– Нет, старый друг, не взял бы. И я не смог взять, – возразил Брут, и они замолчали.
Брут размышлял о том, что станет делать Катон, когда узнает о результате миссии своего посольства.
Войдя в свой дом на Авентинском холме, Помпей сразу же послал за дочерьми.
Дом был наполнен ароматом горячего хлеба, и Помпей с удовольствием вдыхал его, проходя в сад в поисках своих девочек. После целого дня дебатов о продолжающемся восстании под руководством Митридата он чувствовал полный упадок сил. Ситуация напоминала бы фарс, не будь она столь отчаянной и жизненно важной. После целой недели докладов и споров сенат разрешил двум военачальникам отправиться с их легионами в Грецию. Насколько понял Помпей выбор пал на наименее способных и наименее амбициозных командиров из числа тех, кто находился в распоряжении сената. Все прекрасно знали, как следует действовать, но эти два сверхосторожных полководца слишком медленно продвигались в глубь страны, не желая подвергать себя ни малейшему риску. Они усердно окружали небольшие поселения, в случае необходимости осуществляли правильную осаду и, совершенно не спеша, двигались дальше. Помпею хотелось плеваться.
Он был не прочь возглавить один из легионов лично, но как только имя Помпея появилось в списке кандидатов, сулланцы встали на дыбы и намертво заблокировали его назначение при голосовании. Их отчаянные усилия спасти свои карьеры за счет города выглядели просто омерзительно, но когда речь заходила о Помпее, они шли на все, чтобы не дать ему отличиться. Если бы он на деньги Красса занялся набором «добровольцев», то неминуемо был бы объявлен врагом республики еще до отплытия в Грецию. Меж тем день за днем поступали донесения о полном отсутствии серьезных успехов. Легионы до сих пор даже не обнаружили главных сил противника.
Чтобы снять напряжение, Помпей помассировал переносицу. В саду было прохладно, но ветерок не мог остудить разгоряченную гневом голову. Подумать только, тоги сенаторов расхватали мелкие шавки!.. Маленькие злобные собачонки безо всякого понятия о чести и славе. И эти лавочники правят Римом!..
Помпей медленно прогуливался меж деревьев, сцепив руки за спиной, глубоко задумавшись. Наконец он заметил, что напряжение долгого дня начинает отступать. В последние годы Помпей взял за правило отделять рабочий день от семейной жизни короткими прогулками в тихих садах. Освежившись, он присоединялся к семье за вечерней трапезой, смеялся, играл с дочерьми и до рассвета забывал об этом убогом сенате.
Он едва не прошел мимо младшей дочери, лежавшей лицом вниз в кустах возле стены. Заметив ее, Помпей постарался сдержать улыбку – сейчас девочка неожиданно выпрыгнет из своего укрытия, бросится к нему, обнимет. Ей нравилось появляться внезапно, когда отец приходил домой, и она звонко хохотала, когда он подпрыгивал, изображая испуг.
Помпей увидел кровь, запекшуюся на платье дочери темными пятнами, и губы его задрожали; душой начал овладевать холодный ужас, которому было невозможно сопротивляться.
– Лаура?.. Поднимайся, девочка, пойдем…
Кожа ее стала совершенно белой, и он мог разглядеть страшную рану на шее – там, где кончался воротник детского платья.
– Идем же, милая, ну, вставай… – прошептал Помпей.
Кто-то подбежал к ним и упал в сырую листву возле маленького тела.
Помпей долго гладил ее волосы, а солнце садилось, и тени в саду становились все длиннее. Он знал, что нужно звать на помощь, кричать, плакать, но не хотел оставлять дочь, даже на время, даже для того, чтобы позвать жену. Помпей вспоминал, как летом носил ее на руках, и она повторяла все его слова чистым звонким голоском. Когда у девочки резались зубки и она болела, отец сидел рядом с ее кроватью… и теперь он сидел с дочерью в последний раз, что-то нежно шепча и поправляя воротничок платья так, чтобы закрыть зияющую красную рану, которая была единственным ярким пятном на ее теле.
Потом он встал и на негнущихся ногах вошел в дом. Прошло немного времени, и тишину разорвал пронзительный женский крик.