ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
Известие об истреблении римских, латинских и италийских жителей провинции Азия достигло Рима раньше, чем сообщение о вторжении туда царя Митридата. Только через девять дней после последнего дня квинктилия принцепс Сената Луций Валерий Флакк созвал Сенат в храме Беллоны, за пределами померия – священной границы Рима, как это делалось в случае войны. Он зачитал присутствующим письмо от Публия Рутилия Руфа из Смирны:
Я отправляю эту эпистолу специально снаряженным быстроходным судном в Коринф и далее таким же быстроходным кораблем – в Брундизий и надеюсь, что восстание в Греции не помешает их путешествию. Гонцу приказано добраться из Брундизия до Рима как можно быстрее, двигаясь днем и ночью. Та огромная сумма, которую я потратил на отправку этого письма, получена мной от моего друга Мильтиада, этнарха Смирны. Он умоляет только об одном: чтобы Сенат и народ Рима не забыли его верную службу, когда провинция Азия будет опять принадлежать Риму, – а это обязательно случится.
Вероятно, вы еще не знаете о вторжении царя Митридата Понтийского, который ныне правит и Вифинией, и провинцией Азия. Маний Аквилий мертв, и эта смерть связана со многими ужасными обстоятельствами, а Гай Кассий исчез, и я не знаю куда. Четверть миллиона понтийских солдат находится западнее Тавра, Эгейское море запружено понтийским флотом, а Греция вступила в союз с Понтом против Рима. Я очень боюсь, что Македония полностью изолирована.
Но это не самое худшее. По приказу понтийского царя в последний день квинктилия все римляне, латиняне и италики в провинции Азия были вырезаны вместе со своими рабами. По моему приблизительному подсчету, убито около ста пятидесяти тысяч человек – восемьдесят тысяч граждан обоего пола и семьдесят тысяч рабов. Я избежал подобной участи благодаря отсутствию у меня статуса гражданина. Хотя думаю, что меня не тронули по специальному требованию Митридата. Прекрасная подачка собаке Гадеса! И сейчас я спрашиваю себя, все ли от меня зависящее я сделал, чтобы предотвратить резню римских женщин и младенцев? Они, кричащие, были оторваны от алтарей своих богов, и их тела лежали, разлагаясь, непохороненными – опять-таки по приказу царя Понта. Это чудовище теперь воображает себя царем мира, похваляясь, что вступит на землю Италии еще в нынешнем году.
Никто из оставшихся в живых восточнее Италии не отрицает, что подобное хвастовство оправдано в Македонии, и я – в отчаянии. Имеются сведения, что царь Митридат отправил сухопутную экспедицию против Фессалии и она уже проникла западнее Филипп, не встречая сопротивления. Мне больше известно о его деятельности в Греции, где понтийский агент по имени Аристион, захватив власть в Афинах, убеждает греков признать Митридата. Острова в Эгейском море – в руках понтийцев, их флот поражает своими размерами. Когда пал Делос, то еще двадцать тысяч наших людей были уничтожены.
Умоляю вас отнестись к моему письму как к намеренно краткому, не повествующему обо всем подробно. Вы обязаны сделать все, что только в ваших силах, чтобы не позволить этому дикарю Митридату сделаться царем Рима, – а такая опасность реально существует.
– Нам эта война не нужна, – сказал Луций Цезарь своему брату Катулу Цезарю.
– Нам, может, и не нужна, но она уже идет, – сверкнул глазами Гай Марий. – Война против Митридата! Я знал, что она должна была начаться. Поистине удивительно, что этого не случилось раньше.
– Луций Корнелий находится на пути в Рим, – сообщил цензор Публий Луций Красс. – Я вздохну с облегчением, когда он окажется здесь.
– Почему? – свирепо вопросил Марий. – Мы его не вызывали! Пусть заканчивает войну с Италией.
– Он старший консул, – ответил Катул Цезарь. – Сенат не может принимать далеко идущих решений в его отсутствие.
– Ха! – произнес Марий и вышел, ковыляя.
– Что это с ним? – недоуменно спросил принцепс Сената Флакк.
– А как ты считаешь, Луций Валерий? Он – старая боевая лошадь, почуявшая запах самой справедливой войны – войны с иноземцем, – отозвался Катул Цезарь.
– Но ведь он, конечно, не думает отправляться на эту войну, – сказал цензор Публий Красс. – Он слишком стар и болен.
– Нет, он не думает. Он просто-напросто туда отправится, – заключил Катул Цезарь.
* * *
Война в Италии была окончена. Хотя марсы формально никогда не признавали своего поражения, среди всех народов, которые выступили против Рима, они были разорены больше всех – едва ли хоть один взрослый марс мужского пола остался в живых. В феврале Квинт Поппедий Силон бежал в Самний и соединился с Мутилом в Эзернии. Он нашел Мутила жестоко израненным, в ужасном состоянии и вряд ли способным когда-нибудь вновь возглавить армию – у него была парализована нижняя половина тела.
– Я должен передать руководство Самнием тебе, Квинт Поппедий, – сказал Мутил.
– Нет, – вскричал Силон, – у меня нет твоего опыта руководства войсками, особенно самнитскими, и уж тем более я не обладаю твоим талантом полководца.
– Это еще не все. Мои самниты решили следовать за тобой.
– Неужели самниты действительно хотят продолжать войну?
– Да, но во имя Самния, а не Италии.
– Я понимаю. Однако ведь остался же хоть один самнит, способный повести их!
– Нет, Квинт Поппедий, это должен сделать ты.
– Ну что ж, очень хорошо, – вздохнул Силон.
Они не говорили вслух о том, что их надежды на независимость Италии рухнули. Не обсуждали они и то, что оба и так знали: если с Италией будет покончено, Самний не сможет победить.
В мае последняя повстанческая армия выступила из Эзернии под командованием Квинта Поппедия Силона. Она насчитывала тридцать тысяч пехотинцев и тысячу всадников и была усилена еще двадцатью тысячами вольноотпущенников. Большинство пехотинцев составляли раненые в предыдущих битвах, которые добрались до Эзернии – единственного безопасного места; Силон повел кавалерию за собой и прорвал кольцо римлян, сомкнувшееся вокруг города. Эта вылазка была неизбежной: Эзерния не могла долгое время кормить такое количество ртов.
Каждый выступивший в поход знал, что положение безвыходное, и никто не надеялся на победу. Самое большее, на что они могли рассчитывать, – это дорого продать свою жизнь. Но когда солдаты Силона взяли Бовиан и перебили там римский гарнизон, почувствовалось некоторое облегчение. Неужели оставался еще шанс? Метелл Пий и его армия расположились под Венузией на Аппиевой дороге, так что до Венузии путь был свободен.
И там же, под Венузией, состоялась последняя битва Италийской войны, завершившая странный круговорот событий, которые начались со смертью Марка Ливия Друза. На поле битвы под Венузией сошлись в единоборстве два человека, любившие Друза больше всего, – его друг Силон и его брат Мамерк. Пока самниты гибли тысячами, не в силах противостоять более опытным и сильным римлянам, Силон и Мамерк упорно сражались друг с другом. Наконец Силон упал. Мамерк стоял, глядя на марса со слезами на глазах и с поднятым мечом в руке, но все еще колебался.
– Прикончи меня, Мамерк, – задыхаясь, произнес Квинт Поппедий Силон, – ты должен отомстить мне за убийство Цепиона. Я не хочу идти в триумфальной процессии Поросенка.
– За Цепиона! – воскликнул Мамерк, пронзил Силона мечом и лишь затем безутешно оплакал его, Друза и горечь победы.
– Свершилось, – сказал Метелл Пий Поросенок Луцию Корнелию Сулле, который прибыл в Венузию, как только услышал шум битвы. – Венузия вчера сдалась.
– Нет, не свершилось, – мрачно отозвался Сулла, – это не может свершиться, пока Эзерния и Нола не покорены.
– А ты не подумал о том, – робко осмелился возразить Поросенок, – что, если мы снимем осаду Эзернии и Нолы, жизнь там войдет в нормальное русло?
– Уверен, что ты прав, – ответил Сулла, – и именно поэтому мы не снимем осаду с этих городов. Почему они должны выйти сухими из воды? Помпей Страбон не позволил этого Аскулу. Нет, Поросенок, Эзерния и Нола останутся в том положении, в котором они находятся сейчас. И если потребуется – вечно.
– Я слышал, Скатон мертв и пелигны сдались…
– Все правильно, – ухмыльнулся Сулла, – кроме того, что ты неверно это изложил. Помпей Страбон принял капитуляцию пелигнов. Скатон пал от его меча, не успев разделить ту же участь.
– Итак, это действительно конец! – воскликнул Метелл Пий.
– Нет, пока Эзерния и Нола не покорились.
* * *
Известия о резне римлян, латинян и италиков в провинции Азия Сулла получил в Капуе, городе, который он сделал своей базой. Он освободил Катула Цезаря, чтобы тот мог вернуться в Рим для заслуженного отдыха, но оставил себе его секретаря – высокоодаренного Марка Туллия Цицерона, находя его услуги настолько ценными, что в Катуле Цезаре не было необходимости.
Цицерон считал Суллу таким же чудовищем, как и Помпея, хотя и по иным причинам, и крайне сожалел об отсутствии Катула Цезаря.
– Луций Корнелий, – спросил Суллу молодой человек, – смогу ли я получить увольнение в конце года, хотя к тому времени срок моей службы составит неполных два года? Однако если рассмотреть все мое участие в кампании, эту цифру следовало бы увеличить в десять раз.
– Я подумаю, – ответил Сулла, который ценил Цицерона намного выше, чем в свое время Помпей. – В настоящий момент я не могу обойтись без тебя. Никто другой так много не знает об этих краях, как ты. Тем более что сейчас Квинт Лутаций отправился в Рим отдыхать.
«Впрочем, можно ли вообще говорить об отдыхе, – думал Сулла, мчась в Рим в повозке, запряженной четырьмя мулами. – Как только нам удается потушить один пожар, тут же вспыхивает другой. И это делает войну против Италии подобной двум тлеющим хворостинам».
Все старшие сенаторы сошлись в окрестностях Рима для сенатских слушаний о провинции Азия. Присутствовал даже Помпей Страбон. Примерно сто пятьдесят человек собрались в храме Беллоны, вне померия – священной границы Рима, на Марсовом поле.
– Итак, мы знаем, что Маний Аквилий мертв. Вероятно, это означает, что оба его уполномоченных также мертвы, – говорил Сулла в Сенате доверительным тоном. – Тем не менее следует также полагать, что Гай Кассий бежал, хотя мы ничего о нем не слышали. Чего я не могу понять, так это того, почему мы не имеем ни малейших известий от Квинта Оппия из Киликии. Наверное, эта провинция тоже потеряна. Плохо дело, когда Рим, чтобы получать подобные известия, вынужден полагаться на изгнанников.
– Из этого следует, что Митридат наносит молниеносные удары, – сказал Катул Цезарь, хмуря брови.
– Или же, – вступил в разговор Марий, – что-то нечисто с нашими официальными уполномоченными.
Ответных реплик не последовало, и все задумались. Преданность общему делу объединяла членов Сената, но они не могли быть едины, когда среди них появлялся кто-то не равный им по положению. И все знали, что таковыми являлись Гай Кассий и трое уполномоченных.
– Тогда Квинт Оппий по меньшей мере должен был установить с нами связь, – вновь заговорил Сулла, выразив общее мнение. – Он человек чести и не мог оставить Рим в неизвестности дольше, чем следовало. Я думаю, мы должны смириться с мыслью, что Киликия тоже потеряна.
– Нам нужно каким-то образом связаться с Публием Рутилием и запросить побольше сведений, – сказал Марий.
– Мне кажется, если кто-то из наших людей уцелел, они начнут прибывать в Рим в конце августа, – отозвался Сулла. – Тогда мы и будем знать больше.
– Я расцениваю письмо Публия Рутилия как свидетельство того, что не уцелел никто, – произнес Сульпиций со скамьи трибунов. Он со стоном сжал кулаки. – Митридат совершенно не проводит различий между италиками и римлянами!
– Митридат – варвар, – произнес Катул Цезарь.
Это замечание пришлось как нельзя кстати для Сульпиция, который, казалось, окаменел от потрясения еще два дня назад, когда принцепс Сената Флакк впервые зачитывал письмо Рутилия Руфа.
– Он не проводит различий! – повторил Сульпиций. – Почему он не проводит различий? Это выше моего понимания. Какая нелепость! Италики в провинции Азия заплатили ту же цену, что римляне и латиняне. Они тоже мертвы. Их дети, женщины и рабы мертвы! Он не проводит различий!
– Успокойся, Сульпиций! – воскликнул Помпей Страбон, который хотел приступить к делу. – Ты начинаешь повторяться.
– Прошу соблюдать порядок, – миролюбиво произнес Сулла. – Мы здесь, в храме Беллоны, не для того, чтобы изучать причины или различия, а для того, чтобы решить, что делать.
– Война, – мгновенно отозвался Помпей Страбон.
– Это мнение всех или только некоторых? – уточнил Сулла.
Сенат единодушно высказался за войну.
– Мы имеем достаточно легионов, – заговорил Метелл Пий, – и они хорошо оснащены. По меньшей мере в этом отношении мы готовы лучше, чем обычно. Мы можем завтра же погрузить на корабли и отправить на восток двадцать легионов.
– Это неправда, и вы это знаете, – спокойно заметил Сулла. – Я сомневаюсь, что мы сможем отправить хоть один легион, так чего уж говорить о двадцати.
Сенат хранил молчание.
– Отцы-основатели, где же найти деньги? С окончанием войны против Италии у нас нет иного выбора, кроме как распустить наши легионы. Мы не можем им больше платить! Пока Рим подвергался опасности внутри Италии, каждый человек римского или латинского происхождения был обязан принимать участие в войне. Мы можем объявить, что то же самое будет иметь место и в войне с чужеземцами, особенно сейчас, когда провинция Азия уже проглочена агрессором и восемьдесят тысяч наших людей погибли от его руки. Но совершенно ясно, что на данный момент родина не подвергается непосредственной опасности. А наши войска устали. За последнюю кампанию им заплачено, но на это ушли наши последние деньги. Следовательно, солдаты должны быть демобилизованы и распущены по домам. Ведь у нас нет никакой возможности заплатить им за новую кампанию!
Слова Суллы растворились в тишине. Наконец Катул Цезарь пошевелился.
– Давайте пока отложим рассмотрение вопроса о деньгах, – промолвил он. – Намного более важным является тот факт, что мы должны остановить Митридата!
– Квинт Лутаций, ты не слушал! – вскричал Сулла. – У нас нет денег на кампанию!
Катул Цезарь принял надменный вид:
– Я уверен, что Луций Корнелий Сулла издаст приказ выступить против Митридата. После этого мы сможем уделить внимание денежному вопросу.
– А я уверен, что Луций Корнелий Сулла такого приказа не издаст! – зарычал Гай Марий. – Позволим же Сулле остаться в Риме и заниматься поисками денег. Деньги! Как будто сейчас время думать о деньгах, когда Рим стоит перед угрозой уничтожения! Деньги найдутся. Они всегда есть. И царь Митридат имеет их в огромном количестве, так что в конце концов он и заплатит за все. Отцы-основатели, мы не можем поручить командование в этой кампании человеку, который тревожится прежде всего о деньгах! Вы должны отдать Митридата мне!
– Ты слишком стар для этого, Гай Марий, – спокойно заметил Сулла.
– Я не слишком стар, чтобы понять, что сейчас не время говорить о деньгах! – огрызнулся Марий. – Понтийская угроза во всем подобна германской, а кто разгромил германцев? Гай Марий! Почтенные члены высочайшего собрания, поручите командование в этой войне именно мне! Я – единственный человек, который может победить.
Со своего места наверху поднялся принцепс Сената Флакк, человек мягкий и отнюдь не знаменитый мужеством.
– Если бы ты был молод и здоров, Гай Марий, у тебя не нашлось бы более горячего сторонника, нежели я. Но Луций Корнелий прав – ты слишком стар. Ты перенес два удара. Мы не имеем права ставить во главе наших армий человека, который может свалиться с ног в любой момент – и именно тогда, когда в нем будет наибольшая необходимость. Нам неизвестны причины твоей болезни, Гай Марий, однако мы знаем, что, если человек перенес хотя бы один удар, с ним обязательно случится повторный. У тебя это было, и у тебя это будет вновь! Нет, уважаемые члены Сената, как ваш принцепс я заявляю: мы не можем даже рассматривать кандидатуру Гая Мария. Командование должно быть поручено нашему старшему консулу Луцию Корнелию.
– Фортуне угоден именно я, – упрямо возразил Марий.
– Гай Марий, отнесись к предложению принцепса Сената с должным пониманием, – невозмутимо произнес Сулла. – Ни у кого из нас, в том числе и у меня, нет таких талантов, как у тебя. Но факты есть факты. Сенат не может рисковать, вверяя командование семидесятилетнему старцу, перенесшему два удара.
Марий сел с перекошенным ртом, обхватив руками колени; по его виду было ясно, что он решительно не согласен с мнением Сената.
– Луций Корнелий, ты примешь командование? – спросил Квинт Лутаций Катул Цезарь.
– Только если собрание вручит его мне подавляющим большинством голосов, Квинт Лутаций. Не иначе.
– Тогда давайте проголосуем, – предложил принцепс Сената Флакк.
Только три члена Сената высказались против кандидатуры Суллы, когда сенаторы всей толпой поднялись с мест и разделились: Гай Марий, Луций Корнелий Цинна и Публий Сульпиций Руф, народный трибун.
– Не верю! – пробормотал цензор Красс, обращаясь к своему соседу Луцию Цезарю. – Сульпиций?
– Он ведет себя очень своеобразно с того самого момента, как пришло известие о резне, – ответил Луций Цезарь. – Что и говорить, ведь ты видел, как он взвился, когда услышал, что Митридат не делает различий между римлянами и италиками. Я представляю себе, как он сейчас сожалеет, что был одним из тех, кто некогда не хотел предоставлять италикам избирательные права.
– Почему же это побудило его поддержать Гая Мария?
– Не знаю, Публий Лициний, – пожал плечами Луций Цезарь. – Я действительно не знаю этого.
Сульпиций оказался вместе с Марием и Цинной потому, что они выступили против Сената, – и только поэтому. Когда Сульпиций узнал о том, что произошло в Смирне, он испытал глубокое потрясение и уже не мог жить без чувства боли, без острого ощущения вины. Его разум пребывал в состоянии смятения, и причиной тому стал один небольшой факт: иноземный царь, оказывается, не делает различий между людьми Рима и людьми Италии. А если Митридат не разделяет италиков и римлян, значит, и в глазах остального мира различий между теми и другими не существует.
Когда разразилась война против Италии, Сульпиций, как страстный патриот и консерватор, отдался римскому делу всем своим сердцем. Он был квестором в год смерти Друза и всего себя посвятил своим умножившимся обязанностям. Именно благодаря его усилиям погибли множество италиков. Именно с его ведома жители Аскула пострадали намного ужаснее, чем заслуживали. Тысячи италийских мальчиков, которые прошли во время триумфа Помпея Страбона по улицам Рима, были изгнаны из города без еды, одежды и денег, чтобы выжить или умереть в зависимости от силы воли, которой обладали – или не обладали – их незрелые тела. Но кого из граждан Рима по-настоящему взволновало это страшное наказание, которому подверглись люди, фактически бывшие их сородичами? И чем Рим на самом деле отличался от понтийского царя? Позиция варвара, по крайней мере, была недвусмысленной! Он хотя бы не прикрывался праведностью и превосходством. Впрочем, как и Помпей Страбон. Именно Сенат постоянно увиливал от прямого ответа.
О, что же было правильным, и кто был на самом деле прав? Если бы хоть один взрослый италик или ребенок сумел избежать резни и вернуться в Рим, то как смог бы он, Публий Сульпиций Руф, взглянуть в глаза этим беднягам? Чем он отличается от Митридата – разве он не убивал италиков тысячами? Разве он не был легатом при Помпее Страбоне и не дозволял все эти зверства?
Но несмотря на душевную боль и смятение, Сульпиций продолжал мыслить ясно и логически.
Рим не пристыдить, Сенат – тоже. Не пристыдить также и его собственное сословие, включая его самого. В Сенате, как и в нем самом, издавна сформировалось сознание римской исключительности. Сенат убил его друга Марка Ливия Друза. Сенат прекратил наделение римским гражданством после войны с Ганнибалом. Сенат оправдывал разрушение Фрегелл. Сенат, Сенат, Сенат… Люди его собственного класса, включая его самого.
Итак, теперь им придется заплатить за все. И ему, Сульпицию, тоже. Настало время, решил Сульпиций, когда Римский Сенат должен прекратить свое существование. Нет больше древних правящих фамилий, нет больше богатств и власти, сконцентрированных в руках немногих чудовищно несправедливых людей, которые могли бы в самый последний момент совершить преступление. «Мы были неправы, – думал Сульпиций, – и теперь должны расплачиваться. Сенат уйдет. Рим должен быть передан тем людям, которые являются нашими заложниками, несмотря на все наши уверения, что они обладают властью. Властью? Нет, пока существует Сенат, власть для народа существует только на словах – не считая присутствующих в этом зале, разумеется. Представители второго, третьего и четвертого сословий составляют основную часть римлян. И это большинство практически не обладает никакой властью. Подлинное богатство и власть представителей первого сословия неотделимы от богатства и власти Сената. А потому они также должны уйти».
Стоя рядом с Марием и Цинной (почему Цинна оказался в оппозиции? что связывало его с Гаем Марием, кроме случайности?), Сульпиций взглянул на плотную толпу сенаторов, которые были с ним не согласны. Там находились его лучшие друзья Гай Аврелий Котта (назначенный сенатором в двадцать восемь лет, поскольку цензоры приняли слова Суллы близко к сердцу и попытались заполнить это великолепное собрание, Сенат, соответствующими людьми) и младший консул Квинт Помпей Руф, покорно примкнувшие к остальным, – неужели они не сознавали своей вины? Почему они смотрят на него так, будто виновен он один? Да, он виновен! И сознает это – в отличие от них!
«И если они не понимают этого, – продолжал размышлять Сульпиций, – тогда я буду ждать своего часа, пока эта новая война – ох, почему мы всегда воюем? – только еще разгорается. Люди, подобные Квинту Лутацию и Луцию Корнелию Сулле, будут принимать участие в новой войне, а потому не смогут противостоять мне в Риме. Я подожду. Я дождусь своего часа, и тогда я прикончу Сенат, а с ним и первое сословие».
– Луций Корнелий Сулла, – объявил принцепс Сената Флакк, – прими командование в войне против Митридата во имя Сената и народа Рима.
* * *
– Только где же мы найдем деньги? – спрашивал Сулла во время обеда в своем новом доме.
Вместе с ним находились братья Цезари, фламин Юпитера Луций Корнелий Мерула, цензор Публий Лициний Красс, банкир и торговец Гай Оппий, великий понтифик Квинт Муций Сцевола и Марк Антоний Оратор, только что вернувшийся в Сенат после продолжительной болезни. Список гостей Суллы был составлен таким образом, чтобы можно было ответить на его вопрос. Если только на этот вопрос вообще существовал какой-либо ответ.
– А осталось ли что-нибудь в казне? – спросил Антоний Оратор, сам не веря в возможность подобного. – Я имею в виду, все мы знаем, как городские квесторы и трибуны ведут себя в отношении казны: они всегда настаивают, что она пуста, в то время как там полна чаша.
– Поверь, Марк Антоний, там действительно ничего нет, – твердо ответил Сулла. – Я сам несколько раз был в казне и очень озабочен, как бы кто-нибудь не узнал, что я туда ходил.
– А как насчет храма Опы? – поинтересовался Катул Цезарь.
– Тоже пусто.
– Хорошо, – произнес великий понтифик Сцевола, – но имеются же золотые запасы римских царей – как раз на случай крайней необходимости.
– Какие запасы? – воскликнул хор из нескольких голосов, включая Суллу.
– Я сам не знал о них, пока не стал великим понтификом, клянусь честью, – ответил Сцевола. – Они находятся в подвале храма Юпитера Наилучшего Величайшего и составляют примерно двести талантов.
– Великолепно, – иронично заметил Сулла. – Нет сомнений в том, что, когда Сервий Туллий был царем Рима, этого бы хватило, чтобы начать войну, которая бы прекратила все войны. Но в наше время этого достаточно только для того, чтобы послать четыре легиона сражаться на шесть месяцев. Я уже спешу сделать это!
– Это только начало, – спокойно заметил Тит Помпоний.
– Почему бы вам, банкирам, не ссудить государству пару тысяч талантов? – поинтересовался цензор Красс, который страстно любил деньги, но никогда не имел их в достаточном количестве. Он владел только оловянными концессиями в Испании, а потому был слишком занят наведением порядка в этой стране.
– У нас не столько денег, чтобы ссудить их, – терпеливо разъяснил Оппий.
– Кроме того, для хранения избыточных запасов большинство из нас пользовались банкирскими домами в провинции Азия, а это означает, что сейчас именно Митридат стал собственником наших запасов, – вздохнул Тит Помпоний.
– У вас должны быть какие-то деньги здесь! – фыркнул цензор Красс.
– Они есть, но их недостаточно для того, чтобы дать в долг государству, – твердо произнес Оппий.
– Фактически или фиктивно?
– Фактически, Публий Лициний, фактически – и это правда.
– Разве кто-либо из присутствующих здесь не согласен с тем, что нынешний кризис более значителен, чем даже италийский? – поинтересовался Луций Корнелий Мерула, фламин Юпитера.
– Да, да, – энергично ухватился за эту идею Сулла, – спросите кого угодно – и уверяю вас, вам скажут: если Митридат не будет остановлен, он сделается царем Рима!
– Поскольку мы никогда не получим от народа разрешение распродать ager publicus, существует единственный способ в короткое время получить деньги, кроме введения новых налогов, – сказал Мерула.
– Какой?
– Мы можем продать все государственное имущество поблизости от Римского Форума. Для этого нам не потребуется разрешения народа.
Наступило гнетущее молчание.
– В такие скверные времена нам не удастся продать государственное имущество, – печально заметил Тит Помпоний, – таковы законы рынка.
– Я даже не уверен в том, что земля вокруг Форума является государственной собственностью – за исключением, разумеется, жреческих зданий, – заговорил Сулла, – но мы не сможем продать их.
– Я согласен с тем, что продавать их было бы неправомерно, – подхватил Мерула, проживавший в одном из общественных зданий, – тем более что имеется и другая собственность. Склоны Капитолия внутри Фонтинальских ворот, а также напротив Велабра. Лучшие участки для больших домов. Имеется также большая полоса земли, на которой располагаются рынки.
– Я отказываюсь поддерживать продажу всего, – резко сказал Сулла. – Рыночный район – пожалуй. Там только рынки и тренировочная площадка школы ликторов. Что-нибудь можно продать и на Капитолии – участки напротив Велабра западнее Капитолийского холма и ниже по склону, от Фонтинальских ворот до Лаутумии. Но – ничего на самом Форуме и ничего на Капитолии напротив Форума.
– Я бы купил рынки, – заметил Гай Оппий.
– Только в том случае, если кто-нибудь не предложит больше, – оживился Помпоний, чьи мысли двигались в том же направлении. – Чтобы все было по-честному и чтобы получить максимальную цену, все должно быть выставлено на аукционы.
– Возможно, что мы попытаемся сохранить основную часть района рынков и продадим только рынок мясных деликатесов, – сказал Сулла. Ему была ненавистна сама возможность выставлять на аукционы такое великолепное имущество.
– Думаю, ты прав, Луций Сулла, – отозвался Катул Цезарь.
– Согласен, – подтвердил и Луций Цезарь.
– Если мы продадим рынок мясных деликатесов, я полагаю, это будет означать рост арендной платы для торговцев цветами и пряностями, – заявил Антоний Оратор, – они не поблагодарят нас за это!
Но Сулла думал о другом.
– Как насчет того, что мы позаимствуем деньги? – спросил он.
– Где? – с подозрением поинтересовался Мерула.
– В римских храмах. А потом вернем их обратно из военной добычи. Юнона Луцина, Венера Либитина, Ювента, Церера, Юнона Монета, Великая Богиня, Кастор и Поллукс, оба Юпитера Статора, Диана, Геркулес Музийский, Геркулес Масличный – все эти храмы так богаты.
– Нет! – вскричали Сцевола и Мерула одновременно.
Сулла быстрым взглядом скользнул по лицам. Похоже, он не получит поддержки ни у кого из собравшихся.
– Хорошо. Тогда, если вы не позволяете римским храмам заплатить за мою кампанию, будете ли вы возражать против того, если это сделают греческие?
– Неправедность есть неправедность, Луций Сулла, – нахмурился Сцевола. – Боги являются богами и в Греции, и в Риме.
– Да, но греческие боги – это не римские боги, разве не так?
– Храмы неприкосновенны, – упрямо заявил Мерула.
И тут Сулла резко преобразился. Это было первый раз за все то время, что они его знали, и они ужаснулись.
– Послушайте, – оскалился Сулла, – вы не сможете заботиться обо всем сразу, в том числе и о богах. Я соглашусь с вами в том, что касается римских богов, но здесь нет ни одного человека, который не понимал бы, как дорого стоит содержание легионов в период ведения боевых действий! Если мы сможем наскрести двести талантов золотом, я получу шесть легионов. Это слишком ничтожные силы, чтобы противопоставить их четверти миллионам понтийских солдат. Позволю себе напомнить вам, что понтийский солдат – это не голый германский варвар! Я видел войска Митридата. Они вооружены и обучены почти как римские легионеры. Не так же хорошо, согласен, но намного лучше, чем голые германские варвары. Хотя бы потому, что защищены доспехами и приучены к дисциплине. Как и Гай Марий, я намереваюсь сохранить своих людей живыми, и, значит, мне нужны деньги для фуража и для приобретения полного снаряжения. А средств у нас нет, и вы не позволяете римским богам дать их мне взаймы. Поэтому я предупреждаю вас – и отвечаю за каждое свое слово! – в Греции я возьму необходимые мне деньги из храмов Олимпии, Додоны, Дельф – везде, где найду. Все это означает, великий понтифик, что жрецам лучше бы поработать хорошенько с нашими римскими богами. Надеюсь, что в наши дни они имеют больше тряпья, чем их греческие коллеги!
Никто не проронил ни слова.
Сулла принял свой обычный вид:
– Хорошо! – воскликнул он дружелюбно. – Теперь, если мы на этом закончим, у меня для вас есть и более приятные новости.
Катул Цезарь вздохнул:
– Я весь внимание, Луций Сулла. Умоляю, поведай их нам.
– Я возьму с собой собственные четыре легиона, плюс два из легионов, обученных Гаем Марием, которые недавно использовал Луций Цинна. Марсы обессилены, и Цинне больше не нужны войска. Гней Помпей Страбон может делать все, что ему заблагорассудится, а поскольку он воздерживается от выплаты жалованья солдатам, я не собираюсь тратить время на дебаты с ним. Итак, еще десять легионов, которые предстоит демобилизовать и которым требуется заплатить. Деньгами у нас определенно не получится, – продолжал Сулла, – поэтому я намерен издать закон, по которому с этими солдатами расплатятся землями в Италии, чье население мы фактически истребили. Помпеи, Фезулы, Гадрия, Телезия, Грумент, Бовиан. Шесть пустых городов, окруженных прекрасными земельными наделами, – и они будут принадлежать солдатам тех десяти легионов, что я должен демобилизовать.
– Но это ager publicus, общественные земли! – вскричал Луций Цезарь.
– Нет. Пока еще нет. И они не станут общественными, а отойдут солдатам. Хотя… может быть, вы измените свое набожное и благочестивое мнение по поводу римских храмов? – и Сулла сладко улыбнулся.
– Нет, – ответил великий понтифик Сцевола.
– Тогда, как только мой закон будет опубликован, вам следует склонить Сенат и народ Рима на мою сторону.
– Мы поддержим тебя, – заявил Антоний Оратор.
– А что касается общественных земель, – продолжал Сулла, – то не начинайте говорить об этом, пока я не вернусь. Потому что когда я приду назад со своими легионами, мне хотелось бы иметь территории в Италии, где бы я мог разместить их.
Римские финансы не удалось растянуть на шесть легионов. Армия Суллы была определена в пять легионов и две тысячи кавалерии, и ни одним человеком больше. Когда собрали все золото, оно потянуло на девять тысяч фунтов – наличности не хватило даже до двухсот талантов. Сущая безделица, но это все, что мог дать обанкротившийся Рим. Положение Суллы не позволяло ему снарядить даже одну-единственную боевую галеру, поскольку всех денег хватало только на то, чтобы оплатить наем транспорта для переправки его людей в Грецию. Именно Грецию Сулла обдуманно предпочел Западной Македонии. Все дело заключалось в том, что именно в Греции находились богатейшие храмы.
Наконец в конце сентября Сулла смог покинуть Рим и присоединиться к своим легионам в Капуе. Переговорив со своим доверенным военным трибуном Луцием Лицинием Лукуллом, он поинтересовался, не хотел бы тот выставить свою кандидатуру на выборах в квесторы, если он, Сулла, попросит об этой услуге. Восхищенный, Лукулл выразил свое согласие, после чего Сулла отправил его как своего представителя в Капую – до тех пор, пока не прибудет сам. Завязнув на целый месяц в аукционах государственного имущества и организации своих шести солдатских колоний, Сулла думал, что он уже никогда не сможет выбраться из Рима. То, что он делал, требовало железной воли и твердого руководства его коллегами-сенаторами, большинство которых было очаровано им. А ведь прежде они даже не подозревали в Сулле своего потенциального вождя.
– Его затмевали Марий и Скавр, – заметил по этому поводу Антоний Оратор.
– Нет, у него просто не было достойной репутации, – отозвался Луций Цезарь.
– А кто в этом был виноват? – фыркнул Катул Цезарь.
– В основном, видимо, Гай Марий, – ответил его брат.
– Сулла наверняка знает, чего хочет, – сказал Антоний Оратор.
– И он это делает, – поежился Сцевола. – Я не хотел бы оказаться с ним по разные стороны!
Именно об этом думал и молодой Цезарь, пока лежал в своем убежище, наблюдая и слушая разговор своей матери с Суллой.
– Завтра я уезжаю, Аврелия. Я не мог уехать, не повидав тебя, – говорил тот.
– Я не простила бы тебе, если бы ты уехал не попрощавшись.
– А где Гай Юлий, его нет?
– Он далеко, вместе с Луцием Цинной, среди марсов.
– А, подбирают куски, – кивнул Сулла.
– Ты замечательно выглядишь, Луций Корнелий, несмотря на все свои трудности. Полагаю, что это женитьба подействовала на тебя так хорошо.
– Или женитьба, или то, что я стал слишком любить свою жену.
– Ерунда! Ты никогда не изменишься.
– Как воспринял Гай Марий свое поражение?
Аврелия поджала губы:
– Не без ворчания в кругу семьи, разумеется. Он не очень-то тебя жалует.
– Я и не ожидал иного. Но он наверняка должен признать, что я не гоняюсь за тем, чтобы мои приказы воспринимались с рабски высунутыми языками или бешеной похвалой.
– Ты и не нуждаешься в этом, – заметила Аврелия, – и это как раз то, что так расстраивает Гая. По-видимому, в Риме в нем больше не видят альтернативного военного вождя. Хотя ты был награжден венцом из трав, Гай Марий всегда оставался единственным. Его враги в Сенате были очень могущественны и все время ему мешали, но Гай Марий тем не менее знал, что он – единственный. Он также знал, что в конце концов они вынуждены будут обратиться к нему. А теперь он стар и болен. И к тому же у них теперь есть ты. Он боится, что ты лишишь его поддержки среди представителей высшего сословия.
– Аврелия, он – человек конченый! Не в том смысле, что он лишен славы или чести, но его время прошло. Почему же он не видит этого?
– Полагаю, будь он моложе и находись в более ясном рассудке, он понял бы это. Вся беда в том, что перенесенные им удары повлияли на его мозг – по крайней мере, так думает Юлия.
– Она все и всегда знает более точно и намного раньше, чем остальные, – заметил Сулла и собрался уходить. – Как твоя семья?
– Замечательно.
– А сын?
– Неукротим. Неутомим. Необуздан. Я пытаюсь удерживать его на земле, но это чрезвычайно трудно.
«Но меня не надо удерживать, мама! – подумал молодой Цезарь, выбираясь из своего гнезда, как только Сулла и Аврелия удалились. – Почему ты всегда думаешь обо мне как о пушинке одуванчика, летящей по ветру?»
* * *
Рассчитывая, что Сулла не будет тратить время – а тот уже выступил в поход и со своими войсками пересекал Адриатику, сражаясь с неблагоприятными зимними ветрами, – Публий Сульпиций нанес свой первый удар во второй половине октября.
О приготовлениях он не заботился: для того, кто, как Гай Марий, ненавидит демагогию, не следует культивировать искусство демагогии. Тем не менее Сульпиций проявил некоторую предусмотрительность, когда беседовал с Гаем Марием и просил его поддержки. Гай Марий не любил Сенат, и Сульпиций не разочаровался в оказанном ему приеме. Выслушав то, что он предложил сделать, Марий кивнул.
– Ты можешь быть уверен в моей полной поддержке, Публий Сульпиций, – сказал великий человек. Несколько мгновений он молчал, а затем добавил как бы в раздумье: – Тем не менее я попрошу тебя об одной услуге. Ты издашь закон, согласно которому мне будет поручено командование в войне против Митридата.
Требование казалось довольно небольшой ценой, и Сульпиций улыбнулся.
– Согласен, Гай Марий. Ты получишь это командование.
Сульпиций созвал народное собрание и предложил два законопроекта. Один приговаривал к изгнанию из Сената каждого его члена, который имел долги на сумму, большую, чем восемь тысяч сестерциев; другой требовал возвращения всех тех, кто был изгнан комиссией Вария по обвинению в требовании предоставить гражданство для италиков.
Сладкоголосый и медоточивый, Сульпиций выбрал верный тон.
– Кто они такие, вообразившие, будто созданы сидеть в Сенате и принимать решения, когда едва ли не каждый из них является нищим и безнадежным должником? – вопрошал он. – Каждому из нас, кто задолжал, нет веры, потому что мы не прикрыты сенаторской исключительностью и не можем облегчить свой долг пониманием кредиторов. Но для них, все еще заседающих в Гостилиевой курии, долги – это такая пустяковая, несерьезная вещь, на которую можно не обращать внимания до лучших времен! Я знаю, потому что сам сенатор и слышал, как они разговаривают об этом друг с другом. Я видел те поблажки, которые делались тут и там для кредиторов! Я даже знаю, кого из заседающих в Сенате снабжают деньгами! Ну, теперь это пора прекратить! Те, кто не имеет собственных денег, не имеют права заседать в Сенате! Человек не должен иметь права называть себя членом этого надменного и исключительного органа управления, если он действительно не является лучшим в Риме!
Шокированный Сенат немедленно встал, больше всего пораженный тем обстоятельством, что именно Сульпиций выступил в роли демагога. Сульпиций! Самый консервативный и уважаемый из людей! Это именно он наложил вето на призыв вернуть изгнанников Вария еще в конце прошлого года. А теперь он же и здесь же взывает к ним! Что случилось?
Два дня спустя Сульпиций вновь собрал народное собрание и обнародовал третий закон. Все новые граждане и многие тысячи свободных граждан Рима должны были быть равномерно распределены по всем тридцати пяти трибам. Две новые трибы, созданные Пизоном Фругием, должны быть распущены.
– Тридцать пять – это наилучшее число триб, и не нужно ничего больше! – выкрикнул Сульпиций. – Неправильно, что некоторые трибы, которые насчитывают не больше трех или четырех тысяч граждан, до сих пор обладают теми же избирательными правами, что Эсквилин и Субура, в которых проживает более ста тысяч жителей! В римском правительстве все задумано так, чтобы защищать всемогущий Сенат и первый класс! Разве сенаторы или патриции принадлежат к Эсквилину или Субуре! Разумеется, нет! Они принадлежат к Фабии, к Корнелии, к Ромилии, говорю я! Но давайте разделим их трибы с людьми из Приферна, Бука, Вибиния, а также со свободными людьми из триб Эсквилина и Субуры!
Это предложение, встреченное истерическими возгласами, получило полное одобрение всех сословий, кроме высшего и низшего: высшее сословие боялось утратить власть, а низшее догадывалось, что его положение ни в малейшей степени не изменится.
– Я не понимаю, – с трудом выдохнул Антоний Оратор, обращаясь к Титу Помпонию, когда они стояли рядом, окруженные вопящей толпой сторонников Сульпиция. – Он благородный человек! У него не было времени собрать так много сторонников! Он не Сатурнин! Я не понимаю!
– Зато я понимаю, – кисло отозвался Тит Помпоний. – Он набросился на Сенат из-за долгов. Причина, по которой беснуется здесь эта толпа, очень проста. Они надеются, что если сейчас примут любой из законов Сульпиция, то в награду за это он издаст еще один – об аннулировании долгов.
– Но он не может сделать этого, пока занят вытряхиванием из Сената людей, имеющих долг в восемь тысяч сестерциев! Восемь тысяч – такая ничтожная сумма! Вряд ли найдется во всем городе человек, у которого не было бы такого долга!
– А сам-то ты не беспокоишься, Марк Антоний? – вкрадчиво поинтересовался Тит Помпоний.
– Да нет, конечно, нет! Но того же нельзя сказать о большинстве из нас, даже о таких людях, как Квинт Анкарий, Публий Корнелий Лентул, Гай Бебий, Гай Аттилий Серран – лучших людях на свете! Ну кто прошедшие два года не занимался поисками денег? Взгляни хотя бы на Порциев Катонов – ни сестерция дохода с наделов в Лукании, а все из-за войны. Впрочем, как и у Луцилиев – владельцев земель на юге. – Марк Антоний сделал паузу и повторил: – Почему это он должен издать закон об аннулировании долгов, когда сам изгоняет людей из Сената за долги?
– Он не собирается аннулировать долги, – успокоительно заметил Помпоний. – Второй и третий классы только надеются, что он сделает это, вот и все.
– Но он обещал им что-нибудь в таком роде?
– Он не должен был этого делать. Надежда – единственное солнце на их небосклоне, Марк Антоний. Сейчас они видят перед собою человека, который ненавидит Сенат и первый класс так же сильно, как Сатурнин. Поэтому они надеются получить в его лице другого Сатурнина. Но Сульпиций совсем не таков.
– Почему? – возопил Антоний Оратор.
– Я совершенно не представляю, какая блажь засела в его голове. Давай выберемся из этой толпы прежде, чем она набросится на нас и разорвет на куски.
На ступеньках Сената они встретили младшего консула в сопровождении его очень возбужденного сына, который только что вернулся с военной службы в Лукании и все еще пребывал в воинственном настроении.
– Это новый Сатурнин! – громко кричал Помпей Руф-младший. – Но на этот раз мы будем готовы сразиться с ним. Мы не позволим ему властвовать толпой! Теперь почти каждый вернувшийся с войны легко может подобрать надежную команду и остановить его – вот чем я и собираюсь заняться. Следующему слушанию, которое он созовет, придется очень туго, обещаю!
Не обращая на него внимания, Тит Помпоний обратился сразу к его отцу и тем сенаторам, которые могли их слышать.
– Сульпиций совсем не похож на Сатурнина, – настойчиво повторил он. – Времена меняются, и теперь мотивы совсем иные. Тогда поводом послужила нехватка продовольствия, сейчас – широкое распространение долгов. Но Сульпиций не хочет быть царем Рима. Он хочет, чтобы Римом правили они, – он указал пальцем на представителей второго и третьего классов, которые битком набились в комиций, – и в этом действительно заключена большая разница.
– Я послал за Луцием Корнелием, – заявил младший консул Титу Помпонию, Антонию Оратору и Катулу Цезарю, которые слышали, что говорил Помпоний.
– Ты сможешь контролировать создавшееся положение, Квинт Помпей? – спросил Помпоний, мастер задавать нелепые вопросы.
– Нет, не думаю, что смогу, – честно ответствовал Помпей Руф.
– А как насчет Гая Мария? – осведомился Антоний Оратор. – Он способен контролировать любую толпу в Риме.
– Но не сейчас, – высокомерно ответил Катул Цезарь. – В такие минуты он превращается в мятежного народного трибуна. Да, Марк Антоний, именно Гай Марий поддержал Публия Сульпиция.
– О, я не верю, – молвил Антоний Оратор.
– А я тебе говорю, что это правда!
– Если это действительно так, – заговорил Тит Помпоний, – тогда я, пожалуй, назову четвертый закон, который предложит Сульпиций.
– Четвертый закон? – хмурясь, переспросил Катул Цезарь.
– Это будет закон о том, чтобы передать командование в войне против Митридата от Луция Суллы Гаю Марию.
– Сульпиций не сделает этого! – вскричал Помпей Руф.
– Почему бы и нет? – Тит Помпоний взглянул на младшего консула. – Я рад, что ты послал за старшим консулом. Когда он будет здесь?
– Завтра или послезавтра.
Сулла прибыл на следующее утро перед рассветом; он уже направлялся в Рим в тот момент, когда его настигло письмо Помпея Руфа. «Получал ли какой-нибудь консул так много плохих новостей? – спрашивал он себя. – Сначала резня в провинции Азия, теперь объявился второй Сатурнин. Моя страна – банкрот, я только что подавил восстание, а мое имя вызывает ненависть из-за распродажи государственного имущества. Я мог бы и не делать ничего этого, но я ведь сделал».
– Будет ли сегодня слушание? – спросил он Помпея Руфа, в чей дом незамедлительно прибыл.
– Да. Тит Помпоний сказал, что Сульпиций собирается предложить закон, согласно которому у тебя отбирается командование в войне против Митридата и передается Гаю Марию.
Внешне Сулла сохранял полное спокойствие.
– Я – консул, и ведение этой войны было поручено мне на законном основании. Если бы Гай Марий был здоров, тогда другое дело. Но он болен и стар. – Сулла раздул ноздри. – Я полагаю, это означает также, что Гай Марий поддержал Сульпиция.
– Так думают все. Марий не появился ни на одном из собраний, но я сам видел, как некоторые из его фаворитов подзуживали толпу низших классов. Знаешь, все эти жуткие типы, заправилы среди субурского сброда.
– Один из них – Луций Декумий?
– Да, он был там.
– Прекрасно, прекрасно, – оживился Сулла. – Гай Марий проявил себя с неизвестной нам стороны, заметь, Квинт Помпей! Я не думал, что он опустится до того, чтобы использовать такое «орудие», как Луций Декумий. До сих пор я надеялся, что почтенный возраст и скверное здоровье помогут Марию здраво оценить ситуацию и что он угомонится. Но этого не произошло. Он все еще рвется на войну. Ради достижения своей цели он пойдет на все, даже станет вторым Сатурнином.
– Нас ожидают большие неприятности, Луций Корнелий.
– Знаю.
– Нет, я имею в виду, что мой сын и сыновья других сенаторов и патрициев собираются с силами, чтобы изгнать Сульпиция с Форума, – взволнованно произнес Помпей Руф.
– В таком случае нам с тобой лучше быть на Форуме, когда Сульпиций соберет народное собрание.
– Вооруженными?
– Разумеется, нет. Мы должны постараться удержать ситуацию в рамках закона.
Когда Сульпиций прибыл на Форум, стало очевидно, что до него уже дошли слухи о команде, которую собрал сын младшего консула, поскольку Сульпиций двигался, окруженный огромным эскортом, состоящим из молодых людей второго и третьего классов. Все были вооружены дубинками и небольшими деревянными щитами. Этот эскорт был настолько огромен, что небольшая армия Квинта Помпея Руфа-младшего по сравнению с ним казалась просто ничтожной.
– Народ, – вскричал Сульпиций в комиции, наполовину заполненной его охранниками, – народ является сувереном! То есть так принято говорить, будто народ является сувереном! Это общая фраза, которой постоянно щеголяют члены Сената и патриции, когда нуждаются в ваших голосах. Но это абсолютно ничего не значит! Это – ничто, это – издевательство! Какую подлинную ответственность несет перед вами правительство? Вы полностью во власти людей, которые собирают вас, вы полностью во власти народных трибунов. Вы не формулируете законы и не обнародуете их в этом собрании – вы здесь только для того, чтобы голосовать за законы, сформулированные и предложенные народными трибунами! А кто, за немногим исключением, является народным трибуном? Почему-то сплошь сенаторы да всадники! А что случилось с теми трибунами, которые объявили себя слугами державного народа? Я скажу вам, что с ними случилось! Они были заперты в Гостилиевой курии и раздавлены обрушившейся с крыши черепицей!
– Итак, это объявление войны, не правда ли? – пожал плечами Сулла.
– Он собирается стать героем, – заметил Катул Цезарь.
– Слушайте дальше! – резко прервал их Мерула, фламин Юпитера.
– Сейчас настало время, – продолжал Сульпиций, – раз и навсегда показать Сенату и всадникам, кто в Риме является правителем! Вот почему я стою перед вами – ваш лидер, ваш защитник, ваш слуга! Вы только что пережили три ужасных года, в течение которых от вас требовалось безропотно подставлять плечи тяжелейшей ноше налогов и лишения земельной собственности. Вы снабдили Рим большей частью тех денег, которые потребовались для ведения гражданской войны. Но разве хоть один член Сената спросил вас, что вы на самом деле думаете о войне против своих братьев, италийских союзников?
– А мы ведь об этом спрашивали, – сумрачно заметил великий понтифик Сцевола, – и они более страстно желали этой войны, чем Сенат!
– Но сейчас они и не вспомнят об этом, – отозвался Сулла.
– Нет! Они не спрашивали вас! – продолжал грохотать Сульпиций. – Они отказывали вашим италийским братьям в своем гражданстве, но не в вашем! Ваше гражданство – только тень, их гражданство – это субстанция, правящая Римом! Они не могли согласиться с прибавлением тысяч новых членов в их маленькие сельские трибы – ведь благодаря их исключительному положению члены этих триб имели так много власти! Даже после того, как италикам было даровано право голоса, эти новые граждане были включены в крайне незначительное количество триб, чтобы они не имели реальной возможности влиять на результаты выборов! Но всему этому конец, державный народ, и конец этот наступит в тот момент, когда вы утвердите мой закон о распределении новых граждан и свободных людей Рима среди всех тридцати пяти триб!
Взрыв аплодисментов был столь оглушительным, что Сульпицию пришлось прервать свою речь. Он стоял, широко улыбаясь, – красивый тридцатипятилетний мужчина, обладающий на удивление патрицианской наружностью, несмотря на свое плебейское происхождение.
– Сенат и всадники обманывали вас еще множеством различных способов, – продолжал Сульпиций, когда шум стих, – но сейчас самое время, чтобы прерогатива – а ведь это всего лишь прерогатива, даже не закон! – назначения военного командования была отнята у Сената и его тайных советников из сословия всадников! Настало время, чтобы вы – главная опора истинного Рима – задали те вопросы, которые имеете право задавать согласно закону. И среди них – вопрос о праве решать, должен или нет Рим вести войну, а если должен, то кто будет командовать.
– Начинается, – заметил Катул Цезарь.
Сульпиций указал пальцем на Суллу, который стоял перед толпой наверху сенатской лестницы.
– Вот старший консул! Он избран равными ему по положению людьми! Не вами! Сколько это может продолжаться, если даже третий класс вынужден создавать видимость участия в консульских выборах? – Сульпиций сделал паузу и продолжал: – Старший консул командует на войне, столь жизненно важной для Рима, что, если она не будет вестись лучшим человеком Рима, Рим может просто погибнуть! Но кто поручил командование в войне против царя Митридата Понтийского старшему консулу? Кто решил, что именно старший консул является наиболее подходящим для этого человеком? Кто, как не Сенат и его тайные советники из сословия всадников! И выдвинули, как всегда, своего! Желает ли Рим рисковать только для того, чтобы увидеть еще одного патриция, облаченного в атрибуты главнокомандующего? Кто такой этот Луций Корнелий Сулла? Какие войны он выиграл? Он известен тебе, державный народ? Ну так я могу сказать, кто он такой! Луций Корнелий Сулла стоит здесь лишь потому, что въехал сюда на спине Гая Мария. Всего, чего он достиг, он достиг благодаря Гаю Марию! Говорят, он выиграл войну против италиков! Но мы все знаем, что именно Гай Марий первым нанес решающий удар – и если бы он этого не сделал, этот человек, Сулла, никогда бы не смог одержать победу!
– Как он смеет! – задохнулся от возмущения цензор Красс. – Это был только ты, и никто иной, Луций Корнелий! Ты завоевал венец из трав! Ты поставил италиков на колени!
Он уже собрался крикнуть все это Сульпицию, но остановился, когда Сулла сжал его руку.
– Оставь, Публий Лициний! Если мы станем на них кричать, они бросятся на нас и растерзают. А я хочу, чтобы это недоразумение выяснилось законным и мирным путем, – спокойно проговорил Сулла.
Сульпиций продолжал заранее приготовленную речь:
– Может ли этот Луций Корнелий Сулла обратиться к тебе, державный народ? Конечно, нет! Ведь он патриций – он слишком хорош для тебя! Для того чтобы вручить этому великолепному патрицию командование в войне против Митридата, Сенат и всадники обошли вниманием многих более достойных и способных людей! Они обошли самого Гая Мария! Заявили, что он болен, заявили, что он стар! Но я спрашиваю тебя, державный народ, не Гая ли Мария видел ты каждый день последние два года? Не он ли проходил через весь город без особых усилий? И разве он не тренирован и подтянут, как всегда? Разве не выглядит лучше день ото дня? Гай Марий, может быть, и стар, но ни в коем случае не болен! Гай Марий! Он может быть стар, но он все еще лучший человек в Риме!
И вновь взорвался шквал аплодисментов. Однако на этот раз они предназначались не Сульпицию. Толпа повернулась приветствовать Гая Мария, который проворно спускался в колодец комиций. Он шел на собственных ногах – на этот раз с ним не было даже мальчика, на которого он обычно опирался.
– Державный народ Рима, прошу тебя принять четвертый закон моей законодательной программы, – воскликнул Сульпиций, лучезарно улыбаясь Гаю Марию. – Я предлагаю вырвать из рук надменного патриция Луция Корнелия Суллы командование в войне против понтийского царя Митридата и передать его твоему Гаю Марию!
Сулла не ожидал услышать ничего иного. Попросив великого понтифика Сцеволу и фламина Юпитера Мерулу сопровождать его, старший консул отправился домой.
Устроившись поудобнее в своей комнате, Сулла поднял взгляд на своих собеседников:
– Ну, и что мы будем делать?
– Почему ты выбрал меня и Луция Мерулу? – поинтересовался Сцевола.
– Потому что именно вы возглавляете нашу религию, – ответил Сулла, – и, кроме того, хорошо знаете законы. Найдите мне способ продлить кампанию, затеянную Сульпицием в комиции, до тех пор, пока толпа не устанет – и от нее, и от него.
– Что-нибудь помягче, – задумчиво пробормотал Мерула.
– Как кошачья шерсть. – Сулла раздраженно отодвинул чашу с неразбавленным вином. – Если придется давать битву на Форуме, он выиграет. Сульпиций – не Сатурнин, он намного умнее! Он подталкивает нас к насильственным действиям. Я грубо прикинул количество его охраны и полагаю, что это не менее четырех тысяч человек. И все они вооружены. Снаружи – дубинки, но я подозреваю спрятанные мечи. Мы не сможем собрать нужного числа граждан, способных проучить этих негодяев в таком ограниченном пространстве, как Римский Форум. – Сулла остановился и скорчил гримасу, будто куснул что-то кислое или горькое; его тусклые, холодные глаза глядели в пустоту. – Я ни за что не позволю нарушать наши законные привилегии! Но давайте сначала подумаем, не удастся ли нам разбить Сульпиция его же собственным оружием – народом.
– Единственный способ сделать это, – заявил Сцевола, – провозгласить все дни комиции, начиная с нынешнего и заканчивая любым на наш выбор, feriae. Устроим долгий праздник.
– Вот это прекрасная идея! – просветлел Мерула.
– Но законно ли? – нахмурился Сулла.
– Совершенно законно. Консулы, великий понтифик и жреческая коллегия имеют полную свободу назначать дни отдыха и каникул, во время которых невозможны собрания.
– Тогда пометим объявление о feriae нынешним полуднем и объявим об этом со всех трибун и во всех регионах. Пусть глашатаи провозгласят днями отдыха и каникул все дни вплоть до декабрьских ид. – Сулла оскалился. – Как раз истечет срок полномочий народного трибуна. И в тот самый момент, когда Сульпиций покинет здание, я прикажу арестовать его – за измену и разжигание вражды.
– Лучше бы ты попытался обойтись с ним помягче, – поежился Сцевола.
– О нет, во имя самого Юпитера, Квинт Муций! Как это может быть – помягче? – вспылил Сулла. – Я приволоку его и буду судить – вот и все! Если он не сможет вновь обольстить толпу, то ему крышка. Я отравлю его.
Две пары испуганных глаз скользнули по лицу Суллы. Они не ослышались: старший консул сказал, что отравит человека, который является его злейшим врагом. Непонятно.
* * *
Сулла собрал Сенат на следующее утро и сообщил, что консулы и понтифики объявляют начало периода feriae, во время которых никакие собрания в комиции проводиться не должны. Это вызвало лишь несколько негромких восклицаний, поскольку в Сенате уже не было Гая Мария, чтобы возражать.
Катул Цезарь прогуливался по Сенату вместе с Суллой.
– Как осмелился Гай Марий рисковать своим местом в Сенате во имя командования, которого он все равно не сможет принять? – интересовался он.
– Он стар и боится, а его разум уже не так ясен, как прежде. Кроме того, он хочет стать римским консулом в седьмой раз, – утомленно ответил Сулла.
Сцевола, великий понтифик, что шел впереди Суллы и Катула Цезаря, неожиданно бросился назад.
– Сульпиций! – вскричал Сцевола. – Он проигнорировал объявление о feriae, назвав его уловкой Сената! Он идет в собрание!
– Я предполагал, что он вытворит нечто в этом роде, – нисколько не удивился Сулла.
– Тогда в чем же смысл? – возмущенно спросил Сцевола.
– Это позволит нам объявить любой закон, проведенный Сульпицием в период feriae, недействительным, – объяснил Сулла, – и в этом единственная ценность нашей уловки.
– Но если Сульпиций примет закон, изгоняющий из Сената каждого, кто имеет долги, – заметил Катул Цезарь, – то мы уже будем не в состоянии объявить такой закон недействительным. Нам просто не удастся собрать кворум, и это будет означать, что Сенат как политическая сила прекратит свое существование.
– Тогда, полагаю, мы соберемся вместе с Титом Помпонием, Гаем Оппием и другими банкирами и проведем аннулирование всех сенаторских долгов – неофициально, разумеется.
– Мы не сможем этого сделать! – взвыл Сцевола. – Сенаторские кредиторы будут настаивать на получении своих денег, а у сенаторов вообще нет средств! Ни один сенатор не занимал денег у таких респектабельных кредиторов, как Помпоний и Оппий, – они слишком известны! Цензоры должны были бы знать об этом!
Теперь Сулла выглядел угрожающе:
– Тогда я арестую Гая Мария за измену и выкачаю деньги из его поместий.
– О, Луций Корнелий, ты не сможешь этого сделать! – простонал Сцевола. – Этот «державный народ» просто вышвырнет нас прочь!
– Тогда я открою свою военную казну и погашу все долги Сената из нее, – скрипнул зубами Сулла.
– И этого ты не сможешь сделать, Луций Корнелий!
– Я очень утомился, рассказывая о том, чего я не могу. Итак, вы все допустите, чтобы меня, старшего консула Суллу, разбили Сульпиций и банда легковерных глупцов, которые надеются, что он аннулирует их долги? Но я не позволю этого! Пусть Пелион взгромоздится на вершину Оссы, Квинт Муций! Я сделаю все, что бы мне ни пришлось для этого сделать!
– Фонд, – подсказал Катул Цезарь, – фонд, организованный теми из нас, у кого нет долгов, чтобы спасти тех, у кого они есть и кто стоит перед угрозой изгнания из Сената.
– Чтобы собрать такой фонд, – грустно сказал Сцевола, – потребуется по меньшей мере два месяца. У меня нет долгов, Квинт Лутаций. Насколько я знаю, у тебя их тоже нет. Нет их и у Луция Корнелия. Но наличных денег у меня также нет! Вообще ничего! А у тебя? Ты сможешь наскрести больше тысячи сестерциев, не продавая имущество?
– Смогу, но еле-еле, – признался Катул Цезарь.
– А я не смогу, – сказал Сулла.
– Думаю, нам удалось бы организовать такой фонд, – продолжал Сцевола, – но это потребует от нас продажи имущества. А в таком случае мы опоздаем, и те сенаторы, которые имеют долги, будут уже изгнаны. Тем не менее, как только они выберутся из долгов, цензоры смогут восстановить их в Сенате.
– Неужели ты думаешь, что Сульпиций позволит сделать это? – спросил Сулла.
– Ох, надеюсь, что когда-нибудь мне представится возможность встретить Сульпиция темной ночкой! – свирепо вздохнул Катул Цезарь. – Как он осмелился поступить так именно тогда, когда у нас нет даже фонда для ведения войны, которую мы обязаны выиграть!
– Это потому, что Публий Сульпиций умен и умеет предавать, – пояснил Сулла, – и я подозреваю, что Гай Марий поддерживает его во всем.
– Тогда они и заплатят, – заявил Катул Цезарь.
– Будь спокоен, Квинт Лутаций. Уж они-то смогут тебе заплатить, – зловеще молвил Сулла. – Они все еще боятся нас. И не зря.
* * *
Между одним собранием, на котором закон только обсуждался, и другим, на котором его следовало принять голосованием, должно было пройти семнадцать дней. Публий Сульпиций Руф продолжал проводить свои заседания, дни летели, и близилось время ратификации закона.
За день до голосования первой пары законов Сульпиция Квинт Помпей Руф-младший и его друзья, тоже сыновья сенаторов и всадников, приняли решение помешать Сульпицию единственным доступным для них способом – силой. Не предупредив своих отцов или магистратов, Помпей Руф-младший с товарищами собрали свыше тысячи человек самого различного возраста – от семнадцати до тридцати лет. Все они имели собственные доспехи и вооружение, поскольку еще недавно сражались против италиков. И в тот самый момент, когда Сульпиций руководил собранием, прилагая последние усилия для составления первой пары законопроектов, тысяча тяжеловооруженных молодых людей – представителей исключительно первого класса – ворвалась на Римский Форум и, не мешкая ни мгновения, атаковала слушателей Сульпиция.
Это вторжение застало Суллу врасплох. Миг – и он и Квинт Помпей Руф, наблюдавшие за Сульпицием с вершины сенатской лестницы, оказались окружены другими старшими сенаторами; еще спустя мгновение вся нижняя часть Форума превратилась в поле битвы, Сулла увидел юного Помпея Руфа с мечом в руке, а у себя за спиной он слышал голос его отца, что-то кричащего в гневе. Повернувшись, Сулла с силой схватил Квинта Помпея Руфа за руки, чтобы тот не мог двинуться с места.
– Оставь, Квинт Помпей, ты ничего не сможешь сделать, – отрывисто проговорил Сулла, – теперь тебе не удастся помочь ему.
К несчастью, толпа была столь велика, что простиралась далеко за места, занимаемые членами комиции. Не обладая опытом командования, Помпей Руф-младший ухитрился рассеять своих людей раньше, чем ему удалось собрать их клином. Он был принужден пробиваться через самую середину толпы, в то время как охрана Сульпиция успела сомкнуть ряды. Отчаянно сражаясь, Помпей Руф-младший проложил себе дорогу по краю мест, занимаемых комицией, и достиг трибуны. Пробираясь к возвышению трибуны – к Сульпицию! – Помпей Руф-младший не заметил гладиаторов, спешивших на подмогу народному трибуну. Меч у юноши вырвали, а самого бросили с трибуны и забили до смерти.
Сулла услышал стон отца раньше, чем увидел, как несколько сенаторов уводят его прочь. Он сообразил, что стража, только что одержавшая победу над рядами молодой элиты, теперь бросится на ступени Сената. Точно дух, Сулла просочился сквозь толпу охваченных паникой сенаторов и спрыгнул с края подиума вниз, потеряв при этом свою тогу курульного магистрата. Ловким движением он сдернул хламиду с какого-то беспечного грека, увлеченного побоищем, обмотал ее вокруг своей предательски заметной золотоволосой головы, а затем и сам прикинулся простым греком, пытающимся выбраться из свалки. Сулла нырнул в колоннаду Порциевой базилики, где проворные купцы спешили разобрать свои прилавки. Толпа рассеивалась, и сражение прекратилось, а Сулла тем временем поднялся на склон и прошел через Фонтинальские ворота.
Он точно знал, куда идет. Он желал увидеть того, кто породил все это; он шел, чтобы увидеть Гая Мария, которому так хотелось получить командование и стать консулом в седьмой раз.
Сулла отбросил хламиду, оставшись в одной тунике, и постучал в дверь Гая Мария.
– Я хочу видеть хозяина, – заявил он слуге таким тоном, будто явился в полном блеске всех своих регалий.
Не решаясь отказывать столь хорошо известному человеку, привратник оставил дверь открытой и пригласил Суллу в дом. Но к нему вышла Юлия, а не Гай Марий.
– Ох, Луций Корнелий, это ужасно, – произнесла она и повернулась к слуге: – Принеси вина.
– Я хочу видеть Гая Мария, – повторил Сулла сквозь зубы.
– Увы, Луций Корнелий, он спит.
– Тогда разбуди его, Юлия. И если ты не сделаешь этого, клянусь, это сделаю я!
Она вновь повернулась к слуге:
– Пожалуйста, попроси Строфанта разбудить Гая Мария и передать ему, что пришел Луций Корнелий Сулла, чтобы увидеть его по очень срочному делу.
– Он совсем спятил? – поинтересовался Сулла, хватая сосуд с водой; жажда слишком истомила его, и он не стал дожидаться вина.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду! – обиженно воскликнула Юлия.
– Послушай, Юлия, – зарычал Сулла, – ведь ты жена Гая Мария, и никто не знает его лучше, чем ты. Он тщательно организовал ряд событий, которые, как он думал, принесут ему командование в войне против Митридата; он поощрял законотворческую карьеру человека, который вознамерился разрушить установленный порядок вещей; он превратил Форум в руины и стал причиной смерти сына консула Помпея Руфа – не говоря уже о сотнях других!
– Но я ведь не могу его контролировать. – Юлия опустила веки.
– Его разум помутился, – заявил Сулла.
– Нет, Луций Корнелий, он в своем уме!
– Тогда это не тот человек, которого я знал.
– Он хочет только одного – воевать с Митридатом!
– Ты в этом уверена?
– Я думаю, он вполне мог бы остаться дома и доверить ведение этой войны тебе. – Юлия вновь прикрыла глаза.
Они услышали, как входит великий человек, и замолчали.
– В чем дело? – спросил Марий, как только появился в дверях. – Что привело тебя сюда, Луций Корнелий?
– Битва на Форуме, – ответил Сулла.
– Это было неосмотрительно.
– Сульпиций и поступает неосмотрительно. Он не оставил Сенату иного выхода. Нам пришлось бороться за свое существование единственным способом – мечом. Квинт Помпей-младший мертв.
– Ужасно! Но я и не представлял себе, чтобы его сторона одержала победу. – Марий невесело улыбнулся.
– Ты прав, они действительно проиграли. Но это лишь означает, что в конце долгой и жестокой войны – и накануне еще одной, не менее долгой и жестокой – Рим стал слабее почти на сотню молодых отважных бойцов.
– Ты говоришь, накануне еще одной войны, жестокой и долгой? – благодушно переспросил Марий. – Но это же чушь, Луций Корнелий! Я разгромил бы Митридата за один сезон.
Сулла почувствовал себя усталым.
– Гай Марий, ну почему ты не можешь понять, что у Рима нет денег? Рим – банкрот! Мы не можем позволить себе держать на полях сражений двадцать легионов! Война против италиков повергла нас в безнадежные долги! Казна пуста! И даже великий Гай Марий не сможет разгромить такую мощную армию, как у Митридата, за один сезон, если у него будет всего лишь пять легионов!
– Но я могу заплатить за несколько легионов сам, – заявил Марий.
– Как Помпей Страбон? – нахмурился Сулла. – Но когда ты оплачиваешь легионы сам, Гай Марий, они принадлежат тебе, а не Риму.
– Чепуха! Это означает всего лишь, что я предоставил свои средства в распоряжение Рима.
– Вот это – действительно чепуха. Это означает всего лишь, что ты предоставил средства Рима в свое распоряжение, – резко возразил Сулла, – ведь ты поведешь свои легионы!
– Иди домой и успокойся, Луций Корнелий. Ты огорчен утратой своего командования.
– Я еще не утратил своего командования, – резко отозвался Сулла и взглянул на Юлию. – Ты знаешь свои обязанности, Юлия из рода Юлиев Цезарей. Так выполни их во имя Рима, а не Гая Мария.
Она проводила гостя к двери, сохраняя невозмутимое выражение лица.
– Пожалуйста, не говори ничего больше, Луций Корнелий. Я не могу расстраивать своего мужа.
– Во имя Рима, Юлия, во имя Рима!
– Я жена Гая Мария, – произнесла она, открывая дверь, – и мой первый долг – это он.
«Ну, Луций Корнелий, ты зря старался, – говорил себе Сулла, пока спускался к Марсову полю, – он такой же сумасшедший, как пифийский оракул в приступе священного бешенства. Его никуда не допускают, ему ничего не позволяют, но его и не останавливают. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не возьму на себя этот труд и не остановлю его».
Выбрав длинный кружной путь, Сулла направил стопы не домой, а к младшему консулу. Его дочь теперь стала вдовой – с новорожденным мальчиком и годовалой девочкой.
– Я просил моего младшего сына взять себе имя Квинт Пятый, – говорил младший консул, и слезы беспрепятственно катились по его лицу, – и, конечно, у нас остался сын моего дорогого Квинта, который тоже когда-нибудь станет консулом.
Корнелия Сулла не показывалась.
– Как моя дочь? – спросил Сулла.
– Ее сердце разбито, Луций Корнелий, но у нее есть дети, и это хоть какое-то утешение.
– Как это все ни печально, Квинт Помпей, – жестко сказал Сулла, – но я здесь не для того, чтобы рыдать. Поверь, я знаю, о чем говорю. В подобные моменты человеку не хочется заниматься ничем, что касалось бы внешнего мира. Я знаю это, потому что пережил утрату собственного сына. Но к сожалению, мир вокруг нас никуда не делся. Я вынужден просить тебя прийти ко мне завтра на рассвете. Мы должны посовещаться.
Затем Сулла, преодолевая крайнюю усталость, потащился вдоль края Палатина в свой собственный, такой красивый новый дом, где обеспокоенная новая жена встретила его слезами радости, увидев, что он цел и невредим.
– Никогда не беспокойся обо мне, Далматика, – сказал ей Луций Корнелий Сулла, – мое время не пришло. Я еще не выполнил того, что предначертано мне судьбой.
– Наш мир рушится! – вскричала она.
– Нет, пока я жив, – ответил Сулла.
Он спал долго и без сновидений, как спят обычно люди намного более молодые, чем он, и проснулся перед рассветом, совершенно не представляя, что ему следовало бы делать. Это опустошенное состояние никогда не беспокоило его раньше. «Я всегда поступаю лучше тогда, когда действую под диктовку Фортуны», – подумал Сулла и устремился навстречу наступающему дню.
– Если этим утром примут закон Сульпиция о долгах, число членов Сената сократится до сорока. Недостаточно для кворума, – уныло заметил Катул Цезарь.
– Но мы можем рассчитывать на цензоров, не так ли? – поинтересовался Сулла.
– Да, – ответил великий понтифик Сцевола, – ни Луций Юлий, ни Публий Лициний долгов не имеют.
– Тогда мы должны действовать, исходя из предположения, что Публию Сульпицию еще не пришла в голову мысль, что цензоры могут набраться мужества и пополнить собой Сенат, – продолжал Сулла. – Когда он поймет это, то предложит другой закон, не такой определенный. Тем временем мы попытаемся освободить наших изгнанных коллег от долгов.
– Я согласен, Луций Корнелий, – заявил Метелл Пий Поросенок, который прискакал из Эзернии, едва только услышал о том, что вытворяет в Риме Сульпиций. Он уже успел переговорить с Катулом Цезарем и Сцеволой. Метелл раздраженно потряс кулаками: – Если бы эти глупцы одалживали только у людей своего круга, они могли бы рассчитывать на прощение долгов, по крайней мере в настоящее время! Но мы попались в собственную ловушку. Сенатор, нуждающийся в деньгах, слишком мало заботился бы о том, чтобы вернуть свой долг другому сенатору. И потому он отправлялся к худшему из ростовщиков.
– Я все еще не понимаю, почему Сульпиций набросился на нас за это? – капризно спросил Антоний Оратор.
– Марк Антоний, мы можем никогда не узнать причину, – ответил Сулла с большим спокойствием, – сейчас это даже неважно – почему. Намного важнее то, что он это сделал.
– Да, но как мы сможем избавить изгнанных сенаторов от долгов? – забеспокоился Поросенок.
– С помощью фонда, как мы уже договаривались. Необходимо создать комитет по управлению этим фондом, а Квинт Лутаций мог бы стать его председателем. Не существует такого должника-сенатора, который бы имел наглость что-то утаить от него.
Мерула, фламин Юпитера, хихикнул, с виноватым видом прикрыв свой рот.
– Я извиняюсь за свое легкомыслие, – проговорил он дрожащими от смеха губами, – но если бы мы были более благоразумными, то постарались бы избежать ужасного зрелища… Луция Марция Филиппа стали бы вытаскивать из долгового болота – вы только представьте себе! Мало того, что его долги больше всех остальных, вместе взятых, но, заплатив их, мы бы не увидели его в Сенате. Я думаю, что если мы о нем случайно забудем, то последствием такого поступка станут лишь мир и спокойствие.
– Да, мысль замечательная, – вежливо согласился Сулла.
– Ты беспокоишь меня, Луций Корнелий, своей политической беспечностью, – возмутился Катул Цезарь. – Не имеет значения, что мы думаем о Луции Марции. Факт остается фактом: он – представитель древней и знаменитой фамилии. Его пребывание в Сенате должно быть сохранено.
– Ты прав, разумеется, – вздохнул Мерула.
– Тогда решено, – сказал Сулла, слегка улыбаясь. – Что касается остального, то мы можем только ждать развития событий. Кроме того, я думаю, что настало время сократить период feriae. В соответствии с религиозными правилами законы Сульпиция уже более чем недействительны. И у меня зародилась мысль, что нам надлежит позволить Сульпицию и Гаю Марию думать, будто они выиграли, а мы бессильны.
– Но мы действительно бессильны, – заметил Антоний Оратор.
– Я в этом не убежден, – отозвался Сулла. Он повернулся к младшему консулу, очень молчаливому и мрачному. – Очень сожалею, Квинт Помпей, но ты должен покинуть Рим. Полагаю, тебе следует взять все свое семейство и отправиться на морское побережье. И не делай секрета из того, что ты уезжаешь.
– А что должны делать остальные? – испуганно спросил Мерула.
– Вы вне опасности. Если бы Сульпиций хотел устранить Сенат путем уничтожения его членов, он мог бы сделать это еще вчера. К счастью для нас, он предпочитает действовать более законными средствами. Кстати, в долгах ли наш городской претор? Впрочем, это не имеет значения. Курульный магистрат не может быть выселен из его помещения, даже если сам претор выдворен из Сената.
– Марк Юний совершенно не имеет долгов, – сообщил Мерула.
– Хорошо, с этим ясно. В таком случае он должен приступить к управлению Римом в отсутствие консулов.
– Обоих? Не говори мне, что ты тоже собираешься покинуть Рим, Луций Корнелий, – ошеломленно вскричал Катул Цезарь.
– У меня есть пять легионов пехоты и две тысячи кавалерии, находящихся в Капуе в ожидании своего командира, – ответил Сулла. – После моего поспешного отъезда пойдут слухи. Я должен всех успокоить.
– Ты действительно политически беспечен! В такой серьезной ситуации один из консулов должен оставаться в Риме!
– Почему? – недоуменно вскинул брови Сулла. – Рим не управляется в настоящий момент консульской администрацией, Квинт Лутаций, Рим принадлежит Сульпицию. И я хочу, чтобы он убедился в этом.
Все выслушали это заявление, не смея пошевелиться. Вскоре встреча была завершена, и Сулла, не мешкая, отправился в Кампанию.
* * *
Он спешил, мчась верхом на муле без всякого эскорта, прикрыв голову шлемом и опустив ее как можно ниже. Вдоль всего пути его следования народ бурно обсуждал действия Сульпиция и гибель Сената; эти новости распространялись почти так же быстро, как известия о резне в провинции Азия. Поскольку Сулла выбрал путь по Латинской дороге, он пересекал лояльные Риму районы и, прислушиваясь к разговорам, вскоре понял: одни рассматривают Сульпиция как италийского агента, другие – как агента Митридата, и никто не был в восторге от того, что Рим остался без Сената. И хотя магическое имя Гая Мария также было на слуху, консерватизм сельских жителей заставлял их скептически относиться к способности полупарализованного старика принять командование в новой войне.
Неузнаваемый, Сулла спокойно предавался беседам на различных постоялых дворах, где останавливался по пути. Своих ликторов он оставил еще в Капуе и был одет как обычный путешественник.
И всю дорогу, трясясь на муле, он непрерывно думал, и его мысли, вращаясь и кружась, рассыпались, не в силах найти для себя логическое завершение. Лишь в одном Сулла был уверен: он поступает правильно, возвращаясь к своим легионам. А эти части сознавали себя его легионами, по крайней мере четыре из них. Сулла возглавлял их почти два года, и именно они присудили ему венец из трав. Пятым был кампанский легион, которым командовал сначала Луций Цезарь, потом Тит Дидий и затем Метелл Пий. Почему-то, когда пришло время выбирать пятый легион, чтобы повести его с собой на Восток против Митридата, Сулла вдруг воспротивился собственной оригинальной мысли откомандировать легион Мария у Цинны или Корнута. «А теперь я очень рад, что в Капуе нет легиона Мария», – подумал он.
– Как же это сложно – быть сенатором, – говорил надежный помощник Суллы Лукулл. – Обычай требует, чтобы все сенаторские деньги были вложены в землю и имущество, и кто же позволит деньгам бездельничать? Отсюда становится совершенно невозможно иметь достаточно свободных денег, когда сенатор вдруг испытает в них нужду. Мы слишком привыкли залезать в долги.
– Сам-то ты в долгах? – спросил Сулла, думая о чем-то другом.
Как и Гай Аврелий Котта, Луций Лициний Лукулл был буквально вынужден стать сенатором, после того как Сулла дал цензорам публичный пинок под зад. Ему, кстати, было всего двадцать восемь.
– У меня долгов на сумму десять тысяч сестерциев, – спокойно ответил Лукулл, – однако я надеюсь, что мой братец Варрон узнает об этом. Равно как и о событиях, происходящих в Риме. Он единственный, у кого сейчас есть деньги. Я прилагал все усилия, но благодаря моему дяде Метеллу Нумидийскому и моему кузену Пию мне придется столкнуться с сенаторским цензом.
– О, будь спокоен, Луций Лициний! Когда мы отправимся на Восток, в нашем распоряжении окажется все золото Митридата. Этим-то золотом мы и расплатимся со всеми.
– Что ты намереваешься делать? – поинтересовался Лукулл. – Если мы пошевелимся, то, вероятно, успеем отплыть прежде, чем закон Сульпиция вступит в силу.
– Нет, думаю, мне надлежит оставаться здесь, чтобы наблюдать за тем, что будет происходить, – ответил Сулла. – Было бы слишком глупо отплыть именно тогда, когда мое командование поставлено под сомнение. – Он вздохнул: – Теперь, я полагаю, настало время написать Помпею Страбону.
Ясные серые глаза Лукулла были устремлены на Суллу с затаенным вопросом, но он так ничего и не спросил. Если кто-либо еще и мог контролировать ситуацию, то это был именно Сулла.
Шесть дней спустя пришло неофициальное письмо от Флакка, принцепса Сената. Сулла распечатал его и внимательно пробежал глазами.
– Итак, – обратился он к Лукуллу, который принес это письмо, – кажется, в Сенате осталось всего лишь около сорока сенаторов. Изгнанники Вария возвращены, но если они в долгах, то также не имеют права быть членами Сената, – а они, разумеется, все в долгах. Италийские граждане и свободные люди теперь будут распределены среди всех тридцати пяти триб. И последнее, – но не по степени важности! – Луций Корнелий Сулла освобожден от командования, которое передано Гаю Марию специальным указом державного народа.
– О! – воскликнул в замешательстве Лукулл.
Сулла отбросил письмо и щелкнул пальцами слуге:
– Мои доспехи и меч. – Затем обратился к Лукуллу: – Собери всю армию.
Час спустя Сулла взошел на лагерный форум, одетый по-военному, за исключением того, что на голове его красовалась обычная шляпа, а не шлем. «Выгляди привычным, Луций Корнелий, – говорил он про себя, – выгляди как их Сулла».
– Солдаты, – произнес он громко, но без крика, – все выглядит так, словно мы не собираемся сражаться против Митридата! Вы развлекаетесь здесь, пока те, в Риме, не могут ни на что решиться. Но вот они наконец решились. Командование в войне против понтийского царя Митридата переходит к Гаю Марию по решению народного собрания. Римский Сенат больше не существует, так как в нем осталось недостаточно сенаторов, чтобы собрать кворум. Следовательно, все решения о войне и военных принимаются плебсом, которым руководит их трибун Публий Сульпиций Руф.
Сулла сделал паузу, чтобы стоящие в первых рядах передали его слова задним, а затем продолжал говорить совершенно спокойным тоном (его научил так выступать Метробий много лет назад).
– Конечно, – говорил он, – остается в силе тот факт, что именно я был легально избран старшим консулом, а потому отдавать любые приказания является моим правом; остается в силе и тот факт, что Римский Сенат возложил на меня особые полномочия на время войны против Митридата. И – как свое неотъемлемое право! – я выбрал себе легионы, которые должны были пойти со мной. Я выбрал вас. Мы вместе, несмотря на все препятствия, проходили одну изнурительную кампанию за другой. Как же я мог не выбрать вас? Мы знаем друг друга. Я не люблю вас, хотя думаю, что Гай Марий любит своих солдат. Я надеюсь, что и вы не любите меня, хотя думаю, что люди Гая Мария любят его. И тем не менее я никогда не думал, что мужчинам необходимо любить друг друга для того, чтобы совместно выполнять одну работу. И за что бы я любил вас? Вы – шайка вонючих негодяев, собранных из всех канализационных дыр Рима! Но – видят боги – как я уважаю вас! Снова и снова я просил вас признать мое превосходство, и, видят боги, вы всегда делали это!
Кое-кто начал улыбаться, затем заулыбались и все остальные. Воины разразились криками одобрения. Помалкивала только одна небольшая группа, которая стояла напротив возвышения. Это были избранные магистратами военные трибуны, которые командовали консульскими легионами. Людям, отобранным в прошлом году Лукуллом и Гортензием, нравилось работать под руководством Суллы. Люди, набранные в этом году, ненавидели Суллу, считая его чересчур грубым и требовательным.
Косясь на них, Сулла внимал приветственным крикам солдат.
– Итак, солдаты, теперь уж нам точно не пойти в поход против Митридата по полям Греции и Малой Азии. А какой бы это был поход! Нам не пришлось бы вытаптывать урожай нашей возлюбленной Италии и насиловать италийских женщин. Это были бы чужие поля и чужие женщины! А ведь какая кампания могла бы быть! Знаете ли вы, сколько золота у Митридата? Горы! Свыше семидесяти крепостей в Малой Армении доверху набиты золотом! И оно могло бы стать вашим! О, я, разумеется, не имею в виду, что Рим не получил бы своей доли! Но золота там столько, что мы могли бы купаться в нем! Рим – и мы! Что уж говорить о пышных азиатских женщинах! Что уж говорить об изобилии рабынь, которыми никто так не умеет пользоваться, как солдаты.
Он пожал плечами и выбросил вперед распростертые руки.
– Но ничего этого не будет. Нас освободило от нашей миссии плебейское собрание. Ни один римский солдат не ожидал, что именно оно будет указывать ему, кто должен сражаться или кто должен ими командовать. Но это законно. Итак, я высказался. И хотя я бессилен, но вправе спросить себя: неужели законно лишать полномочий старшего консула в год его консульства? Я – слуга Рима, так же как и вы. Теперь лучше всего сказать «прощай!» нашим мечтам о золоте и чужеземных женщинах. Потому что, когда Марий отправится на Восток сражаться с Митридатом, он поведет свои собственные легионы. Он не захочет взять с собой мои.
Сулла спустился с возвышения, прошел через строй двадцати четырех военных трибунов, не удостоив взглядом ни одного из них, и скрылся в своей палатке, предоставив Лукуллу подать команду «разойтись».
– Это было великолепно, – сказал Лукулл, входя с докладом. – У тебя никогда не было репутации хорошего оратора, и я вынужден заметить, что ты не очень-то подчиняешься правилам риторики. Но ты точно знал, как донести до них свое сообщение, Луций Корнелий.
– Почему бы и нет? Спасибо, Луций Лициний, – улыбаясь, ответил Сулла, пока тот помогал ему освободиться от доспехов, – я думаю точно так же.
– Что ты будешь делать дальше?
– Хочу подождать формального освобождения от командования.
– Ты на самом деле собираешься предпринять это, Луций Корнелий?
– Что – это?
– Поход на Рим.
– Мой дорогой Луций Лициний! – Сулла широко раскрыл глаза. – Как ты мог даже подумать об этом?
– Это уклончивый ответ, – заметил Лукулл.
– И единственный, который бы ты мог получить, – заключил Сулла.
* * *
Бывшие преторы Квинт Калидий и Публий Клавдий прибыли в Капую двумя днями позже. Они привезли официальное письмо, скрепленное сенатской печатью, от Публия Сульпиция Руфа – нового хозяина Рима.
– Вы не можете передать мне его наедине, – возразил Сулла, – оно должно быть вручено в присутствии моей армии.
И вновь Лукуллу приказано было выстроить легионы, и вновь Сулла поднялся на ораторское возвышение. Но на этот раз он был не один – два бывших претора поднялись вместе с ним.
– Солдаты, здесь Квинт Калидий и Публий Клавдий из Рима, – небрежно произнес Сулла. – Я знаю, что у них есть официальный документ для меня, и потому позвал вас сюда, чтобы вы стали свидетелями.
Калидий вел себя очень серьезно. Он торжественно показал Сулле печать на письме, прежде чем вскрыть его. Затем он начал читать:
– «От плебейского собрания римского народа Луцию Корнелию Сулле. Согласно этому приказу ты немедленно освобождаешься от командования в войне против Митридата, царя Понта. Ты распускаешь свою армию и возвращаешься в…»
Он не смог продолжать. Брошенный чьей-то меткой рукой камень ударил его по голове и поверг на землю. Почти тут же второй такой камень попал в Клавдия. Тот зашатался, а Сулла по-прежнему невозмутимо стоял в трех шагах от посланников Рима. Еще несколько камней настигли Клавдия, прежде чем он свалился к подножию холма.
Каменный град прекратился. Сулла пошевелил ногой лежащих – одного, другого.
– Они мертвы, – провозгласил он и вздохнул. – Ну, солдаты, теперь это только подольет масла в огонь! Я боюсь, что в глазах плебейского собрания мы все теперь преступники. Мы убили официальных представителей плебса. И это, – добавил он все еще доверительным тоном, – оставляет нам только два выбора. Первый: мы можем оставаться здесь и дожидаться суда над нами за государственную измену. И второй: мы можем отправиться в Рим и показать плебсу, что думают законопослушные слуги римского народа о законах и указах, которые они находят недопустимыми из-за их незаконности. Я отправлюсь в Рим в любом случае и захвачу с собой эти два трупа. Я вручу их плебсу лично. На Римском Форуме, на глазах того сурового охранителя прав народа, которого зовут Публий Сульпиций Руф. Это – плоды его деяний. Именно его, а не Рима! – Сулла сделал паузу. – Теперь, когда это все произошло, чтобы отправиться на Римский Форум, мне нужна компания. И если здесь найдется человек, кому хотелось бы прогуляться со мной в Рим, я был бы очень рад его обществу! Когда я пересеку священную границу города, то буду чувствовать себя уверенней, зная о верных людях у меня за спиной. В противном случае я могу разделить судьбу сына второго консула – Квинта Помпея Руфа.
Разумеется, все они решили отправиться с ним.
– Но военные трибуны не хотят идти с тобой, – говорил позднее Лукулл Сулле, когда они находились в его палатке. – Они недостаточно сообразительны, чтобы встретиться с тобой лично, а потому послали меня, чтобы я говорил от их имени. Так вот, они утверждают, что не могут мириться с походом армии на Рим, ввиду того, что Рим не имеет защиты. Если не считать армий, которые проходили по Риму во время триумфов, ни одна римская армия никогда не располагалась в окрестностях города. Таким образом, говорят они, ты собираешься вести армию походом на свою родину, а твоя родина не имеет собственных войск, чтобы отбросить тебя. Они осуждают твои действия и будут пытаться отговорить твои войска сопровождать тебя.
– Желаю им успеха, – молвил Сулла, намереваясь уйти. – Они могут оставаться здесь и оплакивать то прискорбное обстоятельство, что армия марширует на беззащитный Рим. Однако я, пожалуй, лучше запру их. Только для того, чтобы обеспечить их безопасность. – Он остановил свой взгляд на Лукулле. – Ну а что ты, Луций Лициний? Ты идешь со мной?
– Да, Луций Корнелий, до самого конца. Народ узурпировал права и обязанности Сената. Таким образом, Рима наших предков больше не существует. И потому я не вижу никакого преступления в походе на тот Рим, который я не хотел бы оставлять в наследство своим нерожденным сыновьям.
– Прекрасно сказано. – Сулла перепоясался мечом и одел головной убор. – Тогда пойдем делать историю.
Лукулл помедлил.
– Ты прав! – вздохнул он. – Это и есть творение истории. Ни одна римская армия никогда не шла походом на Рим.
– Ни одну римскую армию никогда не вынуждали делать это, – отозвался Сулла.