Глава 4
– Я так и знал. Сиди чеши задницу или выгуливай лошадок. Тьфу, скукотища!
Импровизированный эскадрон уже не раз выходил патрулировать пустынные холмы под зорким присмотром дуплекария. Каждому из новоиспеченных кавалеристов надлежало как можно лучше познакомиться со своим скакуном, для чего и были придуманы разъезды в южном направлении от тех возвышенностей, на которых главные силы Петрианы преследовали убегавших вениконов. Остальная пятерка выделенных турм несла службу вдоль занятого рубежа охранения, прочесывая лесные опушки на случай затаившихся варваров. Новичков же не пускали в дело, пока они не привыкнут к своим коням.
Марку достался рослый, поджарый серый жеребец, который обладал вполне спокойным норовом, хотя Кадир по секрету сообщил друзьям, будто дуплекарий именовал этого скакуна не иначе как «Ослиная башка». Что же касается самого Кадира, то Силию хватило одного взгляда, чтобы оценить его посадку в седле, после чего показал опциону на тонколядую, но мускулистую гнедую.
– Я ее придерживал, все никак не мог найти подходящего всадника… Посмотрим, что из вас обоих выйдет.
Вышло очень даже неплохо, кобыла чуть ли не с опережением выполняла все команды, поигрывая мускулами.
– Так ты, получается, не только искусный лучник, но и талантливый наездник?
Хамианец слегка поклонился в ответ на похвалу Марка.
– Десять лет не сидел на чистокровном скакуне, так что кое-какие навыки подзабылись. Впрочем, в скором времени, думаю, все вернется на свои места.
Марк улыбнулся другу и насмешливо уточнил:
– Что ты имеешь в виду? И вообще хотелось бы знать, где и по какому случаю ты научился владеть конем как парфянин?
Кадир пренебрежительно дернул плечом.
– Я ведь вырос в обеспеченной семье, а отец всегда считал, что первейшее достоинство мужчины – это умение держаться в седле, так что я с младых ногтей только и делал, что скакал, пока не обскакал самих учителей-арабов, которых нанимал отец. Все секреты, ведомые бедуинам, они передали мне. Научили стрелять из лука, пока лошадь несется во весь опор, да так, что я ни в чем не уступал моим наставникам. Признаться, я уже начал забывать то время… а может, нарочно не хотел вспоминать, чтобы не испытывать боль от потери…
Серый жеребец Марка вдруг вскинул морду, прядя ушами. Несмотря на видимое отсутствие причин для такого поведения, скакун, не меняя темпа, принялся покачивать головой, глазами обшаривая местность, словно искал источник, вызвавший его беспокойство. Из подлеска, в паре сотен шагов от всадников, под треск сучьев вылетел молодой олень и тут же кинулся прочь. Жеребец центуриона прижал уши к затылку и с легкой рысцы перешел на полный галоп, едва не скинув седока на землю. Оправившись от неожиданности, центурион решил не вмешиваться: пусть себе скачет, тем более что было приятно почувствовать под собой всю мощь зрелого скакуна. Бросив взгляд через плечо, Марк увидел, что Кадир тоже не растерялся, и сейчас, пригнувшись к самой шее гнедой, быстро наверстывает отставание. Полностью уверенный в своем искусстве, хамианец даже бросил поводья и принялся извлекать лук, что носил в кожаном чехле за спиной. Когда его гнедая поравнялась с серым жеребцом Марка, Кадир уже цеплял стрелу за тетиву, вприщур прикидывая дистанцию до убегающего оленя. Где-то далеко за спиной их пытались нагнать дуплекарий со своим заместителем. Остальные бойцы эскадрона просто следили за погоней, кто с изумлением, а кто и явно забавляясь.
Марк понадежнее зажал в кулаке копье, пришпоривая серого. Слегка поддернув поводья, он направил скакуна вокруг небольшой рощицы из пары десятков согбенных стволов. Пролетая мимо, он машинально бросил туда взгляд – и краем глаза успел уловить что-то красное в гуще буро-зеленой поросли. Резко осадив жеребца, он развернул его, сорвал щит с седельного крюка на левом боку серого и вскинул копье, готовый в любой миг всадить каленое жало меж веток. Издав чуть ли не звериный рык, из рощицы выскочил какой-то варвар и, потрясая мечом, принялся что-то орать и на скакуна, и на его хозяина. Серый, впрочем, был явно готов не только к неожиданным погоням, но и к засадам, потому что ринулся на дикаря, на ходу разворачиваясь вправо без какой-либо подсказки со стороны Марка. Этот маневр защищал седока, подставляя щит под вражеский удар, а заодно открывал более удобный угол для атаки – чем центурион и воспользовался, толкая копье сверху вниз, погружая его тяжелый наконечник в глотку туземца. Наточенное лезвие пропороло шею насквозь, и варвар опрокинулся навзничь, захлебываясь собственной кровью.
Заставив серого еще сильнее свернуть вправо, чтобы удерживать щит между собой и рощицей, Марк пустил коня крупным шагом, обходя заросли по периметру и высматривая другие признаки засады. И вовремя: из-за деревьев неожиданно выскочила пятерка варваров, только бросились они не в атаку, а наутек. Чуть ли не все были ранены – надо полагать, во вчерашнем деле, – а потому могли передвигаться лишь прихрамывая. Марк только головой покачал, переводя серого в легкую нарысь. Он вновь вскинул копье и с размаху ударил тяжелым кованым наконечником в хребет отставшего беглеца. Насадив тело на древко, он протащил его с полдесятка шагов, потом стряхнул на землю. Мимо уха центуриона, на расстоянии не больше локтя, вдруг свистнула стрела, настигнув самого легконогого. Выгнувшись, отчаянно царапая собственную спину в напрасных попытках добраться до стрелы, варвар повалился ничком. Мгновение спустя Кадир выпустил очередную стрелу, и другой воин рухнул на колени. Двое оставшихся замерли и развернулись лицом к преследователям, держа мечи наготове. Один из них, чрезвычайно рослый и крепко сбитый ратник, шагнул вперед, грудью прикрывая своего раненного в ногу товарища с неряшливо наложенной повязкой. Марк заставил серого обогнуть эту пару вне пределов досягаемости их оружия, а сам ткнул уже окровавленной пикой в бок раненому. Тот только охнул, оседая на землю. Последний из беглецов в бессильном гневе потрясал мечом, а Кадир тем временем насадил комелек стрелы на тетиву и до предела отвел назад локоть, готовый в любой миг засадить трехперый наконечник варвару в грудь. Марк же что-то медлил, приглядываясь к ратнику – и тут вдруг сообразил, что уже видел эту позу, которую принял окруженный боец, чтобы умереть сражаясь.
– Кадир! Живьем!
Хамианец замер, хотя и не ослабил натяжения тетивы, а его сотник подвел серого на пару шагов ближе и приставил залитое кровью листовидное жало копья к груди варвара. Тот и не думал двигаться с места, обоими кулаками сжимая рукоять меча, чтобы ударить латинянина, едва тот окажется в пределах досягаемости. Впрочем, в его глазах ясно читалось усталое равнодушие, а вовсе не пылкая готовность сражаться. Марк всматривался ему в лицо, слегка кивая при этом, будто находил все новые и новые подтверждения вспыхнувшей догадке.
– Сдайся прямо сейчас на мою милость, и все обойдется. Но вскинь этот меч, и я подарю тебе такую же рану… – Он копьем показал на тщедушного сотоварища варвара, который сидел на земле, тяжело отдуваясь и постанывая. – Кстати, учти, что с минуты на минуту здесь появится еще с полдюжины наших людей, которые очень любят, когда им платят за срубленные головы. Решай – и быстро!
Ратник зажмурился и вскинул лицо к небу, потом выпустил меч из рук и медленно осел на колени. Эту минуту и выбрал дуплекарий Силий, чтобы выскочить галопом из-за рощицы. Он осадил своего скакуна возле Марка и наклонил копье в сторону беззащитного пленника.
– Неплохо! А моя помощь часом не требуется? Вмиг отправлю этого увальня к праотцам!
Марк покачал головой и, показав на разбросанных убитых и раненых, жестко ответил:
– Если хочешь украсить луку седла чьей-то башкой, руби любую из этих. Ни я, ни мои товарищи такими вещами не балуемся. Помни лишь одно: вот этот – мой.
Он спешился и, не обращая внимания на появление других всадников турмы, приблизился к варвару. Подобрав валявшийся меч, отдал его в руки Кадира, чтобы не было соблазна сопротивляться. Не вставая с колен, пленник поднял глаза и, оглядев сгрудившихся конников, хотевших посмотреть, кого захватил их командир, без тени страха заговорил на латыни, хотя и с трудом подбирал слова:
– Что сейчас? Пытка, потом нож?
Марк пожал плечами, не спуская глаз с варвара, а ладонь – с рукояти гладиуса.
– А зачем мне тебя пытать? Просто расскажи, что случилось с момента нашей прошлой встречи, и, если не соврешь, я прикажу тебя освободить.
– Центурион, а не лучше бы…
Бросая слова через плечо, чтобы не поворачиваться спиной к плененному бритту, который сейчас глазел на сотника с нескрываемым удивлением, Марк ответил:
– Нет, дуплекарий, это не обсуждается. Если я и впрямь поверю его словам, он уйдет отсюда свободным человеком. Ну а тебе советую вернуться к патрулированию, я же пока останусь здесь. Но ненадолго, только чтобы послушать его рассказ. Впрочем, со мной еще будет пара-другая человек, коль скоро я на личном опыте успел убедиться, что он настоящий боец. Думаю, Кадира, Шрамолицего и Арминия более чем достаточно.
Молчание за спиной затягивалось, и Марк испытал резкую тягу сдернуть проклятого дуплекария с коня. В жилах молодого центуриона кипела кровь, подогретая не только коротенькой схваткой, но и едва подавляемым гневом после вчерашних тягостных испытаний. Сжатые в кулак пальцы правой руки больно впились ногтями в ладонь, и, оторвав взгляд от пленника, Марк вскинул голову, осматриваясь. Неподалеку, восседая на глыбоподобном Колоссе, за ним наблюдал великан-германец, предостерегающе покачивая головой. В глазах Арминия горел огонек тревожного неодобрения. Когда Силий обрел дар речи, голос его прозвучал глухо, и Марку даже не надо было на него глядеть, чтобы понять: его подчиненный сейчас побелел от злости и обиды, что его отчитали при всех, да еще таким тоном.
– Как тебе будет угодно, командир. А с ранеными разбирайся сам, у нас в Петриане так заведено. Если ранил кого, прикончи собственной рукой… Турма, за мной!
Марк подождал, пока эскадрон не умчался на добрую сотню шагов, и лишь тогда заговорил вновь:
– Итак, бритт, прежде чем мы приступим к беседе, надо решить: ты сам отправишь своих товарищей к их богам, или попросишь римлянина сделать за тебя эту работу?
Здоровяк зашевелился и, грузно поднявшись на ноги, оказался намного выше центуриона. Арминий спешился с коня, который насилу подыскал для него дупликарий, и шагнул ближе, не отпуская поводья, чтобы одним своим могучим присутствием отбить охоту от любых проказ. Впрочем, он сам чуть ли не на голову уступал в росте плененному бритту, и тот ничуть не выглядел устрашенным.
– Нет оружие.
Марк пожал плечами, забрал длинный меч у Кадира и, выставив его рукоятью вперед, предложил варвару:
– Тогда возьми это. А если вздумаешь сбежать, имей в виду, что мой друг успеет вонзить тебе в спину по стреле на каждый твой шаг.
Промолчав, ратник взял меч, обернулся к человеку, лежавшему рядом. Тот уже наливался смертельной бледностью и, балансируя на краю сознания, смотрел в небо стекленеющими глазами. Варвар поставил меч на грудь павшего и повернул лицо к Марку:
– Это мой брат. Я просить монета.
Из поясного кошеля Марк выудил одинокий сестерций и молча кинул его пленнику. Тот нагнулся и вложил металлический кружок в рот лежащему, слегка похлопал того по щеке и, пробормотав несколько негромких слов, резким движением пронзил сердце раненого. И отвернулся с повлажневшими глазами, оглядывая разбросанные тела варваров.
Кивком Марк предложил ему продолжить.
– Мы подождем, пока ты заботишься об их душах.
Варвар кивнул Марку в ответ и занялся делом. Движения его были быстрыми и скупыми. Поставив точку в жизни тех, кто еще не успел умереть к этой минуте, он подошел к поджидавшим солдатам и вернул меч центуриону. Приняв оружие, тот воткнул его в дерн и пригласил варвара присесть, первым показав пример.
– Ответь мне, бритт, я не ошибся? Мы действительно знакомы?
Великан кивнул и, повернув руку, показал клеймо в виде буквы «С», ниже которой виднелся бык, эмблема Шестого легиона.
– Да, помнить тебя.
Марк кивнул, но из всей троицы его товарищей лишь Шрамолицый догадался о смысле происходящего.
– Так это, получается, тот раб, который вместе с нами штурмовал форт?
Марк выставил руку.
– Тебя зовут Луго, если я правильно помню?
Бритт пару секунд глядел на предложенную ладонь, затем крепко ее пожал.
– Да, я Луго.
Марк обернулся к Арминию и Кадиру, которые лишь хлопали глазами, ничего не понимая и сгорая от любопытства.
– Луго попал к нам в плен после битвы, где легион утратил своего орла. Парня поставили в таранную команду, и та выбила ворота карвертской крепости, которую нам поручили взять несколько недель назад. Как только мы оказались внутри, рабам велели отвлекать внимание своей беготней, а мы тем временем, в том числе и Луго…
Шрамолицый возмущенно подпрыгнул.
– А я?!
– …а заодно и вот этот нарушитель уставной дисциплины, сумели пробиться сквозь оборону и завершить штурм. После чего приказом по Шестому легиону Луго освободили из плена и сказали отправляться домой. Меня интересует, что случилось потом. А, Луго?
Бритт повел плечами.
– Война не убежать. Я идти семья, но люди Кальга меня находить. Заставлять воевать. Я находить брат, мы воевать вместе, когда легион атаковать. Брат получать рана, мы бежать, много люди бежать. Ночь приходить, мы прятать лес. Потом ты приходить…
– И я убил его.
Марк зажмурился, качая головой на злую насмешку судьбы. Луго молча глядел в землю, обмякший, окончательно утративший силы, раз уж, несмотря на все его старания, это тяжелое время все-таки закончилось гибелью брата, чей труп лежал в двух шагах поодаль. Молодой центурион вздохнул, затем открыто взглянул в лицо понурому варвару.
– Луго, я не могу извиняться за смерть твоего брата. Точно так же я не могу сожалеть о том, что безжалостно преследовал твоих товарищей-беглецов, пока их всех не перебили. Я могу я лишь посетовать на обстоятельства, из-за которых наша встреча привела к столь печальным последствиям. Что же касается моего обещания, то я всегда держу слово. – Луго вскинул покрасневшие глаза. – Итак, бритт, расскажи мне подробнее, что случилось в последний день. Что ты видел после того, как легионы подожгли лесное становище Кальга?
Рассказ занял несколько минут, а когда брит вновь погрузился в молчание, Марк медленно покивал и, взглянув на Арминия, обнаружил, что тот ничуть не меньше озабочен услышанным.
– Ты уверен? Что этот – как ты его назвал? Харн? – что Харн вел свою дружину на восток, когда ты от них удрал? Точно на восток, не на север?
– Да. Харн идти Алауна. Харн говорить, Алауна много еда, римский солдаты нет.
– И тебя это не соблазнило?
Луго непреклонно покачал головой.
– Алауна святой место. Алауна мой язык называть святой храм. Харн приводить дружина святой место, Харн оскорблять великая богиня. Смерть его искать, смерть искать его сыновья.
– Сыновья?
– Да. Сыновья. Они и отец ходить вместе.
– Что ж, дело обычное. Я тоже был лет двенадцати, когда отец со своими братьями взял меня в военный поход. Где еще прикажешь расти мальчишке?
Луго согласно кивнул.
– Хороший сыновья, сильный, высокий. Вырастать хороший ратник.
– Ага. – Марк невеселыми глазами уставился на восток. – Если доживут.
– Мне вон те холмы страсть как не нравятся.
Легионер сплюнул за бойницу крепостной стены над южными воротами Шумной Лощины, не сводя мрачного взгляда с холмов, которые спускались к реке, что текла мимо форта. Здесь, к северу от Вала, вот уже полгода войскам приходилось спать чуть ли не в обнимку с оружием.
Напарник в ответ на его слова лишь кисло поморщился, отворачиваясь от ветра, чтобы предвечерняя морось хлестала в шлем, а не в лицо.
– После того, что случилось с Третьей центурией, я ничему не удивлюсь. Пес его знает, о чем только думал наш трибун, отправив злосчастных дураков на юг…
В первые же дни после нового мятежа в стране бригантов на юг был послан сотенный отряд, которому приказом трибуна Павла предписывалось совершить десятимильный марш до Моряцкого Городка, чтобы усилить крошечный гарнизон того дальнего аванпоста. Основные силы легиона перебрасывались на север, чтобы присоединиться к тамошним войскам для борьбы с Кальгом. Солдаты, охранявшие южные ворота, раз за разом повторяли друг другу, что это был крайне рискованный, даже ошибочный шаг: отправить Третью центурию непосредственно в логово мятежников, воевать на их земле. Каждый легионер форта с пеной у рта заверял, что ауксилиев следовало оставить на месте. Даже сотник Третьей центурии и тот, казалось, разделял мнение подчиненных в отношении полученного приказа. Нахлобучив шлем, он по секрету признался командиру арьергардного охранения, что почти не надеется на благополучный исход. Не прошло и пяти часов, как Третья центурия, а вернее, ее остатки, проковыляла обратно сквозь ворота Шумной Лощины.
– Ты их видел? Ведь с ног валились. И это еще те, кто не поймал стрелу или копье.
Из старших чинов уцелел лишь начальник караула – тессерарий, ветеран с пятнадцатилетнем стажем по имени Тит. Сейчас он в забрызганных кровью доспехах стоял в жарко натопленном кабинете трибуна Павла. В его широко распахнутых глазах до сих пор плавал ужас, да и в жилах старшего офицера, который сидел напротив, завернувшись в чистенькую тунику, леденела кровь от услышанного рассказа.
– Они свалились нам на голову с деревьев, с обеих сторон дороги. Человек двести, а может, и триста. Сразу накинулись на сотника, прямо как псиная свора. Через минуту прикончили опциона. Переднюю половину центурии порубили в фарш, и тогда задние не выдержали, дали деру. Я пробовал их остановить, да бесполезно, они неслись, как перепуганные дети. Последнее, что я видел, – это как синеносые перебрасывались головой нашего центуриона. Ублюдки…
Трибун Павл так и не понял, кого имел в виду начальник караула: то ли варваров, то ли трусливых соратников по центурии. Впрочем, красноречивый взгляд, который подарил ему тессерарий, выходя из кабинета, не исключал и третьего объяснения.
Легионер в который раз сплюнул за бойницу, покачал головой и нахмурился на серые холмы, нависавшие над лощиной.
– Хорошо бы до нашего гения доперло, что сейчас на юг не пробиться. Всех, кто был в Моряцком Городке, либо уже насадили на кол, либо еще чего похуже. А нам только и осталось, что молиться: пусть-де синеносые думают, что мы им не по зубам…
Он вдруг замер и прищурился сквозь наступающие сумерки.
– Постой… А ну глянь-ка вон туда! Видишь?
Его напарник проследил за вытянутой рукой.
– Точно! Никак кавалерия на мосту?!
Конники что было сил гнали скакунов. Их было едва ли с дюжину, хотя солдаты, патрулировавшие ворота, поклялись бы, что сквозь кишащее море варваров сумела бы пробиться разве что кавалерийская ала в полном составе. Дозорные тут же подняли шум, окликая часовых, что стояли под ними на воротах:
– Кликайте сотника! К нам гости!
Из гарнизонных домиков посыпалась центурия, поспешно выстраивая защитную стену из щитов и копий поперек всей центральной площади. Вперед вышел сотник с обнаженным мечом и рявкнул приказ приоткрыть одну створку. Высунул голову под дождь, приглядываясь к всадникам, которые уже осаживали своих загнанных скакунов шагах в десяти от крепостной стены. Доспехи явно имперские, но отчего-то незнакомые. Двое ранены, один гримасничает от боли, которую причиняла засевшая в бедре стрела, второй еле-еле сидит в седле, да и то благодаря помощи соседа. С его правой руки тягуче капает кровь. Все до единого бесконечно измотаны. У двоих поперечно-гребенчатые шлемы, стало быть, они центурионы. С другой стороны, когда вся провинция сошла с ума от запаха крови, когда еще неизвестно, сколько живых римлян осталось к югу от Вала, чин этих нежданных гостей мало что значил для человека, которому была вверена охрана базы снабжения всего легиона.
– Кто вы такие, мать вашу? Я вижу доспехи, которые мне незнакомы, я вижу два офицерских шлема на десяток людей – и это очень странно! А ну, отвечайте!
Один из центурионов – самый смуглый и широкоплечий – спрыгнул на землю и, презрительно скривившись, шагнул ближе. Едва не упершись надбровным козырьком в лицо начальника караула, он заговорил жестким и хриплым голосом, от которого у местного командира побежали мурашки по спине:
– Кто мы такие, не твоего ума дела. А насчет незнакомых доспехов… Я офицер преторианской гвардии, а мой коллега из Кастра Перегрина. Мы отмахали полторы тысячи миль меньше чем за месяц, пробились сквозь засады, потеряв двоих убитыми, и я уж не говорю про раненых, так что если эти ворота не откроются через секунду, ты сам отправишься со мной дальше! – Незнакомец понизил голос на октаву и смерил начальника караула таким яростным взглядом, что тот и шевельнуться не смел. – Твой чин, центурион, будет называться просто «рядовой», со всеми вытекающими. Что, не веришь? Доказать?
Не дожидаясь продолжения, резко побледневший начальник караула уже выкрикивал команду распахнуть ворота. Даже минут через десять, провожая вновь прибывших к трибуну, он никак не мог прийти в себя и был бесконечно счастлив сбагрить опасных гостей с рук.
– Слушаю вас?..
Трибун Павл принадлежал к сословию всадников, и, пусть не был столь же самоуверен, как легат-сенатор, носивший широкополосчатую тунику, его достаточно аристократическое происхождение и воспитание, не говоря уже про боевой опыт, давали ему все основания считать, что он способен совладать с любой ситуацией.
Павл, сидевший за письменным столом, знаком пригласил офицеров занять кресла напротив, что те и сделали, положив мечи поперек колен. На безупречно навощенный паркет закапала вода, стекая с доспехов. Кряжистый преторианец заговорил первым. В обычно тихом кабинете его голос звучал с неприятной резкостью.
– Приветствую тебя, трибун! Я – Квинт Секстий Рапакс, центурион имперской гвардии, а это мой соратник Тиберий Вар Эксцинг, также центурион, из Кастра Перегрина.
Преторианец помолчал, пристально вглядываясь в лицо трибуна. Как он и ожидал, у начальника гарнизона все-таки дрогнули брови. Хищник хоть и испытывал известное уважение к самообладанию, которое продемонстрировал Павл, услыхав, чем занимается Тиберий Вар, но безошибочно понял, что этого трибуна вполне можно заставить плясать под их дудку.
– Я – Секст Педий Павл, трибун Шестого имперского легиона, командир здешнего гарнизона. Какие дела привели преторианца и фрументария в нашу Шумную Лощину, да еще в такое время? Мне представляется, что было бы осмотрительнее переждать мятеж, прежде чем пускаться по Северному тракту. Тем более что мне уже доложили о ваших потерях…
Хищник пожал плечами, мол, тут ничего не попишешь.
– Мы прибыли сюда прямо со двора императора, в пути задерживались разве что на пару-другую часов отдыха. По несколько раз в день меняли лошадей на курьерских заставах, лишь бы одолеть путь быстрее. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что наше дело крайне важное и не терпит отлагательств. Нам предоставлено право истребовать повиновение любого жителя метрополии или колоний, буде возникнет такая надобность. – Он протянул свиток, скрепленный имперской печатью. – И наш приказ, трибун, состоит в том, чтобы…
– Секунду. – Трибун поднял ладонь, прося тишины. Хищник зло прищурился, но умолк. Павл тем временем разворачивал свиток, пробегая глазами строчку за строчкой. Нахмурился, не сводя глаз с имени, начертанного в конце документа. – Предписание заверено префектом преторианцев, и я вообще не вижу, чтобы здесь упоминался император. Разве что в одном-единственном месте: «…именем императора приказываю всем благонамеренным и верноподданным оказывать любую помощь центуриону Рапаксу и центуриону Эксцингу, как сообща, так и порознь». – Озабоченно хмурясь, Павл помахал свитком под носом у преторианца. – С каких пор подобные писульки имеют силу имперского эдикта?
Тут впервые подал голос Эксцинг, и Хищник с насмешливой улыбочкой откинулся на спинку кресла, когда его напарник презрительным жестом отмахнулся от замечания.
– Ты, трибун, давно не наведывался в столицу, как я вижу? Так вот, за время твоего отсутствия благородный префект моего напарника, а именно Секст Тигидий Перенн, высоко поднялся в глазах нашего блистательного императора. Зато коллега Перенна, его соратник-гвардеец Публий Таррутений Патерн, был казнен за организацию убийства Саотера, близкого друга императора и управляющего двором. В результате префект Перенн стал единовластным начальником всей преторианской гвардии и получил новые права, сейчас его обязанности несравненно шире. Кроме охраны жизни членов императорской семьи, он плотно занят государственными задачами, чтобы освободить нашего императора для более важных дел. И вот почему префект, являясь правой рукой повелителя, не только может, но и должен преследовать врагов престола, где бы они ни скрывались от возмездия нашего божественного владыки. Отправляя нас в путь, префект выразил полную уверенность, что любой верноподданный житель империи с готовностью окажет необходимую помощь моему коллеге, а заодно приказал и мне сопроводить центуриона Рапакса, дабы я мог содействовать ему в любых обстоятельствах. Уверен, что ты прекрасно знаешь о том особом доверии, которым фрументарии облечены со времен великого Адриана.
Трибун Павл откинулся назад, по-новому всматриваясь в лица сидящих напротив. Сейчас он видел перед собой центуриона-преторианца с физиономией прирожденного головореза, и имперского шпиона, который к месту и не к месту поминал страшноватую репутацию своей службы, лишь бы добиться желаемого. Мало того, эта парочка, получается, орудует под крылом некоего аристократа, который с пугающей скоростью набирает вес при дворе. Мысли трибуна понеслись вихрем, когда он принялся взвешивать, до какой степени есть смысл сопротивляться, пока его самого не превратили в мишень.
– Мне доводилось слышать о заданиях, которые выполняли люди, похожие на вас. Должен признаться, впечатление не самое приятное. Какие у меня гарантии, что свои полномочия вы будете реализовывать в приемлемых рамках?
Хищник уставился на него с таким выражением, что по спине трибуна пополз холодок.
– Ты зря нас боишься. Как только мы доберемся до нужного нам изменника, все необходимое будет проделано без лишнего шума. И мы просто вернемся в Рим с докладом о торжестве закона.
– И справедливости?
Преторианец пожал плечами.
– Любой укрыватель беглого преступника подлежит наказанию, это ясно. С другой стороны, мы понимаем, что излишнее усердие порой вредит делу. В конце концов, здесь у вас война идет, и не хотелось бы мешать твоей работе: ставить варварское отродье на место.
Трибун промолвил:
– Без лишнего шума, говоришь? И, надеюсь, без чрезмерных репрессий к офицерам, которых этот Аквила мог обманом впутать в свои козни?
Эксцинг решительно кивнул.
– Что ж, трибун, похоже, мы друг друга поняли. В обмен на твое содействие мы позаботимся о том, чтобы торжество правосудия не повлекло за собой излишнего беспокойства.
Павл кивнул и подался вперед, опершись руками о столешницу, как бы собираясь встать. Было ясно, что, с его точки зрения, беседа закончена. Однако парочка, сидевшая напротив, и не собиралась покидать кабинет. Эксцинг нахмурился и знаком остановил начальника гарнизона.
– Есть еще одно дело, трибун. Твое имя мне кое о чем напомнило. Какую-то историю, которую я слышал перед тем, как покинуть Рим…
Павл вежливо качнул головой и откинулся на спинку стула, испытывая внезапный дискомфорт от нового и явно спонтанного поворота.
– Точно, это случилось за день до моего отъезда. Итак, бывший трибун Шестого легиона был найден мертвым. Похоже, сам себе перерезал глотку. В его доме обнаружили также трупы жены, ребенка и ближайших родственников. Все как один зарезаны. Похоже, трибун сошел с ума, пережив всяческие ужасы здесь, в Британии, и уничтожил собственную семью, а затем себя. Очень печальная история, особенно если вспомнить, что ребеночку и двух годиков не исполнилось, да и жена, говорят, уж такая была раскрасавица… Как его звали-то? Квириний, что ли? – Эксцинг сделал вид, будто читает какие-то записи на своей восковой табуле. – Ну да, так и есть: Тиберий Сульпиций Квириний. Успел даже стать сенатором, потому что его отец тоже покончил с собой буквально за несколько недель до трагедии. Ну и семейка. Наследственное это у них, что ли?..
Павл все с бульшей оторопью глядел на человека, который принес столь жуткую весть. Эксцинг тем временем продолжал; его лицо вдруг приобрело отчетливо хищные черты.
– Так вот, после сенатора Квириния осталось нечто вроде дневника, где он сделал несколько чрезвычайно любопытных записей про свою службу в Британии. И самой поразительной из них было признание, что он-де знает имя убийцы трибуна Тита Тигидия Перенна.
Эксцинг закрыл рот, ожидая ответной реакции от Павла. Наконец, не в силах более выносить затянувшееся молчание, тот сказал:
– Но ведь Перенн погиб в сражении. Есть свидетели…
Эксцинг сурово помотал головой.
– Его отец тоже так думал, но тут на свет появился дневник сенатора Квириния. Похоже, что Перенн погиб вовсе не в битве с варварами, пал не славной смертью воина, чей меч обагрен кровью врага, а от руки римлянина. По всей видимости, боясь за свою шкуру, сын сенатора Аквилы исхитрился бежать в Британию, где его и обнаружил трибун Перенн. Мы считаем, что юный Аквила и стал причиной его смерти, желая сохранить в тайне место своего пребывания на этой дальней границе.
Павл поджал губы и крепко задумался.
– Да, но кто возьмется укрывать беглого преступника? Это же гарантированная смертная казнь!
Эксцинг согласно кивнул:
– Причем не только для укрывателя. Любой, кто не донес об изменнике, разделяет его вину. И меру наказания…
Он смерил Павла жестким взглядом. Тон его голоса все отчетливее превращался в обвиняющий.
– Беда в том, трибун, что дневник сенатора совершенно недвусмысленно сообщает о двух тесно связанных фактах. Во-первых, что имя убийцы Квириний сам узнал от другого человека. И во-вторых, что этим другим человеком был ты. Спьяну сболтнул. В ночь после битвы, в которой твой легион утратил своего орла и половину людей. Той самой битвы, в которой и погиб сын префекта.
Павл побелел от потрясения.
– Я сказал ему…
– Да-да?
– Я сказал, будто ходят слухи, что центурион приданной нам когорты ауксилиев убил трибуна еще до сражения…
– И этим центурионом был беглый Аквила?
Павл помотал головой.
– Клянусь богами, этого я не знал. Просто центурион ауксилиев, и все.
– А из какой когорты?
– Кажется, Первой Тунгрийской.
– Ну и с чего ты взял, что этот сотник впрямь убил трибуна? Тоже кто-то сказал?
Павл вскинул глаза, и в его голосе прорезались жесткие нотки:
– Если я отвечу, где гарантии, что ты не сцапаешь хорошего человека?
Эксцинг непринужденно улыбнулся.
– А вот это зависит только от тебя, трибун. Может, и не понадобится вовлекать кого-то еще. Главное, лишь бы нам с коллегой было ясно, где охотиться на беглеца. Понятное дело, при необходимости я хоть всю провинцию возьмусь допрашивать, но ведь это требует времени, того самого времени, за которое преступник может скрыться где-нибудь еще. Тогда кое-кому тоже не поздоровится. Кстати, у тебя ведь большая семья в Гиспании, не так ли?
У трибуна окаменело лицо, на фоне темного дерева столешницы отчетливо проявились побелевшие костяшки стиснутых кулаков. Хищник встрепенулся, его ладонь легла на рукоятку кинжала. Через секунду Павл обмяк в кресле. Судя по всему, начальник гарнизона утратил боевой задор, сообразив, к каким последствиям приведут непродуманные действия.
– Ладно. Мне ничего не остается, кроме как поверить вам обоим на слово, что вы и впрямь будете преследовать только этого Аквилу, а моих верных солдат оставите в покое. – Трибун вздохнул, устало закрывая глаза: все, сдался окончательно. – Во второй когорте ауксилиев служит человек, которого я знаю с детства. Вот этот офицер и указал мне на центуриона, когда закончилась битва. Тунгры сдерживали натиск вдесятеро превосходящего по численности противника дольше, чем мы вообще полагали возможным, выигрывая время, чтобы успел подтянуться резерв. Нам, естественно, хотелось узнать, какой урон они нанесли, вот мы и пошли на холм. Можно сказать, по ковру из трупов. В том месте, где столкнулись обе цепи, тела были навалены в два-три слоя. Рядом стояли офицеры других подразделений, они тоже изумлялись картине побоища, а заодно и тому, что от тунгров хоть что-то осталось. А уж вонь какая… – Он покачал головой, припоминая, что еще несколько дней от одежды несло кровью и фекалиями. – Мимо нас прошел кто-то из тунгрийских сотников, весь в крови, глаза вытаращены, и я заметил моему спутнику, что у этого центуриона аж два меча на перевязи. Он мне и ответил, дескать, уже видел этого человека утром, когда тот стоял над телом трибуна Перенна.
Эксцинг вздернул бровь.
– И все? Он больше ничего не сказал? Никаких подробностей?
Павл горько рассмеялся.
– Да пробовал я его разговорить. Может, и не лежало мое сердце к Перенну, но все же он был римским трибуном, а мне – сослуживцем. Так вот, мой друг лишь усмехнулся и сказал, мол, чем меньше знаешь, тем лучше спишь. И вообще лучше обо всем этом забыть…
Эксцинг кивнул. В его глазах сияли искорки триумфа.
– Да. Совет тем более верный в случае Квириния, раз уж он так и не сумел удержать рот на замке. Ну а сейчас, трибун, вынужден обеспокоить в последний раз. Тебе, конечно, будет нелегко, но учти, что в случае отказа я что есть сил навалюсь и на тебя, и на всех, кто тебе дорог. Как там звали этого твоего друга, м-м?
