Глава вторая
Люди набились в старую ратушу так же плотно, как форель в корзину из ивовых прутьев. Было очень шумно, в воздухе стоял смрад, однако язычники и христиане ладили между собой гораздо лучше, чем можно было предположить. Даже Вульфверд был здесь, хотя я и не видел, чтобы он разговаривал с кем-либо из скандинавов. Священник сидел на высоком табурете, пил мед и теребил висящий на шее деревянный крест, словно тот мог защитить от зла, окружившего его со всех сторон. Время от времени Вульфверд подозрительно глядел в потолок, будто опасался, что старые балки перекрытий, не выдержав громких песен и криков, обрушатся вниз и раздавят всех нас.
Этот зал принадлежал лорду Свефреду, но он уже шесть лет покоился в земле, а сыновей после себя не оставил. Теперь в одном углу в темноте громоздились прессы для сыра, маслобойни и пустые бочки, а остальное пространство использовалось для общих сборищ, торговли и частных встреч. Ратушу посещали все и вся, но никто не видел необходимости тратиться на ее содержание. Сквозь утрамбованный земляной пол кое-где уже пробивались сорняки. Полога, который мог бы защитить от холода, на входе не было, сырой плетень наполовину сгнил.
Однако в эту ночь в зале бурлила жизнь. Я вспомнил легенду о Беовульфе. Гауты — именно так называли себя его соплеменники — угощались в большом зале за столами, сбитыми гвоздями, сделанными из драгоценных металлов. На стенах сверкали шитые золотом гобелены. Доблестные воины наслаждались пиршеством. Быть может, это помещение в ратуше тоже когда-то знавало лучшие дни? Вот сейчас эти гордые воины-язычники, приплывшие из-за холодного серого моря, напоминали старым, покрытым копотью балкам о былых торжественных трапезах.
Мужчины Эбботсенда не хотели, чтобы их женщины находились в обществе скандинавов, упившихся хмельным медом, поэтому гостей обносили полными бурдюками их сыновья, наполнявшие чаши и подававшие куски мяса двух свиней, зажаренных на очаге. Сигурд купил свиней у мясника Ойрика. Я жадно смотрел на шипящее сало, капающее в огонь, вдыхал восхитительный аппетитный аромат, смешанный со зловонием гнилой древесины, сырой земли и человеческого пота.
Люди, говорящие на разных языках, кипятились, когда их не понимали, и начинали чуть ли не кричать, полагая, что это поможет. Другие смеялись над ними. Шумное пиршество продолжалось глубоко за полночь. Я едва поспевал помогать подвыпившим гостям, наполняя смыслом чужие, незнакомые слова. Потом селяне принесли меховые шкуры, подушки и солому, и пьяные стали укладываться спать. Поскольку у зала не было хозяина, язычники не видели причин оставить оружие снаружи. Они сидели и лежали вдоль стен, положив рядом свои круглые щиты, мечи и копья.
— Мне еще никогда не приходилось видеть столько кольчуг, — заплетающимся языком пробормотал Гриффин.
Было уже поздно. Несмотря на то что дома жителей Эбботсенда находились совсем рядом, они тоже укладывались спать прямо здесь. Кое-кто уже громко храпел. Мы с Гриффином устроились в северном конце ратуши, под ее единственным окошком, узкой щелкой, затянутой бычьим пузырем. Почти все свечи догорели и погасли. Лишь угли, тлеющие в каменном очаге посреди зала, отбрасывали красные отблески на спящих людей.
— Я столько раз сражался за короля Эгберта, парень, а до него за Беортрика, что сбился со счета. Я тебе скажу, что мне еще никогда не доводилось видеть таких хорошо вооруженных воинов. — Гриффин вытащил из бороды вошь и теперь внимательно изучал ее. — Всем нам станет легче, когда язычники уберутся восвояси. — Он снова перевел взгляд на ярла Сигурда, который вполголоса беседовал с пожилым скандинавом с круглым лицом и косматой бородой.
— Но ведь торговля прошла успешно, — заметил я, глядя на то, как Гриффин рассеянно раздавил вошь ногтем большого пальца.
Охотник поднял брови и согласился со мной:
— Да, торговля прошла успешно. — Тут он покачал головой и закатил глаза. — Моя Бургильда хочет две большие бронзовые броши с кусочками янтаря.
— А что же ожерелье? — спросил я, вспомнив, как сегодня днем Гриффин гордился своей покупкой.
— Она говорит, что без брошей от ожерелья нет никакого толка, — проворчал тот.
Он поймал мой взгляд, мы рассмеялись так, что разбудили темноволосого язычника. Скандинав пробормотал ругательство и снова закрыл глаза.
Наверное, я сам ненадолго провалился в сон, ибо меня разбудил лязг засова и скрип железных петель двери. Приглушенные голоса тех, кто еще не спал, смешивались с храпом. Я увидел, как в залу прокрался старик Эльхстан, незамеченный почти никем. Петли напоследок жалобно заскрипели еще раз. Эльхстан недовольно поморщился.
Гриффин проснулся, расплескал мед из кубка, который продолжал сжимать в руке, кивнул в сторону старика и сказал:
— Я чуть не уронил посудину, парень. Где он был? Вырезал кресты для язычников?
Тут охотник снова закрыл глаза и откинул голову на стену. Я осторожно забрал кубок и поставил его на землю, от греха подальше. Эльхстан пробирался между храпящими, отрыгивающими телами.
— Старик, на рассвете я возьму удочку, — прошептал я, решив, что он пришел напомнить мне про рыбу, которую нужно будет выловить на завтрак.
Но мастер нахмурился, замахал руками, поморщился и опустился на корточки рядом со мной. Он убедился в том, что Гриффин спит, на нас никто не смотрит, и пристально взглянул на меня. Его тощее лицо было скрыто в тени, а всклокоченные седые волосы светились в отблесках пламени, догоравшего в очаге.
— В чем дело?.. — спросил я, но старик не дал мне договорить, приложив костлявый палец к моим губам.
Затем он взял мою руку и что-то в нее вложил. Я посмотрел на ладонь, увидел зеленую веточку папоротника, но не нашел в этом никакого смысла и пожал плечами. Эльхстан жестом предложил мне понюхать листья. Я потер веточку между пальцев, поднес ее к носу, ощутил тухлый запах гнилой петрушки и понял, что это не папоротник, а болиголов. Мне не раз доводилось видеть, как дохли свиньи и овцы, пощипавшие этой травки. Сначала животные возбуждались, затем их дыхание замедлялось, ноги и уши становились холодными на ощупь. Они распухали, источали зловоние и погибали.
Я выбросил листья, поплевал на пальцы и вытер их о рубаху. Эльхстан надул щеки и изобразил крестное знамение.
— Вульфверд? — шепотом спросил я.
Старик кивнул, заметил кубок Гриффина, поднял его с земли и сделал вид, будто что-то подсыпает в мед. Глаза мастера, скрытые густыми седыми бровями, превратились в узкие щелочки. Он обернулся и посмотрел на Сигурда, который сидел, прислонившись к западной стене, рядом со своим большим круглым щитом, железным шлемом и тяжелым зловещим мечом.
Я стиснул плечо Эльхстана и прошептал:
— Вульфверд собирается отравить ярла Сигурда, да? Ты видел, как он собирал болиголов?
Старый столяр быстро огляделся по сторонам, убеждаясь в том, что никто из язычников, лежащих рядом с нами, ничего не услышал и не понял. Затем он посмотрел на меня, сверкнув глазами.
Я медленно кивнул, признавая справедливость его укора, и пробормотал:
— Он сошел с ума.
Эльхстан поморщился, соглашаясь со мной, затем указал на дверь зала, встал и жестом предложил мне следовать за ним. Стараясь не разбудить спящих, я поднялся на ноги и бесшумно вышел следом за Эльхстаном, на ходу расстегивая ремень, словно собирался облегчить мочевой пузырь.
Ночь была темная и безлунная. Две собаки дрались из-за кости, на которой еще осталось немного мяса. Чей-то гусь удрал из сарая и теперь сидел на соломенной крыше дома кузнеца Сиварда, расправив крылья и гордо гогоча. Но остальные обитатели деревни спали. Мне показалось, будто я услышал шум прибоя, набегающего на скрытый за черными холмами южный берег. Эльхстан сунул руку в мешочек на поясе и протянул мне что-то, не отрывая от меня глаз.
В этот момент я увидел Алвунну, ту самую девчонку, с которой валялся в траве после пасхального пиршества. Она стояла в тени нависающей крыши и смотрела на моего мастера, ломая руки. По всклокоченным светлым волосам я заключил, что старик вытащил ее из постели. При виде Алвунны у меня внутри все перевернулось.
— В чем дело, Эльхстан? — спросил я, взглянув на маленький нож с костяной рукояткой, который он мне вручил.
Через отверстие в рукоятке был пропущен кожаный шнурок. Раздраженный старик кивком подозвал Алвунну, и та вышла из тени. Ее полные губы изогнулись в слабой улыбке. Она кашлянула и снова взглянула на Эльхстана, ища у него поддержки. Тот кивнул и пробормотал что-то нечленораздельное.
— Привет, Озрик, — тихо промолвила Алвунна.
Внезапно смутившись, она широко раскрыла глаза и провела рукой по волосам. Девушка смочила слюной палец и тщетно попыталась пригладить непокорную прядь.
— Что ты здесь делаешь, Алвунна? — спросил я, чувствуя, как у меня в промежности разливается тепло. — Почему ты в одной ночной рубашке?
Она как-то неловко переступала с ноги на ногу. Я нахмурился и посмотрел на Эльхстана, но тот лишь нетерпеливо махнул рукой.
— Этот нож, Озрик, — сказала Алвунна, кивая на то, что было зажато у меня в руке. — Он очень важен.
— На вид в нем ничего важного нет, — ответил я, проведя пальцем по тупому лезвию. — Нужно будет здорово повозиться, чтобы освежевать им зайца.
Старик выхватил у меня нож и поднес к моему лицу. Я забрал его назад и разглядел рукоятку, вырезанную из белой кости. Две змеи извивались, каждая старалась ухватить себя за хвост.
— Хорошая работа, — согласился я. — Ее выполнил язычник.
Эльхстан что-то промычал, а я пожал плечами и заявил:
— Ничего не понимаю. Зачем вы показали мне этот нож?
— Я была там, Озрик, когда тебя нашли, — чуть ли не извиняясь, сказала Алвунна.
— Ну и что? — недоуменно спросил я.
Эта история была мне хорошо знакома. Меня нашли на старом кладбище к юго-востоку от Эбботсенда. Никто не знал, как я туда попал. Я был без сознания, а когда очнулся, мой рассудок оказался таким же пустым, как бочонок из-под меда на свадебном пиршестве.
— Твоя голова была в крови. Все решили, что ты мертв, — продолжала Алвунна. — Но когда тебя перевернули лицом вверх, ты посмотрел на нас. Вульфверд увидел… — Она запнулась и указала на мой глаз, залитый кровью. — Да, он выругался и заявил, что на тебе лежит печать сатаны. — Девушка осенила себя крестным знамением, испугавшись собственных слов.
— Мне повезло, что старику Эльхстану лишняя пара рук была нужна больше, чем проповеди Вульфверда, от которых пахнет нечистотами, — сказал я, улыбнувшись старому столяру, и тот снова замычал.
Однако Алвунну мои слова привели в ужас. Она испуганно огляделась по сторонам, убеждаясь в том, что мы одни. Две собаки, вероятно учуявшие зайца, внезапно с громким лаем рванули в ночь.
Девчонка поморщилась и сказала:
— Эльхстан нашел этот нож у тебя на шее и снял до того, как его успели увидеть Вульфверд и остальные. — Она посмотрела на старика. — Эльхстан испугался за тебя. Это языческий нож, Озрик, — продолжала Алвунна, делая упор на этом определении. — Если вспомнить еще и твой глаз…
Девушка пожала плечами и снова смущенно умолкла. Ей словно было стыдно за то, как ко мне относились жители Эбботсенда, но в то же время она понимала их побуждения.
— Как я уже говорил, старику был нужен подмастерье, — произнес я, снова разглядывая нож, теперь уже очень внимательно.
— Ты точно не помнишь ничего о том, как попал сюда? — спросила Алвунна, опять безуспешно борясь с непокорной прядью.
Я покачал головой и ответил:
— Я очнулся дома у Эльхстана. До этого был без сознания. Ты с самого начала знала об этом ноже? — Алвунна кивнула в ответ. — А кроме тебя еще кому-нибудь об этом известно?
— Чего ты боишься, Озрик? К тебе и так относятся хуже некуда. — Девушка грустно усмехнулась, а я нахмурился. — Нет, об этом не знает больше никто. — Она взглянула на Эльхстана. — Мне пора идти. Если мама узнает, что я была здесь…
Старик кивнул и в знак благодарности прикоснулся к ее плечу. Алвунна бросила на меня прощальный взгляд и бегом скрылась в темноте, поднимая подол ночной рубашки, чтобы не испачкать его в грязи.
— Старик, зачем ты мне все это рассказываешь именно сейчас? — спросил я, привязывая нож к поясу.
«Алвунна была права. Чего мне теперь бояться? Два года меня ненавидели, но оставляли в покое, потому что я работал подмастерьем у Эльхстана. Но больше я не буду прятаться за спиной старого столяра».
Эльхстан посмотрел на нож, висящий у меня на ремне, но не стал забирать его обратно. Он покачал головой, потом изобразил крест у себя на груди.
— Не знаю, что все это значит, — сказал я, положив руку на плечо старика. — Но все равно спасибо.
Гусь громко загоготал. Я обернулся и увидел черную фигуру, которая приближалась к нам.
— Кажется, это одна из птичек Бертвальда, да? — спросил Вульфверд.
Увидев меня, он осенил себя крестным знамением. Священник был в полном облачении. Белая шерстяная рубаха спускалась до щиколоток, полоса зеленого шелка, обмотанная вокруг шеи, ниспадала до голеней.
— Говорил я ему, что нужно поднять ограду птичника еще на фут, — продолжал Вульфверд. — С перепуга, да еще в сильный ветер гусь может взлететь футов на двести. Я сам видел!
Мы посмотрели на птицу, и та сердито захлопала крыльями.
— Этот дьявол ярл Сигурд по-прежнему там. Он все выискивает новые способы оскорбить нашего Господа, повелителя и отца всех христиан? — спросил старика священник, повернувшись ко мне спиной.
Тот кивнул, и служитель божий продолжил:
— Эльхстан, я вспомнил нашу предыдущую встречу. Мне посчастливилось, хотя все мы, конечно, прекрасно понимаем, что везение — это не что иное, как рука Господа, воздающего должное тем, кто это заслужил.
Священник поднял жирный палец. В темноте мне не было видно его лицо, но я понял, что оно скривилось в самодовольной усмешке.
— В общем, в зарослях крапивы и щавеля я наткнулся на большие лопухи, — продолжал он. — Надеюсь, ты знаешь, что это растение… способствует очищению. — Вульфверд погладил свой живот. — Сок, выжатый из его листьев, помогает при укусах насекомых, змей и так далее. Но известно ли тебе, что если масло, добытое из корней лопуха, втереть в голову, то оно снимает боль, да еще и способствует росту волос? — Эльхстан что-то промычал, и Вульфверд стиснул ему плечо. — Ступай с миром, друг мой. — Затем священник повернулся ко мне, и его лицо исказилось в зверином оскале. — Прочь с дороги, мальчишка. Я иду лицезреть деяния Господа Бога. — С этими словами он криво усмехнулся и шагнул внутрь старой ратуши.
Эльхстан собрался было уходить и кивком предложил мне следовать за ним, но я продолжал стоять под сгнившим навесом. Старый столяр издал глухой гортанный звук и нетерпеливо махнул рукой.
— Ты собираешься позволить ему отравить ярла? — в ужасе спросил я. — Он солгал насчет лопуха.
Я принюхался к кислому запаху болиголова, въевшемуся в мои пальцы. Эльхстан снова показал, чтобы я уходил.
— Никуда не пойду, — сказал я. — Мы не должны этого допустить. Вульфверд сошел с ума! У него в голове кишат пауки, Эльхстан.
Старик нахмурился, но я не стал гадать, что он сделает дальше, и следом за священником вошел в зал.
Кто-то подбросил в очаг дров. Сырое дерево трещало и шипело. Дрожащие языки пламени золотили едкий дым, расползающийся под балками перекрытий над спящими людьми. Вульфверд стоял перед Сигурдом, сжимая в руке кубок. Лежащие рядом с ярлом люди зашевелились, предчувствуя что-то недоброе. Вульфверд услышал звук открывшейся двери, оглянулся, увидел меня, скривил рот и снова повернулся к предводителю скандинавов. Я прошел к очагу и ощутил пахнувший в лицо жар. Эльхстан вошел в зал и присел на корточки рядом с кузнецом Сивардом.
— Твои люди спотыкаются во мраке, ярл Сигурд, — заговорил Вульфверд, голос которого был подобен скрежету меча, покидающего ножны. — Но разве долг пастуха состоит не в том, чтобы спасать свое стадо от волков?
— Убирайся прочь, жрец, — пробормотал Сигурд, почесывая золотистую бороду. — Я пересек Северное море не для того, чтобы слушать тебя. Слова вываливаются из твоего рта точно так же, как куски дерьма у козла из задницы.
Скандинавы, услышавшие это, рассмеялись так громко, что разбудили тех, кто еще спал.
— Возвращайся в свой дом Белого Христа и спи на коленях, — бросил воин, сидевший рядом с Сигурдом.
Какое-то мгновение Вульфверд молча смотрел на ярла. В свете огня я видел, что священник дрожал от ярости. Его свободная рука сжалась в кулак.
— Я пришел сюда с миром, язычник, надеялся, что ты, может быть, примешь благословение Христа, — проворчал он. — Завтра вас здесь уже не будет.
— Разве Белый Христос живет здесь? — спросил Сигурд, усмехнувшись, и обвел взглядом зал.
— Наш Господь везде, — ответил Вульфверд, строго посмотрев на англичан, находящихся в ратуше. — Я благословил бы тебя сейчас именем Христа, а утром окрестил бы, очистив от грязи, которая душит твой народ.
Я было решил, что Вульфверд передумал или же Эльхстан ошибся насчет болиголова. Возможно, священник действительно собирал лопухи для своих редеющих волос.
— Поди прочь со своими заклинаниями! — воскликнул Сигурд, отмахиваясь от Вульфверда. — А не то я попрошу своего жреца-годи превратить твои внутренности в червяков!
Старик скандинав с жидкими седыми волосами, в которые были вплетены кости, поднялся с земли и подошел к ярлу. Колдун злобно усмехнулся, другие норвежцы протянули руки к копьям и мечам.
Я прикоснулся к языческому ножу, висевшему на ремне, провел большим пальцем по извивающимся змеям, украшавшим рукоятку. Похожие висели на поясах скандинавов. Я смотрел на этих чужестранцев и пытался представить себя среди них. Почти все они были белокурыми, с бородами цвета соломы, хотя у одного волосы оказались такими же темными, как и у меня.
— Вижу, ты еще не готов принять прощение от Христа, — натянуто улыбнулся Вульфверд. — Что ж, я сделал все возможное! — воскликнул он, разводя руки. — Быть может, я нанес первый удар в битве за твою заблудшую душу! — Священник отвернулся было от Сигурда, потом снова взглянул на него и протянул руку, сжимающую кубок с медом. — Но ты хотя бы выпьешь со мной, покажешь всем, кто собрался здесь, что между нами мир?
Ярл свел губы в нитку, пожал могучими плечами, принял кубок и сказал:
— Я выпью с тобой, жрец, если ты после этого оставишь меня в покое.
Вульфверд склонил голову и отступил назад. Сигурд поднес кубок к губам.
— Нет, господин! — воскликнул я, шагнув к скандинаву. — Не пейте!
Краем глаза я увидел, как люди вокруг нас поднимаются с земли.
Вульфверд зашипел, повернулся ко мне. Его широченное лицо наполнилось такой злобой, что, казалось, готово было вот-вот лопнуть.
— Убирайся в преисподнюю, прислужник сатаны! — крикнул священник, наполняя громовым голосом весь зал.
— Придержи свой язык, жрец, — остановил его Сигурд, стряхнул с плеч овчину и устало поднялся на ноги.
Мужчины, присутствующие в зале, стали разделяться на скандинавов и англичан. Язычники потянулись за своими огромными мечами.
— Говори, красноглазый, — приказал Сигурд, повелительным движением руки, унизанной сверкающими золотыми перстнями, приказывая мне выйти вперед.
В меня уперлись тяжелые взгляды. Они сдавливали мне горло и сжимали живот. Внезапно наступила тишина, нарушаемая лишь треском пламени в очаге и ударами моего собственного сердца, гулко звучащими у меня в голове. Я кашлянул, прочищая глотку, протиснулся сквозь толпу и остановился перед Сигурдом и Вульфвердом.
— Мед отравлен, мой господин, — произнес я по-норвежски.
Ярл нахмурился и отстранил кубок. Священник, судя по всему, понял, что я предостерег скандинава, ибо осенил себя крестным знамением.
— Ложь! — воскликнул Вульфверд. — Что бы он ни изрыгал из себя — все ложь, льющаяся из гнойной пасти самого сатаны! Ложь!
Служитель божий шагнул ко мне, и я испугался, что он меня ударит.
— В таком случае выпей этот мед сам, жрец, — прорычал по-английски Сигурд, предлагая кубок Вульфверду. — Мы с тобой разделим эту чашу, но ты хлебнешь первым.
Тот закрыл глаза, поднял лицо к старым балкам перекрытий, стиснул деревянный крест, висящий на груди, и пробормотал вполголоса нечто невнятное, по-моему похожее на молитву.
— Пей! — приказал Сигурд.
В этом единственном слове содержалось столько угрозы, что я не представлял себе, кто осмелился бы ослушаться ярла.
— В мед добавлен болиголов, — сказал я, бросив взгляд на Эльхстана, который едва заметно покачал головой. — Ты выпил бы его и уснул, мой господин. — Я сделал глубокий вдох, собираясь с силами. — К полудню ты не мог бы стоять, твои ноги стали бы холодными на ощупь, и ты наделал бы в штаны.
Я не знал, верно ли последнее утверждение, но мне показалось, что оно должно будет особенно больно ужалить такого гордого человека, как Сигурд. Я сам уже увяз по уши и не видел смысла выбираться из трясины.
— Я умер бы, выпив этот мед? — спросил Сигурд, сверля меня взглядом.
Так стальной бурав вгрызается в древесину.
— Думаю, да, мой господин, — сказал я. — Завтра ты умер бы, а отец Вульфверд объявил бы, что это дело рук Господа Бога.
— Этот надутый боров похвалялся бы, что христианский бог могущественнее, чем Один, Отец всех! — взревел Сигурд, хватаясь за рукоятку меча.
Тут Вульфверд плюнул мне в лицо, сунул руку в длинный широкий рукав своей рясы и бросился на ярла. Я увидел в кулаке священника нож. Норвежец тоже его заметил, с поразительной проворностью отскочил назад и выхватил меч.
— Отец всемогущий!.. — завопил Вульфверд, а Сигурд шагнул вперед и с размаху опустил клинок ему на макушку.
Ноги священника подогнулись. Он зашелся в предсмертной конвульсии и рухнул на землю, сжимая деревянный крест. Из раскроенной головы выплеснулись серые мозги.
Мужчины Эбботсенда закричали ругательства, оглядываясь на Гриффина. Наверное, в свете очага они увидели сомнение в глазах бывалого воина.
— Вульфверд был слугой Господа! — взревел охотник, пока люди выбегали из зала на улицу. — Священником, Сигурд! — крикнул он, гневно глядя ярлу в лицо.
Скандинавы поспешно хватали оружие, а мужчины Эбботсенда выбегали в ночную темноту. Эльхстан опустился на колени перед Вульфвердом, но я схватил старика за плечо, поднял и поволок прочь. Не в силах поверить в то, что произошло у меня на глазах, я вытолкал мастера на свежий воздух.
Скандинавы без суеты строились в боевой порядок. Каждый воин прикрывал щитом не только себя, но и соседа. Быстрота и слаженность их движений вызывала страх. Но и деревенские мужчины тоже становились в темноте в плотную линию, сжимая копья и мечи. Из домов на подмогу бежали другие, со щитами и шлемами.
— Уходим отсюда, Эльхстан! — воскликнул я, только теперь заметив, что небо на востоке тронул кроваво-красный рассвет. — Это уже не остановить. Бежим!
Но старик тряхнул головой и отстранился. Когда я попытался снова его схватить, он ударил меня по руке и прокаркал что-то очень похожее на ругательство. В этот момент две шеренги сошлись. Ночная тишина огласилась первыми криками и стонами. Я увидел, как Гриффин погрузил свой меч в горло скандинава, и выпустил старика столяра.
«Что ты наделал? — воскликнул мой рассудок. — Пошел против священника! Теперь люди, которых ты знал, умирают. Их кровь будет на твоих руках».
Я бросился в дом Эльхстана за охотничьим луком, моля Бога о том, чтобы успеть пронзить стрелой черное сердце хоть одного язычника до того, как все будет кончено. Я настежь распахнул дверь, в кромешной темноте больно налетел грудью на стол, на ощупь нашел все, что нужно, и побежал обратно, на звуки битвы, сжимая лук, тетиву и колчан со стрелами. Многие селяне уже лежали на земле. Их влажные внутренности, вывалившиеся из распоротых животов, блестели в тусклых предрассветных сумерках, но остальные продолжали сражаться. Они ругались, когда им приходилось наступать на убитых товарищей.
Гриффина сразил сам Сигурд. Увидев, как из рассеченной головы несчастного потекла струя яркой крови, я поразился, насколько легко скандинавы в кольчугах-бриньях расправлялись с противниками, не имевшими доспехов.
Эльхстан указал в сторону охотника и что-то промычал, сжимая мне плечо.
Я лихорадочно натянул тетиву и прошептал:
— Знаю, старик.
У меня в душе все болело, потому что Гриффин был мне другом. Я положил стрелу на тетиву, натянул ее, задержал дыхание, потом медленно выпустил из себя воздух.
— Умри, ублюдок язычник!
Какой-то скандинав судорожно дернулся, получив стрелу в плечо. Я достал из колчана новую, заметив, как кузнец Сивард пошатнулся и с криком упал лицом вперед, сжимая копье, торчащее из живота. Я выпустил вторую стрелу, но она пролетела мимо. Когда я снова натянул лук, тетива лопнула и больно хлестнула меня по лбу.
Скандинав, которого я поразил, двинулся на меня, не обращая внимания на кровь, вытекающую сквозь звенья кольчуги. Я шагнул ему навстречу и попытался ударить луком в лицо, но он перехватил эту изогнутую палку, вырвал ее у меня из рук и врезал мне кулаком в подбородок. Я упал лицом в зловонную грязь, но успел увидеть, как скандинав повалил старика Эльхстана и с размаха пнул его ногой.
Вскоре все было кончено. Лишь один норвежец был убит, но все те шестнадцать селян, что им противостояли, лежали на земле в лужах собственной крови. Скандинавы быстро прикончили раненых, оставив в живых только Гриффина. Его волоком протащили по грязи к воину с проницательным взглядом и застежкой в виде волчьей головы. Да, именно к Сигурду.
— Ты умрешь, но прежде увидишь, как твою деревню поглотит огонь, — прорычал ярл, указывая на дома, над соломенными крышами которых поднимался дым очагов, словно начинался еще один совершенно обыкновенный день. — Даже в загробной жизни ты будешь помнить о том, что навлек смерть на своих людей.
— Пусть дьявол помочится тебе в череп, — с трудом выдавил Гриффин.
Кожа, содранная вместе с волосами, лоскутом свисала с его головы. Под ней виднелись проломленные кости черепа. Струйки крови нитями паутины стекали по лицу раненого и срывались каплями с короткой бородки. Однако тело бывшего воина упрямо отказывалось умирать.
— Придет Судный день, и ты станешь молить Христа о прощении, — хрипло пригрозил он. — Клянусь, что так будет! — Доблестный Гриффин улыбнулся, произнося эти слова.
Сигурд рассмеялся и ответил:
— Ваш Белый Христос слаб. Это бог женщин. Говорят, он благоволит трусам и шлюхам.
Остальные язычники закивали. Некоторые из них вытирали лезвия своих мечей о трупы.
— Тебя нельзя назвать слабым, англичанин, — продолжал Сигурд. — Сегодня ты убил великого воина.
Ярл нахмурился и бросил взгляд на мертвого скандинава, который без кольчуги выглядел ничуть не более свирепым, чем обычный молодой парень из Эбботсенда, если не считать многочисленных шрамов, покрывавших его белую кожу.
— Почему ты идешь за вашим Белым Христом, англичанин? — спросил он.
Отяжелевшие веки Гриффина опустились. Мне хотелось верить, что он лишился чувств.
Предводитель скандинавов пожал плечами и заявил:
— Я отдаю тебя Одину, чтобы после смерти ты увидел истинного бога, который заставляет врагов в разгар битвы бросать оружие и с позором бежать к своим женщинам.
После этого Сигурд приказал своим людям обыскать дома и забрать все, что только можно. Ярл напомнил, что ценности могут быть припрятаны в пепле, в горшках и даже в соломе. Язычники действовали расторопно, опасаясь прибытия местного магистрата. Они начали таскать мешочки с монетами, инструменты, ткани, оружие, копченую свинину и ягнятину через холмы к своим кораблям.
Крики слышались очень редко. Почти все женщины скрылись в лесу и еще не знали о гибели мужчин. Я видел, как был убит отец Алвунны, но знал, что и у нее самой, и у ее матери хватило ума бежать из деревни. Бедная девчонка!.. Но я никогда не был в нее влюблен, как, впрочем, и она в меня.
Я опустился на корточки рядом с Эльхстаном и ждал, когда же язычники обратят на нас внимание. Тогда они убьют меня и старика вместе с Гриффином. Я провел рукой по рассеченной губе, увидел алую кровь и понял, что больше не дрожу. Беспощадная бойня, свидетелем которой я стал, излечила меня от страха. Я стиснул зубы. Пусть Гриффин презирает меня за трусливый поступок, но он все-таки не увидит, как я молю о пощаде.
Скандинавы собрали сухие дрова и сложили погребальный костер, на который поместили тело воина, убитого Гриффином. Один из них взял меч и начертил на земле круг, затем схватил охотника за окровавленные волосы и втащил туда. В раненом едва теплилась жизнь. Первая соломенная крыша вспыхнула трескучими языками пламени, погребальный костер тоже занялся огнем. Старый седобородый воин, в косы которого были вплетены кости, начал громким голосом призывать богов.
На старом ясене закаркал ворон, жадно дергая головой, наблюдая за деяниями людей. Я понял, что это та самая птица, которая встретилась мне вчера на рассвете у сторожевой башни на берегу. Ворон разинул здоровенный клюв и встопорщил перья на шее, ощетинившиеся острыми иглами. Я оглянулся на Гриффина, и желудок выдавил мне в горло теплую рвоту.
Эльхстан застонал, пытаясь подняться на ноги, но я удержал его на земле и прошептал:
— Не шевелись, старик.
Половина его лица заплыла, превратилась в сплошной темно-лиловый кровоподтек.
Эльхстан принюхался, и я подтвердил:
— Да, деревня горит.
Мой взгляд был прикован к тем истязаниям, которым скандинавы собирались подвергнуть Гриффина. Я не обращал внимание на пламя, разгоравшееся с сердитым треском.
— Язычники хотят что-то сделать с Гриффином. Это работа дьявола, Эльхстан.
Охотник застонал, и мое сердце заныло от жалости. Его угасающая жизнь вспыхнула снова от невыносимой боли. Эльхстан схватил меня за плечо, потом раскинул руки в стороны.
— Это «орел», — догадался я.
Слезящиеся старческие глаза вспыхнули безумным огнем, широко раскрылись и воскликнули: «Не смотри, глупец! Храни нас Христос, не смотри!»
Но я не мог отвести взор и видел, как старый годи вонзал топорик в спину Гриффина. Он снова и снова вырывал ребро за ребром. Весь мой мир заполнился пронзительными криками гордого воина. Двое скандинавов, прижимавших к земле охотника, извивающегося в мучениях, были забрызганы его кровью. Наконец языческий жрец вырвал последнее ребро, открыл плоть, спрятанную под ними, запустил руки в кровавое месиво, вытащил легкие Гриффина и положил их на его изувеченную спину, по одному с каждой стороны, словно блестящие красные крылья.
— Язычники вскрыли спину Гриффина, — прошептал я старику столяру, который отвернулся, не в силах вынести это жуткое зрелище.
Я нагнулся, содрогаясь в рвотных позывах, но мой желудок был пуст. Я ощутил лишь сухую боль.
— «Кровавый орел», — пробормотал я, потрясенный тем, о чем до сих пор знал только по рассказам стариков.
Эльхстан перекрестился и издал гортанный стон. Крики Гриффина стали невыносимыми. Жидкое бульканье затерялось среди треска пылающего дерева и рева пламени.
Годи поднялся на ноги, воздел руки к небу.
— Один, Отец всех! — воскликнул он, тряхнув головой так, что застучали кости, вплетенные в его волосы. — Прими этого воина, убитого твоими волками! Пусть он пьет хмельной мед за твоим столом, чтобы Белый Христос не смог сделать из него раба! Один, Бесстрашный скиталец! Этот «орел» — подарок ярла Сигурда, который бросает вызов волнам и стремится прославить твое имя!
Тут предводитель норвежцев пристально посмотрел на меня, на мой кровавый глаз и стиснул маленький деревянный амулет, висящий на шее. Это было человеческое лицо, у которого недоставало одного глаза.
— Убейте старика, — махнув рукой, приказал он. — Мальчишку оставьте в живых. Отведите его на борт «Змея».
— Мой господин, он умелый столяр! — воскликнул я на языке чужестранцев. — Не убивайте его!
Бородатый скандинав, которого я впервые увидел на носу дракара, оттолкнул меня и занес меч, чтобы поразить Эльхстана.
— Он мастер своего дела! — не сдавался я. — Посмотрите, мой господин!
Я выхватил из-за пояса нож, которым пользовался во время еды, и протянул его Сигурду. Воин, застывший надо мной, отнял у меня эту вещицу, небрежно взглянул на нее, швырнул Сигурду под ноги, снова повернулся к Эльхстану и оскалился.
— Подожди, Улаф! — остановил его Сигурд, изучая нож.
Лезвие было короткое и простое, как у того языческого ножа, что мастер возвратил мне сегодня ночью, однако рукоятка была вырезана в форме дельфина. Сам я никогда их не видел, но Эльхстан в детстве нашел одного мертвого дельфина, выброшенного на гальку. Эту рукоятку он вырезал по памяти.
— Это кость благородного оленя, мой господин, — продолжал я.
Сигурд провел по белой фигурке морского существа большим пальцем, и я воспринял это как признание мастерства работника. По правде сказать, я видел, как Эльхстан вырезал гораздо более красивые рукоятки для тех, кто мог заплатить за них. Однако этот нож был мне очень дорог как подарок. Лишь сейчас до меня дошло, что Эльхстан дал мне его взамен того, языческого, который он обнаружил у меня на шее. Быть может, тем самым старик хотел помочь мне начать новую жизнь вместе с ним.
— Работа хорошая, — признал Сигурд, почесывая бороду.
Воин по имени Улаф, которого скандинавы называли Дядей, открыл было рот, собираясь возразить, но Сигурд поднял руку, останавливая его.
— Одна скамья освободилась, — сказал он, оглянувшись на бледное тело мертвого воина, к которому подбирались жадные языки пламени.
Сухие дрова разгорелись. Волосы убитого норвежца отвратительно затрещали и ярко вспыхнули, наполняя воздух зловонным дымом.
— Отведите на корабли обоих, — приказал Сигурд и повернулся ко мне спиной.
Нас оттащили к морю, к дракарам, глубоко осевшим в воду под тяжестью добычи, награбленной у жителей Эбботсенда. Скандинавы заняли свои места и дружно налегли на весла, прогоняя воду вдоль вытянутых корпусов. Скоро гребцы вошли в ровный ритм. Я смотрел на удаляющийся берег и вдыхал желтоватый дым горящей деревни.
