60
Джамиля не могла меня обнять, потому что, как и Отто, держала целую охапку тряпья. Она дернула локтем, и я послушно посторонился, пропуская ее в хижину. При этом, как дурак, улыбался, а сердце мое стучало так сильно, что казалось, туника на груди трепещет.
— Неужели Отто уговорил их отпустить тебя? — радостно спросил я.
Джамиля покачала головой, пытаясь найти место, куда бы скинуть ношу.
— Я случайно наткнулась на него, когда он пополнял свою коллекцию, — ответила она, взглянув на тряпки.
Лилиана заулыбалась и начала приподниматься со стула. Отто оказался добытчиком, и за этот период заточения и лишений его мародерские пристрастия переключились в основном на тряпки. В углу хижины собралась целая гора прекрасного пеленального материала (парчовые обрезки, шелковые лоскутки, куски кожи, как раз на детскую обувку), прямо хоть спи на ней, хотя ребенку предстояло появиться на свет еще только через два месяца. Отто забрал у Джамили тряпки и присоединил к остальным. Он гордился собой.
— Хоть это и не военные трофеи, все равно, господин, вы герой любой будущей мамаши, — сказала Лилиана.
Она потянулась к Джамиле, чтобы поздороваться, и та обняла ее, но не очень крепко, просто в знак уважения. Лилиана, сразу это почувствовав, отстранилась и внимательно посмотрела на подругу. Я подошел к Джамиле, чтобы тоже ее обнять.
Но Джамиля по-прежнему избегала смотреть на меня и даже не делала попыток приблизиться, что создавало неловкость. Отто с Лилианой переглянулись, а я сделал вид, что ничего не замечаю.
— Грегор только что вернулся с отрядом фуражиров, — объявил Отто, целуя Лилиану в щеку. — А мне предстоит ночная вылазка: по слухам, голова Иоанна Крестителя спрятана в деревушке к северу отсюда, так что Бонифацию понадобился для этого дела его лучший охотничий пес.
Лилиана запричитала, как всегда делала перед отъездом Отто из лагеря.
— Дай мне накидку, — наконец сказала она, протянув руку. — Я пойду с тобой встретить Грегора. — При этом она не добавила: «Потому что этим двоим, видимо, нужно поговорить с глазу на глаз».
Когда мы остались одни, Джамиля наконец посмотрела на меня.
— Мы переселяемся, — хрипло сказала она.
— Мы? — подозрительно спросил я. — Куда?
Она покачала головой.
— Тебе нельзя с нами.
— Тогда кто это «мы»? — не отступал я.
— Сам знаешь, — сказала она, потупившись. — Хочу кое-что тебе сказать, потому что неизвестно, когда мы снова увидимся…
— Перестань, немедленно перестань! — сказал я, тряся головой. — Перестань говорить чепуху. Не знаю, куда переселяются иудеи, но мы с тобой…
— Мое сердце разделилось на три части, — сказала Джамиля, не обращая внимания на мои слова.
Проклятье! Похоже, она все это отрепетировала.
— В одной части двое моих погибших детей, и больше никого. В другой я храню тех, кого когда-то знала или любила, — родителей, мужа, всех остальных.
Пауза. Нет, определенно она репетировала.
— А в третьей части — один только ты. И так будет всегда. Я хочу, чтобы ты знал… — Она прерывисто вздохнула. — Мы с Самуилом поженились.
Понятия не имею, что делало мое тело следующие несколько минут. Я в жизни не был так огорошен.
— Джамиля… — наконец выдохнул я, по-прежнему не веря тому, что услышал.
— Это очевидный и необходимый для обеих сторон союз. Он пойдет на благо всей общине.
С тем же успехом она могла бы говорить по-норвежски.
— Какой общине? — Я едва дышал. — Перу вот-вот снова разрушат, и ты это знаешь…
— Поэтому мы и переселяемся. Немедленно. Нам не видать здесь покоя, пока на троне будет Мурзуфл. И конечно, мы не можем сидеть и умирать от голода, прячась в тени крестоносцев. Мы отстроимся, как только отыщем прибежище. В общине должны быть семьи, и мы с Самуилом можем создать такую семью. Поэтому наш союз пойдет на благо всей общине, — повторила она.
— А тебе он пойдет на благо? — Бесполезный вопрос, но я пытался привести в порядок свои чувства.
— Это все-таки лучше, чем жить нахлебницей среди христиан-крестоносцев. И лучше, чем жить нахлебницей среди иудеев. Это хороший союз, — сказала она так, словно пыталась убедить себя в первую очередь. — Я вдова его брата, так что такой брак — вполне обычное дело. Мы оба умелые лекари. Вместе мы преуспеем. Но сейчас его допрашивают в связи со смертью Алексея, поэтому мы вынуждены покинуть эти места.
Наступила тишина. Мысли мои туманились.
— Я сказала, что мы поженились, но на самом деле все не так просто. Сегодня утром мы обручились, а свадьба будет через год, — сказала она, словно это что-то меняло. — Таков обычай у иудеев в этой части света. Обручение, совместное проживание в течение года, а потом уже свадьба. Это позволяет убедиться, что союз хороший, и предотвратить развод.
— Ты обошлась со мной бесчестно.
— Нет…
— Хватит! — Я схватил ее за плечи и затряс так, что она съежилась. В эту секунду я ненавидел нас обоих. — С каждым днем я все больше влюблялся в тебя, и ты это знала, и ничего не делала, и не предупредила меня, что в конце концов уйдешь к кому-то другому.
— В чем именно ты меня обвиняешь? — нервно спросила она. — Помимо того, что я иудейка. Ты обещал вернуть меня в родное племя, и ты это сделал. В чем я тебя подвела?
Я взвыл от отчаяния и отпустил ее, но стукнул кулаком по стене так сильно, что чуть не сломал себе руку и завыл теперь от злости.
— Твои чувства неглубоки, — тихо произнесла она. И вновь ее речь показалась мне отрепетированной. Возможно, она слышала ее из уст Самуила. — Знаешь, как часто бывает, когда человеку кажется, будто он получит то, к чему стремился, а в последний момент все срывается? В таком страдании нет ни чего необычного или благородного.
Она отвернулась, но я схватил ее за ворот и развернул к себе.
— Отпусти, — сказала она. — Там, за холмом, за высокой стеной есть человек, с которым я свяжу свою жизнь, и это будет разумно. В нашей жизни очень мало осталось разумного, так как же ты можешь винить меня за то, что я не отказываюсь от выпавшего шанса? Отпусти мой ворот, иначе закричу, и мы оба попадем в беду.
— Мне нравится попадать в беду вместе с тобой, — сказал я срывающимся голосом. — И кажется, мы делаем это очень хорошо.
Но я отпустил Джамилю и отвернулся, прижав ладони к глазам и проклиная себя.
Она смотрела на меня с минуту, а потом сказала:
— Самуил понимает…
— Ничего подобного! — огрызнулся я. — Знает ли он, что в твоем сердце для меня есть угол?
— Да, — ответила Джамиля, — знает. Да и как может быть иначе, когда он потворствовал твоим попыткам флиртовать со мной в его собственном доме? Он понимает меня лучше, чем ты. У меня была размеренная жизнь, потом начался хаос, а теперь, возможно, она снова станет размеренной…
— Я никогда не жил размеренной жизнью, даже не знаю, что это такое, поэтому мне непонятно, что в ней такого ценного.
— Знаю, — сказала она. — Надеюсь, однажды у тебя появится возможность самому убедиться, какое это благословение. Вот тогда, наверное, ты не станешь судить меня слишком строго за что, что я сделала свой выбор. Если бы только можно было совместить тебя и размеренность… — Она не стала развивать мысль. — И Самуил знает это. Он сам потерял жену. Она умерла при родах. Он не полюбит снова так, как любил ее, и не хочет полюбить, но ему тоже необходима размеренная жизнь. И община хочет того же для него и для меня. В этом нет ничего плохого, Бог создал мужчин такими.
— Не всех мужчин.
Она улыбнулась, но очень невесело.
— Твоя правда. Иногда Бог решает пошутить и создает мужчину вроде тебя.
— Спасибо, что объяснила мое существование. А то давно теряюсь в догадках.
— Я завидую тебе, завидую твоей свободе и беззаботности. На тебя не давит груз долга перед твоим народом.
— Потому что мой народ истреблен, — резко сказал я. — Это действительно освобождает от многого.
— Ты можешь сказать мне что-нибудь, не думая о себе? — спросила Джамиля. — Или ты не способен на такое?
— Надеюсь, он научится лелеять тебя, как ты того заслуживаешь, — с трудом проговорил я, почувствовав укол обиды и чуть не подавившись словами.
— Этого не случится, — сказала она без всяких эмоций.
— Когда-то я очень сильно любил одну женщину, и до сих пор в глубине души храню память о ней. Но в моей душе есть место и для тебя.
— Самуил другой, не такой, как ты, — просто ответила она. — Если бы я полюбила его, то это могло бы меня опустошить. А так мы с ним не питаем никаких иллюзий.
— Не знал, что разочарование — предпосылка удачной семейной жизни. И это ты называешь размеренностью? В таком случае, уволь меня. Лучше бы тебе уйти прямо сейчас, Джамиля. Лилиана надеется, что у нас все с тобой закончится полюбовно. Не хочу, чтобы она вернулась и разочаровалась, застав нас за этим разговором.
— У нас еще есть время завершить все полюбовно, — прошептала Джамиля.
— Что?
Она провела кончиками пальцев по моей руке. Я резко втянул воздух и тихо застонал, ее прикосновение разлилось по всему моему телу.
— Мне не нужен утешительный приз, — разозлился я и оттолкнул Джамилю.
— А мне нужен, — сказал она и начала всхлипывать.
Мы вцепились друг в друга, упали на колени и долго оставались так, не в силах разомкнуть объятия.
Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем она перестала плакать, оставив мокрый след на моей тунике. Я продолжал обнимать ее, чувствуя, как она слегка задыхается. Я хотел пойти дальше, но не смел. Потом она откинула голову назад и посмотрела на меня. В ее глазах были печаль и желание. Я поцеловал ее, и она прижалась ко мне с таким пылом, которого я никогда прежде в ней не подозревал. Джамиля толкнула меня и сама легла сверху, пытаясь просунуть руку между нами, чтобы развязать мой пояс. Игривость двух предыдущих прерванных попыток исчезла: Джамиля не собиралась уходить, пока мы не станем всего лишь один раз настоящими любовниками.
— Самуил… — слабо запротестовал я, глядя на нее.
— Он знает, что я здесь, и знает зачем.
— И позволяет?
— Он позволяет больше того, на что ты способен, — раздраженно сказала она. — Мне кажется, он хотел бы, чтобы мы наконец сделали то, что должны.
Я схватил ее и, перекатившись вместе с ней, оказался сверху, вырывая из ее рук свой пояс, чтобы самому развязать. Кажется, мои руки никогда прежде не двигались с такой быстротой: я мгновенно разделся, стянул с Джамили тунику и собирался освободить ее от сорочки…
— Эй, кто-нибудь! — послышалось за дверью, а потом раздался громкий стук.
— Нет!
Мой крик был полон ярости.
Джамиля горестно расхохоталась. Я вскочил, резко открыл дверь и, еще не видя, кто там стоит, рявкнул:
— Что?
Это был мальчик-слуга, которому повезло (как считали бы его сверстники) служить на побегушках у шлюх. Он выпучил глаза, увидев меня голого в дверях, заглянул внутрь, но из-за темноты ничего не увидел.
— Простите, господин, — сказал он как-то смущенно, удивленно и в то же самое время испуганно. — Вас тут разыскивают, только и всего. Люди Дандоло. Просят прийти и поиграть недо…
— Нет, — сказал я, захлопнул дверь и закрыл на все засовы. Потом почувствовал себя идиотом, снял засовы, приоткрыл маленькую щелку, сказал: — Спасибо, парень, но нет, — снова закрыл дверь и бегом вернулся к Джамиле.
К этому времени она полностью разделась и тихо посмеивалась над моим возмущением.
Я буквально упал на нее и внезапно оказался внутри ее тела, словно наше соитие было старой знакомой привычкой. Такие слова, как «похоть» и «страсть», тут совершенно не подходят. Это было естественно и необходимо, как дыхание, и протекало плавно, как мелодия. Наши тела просто повторяли то, что мы мысленно проделывали уже больше года.
Потом мы даже забылись легким сном. Наконец оделись и сели, обнимая друг друга точно так, как это делали в первый раз, когда она утонула в слезах. Казалось невозможным поверить, что мы больше никогда этого не повторим; казалось невозможным поверить, что мы прежде не проделывали это тысячу раз. Не знаю, как долго мы просидели так, вцепившись друг в друга, словно могли утонуть, если разомкнем объятия.
В конце концов к хижине приковыляла Лилиана, а вместе с ней вернулся Грегор, только что сменившись с караула. Они о чем-то говорили на ходу — наверное, об Отто или младенце, ибо в голосах их слышалась теплота, а Грегор уже несколько недель ни о чем не отзывался с теплотой.
Грегор распахнул дверь, увидел нас двоих, таких несчастных, и застыл на пороге.
— Похоже, дело плохо, — сказал он с озабоченностью старшего брата и шагнул в хижину.
Лилиана, с трудом протиснувшись мимо него, вопросительно взглянула на нас, потом втянула носом воздух, учуяла запах и с довольным видом подмигнула Джамиле.
Тут она поняла по нашим лицам, что мы обнимаемся вовсе не от счастья. Улыбка ее померкла, и она сочувственно опустила ладони на наши головы. Джамиля с благодарностью посмотрела на нее, а потом зарылась лицом в мое плечо.
— Мне пора, — прошептала она.
Я смотрел в пол, но почувствовал, как Грегор и Лилиана перемигнулись. Они все поняли. Лилиана отошла от нас.
Джамиля поднялась с пола, опираясь на мою руку, тяжело вздохнула, а я любовался, как солнечный луч падает на нее из открытых дверей. Она опустила руку мне на голову, взъерошила волосы.
— Проводишь до ворот Перы? — спросила она.
— Останься, — едва слышно произнесла Лилиана.
Джамиля покачала головой, но, похоже, она едва сдерживала слезы.
— Проводишь до ворот? — повторила она теперь уже почти беззвучно и, протянув руку, помогла мне подняться.
— Пошли, — мрачно сказал я.
Но стоило нам приблизиться к двери, как ее перегородила невысокая фигурка. На пороге стоял самый молодой паж Бонифация, мальчишка лет десяти, и смущенно держал руки за спиной. Я отпрянул.
— Ну вот, — заворчал Грегор, — меня зовут для нового нагоняя. Что на этот раз, парень?
У мальчишки были яркие широко открытые глаза, которые смотрели на нас с ужасом. Видно, неприятное ему досталось поручение.
— Ваш брат, господин…
— Тебе нужен Отто? Вы только что разминулись, он уехал с разведывательным отрядом сразу после вечерней службы. И вернется завтра к вечеру.
Пауза. Мальчишка молчал.
— Что тебе велено ему передать? — поинтересовался Грегор.
Мальчик неуверенно обвел взглядом нас троих.
— Мне велено…
Он не договорил.
— Ну же, парень, мы не кусаемся, — теряя терпение, сказал Грегор.
Мы все уставились на мальчишку, отчего он только сильнее задергался. А потом он показал то, что держал за спиной, — в его правой руке оказался меч в знакомых ножнах, чуть ли не с него ростом.
— Мне велено вернуть это вам, господин.
Грегор обменялся встревоженными взглядами с Лилианой и мной.
— Это меч Отто. Зачем ты приволок его сюда? Кто тебе его дал? Меч нужен брату. Отнеси ему обратно.
Мальчишка, не сводя с Грегора неподвижного взгляда, робко шагнул в хижину, опустил меч на пол перед рыцарем и поспешно выскочил за порог, словно здесь его кто-то мог ужалить.
— Мне велено вернуть меч сюда, — повторил он.
Я подошел к Лилиане и протянул ей руку. Она вцепилась в нее и сжала с такой силой, что я чуть не вырвал руку обратно. Грегор пялился на пажа в озлобленном недоумении.
— Не оставляй меч здесь. Отнеси его Отто, парень! — приказал он, указывая вдаль. — Верни ему меч. Где Отто? Парень! Скажи, где Отто?
Мальчишка готов был разрыдаться.
— Меня… прислали только за тем… чтобы вернуть меч. И сказали, что новость вам сообщит кто-то другой.
— Какую новость? — взревел Грегор, выпучив серые глаза.
— Они сказали, мне не придется ничего вам рассказывать! — упорствовал мальчишка.
Я оторвался от Лилианы, подскочил к двери, схватил мальчишку за запястье грубее, чем хотел, и затащил обратно в комнату, заорав:
— О чем рассказывать? Что случилось с Отто? Он ранен?
Мальчишка, глядя на меня с ужасом, покачал головой.
— Попал в плен? — не отступал я.
Мальчишка покачал головой.
Внезапно у меня пересохло в горле.
— Тогда что?
— Они сказали, мне не придется ничего вам рассказывать, — прохрипел паж. — Отпустите руку.
В наступившей тишине я разжал пальцы. Ребенок вытянул шею и, посмотрев за мою спину, со страхом обратился к Грегору:
— Мне очень жаль, господин.
Грегор в ошеломлении не смог ничего сказать.
— Знаешь какие-нибудь подробности, парень? — тихо спросила Джамиля, стоя рядом с Лилианой.
— Я слышал, будто это был сам Мурзуфл, — ответил мальчишка. — Прямо здесь, на выезде из лагеря с северной стороны, оказалась засада. Они проехали совсем немного. Это ведь что-то значит, правда? Когда, чтобы сразить тебя, нужен сам император.
— Спасибо, парень, — очень тихо сказала Джамиля. — Можешь идти.
Первой сломалась Лилиана, зайдясь громкими рыданиями. Джамиля тут же обняла ее, и я подскочил к ним, пытаясь утешить и поддержать, когда она повалилась на пол.
Грегор продолжал не моргая смотреть на меч брата.
