Следующий день тоже прошел как в ночном кошмаре. Состоялась похоронная месса, во время которой тело Отто лежало еще спокойнее, чем во сне. Рану на груди скрывал погребальный саван, лицо было почти белым. Я пожалел, что явился на службу, напомнившую мне о других смертях, так и оставшихся неотомщенными. Те, другие, взывали ко мне с упреком, требуя исполнить долг.

Лилиана, подчинившись Джамиле, не пошла на службу. Мы принесли ей локон волос Отто и его кинжал. Грегор отдал мне кольчужный капюшон, принадлежавший брату. Остальные доспехи были распределены между воинами, с которыми Отто успел подружиться, какая-то часть попала к Ричардусам. Грегор оставил у себя меч и щит.

Очень поздно той ночью, когда Лилиана уснула или задремала, мы с Джамилей сидели рядышком, укутавшись в одно одеяло, полностью одетые, сплетя руки и ноги для уюта и тепла. Мне захотелось провести остаток жизни вот так, держа ее в объятиях.

— Не знаю, что буду делать, — прошептал я ей на ухо, уткнувшись носом в волосы, — когда перевезу Лилиану в безопасное место.

— Что хочешь, — сказала она. — Такой благословенной свободе не многие могут порадоваться.

Пряди ее волос легко пощекотали мне лицо.

— Нет у меня никакой свободы. Когда-то дал клятву, заключил смертельный договор с собственной совестью. А сегодня в часовне мне о нем напомнили… У меня осталось одно незавершенное дело. Я даже пока к нему не приступал…

— Потому что у тебя был отличный предлог отвлечься, — возразила Джамиля. — Ты поклялся сначала совершить хороший поступок. И совершил: вернул меня моему народу…

Я напрягся, а Джамиля, подумав, что мне хочется отстраниться от нее, вцепилась в меня еще крепче.

— Ты собираешься заключить брак без любви. Прости, если не считаю это таким уж триумфом.

— Я сейчас о другом, — сказала она. — Самуил пришел за мной семь месяцев назад. И все это время ты жил, не думая о том, чтобы вернуться к мести. Так зачем же делать это сейчас? Неужели ты так ничему не научился? Неужели ты по-прежнему думаешь, что на насилие лучше всего отвечать еще большим насилием?

— Разве не так поступает ваш Бог?

Она пожала плечами.

— Я знаю рассказы о некоем Боге, который так поступает. Мне никогда не хватало высокомерия подражать ему, но, думаю, жизнь моя все равно не была бы лучше, даже если бы я решилась на это. — Она заговорила еще тише, прижавшись губами к моему виску. Слова ее звучали и печально, и соблазнительно. — У нас, слабых смертных, есть более полезные порывы, чем месть.

— Единственный порыв сильнее мести — это любовь или надежда на любовь, а ты отнимаешь ее у меня. — Чувствовалось, что она набрала в легкие воздуха, чтобы ответить, и потому пришлось слегка повысить голос: — Я славно отвлекся за эти семь месяцев, за что благодарен тебе, Джамиля. Мне стыдно, что я так долго этого не понимал. Вульфстан пришел бы в ужас, если бы узнал, сколько времени потрачено попусту. Можно было бы вернуться в Англию и давно закончить дело.

— Вообще-то, — сказала она еще более доверительно, — мне кажется, ты полностью оправдал надежды Вульфстана.

Я отвел голову назад, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Как ты можешь такое говорить? Он научил меня, как спланировать убийство и самому покончить с собой, а я продвинулся в осуществлении нашего плана не дальше, чем когда видел монаха в последний раз.

Она покачала головой.

— Я долго размышляла о твоем Вульфстане и пришла к выводу, что с его стороны это была всего лишь уловка.

Мой смех прозвучал саркастически.

— С чего ты взяла?

Она понимающе улыбнулась, и от этой улыбки у меня по спине пробежали мурашки и мне вновь отчаянно захотелось провести остаток жизни, сидя рядом с ней. Отпустив меня, Джамиля немного подвинулась, так что мне тоже пришлось разомкнуть объятия, а она принялась считать по пальцам в образовавшемся между нашими телами промежутке:

— Он научил тебя всему необходимому, чтобы выжить в Европе: языкам, музыкальным стилям, основным навыкам, таким как умение ориентироваться, распознавать растения, предсказывать погоду. Он постарался научить тебя, насколько это возможно для сухопутного человека, мастерству мореплавателя: как взбираться по веревочным лестницам, удерживать равновесие, вязать узлы и еще одному делу, которое ты так и не освоил, — плаванию, впрочем, многие матросы тоже не умеют плавать. Затем, завершив обучение, он отослал тебя в Венецию под выдуманным предлогом…

— Весь монастырь слышал, что англичанин отправился в Венецию.

— Или, быть может, весь монастырь просто повторял то, что услышал от Вульфстана, — сказала Джамиля. — Мне кажется, он придумал местопребывание твоего англичанина. И еще я думаю, что он с самого начала намеревался тебя обмануть. Указал прямо противоположное направление от того места, где действительно находился англичанин, чтобы ты узнал, насколько широк мир. Обучил тебя ряду умений, а затем направил туда, где ты мог их лучше всего применить и где отсутствие у тебя набожности не бросалось бы в глаза, — в Венецию. Он не готовил тебя к смерти, он готовил тебя к жизни. Возможно, даже надеялся, что ты отправишься в этот поход и тоже станешь своего рода пилигримом. Как и произошло.

Я хотел ей возразить, но вдруг осознал всю несуразность правды: половина умений, которые мне довелось освоить по настоянию Вульфстана, на самом деле не имели никакого отношения к нашему плану, зато все они пригодились мне, когда я против воли стал морским паломником.

Она восприняла мое молчание как согласие.

— Выходит, ты понимаешь, что это значит? — продолжала она, забирая мои руки в свои ладони. — Ты должен идти вперед и жить, а еще ты должен передать Грегору свое умение жить.

— Дел у меня будет невпроворот, если стану заботиться о благополучии и здоровье всех, кого знаю.

— Это хорошее противоядие от твоей прошлой жизни, — сказала она. — Хотелось бы и мне найти такое. — Она взяла мой подбородок в ладони и серьезно взглянула мне в глаза. Мне нравилось ощущать ее руки на своем лице. — Я серьезно насчет Грегора. Мы с ним не виделись несколько недель, и за это время он так изменился, что это меня пугает. Он совершенно исхудал, лицо приобрело землистый оттенок. И свет погас в его глазах.

— Не могу же я остаться здесь, чтобы присматривать за ним, и одновременно уехать с Лилианой.

— Тогда оставайся здесь вместе с Лилианой, пока вы оба не убедитесь, что Грегор в безопасности! — предложила она.

— В этом случае мне понадобится помощь.

Она покачала головой и, к моему огорчению, выпустила из ладоней мой подбородок.

— Я ведь тебе говорила, во дворце Влахерны появилась группа недовольных, заявляющих, что Алексей был убит. Мурзуфл постарается перевести подозрение на Самуила, поэтому мы должны уехать. Меня удивляет, почему Самуил до сих пор не пришел сюда за мной.

Я снова обнял ее и уткнулся лицом в плечо.

— Не уезжай с ним! Умоляю, не бросай меня.

— Умоляю, не умоляй меня.

— У меня ничего не останется, если ты уйдешь.

— Ты сам у себя останешься, — ответила она. — Не так уж плохо.

— Бросовая земля.

— Бросовая земля — это всего лишь полезный участок, который нужно освоить, — сказала Джамиля и мягким движением высвободилась из моих рук.

Она поцеловала меня, на секунду прижалась лбом к моей щеке, потом распутала наши ноги и поднялась, потянув меня за собой. Я не шелохнулся.

— Проводи меня до ворот Перы. После всего, что мы пережили, будь тем, кто в конце концов вернет меня домой.

— Вернет тебя куда? — сварливо осведомился я.

Но все равно поплелся с ней до ворот. Мы держались за руки и молчали: каждый раз, когда кто-то из нас набирал в легкие воздуха, собираясь что-то сказать, второй напрягался в неприятном ожидании — в результате молчание продолжалось. Сначала мы пробирались сквозь расположение шумной и суетливой пехоты по тропе, которую я знал назубок, потом поднимались по лесистому и каменистому склону. А вот и ворота Перы. Они были заперты и охранялись изнутри двумя вооруженными юнцами.

Все мое тело напряглось. Не доходя до ворот несколько шагов, я остановился и повернулся к Джамиле. Взял ее за руки. Меня била дрожь.

— Я проиграл. Не могу этого сделать.

— Раньше тебе это удавалось, — хрипло сказала она, выдавливая из себя сочувственную улыбку и глядя на мою ключицу, чтобы не смотреть в глаза.

— В том-то все и дело, что ни разу. — Она подняла взгляд, но тут мне пришлось смотреть в сторону. — Ты ушла, когда тебя увели другие. Я сам обещал этим другим доставить тебя, но в действительности мне не пришлось этого делать. — Мой язык едва шевелился. — И теперь не могу этого сделать, Джамиля. Не могу исполнить своего обещания, и мне наплевать. Скажи, что требуется, чтобы нам остаться вместе, и я сокрушу горы.

— Не могу, — сказала она безжизненно. — Не могу поступить так с моим народом, с Самуилом.

— Мне ты обязана гораздо больше, чем Самуилу! — выпалил я не подумав, просто от отчаяния.

И допустил ошибку. Джамиля напряглась и отняла руки.

— Я тебе обязана? — спросила она, словно выговаривая фразу на чужом языке. — Не стану отрицать, ты совершил много хорошего, но неужели ты поступал так только для того, чтобы кто-то был тебе обязан? — Она посмотрела на меня удивленно и обиженно. — Не думала, что ты такой.

— Ну и правильно. — Мои руки снова потянулись к ее рукам, но она отвела их и продолжала смотреть на меня тем же ужасным оценивающим взглядом. — Я спасал тебя, пытался накормить твоих соплеменников, да и других тоже, вовсе не для того, чтобы ты была мне обязана. Но сама посмотри, что сделал я и что он!

Джамиля еще больше ужаснулась, но мне было уже не остановиться.

— Я был и остаюсь более достойной для тебя парой! И заслуживаю тебя. Пусть даже знаю вполовину меньше того, что знает он, и нет у меня ни набожности, ни ремесла, ни денег, ни общины, ни… Проклятье!

Я стиснул зубы и бросился к воротам, даже не удосужившись взглянуть, пошла ли она следом. Горло у меня так сильно сжалось, что казалось, то ли я сейчас разрыдаюсь, то ли меня вывернет.

Джамиля ничего не сказала, просто пошла за мной. Я остановился, дойдя до ворот, и она остановилась рядом. Я не мог поднять на нее глаза.

— Рада, что ты высказался, — произнесла она не своим голосом. — Слушать было не очень приятно, зато теперь нам легче расстаться. Ты доставил меня до места — значит, сдержал свое слово, хоть и против воли. Слышишь? Ты сдержал слово. Так что можешь не терзаться на мой счет, выискивая предлог, как бы еще себя наказать. — Видя, что я не собираюсь к ней поворачиваться, она тоже повернулась ко мне спиной и добавила, с трудом сдерживая слезы: — Молю Бога, чтобы в один прекрасный день в твою жизнь вошли покой и бескорыстие. Ступай.

Джамиля прошла через ворота и жестом велела охраннику снова закрыть их. Вскоре она скрылась из виду и даже ни разу не оглянулась, оставив мне самое горькое прощальное благословение в моей жизни.