Вошел маленький темноволосый человек в длиннополой рубахе, в каких часто расхаживал Дандоло, с очень длинной шевелюрой и бородой. Охранник на входе обыскал его, обхлопав сверху донизу. Держа в руке свиток, он пересек зал и подошел к столу, за которым Алексей с баронами ожидали десерта. Незнакомец отвесил низкий поклон и удивил всех, заговорив на пьемонтском диалекте:

— Я Николо Ру, родился в Ломбардии, но сейчас проживаю в Константинополе.

С этими словами он протянул свиток. Из-за стола поднялся Грегор, вышел к гонцу, забрал у него послание и внимательно осмотрел печать.

— Все правильно, — подтвердил рыцарь. — Его прислал дядя нашего царевича.

Бонифаций позволил ломбардцу говорить, подав знак своему французу-толмачу, чтобы тот переводил для баронов с севера.

— Мессиры, — гладко начал Николо, продемонстрировав большое умение насыщать свою речь пояснительными замечаниями, — мой господин василевс шлет поклон вам, лучшим (за исключением коронованных особ, разумеется) среди живущих в величайших странах мира (если не считать Византии, конечно). Он удивлен вашим появлением в его империи, ибо как христианин знает, что вы (все сплошь христиане) держите путь в Святую землю, чтобы спасти город Христа и Гроб Господень. Он никак не может взять в толк, что привело вас в эти края. Если вы испытываете нужду в припасах, то он будет рад обеспечить вас всем необходимым, помочь паломникам (как помогали его предки вашим предкам). Он уверен, вы пришли сюда не для того, чтобы причинить ему вред, в противном случае (будь ваши силы даже в двадцать раз многочисленнее) вас бы ждало, естественно, полное истребление, если бы (по какой-либо непредвиденной причине) он пожелал причинить вам вред.

Николо слабо улыбнулся, поклонился и отступил на шаг, предвидя, что теперь последует долгое обсуждение, прежде чем ему будет дан ответ.

Но Бонифаций отреагировал мгновенно, без заминки.

— Любезный, с какой стати вашему господину удивляться нашему появлению в его империи, когда эта империя вовсе даже и не его? Она принадлежит его племяннику, который оказывает нам честь своим присутствием в этом зале. Если ваш господин готов отдаться на милость своего племянника, вернуть ему трон и владения, мы будем только рады похлопотать за него перед царевичем Алексеем и выпросить прощение и возможность жить в достатке до конца дней. Больше нам сказать нечего. И не смейте сюда возвращаться, разве только с известием, что ваш господин пожелал сдаться, — сказал он и небрежно махнул рукой, мол, Николо Ру должен теперь уйти.

Посланник скис и начал оглядывать хмурые лица пирующих, которым не терпелось возобновить застолье. Видимо, хотел убедиться, что в зале нет греков. Потом он рухнул перед Грегором на колени и вцепился с мольбой в его сапоги, захлебываясь от эмоций.

— Прошу вас, мессиры, — тихо забормотал посланник, словно боялся, что его могут услышать, хотя вокруг не было ни одного его земляка; при этом его ломбардский акцент заметно усилился. — Император вовсе не злой человек, но он не в себе. С тех пор как наш господин ослепил своего брата, императора Исаака, десять лет назад, он ни одной ночи не спал спокойно. Его преследуют отчаяние и чувство вины за содеянное, так что теперь он в шаге от безумия. Василевс несдержан и если разгневается, то пострадают в первую очередь латиняне, проживающие в городе. Мой народ пострадает за ваше дело прежде, чем вы успеете вынуть из ножен мечи. Молю вас, господа, как братьев-католиков, как братьев-латинян, — все это сопровождалось соответствующей жестикуляцией, — и вас, мессир маркиз, как соотечественника-ломбардца, пожалуйста, не вмешивайтесь в дела, которых не понимаете.

Бонифаций скривился с отвращением от устроенной сцены и жестом велел Грегору выдворить гонца.

— Что это за чертовщина? — рассердился он. — Неужели твой господин считает нас простаками, способными попасться на такой трюк?

— Это не трюк, мессир, уверяю вас, — продолжил ломбардец, отпуская Грегора, но не вставая с колен. — Мы станем пешками, которыми пожертвуют в игре. Как вы думаете, отчего василевс прислал на переговоры с вами выходца из Ломбардии? Он хотел убедиться, что вы поймете на родном языке, насколько важно для вас не вмешиваться в чужие дела. Я говорю как сосед, причем не его, а ваш, и тем не менее умоляю вас, мессир, садитесь на свои корабли и уплывайте.

Бонифаций просигналил Грегору, и тот мгновенно нагнулся над разнюнившимся посланником. Подняв его за шкирку, он удерживал Николо в воздухе, пока тот не сдался и не опустил ноги на пол. Тогда Грегор разжал руку, но заслонил посланника собою, чтобы тот больше не мог обращаться к маркизу.

— Теперь покиньте нас, — объявил Бонифаций. — И никто в этом зале никогда не вспомнит об этом несдержанном, неблагородном порыве.

— Я не согласен, — подал голос Дандоло, чуть ли не забавляясь. — Нельзя не воспользоваться этими сведениями. He вижу смысла беспричинно рисковать жизнями моих людей, составляющих гордость, цвет и будущее моей родины. Если узурпатор слаб и его сторонники, понимая это, приходят в отчаяние, то мы могли бы попытаться вступить с ними в переговоры.

— Они не согласятся, — с убитым видом произнес Николо. — Все слишком боятся…

— …варягов, — закончил за него Дандоло.

— Чего, мессир? — переспросил какой-то вельможа.

— Варягов, — повторил Дандоло так, словно любой мало-мальски образованный человек обязан был это знать. — То есть наемников, составляющих личную гвардию императора. Они прославились своей верностью и неподкупностью. И только благодаря им некоторые из ныне здравствующих императоров держатся на своем троне так долго. Стоит им только заподозрить, что этот парень рассказал нам то, что рассказал, они тут же его убьют как предателя. Но нам следовало хотя бы заслать разведчика. Вдруг удастся что-то выяснить, прежде чем попусту рисковать людскими жизнями.

— Слушайте, слушайте! — воодушевленно подхватил Грегор и собрался сказать что-то еще.

Бонифаций так резво вскочил со своего стула, что тот неприятно заскрипел по мраморному полу.

— Не возражай мне! — огрызнулся он на своего зятя. — С Дандоло мы еще обсудим этот вопрос, но ты не имеешь права идти против меня. Перемирие между нами очень шаткое, так что не смей позволять себе вольности. Ломбардец, ты слышал? Тебя здесь никто не задерживает.

Через минуту меня тоже отпустили, как и моих собратьев по ремеслу, когда стало ясно, что развлечение как таковое на этот день завершено.

Пришлось пойти прочь из дворца черным ходом, повесив чехлы с лютней и фиделем на одно плечо. Перед боковыми воротами раскинулся внутренний двор. Я весь пылал от волнения. На этот двор выходил балкон, и каждый раз, проходя по двору, я поднимал взгляд наверх в слабой надежде увидеть хоть одну из женщин, чего ни разу до сих пор не случалось.

На балконе стояла Лилиана. Она улыбнулась и крикнула:

— Привет, лютнист!

Можно подумать, мы были случайными знакомыми, чьи пути естественно пересеклись, стоило нам оказаться в одном из византийских дворцов. Внутри у меня все сжалось, я остановился как вкопанный, но она уже исчезла в комнате. Мне ничего не оставалось, кроме как плестись дальше к выходу, благодаря небеса уже за то, что хоть узнал, где находятся женщины. Теперь надо было разработать новый план.

У ворот со мной поздоровался проходивший мимо музыкант, и, когда я повернул голову, чтобы ответить ему, со мной случилось что-то непонятное. На мгновение потянуло жутким запашком человеческих экскрементов, и тут же в мой правый бок кто-то врезался. Какая-то женщина вцепилась мне в локоть так крепко, словно хотела оттеснить в сторону. Свободной рукой она потянулась к моему лицу и рывком повернула к себе. Сначала мы шли щека к щеке, а потом, слава богу, уста в уста.

— Наверное, ты опять не захватил веревку, — пробормотала Джамиля, не отрывая своих губ от моих. — К счастью, я все придумала так, что на этот раз она нам не понадобится. Что бы ты без меня делал?

Сердце у меня так и подпрыгнуло.

— Надеялся заняться этим при других обстоятельствах, — сказал я, отвечая на ее поцелуй, а сам поднял руку, чтобы погладить ее лицо (то есть скрыть его от чужих взглядов), пока мы торопливо продолжали двигаться к воротам. — Что это за запах? Ты что, убежала через уборную?

На ней было платье Лилианы.

— Можно сказать и так, — ответила она, обхватывая мое лицо обеими руками, словно была готова съесть меня от любви. — Подол запачкался, туфли тоже, но я их скинула. — Она помахала рукой перед моим лицом, но так, чтобы скрыть свое. — Видишь кольцо? Остальные украшения я оставила, но с ним не смогла расстаться. Теперь делай то, что я велю.

— А как же Лилиана? — спросил я, когда мы оказались в десяти шагах от выхода.

— Она в безопасности, — ответила Джамиля. — Пока еще во дворце, но в безопасности.

— Отто чуть с ума не сходит…

— Ничего, переживет. Мы с Лилианой долго это обсуждали и пришли к выводу, что так будет лучше всего. План у нас очень необычный, поэтому слушайся меня во всем.

Она щелкнула меня по носу и, улыбаясь для тех, кто мог сейчас за нами наблюдать, снова подарила мне поцелуй. Мы подошли к воротам. Краем глаза я разглядел, что зеваки, наблюдавшие за нами, улыбались: ах, любовь! Или: должно быть, он хорошо ей заплатил. В любом случае наша пара производила благоприятное впечатление.

Через минуту мы уже покинули пределы дворца и оказались в военном лагере. Под ногами скрипел песок. Ветер дул сильнее, становилось прохладнее, и сердце мое забилось спокойнее. Мы продолжали идти вперед, не разбирая дороги, как деревенская пара, которая никак не может оторваться друг от друга. Джамиля все время улыбалась. К ее улыбке я не привык, но выглядела эта женщина восхитительно.

— Ты великолепен, когда берешься кого-то спасать, — сказала она, оставляя поцелуи на моем лбу.

Мне хотелось получить еще один поцелуй, в губы, но я был в таком смятении, что забыл, как это делается.

— Совсем не чувствую себя героем, — заметил я.

— Это мы уже не раз обсуждали, — сказала Джамиля. — Что важнее — чтобы ты почувствовал себя героем или чтобы я выбралась отсюда? Когда-нибудь поймешь, что величайший героизм заключается в небольших деяниях. Если бы ты только усвоил это, то перестал бы причинять столько бед. А пока делай, что тебе говорят.

Она еще раз улыбнулась, а потом поцеловала меня в губы.

— Эй! Лютнист! — окликнул кто-то меня властным голосом.

Проклятье, вот теперь нас поймают, хотя нам давно следовало бы убраться отсюда.

Я оглянулся. В проеме ворот стоял дворецкий Дандоло и размахивал небольшим кошельком.

— Твоя плата! — прокричал он, не желая осквернять свои стопы выходом за территорию дворца. — Забери деньги сейчас, а то позже забуду.

— Ах да! — сказал я с довольным видом.

Джамиля разжала руки, отпуская меня, но, прежде чем отойти от нее, я ущипнул ее за ляжку — исключительно ради наших соглядатаев, разумеется, и добавил:

— Подожди здесь, милашка. Принесу домой хоть что-то в клюве, и ты сможешь купить себе красивое платье.

Я затрусил обратно к воротам, но, как только оказался в зоне видимости обитателей дворца, мальчишка-паж просигналил мне вернуться во двор.

— Лютнист!

Меня так и подмывало оглянуться на Джамилю, но я подавил в себе это желание и шагнул во двор. Паж указал на балкон, снова воскликнув:

— Лютнист!

Лилиана запрыгала вниз по ступеням как шаловливое дитя. Ничего не понимая, я прошел чуть дальше.

— Лютнист! — выкрикнула она. — Меня прислала за тобой моя госпожа!

Вот, значит, как: они все это заранее продумали.

— Госпоже очень понравилось, как ты исполнял на прошлой неделе «Календу мая», и она пожелала тебя наградить! Погоди немного…

И когда она спустилась почти до конца лестницы, то вдруг споткнулась и упала. К счастью, Лилиана умудрилась приземлиться на пятую точку и осталась цела, но я засомневался, все ли так и было задумано. Все остальное из того, что затеяли эти две женщины, прошло образцово, так что, наверное, это падение тоже было частью представления.

Через секунду я оказался рядом с ней, и если это была игра, то игра хорошая. Лилиана порвала подол и ободрала ногу, но взглянула на меня с улыбкой.

— Держи, — сказала она, вручая мне кошелек. — От моей госпожи. И помоги подняться неуклюжей женщине.

Я помог ей встать, потом мы вместе склонились над порванным подолом и запричитали, словно это могло спасти положение.

— Что вы там задумали? Как ты выберешься отсюда?

— Со мной здесь хорошо обращаются, так что не беспокойся, — прошептала она в ответ.

— Не могу бросить тебя здесь. Если я Джамилю приведу домой, а тебя — нет, то Отто…

— Все будет не так. Поверь мне. Просто делай, что тебе говорят. — Мы выпрямились, но продолжали сокрушаться по поводу порванной туники. Лилиана заговорила громче: — Ну вот, теперь деньги у тебя, лютнист! Принцесса — большая твоя поклонница, и когда придешь во дворец в следующий раз, то не откажи ей в просьбе, сыграй для нас.

— Почту за честь, — ответил я, затем повернулся и выбежал за ворота, по дороге кивнув дворецкому.

Вскоре хватятся Джамили, так что нам нужно было убираться отсюда как можно быстрее и дальше.

Но Джамили там, где мы расстались, не оказалось.

Я принялся озираться, но не увидел ее. Внизу лодка посланника пересекала Босфор, за моей спиной остался дворец, где каждый занимался своим делом. Вокруг меня пилигримы в лагере прибирались после обеда, тренировали лошадей, прогуливались со шлюхами. Джамили и след простыл. Я запаниковал, но быстро успокоился: обе женщины, пусть и склонные к эффектным розыгрышам, видимо, знали, что делают. Взглянул на два маленьких кошелька, что сжимал в руке. В красно-белом лежали деньги от Дандоло, фиолетовый достался мне от Лилианы.

Там оказался небольшой пергаментный свиток — несколько поспешно нацарапанных слов были смазаны оттого, что свиток свернули, не дав чернилам просохнуть. Орфография была ужасная, пришлось читать вслух, иначе я не мог разобрать, что она написала на языке, которому я ее обучил.

Я поднял взгляд. И увидел, как лодка посланника-ломбардца движется по Босфору к другому берегу, к лагерю узурпатора. К Пере.