4
Господь муж брани. Иегова имя Ему.
Ветхий Завет. Исход 15.3
Канун праздника святого Иеронима,
29 сентября 1202 года
Клянусь головой святого Иоанна, что смиренный рыцарь Грегор, сын Герхарда из Майнца, искренне желает освоить искусство письма на его скромном родном языке, чтобы возвысить этот язык и записать на нем славные подвиги нашего похода, предпринятого именем Иисуса Христа, Сына Божьего. Аминь. С этой целью я прибегаю к мудрости его преосвященства Конрада, епископа Хальберштадтского, посоветовавшего мне записывать определенные события. Не земные каждодневные дела и не великие политические и военные победы, что ждут высокочтимого Бонифация, маркиза Монферрата, который возглавляет это славное войско и который в своей глубокой мудрости убедил меня, смиренного рыцаря, жениться на его внебрачной дочери Маргарите. Я также не буду пытаться осветить поэтическим светом славные битвы и невзгоды нашего путешествия. Мои хроники будут всего лишь перечислением собственных скромных попыток как слуги нашего повелителя и Святого отца в Риме исполнить свой долг пилигрима.
Вероятно, пока мое перо не станет достаточно свободным, буду краток, ибо теперешняя запись заняла у меня больше времени, чем утренняя месса, а ведь я еще ничего не рассказал.
Наши ряды пополнились еще одним пилигримом. Это хорошая новость. Он бритт. Если все мужчины его страны такие, как он, тогда молю Бога, чтобы мне не довелось ступить на тамошнюю землю.
Сегодня утром его преосвященство Конрад Хальберштадтский оказал мне великую честь, придя в мой скромный шатер, когда я послал ему записку через слугу. Я объяснил его преосвященству епископу Конраду, что душу бритта, настроенного против меня, осаждают демоны, и просил совета. Его преосвященство полагает, что бритта следует доставить в Иерусалим и что путешествие избавит этого человека от недуга, который его донимает. Я поклялся его преосвященству епископу Конраду все исполнить, и он меня заверил, что это явится великим благодеянием для души бритта, а также для моей собственной.
Мой брат Отто был с нами в ту минуту, когда мы стояли над спящим бриттом. Его, как мне показалось, очень позабавило, что я дал такую клятву. Пока его преосвященство рассказывал мне о моих обязанностях — что я должен оплатить проезд нового пилигрима, кормить его, одевать и убедить в необходимости паломничества, — этот человек проснулся и уставился на него так, словно мы и были теми самыми демонами, которые его осаждают. Он дерзко поинтересовался, не обсуждаем ли мы его персону, и, получив утвердительный ответ, принялся распекать нас, требуя оставить его в покое. Отто вел себя неподобающе — открыто смеялся. Я представил бритту его преосвященство епископа Конрада как моего духовного пастыря. Тогда бритт заявил, будто в моем шатре воняет потому, что мы с Отто похотливые козлы, и наговорил других грубостей и оскорблений, которые я не стану повторять. Он даже не попытался хоть как-то выказать уважение его преосвященству епископу, хотя не часто лицо такого ранга удостаивает своим визитом простого рыцаря.
Пришлось дернуть бритта за руку, поднять с земли и, довольно сильно надавив на затылок, заставить согнуться в поклоне. Я проделал это все без малейшей угрозы, просто потому что не видел другого способа добиться от него приличных манер.
— Его преосвященство заявил, что паломничество, которое нам предстоит совершить, и есть необходимое тебе лекарство, чтобы излечиться от терзающей твою душу болезни, — сказал я.
И тут бритт поразил нас тем, что произнес на прекрасной латыни:
— Моя душа не нуждается в лечении, ей нужно всего лишь вернуться к Создателю.
— Сын мой, — сказал его преосвященство епископ Конрад, — именем Святого отца в Риме настаиваю, чтобы ты остался с нами в этом походе.
— Святого отца здесь нет, и потому невозможно заставить меня сделать это, — ответил бритт. — Я благодарен вам за совет, но не в вашей власти принудить меня.
После этого он зевнул прямо в лицо его преосвященству и собрался вновь принять лежачее положение. Тогда я схватил его повыше локтя и удержал, ибо валиться тюфяком на постель перед епископом — непростительная грубость.
— Вот почему я поручил Грегору нести это бремя, — ответил его преосвященство епископ Конрад нашему грубияну. — Он поклялся на своем мече провести тебя через ворота Иерусалима.
Тут бритт громко застонал и попытался — безуспешно — вырваться из моей хватки. Брат Отто в голос расхохотался, что, я считаю, было с его стороны весьма не по-товарищески.
— Это пойдет на пользу твоей душе, — заверил бритта его преосвященство.
— Вы ничего не знаете о моей душе, — посетовал бритт.
— Господь знает, — ответил его преосвященство.
— Господь с одинаковым успехом принесет облегчение моей душе что в пустыне, что на этом проклятом болоте, — заявил бритт.
— Нельзя говорить о чудесах, о которых пока не знаешь, — сказал его преосвященство, проявив великую мудрость.
— Вот удобный способ завершить разговор, — ответил бритт и снова попытался вырвать руку. Не желая причинить ему увечье, я отпустил его. — Почему ты согласился с этой глупостью? — раздраженно спросил он.
Я отвесил поклон его преосвященству епископу и ответил бритту, что принял это бремя потому, что я сын церкви. Его преосвященство верит в меня, раз поручил заботиться о благополучии другой души, особенно такой истерзанной.
После этих слов бритт выплеснул поток брани и замечаний, которые ошибочно считал остроумными. Но спор с нами ему наскучил, и он уже стоял спокойно, пока мы объясняли, что от него требуется. Он отказался считаться пилигримом, но более не возражал. Я поручил его в этот день заботам моих слуг — Ричарду (сыну Ричарда) и его дедушке Ричарду (сыну Ричарда). Его смешат их имена, и он называет их Ричардусами. Как ни странно, но это прозвище им льстит.
То, что мне доверили заботиться о другой душе, — большая ответственность. Мне оказана честь, и в то же время я ощущаю свое ничтожество, так как его преосвященство считает меня настолько праведным пилигримом, что моей веры хватит на двоих, какова бы ни была наша участь. Для меня честь записывать все это, мое первое достижение как пилигрима, а ведь мы даже еще не отправились в поход.
Теперь пора распрямить затекшие пальцы и отправиться в шатер Бонифация, чтобы продолжить неприятный разговор, который состоялся у нас вчера, прежде чем его прервал бритт.
Как только епископ удалился, тотчас скатали подстилки, сложили шатры и все погрузили на корабли. На лошадей — боевую кобылу Грегора по кличке Самма, кобылу Отто по кличке Оро и двух вьючных животных — надели шоры и подняли по деревянным сходням в чрево грузового корабля. Там животных поместили в стропы, чтобы они не поранились во время путешествия, а потом заделали смолой все боковые иллюминаторы. Эти суда были своего рода новшеством, их специально сконструировали для перевозки лошадей в таких масштабах, каких Венеция прежде не знала.
Грегор, как и многие из его соотечественников-германцев, получил койку на корабле «Иннокентий», названном в честь патрона всего похода, амбициозного молодого Папы. В течение дня мне пришлось болтаться между Ричардусами, дедом и внуком. Хотя германским я не владел, но благодаря другим языкам кое-что понял из их разговоров. За работой они все выражали недовольство — по поводу курьера с деньгами, который так и не прибыл из Лиона, по поводу какого-то города Задар, а то принимались бранить торговца соленой рыбой, заломившего неслыханную цену. Временами всплывало имя Грегора, но не прозвучало ни упрека в его адрес. Среди рыцарей империи, Франции, Фландрии, Италии человек, спасший меня от меня самого, почитался как высокородный знатный господин. В то же время на борту «Иннокентия» его разместили между палубами, предоставив каюту получше, чем пехотинцам, плотникам, кузнецам, конопатчикам или матросам, но очень похожую на общую спальню.
Я заметил своим соглядатаям, что зятя командующего могли бы устроить с большими удобствами. На что старший Ричард проявил такую прозорливость, которой я от него никак не ожидал. Он объяснил, что по просьбе маркиза Бонифация Грегор согласился отправиться в путешествие не в его свите, а как обычный германский рыцарь, лишь отдаленно связанный с людьми епископа Конрада. Грегор не возражал, когда узнал, что лишится права общения с благородными господами, в чье общество он теперь мог попасть благодаря женитьбе. Он предпочел остаться с простыми людьми, ибо так мог принести больше пользы своему командующему. Бонифаций представлял Грегора как персонажа героических баллад: его верность и доблесть были вознаграждены (отсюда и брачный союз), а он тем не менее остался непритязательным воином, стремящимся только служить своему командиру. Родство с Бонифацием придало Грегору более высокий статус, но он все равно селился в лагере рядом с рыцарями, которые обожали его и считали, что он один из них. Старший Ричард понимал это яснее, чем сам Грегор.
На многих судах вдоль палуб были выстроены башни. Ричардусы пояснили, что позже их надставят и с их помощью станут осаждать высокие стены прибрежных городов, где живут неверные. А пока каюты в этих «замках» разгородили на тесные клетушки для пилигримов высшего ранга. Пространство под палубами было разделено на несколько длинных перенаселенных спален, нестерпимо пахнувших уксусом. В каждой спальне разместилось до десятка рыцарей с оруженосцами и сундуками, набитыми оружием и доспехами. Прочим пилигримам, включая Отто, предстояло отправиться на кораблях, на которых перевозили лошадей, чтобы приглядывать за ними. Пехотинцам выпало совершать поход еще в большей тесноте на других кораблях. Заполучив меня в свою команду, Грегор выторговал за огромные деньги дополнительную клетушку.
— Только не это! — сказал я Грегору убитым голосом, оглядывая тесное помещение, куда свет проникал лишь из люка над головой. Остальные, кто здесь располагался, не обращали на нас внимания. — Переезд из Британии по морю был самым худшим, что случилось в моей жизни. Не заставляй меня проделать здесь весь путь до Иерусалима. Если бы ты перерезал мне горло, то поступил бы добрее.
— Иерусалим — не прибрежный город, — сказал Грегор тоном снисходительного отца.
Возможно, его не очень радовала роль моего духовного наставника, но он отнесся к ней очень серьезно. (Позже оказалось, что Грегор просто по своей природе был не способен воспринимать вещи по-другому.)
— В самом скором времени, — добавил он, — мы вновь окажемся на суше. Сначала отправляемся в Египет.
Это меня смутило.
— Вот как? Разве Иерусалим перевезли в другое место?
Я не был сведущ в географии, но отшельник Вульфстан назубок знал весь Ветхий Завет, и после того, как я провел с ним столько времени, я уже понимал, что бессмысленно искать Иерусалим в Египте.
— Прежде чем мы отправимся в Святую землю, решено завоевать Александрию. А она находится в Египте. Впрочем, такие подробности тебя не касаются.
— Если эта подробность увеличивает мое пребывание в плену, то я должен не согласиться.
— Тогда иди и докучай кому-нибудь другому, — миролюбиво буркнул Грегор.
Я начал докучать Ричардусам, но без всякого удовольствия. По приказу Грегора они отвезли меня на гондоле на главный остров, суетный Риальто, и накупили, несмотря на мои протесты, кучу не нужных мне вещей: новую одежду, плед, бурдюк для воды, подстилку, амулеты против морской болезни и неудачи. Еще они приобрели клеть с полудюжиной кур, виноград, дикие грибы (в большом количестве) и мерзкого вида сушеные травы с поэтическими названиями, как, например, лекарственная дымянка и льнянка, которые, если верить их разъяснениям, помогут опорожняться кишечнику во время морского похода.
Последний месяц я почти все время провел на этой поразительной рыночной площади, выходящей на Большой канал.
Как всякий, кто впервые оказался в Венеции, я поражался богатству нарядов, снеди, специй, товаров, домов, а также разнообразию языков, традиций и одежды. Я, проживший всю жизнь далеко от моря, среди холмов, удивлялся тому, какое же это было плоское, тесное и перенаселенное место, какими затхлыми были все запахи, как неровно отражался свет от воды, а кроме того, какое громкое и странное эхо разносилось в этом городе из камня и воды. Но сегодня я ни на что не обращал внимания. Все еще пребывал в шоке оттого, что должен был умереть, но не умер. Даже ни разу не попытался удрать от Ричардусов — не мог шевелить мозгами.
Переделав все дела, мы вернулись гондолой на корабль, уселись на палубе и принялись скучать до зевоты, вдыхая отдававший болотом воздух лагуны, такой густой, что хоть режь его ножом. Наивные Ричардусы хоть и отличались подозрительностью, но слушали меня открыв рот, поэтому мне было легко выудить у них все, что они знают. О намерении свернуть в Александрию им было ничего не известно. Однако кое-что они все-таки знали и с удовольствием поделились со мной сведениями о том, что составляло мой второй интерес во всей Венеции: об их шлюхе.
Лилиане, младшей дочери неимущего рыцаря, с рождения было суждено стать либо монашкой, либо наложницей. (Младший Ричард рассказал все это мне, практикуясь в завязывании и развязывании узлов. Его дед тем временем вырезал маленьким ножиком из деревяшки шахматную ладью.) Когда господин отца впервые увидел хорошенькую мордашку Лилианы, ее будущее было определено: она получила выучку, соответствующую ее новому положению — или положениям, как с ухмылкой выразился Ричард. Его светлость оказался человеком добрым и любящим. Такой расклад всех устраивал, но потом лорд умер, и все перешло к его сыну, включая отцовских женщин. Лилиане, которую лорд-отец берег пуще глаза и баловал, не понравилось, что сын обращался с ней как с рабыней. Поэтому она убежала в далекий город, где, пытаясь преуспеть в единственном знакомом ей ремесле, внезапно осознала, насколько легче ей жилось в наложницах. Два года она провела как простая шлюха, черпая несчастье ложкой (юный Ричард, не веривший, что шлюха может быть несчастной, не вдавался в подробности об этом периоде ее биографии). Однажды ночью, после того как она закончила обслуживать некоего юношу по имени Отто Франкфуртский, которого (по авторитетному мнению Ричарда) нашла довольно милым, на нее напала пьяная компания, и никто из них не был мил. Отто Франкфуртский не успел уйти далеко, погруженный в раздумья и страстное томление (в изложении Ричарда) по женщине, которая только что его ублажила. Он услышал ее крики и пришел на помощь. В одиночку справившись с нападавшими, Отто нанял знахарку, чтобы та обработала раны несчастной, и пригласил Лилиану уехать с ним в Германию, куда он возвращался после турнира, на котором был оруженосцем своего знаменитого сводного брата Грегора Майнцского.
После этого рассказа Отто приподнялся в моих глазах. Немного, но вполне достаточно, чтобы выслушивать все бредни, которые рассказывал о нем Ричард, а самому тем временем решать в уме задачу, как покончить с жизнью прямо здесь, на палубе, под лучами вечернего солнца. Я давно отказался от надежды заставить кого-нибудь расправиться со мной: Грегор постарался, объявил во всеуслышание, что меня нельзя трогать. Старший Ричард крепко держал в руке маленький складной ножик. Он был очень проворен для своего возраста, так что вряд ли мне удалось бы вырвать у него это оружие. Видимо, мне придется здорово постараться для собственной кончины, хоть и сил на это почти не было. По снастям можно было бы добраться до марсовой площадки на мачте, и если там найдется веревка (а веревок на корабле всегда вдоволь), то я мог бы скрутить петлю…
— У них один и тот же отец, — объяснял Ричард. — Отто на несколько лет моложе и давно готов стать рыцарем, но хочет, чтобы его посвятили в это звание за какой-то подвиг…
— Как, например, расправа с неверными в Святой земле, — предположил я и огляделся, не найдется ли поблизости кусочка веревки, чтобы можно было поднять его на снасти и повеситься, но вокруг лежали только толстые канаты, да и не просто так, а уже к чему-то прикрепленные.
— Совершенно точно, — подтвердил старый Ричард.
Он закончил вырезать маленькую шахматную фигурку — если, конечно, это была именно она, — засунул нож за пояс, чтобы я не мог дотянуться, и отнял веревку у внука, чтобы самому попрактиковаться. Молодой Ричард от нечего делать кинул деревянную щепку в серую цаплю, усевшуюся на поручни, и она с такой легкостью взлетела, что я ей позавидовал.
— Вот, значит, как, — продолжил старый Ричард. — Отто намерен путешествовать с войском и сражаться, но не желает прибыть туда уже в качестве рыцаря, потому что хочет получить это звание там. Как можно раньше, разумеется, чтобы ему досталась рыцарская часть добычи, когда начнется дележ. Поэтому он предложил мессиру Грегору отправиться в поход вместе с его челядью в качестве конного воина. Хотя, конечно, на самом деле он наследник вовсе не маленького имения по материнской линии. Отто оплачивает свой проезд, а также покрывает большую часть расходов мессира Грегора, к тому же он предоставляет шлюху.
— Но почему Лилиану? Она намного старше его. Почему бы ему не завести бродяжку помоложе? — спросил я и небрежно протянул руку к веревке — дескать, сейчас моя очередь.
За этот долгий вечер мы уже успели определить, что мне известно в четыре раза больше узлов, чем этим двоим, вместе взятым. Мне удалось освоить их под руководством Вульфстана, когда я проходил в монастыре выучку убийцы.
Старик Ричард пожал плечами и передал мне веревку.
— Говорит, что она лучше всех, кого он знал. Временами он пользуется и другими для разнообразия, но я никогда прежде не видел, чтобы юноша был так привязан к одной женщине.
— Тогда меня удивляет, что он готов ею делиться, — сказал я, не сводя глаз с веревки: пожалуй, длины хватит.
Я перебросил одно кольцо через голову и плечо и начал вязать узел палача, делая вид, что вожусь с нею бесцельно.
— Ну, это как раз ему не по нутру, — рассмеялся юный Ричард чуть ли не с виноватым видом — видимо, прелюбодеяние было ему в новинку, просто он не хотел в этом признаваться.
— Но он видит в этом и хорошие стороны, — сказал старик. — Во время величайшего похода всей жизни лучше иметь под боком любимую наложницу, чем платить деньги за услуги уродливых незнакомок. Если бы он не согласился делиться ею, это создало бы напряжение, ведь все мы здесь живем в тесноте. Поэтому у нас есть, знаешь ли, своего рода договоренность.
— И нас она устраивает, — вторил деду молодой, заливаясь краской.
— Все будут соблюдать умеренность, — пояснил старик.
— Будут? А пока не соблюдают?
Я поднялся, якобы собираясь потянуться, а сам схватился рукой за оснастку, которую один моряк при мне назвал выбленкой (плетеная лестница, ведущая прямо к корзинке у вершины грот-мачты). Проверил, хорошо ли она натянута, выдержит ли мой вес. Как большинство моряков, я был бос, так как успел убедиться, что лучший способ не слететь с палубы — зажать липкую паклю, что торчала между узких планок, пальцами ног.
— Почему же, давно соблюдают, — похвалился старик, изо всех сил стараясь не показать радости от того, что рядом с ним столько времени проводит красивая и доступная женщина. — Но с нами в Венецию приехала невеста Грегора. Вообще-то они только что поженились, так что он регулярно вспахивал ее поле, чтобы до отплытия успеть сделать ей наследника. Она уехала вчера. Поэтому у него пока не возникало необходимости практиковать умеренность.
Молодой оруженосец по-идиотски заржал, сопроводив свой смех характерным жестом.
— Черт! — выругался его дед и начал отчаянно хватать меня за ногу — но где там, я уже был слишком высоко.
Оба Ричарда принялись на меня орать, испугавшись, что им влетит за такой недогляд, и через несколько секунд на снастях уже висело три матроса-венецианца. Один находился пониже, на той же лестнице, что и я. Он быстро меня догонял. Два других приближались с флангов и, похоже, были готовы перелететь по воздуху со своих снастей на мою. Все трое были вооружены.
— Не трогать его! — прогремел снизу сердитый голос Грегора. Я глянул вниз, проклиная все на свете. Грегор держал старика Ричарда за ухо и выглядел взбешенным. — Спустите его вниз и передайте на попечение Отто, если эти два крестьянина не способны с ним справиться.
— Простите, хозяин, — пролепетал Ричард.
— А я тут при чем? — протестующе заорал Отто. — Мне надо съездить на весельной лодке к Лилиане, посмотреть, удобно ли она устроилась.
— Уверен, Лилиана мирится с теми же неудобствами, что и мы, — сказал Грегор. Отпустив Ричарда, он направился к Отто, но лишь для того, чтобы дать знак баркасу, что болтался внизу возле корабля. — Мне необходимо найти Бонифация до захода солнца. Ты — на вахте.
