Глава 9
Робкие лучи солнца едва успели придать динпаладирскому тыну розовый оттенок, когда штурмовой отряд тунгров преодолел наконец открытую местность, что окружала крепость со всех сторон, и приблизился к подножию долгого склона, ведущего к главным воротам вотадинской столицы. Марк еще на ходу не спускал глаз с города, который, возвышаясь на исполинском холме, казался решительно неприступным.
– Боги подземные! Да в этой скале, поди, полтысячи футов…
Юлий, прежде без умолку извергавший поток проклятий по поводу омерзительных качеств их нынешней маскировки, хмуро кивнул.
– Мало того, с одного боку вообще отвесная стена, а со всех прочих сторон сплошные подъемы, на которых любая атака захлебнется кровью, если наткнется хотя бы на мало-мальски грамотную оборону. Только и осталось, что надежда на эти вонючие скальпы. Хоть бы на пару минуточек сработали! Нам бы лишь внутрь попасть, а там… Эх, скучаю я по своему шлему! Да и от щита бы не отказался.
Он оглянулся за плечо, на две когорты тунгров – те шли за ними в таких же груботканых накидках, под которыми прятали доспехи и оружие. Новым гардеробом они были обязаны мертвым сельговам из-под Алауны; шлемы и щиты пришлось оставить, иначе те выдали бы своих владельцев характерными для римлян силуэтами. Последним и самым зловещим штрихом маскировки стал скальп, срезанный с трупа варвара: каждый воин скрывал под ним свою коротко стриженную голову.
– Провалиться мне на месте! До чего похожи, а? Родная мамочка не узнала бы. Хотя… Эй, слушать всем! Хорош маршировать, вы здесь не на параде! Ноги надо волочить, понятно? Забудьте, что вы солдаты. Вы теперь шайка местных скотоложцев. Усталые, голодные, вам бы только напиться да согреться, так что вживайтесь в роль. И держите руки подальше от мечей, тут кругом сплошные друзья, так и кишат. Без моей команды никому ничего не предпринимать, а уж как придет время, отшвыривайте эти поганые одеяла и дайте проветриться клинку. Мудрить не будем, просто забираемся внутрь крепости и начинаем всех резать. Режем до тех пор, пока не подоспеют остальные когорты. Кому нравится, может оставить парик себе. Если, конечно, вонь не осточертела.
Солдаты Пятой и Девятой центурий угрюмо усмехнулись. На это задание их выбрали в первую очередь за опытность в сверхближнем бою, который начнется в ту же секунду, как они сбросят свой маскарад. Марк подарил Юлию невеселую улыбку; в глазах центуриона уже разгорался огонек надвигающейся битвы, хотя он и морщил нос от смрада натянутого на макушку скальпа.
– А я-то надеялся, что уже не придется такое повторять…
Шрамолицый, шагавший позади в заляпанной кровью накидке и постреливавший глазами по сторонам сквозь свисающие лохмы, горько буркнул:
– Эх, прости-прощай обещанные десять денариев! Помнишь тот скальп, который ты мне так и не вернул с прошлого раза? Теперь-то у каждой собаки по такому…
Не обращая внимания на ворчание бывалого служаки, Марк вновь поднял взгляд на крепость. Солдаты уже достигли подножия и начали подъем к воротам – единственной примете, что выделялась в сплошной стене из могучих заостренных бревен, окружавших поселение. В неверных лучах рассвета холм напоминал исполинскую ладью, которую выбросило на мелководье и которая стояла сейчас на киле, круто накренившись на борт. В результате один из склонов был практически отвесной стеной, другой – более-менее отлогим. На нем-то местное племя и выстроило себе жилища – море из соломенных крыш, подступивших к верхушке, где гордо высилась одинокая крупная постройка, скорее похожая на укрепленный замок.
Марк сжал запястье шагавшего рядом человека.
– Главное, чтобы все выглядело убедительно. Сам знаешь, чем кончится дело, если мы там увязнем хотя бы на час.
Харн обернул к нему чело, прорезанное складкой раздражения.
– Спасибо за напоминание, но я и так отлично помню, что говорил твой трибун.
– Вот и сыграй порученную роль как полагается. Потому что в противном случае мы свою угрозу приведем в исполнение, как бы это ни огорчило наши сердца.
Скавр имел беседу с Харном непосредственно перед выходом штурмового отряда из-под защитного полога леса; при этом лицо трибуна напоминало бесстрастную маску, чему виной, по мнению Марка, было вынужденное участие в жестоком ритуале. Темная глыба на горизонте, представлявшая собой вотадинскую столицу в первых лучах рассвета, лишь способствовала невеселому настроению.
– Итак, Харн, я вот-вот отдам приказ, по которому римские солдаты под видом твоих людей двинутся к воротам крепости. Понятное дело, те, кого Кальг прислал туда хозяйничать, облепят стены, силясь угадать, кто же к ним пожаловал. Единственная наша надежда проникнуть внутрь – это ты, Харн. Все будет зависеть от того, насколько убедительно ты себя проявишь, когда они примутся тебя окликать. И тогда во весь рост встанет выбор: твоя смерть или предательство твоего народа. Так позволь же помочь в этом нелегком деле… Стража! Сюда их!
Группа солдат шагнула внутрь живого круга, в центре которого находились плененные сельговы, и выдернула оттуда пару юных воинов. У Харна побелело лицо, когда он понял, что его сокровенная тайна оказалась не столь уж надежно защищена.
Скавр хмуро кивнул.
– Вот именно. Твои сыновья. Ты всерьез надеялся, что мы не узнаем?
Он обошел вокруг юношей, один из которых едва успел войти в возраст, позволявший держать меч, после чего резко обернулся к Харну и, презрительно фыркнув, едва не уперся носом ему в лицо.
– Олух ты, ведь это еще ребенок! Ты о чем себе думал? Раз-два, и готова победа на блюдечке? Воображал, что наши войска прямо-таки растают, когда вы ринетесь со своих холмов? Ты добился лишь одного: дал мне в руки мощнейший рычаг против тебя, а ситуация, увы, не оставляет иного пути, кроме как им воспользоваться. Ты сам привел мне вот этих двух отроков, Харн, и я должен предупредить, что для них уготовлены два совершенно разных способа встретить смерть, если завтра на рассвете мои люди не окажутся внутри крепости. Итак, есть римский способ – а есть и способ по вашим варварским канонам.
Отвернувшись, он с пару секунд глядел на подростков, затем скорбно покачал головой.
– Что, конечно, было бы печально. Ведь хорошие ребята, выросли бы крепкими мужчинами, дай им только шанс. Если сопроводишь моих людей до вотадинской столицы, и если убедишь открыть ворота Динпаладира – да не на одну минуту, а достаточно долго, чтобы мы подоспели и обеспечили победу… Что ж, тогда я смогу оставить им жизнь. И тебе заодно, если, конечно, выживешь в драке. Ну а если нет, если нам придется обустраивать лагерь на равнине, а мне – придумывать иной способ попасть в крепость, тогда я прикажу казнить обоих мальчишек на виду у всей вотадинской столицы, чтобы лишний раз подтолкнуть твоих людей к сдаче города. Веселого тут мало, но я хотя бы сдержу данное тебе слово, и их смерть будет страшно медленной и мучительной.
Словно не веря услышанному, Харн уставился на трибуна с отвисшей челюстью.
– Нет…
– О да. С первого сдерут кожу кнутом. Не до смерти, а так, чтобы спина напоминала сырую печенку. Затем его распнут, хотя ноги перебивать не станут. Оба мальчишки смотрятся достаточно здоровыми, так что, думаю, ему потребуется целый денек, а то и два, чтобы испустить дух. Что же касается второго… Не секрет, что как Мартос, так и его люди до сих пор питают известную неприязнь к сельговам за предательство. Вряд ли его сильно покоробит просьба сделать из твоего второго сына своего рода пример на будущее. Чтобы защитникам крепости было над чем раскинуть мозгами. Я вообще подозреваю, что это предложение приведет его в полнейший восторг… Впрочем, мелкие детали я оставлю на его усмотрение, главное, что я гарантирую громкие и долгие вопли, от которых у засевших внутри Динпаладира зубы застучат.
Харн затряс головой, глаза налились слезами.
– Ты не можешь. Ты не станешь…
Скавр заглянул ему в лицо с такой ледяной убежденностью, какой Марк еще никогда не был свидетелем, после чего промолвил – негромко и без лишней театральности:
– Смогу. Я римский трибун с приказом на руках и лишь единственным средством для его выполнения. Может, мне и самому это не нравится, однако я не намерен подводить своих командиров, размякнув из-за пары дикарских щенков. Во всяком случае, не после всех тех вещей, которые натворили твои люди, взять хотя бы самый свежий пример: Алауну. Подумай об этом, пока будешь идти к крепости, ибо настало время выбирать…
Переодетые солдаты все ближе подходили к тыну, и первым признаком, что их заметили, были чьи-то головы, показавшиеся над стенами по обе руки от могучих, утыканных железными заклепками ворот. Юлий, державшийся рядом с Марком, не спускал жесткого взгляда с оборонительных укреплений.
– Двадцать пять. Ну, может, тридцать. Меньше, чем я думал…
Его прервал властный окрик сверху; говоривший явно привык командовать, не встречая возражений.
– Стоять! Больше ни шагу! Я – Гервий, воевода сельговов и хозяин этой крепости! Один из вас может подойти, остальным ни с места!
Юлий подтолкнул Харна в спину, заодно шепча на ухо:
– Иди давай, объясняйся с ними. И не забудь про разговор с трибуном…
Он глазами проводил варвара, который встал на залитый светом факелов пятачок перед створками ворот, и продолжил голосом столь же суровым, как и его взгляд, без устали выщупывавший нависший над головами тын.
– Я и не прочь тут постоять. С этого расстояния никто нас толком не разглядит… Эй, сзади! Кто бы ты ни был, еще раз услышу, что ты вынимаешь меч без команды, засуну его туда, куда тебе солнце сроду не заглядывало! Вон та сволочь на стенах – наши как бы друганы, так что всем приказываю расслабиться, а еще бы лучше выглядеть так, будто на вас пахали. Вам, кстати, это не впервой…
Марк наблюдал за происходящим молча, прикидывая, что может сейчас твориться у Харна в голове. Голос со стены раздался вновь, на этот раз с меньшей враждебностью, – в подошедшем признали своего же сельгова:
– Харн, ты?!
Тот запрокинул голову.
– Да, Гервий, ты не ошибся. – Харн обвел рукой стоявших за его спиной тунгров. – А вот это всё, что уцелело от моей дружины. Латиняне наткнулись на наш лагерь и почти всех перебили. Что касается Кальга…
Гервий явно не хотел, чтобы такие новости стали достоянием любого, кто торчал на стенах.
– Обожди! Я сейчас спущусь!
Юлий пихнул Марка локтем.
– Ну все! Готовься, у нас только один шанс.
Марк подобрался, более чем понимая озабоченность офицера-соратника. Со стены тунгры вполне могли напоминать побитые и деморализованные остатки харновской дружины, но совсем иное дело, когда воевода сельговов подойдет близко. Хватит одного короткого вопля, чтобы ворота крепости захлопнулись наглухо, поставив крест на надежде захватить Динпаладир с ходу.
Тем временем в правой створке отворилась дверца в рост человека, откуда и вышел Гервий, не сводивший взгляда с людей, что нестройной толпой маячили позади Харна.
– Очень странно, что дозорные на южном тракте не сообщили о вашем приближении…
Харн пожал плечами, ничем не выдавая истинную сущность тех, кто затаил дыхание у него за спиной.
– Так ведь мы шли холмами, брат. Не верю я мощеным дорогам. Как раз на них-то латиняне нас и подкарауливают. Тем более от дружины теперь только рожки да ножки…
Гервий рассеянно кивнул, по-прежнему оценивающе разглядывая тунгров.
– Стало быть, мои люди да твои, вот и все, что осталось… Ладно, нечего тут лясы точить, заходите!
Он пролаял команду, и приглушенный скрежет отодвигаемых засовов подсказал солдатам, что путь в крепость откроется через пару-другую секунд.
– Давайте-ка, не задерживайтесь! Живее внутрь! Латиняне так и рыщут поблизос…
Гервий поперхнулся на полуслове, явно заприметив нечто неожиданное, и Марк с холодеющим сердцем проследил за его взглядом: он таращил глаза на солдатскую обувь центуриона. Марк тряхнул плечами, сбрасывая накидку, и, выхватив оба меча, бросился на обоих варваров, понимая, что едва ли успеет, прежде чем хозяин крепости выкрикнет приказ запирать створки. Тут мимо его уха со свистом прокрутился боевой топор Арминия, едва не попав в Харна, и с мокрым хрустом впечатался в лоб Гервию, который уже разворачивался к часовым. Старший сельгов рухнул на дерн неряшливой грудой подергивающихся конечностей, и Марк поставил на карту всё, ринувшись к дверце. Застонали петли, створки принялись медленно раскрываться навстречу солдатам обеих центурий, что спешили ко входу изо всех сил, лишь бы не упустить единственный и такой хрупкий шанс. Между тем дозорные на стенах, сообразив, что творится, принялись орать на нижних караульщиков, и вот уже пара стрел разодрала воздух над головой центуриона, впившись в грунт за его спиной.
Марк первым подоспел к массивным воротам, опередив Арминия на полдюжины шагов. И вовремя: сельговы на лебедках отпустили рукояти, наконец разобрав, что именно им вопят сверху. В последнюю секунду Марк проскользнул сквозь узкий зазор между створками и очутился на дворике, где под нестройными криками со стен бестолково суетились с полдесятка варваров. Один из них, завидев реальную цель, кинулся на Марка с ножом – и напоролся на спату римлянина. Ко входу подоспел Арминий, но у него не получалось ни протиснуться внутрь, ни остановить медленное, безжалостное схлопывание громадных и чудовищно тяжелых притворов. Тут-то Марк и понял, что верейные столбы, на которых висели створки, были изначально установлены под небольшим наклоном друг к другу, чтобы ворота закрывались под собственным весом, устраняя необходимость постоянно держать людей на лебедках. И ладно бы только это, – он оказался отрезан от всякой помощи извне! Снаружи доносились крики германца, который орал на солдат под тяжкий гул только что захлопнувшихся створок:
– Толкай, сукины дети! Толкай что есть мочи, пока засовы не задвинули!
Марк обернулся, встречая врагов лицом. В его сторону уже неслись с полдюжины караульщиков с деревянными клиньями и молотами, чтобы не дать навалившимся на ворота тунграм их распахнуть. Ногой спихнув сельговина с лезвия спаты, молодой сотник увернулся от удара очередного варвара, с диким лицом замахнувшегося на него тяжелым посохом, нырнул под занесенное оружие и погрузил гладиус в кадык врага. Выдернув клинок в алом фонтане, он сшиб варвара ударом колена в грудь, и тот повалился навзничь, закатывая глаза. На миг замерев, чтобы оценить расстояние до ближайшего к воротам караульщика, который уже нагибался, желая понадежнее вколотить клин, центурион прыгнул и вонзил гладиус ему под ухо, пробив шею насквозь и пригвоздив к створке. На груботесанные плиты дворика плеснула кровь из яремной артерии. Другие варвары на миг оцепенели от страшного зрелища – и с визгом ринулись наутек, под сумрачные своды замка.
Марку пришлось мыском ноги выбивать клин, который еще дергавшийся сельгов успел-таки подложить под место стыка обеих створок, сведя на нет все усилия тунгров. Торопясь изо всех сил, он почти не обратил внимания на сброшенную сверху каменную глыбу, что взорвалась жалящими осколками едва ли в одном футе от его ступни, но тут шестое чувство заставило его метнуть взгляд влево. Мимо лица просвистело длинное лезвие, да так близко, что кожу обдало холодком. Словно танцуя, Марк увернулся с отступом назад, чуть присев на заднюю ногу, готовый в любое мгновение хоть атаковать, хоть обороняться – и с мертвеющим сердцем увидел, что за спиной варвара, который едва не влепил меч ему в лицо, какой-то сельгов выхватил из рук убитого караульщика молот, чтобы загнать клин глубже. Не пройдет и нескольких секунд, как створки окажутся наглухо и бесповоротно закрыты, а его, Марка, судьба будет окончательно предрешена: либо быстрая смерть, либо долгие муки того же свойства, что были уготованы сыновьям Харна. В сумятице мыслей он едва заметил, как мочку уха укусила стрела. Снаружи, за тыном уже гудела труба, зовя основные силы отряда на бросок через равнину к воротам.
Сделав два шаркающих шажка навстречу, он резанул наискосок, целясь в левый бок варвара, и тот отскочил назад, разворачивая свой меч по широкой дуге. Гася инерцию тяжелой спаты силой запястья, крепкого как дуб благодаря многолетней практике, Марк изменил траекторию меча, послав его вниз, под выставленный блок, после чего молниеносным взмахом влево вверх располовинил врагу локоть. На землю шмякнулась чужая рука с еще зажатым в кулаке оружием. Оттолкнув ошеломленного варвара плечом, центурион взмахнул наотмашь и что есть сил полоснул караульщика поперек туловища, глубоко погружая острейшую кромку в мясо. Лезвие даже застряло в хребте, однако сельгов уже падал на плиты дворика, заливая их потоком крови из разверстой раны. Молот вывалился из его руки, гулко брякнув о камень.
Чувствуя, что спата увязла глубоко и не хочет вылезать, Марк отпустил кавалерийский меч и в развороте корпуса дернул гладиус, но и тот крепко застрял в плотном, мелкозернистом дубе ворот. В мельтешении мыслей проскочила полузабытая картинка: солнечный полдень, холм над Римом, а он, отметивший вчера свое четырнадцатилетие, пришел на тренировочное занятие – и обнаружил, что привычные деревянные мечи куда-то пропали. Здоровяк Фестий, вольноотпущенный гладиатор, его ментор в искусстве обращения с рудием, поджидал с длинным посохом в руках и сумрачной улыбкой на лице, в то время как высокий, сухощавый преподаватель панкратиона, кулачного боя, сидел в сторонке, нацепив на лицо бесстрастную маску. Лишь вчера эти мужчины шли рядом с ним, одетым в непривычную тогу, возглавляя процессию из домашней челяди, что провожала сына хозяев к форуму для участия в обрядах и жертвоприношениях по случаю его совершеннолетия, оба сидели за пиршественным столом прошлым вечером…
Фестий слегка поклонился, не теряя чуть ироничной улыбки, несмотря на внешнюю уважительность.
– Четырнадцать лет, стало быть. Уже не просто Марк, а прямо-таки Марк Валерий Аквила, мужчина и гражданин. С этого дня ты будешь носить полосчатую тунику, чтобы все знали, что твой отец сенатор и что ты – человек влиятельный, с голубой кровью. А для кого-то…
Учитель торцом посоха легонько ударил подростка по правой ключице, где проходила одна из пурпурных полос. Пыльная железная обивка оставила грязный след на белой ткани.
– …а для кого-то и мишень. Например, для грабителей и прочей погани. Так что придется тебе выучиться себя защищать, не то вместе с кошелем потеряешь и самоуважение.
Мальчуган безразлично дернул плечом, не вполне понимая, к чему клонит ментор, и желая лишь поскорее приступить к тренировке.
– Ну так и давай, учи меня. И где, кстати, мой рудий?
Бывший гладиатор помотал головой, бросил Марку шлем и обитый железом посох, после чего поднял с земли свое учебное оружие.
– Забудь на время. У нас приказ твоего отца: с сегодняшнего дня, коли ты теперь совершеннолетний, характер занятий меняется. До сих пор основной упор мы делали на искусстве владения мечом и на рукопашных схватках, пока эти навыки не закрепились в тебе до автоматизма. Теперь пришло время научиться бою.
Он прикрылся щитом, поглядывая на ошарашенного ученика поверх кромки.
– У нас уже не просто тренировка, речь идет о подлинной выучке. И это твой первый урок. Итак, я грабитель с большой дороги, у меня есть и меч и щит, а в твоем распоряжении лишь палка. Когда я скомандую «бой!», сделай так, чтобы я очутился на земле распластанным и с гудящей башкой – иначе сам наглотаешься пыли. Учись на ходу!
Хватило дюжины ударов пульса, чтобы Марк действительно оказался ничком в песочной посыпке гимнастического круга. Ребра ломило, из носа текла кровь, и, перевернувшись на спину, он увидел, что над ним высится бывший гладиатор, протягивая руку все с той же невеселой улыбкой на лице:
– Пойми, нам обоим сейчас нелегко. Когда возишься с пареньком чуть ли не с семилетнего возраста, поневоле начнешь питать к нему привязанность. Но ты больше не ребенок. Уж во всяком случае не после вчерашнего обряда, когда ты перерезал тому козленку горло обрядовым ножом… Ладно, неважно. Надеюсь, ты усвоишь, что к чему, так что давай-ка все заново. Во-первых, ты слишком широко расставил руки, так посох держать нельзя…
Помотав головой, как бы вытряхивая картины далекого прошлого из мыслей, Марк подобрал с мощеных плит выроненный убитым сельговом посох и развернулся, встречая троицу варваров, что мчались на него с правого фланга. Поднырнув под занесенный меч переднего ратника, Марк словно крюком зацепил его лодыжку сзади и резко рванул посох на себя. У сельгова будто землю выбило из-под ног, и он со всего маху приложился спиной о камень, успев только крякнуть. Римлянин же развернулся вбок и точным движением впечатал торец посоха второму варвару меж глаз. Тот замер на миг, оглушенный, и Марк врезал ему «вертушкой» по горлу, размозжив кадык. Первый ратник еще барахтался на плитах, силясь подняться, а центурион переключил внимание на третьего, до сих пор стоявшего на ногах. Ударив мечом, тот разрубил посох и замахнулся вновь, целясь в голову почти обезоруженного сотника. Марк не упустил шанс, сильным толчком вонзив расщепленный край в мякоть под нижней челюстью, загоняя деревяшку в мозг, и, вихрем развернувшись, хватил второй половиной посоха первого варвара по затылку, пока тот силился привстать с коленей.
Подобрав молот, выроненный караульщиком с полуразрубленным хребтом, он едва успел обернуться и обухом встретить лезвие топора, с которым на него налетел невесть что оравший варвар. Под снопом искр оба противника отскочили друг от друга. Марк подсел и выбросил руку круговым движением, позволяя рукояти молота скользнуть вдоль пальцев, удлиняя радиус поражения. Под хруст коленной чашечки нога сельговина сложилась вбок, и тот с диким воплем впечатался лицом в плиты. Римлянин же юлой описал второй круг, и на сей раз обух пришелся точно в клин, выбивая его из-под створок.
Ворота под напором полусотни тунгров, что навалились на них всем весом, охотно распахнулись, и дворик затопила волна неистовых вояк, которые жаждали только одного: резать все живое. За ними остался лежать с десяток убитых или просто оглушенных ауксилиев, на которых валились камни с верхней площадки защитного тына. Юлий орал на любого, кто попадался на глаза, приказывая мигом обшарить прилегающие строения и тащить все, что сгодится для возведения баррикады против неизбежной контратаки. Лишь бы придержать варваров, не подпустить их обратно к воротам, пока не подоспеют основные силы отряда, после чего бой превратится в избиение.
Появился Кадир, со стрелой, наложенной на тетиву. Он пролаял какую-то команду хамианцам, на ходу выбирая цель, и через миг железный наконечник впился под ребра одного из ратников наверху. Марк размашисто шагнул к воротам, чтобы забрать оба своих меча, а тем временем лучники уже успели обработать верхнюю площадку тына, оставив на ней полдюжины мертвых и умирающих сельговов. Дворик тоже был теперь завален убитыми. С флангов, в тенях строений просматривались чьи-то суетливые фигуры, но никто из варваров не решался лезть под стрелы хамианцев. Услышав, как его окликают, молодой сотник отвернулся от ворот и увидел, что Юлий показывает мечом на две узенькие тропы, которые вели от тына вверх к цитадели.
– Марк! Сейчас вся свора посыплется оттуда на нашу голову! А у нас даже щитов нет! Готовь «чеснок» и строй людей на защиту ворот!
Центурион скупо кивнул и стал озираться в поисках тессерария.
– Циклоп! Где наш «чеснок»?
Одноглазый ветеран ткнул рукой в сторону пары ауксилиев, что стояли поодаль и с опасливым видом держали пухлые мешки. Сквозь дерюгу торчали стальные шипы, хищно поблескивая в свете пылающих факелов. В ответ Марк показал на смехотворную баррикаду, которую и не заметили бы варвары, что, должно быть, собирались сейчас на вершине холма.
– Пускай рассыпают! Да поживее!
Циклоп подогнал людей к наваленной рухляди и принялся следить, как первый из ауксилиев вытряхивает рогульки за внешнюю сторону барьера. Внезапно солдат замер, недоуменно склонив голову к плечу.
– Эй, чего раззявился?
Тот обернулся к начальнику караула:
– Никак… визжит кто-то?..
К ним подбежал Марк и тоже встал рядом, прислушиваясь к слабым звукам, доносящимся с посадских улиц, что лежали выше по склону холма. Вот вроде бы яростный вопль мужчины, мигом позже – вой боли и отчаяния. Слышались и другие голоса, одни выше и тоньше, другие более свирепого свойства, но над всеми ними висели проклятия и визг агонии. Марка вдруг осенило, и он вихрем обернулся к Юлию, нетерпеливым жестом требуя внимания.
– Они там что-то устроили! Какую-то месть! И ни малейшего признака контратаки! Я забираю нескольких людей, пойду выясню, а ты стой тут насмерть и поджидай основные силы!
Не обращая внимания на реакцию друга, он перемахнул через баррикаду, на бегу позвал с собой Арминия, Кадира и еще пару лучников. Меж тем Шрамолицый, подарив центуриону вопросительно-обиженный взгляд, тоже полез за ними через набросанное барахло, и Марк только головой покачал, невесело усмехаясь на такое самоволие.
Крошечный отряд настороженно пробирался по узким и крутым улочкам посада, выставив оружие на случай, если из теней возникнет угроза. Из строений выше по склону раздался очередной вопль: протяжный, обреченный крик мужчины с холодным железом в кишках. Не успел затихнуть отзвук, как в переулке справа что-то вспыхнуло, и над поселением полетел страшный крик, чье эхо годами спустя будет посещать Марка в кошмарах про адские муки.
На улицу выкарабкалась горящая фигура. Человек был объят пламенем с головы до пят, светясь, как раскаленный фитиль масляной плошки. Он визжал так тонко и с такой силой, что тунгры окостенели, не сводя с него округлившихся от ужаса глаз. Вслед за ним из здания вынесло женщину с пылающей головней. Ее лицо в неверных сполохах огня было ликом истинного демона преисподней, она неистово размахивала факелом, осыпая неразборчивыми проклятиями горящего мужчину, который уже рухнул на колени и лишь держал перед собой руки, будто не мог поверить, что с ним происходит. Свет, озарявший последние мгновения его жизни, плеснул заодно и на дюжину чьих-то распластанных тел, устилавших улицу, но доселе спрятанных в тени.
– Пожалеть, что ли?
Марк оглянулся и увидел, что Кадир уже оттянул тетиву и готов в любой миг избавить заживо горящего сельгова от мучений. Арминий выставил руку и мягко отвел стрелу в сторону, покачивая головой чуть ли не с меланхолично-задумчивым видом.
– Он и ему подобные скоты последние недели только и делали, что измывались над местными. Кто мы такие, чтобы лишать вотадинов права на отмщение?
Пылающая фигура неспешно повалилась ничком на булыжную мостовую. Огонь утратил былую силу, но отдельные языки еще лизали обугленную, местами тлеющую плоть. Женщина, вдруг заметив приближающихся солдат, отшвырнула головню и метнулась назад, в тень переулка.
Тунгры взбирались по склону без чрезмерной спешки, настороженно заглядывая в проемы между домиками, пока наконец не остановились над почерневшим трупом, прикрыв рты и носы нашейными повязками из-за вони горелого мяса. Оглянувшись, Марк вдруг понял, что вместе со своими людьми стал предметом пристального внимания с обеих сторон улочки. И там, и там в щелях наглухо затворенных ставней поблескивали человечьи глаза. Сунув оба меча за перевязь, он медленно повернулся на месте, демонстрируя широко расставленные, пустые руки.
– Мы вас не обидим! Не бойтесь! Наоборот, мы пришли освободить вас из-под ярма сельговов, которые…
– Сдается мне, они уже сами себя освободили.
Из-за ближайшего угла на улочку шагнул какой-то мужчина. В его правой руке был зажат топор, другой рукой он тащил за волосы упирающегося пленника. Тот цеплялся за пах, откуда хлестала кровь. Судя по пульсирующей алой струе, рана была совсем свежей, победитель же был вымазан кровью буквально с головы до ног: светлые артериальные потеки перемежались с более темными венозными, не говоря уже про застарелую, заветрившуюся на воздухе корку. На месте одного из глаз зияла дыра, откуда шел глубокий разрез до подбородка. Несмотря на совершенно очевидное изнеможение, мужчина швырнул пленника на землю перед собой и гордо выпрямился, демонстрируя полнейшее презрение к боли.
– Мартос?
Сам себе не веря, Марк направился к вотадинскому князю. Тот опустил обух топора на мостовую и утомленно оперся о его рукоять. Римлянин остановился напротив, дивясь на толстую корку запекшейся крови, которая разрисовала воеводу с ног до головы.
– Но как?..
В единственном оставшемся глазу Мартоса читалось чудовищное напряжение, которое этот человек перенес, покинув отрядный лагерь. Когда он заговорил, голос его прозвучал тускло, словно из тела выкачали все жизненные соки:
– Вскарабкался по южной стенке. Сотню раз это проделывал мальчишкой, вот и решил, отчего бы не повторить напоследок, а? Едва не окочурился… Шаткие камни, птицы какие-то, будь они трижды неладны… Ничего, обошлось.
Вытянув руку вперед, Мартос показал другу измочаленные кончики пальцев с жалкими остатками ногтей.
– Небольшая цена за то открытие, что я сделал, оказавшись на вершине.
Он медленно расплылся в улыбке от уха до уха. Или, вернее, в оскале, где проступало ликование безумца.
– Я знал, что вы возьметесь воплощать свою уловку на рассвете, а потому затаился и просто выжидал. И слушал. Не забывай, я ведь вырос в здешнем крошечном мирке, а потому мне ведомы все тайные ходы и закутки. До сих пор в некоторые вмещаюсь, как видишь. Так вот, я ждал и подслушивал. Узнал, что сельговская мразь говорит про мою жену и детей… в каком месте их держали, что с ними вытворяли… А когда я счел, что пора, что до вашего появления осталось не больше часа, то вылез и отправился собирать урожай голов. Поначалу просто резал глотки, а когда нашел то, что осталось от моей семьи, понял, что был непозволительно милосерден. И тогда перешел вот на этот способ… – Он показал на оскопленного сельгова, который извивался перед ним на земле, обеими руками стискивая развороченный пах.
– И скольких ты убил?
Варвар устало повел плечом.
– Штук двадцать? Пес их знает, мне считать недосуг.
Марк огляделся по сторонам, подмечая разбросанные тела, и князь прочел его мысли.
– Понимаешь, я на минуточку задержался, чтобы освободить моих ратников, кто оставался здесь под сельговами. Их согнали в сарай и усмирили, пригрозив отдать семьи на пытки и казнь. Ну, когда я их выпустил и рассказал, как и чем хвастались сельговы насчет наших женщин, мои ребята особенно взбодрились и с удвоенным интересом взялись очищать Динпаладир от погани. Если даже кто еще жив, то ненадолго. Женщин-то мы тоже выпустили, так они возьми и доберись до запасов масла, похватали горящие головни – и пошло веселье…
Марк нахмурился, поглядывая по сторонам.
– Мы думали, их куда больше, сотни. Разве не ходили слухи, что Кальг прислал на захват Динпаладира не менее полутысячи воинов?
Его друг утомленно усмехнулся, обводя рукой раскиданные трупы.
– Ну, значит, нам сильно повезло. Или, точнее, не повезло вот этим. Позавчера ихний воевода направил чуть ли не две трети своих людей куда-то на восток, с приказом доставить побольше провизии на случай осады. По идее, вернутся завтра. Думаю, мои ратники найдут, чем их встретить. Соскучились по настоящему делу…
К моменту, когда основные силы достигли крепости, сопротивление, которое оказали бывшие захватчики, свелось к играм в прятки с участием перепуганных сельговов с одной стороны, и мстительно настроенных вотадинов вместе с их остервеневшими женщинами – с другой. Оставив почти всех людей вне тына, Скавр на пару с Ленатом прошел в распахнутые ворота в окружении защитного кольца из здоровенных секирщиков Десятой центурии. Озираясь по сторонам, старшие офицеры не упустили из виду аккуратные ряды варварских трупов, что были сложены вдоль тына. Марк тем временем проводил князя до ворот, чтобы тому помогли с зияющей дырой на месте глаза, и Скавр даже передернул плечами, заметив, как медик-капсарий вычищает Мартосу пустую глазницу тряпочкой, смоченной уксусом.
– Центурионы Корв и Юлий! Мои поздравления по случаю одержанной победы, хотя не могу не отметить, что наш князь, похоже, и был той искрой, что вновь зажгла огонь в душе его народа.
Мартос скривил шею, уворачиваясь от рук капсария и силясь взглянуть на трибуна. Уже протертое от крови лицо ошеломляло признаками полнейшего изнеможения, зато единственный оставшийся глаз по-прежнему пылал едва подавляемым бешенством. Скрежеща зубами из-за уксуса, что разъедал свежую рану, князь выдавил:
– Как только этот парень закончит меня пытать, я проведу вас на холм и представлю старейшинам. Думаю, им не терпится расспросить, что вы затеяли, коль скоро за воротами набралось столько солдат, что хватит пары дней на снос всей нашей крепости. Да и у меня, кстати, найдется для них пара-другая словечек…
Скавр задумчиво кивнул.
– Эта мысль уже приходила мне в голову. Наместник, мягко говоря, был раздосадован известием, что твой народ решил принять участие в мятеже. Причем это было еще до того, как ты растерзал одну из наших когорт и оставил нам на память шесты с нанизанными горящими трупами… Ладно, хватит лечиться, все равно красивей не будет. Даже если мой капсарий зальет туда духовитую мирру вместо прокисшего вина. На вот, прикрой дырку-то, а то моих солдат уже подташнивает.
Он протянул Мартосу снятый шейный платок из белоснежного льна и, пользуясь моментом, наклонился к его уху.
– А вообще-то у меня и впрямь в походном ковчежце припрятана баночка такой мази. Унимает боль, да и не дает ране загноиться.
Он подождал, пока князь повяжет тряпицу, и одобрительно кивнул, глядя на результат.
– Неплохо. Хотя несколько дней подряд будет драть так, что на стенку полезешь. Что ж, пойдем послушаем, что скажут твои старейшины…
Они двинулись по склону, но через полсотни шагов Скавр вдруг остановился, чтобы внимательнее присмотреться к сельговским трупам. Почти у всех них имелось по одинаковой ране в области паха, кое-кому забили в распахнутый рот его же собственные гениталии. Трибун только головой покачал, выразительно оглянувшись на Мартоса.
– Чего бы они в свое время ни натворили, на том свете им воздастся сполна. А кстати, такое с ними проделали еще при жизни?
Тот безразлично кивнул, показывая ладони:
– Этими самыми руками.
Скавр обернулся к Юлию.
– Центурион, буду весьма признателен, если ты организуешь уборку трупов. Их надо вытащить подальше за тын и сжечь. Но сначала каждого необходимо обыскать: может, найдется что-то полезное. И еще. Проследи, чтобы никто не раскис и не вздумал класть им в рот монетку для лодочника.
Не встречая взгляд трибуна, Юлий отсалютовал и побрел вниз по склону, скликая солдат для мрачной работы. Скавр обернулся к Марку, и его губы тронула улыбка.
– Ты уж извини, что пришлось дать твоему другу поручение, с которым справится любой из моих офицеров. Просто он не очень-то годится в дипломаты. Сейчас требуется спокойно взвесить ситуацию, в которой оказалось племя вотадинов, и нам ни к чему приводить с собой спесивых римлян, которые задрав нос будут смотреть на местную «знать». Уж если кому и важничать, так пусть это будет человек, в чьей власти я могу быть уверен.
Он выразительно поиграл бровями, показывая на Мартоса. Тот, не проронив ни слова, уже поднимался дальше, обращая на мертвых и умирающих столько же внимания, сколько аристократ уделяет нищим попрошайкам на улицах Вечного города. Очутившись на вершине холма, князь провел соратников во внушительную постройку высотой не менее полусотни футов, чьи врата были искусно украшены резными фигурками сражающихся ратоборцев. В мерцающем свете факелов по обеим стенам Марк увидел группу мужчин, сгрудившихся в дальнем конце залы. Скавр, недолго думая, направился в их сторону, сопровождаемый Ленатом и парой секирщиков из центурии Тита. Навстречу офицерам вышел какой-то старец. Он скупо поклонился и принялся молча ждать, пока римлянин не начнет первым.
– Мои приветствия. Если не ошибаюсь, ты Юдокус, старший советник при дворе вотадинов?
Скавр произносил слова размеренно и подчеркнуто ясно, давая время толмачу пробормотать перевод в ухо старика. Бросив ошеломленный взгляд на римлянина, когда тот произнес его имя, советник о чем-то пошептался с другими старейшинами и повернулся к трибуну, нацепив маску, за которой читалось тщательно скрываемое беспокойство. Он заговорил, и после мимолетной паузы толмач повторил сказанное на языке гостя:
– И мы приветствуем тебя, латинянин. Добро пожаловать, хотя ты и сам видишь, что минуло едва ли с полчаса, как нам удалось скинуть со своей шеи сельговов и обойтись с ними как пристало обращаться с захватчиками из враждебного племени. Мы готовы предоставить тебе и твоим людям все гостеприимство, на которое еще способны, раз уж последние недели были для нас крайне тяжелы. Впрочем, говоря по правде, я не вижу причин, отчего тебе имеет смысл беспокоиться на наш ничтожный счет. В конце концов, эта крепость уже…
Скавр вскинул ладонь, повернулся к Мартосу и поманил его к себе. С князем он заговорил по-латыни и достаточно громко, чтобы могли слышать старейшины:
– Князь Мартос! Похоже, Юдокус недопонимает, кто я такой и в каком положении оказалось сейчас твое племя. Не возьмешься ли ты разъяснить советнику, что к чему, пока он не причинил своему народу непоправимый вред? Донеси это до него попроще, подоходчивей, а?
Мартос кивнул и шагнул к остаткам аристократии своего племени. Те сразу съежились, и стало понятно: что-то их изрядно беспокоит. У Марка прищурились глаза, пока он следил за реакцией старейшин, которые изо всех сил пытались не выдать свое внутреннее состояние. Пока было неясно, в чем дело: то ли на них так подействовал внешний вид залитого кровью князя, то ли причиной служило нечто менее очевидное. Прочистив глотку, Мартос обратился напрямую к Юдокусу, причем не на родном наречии, а по-латыни:
– Трибун хочет, чтобы я с вами побеседовал. Что ж, вы все меня знаете, я Мартос, наследный князь этого племени, а коли так, и его законный глава, раз уж владыку Бренна подло умертвили. Я отправился воевать с латинянами плечом к плечу с нашим царем, по его приказу бился в одном строю с людьми Кальга и был ими предан ровно в тот момент, когда сам Бренн умирал от рук этих же сельговов, будь они прокляты.
Старейшины подскочили на месте, а Юдокус даже обернулся к толмачу, но едва не напоролся глазом на измочаленный ноготь Мартоса, когда тот гневно выбросил руку вперед. Губы князя побелели от бешенства.
– Я знаю, ты терпеть меня не можешь, Юдокус! Но ты… Кислая морда, хорькозубый прыщ, укрыватель правды и разносчик подлой лжи! Ты не посмеешь меня прервать! Ты выслушаешь до конца, или я устрою здесь то, что получили сельговы, когда я влез на вершину по южному откосу! Ты не настолько дряхл, чтобы не скучать по своему морщинистому хоботку, когда я его отхвачу топором и запихаю тебе же в рот, гнилой ты штукарь! А раз это была твоя идея взять в союзники Кальга, я в один миг готов отдать тебя в руки наших баб, дай только повод! И, кстати, хватит корчить вид, будто ни бельмеса не смыслишь в языке трибуна, он здесь уже бывал.
Князь сложил руки на груди и отступил вбок, меряя старейшин недобрым взглядом, который не оставлял ни малейшего сомнения в глубине и силе его гнева. Юдокус же глядел на Скавра вприщур, на губах даже поигрывала легкая ухмылочка. Когда он заговорил, голос его был уверен и звунок, лишь легкое дребезжание в практически чистой латыни свидетельствовало о почтенном возрасте.
– Ты был здесь зимой, сейчас я вспомнил. Гость неприметный, любитель смотреть и слушать… Или правильнее бы сказать – подглядывать и вынюхивать? Искать признаки, что мы собираемся объявить вам войну?
Скавр усмехнулся, ни в чем не уступая притворству старика.
– Не вполне. Стоило тебя увидеть, а потом услышать, что и как ты нашептываешь царю, я понял, что вотадины обязательно займут сторону Кальга в его заранее обреченном мятеже. С самого начала было ясно: так называемый «властелин северных земель» кормит тебя с ладони, а ты, в свою очередь, обладал таким влиянием на царя, что мог роковым образом решить его судьбу. О нет, Юдокус, я пришел той зимой, чтобы дать оценку, насколько решительно поведет себя твой народ в грядущей войне после полусотни лет мирной торговли с Римом. Признаться, в моих глазах ваш боевой дух мало чего стоил, однако в ту пору я еще не был знаком с князем Мартосом. Наша встреча состоялась позднее, и было это на поле битвы.
– Ну как же, как же! Той самой, где он сдался в плен, вместо того чтобы встретить смерть с оружием в руках!
Мартос стиснул кулаки, но смолчал, лишь желваки на скулах вздулись гранитными валиками.
– Той, где он был обречен на поражение предательством Кальга. О чем ты – ничуть не сомневаюсь – знал с самого начала. Князя вместе с его дружиной попросту бросили на произвол судьбы в клещах двух разъяренных легионов. Надо полагать, с таким расчетом, что вотадинских ратников мы перебьем до последнего человечка. К счастью для всего вашего племени – вернее, для большинства, – Мартос уцелел. Хотя и к несчастью для тебя, Юдокус. Князь перешел на мою сторону в надежде поквитаться за гибель своего царя, и, насколько я разбираюсь в ситуации, прямо сейчас от поставленной цели его отделяет расстояние лишь в протянутую руку. Мартос?
Могучий вотадин вновь шагнул вперед, повернув лицо так, чтобы единственный оставшийся глаз заливал аристократов ледяным огнем. Снял с пояса щедро украшенный охотничий нож, и от игры факельного света на лезвии запрыгали блики на высоких стропилах залы.
– Старейшины моего племени, клинок этот священный, ибо я поклялся обнажать его лишь для омовения в крови изменников. Я уже разок использовал его, забирая жизнь одного из тех, кто повинен в смерти моего царя. Того человека звали Аэд. Он мог быть тебе близнецом, Юдокус. Такой же дряхлый и лукавый пакостник, советчик своему владыке, тот, на чью голову падает вина за бессмысленные смерти и пагубы, причиненные Кальгом. Применив военную хитрость, пробрался я в лагерь сельговов после измены, после гибели едва ли не всей моей дружины – и там, в царском шатре, нанизал подлятину на вот это жало. Вспорол ему брюхо, вывалил кишки, но это еще не все. Аэд держал при себе ковчежек, полный хозяйских писем и документов, которые латиняне мне зачитали. И тут многое, очень многое встало на свои места…
Он отвернул лицо, обращаясь теперь в сумрачную пустоту залы:
– Одно из писем в особенности просветило меня. О, какими же мы были глупцами, считая, что Кальг хочет лишь изгнать латинян с наших земель!
Мартос вновь повернулся к Юдокусу и даже побледнел от злости.
– Это письмо было от тебя, тварь! В нем ты говорил, что Бренн уже стар и немощен, а «надежного» преемника не видно. Еще говорил, что можешь заручиться поддержкой других старейшин, а тем самым и всего народа, буде возникнет такая надобность при смене правителя.
Князь неторопливо направился в сторону вотадинских вожаков, которые, как один, уже пятились под немигающим взглядом белого от бешенства воеводы.
– Ведь это ты обрек своего повелителя на смерть, Юдокус, а вместе с ним и тысячи наших ратников! Что, хотел прибрать власть к своим рукам? Думал подыскать какую-нибудь невинную душу, которой бы вертел как вздумается, подергивая за ниточки из-за спинки царских кресел? Какого-нибудь паренька, чей отец недавно сгинул в битве и чья мать никогда не вздумала бы пикнуть? Только налетел топор, да на крепкий сук, а? Моя жена сразу тебя раскусила… Эх, мне бы ее глаза, до того как на войну ушел… Ты схватил ее, и дочь мою тоже, кинул псам-сельговам на забаву, а сынишку моего сбросил с южного обрыва…
Юдокус вскинул руки, будто защищаясь, и, бледнея на глазах, залепетал:
– Это не я, это сельговы…
С приглушенным звоном на мощеный каменный пол упал нож в расшитом чехольчике. Да и не нож даже, а так, ножичек, безделица, уместная скорее для детской ладони.
– Вчера, собираясь карабкаться по южной стенке, я наткнулся на его тело. После стервятников косточки только и нашел, но я сразу понял, что это он. Вот по этому ножу, который остался на его пояске. Мой подарок… на последний в его жизни день рождения…
Князь медленно приблизился к детскому оружию и, подобрав с плит, сорвал с него ножны, уже пошедшие пятнами от осенних дождей.
– Моего сына ты сбросил в пропасть. Его сестру отдал на поругание. И мою жену. Она, кстати, мертва. Женщины рассказали мне, что от своей собственной руки. Но сначала она убила нашу дочь. Из жалости.
Мартос швырнул ножичек к ногам Юдокуса и вновь повернулся лицом к пустым теням залы, чтобы смахнуть со щеки одинокую слезу. Через секунду он опять глядел на старейшин.
– Вы все повинны в этом. Все согласно кивали на предложения этого козоложца, отворачивались, когда он умерщвлял моего ребенка, отдавал мою дочь и жену десяткам сельговов, обрекая их на медленную, мучительную смерть. По справедливости я бы должен прикончить вас всех до единого, прямо тут, в логовище вашего зломудрия…
Тут с ним плечом к плечу встал Скавр. Черты трибуна были искажены гневом, палец вскинутой руки целился в белое лицо Юдокуса.
– Мы и мизинцем не шевельнем, чтобы помешать князю, реши он так поступить. Мало того, готов поставить щедрую горсть золотых, что центурион Корв – вон он – с превеликой охотой подсобит Мартосу обоими своими мечами. Вы даже не представляете, до чего хорошо он знаком с подобными преступлениями.
Мартос кивком поблагодарил трибуна, после чего вновь повел речь перед ошалевшими от страха аристократами.
– Ох, как тянет вас умертвить… да вот беда: народ останется без верховодства. Сам я не вправе занять престол, коли не меньше вас повинен в гибели царя, – из-за собственной гордыни, в то время как вы сжили его со свету обманом и кознями. А коли и сын мой мертв, я не имею наследника, как не имею и желания подбирать ту, кто родила бы мне нового. Так что буду я вам не царем, а за него. И слово мое будет законом, аще не хотите испить чашу смерти столь же лютой, что выпала на долю преданных вами. Дочери же ваши и дочери дочерей пойдут на потребу латинянским легионам. В полноте времен царем станет сын моей единоутробной сестры, а вы будете его наставлять все те годы, пока он не возмужает достаточно, чтобы править самоначально.
Кто-то из старейшин открыл было рот, но Мартос остановил его властным жестом.
– Итак, первым решением вашего нового повелителя будет подписание договора о мире и согласии с Римом. Да будут предусмотрены также частые проверки, что вы, шуты гороховые, держите свое слово. Этот народ вновь станет союзником Риму, и каждый из вас будет лезть из кожи вон, чтобы лад между нами и империей не был нарушен.
Старейшины переглянулись, но молча, видно из страха нарушить деликатное равновесие в словах Мартоса. Один лишь Юдокус шагнул вперед и важно кивнул, разводя руки в стороны, будто хотел обнять князя.
– Мой повелитель! Каким воистину царским благоро…
Он поперхнулся, уставившись на кровь и желчь, что вдруг хлынули на каменные плиты у его ног. За миг до этого Мартос, прятавший изукрашенный клинок за спиной все то время, пока длился его суд над предательской знатью, прыгнул вперед и одним движением вспорол советнику брюшину. После чего отшагнул, любуясь, как Юдокус против собственной воли оседает на колени в быстро натекающую лужу, при этом умоляюще вглядываясь князю в лицо. С губ старика сорвался дрожащий стон, однако Мартос лишь презрительно усмехнулся с вышины своего немалого роста.
– Я уже как-то говорил, что принадлежу к тем, кто трезво смотрит на жизнь. Но отнюдь не к дуракам. Кроме того, вот этим овцам надобно воспоминание поярче, на случай, если кто-то вздумает отступиться от нашей договоренности.
Он поднял голос:
– Кишки вспороты аккуратно, не слишком глубоко и не слишком широко. В самый раз, чтобы изувер подыхал медленно, в одиночку, без чьей-либо помощи. Прикоснись к нему кто-либо, предупреждаю: умрете в тех же корчах. Ну а ты, Юдокус, можешь не рассчитывать на монетку под язык, когда наконец околеешь. Я лично отсеку тебе башку, а все остальное столкну с южного обрыва. Валяйся там на камнях, корми воронье. Голову же твою заберу с собой как залог, что ты на веки веков застрял между этим миром и тем, что лежит по ту сторону… Так, а теперь для всех остальных, – князь показал острием клинка на перепуганную знать, что дрожала, отшатнувшись от сучащего ногами старца. – Это последнее вам предупреждение. Только мысочком преступите мои запреты, и я охотно устрою вам столь же неторопливую кончину. С такими же почестями. Вот только попробуйте.
