30
Судя по виду, обращались с ними хорошо, и одеты они были хорошо, до смешного хорошо. Кто-то, наверное, перерыл дворцовые гардеробы и выбрал для них парчовые одеяния, достойные их мнимого статуса, — платья с открытыми плечами, при виде которых мое сердце затрепетало. На Джамиле был головной убор, похожий на корону, с которой свисали длинные сережки. При других обстоятельствах я бы расхохотался в голос от такой нелепицы. Корона чуть не лопалась от обилия бирюзы и драгоценных камней, настолько огромных, что лично мне они казались стекляшками.
Разумеется, Джамилю разрядили для того, чтобы держать в узде Грегора: о красивой и умной принцессе, собиравшейся в скором времени принять христианство, много говорили, и всегда в связи с Грегором Майнцским. Поэтому если бы вдруг ее разоблачили как нераскаявшуюся иудейку-простолюдинку, то это разрушило бы его образ у вельмож. (Это обстоятельство меня поразило как необычайно глупое, хотя, конечно, если подумать, я ведь родом из других краев, где не знают, что такое европейская галантность и сопутствующая ей нетерпимость к иудеям. На моей родине иудеи были всего лишь библейскими персонажами, а так как это угнетаемый народ, то мы восхищались той непримиримостью, с какой он расправлялся со своими недругами. Поэтому и ужас Грегора, как бы кто-то не заподозрил его в связи с иудейкой, показался мне совершенно не рыцарским, но в конце концов пришлось смириться — все-таки нами управляют разные звезды.)
Я увидел Грегора в тот момент, когда он стоял коленопреклоненный перед Алексеем, низко опустив голову. Видимо, его позвали сюда, чтобы он подтвердил свою готовность и дальше участвовать в фарсе — тем и объяснялось присутствие женщин. Я шагнул за ограждение для музыкантов и оказался рядом с трубачом, который в этот день больше пил, чем ел, судя по его дыханию.
— С ума все посходили, — прошептал он мне, приваливаясь к стене, чтобы не упасть. — Господа из благородных, а ведут себя как дураки. Три часа без малого только и делают, что кланяются друг другу. Вот тебе нота, чтобы ты настроил свои струны под меня.
Бонифаций опустился на колени рядом с Грегором и начал поднимать его.
— Сын мой, ты не должен так уничижаться, все мы воины Христа и равны в его глазах, — зычно проговорил он, и клянусь, что никогда прежде не слышал столько довольства в его голосе.
— Как воин Христа, мессир, я должен подчеркнуть свою готовность выполнить нашу задачу здесь, с тем чтобы незамедлительно отправиться в Святую землю и выполнить то, чего Он от нас ждет, — сказал Грегор. — Чем скорее мы добьемся победы здесь, тем скорее устремимся туда, где Господь благосклонно примет наши усилия.
Бонифаций нахмурился, но до Алексея не дошла тонкость замечания. Царевич заскучал, а потом взял и ушел. Его уход сопровождался громким шумом, исходившим от моего собрата-музыканта и меня. Царевич потребовал, чтобы Лилиана удалилась вместе с ним. Она бросила на Бонифация взгляд, в котором смешались испуг и отчаяние. Маркиз жестом выразил сожаление, послал ей воздушный поцелуй, а потом просигналил своему охраннику, чтобы тот убедился в ее покорности и проводил до места. Хорошо, что Отто среди нас не было.
— А теперь ее высочество поделится с нами знаниями об этих краях, — объявил Бонифаций, якобы обращаясь к небольшому собранию вельмож, а на самом деле к Джамиле.
Ни один из присутствующих не удивился, откуда египетской принцессе так много известно о земле, лежащей за три моря от ее родины. То ли они еще хуже знали географию, чем я, то ли прекрасно понимали, кто она такая, и тоже решили поучаствовать в фарсе.
Вельможи проследили за широким жестом Бонифация, когда тот махнул в сторону сводчатых окон, глядящих на город. Затем маркиз что-то буркнул, и его помощник подал нам знак не играть. Я отложил лютню и вытянул шею — передо мной раскинулась широкая панорама, ничем не закрытая, так как можно было смотреть через весь зал в окна поверх людских голов.
— Госпожа, — произнес Бонифаций и помпезно вывел Джамилю перед собравшимися, словно она была священником.
Мы находились на третьем этаже дворца, примостившегося на краю высокой скалы, как раз напротив самой глубокой и самой охраняемой бухты из всех, что я когда-либо видел. От нее нас отделял Босфор. Бухта соединялась с Босфором точно так, как Босфор — с Мраморным морем. Джамиля рассказала присутствующим, что город, надежно укрытый массивной стеной с башнями, вдоль которой мы проплыли, расположен на полуострове, не таком узком и длинном, как было с Задаром, а на треугольнике, похожем на перевернутый нос или загнутый носок турецкой туфли. Кончик этой туфли указывает на восток, прямо на нас, через Босфор. Северный берег полуострова — в том месте, где туфлю обычно шнуруют, — защищен как стеной, так и этой узкой и глубокой бухтой под названием Золотой Рог, самым большим торговым портом во всем мире. За бухтой (справа от нас) город перерастал в предместье под названием Пера. Голос ее высочества дрогнул на этом слове. Огромная Галатская башня охраняла не только Перу, но, что более важно, вход в бухту Золотой Рог, где она соединялась с Босфором. Ее высочество добавила, словно пыталась продать нам поместье, что по спокойным, безопасным (хотя и глубоким) водам бухты налажена регулярная и дешевая паромная переправа.
Но то же самое нельзя было сказать о лодочной переправе через бурный Босфор, отделявший нас от города. Посреди пролива сгрудились маленькие суденышки, развернувшись носом против течения и непонятным образом удерживаясь на месте, пока пара рыбаков, каждый в своей лодке, проверяли сети. Транспортные корабли нервно сновали по проливу, опасаясь огромной махины — венецианского флота. Ни одна из лодок даже не пыталась переплыть на другой берег поперек течения.
— Пересекать Босфор чрезвычайно трудно, — пояснила Джамиля, явно вновь прибегая к далеким воспоминаниям детства. (Она совершенно не старалась изображать из себя принцессу, но держалась с тем величием и грацией, которые были в ней, когда я впервые ее увидел.) — Для этого судам требуется особая оснастка.
— Теперь ясно, почему никому из сторонников Алексея не удалось добраться сюда, чтобы устроить торжественную встречу. — Бонифаций улыбнулся Джамиле. — Продолжайте. Объясните теперь, что это такое.
Он указал на несколько рядов красновато-оранжевых палаток, раскинутых по склону, где возвышалась Галатская башня. Палатки находились так далеко, что мы не могли разглядеть символы на вымпелах.
— Это армия василевса, его величества Алексея Третьего, дяди вашего царевича Алексея, — объявила Джамиля. (Вельможи оживились и с интересом придвинулись к окнам, как будто лишние полшага могли позволить им разглядеть человека на расстоянии четырех тысяч шагов.) — Он тот, кого вы называете узурпатором.
— Потому что он и есть узурпатор, — предостерегающе произнес Бонифаций. — Ограничьтесь уроком географии, ваше высочество.
Джамиля указала на окно.
— Алексей Третий вышел туда, чтобы оборонять цепь. Галатская башня, у подножия которой он находится, была воздвигнута для охраны бухты. Как видите, у подножия холма, между двух берегов, прикреплена цепь. Это самая большая цепь в мире, каждое железное звено больше человеческого роста и толще руки, и она закреплена на берегу Перы. — И снова голос ее дрогнул на этом слове. — Течение Босфора, лучники, несущие дозор на башне, и армия узурпатора из варягов, расположившаяся на склоне холма, — все это помешает отстегнуть цепь, а разорвать ее просто невозможно — на протяжении последних пяти веков многие пытались это сделать, но ни разу не сумели.
— Обязательно ли нам заходить в гавань? — спросил кто-то. — Почему нельзя просто атаковать городские стены?
— Потому что мы не собираемся идти в атаку на город! — отрезал Дандоло. — Только на ее теперешнего правителя. В любом случае нападение на городские стены со стороны воды обречено на провал. Нам помешает течение. Мы создавали этот флот специально для боев перед Александрией, а не в коварном течении Босфора. Быть может, нам еще удалось бы швырнуть несколько камней, но закрепить корабли, чтобы ввязаться в бой, мы все равно не смогли бы. Единственный способ завоевать город — каким-то образом войти в гавань. Это известно веками, но еще ни разу не было осуществлено.
— Значит, нам остается только вступить в бой с людьми узурпатора за контроль над цепью, — произнес Грегор, глядя в окно.
Наступила долгая тишина, все обреченно уставились на вид, представший нашим глазам.
— Мессир, — осторожно продолжил Грегор, — прошу вас, подумайте, что для этого потребуется: нам придется пересечь Босфор поперек течения и произвести высадку — опять-таки в борьбе с течением — у подножия не холма, а, по сути, горы, кишащей вооруженными людьми. Чтобы подобраться к механизму цепи, мы должны будем прорваться с боем, обогнув холм, ничем не защищенные от града стрел, которые посыпятся на наши головы с башни. А ведь башня огромная, — добавил он с легким отчаянием.
— По этой причине город ни разу не был взят, — сказала Джамиля. — А вовсе не потому, что на него до сих пор никто не нападал. Нападали даже большими силами, чем у вас.
Грегор по-прежнему стоял у окна.
— А мы можем обойти войско узурпатора и подвести корабли прямо к тому месту, где закреплена цепь… как, вы там говорите, называется это предместье?
— Пера, — тихо ответила Джамиля. — Там живут константинопольские иудеи.
Ага! Она там родилась, и там же, по всей вероятности, до сих пор живут ее многочисленные родственники. И туда же мне придется вернуть ее, чтобы исполнить свою клятву. Тоска, с которой она смотрела на то, что никак не могла видеть, разбила мое сердце и вызвала ревность.
— Если вы попытаетесь добраться до цепи с моря, то вам все равно будут угрожать лучники на башне. В том-то и великий секрет галатского бастиона, что оттуда полукругом простреливается весь пролив.
Мужчины еще немного поглазели в окна. Несколько раз кто-нибудь из них открывал рот, собираясь изречь дельную мысль, но затем сам себя останавливал, поняв несостоятельность предложения.
— Теперь вы понимаете, почему я не торопился согласиться с вашим планом? — после долгой паузы спросил Дандоло с отцовской укоризной. — Презираю эту империю, но не могу с ней не считаться, в основном по причине безупречных оборонительных сооружений Константинополя.
Грегор отошел от Джамили и протиснулся к Бонифацию.
— Я не стану призывать своих людей рисковать… — начал он, но Бонифаций поднял руку, веля ему замолчать.
— Если понадобится, то станешь, — тихо изрек маркиз и ушел.
Следующие несколько дней продолжалось молчаливое, напряженное противостояние. Каждый вечер солнце опускалось за горизонт, а бухта Золотой Рог самодовольно оставалась под охраной огромной черной железной цепи. Пилигримы разбрелись в поисках съестного, все дальше и дальше удаляясь в глубь материка. В основном местность там была дикая, а ближе к берегу попадались и засеянные поля, и фруктовые сады. Византийская аристократия облюбовала побережье для своих летних дворцов. Меня поразило количество рыбы в Босфоре. На моих глазах один крестьянин, стоя на берегу, поймал тунца голыми руками. Ловкий трюк, не более, поэтому я тоже попробовал и с тем же результатом. Но рыцари и бароны требовали мяса, поэтому все пешие воины и слуги почти неделю рыскали в его поисках.
По вечерам мы собирались в своем шатре на совет и тихо обсуждали сложившуюся ситуацию, иногда даже спорили, а Ричардусы тем временем играли в шахматы возле фонаря. Мы все сходились во мнении, что сопротивление Бонифацию ничего нам не даст. Вполне возможно, он лишь ужесточит охрану женщин и будет затягивать исполнение главной задачи — повторную узурпацию, как я начал называть договор с Алексеем. Грегор вернулся к тому, что вновь начал сплачивать войска в ежедневной муштре. Его прежний золотистый свет исчез, и я уже сомневался, что он когда-нибудь вернется. Но со своими людьми Грегор говорил тепло и откровенно, объясняя, что единственный путь спасения для них — исполнить свой долг здесь быстро и добросовестно.
Каждый день я старался проникнуть во дворец под видом музыканта, иногда мне это удавалось, но женщин больше не видел и ни разу не смог остаться один, чтобы попробовать отыскать их. Отто тоже не прекращал попыток, но не отличался тихим нравом и тонкостью обхождения. Поэтому все охранники сразу подозревали в нем беспардонного громилу — в общем, ему так и не удалось пройти даже за ворота. Мы не знали, что происходит во дворце, и от этого можно было сойти с ума.
На следующий день после Праздника
Тела и Крови Господних, 1 июля 1203 года
Думал, что не стану делать новых записей, пока мы находимся в Византии, ибо предполагал, что это будет хроника только паломничества, а раз мы отклонились от главной цели, то считаю наш поход отложенным. Однако, подумав, пришел к выводу, что должен отразить в записях наши намерения вернуться к главной цели, поэтому все-таки пишу.
Верю, что, если действовать споро, решительно и точно, мы еще успеем в Иерусалим до осени. Только теперь я стал настоящим воином во всех смыслах, чего не имел возможности сделать, просидев всю зиму в задарском доме или на корабле, с которого не сходил на берег по нескольку месяцев. Наконец попал в свою стихию, и хотя теперь я старше, мудрее и печальнее, чем был до того, как увидел каналы Венеции, все же в полном ладу с самим собой.
Я наточил меч, который назван Десницей Николая в честь епископа, отстоявшего божественность Христа на Никейском вселенском соборе и давшего пощечину Арию. Снова провожу учения и сплачиваю войско. Бонифаций прослышал об этом и отнесся хорошо: теперь меня ежедневно приглашают во дворец Скутари на военные советы, где предводители обсуждают дальнейшие планы. Так длится уже несколько дней. В душе я склонен согласиться с венецианцем Дандоло (несмотря на проявленную им в Задаре кровожадность), выступающим за дипломатическое решение проблемы. Но по-прежнему остаюсь верен своему уважаемому тестю, который, видимо, понял, что я — податливый материал в руках мастера, который вылепит из меня что хочет.
Сегодня утром мессир Бонифаций публично выразил свое доверие ко мне, поставив меня во главе отряда рыцарей, охраняющих фуражиров, которым поручен сбор хвороста. В помощники я взял брата. Ситуация с женщинами тяготит его больше, чем меня, и мы с бриттом уже головы сломали, чем бы отвлечь Отто. Мое предложение брат принял с благодарностью.
Мы не стали возиться с доспехами, что является обычной практикой при таких обстоятельствах, тем более день выдался очень жаркий. За нами следовали оруженосцы с нашими щитами. Мы не ожидали наткнуться на отряды военных так далеко от города, но ближе к вечеру, когда по-прежнему стоял душный и влажный зной, мы накрыли лагерь из пятисот византийцев, сплошь конных воинов. Полагаю, их послали разведать, что мы из себя представляем. Однако, вполне возможно, они охраняли восточный фланг империи от набегов сельджуков.
Мы еще не обладали достаточным опытом совместных сражений. Тем не менее восемьдесят рыцарей моего отряда проявили себя с лучшей стороны, разделившись на четыре группы и атаковав греков в их лагере. Численность противника превышала нашу в шесть раз. На греках были странные доспехи, которых прежде мне не доводилось видеть: плотно облегающие кольчуги с юбками, очень похожие на панцири, состоящие из мелких, связанных между собой пластинок, с железными щитками на плечах. Совсем как на древнеримских воинах.
Мессир Бонифаций предупреждал меня, что византийская тактика ведения боя склоняется более к совместным действиям, нежели к проявлению индивидуальной доблести, поэтому я ожидал встретить грозных воинов, но они не внушали страха, а скорее, наоборот, сами были чуть живы от ужаса. Они дрогнули под нашим напором и обернулись в бегство (с женской трусливостью, но достойной восхищения координацией), бросив палатки, провизию, а также много мулов и лошадей. Мы преследовали их целую милю, пока до меня не дошло, что истинная ценность нашей победы в том, что осталось в лагере, и мы вернулись за трофеями. По правде говоря, особо хвастаться было нечем, но меня и моих солдат по возвращении в Скутари встретили как настоящих героев. Если слух о наших великих подвигах достигнет узурпатора, то, возможно, он сдастся без боя. Тогда не пройдет и нескольких дней, как мы погрузимся на корабли и направимся в Египет! Завтра днем меня с моими людьми будут принимать во дворце, где состоится настоящее пиршество (из дворцовых кладовых вынесут лучшие припасы) под музыку целого оркестра. Мы надеемся, что увидим там женщин, но, подозреваю, Бонифаций изолирует их от нас. Так он поступает каждый раз, когда я прихожу во дворец.
Алексею нравилось мое исполнение музыки его народа как на фиделе, так и на арфе, поэтому я легко получил место на подиуме для музыкантов в день пиршества. В перерывах между песнями болтал с другими музыкантами, в основном с пьяным трубачом. Он понятия не имел, где держат женщин, но отпустил несколько тошнотворных замечаний, что, по его мнению, выделывает с ними обеими Бонифаций, «особенно, с темненькой, которая огонь, а не баба».
Я уже собрался ответить, хотя не успел придумать, что бы такое похлестче сказать, как до меня донесся мягкий баритон Грегора. Я повернулся. Царевич Алексей восседал в центре стола, заняв самое большое кресло, тем не менее пиром правил маркиз Бонифаций. Грегор, превосходивший тестя по мощи, но уступавший ему в элегантности, сидел по его правую руку, облаченный в праздничную рубаху, сшитую наспех личным портным маркиза специально для этого случая. На его груди красовалась верхняя половина маркизова герба (рука с кинжалом, в обрамлении оленьих рогов) и нижняя половина его собственного герба (цветок зверобоя), таким образом всем присутствующим демонстрировалось, как тесно герой дня связан со своим предводителем. Все это должно было произвести впечатление на рыцарей, а заодно и на баронов: вот видите, как бы говорил Бонифаций людям, держитесь этого парня и будете есть за моим столом. Отто, более симпатичный, чем его брат, сидел рядом с Грегором и рассеянно озирался, пытаясь понять, где содержат женщин.
Меня забавляло, насколько неловко себя чувствовал Грегор в этом окружении. На учебном поле брани, покрытый грязью и лошадиной пеной, он был в своей стихии. На военном совете, где от его прозорливости зависела судьба армии, он держался с небрежной уверенностью. Но вот его нарядили в расшитую рубаху — и он уже ведет себя как мальчик, пытающийся скрыть от матери первую эрекцию. Уверенная улыбка воина внезапно превратилась в робкую, авторитет старшего брата, дальновидного стратега, улетучился, как винные пары из сосуда, подвинутого к огню.
— Мессир, — сказал Грегор, — я и мои люди благодарим вас за честь, оказанную сегодня, но мы действительно всего лишь исполнили наш долг. И хотя нас радует и успокаивает, что мы так быстро разделались с противником, надеюсь, вы присоединитесь к моей молитве, и это станет последним кровопролитием на византийской земле.
Все дружно захмыкали, удивляясь таким речам.
— Я хочу сказать, — продолжал он, — давайте вместе надеяться, что мы способны вернуть трон его высочеству как можно быстрее и без лишней крови. Затем, умножив наши богатства, мы оставим жителей Византии в мире и процветании, а сами незамедлительно отбудем в Святую землю, где исполним нашу клятву.
Старик Дандоло, венецианский дож, зааплодировал, энергично закивав. Через секунду Алексей с Бонифацием последовали его примеру, и тогда к ним присоединился весь зал. Дандоло воспользовался моментом: вытянул руку, призывая всех к тишине, и поднялся, чтобы сказать свое слово. Согласившись с мудростью Грегора Майнцского, он подчеркнул, что если все-таки придется вступить в сражение, то можно надеяться, оно будет ограничено взятием Галатской башни, чтобы завладеть цепью, преграждающей вход в бухту. Как только флот зайдет в бухту Золотой Рог, это сразу должно остановить битву. Если узурпатор даже и выживет во время штурма башни, то наверняка капитулирует. Или, возможно, его советники, поняв, к чему идет дело, сами устранят узурпатора и слетятся к Алексею, приведя с собой отряд варягов. Так что от наших воинов требуется провести только одну битву — за Галатскую башню.
Из-за присутствия царевича Алексея дож аккуратно подбирал формулировки, но было видно, что Дандоло не слишком высокого мнения о возможностях нынешнего претендента на трон. Вот почему он так заботился, чтобы передача власти совершилась мирным путем. Удержаться на троне у Алексея не было ни малейшего шанса. Вскоре он будет низвергнут, а это означало разрыв торговых отношений. Наконец-то я понял, что из себя представляет Дандоло. На самом деле все было просто: дож существовал для Венеции, а Венеция существовала для торговли. Все его решения сводились к этому, и он будет непоколебим, не то что епископы с их духовными метаниями и правовыми кульбитами. Дожу было наплевать, жив я или нет, и от мира он ждал совсем другого, чем я. Тем не менее в данной ситуации мы с ним неожиданно стали союзниками.
Речь встретили почтительными аплодисментами (Бонифаций и Алексей не скрывали скуки), вскоре прерванными каким-то шумом за дверью. Половина воинов резво вскочили, когда в зал вошел неожиданный гость.
