11
«Вы не сумели выполнить свою часть договора. Но все равно давайте воспользуемся ситуацией, — сказал дож. — Недалеко расположен один город: имя ему Задар».
Робер де Клари.
Хроника Четвертого крестового похода
Я потихоньку начал возвращаться к жизни. Однажды, когда сгустилась тьма, мы с Грегором вышли на палубу. Джамиля, редко покидавшая свое убежище, пока корабль стоял на приколе, на этот раз присоединилась к нам, чтобы подышать свежим воздухом. На палубе, как всегда, дым шел коромыслом, но мы хотя бы не теснились в толпе, да и прохладный осенний бриз очищал воздух. Я умудрялся держаться от ее высочества на расстоянии почти в целый локоть, чтобы в случае неожиданной качки или толчка от проходивших мимо гуляк не оказаться к ней прижатым.
Грегор пытался мне что-то объяснить. Я не был внимателен с самого начала и потому теперь не совсем понимал, о чем идет речь, да и не старался понять. Меня больше занимала одна шлюха на корме, которая обчищала один за другим поясные кошельки трех своих кавалеров, а те ничего не замечали.
— Прежде чем собрать войско, — говорил Грегор своим покровительственным тоном старшего брата, — еще до того, как Бонифаций согласился взять на себя командование, предводители похода заключили соглашение с венецианцами через дожа Дандоло.
— Ты говоришь о слепом крепком старике с огромного роскошного корабля? — рассеянно поинтересовался я.
Четвертый кавалер шлюхи поймал ее в тот момент, когда она развязывала его кошелек, но она быстро убедила его, что это была просто безобидная шалость.
— А еще у него пронзительный голос. Армия подписала с ним договор о том, что венецианцы предоставят нам на год определенное количество кораблей вместе со своими мореплавателями. За это мы им выплатим восемьдесят пять тысяч марок серебром.
— Что такое марка серебром? — спросил я, думая о другом.
— Я рыцарь и потому не интересуюсь такими вопросами, — почему-то оскорбился Грегор.
— Если ты знаешь английскую монету под названием «стерлинг», выпущенную лет двадцать назад, то серебряная марка стоит сто пятьдесят таких монет, — разъяснила мне принцесса, словно ее позабавило невежество Грегора.
— Бьюсь об заклад, таких денег не нашлось бы даже у английского короля, — рассеянно заметил я.
Женщина, за которой я наблюдал, передала неправедную добычу своей товарке, которая пробралась сквозь толпу к открытому люку. Я знал ту вторую; она неплохо играла на свирели, и мы иногда музицировали на пару, если у нее случался перерыв в клиентах. Она была единственной шлюхой на корабле, к которой у меня несколько раз за прошедший месяц возникало мимолетное желание.
— Эта сумма превышает даже казну Филиппа, короля Французского. Вот почему так жаль, что оба их величества отказались присоединиться к кампании, — сказал Грегор. — Они слишком заняты войной друг с другом. В итоге поход взялись организовать несколько вельмож, и, как ни печально, они дали обещание, которое не смогли выполнить.
Мне всегда нравились истории о вельможах, попавших впросак. Я решил прислушаться повнимательнее и отвлекся от бедер музыкантши.
— Какое обещание?
— Что прибудут почти тридцать пять тысяч воинов. На самом же деле в Венеции собралось меньше трети этого числа, включая тех из нас, кто прибыл с опозданием, откликнувшись на призыв. Каждый участник паломничества оплачивает свой проезд, но, даже когда все внесли свои доли, даже когда бароны порылись в своей казне, пытаясь восполнить разницу, нам не хватило почти половины. Долг предстояло выплатить полностью еще в прошлом апреле, но ни одна марка не перешла из рук в руки. Флот по договоренности должен был выйти в море прошлым летом, но люди просто сидели на песке, изнывая от жары и голода, и ждали, когда к ним присоединится достаточное количество воинов, чтобы хватило денег оплатить сумму по договору. — Он сочувственно посмотрел на меня. — Твой англичанин был, видимо, из тех, кто пообещал, но так и не приехал.
Мне тоже приходила в голову эта мысль.
— И конечно, как только другие прослышали о проблеме в Венеции, им не очень захотелось туда отправляться, чтобы самим увязнуть в долгах, — сделал я вывод.
— Совершенно верно, — сказал Грегор. — Многие пилигримы отправились в Марсель и другие порты и отплыли на место собственным ходом. Некоторые, вроде твоего англичанина, вообще не приехали.
— Разве их не накажут за нарушение договора? — поинтересовался я, рассчитывая, что «мой англичанин», быть может, все-таки получит по заслугам без моего участия.
Грегор покачал головой.
— Как и все в этой кампании, дело обстоит не так просто. Когда подписывался договор с венецианцами, армии еще не существовало. Договаривающиеся стороны надеялись, что соберется примерно тридцатитысячное войско и выполнит все условия договора. У них не было законного права заставить столько людей исполнять договор. Они верили, что их собратья-пилигримы съедутся вместе и дружно выступят в поход, но их ждало разочарование.
Последнее замечание привело меня в восторг.
— Полный идиотизм! И те же самые люди поведут вас на битву? Разве можно доверять их здравомыслию?
— Договор подписывали не вожаки, а только их посланники из Венеции.
Все это походило на фарс.
— Выходит, кучка нерадивых посланников натворила дел? Кто такие эти посланники? Кто наделил их полномочиями?
— Один из них Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани.
С каждой фразой становилось все смешнее!
— А разве маршалу не следует хоть немного смыслить в том, как собираются армии? — прогудел я. — Разве не это, выражаясь не слишком деликатно, делают маршалы?
Грегор скроил умиротворяющую мину, словно понимал, что прав, но считал невежливым признать это публично.
— Маршал обвиняет всех рыцарей, которые не приехали вопреки его обещаниям, — сказал он. — Будь они здесь, у нас не было бы этой проблемы.
— Если бы он не дал такое глупое обещание, что они приедут, тогда у вас не было бы этой проблемы.
— Но тогда у нас не было бы и этого флота.
— Да, у вас был бы флот поменьше, который вы смогли бы оплатить. Какое отношение имеет ко всей этой истории твой любезный Бонифаций?
В глазах Грегора я прочел долготерпение.
— Как раз это я и пытаюсь объяснить.
— Отлично, валяй дальше.
— Прошли недели, месяцы, и стало ясно, что, сколько бы мы ни запускали руки в наши кошельки, с венецианцами нам не расплатиться. Но на создание этого флота у всей Венецианской республики ушел целый год — в кампании участвует половина мужского населения и почти все корабли. Венецию ожидает полный крах, если мы не расплатимся. Поэтому дож Дандоло обратился к Бонифацию с предложением: мы повезем вас по морю в долг с двумя условиями — во-первых, вы заплатите нам, как только получите добычу после сражения, и во-вторых, по пути… мы воспользуемся этим флотом, чтобы произвести впечатление на наших соседей по Адриатике.
— Понятно, — кивнул я.
— Вожди, включая Бонифация, согласились. Меня это беспокоит. Как и всех священников, особенно епископа Конрада, а также многих вельмож вроде Симона де Монфора.
— На то нет причин, — заметила принцесса.
Мы оба слегка поморщились, уверенные, что сейчас она сделает из Грегора дурака.
— Венецианцы просто хвастаются своей мощью, — продолжала Джамиля. — Да, действительно, корабли полны вооруженных воинов, но большее впечатление производит сам флот — его размеры и великолепие, за что честь и хвала венецианцам. Ваше войско на самом деле не станет нападать на народ, с которым у вас нет спора, — вы ведь воины Христовы, а не нанятые Венецией головорезы. Да, щиты и вымпелы рыцарей наводят ужас, но они просто висят на бортах кораблей. По-настоящему запугать портовые города предстоит Венеции, построившей корабли и управляющей ими. Рыцари и вельможи спокойно могут проспать все путешествие, а эффект будет тот же. Вас ведь не просят ни о чем, а только лишь проделать морскую прогулку.
— Все это так, — согласился Грегор, — если бы не одна злосчастная деталь.
— Какая?
Грегор осторожно оглядел палубу. Раскачивающиеся фонари освещали мужчин и женщин, которые смеялись, обнимались, целовались, пели, танцевали, совокуплялись и пили. Никто не обращал на нас внимания, но Грегор, не переносивший сплетен, чувствовал себя сейчас не совсем удобно. Он шагнул к принцессе, жестом велел мне тоже подойти поближе и только потом тихо произнес:
— Еще до отплытия прошел кое-какой слушок, возмутивший Симона де Монфора. На далматинском побережье есть город Задар…
— А-а, Задар, — сказала принцесса. — Барцицца часто вспоминал Задар и его пиратов.
— Так что там Задар? — спросил я, не раз слышавший это название, все чаще и чаще всплывавшее в ночных разговорах мужчин на палубе, но это было в ту пору, когда я дал обет не интересоваться ничем важным из того, что происходит вокруг.
Прежде чем Грегор успел ответить, принцесса объяснила мне:
— Задар соперничал с Венецией в Византийской империи и около века назад оказался в ее подчинении. А потом, примерно двадцать лет назад, он восстал и попросил защиты у венгерского короля. С тех пор Венеция пыталась вновь покорить этот город, но всякий раз безуспешно.
— Дандоло намерен предпринять новую попытку, — сказал Грегор. — С нашей помощью. По крайней мере, идет такой слух.
Джамиля округлила глаза. Я презрительно фыркнул и хотел было начать обличительную речь, но меня прервал смех Лилианы за спиной. Она подошла вместе с Отто, держа его за руку, а я даже не заметил.
— Опять глупые сплетни про Задар, — сказал Отто. — Всех это так волнует, что можно подумать, будто нас попросили осквернить Гроб Господень.
Джамиля покачала головой.
— Этот слух наверняка полная глупость. Папское войско не может атаковать католический город без всяких на то причин. Венгерский король принял крест, поэтому город находится под защитой Папы. Если вы нападете на Задар, то всю армию отлучат от церкви.
— Знаю! — печально произнес Грегор.
— Откуда тебе столько известно обо всех этих христианах? — обратился я к Джамиле.
— Я прожила среди них пять лет. А вот почему ты всего этого не знаешь? — Она обратилась к Грегору: — Неужели вы полагаете, что слух правдив?
— Поначалу я так не думал, — сказал он. — Но когда попросил Бонифация опровергнуть слух официально, он уклонился.
Наконец стало ясно, зачем Грегор читал мне эту лекцию.
— Вот, значит, какой разговор я прервал, когда мы впервые встретились, и невольно помог ему.
Грегор мрачно кивнул.
— А после он исчез.
— И тебя не взял с собой. Что по этому поводу говорит епископ Конрад?
— Конрад постоянно избегает этой темы, — ответил Грегор после секундного замешательства, но было сомнительно, что наш доблестный рыцарь настойчиво требовал разъяснений.
— Вот такие у вас вожди, — сказал я. — Один отмалчивается, второй отсутствует…
— Пусть лучше так, — весело заметил Отто. — Нам меньше от них достается.
— А я не считаю, что так лучше, — сказал Грегор, строго обращаясь к брату. — Хочу знать, что происходит на самом деле и как правильно поступить. Отлучение от церкви — хуже смерти, Отто.
— Если тебя это так волнует, обратись к своему епископу, — подстегнул я Грегора. — И не позволяй ему уклоняться от темы. Сегодня он будет здесь выслушивать исповеди. Не выпускай его с корабля, пока он не ответит на твой вопрос.
Мой совет пришелся Грегору не по нутру.
— Если он избегает говорить об этом, то, наверное, на то есть весомая причина, и было бы неуважительно с моей стороны…
— Ради всего святого, господин, ради твоей любви к Богу, поставь вопрос ребром! — настаивал я. (Оглядываясь назад, скажу, что, наверное, именно в этот момент я и угодил в ловушку Грегоровой морали. Каждый раз, переходя какой-то Рубикон, я делал последний решительный шаг, в основном просто ради развлечения, чтобы потешить себя.) — Выясни, действительно ли мы отклоняемся от курса в сторону Задара, и если так, то что ты можешь сделать, чтобы не допустить этого. Есть ли цель более высокая, чем достойное выполнение миссии папской армии?
Грегор немного подумал, кусая нижнюю губу. Только сейчас я начал разбираться в характере этого молодого человека: он принадлежал к редкой категории послушных сынов и при этом понятия не имел, как вести за собой. Золотистый свет, переполнявший его существо, когда он делал то, что от него ожидали, превращался в тепловатый серый туман нерешительности, когда ему приходилось чеканить собственные монеты. Такова была ирония судьбы, при том что он невольно оказывал огромное влияние на остальных рыцарей. Я сам был свидетелем того, как на борту «Венеры» другие воины старались подражать Грегору во всем — ив манере говорить, и в манере одеваться, и в прическе. А он этого не замечал. Он делал только то, что считал своим долгом, и предполагал, что остальные рыцари поступают точно так же. На самом деле он совершенно не привык принимать собственные решения по какому-либо вопросу. Поэтому теперь, когда его взгляд сказал, что он наконец-то готов сделать самостоятельный шаг, меня обуяла родительская гордость.
— Ладно, — сказал он. — Я поговорю с ним не откладывая.
Грегор повернулся и направился к носу корабля.
— А тебе не все равно, если армия отклонится от своей божественной цели? — спросила меня Лилиана.
Я скорчил рожу.
— У этой армии нет никакой божественной цели. Я просто хочу как можно быстрее добраться до Александрии и доставить на родину ее высочество.
— За что она тебя благодарит, — бесстрастно сказала Джамиля, хотя ее глаза чуть ли не с тревогой смотрели вслед Грегору.
— Признаю, — добавил я, не удержавшись, — что питаю врожденное неприятие тех, кто пытается завоевать себе подобных. Если это не твое, не трогай, отдай обратно или отдай взамен нечто равноценное, и тогда мы все прекрасно поладим друг с другом. Спасибо за внимание.
— Но то, что ты считаешь своим, является твоим только потому, что ты или твой народ забрал это у кого-то другого, — самодовольно возразил Отто.
Я хмыкнул с превосходством.
— Неправда. Мой народ населял нашу землю от начала мира.
— Сомневаюсь, — сказал Отто. — Кто-то там был все-таки первым.
— Да, мы были первыми! — громко огрызнулся я.
Парочки вокруг нас побросали свои дела и оглянулись.
— Сомневаюсь, — засмеялся Отто.
— Естественно, тебя ведь воспитали с этой верой, — сказала Джамиля.
Я подумал, что она хотела успокоить меня, но в ее устах это прозвучало как-то снисходительно. В голове у меня пронеслось несколько резких ответов, но я прикусил язык. Решил подождать, пока не найду доказательств своих слов, и тогда точно так же снисходительно ей отвечу, и настанет ее черед смущаться в присутствии других.
— Ладно, даже если мы не были первыми, — сказал я, — прошлое переделать невозможно. Мой народ веками жил с чувством мести, и это нам ничего не дало. Месть как способ жизни слишком переоценена.
— Лицемер! — во всеуслышание заявил Отто, по-прежнему забавляясь нашим разговором. — Ты пришел в Венецию с тем, чтобы бросить свою жизнь на алтарь мести.
— Как способ жизни месть абсурдна. Как способ смерти она эффективна и соблазнительна, — парировал я. — Если бы во мне осталась хотя бы одна частичка, стремившаяся к жизни, я бы выбрал другой курс.
— О чем это ты? — изумленно спросила принцесса.
— Он неудавшийся самоубийца, разве ваше высочество не знали? — рассмеялся Отто. — Грегор взял его под свою опеку, чтобы помешать этому. Болван так и не сумел ничего с собой сделать, но как одержимый не оставлял попыток самоуничтожиться, пока не украл вас у Барциццы.
Он собрался продолжать, но Лилиана увидела смятение на лице Джамили и подала ему сигнал заткнуться.
Джамиля принялась в упор меня разглядывать. Я попытался отвести взгляд, но не смог. Попытался сострить, но и это не удалось.
Вокруг нас все шумело и бурлило, а среди нас четверых внезапно воцарилась мертвая тишина.
Я уставился на грязную палубу и весь напрягся в ожидании, что принцесса сейчас что-нибудь скажет своим высокомерным тоном, и тогда мне придется резко ответить, чтобы скрыть смущение. Она ничего не сказала. Неловкость тянулась целую вечность.
— Что ж, поеду-ка обратно на свой корабль, — в конце концов произнес Отто, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
Он поцеловал Лилиану, отвесил короткий поклон ее высочеству и подал сигнал на баркас, пришвартованный к кораблю.
Оставшиеся трое продолжали неловко молчать.
— Пошли, — бросил я. — Неплохо бы сейчас выпить.
Я показал на люк, и женщины молча последовали за мной. Лилиана погладила меня по локтю, стараясь успокоить, но я вырвал руку с такой силой, что нечаянно задел плечо Джамили. Это прикосновение так потрясло меня, что я резко отскочил назад. Там как раз проходила пьяная пара, которая качнулась прямо на меня. Потеряв равновесие, я упал на Джамилю.
— Прости, госпожа, — пробормотал я, запаниковав, и отпрянул от нее, уцепившись за ближайшую веревку. — Непредвиденная случайность.
Лилиана нервно захихикала, а принцесса как-то странно посмотрела на меня.
— Понимаю, — ласково сказала она. — В жизни не встречала второго такого мужчины, который бы так сторонился меня. Даже Грегор менее церемонен, чем ты.
— Он что, приставал к тебе?
Теперь Лилиана и принцесса захохотали почти в один голос — так обычно женщины смеются над какой-то своей шуткой, известной только им.
— Принцесса сказала совсем о другом, — возразила Лилиана. — Ты только и думаешь, как бы оказаться к ней поближе. Разве нет?
Я пришел в ужас, узнав, над чем они смеются. Из всех женщин на корабле принцесса была последней, которую я действительно был готов приласкать.
— Она под моей опекой. Ей и так досталось от человека, не имевшего никакого права дотрагиваться до нее. И мне невыносимо думать, что кто-нибудь посягнет на нее снова, пусть даже самым невинным образом.
Лилиана посмотрела на Джамилю выразительным взглядом — мол, опять он за свое. Но Джамиля остановила ее жестом.
— Вот уже много дней мы проводим в невероятной тесноте, — сказала она, обращаясь ко мне, — и все это время ты стараешься ценой невероятных для себя неудобств не дотрагиваться до меня. Ты и пальцем меня не коснулся, с тех пор как перевез на этот корабль. И хотя я очень благодарна тебе за доброту, мне кажется, из-за этого ты ужасно напряжен.
— Тут даже я не в силах тебе помочь, — пояснила Лилиана.
Я бросил на нее злобный взгляд, почувствовав, что краснею до кончиков ушей: совершенно ясно, что эти женщины болтали обо мне много дней, а может, и недель.
— Итак… — Принцесса потянулась и взяла мою руку в свою.
Я тихо охнул и попытался вырваться. Она переплела свои пальцы с моими и удержала руку.
— Ради всего святого, позволь себе сегодня спать, прижавшись спиной к моей спине, не съеживаясь. Ты буквально с ног валишься от недосыпа, — тихо сказала она.
Я посмотрел на свою руку, зажатую в ее руке. У нее были мягкие пальцы, дарившие приятное прикосновение. Что-то здесь было не так. Я понял, что именно, и тут же поспешил произнести это вслух:
— Принцесса никогда не сказала бы такое человеку моего положения.
— Я знаю тебя только как человека, который вырвал меня из ада и продолжает защищать. Поэтому и впредь буду обращаться с тобой соответственно, — ответила она, ничуть не встревоженная моим намеком.
— Не нужно никакой романтики, — мрачно изрек я. — Ты тогда высказалась без всяких экивоков, что мои действия необдуманны и не подготовлены должным образом.
— Прости меня. Я была напугана и наговорила резкостей, — сказала Джамиля. — Ты действовал очень хорошо, обходясь тем, что нашлось под рукой, а для этого требуется особая смекалка. Твой план удался, это самое главное.
— Он удался, потому что ты улучшила его.
— Правильно. Следовательно, в будущем постарайся воздерживаться от рискованных действий. Всегда прибегай к чьей-либо помощи. Но знай: я бы ни за что не сбежала с тобой, если бы интуитивно не поверила, что тебе все удастся. Мое доверие оказалось оправданным, и теперь я целиком полагаюсь на тебя. Для меня ты быстрее орла и сильнее льва.
— Ты говоришь совсем по-старозаветному, — тихо заметила Лилиана.
— Эта часть христианской Библии нравится мне больше всего, — ответила принцесса.
Лилиана отошла в сторону — она почувствовала еще раньше меня, что Джамиля хочет сказать мне словечко наедине. И действительно, это было одно-единственное слово:
— Почему?
Я покачал головой.
— У меня есть привычка — действовать не думая. С такой привычкой долго не прожить. Прошу, госпожа, не заставляй меня говорить об этом.
Она пошла к Лилиане, когда поняла, что, кроме этого, ничего от меня не услышит. Джамиле я больше, чем кому-либо другому, с тех пор как расстался с Вульфстаном, мог бы спокойно довериться. Но, постепенно сознавая, какой огромный и безумный мир меня окружает, понял, что стремление к самоубийству было всего лишь капризом жалкого слабака. На глазах этой женщины убили ее детей и мужа, после чего она целых пять лет провела запертой в пустой комнате, пока какой-то безмозглый болван надеялся завести от нее потомство. И у нее хватило стойкости все выдержать, дождаться перемен. Разве мог я поступить иначе?
Праздник святой Елизаветы,
5 ноября 1202 года
Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр.
Послание к Римлянам, 7:16
Я, Грегор, сын Герхарда из Майнца, в последнее время совсем забросил хронику событий, относящихся к моей эволюции в качестве примерного пилигрима. И хотя я не стремлюсь найти оправдание подобной небрежности, все-таки объясню ее двумя причинами. Во-первых, движение кораблей, даже когда они стоят на якоре, затрудняет процесс написания, о чем, несомненно, свидетельствует теперешний мой почерк. Во-вторых, вокруг ходило столько противоречивых слухов, поднялось столько споров, что я счел своим долгом воина, пилигрима и зятя нашего предводителя маркиза Бонифация не касаться подобных вещей, а стряхнуть их с себя, как стряхивает воду со спины селезень. В общем, старался держаться в стороне. Но с каждым часом мне все труднее оставаться безучастным. Частично это объясняется влиянием бритта, который теперь настроен не так меланхолично, как прежде, но не менее желчно. С содроганием думаю, каким образом повлияет на его нрав жаркая, сухая пустыня. Сегодня вечером я наконец решился посовещаться с глазу на глаз с его преосвященством епископом Конрадом, и сейчас мое душевное равновесие почти восстановлено. Я предам наш разговор пергаменту, с тем чтобы в будущем можно было освежить его в памяти, если моя решимость вновь ослабеет или я потеряю ориентир. Речь шла о Задаре.
Я перешел на нос корабля, чтобы переговорить с его преосвященством. Епископ налагал епитимьи на простолюдинок, поэтому я подождал, пока он закончит свои дела. Стоял и думал о том, что провел с некоторыми из этих женщин больше часов, чем с собственной женой, — таковы странности и горести святой войны. Когда простолюдинки отошли от нас, я спросил епископа, одобряет ли его святейшество Папа Иннокентий III подобное осквернение нашего дела (имея в виду заход в Задар по настоянию Дандоло из Венеции).
Мой вопрос огорчил епископа. Он ответил:
— Разумеется, его святейшество никогда бы не одобрил осквернения нашей святой миссии, но он знал, что подобное отклонение от курса может произойти, ибо венецианцы очень несговорчивы насчет денег. Легат Святого отца Пьетро Капуано признался мне в Венеции, что его святейшество не одобрил изменения курса, но Пьетро также добавил, что прежде всего его святейшество хочет сохранить целостность войска. Капуано трактовал это следующим образом: духовенству следует смириться с подобным отклонением, чтобы флот без потерь покинул венецианскую лагуну.
В эту секунду нас прервал не кто иной, как бритт, чей силуэт высвечивался чудовищно раскачивающимся фонарем. Он заявил, что слова легата Пьетро Капуано «циничны до умопомрачения», потом отпустил еще несколько таких же неприятных замечаний. Я, к своему стыду, обрадовался его появлению, хотя он говорил доброму человеку резкие слова и мне следовало бы рассердиться. И все же он произнес вслух то, с чем я был согласен. Потом бритт спросил у его преосвященства, что произойдет, когда мы достигнем Задара. Осмелев оттого, что бритт так откровенен с его преосвященством, я признался, что тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос.
— Принимая во внимание, что Папа против, можете ли вы допустить, чтобы дело дошло до военных действий, ваше преосвященство? — спросил я.
Епископ протянул руки в покорном жесте.
— По правде говоря, меня это мучает уже несколько дней, Грегор, — посетовал он, и мне было тяжело видеть, что даже этого слугу Христа одолевают сомнения.
Я молил легата дать мне совет. Тот долго хмыкал, прокашливался и бормотал и наконец сказал, что, когда придет час, я должен поступить так, как велит мне совесть.
Бритт не преминул отпустить очередное саркастическое замечание, но мы не обратили на него внимания, и он умолк.
— Я размышлял над всеми возможными вариантами, — продолжал Конрад. — По правде говоря, ни один из них меня не устраивает. Но вы, Грегор, другой. Вам не нужно отягощать себя заботами, как это делаю я. Перед вами ясный путь. Вы солдат. Военачальники, Папа, маркиз и дож — все предводители хотят сохранить армию в целостности. Ваш единственный долг — действовать соответственно.
— Клянусь головой святого Иоанна, не верю, что Бонифаций согласился бы напасть на город, если бы знал, что Папа против, — сказал я, ибо маркиз — лучший из всех сынов Святого отца и самый послушный.
— Бонифация здесь нет, и потому помешать осаде он не может, — напомнил мне его преосвященство. — Если бы он считал, это важным, то был бы сейчас с нами.
— Он не может быть здесь, его позвало домой срочное дело, — возразил я.
— Какое такое срочное дело? — влез в разговор бритт.
Тут мне пришлось признать, что не знаю подробностей, но уверен, что так было нужно.
— Возможно, — сказал бритт, — он просто захотел избавить себя от участия в деле, которое считает омерзительным.
— Омерзительным, но неизбежным, — поправил его епископ. — По крайней мере, он знает, что отклонение от курса необходимо. Грегор, сын мой, я хоть и высоко ценю роль вашего духовного наставника, но мы оба с вами знаем, что вы должны перво-наперво исполнять желания своего командующего.
— Не знаю, какие у него желания! Его здесь нет! — вырвалось у меня, ибо к этой минуте я успел основательно разозлиться; правда, тут же овладел собой и извинился перед высокочтимым пастырем за то, что повысил на него голос.
— У Бонифация всегда будет одно желание — сохранить армию в целостности, — повторил епископ Конрад.
— Каким образом — вступив в битву или отказавшись от нее? — уточнил я.
— Этого мы не можем знать, пока не окажемся на месте, — ответил епископ Конрад, и, конечно, правдивее нельзя было сказать при данных обстоятельствах, ибо его преосвященство мудрый человек. — Это испытание, сын мой, которое мы должны выдержать, а после продолжить наш первоначальный курс к Святой земле. Если вам придется делать выбор, помните, что его святейшество тоже желает сохранить армию.
На душе стало легче от этого напоминания. Мой долг все-таки очень прост.
На следующую ночь, когда луна шла на убыль, флот охватило растущее чувство надвигающейся беды. Воины переговаривались приглушенными голосами о том, что венецианцы ими манипулируют, заставляя изменить святому делу. В конце концов начались разговоры о дезертирстве.
О Задаре говорили только шепотом.
Одним из тех, кто говорил в полный голос, был я. Если бы еще месяц назад кто-нибудь мне сказал, что я приму сторону Папы по какому-либо вопросу, мне стало бы очень смешно. Но вот прошло время, и мы с Папой стали заодно. В принципе не приемля любую бойню, я пришел в ярость, получив подтверждение о неминуемой осаде, и даже спровоцировал спор с несколькими моряками «Венеры» — все они, родившись в Венеции, ненавидели Задар. Мои усилия привели к тому, что сейчас я хожу с двумя фонарями под глазами и синяками на теле. Симон де Монфор, мой собеседник в первый день похода, тот самый, что с опаской расспрашивал о Бонифации, также в открытую выступал против плана напасть на Задар. Прослышав от Грегора, что я получил тумаков, затеяв спор на эту тему, он явился на «Венеру» и принялся меня расхваливать. Уж лучше было бы терпеть побои.
Целых два дня Отто и Грегор пытались меня успокоить. Вряд ли их волновало мое телесное благополучие; просто они не хотели, чтобы я опять ввязался в какую-нибудь историю, раз Грегор за меня отвечает. Принцесса Джамиля, проявляя ко мне внимание, которого я никак не заслужил, спокойно, но твердо предостерегла меня от каких-либо действий — все равно я наверняка провалил бы любой план. Пришлось напомнить ей, что в прошлый раз она мне советовала лишь не планировать ничего в одиночку, и попросить помочь придумать что-то ради задарцев. Джамиля ответила мне со своим характерным жестом, слегка поводя рукой, что относилось как к ней самой, так и ко всему окружающему:
— Я сейчас не в той ситуации, чтобы заниматься этим.
Сказала, как отрезала.
Больше всего толков ходило о том, что флот подойдет к берегу и одним своим видом нагонит на задарцев такого страху, что они тут же сдадутся и никакого сражения не будет. Я буквально с пеной у рта набросился на Грегора, когда оказалось, что он разделяет надежду большинства на подобный исход. До порта Задар оставался день пути, когда Грегор и Отто предприняли последнюю попытку урезонить меня во время вечернего визита на «Венеру».
— Если задарцы сдадутся без боя, — объяснял Грегор, — армия сможет войти в город и найти себе кров на зиму, не используя силу против своих единоверцев, христиан, и не беря на себя греха.
— Угроза силы и есть использование этой силы, — возразил я. — Задарцы умрут от холода и голода, а не от мечей и стрел, и все равно это будет ваших рук дело. Если план такой безгрешный, тогда почему Симон де Монфор старается подкупить капитана своего корабля, чтобы тот откололся от флотилии и продолжил курс прямо на Египет?
— Это просто сплетня, — сказал Грегор. — Симон ни за что не станет дробить армию.
— А что самое важное, — добавил Отто, — как только задарцы капитулируют, мы сможем забрать все их добро и наконец расплатиться с венецианцами. Так что успокойся, бритт, их капитуляция будет лучшим исходом из всех возможных.
— Только не для задарцев! — сказал я.
— Да с какой стати нам думать о задарцах? — удивился Отто.
— Не могу оставаться в стороне и наблюдать, как целый народ запугивают, чтобы добиться от него покорности. Где в Библии Христос говорит своим ученикам, чтобы они так поступали? — заявил я, топнув ногой.
Братья дружно уставились на меня.
— По-моему, тут что-то личное, — осторожно заметил Отто. — Плюс определенная дремучесть. Задарцы не чураются пиратства в своем стремлении оставаться свободными.
— Возможно, если бы их не преследовали громилы, они вели бы себя более вежливо, — огрызнулся я.
— Ну, это не оправдание. Каждый грозит кому-то, — сказал Отто, пожав плечами. — Так устроен мир.
— Интересно, кому грозил Христос? — спросил я, жалея, что Джамиля сейчас не является свидетелем моей находчивости.
Но Отто быстро сбил с меня спесь.
— Иисус грозил своим последователям, — моментально отреагировал он с упрямой прямотой, через которую, как я знал, мне никогда не пробиться.
Махнув на него рукой как на безнадежного субъекта, я обратился к Грегору с последней мольбой:
— Хотя бы признайся, что подобная осада осквернит вашу миссию. Вы позволяете Венеции манипулировать войском Христа в ее собственных меркантильных интересах.
Грегор расстроенно кивнул.
— Я все понимаю, но, если мы откажемся от осады, венецианцы не повезут нас туда, куда мы хотим попасть, и тогда мы нарушим наши святые обеты.
— Мы их нарушим в любом случае, — безразлично заметил Отто. — Выбирать придется из двух зол: провести всю зиму в холодных мокрых палатках или в хороших теплых домах, полных всякого добра. По-моему, решение очевидно.
Я заставил себя пропустить его слова мимо ушей и сосредоточился на Грегоре.
— Если вы пойдете на это, то предадите собственное дело. И это больше, чем отступничество. Это грех.
Отто нетерпеливо махнул рукой и отвернулся, а Грегор, как ни странно, остался доволен тем, что я сказал это, и даже с видом старшего брата похлопал меня по плечу.
— Хотя меня огорчает, что, возможно, ты прав, — сказал он, — но я, по крайней мере, рад слышать, что ты наконец рассуждаешь как сын церкви.
— Что-что? — переспросил я, ибо ничего подобного не ожидал.
— Нападать на них грех, потому что они католики, — пояснил он.
— Нападать на них грех, потому что они слабые, а вы сильные, — поправил я.
Грегор оторопел.
— Неужели я единственный человек на этом корабле, кто читал Евангелие? — завопил я и в гневе ушел, обходя раздетых до различной степени шлюх и солдат.
Мне стало ясно, что если здесь и будет совершено праведное дело, то мне придется потрудиться самому.
