Глава 10

У главных ворот Марк застал деловитую суету, с которой тунгры выволакивали мертвых сельговов за тын. Там уже был разведен быстро разгоравшийся погребальный костер; бревна две остальные когорты подтаскивали из соседнего леска. Юлий стоял в тени ограды, облаивая утомленных солдат, а когда увидел своего товарища, то показал на равнину у подножия холма, где выстроились цепочки для передачи дров.

– И вновь Двадцатый легион нашел свое истинное призвание. Эх, видел бы ты рожу примипила, когда я сказал ему, что они поспели к шапочному разбору. Расцвел как роза в майский полдень, а вот их трибун…

Чей-то крик со стены оборвал его неписаные мемуары:

– Конница! С запада!

Оба сотника рванули по лестнице, что вела на верхнюю площадку. Действительно, в стороне, куда указывал дозорный, проглядывалось какое-то движение. По прикидкам Марка, милях в пяти отсюда на Динпаладир держал курс маленький отряд всадников под длинным белым знаменем, чей раздвоенный хвост трепетал на ветру. Юлий даже сплюнул от досады.

– Петриана, чтоб им пусто было… Я этого дракона теперь по гроб жизни не забуду. Давеча, когда легион орла потерял, эти сукины дети пальцем не шевельнули, знай себе сидели в седлах, и хоть бы хны. Где этот змеиный язык появится, значит, старый лис Лициний тоже недалече… Эй, ты! – рявкнул он на Шрамолицего, который маялся бездельем у основания лестницы. – Хватит пасти своего центуриона, он тебе не баран с золотым руном! Сгоняй лучше к трибуну Скавру да передай ему, что Лициний на подходе. Бегом!

Скавр присоединился к своим офицерам как раз вовремя: кавалеристы преодолевали последнюю милю до крепости. Разглядывая конницу, трибун не выказал ни малейшего удивления.

– Я приказал Мартосу отоспаться, а то он прямо с ног валился… Так, ну а здесь у нас что? Только я было решил, что до конца года новых развлечений не будет, как появляется мой коллега со всеми своими людьми. Не от безделья же он решил нас проведать?..

Петрианский трибун спешился в дюжине шагов от тына и с мрачноватой улыбкой направился к воротам. По пути он бросил прищуренный взгляд на солдат, что возились у погребального костра, затем переключил внимание на Скавра с офицерами. Прикрыв глаза козырьком ладони, он крикнул:

– Приветствую, коллега! Я вижу, ты, как всегда, образцово исполнил очередной приказ. Но, знаешь ли, у меня есть кое-какие новости, что даже тебя заставят задуматься. Спускайся, побеседуем.

Скавр пошел к лестнице, на ходу распорядившись, чтобы Юлий был за старшего по всем делам внутри динпаладирского гарнизона, после чего махнул рукой Марку.

– Центурион Корв, тебе лучше пройти со мной. Лишняя пара ушей не помешает, а то, боюсь, сам я буду слишком занят, разбивая лоб об тын от досады.

Трибуны обменялись рукопожатием, и Лициний подбородком – хотя и уважительно – показал на захваченную крепость.

– Да ты настоящий мастер, Рутилий Скавр. Сколько же ты потратил времени? Пару минут? Судя по тому, что я вижу, у вас едва-едва начаты работы по обваловке стояночного лагеря.

Скавр с довольным видом кивнул, ткнув большим пальцем в сторону Марка.

– Просто повезло. Точнее, повезло вот ему. Ну и вениконский князь руку приложил.

Он пересказал своему соратнику, как Марк бился за ворота, чем именно отличился воевода Мартос и его освобожденные соплеменники, – и молодой сотник почувствовал на себе немигающий взгляд кавалериста-ветерана.

– Да, юноша, впечатляет. Возможно, тебе следовало подобрать куда более воинственный псевдоним, коли ты наотрез отказываешься сливаться с местностью, чтобы стать незаметным. Что плавно подводит меня к необходимости уведомить вас обоих: в нашем погранрайоне объявились некие имперские агенты, охотящиеся на центуриона Корва. Судя по всему, до трибуна преторианцев долетел слух, что наш рубака-сотник прячется в рядах вот этой когорты. Эти сведения уже стоили жизни как минимум одному невинному человеку в Риме, причем мои данные указывают на то, что Перенн выслал по его душу преторианца в компании фрументария. Хотя вынужден заметить, что несколько удивлен всеобщей реакцией на эту парочку. По моему непросвещенному мнению, достаточно приказа любого старшего офицера, чтобы их по ноздри вбили в землю.

Скавр нахмурился.

– Спасибо, конечно, что предупредил, только сдается мне, ты отмахал столько миль вовсе не из желания поработать вестовым.

Лициний кивнул, мрачнея лицом.

– Ты прав. Вторая новость куда более серьезная, и касается она некоего вениконского царя-воеводы, который отчего-то крайне неровно задышал к твоей когорте…

Скавр собрал старших офицеров в главной зале динпаладирского замка, чей мощеный пол еще не высох после того, как с него отмыли кровь. Лициний поднял чашу вина в компании своего коллеги, а также Лената и примипилов, отмечая вместе с ними успех битвы за вотадинскую столицу.

– От нас ведь требуется кое-что еще, не так ли, трибун?

Верный себе, примипил Фронтиний приветствовал прибытие командира Петрианы сдержанно, и вопрос, который вертелся у каждого на языке, он задал хоть и вежливым, но настойчивым тоном. Скавр кивнул, признавая обоснованность интереса своего заместителя, допил вино и отставил чашу.

– Боюсь, ты прав, примипил. Трибун?

Командир кавалерийской алы вышел вперед, испытующим взглядом окинул всех собравшихся и приступил:

– Братья-офицеры! Ручаться за достоверность не буду, но создается впечатление, что Друст и не намерен отбивать эту крепость. На это у него нет ни времени, ни осадных машин. С другой стороны, если данная территория ему не интересна, что же могло заставить его так сильно отклониться от пути в родные земли? Явно нечто крайне важное. Давайте вспомним, что же случилось тем утром, когда мы ворвались в становище Кальга, какими событиями был отмечен день подавления мятежа. Если не ошибаюсь, именно вашим людям было поручено зачищать и обыскивать вениконскую половину варварского лагеря?

Фронтиний с Нэуто переглянулись и настороженно кивнули, начиная понимать, куда именно клонит кавалерийский трибун.

– И выяснилось, что ничего любопытного не обнаружили? Во всяком случае, ваши солдаты ничего такого не докладывали?.. Я так и думал. Похоже, кто-то из рядовых наткнулся на нечто крайне ценное в глазах воеводы Друста. И эту вещицу наш смекалистый парень быстренько сунул себе за пазуху. Какая-то штучка не слишком большого размера. Возможно, некое туземное украшение. Или даже царская корона, шейная гривна, неважно. Главное, что она стоит кучу денег, отчего весь контуберний этого пройдохи решил поучаствовать в афере. Кроме того, я подозреваю, что наш ауксилий попытался даже сбагрить находку какому-то сведущему в таких делах барышнику. Доказательств у меня пока нет, придется ждать, пока мы не вернемся к югу от Вала, где я собираюсь побеседовать с кое-каким интендантом… Этот интендант, в свою очередь, наверняка обратился к одному из моих центурионов за наличностью для выкупа находки. А центуриона захватили варвары-лазутчики Друста, вот он и выторговал себе более легкую смерть за сведения об утерянном царском сокровище. И если я прав, все это подводит к мысли, что ваш отряд вот-вот станет предметом ненасытного интереса восьмитысячной орды озверелых варваров, готовых на что угодно, лишь бы вернуть своему царю потерянную безделушку.

Нахмурившись, трибун Ленат помолчал секунду, а затем задал очевидный вопрос:

– И что мешает всем нам укрыться в крепости, забаррикадировать ворота и просто ждать, пока варварам не надоест сидеть под нашими стенами?

Скавр покачал головой.

– Была такая мысль, не спорю. Увы, здешние дождевые цистерны почти пусты, а натаскать в них достаточно воды мы не успеем. Беда в том, что сельговы неделями никого не выпускали на реку и ливней последнее время не было. Если добавить, что сельговы и провизию почти всю подъели, становится ясно, что три тысячи человек здесь долго не продержатся. Если же встать лагерем на равнине, то придется еще заботиться о прокорме посадских. Тут наших запасов вообще хватит дня на полтора, не больше. В общем, если не произойдет чудо и Друст не повернет на север, преисполнившись омерзения при первом же взгляде на крепость, мы окажемся в западне, которую создали своими собственными руками. Нет, братья-офицеры, боюсь, придется нам вступать в схватку с вениконской дружиной. Или улепетывать со всех ног, бросив вотадинов на произвол судьбы. Что и говорить, тот еще выбор…

Столичные старейшины восприняли новость о приближении очередной напасти с нагловатой самоуверенностью тех, кто привык рассчитывать на полнейшую неприступность своей твердыни. Лишь после объяснения римлян аристократы сообразили, до чего плачевно состояние их припасов.

– И если вы думаете, что сельговы зверствовали вовсю, знакомство с вениконами откроет вам глаза на истинное положение дел. Их дружине понадобится пища, а раз ее здесь нет, то и оставят они за собой лишь пепелище, населенное вашими трупами. Детей, может, и не тронут, коли они годятся в рабство, зато все остальные еще будут вымаливать себе смерть.

К Скавру присоединился Лициний. Его черты, как и слова, были не менее суровы:

– Пусть вы живете за границей империи, но по крайней мере успели привыкнуть хотя бы к намеку на блага цивилизации, как это называем мы, обитатели южной стороны. В обмен на скот и зерно вы получаете от нас предметы роскоши, многие уверенно говорят на нашем языке. А вот вениконы, наоборот, нас презирают – и, стало быть, вас тоже. Советую хорошенько прислушаться к сказанному и принять все меры, чтобы это племя и близко не подходило к вашим стенам. В противном случае народ вотадинов вполне может исчезнуть с лица земли.

Он неумолимо сверлил глазами растерянных старцев.

– Если не верите, можете сидеть и ждать. Осталось недолго. А если хотите взять выживание в собственные руки, то скликайте всех, кто способен держать лопату или топор. Пусть немедленно собираются у главных ворот. У меня есть кое-какая задумка, может, что и выйдет, хотя придется попотеть. Короче, выбирать вам: копать или подыхать.

Римляне развернулись, предоставляя совету старейшин спорить до хрипоты, и Скавр выразительно надломил бровь, глядя на коллегу.

– Даже и план готов, а? Быстрый ты, однако.

Лициний невесело усмехнулся.

– Да так, кое-что по дороге сюда приглядели. Если постараться, к вечеру можно довести до ума, а Друст раньше темноты туда не доберется. Надо лишь набросать земляной вал в пару сотен футов длиной, да навалить полтысячи бревен. А если еще успеем выкопать ров-ноголом, заготовим «лилий», так вообще выйдет не засека, а мечта. Ну а сейчас, если ты не против, давай пройдемся по людям и наконец выясним, что же именно тянет к нам Друста, как кота на валерьянку. С чего начинать, соображения имеются?

Скавр скупо кивнул.

– Одно-единственное, но сработает наверняка.

Сопровождаемые любопытствующими взглядами легионеров Двадцатого легиона, тунгрийские когорты построились по зову трубы. Перед солдатами вышел Скавр, оглядел людей и кивнул примипилам. По знаку Фронтиния и Нэуто сотники скомандовали своим центуриям встать по стойке «смирно». Когорты объяла тревожная тишина, нарушаемая лишь возней тех жителей, которые собирались сейчас у главных ворот, таща с собой лопаты и топоры. Сверля ауксилиев глазами, трибун поднял голос, чтобы его было слышно всем:

– Солдаты! Вы, должно быть, решили, что я вывел вас на парад по случаю взятия крепости. Что ж, вы близки к истине. Поздравляю. Молодцы! Наверное, многие предвкушают ленивый поход на юг, давно заслуженный отдых в казармах, думают, что до конца года сражений не предвидится. Дескать, если повезет, так вообще расформируют, и тогда можно будет вернуться в родные форты… Настроения понятные. Но для вас эта военная кампания еще не закончилась. А подгадил полутора тысячам один-единственный контуберний. Горстка недоумков всем нам подложила крупную свинью. Они сговорились кое-что утаить. Кое-что им не принадлежащее. В свое время этой вещицей владел царь вениконов, ну а сейчас она по праву победителя отошла императору. Ее обнаружил один из вас, когда мы прочесывали вражеское становище. Нашел – и спрятал, чтобы затем сбагрить за кругленькую сумму. Мы подозреваем также, что он прямо в тот день и пытался это проделать под покровом темноты. По какой-то причине сделка расстроилась, и он остался с ценной находкой на руках.

Выждав несколько секунд, чтобы намек дошел по адресу, Скавр продолжил, по-прежнему внимательно следя за реакцией людей. В шеренге Седьмой центурии рядовой Маний окостенел от ужаса и покрылся мурашками, когда сообразил, что его сотник, чего доброго, припомнит их случайную встречу той ночью.

– А свинья, которую он всем нам подложил, заключается в том, что царь вениконов тоже догадался, где именно находится сейчас сокровище. И, знаете, ему так хочется вернуть свою драгоценность, что он прямо в эту минуту идет по наши души со всей своей дружиной. Так что, хотим мы того или нет, через несколько часов придется вновь сражаться за собственную жизнь, и опять-таки с вениконами. А на случай, если кто-то запамятовал, что именно мы расквасили им нос у брода на Красной реке, позвольте намекнуть: они-то отлично знают, кто мы такие. Вениконы будут искать отмщения, причем если мы столкнемся с ними вне стен крепости, у них появится шанс изрубить нас до последнего человека. К тому же на этот раз поблизости нет реки, чтобы за ней укрыться…

Он на секунду замолчал, давая время переварить смысл услышанного. Маний меж тем как зачарованный пялился в спину центуриона Ото и едва успел отвести глаза, разыгрывая безразличие, когда сотник обернулся, чтобы зверским взглядом окинуть своих людей.

– Итак, теперь вы понимаете, о чем идет речь, когда я говорю, что горстка солдат навлекла на нас всех смертельный риск. Их поведение, мягко говоря, меня огорчило. Если уж честно, я до того разозлен, что готов отдать приказ избить недоумков до смерти, дайте только их найти. И это я сделаю, не пройдет и часа. Даже если придется всех раздеть и обыскать. И чем больше уйдет на это времени – того самого времени, которое нужно для постройки укреплений! – тем страшнее будет участь виновных. В интересах быстрейшего окончания дела я обещаю своего рода полуамнистию, если они сдадутся в руки правосудия немедленно.

Не дожидаясь, когда командир закончит, Ото решительно двинулся вдоль шеренги, повернул на стыке с Восьмой центурией и зашел своим солдатам в тыл. Маний затылком чувствовал на себе его взгляд, однако сам не смел отвести глаз от трибуна. И тут центурион выдернул его из строя, рванув за шлем с такой силой, что подбородок рядового уставился в зенит. Мгновением позже на солдата обрушился первый удар.

Скавр замолчал при внезапной суматохе в задних рядах и продолжил бесстрастно наблюдать за избиением беззащитного ауксилия. Сотник тем временем успел сорвать с того и доспехи, и оружие. В какой-то момент обыск, надо полагать, увенчался успехом, потому что Ото поволок Мания за ухо одной рукой, а кулак второй выставил на всеобщее обозрение. Когда золото сверкнуло на солнце, Скавр услышал за спиной насмешливое фырканье Фронтиния.

– Хорошо еще, нет нужды выслушивать рассказ этого болвана. Подозреваю, что пару недель он не сможет есть ничего, кроме каши.

День начал клониться к вечеру, когда оба трибуна в компании Марка верхом добрались до места, откуда был виден полевой лагерь вениконов. Остановившись вне предела досягаемости выстрела даже самого удачливого лучника, они подождали, пока до воеводы не донесется весть о появлении небольшой группы вражеских всадников. Заранее полагая, что Друст достаточно неглуп, чтобы воспользоваться подвернувшимся шансом для переговоров, римляне тем не менее облегченно перевели дыхание, когда из-за дымчатой пелены от вениконских костров показались три туземных ратника. Отделившись от остальных, Друст приблизился к поджидавшим парламентерам на расстояние негромкого оклика. По лицу воеводы блуждала кривая усмешка, на могучем плече покоился боевой молот.

– Латинянин, неужто ты решил сдаться?

Трибун Лициний подался вперед, шепча своему товарищу:

– Предоставь это мне. Мы с ним уже знакомы, а вот ты ему в диковинку. Пусть помучается сомнениями да опасениями…

Он поднял голос, словно командовал парадом:

– Варвар! Ты, как всегда, ошибся! Просто мы с коллегой решили взглянуть на твою смехотворную дружину. Ему хочется прикинуть, скольких из вас мы завтра перебьем, прежде чем твои люди подожмут хвост и кинутся к мамочке!

Тут он заговорил потише, чтобы его мог слышать только вениконский царь:

– Может, все-таки подойдешь? Не орать же нам всю дорогу. И потом, если помнишь, ты давеча меня не тронул, так что за мной точно такой же должок.

Друст кивнул и в сопровождении своих людей шагнул ближе, так что в его рыжей бороде стали различимы седые волоски. Лициний, несмотря на возраст, с изящной непринужденностью спешился и знаком пригласил своих спутников последовать его примеру.

– Коли он вздумает шарахнуть мне по голове вон тем молотом, в этот момент предпочтительней оказаться на своих двоих, чем восседать на перепуганной лошади.

Трибун дождался, пока обе стороны не встанут друг перед другом, после чего продолжил:

– Друст, ты меня удивляешь. Гнать дружину столько миль ради золотой побрякушки? Неужели нельзя заказать себе новую?

С этими словами он извлек из-под плаща шейную гривну, сверкнувшую в лучах заходящего солнца золотистым пламенем. Воевода поперхнулся, а стоявший справа от него ратник положил руку на навершие меча. Лициний улыбнулся, и от насмешливого хмыканья трибуна лицо Друста пошло сумрачными тенями.

– Я бы на твоем месте придержал этого воина. Или ты всерьез полагаешь, что я стал бы вертеть проклятой вещицей у тебя под носом, не предусмотрев кое-какие меры? – Он показал на Марка, что стоял рядом с ним, держа ладони на рукоятях. – Оба ваших племени успели познакомиться с мечами вот этого центуриона. Ты, Друст, не смог форсировать Красную реку, потому что слишком много твоих людей полегло на переправе, ну а что касается тебя, Кальг… – Лициний усмехнулся на отвисшую челюсть сельговского предводителя. – Ну естественно, как такого не узнать… Багряный плащ, свиное рыльце, все точь-в-точь как описывал римский офицер, кто последним имел неудовольствие беседовать с тобой на близком расстоянии. Что, напомнить? Это было перед битвой, которая занозой засела у нас в памяти из-за утраченного орла. Так вот, легат Эквитий непременно попросил бы передать тебе его благодарность. За несусветную глупость: ведь это ты послал своих людей в атаку на высотку, где их и покололи копьями самым тупым и скучным образом. Мало того, в награду за эту победу Эквития поставили командовать легионом. Нет, вообразить только! Казалось бы: вот она, слава, ведь орел уже был в твоих руках! И ты бездарно упустил победу… Впрочем, я отвлекся. Что поделаешь, мы все стареем…

Он холодно улыбнулся Кальгу, однако варвар не дал так просто сбить с себя спесь. На его лице не дрогнул ни единый мускул, пока он выслушивал откровенничающего трибуна. Зато когда сельгов заговорил, в его глазах зажегся злорадный огонек.

– А-а, так вот, значит, кто ты такой! Я ведь не поленился, прочел захваченный личный архив твоего легата, откуда с превеликим интересом узнал, что у него, оказывается, был сын, чье имя тщательно скрывалось. Рад сообщить, кстати, что за его головой я старательно приглядываю, бережно храню ее в горшке с…

Марк подобрался для прыжка, но Лициний вскинул ладонь.

– Хватит! Я пришел говорить с Друстом, а не с тем, кто превратился в ничтожество. Не забывай, сморчок, что твоя дружина развеяна на четырех ветрах, а твои часы на земле сочтены. Так что придержи змеиный язык. Сейчас могут говорить лишь те, у кого еще осталось, что поставить на кон. А захочешь высказаться, обратись вон к центуриону, когда он завтрашним утром приставит меч к твоей глотке.

Лициний перевел взгляд на Друста, окончательно оставив без внимания нахохлившегося Кальга.

– Воевода Друст! Еще не поздно предотвратить очередное кровопролитие. Я с удовольствием верну тебе золотой ошейник, если ты уйдешь на север, на свои родовые земли.

Друст медленно покачал головой, не пряча взгляда. Задумчиво выпятив нижнюю губу, он промолвил:

– Обидно отмахать такие концы и при этом не заполучить новую порцию латинянских голов.

Командир-кавалерист выразительно повел плечом.

– Вольному воля. Ты не хуже меня знаешь, как именно пройдет завтрашняя битва. Ты бросишь свою дружину на наши порядки и очутишься перед земляным валом, а пока твои люди через него перелезают, мои солдаты будут колоть их пиками. Дело затянется, и все может обернуться многочасовой кровавой баней. Полягут тысячи. Должен предупредить, что у нас вполне хватит сил держать оборону, пока вы разбиваете об нее свои лбы.

Друст пожал плечами.

– Ничего страшного. Я все равно заберу свою, как ты выразился, «безделушку» – а заодно и твою башку. Она будет напоминать мне о славной победе. А когда мы с вами покончим, развернемся на Динпаладир и порадуем людей Кальга снятием осады.

Трибун Лициний хмыкнул и швырнул золотую гривну под ноги своей лошади.

– В таком случае забирай ее прямо сейчас. Моим людям будет проще за тобой охотиться, когда вы приметесь улепетывать. Ну а коль скоро награда удвоится, если любого из вас двоих удастся взять живьем, они тем более будут рады… Что ж, коллеги, думаю, мы достаточно потратили здесь время.

Он отвернулся от варваров, подарив напоследок пристальный взгляд Друсту, чье внимание было приковано к валяющемуся на траве обручу. Впрочем, что-то вспомнив, Лициний вновь обратился к противной стороне:

– Наверное, будет правильней несколько охладить ваши ожидания по поводу вотадинской столицы. Если по какому-то выверту судьбы вам удастся преодолеть нашу оборону завтрашним утром, под Динпаладиром вас может ожидать сюрприз. Как знать, а вдруг крепость возьмет да откажется раскрывать вам ворота…

Кальг на миг настороженно прищурился, но потом снисходительно помотал головой.

– Нет, трибун, меня на кривой козе не объедешь. Ты со своими когортами еще на горизонте маячил, когда мой Гервий запечатал крепость так, что и мышь не проскочит. Он свое дело знает туго. Тайных ходов в Динпаладир нет и быть не может, опять же дозорные по всем дорогам…

Его голос становился все тише и тише по мере того, как Лициний расплывался в улыбке.

– Как же, как же! Дозорные! Да, были такие, мы их всех выловили. И насчет тайных ходов я с тобой согласен. Да только тьма ночная скрывает все грехи, Кальг, и ты наверняка первым готов это подтвердить. Вот почему ватага из пары сотен варваров очутилась под воротами Динпаладира еще до рассвета, вот почему их возглавлял некий чрезвычайно убедительный сельгов-воевода, чье лицо знакомо всякому ратнику в крепости, и вот, наконец, почему этот предводитель сумел убедить караульщиков отодвинуть засовы… В конце концов, и не такие твердыни падали перед военной хитростью, как нам обоим прекрасно известно. А, Кальг?

Тот ощетинился.

– Нет в моем племени таких предателей! Нет и быть не может!

Лициний пожал плечами, повернулся к своей лошади и, садясь в седло, бросил за спину:

– Что ж, Кальг, люди твои, тебе виднее. Тем более вы с Харном сродники. Ну конечно, он не пошел бы на такое черное дело, даже когда его сыновьям приставили копейные жала к горлу. И вправду, получается, Динпаладир до сих пор в ваших руках…

Римляне поскакали прочь, оставив варваров задумчиво смотреть им вслед. Скавр на ходу подался вбок, чтобы буркнуть на ухо коллеге:

– Ты их предупредил, что крепость наша. Выдал утреннюю диспозицию, сказав по сути, что мы будем сражаться по традиционным правилам. И заодно вернул краснорожему козлолюбу его золотой ошейник. Я ничего не перепутал?

Лициний повернул голову, но вместо Скавра улыбнулся ошарашенному Марку. Впрочем, улыбка его была язвительной донельзя.

– Во-первых, многоуважаемый коллега, я хотел, чтобы они… Нет, не так. Я хотел, чтобы Кальг всю ночь промаялся в сомнениях и подозрениях, что его же родич предал их дело. Во-вторых, он и без меня знал, каким образом мы встретим их дружину. Мы все равно это делаем согласно уставу: ровными шеренгами, ощетинившись копьями и мечами из-за выставленных щитов. То есть как раз в таком боевом порядке, который мне нравится. И наконец, по поводу золотой гривны «краснорожего козлолюба»: ты, пожалуйста, поверь мне на слово, что я сделал этот жест неспроста. Хочу, чтобы мои охотники за головами имели в виду сей отличительный знак, когда будут гонять пожирателей конины по всем холмам. Конечно, лучше всего было бы отправить Кальга в Рим целым и нетронутым куском, хотя лично меня устроит и его голова. Причем награду за нее получит лишь тот, кто принесет заодно и ошейник. В конце концов, я отдал его как бы взаймы…

Ближе к ночи, когда тунгры готовились к отбою, в расположении Девятой центурии вдруг появился трибун Лициний, причем с задумчивым выражением на физиономии. Узнав, где находится Марк, он оставил телохранителя на почтительном расстоянии, а сам подошел к центуриону, лежащему на расстеленном плаще из грубой шерсти. Трибун молча встал над ним, держа свой шлем обеими руками, но когда молодой сотник захотел встать, чтобы приветствовать старшего по званию, тот остановил его мрачноватой, едва заметной в сумерках улыбкой.

– Похоже, мне надо перед тобой извиниться. Давно собирался это сделать, да все подходящую минуту не мог найти. Кстати, это для меня впервые: просить прощение за нечто невысказанное. Обычно все ровно наоборот, никак не получается держать рот на замке… Ничего, если я присяду?

Молодой человек знаком пригласил его занять место рядом с собой, и Лициний с блаженным вздохом опустился на траву.

– Ну вот, этот висельник Кальг проболтался, и мне не остается ничего иного, кроме как подтвердить истину, вылетевшую из его поганого рта. Да, твоим настоящим отцом был легат Солемн. Твоя мать понесла от него, когда он служил в Гиспании. Что же касается твоего приемного отца, его соратника, то он был уже женат. Твоя мать согласилась, чтобы он воспитывал тебя как родного сына, вместо того чтобы отдавать на присмотр в какую-нибудь деревенскую семью. Или чего похуже. К тому же он был сенатор… Его дом – не самое плохое место для ребенка, согласись?

Лициний помолчал, устало массируя лицо ладонью.

– Все это Солемн открыл мне, когда я узнал о его замысле укрыть тебя в Британии, не дать разделить с ним ту судьбу, что ждала вас обоих в Риме. Он уговорил меня принять участие в этом деле и взял слово, что мы, посвященные, сохраним тайну, пока не будет подавлен мятеж. Кроме того, он надеялся, что со временем сам все объяснит, что ты все узнаешь из его собственных уст, а вовсе не из обрывков чьих-то неосторожных фраз… Ну а затем, как тебе отлично известно, мерзейший отпрыск Перенна предал его сельговам, и Солемн по милости этого подлого вылупка погиб в битве Утраченного орла. Да, после его смерти я мог бы открыть тебе истину, но мне показалось, что у тебя и так предостаточно поводов для скорби. Видно, ошибся…

Он поднял глаза и обнаружил, что Марк не сводит с него немигающего взгляда. Лицо молодого центуриона словно окаменело.

– «Предостаточно поводов для скорби»? Что ж, трибун, здесь ты прав. Ох как прав. Сначала мой отец – потому что он навсегда останется мне отцом – и вся моя семья, потом единственный настоящий друг во всем белом свете, а теперь вот и человек, который, оказывается, был мне родителем. Все до единого мертвы за каких-то полгода. Я бы оплакал легата, кабы во мне оставались слезы, но увы… И не надо извиняться, что утаил правду. Потому как – уж поверь – я предпочел бы оставаться в неведении. А если Кальг думает, что ранил меня своими словами, пусть лучше не показывает носа на завтрашнем поле битвы. Я из-за него столько всего натерпелся за эти шесть месяцев, что не прочь поквитаться. Око за око. Голову за голову.

Лазутчики вениконов бесшумно ползли в ночной тиши вдоль опушки леса, и вскоре перед их глазами возник лагерь римлян. Прильнув к земле, таясь за стволами деревьев, вениконы в свете полной луны следили за врагами до тех пор, пока не решили, что разобрались в тех мерах предосторожности, которые предприняли солдаты. Изнутри лагерь был залит огнем десятка костров, вдоль обваловки прохаживались часовые, приглядываясь к ночным теням. Наконец один из лазутчиков стянул с себя чоботы и двинулся вперед, босыми ногами выщупывая землю, чтобы не хрустнуло ни прутика. Дело шло медленно, зато его не выдавал ни шорох, ни покачивание ветвей в подлеске. Через час он крадучись выбрался лагерю в тыл, где и нырнул в тень дерева, напряженно прислушиваясь к звукам леса в течение сотни ударов сердца. Убедившись, что здесь он один, что римских патрулей поблизости вроде бы нет, лазутчик грудью лег на обваловку и ужом пополз в сердце вражеских позиций.

Перед ним нависла палатка; веникон скользнул в ее тень, где выждал некоторое время, но ничто не говорило о том, что он обнаружен. В лагере царило спокойствие, от которого становилось даже не по себе. Нахмурившись, лазутчик прильнул ухом к холщовой стенке. Изнутри не доносилось ни звука: ни храпа, ни приглушенных разговоров – и от этого беспокойство веникона лишь усилилось. Выхватив нож из-под поясного ремешка, он разрезал толстую ткань одним плавным взмахом и заглянул в образовавшееся окошечко. Ни души. Подозрительно прищурившись, лазутчик ползком завернул за угол палатки, руками ощупывая перед собой землю, и возле самого входа наткнулся на яму, прикрытую листвой и прутиками, срезанными в ближайшем лесу. Раздвинув листья, он сунул туда руку, осторожно выясняя на ощупь, что же находится в ловушке.

Мрачный как туча, он посмотрел вправо, оглянулся влево – и даже головой покачал на полнейшее отсутствие всякого движения. Между пустыми палатками без какого-либо присмотра горели костры, и единственным звуком было легкое шипение дров да потрескивание горящей смолы. Сам себе кивая, варвар обернулся лицом к обваловке, и его лицо прорезала наконец легкая улыбка. Воевода Друст наверняка щедро наградит за известие, что лагерь латинян пуст, как скорлупа гнилого ореха. Мало того, это была подлинная западня: стоило вениконам ворваться сюда, как им в тыл ударили бы пока что невидимые враги.

Переваливаясь через земляную насыпь, лазутчик позволил себе немножко расслабиться, решив, что уж теперь-то никто не заметит его возвращение в спасительный лесок, но едва ступни коснулись грунта, невидимая сила пригвоздила варвара спиной к валу. Опустив взгляд, он обнаружил, что из грубой холстины его рубахи торчит комелек стрелы. Не успел он сообразить, откуда взялась эта страшная вещь, как вторая стрела свистнула из-за деревьев, пробивая ему сердце. Остекленевшие глаза слепо уставились в глубину леса, откуда вдруг возникли два ранее не замеченных лучника. Двигаясь с бесшумностью зверобоев, они встали над бездыханным телом.

– Ловкий парень. Хотя и не во всем.

Кадир кивнул на еле слышное замечание соратника-хамианца и наклонился к его уху, чтобы прошептать в ответ:

– Ты не забывай, что он всех обхитрил, кроме нас. Ладно, давай к трибуну, доложи ему как и что, а я пока постерегу. И повнимательней там, наверняка он был не один…

Его товарищ согласно кивнул и без единого звука исчез в лесу. Кадир вновь скрылся между деревьев, где залег в укрытии, чтобы ждать рассвета. Вкладывая новую стрелу в тетиву, он прошептал короткую поминальную молитву о душе очередной жертвы, после чего застыл в полнейшей неподвижности.

Друст поднял дружину спозаранок, и главы семейных кланов собрались вокруг воеводы в сером свете едва брезжащего утра. Прошлой ночью, обходя костры, тот опьянял ратоборцев рассказами о баснословном богатстве, которое достанется им после изгнания ненавистных латинян. Самоуверенная, хищная улыбка предводителя не давала усомниться в его словах. Сейчас, в окружении полусотни мужчин перед выстроившейся дружиной, он держал речь, к которой напряженно прислушивался каждый воин:

– Одна-единственная когорта и жалкая кучка мальчишек в седлах ничего против вас не стоят. Впрочем, я все же хотел бы, чтобы вы прошлись по ним в истинно вениконских традициях, в вихре железа и крови. Их крови. Мне надоело избегать с ними встречи, моя душа алчет битвы, боевой молот так и просится в руки, чтобы крушить латинянскую стену из щитов, а глаза соскучились по лицам тех, кто отшатывается в ужасе.

Он обвел своих ратников глазами, где пылала свирепая гордость от созерцания выстроившейся перед ним мощи. Вскинув молот над головой, Друст развернулся к вожакам, взглядом впиваясь в их лица:

– Пусть ни один из проклятых латинян не выживет, чтобы рассказывать потом, как мы раздирали их на клочки. Пусть все выглядит так, словно они попросту нырнули в осенний туман и уже не вынырнули, будто сами холмы устали их носить и, вздыбившись, раздавили их войско, не оставив и следа. Пусть семьи латинян никогда не узнают, что с ними произошло, пусть не придет хотя бы и горькой вести о гибели в бою или безысходном рабстве. Да, братья мои, хватит нам бегать! Пусть теперь они сами побегают… пока мы всех их не переловим и не предадим мечу!

Когда стихли воинственные крики, он знаком подозвал своих доверенных лиц ближе, чтобы не услышал никто из посторонних:

– Шаг держим спорый. Передать всем, что подбирать отставших не будем, пусть в одиночку встречают позорную смерть. У тракта ждут лазутчики, которых я выслал еще вчера; они-то и проведут нас к латинянскому лагерю. Главное – внезапность, братья мои. Навалимся все разом, как волки на оленя. Как только их обнаружим, уже не будет места сомнениям, надо сходу бросаться в битву, проламывать оборону числом. Если замрем перед их защитной стеной, эти трусы так и будут удерживать нас на расстоянии тычка копьем, потихоньку пуская нам кровь из-за укрытия. Бросайтесь на них как хищные звери, рвите глотки клыками, давите и топчите! Крови, братья, дайте мне крови!

Дружина молча и стремительно шла на восток под светлеющим небосводом; о ее присутствии говорил лишь лязг оружия. В голове орды находился сам царь-воевода с двумя десятками телохранителей. Мили через три из кустов, что росли вдоль тракта на Динпаладир, им навстречу поднялись разведчики, которых Друст выслал прошлой ночью. Воевода вскинул руку, останавливая воинов, и те принялись переводить дух, выбрасывая клубы пара в стылый утренний воздух. Друст вышел вперед.

– Что, только трое?

– Владыка, один из моих людей пробрался к ним за земляной вал, но так и не вернулся. Пропал без звука и следа. Мы полагаем, что его все-таки заметили и убили. А может, и полонили…

Друст раздраженно кивнул, пытаясь утешиться мыслью, что латиняне все равно не узнали ничего для себя нового.

– Ладно, рассказывай, что удалось выяснить.

– Лагерь латинян мы обнаружили благодаря зажженным сторожевым кострам и пробыли рядом вплоть до рассвета, чтобы получше разобраться, что они нам заготовили. На ночлег они расположились на краю леса, устроив засеки. Деревья валили вершинами наружу, а вот участок между палатками и земляным валом расчистили от всей поросли, оставили его голым.

Друст нахмурился, частью оттого, что в груди до сих пор болело после бега.

– Допустим, они настороже, но в этом нет ничего нового. Ладно. Дорогу туда не забыл?

Лазутчик обернулся, показывая направление пальцем с траурной каймой под ногтем.

– Через тысячу шагов по правую руку поляна. Латиняне обустроились в дальнем конце. От опушки до их земляного вала все повырублено.

Друст кивнул, лихорадочно обдумывая план действий.

– Какой он высоты, этот вал?

Лазутчик поднял ладонь до уровня паха.

– Примерно вот досюда, владыка. Бегущий человек может запросто перепрыгнуть. Но это когда его не ждет пехота с копьями…

– Ты прямо мои мысли читаешь. Так были там солдаты или нет?

– Нет, владыка. Ни одного щита за валом мы не заметили.

– Отлично. Ладно, держись рядом и дай мне знать, когда до поляны останется сотня шагов. Оттуда мы двинемся тихонько, а бежать начнем лишь в самый последний момент.

Дружина шла дальше, сохраняя полное молчание. Когда до рубежа намеченной атаки осталось едва ли полсотни шагов, лазутчик замер и, придержав воеводу за локоть, показал на горстку людей, что вдруг вышли перед ними из тумана, неся по паре кожаных ведер. Старший из них явно попал под чью-то тяжелую руку, причем совсем недавно, потому что держал себя осторожно, как человек, испытывающий сильную боль. Один миг римляне и варвары таращились друг на друга, растерявшись от неожиданности. Первыми в себя пришли солдаты: побросав ведра, они кинулись наутек, вопя во весь голос.

«Поздно спохватились, голубчики», – злорадно подумал Друст и прыгнул вперед, выкрикивая команду, которая спускала его ратников с цепи:

– Бей их!

Телохранители держались рядом, а вот самые быстроногие воины опередили своего воеводу на добрую дюжину шагов, преследуя улепетывающих солдат. Выскочив на поляну, вениконы помчались по легкому уклону на римский лагерь, горланя боевой клич. Отсюда Друст уже мог видеть ряды палаток, дымок от множества костров, где, надо полагать, что-то варилось. Завидев варваров, часовые, что прохаживались с внешней стороны обваловки, кинулись под иллюзорную защиту своего укрепления. Тем временем волна варваров настигла самого медлительного из водоносов, и солдат повалился наземь с дротиком в шее. Его захлебнувшийся крик словно кнутом стегнул, добавляя прыти остальным.

Римляне в отчаянном броске достигли вала и толпой втиснулись в единственный оставленный проход. Один из них поскользнулся на перемазанной глиной траве и шлепнулся ничком. Его вмиг проткнули мечами и растоптали. Меж тем передняя цепь варваров с легкостью перемахнула обваловку по обеим сторонам от прохода, и лагерь начала захлестывать людская лавина.

Достигнув прохода, Друст сбросил темп, приглядываясь и подмечая детали. Отчего-то не видно ноголома – рва, который римляне всегда оставляют перед земляным валом. Подталкиваемый людской массой, воевода взобрался на обваловку и замер, рассматривая аккуратные ряды палаток. По обе руки от него в лагерь ежесекундно затекали десятки воинов, но сам он не торопился спускаться внутрь.

– Ах ты… Ну, гады хитрозадые…

Вон они, на той стороне, у дальнего вала. Целая стенка из круглых щитов поперек всего лагеря. Что костры, что часовые, что водоносы – все это было явно подстроено, римляне-де ничего не подозревают, бери их голыми руками… В голове мелькнула мысль, что еще неизвестно, какую новую ловушку им уготовили, но Друст все равно выбросил руку вперед и проревел единственную команду, которая могла сейчас сработать:

– Убейте всех!

– Клюнули и заглотили, даже не поперхнулись.

Троица трибунов лежала в густой траве под деревьями, следя с небольшого холма за пустым лагерем, на тщательное обустройство которого вчера ушло так много сил. Пока центурии первой линии обеих тунгрийских когорт вовсю орудовали топорами, устраивая непроходимые засеки по бокам, чтобы подход к тыльной обваловке был возможен лишь по фронту, остальные солдаты вместе с посадским людом готовили нечто особенное для лавины ничего не подозревающих ратников.

Лициний кивнул в ответ на замечание коллеги.

– Еще чуть-чуть. Пусть увязнут, а там уж мы себя проявим.

Варвары захлестнули внешнюю обваловку лагеря и ринулись по проходам между палатками к тыльному рубежу обороны – земляной стене высотой метра в полтора, ощетинившейся лесом заостренных кольев, которые так и целились в глотки зазевавшихся ратников.

– Наконец-то. Что за сладостные звуки…

Поверх боевого клича взметнулись пронзительные ноты агонии, которые смешались с воплями разочарования, когда воины обнаружили, что их ждут новые – и куда более изощренные – римские укрепления.

Поначалу, когда Лициний только-только изложил свой замысел, Скавр даже поморщился.

– «Лилии»? Не слишком ли старомодно?

Его коллега мрачно усмехнулся и выставил напоказ кол, обожженный с одного торца.

– Классика никогда не стареет.

Скавр опробовал острие на подушечке большого пальца и, одобрительно кивнув, передал кол Ленату.

– Согласен. Уж если эти палки устроили божественного Юлия в эпоху покорения галлов, то для местных животных они тем более сгодятся.

Наконец, когда визг негодования и боли достиг ожидаемого уровня, Скавр переглянулся с Лицинием, и тот, обернувшись, громко скомандовал лежавшим позади них центурионам:

– Пора! Покажем татуированной сволочи, как доводить римлян до белого каления!

Старшие командиры вскочили на ноги, и лесок за их спинами внезапно ожил от лязга оружия и криков, которыми сотники поднимали людей. Три когорты, доселе молчаливо таившиеся под кронами, словно выросли из земли, полностью готовые к битве.

Друст, так и не спустившийся с передней обваловки лагеря-призрака, в бессильной ярости глядел, как его люди напарываются на заготовленные ловушки. Носясь между палаток в поисках римлян, ратники десятками проваливались в замаскированные ямы, на дне которых их ждали вбитые колья, чьи заостренные и обугленные концы торчали в разные стороны подобно раскрытым цветочным лепесткам. Вопли ужаса и муки смешались с боевым кличем тех, кто еще не заметил подвоха и просто старался на бегу обогнуть кишащие тела, сам через секунду оказываясь очередной жертвой.

– «Лилии»… Надо отдать должное этим гадам: умеют учиться на своих ошибках…

Друст обернулся. По соседству с ним на невысокий торфяной вал взобрался и Кальг. Сельгов сам себе угрюмо кивал головой, наблюдая, как ратники воеводы уже не сломя голову, а чуть ли не ощупью пробираются по засеянному ловушками полю перед тыльной линией обороны. Но, даже перейдя на шаг, то и дело кое-кто из вениконов вдруг продавливал твердую, казалось бы, землю и сам себя насаживал на остроконечные палки, спрятанные в отлично замаскированных ямах.

Первые воины достигли тыльного вала и принялись продираться через вбитые в землю длинные колья, стараясь достать укрывшихся за щитами солдат. Кальг только головой покрутил:

– Такое я уже видел, и года не прошло. Латиняне прячутся за тем валом и колют твоих людей копьями, пока те пытаются перелезть. Друст, тебя обвели вокруг пальца, они хоть весь день могут там стоять…

– Значит, перебьем их к вечеру. Им все равно деться некуда, а я сейчас направлю отряд им в тыл, раздавим с двух сторон, как крыс в бочке. – Друст бросил взгляд на Кальга, который с тревогой следил за происходящим. – Чего такое?

Сельговин пуще нахмурился.

– Что-то здесь не так… У тунгров щиты овальные…

Друст прищурился.

– Н-да, ты прав, эти круглые… Как у… как… Проклятые конники!

Он вихрем обернулся и посмотрел на вершину склона. У воеводы отвалилась челюсть. Лавина вооруженных, покрытых доспехами людей выплеснулась из-за деревьев в тыл вениконам. Дико оглянувшись на телохранителя, который всегда таскал с собой сигнальный рожок, Друст крикнул:

– Дуй, сучий ты потрох!

Над полем разнесся скрипучий звук, заставляя ратников замереть и повернуть голову. Воевода вскинул молот, показывая им на холм, где сейчас захлопывалась ловушка.

– Дружина! Вон твой враг! В атаку!

Первые центурии отряда бегом вылетели из лесу под окрики сотников и что есть сил кинулись занимать рубеж, который Лициний накануне под вечер показал Скавру с Ленатом. Трибуны неторопливо спускались по склону, отбрасывая удлиняющиеся тени, на ходу обсуждая предполагаемый ход завтрашней утренней битвы.

– Даже если допустить, что Друст не изменит своей привычке и возьмется атаковать сходу, вместо того чтобы остановиться и подумать, что здесь не так, – Лициний махнул рукой в сторону солдат, которые обустраивали внешнее подобие стояночного лагеря, – все равно наступит такой миг, когда он поймет, что его надули. И тогда он развернет своих людей вверх по склону, его дружина ринется обратно, и если к этому моменту мы не успеем сформировать оборонительную стену, они нас растопчут.

Скавр оглянулся на опушку леса за спиной, затем перевел глаза к подножию холма, прикидывая расстояние многоопытным взглядом. Он недовольно покачал головой.

– Легко сказать – спрятать три когорты за деревьями. Люди туда набьются, как зрители на гладиаторских боях. Это ж сколько понадобится времени, чтобы их всех развернуть в цепь! Нет, я считаю, вениконов лучше встречать в чистом поле…

Ленат придержал его за локоть.

– А что, если…

Чуть опешив, оба командира оглянулись на молодого трибуна. Скавр вопросительно вздернул бровь, а вот Лициний даже нахмурился и нетерпеливо бросил:

– Да?

Ленат чуть заметно поежился, понимая, что допустил нарушение субординации, тем не менее попытался продолжить:

– Мне тут в голову одна мысль пришла…

Лициний упер руки в боки и прищурился, уже не скрывая раздражения.

– Трибун Ленат! Мы, знаете ли…

– Коллега?

Пожилой командир с некоторым удивлением воззрился на Скавра, не ожидав услышать подчеркнуто невозмутимые нотки в голосе своего боевого товарища.

– Рутилий Скавр?..

– Если у нашего юного соратника возникла любопытная идея, я бы хотел с ней ознакомиться.

И трибун, обернувшись к Ленату, развел ладони в стороны, жестом приглашая продолжить. Тот бросил нервный взгляд на Лициния и заговорил слегка подрагивающим от неуверенности тоном:

– Мне просто подумалось, что раз вся загвоздка во времени, которое нужно для развертывания людей в боевой порядок, то отчего бы нам не устроить вениконам некую помеху? Незаметную при спуске с холма, но такую, чтобы она сработала при подъеме?

Оба трибуна с интересом на него уставились. Чем дольше Ленат говорил, тем уверенней становился его голос, и задумка обретала форму. К тому моменту, когда Лициний обернулся к ближайшему нижнему чину, его скептическая ухмылка превратилась в настоящую, открытую улыбку.

– Декурион! Ко мне!

Силий подскочил к троице командиров и молодцевато отдал честь.

– Трибун?

– Возьмешь два десятка человек и дуй в Динпаладир. Там у вотадинов есть кое-что нам нужное…

Дружина, сгрудившаяся у тыльного вала, развернулась по приказу воеводы и ринулась обратно, вверх по склону, хрипя от ярости и неудовлетворенной злобы. Над полем битвы звонко пропела римская труба, и словно по волшебству варварская орда превратилась в месиво из тел, копошащихся на ранее не замеченных препятствиях. Многие покатились под уклон, сбивая с ног десятки других воинов, что бежали следом. За несколько секунд атакующая волна потеряла свой напор, когда ратники были вынуждены перейти на шаг, обходя тех, кто грохнулся на землю. Ожесточенно кромсая веревки, ряды которых, натянутые по команде, выросли над склоном из узеньких, толщиной с большой палец, щелей, вениконы смогли в скором времени освободиться от досадной помехи – но когда Друст вскинул голову и посмотрел на римлян, он только выругался и сплюнул от досады.

К той секунде, когда варвары возобновили бег, римляне успели выстроиться в более-менее ровную цепь. Из-за отчаянной спешки тунгры и легионеры перемешались друг с другом, но трибуны прошлым днем это уже предвидели и заранее приказали центурионам не перестраиваться. Лициний, следивший за тем, как солдаты Шестого легиона готовят оборону к завтрашней битве, бросил на Лената вопросительный взгляд.

– Трибун, ответь-ка: твои люди за последний год хотя бы раз были в серьезном бою? Если мне не изменяет память, вашу когорту перебросили из Германии после инцидента с утраченным орлом, и прибыли вы слишком поздно, чтобы принять деятельное участие в подавлении мятежа… – Ленат неохотно кивнул, подтверждая сказанное. – В таком случае твоя когорта – темная лошадка, в то время как тунгры за последние месяцы побывали уже в двух крупных сражениях. Мы знаем, что они выдержат натиск первой волны, а вот как поведут себя твои люди – большой вопрос. Думаю, надо даже нарочно перемешать твоих легионеров с моими тунграми. Пусть опытные бойцы присмотрят за желторотыми, когда на тех обрушится то, чего они в жизни еще не испытывали. Из остальных можно сформировать резерв. В конце концов, ни один грамотный командир не выставляет напоказ все сразу, так ведь?

Девятая центурия Марка в числе первых достигла указанного Лицинием оборонительного рубежа. Во время бега по склону к тунграм прибились несколько легионеров. Шрамолицый протиснулся на свое привычное место в передней цепи и, потряхивая дротиком, оглядел соседей справа и слева. По его лицу поползла ухмылка, когда он увидел, с каким выражением легионеры таращатся на варваров, которые успели возобновить атаку.

– Я смотрю, дамочки, у вас и щиты новенькие. Ну тогда готовьтесь показать их синемордым, они вот-вот на нас навалятся. Эй! Слушать всем! Дротики к бою!

– Спасибо, рядовой, но командовать здесь буду все-таки я.

Марк, с обнаженным мечом стоявший за спиной Шрамолицего, осадил своего подчиненного вполне мирным тоном, не сводя глаз с набегающих вениконов. Соседями Девятой оказалась Пятая центурия Юлия, точно так же перемешанная с легионерами, как и люди Марка. Сейчас здоровяк-сотник прохаживался перед выстроившейся цепью, облаивая всех подряд и раздавая последние указания, насилу перекрывая вражеский рев.

– Сегодня река нам не поможет, ее тут нет! Только ваши щиты и желание оставить голову на собственных плечах, а не на чужом копье! – Марка невольно передернуло, когда перед глазами всплыло, что сталось с Руфием. – Обе шеренги! Дротики к бою!

Вдоль строя римлян побежала волна: люди поухватистей перекладывали ратовища в руках, готовясь к следующей, неизбежной команде, которую как тунгрийские, так и легионерские центурионы отдадут в нужный момент. Затем Юлий, решивший, что вениконы приблизились достаточно, проревел:

– Первая шеренга-а!.. Бросай!

Легионеры и тунгры как один человек сделали короткий выбег и швырнули тяжелые дротики и пилумы в набегающих вениконов, после чего уже без команды припали на одно колено, чтобы не мешать следующим метателям.

– Вторая шеренга-а!.. Бросай!

Солдаты задней цепи швыряли по настильной дуге, потому что их цели успели сократить дистанцию до нескольких десятков шагов. Широкие, листовидные жала тунгрийских дротиков и остроконечные пилумы легионеров валили сотни визжащих вражеских ратников на торфяной склон. Римляне тут же вернулись в боевой порядок, сжимаясь как пружина, чтобы принять удар орды, чьи воины либо отшвыривали с дороги раненых, либо просто топтали тех, кто рухнул на землю. Шрамолицый даже перекосился, когда одному из вениконов, пронзенному на его глазах, вообще не дали упасть, а буквально вынесли вперед под напором плотного людского месива. Тунгр присел чуть глубже, укрываясь за щитом, и, бормоча то ли себе, то ли соседям, приподнял гладиус до уровня медного умбона.

– Спокойно, ребятки, спокойно… делаем все, как учили… кто облажается, второго шанса не бу…

Вениконы навалилась на щиты римлян с такой силой, что оборонительная линия просела на полдюжины шагов. Ошалевшие варвары без передыху рубили по защитной стенке, и не только от дикой злобы, но и с отчаяния, осознав наконец, что попали в западню. Солдаты вынужденно отступали, шажок за шажком, все время нанося из-за щитов точно выверенные удары мечами, целясь в неприкрытые бедра вениконов, их животы и кадыки. То тут, то там брызгали алые фонтанчики, и на каждого павшего легионера или ауксилия приходилось по несколько искалеченных или убитых ратников Друста.

У Шрамолицего туника успела промокнуть от крови, что щедро лилась у него по шее. Удар копьем при первоначальной атаке пришелся ему в подбородок, несмотря на вовремя выставленный щит: длинное лезвие без особого труда пробило двухслойную древесину. Отчаянно дернув щит на себя, Шрамолицый притянул не только чужое застрявшее оружие, но и его владельца. Рыча от бешеной радости, ветеран гладиусом пронзил варвару ляжку и, провернув лезвие, вскрыл бедренную вену, после чего сшиб варвара в гущу его сотоварищей мощным ударом умбона в грудь.

За спиной сражающихся солдат без устали сновали центурионы, которые как коршуны следили, где кого ранят или убьют, и вопили на бойцов задней линии, чтобы те скорее выдергивали вышедшего из строя и вталкивали на его место замену. В то время как большинство рубились молча, если не считать хриплых придыханий, с которыми наносились удары, некоторые из римлян чуть ли не визжали – теряя рассудок от страшной, нечеловеческой картины или, напротив, подпитываясь той силой, без которой уже давно не могли существовать.

Друст в окружении тесного кольца телохранителей лез по склону, силясь нагнать своих людей; за ним торопился и Кальг. За головами ратников воевода мог видеть оборонительную линию латинян. В раскисшую глину между двумя шеренгами непримиримых врагов было вдавлено куда больше вениконских тел, нежели римских. Кисловатая вонь пролитой крови, перемешанной с содержимым вспоротых кишечников, уже била в нос так, что подкатывала рвота. Отступив на пару-другую шагов, воевода мрачно оглядел своих телохранителей и медленным кивком дал понять, что их догадка верна: чтобы выбраться из ловушки, потребуется пойти на нечто из ряда вон выходящее. Заглядывая каждому в глаза, царь вениконов повысил голос, перекрывая рев и лязг сечи:

– Воины! Сродичи! После стольких лет вместе вы как никто из всего нашего племени стали мне близки! Но сейчас, братья, я должен обратиться к вам с самой главной просьбой! Надо как можно скорее прорвать оборону латинян, или наши же погибшие окажутся той стеной, через которую придется карабкаться под ударами врага, и вы сами знаете, к чему это приведет. Мы должны сделать то, что не выйдет у полутысячи ратников, обремененных и стесненных своей же численностью. Надо броситься на латинян, забыв о себе, прорубить брешь в одном-единственном месте, чтобы другие воины развили успех и опрокинули солдат. Как только их цепь поддастся, я сам поведу дружину сквозь нее, обрушусь на врага с тыла. Победа будет за нами, однако для прорыва придется пожертвовать собой, о братья! Я буду в первых рядах, но именно вы должны наброситься на латинян с нечеловеческой быстротой и натиском, чтобы все получилось! Готовы ли вы на это, братья мои, зная, что многие из вас уже сегодня будут пировать с нашими пращурами?

Он вновь оглядел своих людей. Лица посуровели, в чертах проступила непреклонная решимость, взгляда никто не отводил. Многие согласно кивали, были и такие, кто просто смотрел в ответ с видом человека, который знает, что подошло его время. Смахнув слезы гордости за свой народ, воевода раскрыл объятия и прижал к груди стольких, скольких смог, вдыхая пряный дух чужого пота. Он заговорил вновь, понимая, что произнесенные слова станут той искрой, от которой окончательно и бесповоротно полыхнет безудержная ярость.

– Я звал вас братьями, но теперь все иначе! Каждому павшему воздадутся почести, как моему родному сыну! Те же, кто выживет, войдут в мою семью. Про нас, о сыновья, сложат песни, передаваемые из поколения в поколение! Про нас – и про то, что мы сейчас сделаем! Мы вопьемся в глотку врагу и раздерем его в клочья! За мной, сыны!

Воины разжали объятия, расступились, и воевода бросился вперед, на римлян. Замахнувшись на бегу молотом, он обрушил его на голову какому-то легионеру и почти впечатал того в землю. Соседи злосчастного парня отпрянули в ужасе при виде месива под расплющенным шлемом, а Друст уже описал обухом низкую дугу, размозжив обе голени одному римлянину и подкинув в воздух другого. В следующий миг на солдат задней линии, торопливо занимавших места выбитых, с ревом навалились телохранители воеводы, чтобы раздвинуть и углубить наметившуюся брешь. Их отчаянная атака захлебнулась собственной кровью на неумолимых римских мечах, но, как и предсказывал Друст, наступила та драгоценная секунда, когда на флангах продавленного участка слишком многие были заняты отражением наседавших варваров, чтобы заботиться еще и о соседях. Обернувшись к дружине, воевода вскинул молот как знамя и проревел единственную команду, которая была нужна его людям:

– Вперед, братья! К победе!

Он прыгнул на римлян, вбивая молот в чей-то шлем. Из ушей солдата ударили алые фонтаны, и тело во весь рост грохнулось на дерн. Вениконы с победным воплем хлынули вперед, надавливая на просевшую цепь окровавленным тараном из тел и железа. В один миг к праотцам отправилась дюжина легионеров, и оборона прорвалась, давая выход бурной людской лавине.

Примипил Нэуто выскочил из-за своей когорты, отчаянно торопясь к месту прорыва и взывая на ходу к коллеге Фронтинию, чтобы тот направил ему подкрепление из солдат второй линии:

– Дай мне задних!

Юлий и Марк оказались ближе всех из Первой тунгрийской к опасному участку и, опередив Нэуто, уже гнали ауксилиев из подпорной цепи на латание медленно, но неумолимо расползавшейся бреши. В итоге они лоб в лоб столкнулись с озверелыми вениконами, которые прорвались в тыл и были вот-вот готовы ударить еле державшимся римлянам в спину.

Марк выхватил спату и указал ею на варваров, поторапливая своих людей. Вместе с ауксилиями Юлия в жернова вениконской атаки бросилось несколько десятков солдат, ненадолго укрепив правое крыло прорыва. Столкнувшись с защитниками там, где, казалось, никого и быть не могло, часть ратников приняла решение сражаться, а оставшаяся дружина ринулась вверх по склону, мимо опушки леса, чтобы обойти вражеское подкрепление с фланга. Вторая когорта, получив усиление, из последних сил сдерживала продолжающийся наплыв вениконов, которые затекали в брешь. Теперь ауксилиями владело лишь упрямство и понимание, что уступить значит погибнуть. Оба центуриона тревожно переглянулись, слишком хорошо осознавая, что оборона висит на волоске, который до предела натянут бесхитростным и в то же время беспощадным перевесом в численности. Марк бросил тоскливо-непонимающий взгляд на вершину холма, где под лесными кронами давно выстроился резерв, и обернулся к Юлию, силясь перекричать рев сражения.

– Какого рожна они тянут?!