Глава 15
ПРОТОИЕРЕЙ
Мир!.. На свою беду после подписания договора в Бретиньи Франция пребывала в мире. Бедный парижский люд, поверивший, что все его невзгоды кончились, пьющий вино на перекрестках и славящий своего короля, вызволенного из плена! Бедные крестьяне, пляшущие на площадях своих деревень, на радостях проедающие заботливо хранимые припасы!.. Мир, который они познали вслед за этим, оказался горше войны. На войне солдаты дерутся между собой и истребляют друг друга, а вот во время мира…
Они никуда не ушли, они все остались: сначала англичане, отказавшиеся сдать захваченные крепости и распустить отряды; потом — гасконцы, всегда охочие до грабежа и нападений, чтобы получить выкуп; англо-наваррские войска Карла Злого, по-прежнему удерживающие Эвре и Котанен; наконец, наемники всех мастей, призванные либо той, либо другой стороной: немцы, фламандцы, швейцарцы, итальянцы, испанцы. Зачем им было уходить? Чего ради покидать самую богатую страну христианского мира, в которой все они могли добыть себе состояние?
Одним махом солдаты превратились в мародеров, а их отряды — в разбойничьи шайки, которые сами они называли «дружинами» или «ротами». Да, такой мир оказался гораздо хуже войны. Великие битвы, где Франция потеряла столько людей, были подобны широким ранам, откуда обильно пролилась кровь. Но со временем раны затягиваются, и кровь восстанавливается в жилах. А вот мир походил скорее на какую-то кожную болезнь. Казалось, все тело Франции, с севера до юга, поразили тысячи маленьких ранок — тысячи язв, чирьев, гнойников. И вскоре несчастная Франция скрючилась, закричала от боли, которую причиняла ей эта невыносимая экзема.
Хуже того — Франция начала чесаться, чем лишь усугубила свою болезнь. Когда какая-нибудь «рота» слишком уж усердствовала и терпеть ее грабежи становилось совсем невмочь, против нее бросали отряд наемников. Но наемники, в свою очередь, сами становились бандитами, против них приходилось нанимать других… и так до бесконечности. Франция запустила себе ногти под кожу и уже не переставала терзать себя. Теперь сражались не только при Креси или Пуатье — вся страна превратилась в гигантское поле битвы…
Едва вернувшись из Англии, Иоанн Добрый решил действовать. Он счел своим долгом воплотить, наконец, в жизнь великую мечту, с которой никогда не расставался: отправиться в крестовый поход. Он написал в Авиньон, Папе Иннокентию VI, с тем, чтобы тот благословил его стать во главе святого воинства, на что государь-понтифик весьма охотно согласился. Иоанн II был в восторге: наконец-то он покроет себя славой в боях против неверных. Не в том ли состоит первейший долг короля-христианина?
К несчастью для него, осуществление этого прекрасного плана задержалось из-за одного непредвиденного события. 21 ноября 1361 года во время чумного поветрия умер в возрасте пятнадцати лет, не оставив потомства, Филипп де Рувр, герцог Бургундский. Выходило так, что его наследником становился ближайший родственник — король Франции. Появилась уникальная возможность присоединить эту богатейшую область к французской короне. В самой Бургундии к этому уже были готовы. Если бы король так и поступил, ему бы никто не воспротивился.
Но Иоанна Доброго в который раз осенила неожиданная идея. Вместо того чтобы включить Бургундию в состав своего королевства, он решил даровать ее своему любимцу — младшему сыну, маленькому Филиппу, тому, кто остался подле него при Пуатье и заслужил прозвище «Отважного». Ни на мгновение Иоанн Добрый не задумался над последствиями своего решения. Разумеется, Филипп сохранит ему верность! Разумеется также, что он поладит и со своим братом Карлом, когда тот станет королем. А потом? Как поведут себя потомки Филиппа? Вместо того чтобы увеличивать Францию, король в самом ее сердце создал отдельное государство…
Прежде чем уступить Бургундию младшему сыну, Иоанн II решил незамедлительно посетить ее в сопровождении своего доверенного лица, шамбеллана Жана де Танкарвиля. Король был очень хорошо принят своими бургундскими подданными, но по случаю этой поездки сделал неприятное открытие: повсюду в стране было весьма небезопасно. Во всех областях мародеры держали себя как хозяева. Никакой властитель не смог бы потерпеть такое положение, вот и Иоанн Добрый решил покончить с разбойничьими «дружинами». Он поручил это дело Жану де Танкарвилю, а сам отбыл в Париж.
Графу де Танкарвилю предстояло набрать со всей Франции рыцарей, чтобы составить войско и перетянуть на свою сторону одного из самых могущественных дружинных вождей — Арно де Серволя по прозвищу Протоиерей.
***
Вот уж кем Протоиерея нельзя было назвать, так это заурядной личностью. Происходя из захудалого дворянства, родившийся в Перигоре около 1320 года, он никогда не был расстригой, вопреки тому, что утверждала молва. Просто ему досталось в наследство архипресвитерство Велин близ Перигё, но, согласно обычаям того времени, он предпочел остаться человеком светским, сохранив, однако, за собой и звание, и доходы, а архипресвитерством поставил управлять настоящего священника. Вокруг себя Арно де Серволь собрал целую маленькую армию, которую содержал на собственный счет, следуя в этом примеру крупных сеньоров. Когда в 1356 году Иоанн Добрый созвал под свои знамена дворянство, Арно де Серволь, подобно всем остальным, вместе со своим войском отправился служить королю. При Пуатье Протоиерей, в отличие от многих, проявил верность и мужество, достойные подражания. Он был среди тех, кто до последнего сражался возле своего государя. Как и Иоанн Добрый, он сдался лишь в самой крайности, весь израненный. После внесения выкупа был освобожден, выгодно женился, потом внезапно овдовел, унаследовав немалое имущество своей жены. Вот тут-то все и полетело кувырком: этот безупречный рыцарь вдруг поставил себя вне закона.
Во главе настоящей армии он в течение целого года, с июля 1357-го по сентябрь 1358-го, опустошал Прованс. Папа был так напуган, что вынужден был заплатить ему внушительную сумму, лишь бы он пощадил Авиньон. Затем, прихватив все накопленные деньги, Арно де Серволь обосновался в Бургундии и жил там, словно король. Время от времени он устраивал налет на какую-нибудь деревню или даже город, чтобы не потерять сноровки, но не прибегал при этом к зверствам, которые для других капитанов были делом обычным. Протоиерей, конечно, был разбойник, но все же не чудовище…
К этому-то человеку и прибыл в середине декабря 1361 года Жан де Танкарвиль. Он явился не с пустыми руками, но, имея при себе два веских довода: грамоту о помиловании, подписанную Иоанном Добрым, и сумму в пятнадцать тысяч золотых, если Протоиерей согласится поступить на королевскую службу.
Шамбеллан был готов к упорному сопротивлению, даже к отказу, но, к его удивлению, Арно де Серволь согласился с видимой охотой.
Он устал от своей нынешней жизни и желал лишь одного: служить королю. Таким образом, дело уладилось.
Графу де Танкарвилю оставалось теперь выполнить вторую часть королевского поручения: набрать рыцарское войско. Прежде чем отправиться к Протоиерею, Танкарвиль во все стороны разослал гонцов с письмами. Составляя свой список, не забыл он и Франсуа де Вивре, печального рыцаря, присоединившегося к ним в Шелле, к которому он сразу же почувствовал симпатию. Впоследствии Франсуа неизменно восхищал его своими воинскими качествами…
Так вышло, что 15 декабря 1361 года в лабиринт замка Вивре углубился всадник, везущий сумку, украшенную лилиями, — королевский гонец.
Содержание доставленного им послания оказалось простым: граф де Танкарвиль приветствовал Франсуа де Вивре, уверяя его в своей дружбе, и просил как можно скорее прибыть в Сольё для участия в боевых действиях против разбойничьих «рот». Франсуа не замедлил откликнуться на этот призыв и уехал в тот же день, поцеловав Ариетту и Изабеллу — пышущего здоровьем младенца двух с половиной месяцев.
Франсуа сопровождал Оруженосец. Этот последний указал ему среди стражников самого толкового, и Франсуа по его совету доверил тому всю военную власть над замком, перестройка которого неустанно продолжалась. Франсуа уезжал со спокойной душой. С таким гарнизоном, с крестьянами-лучниками и лабиринтом его жена и дочь будут в безопасности…
Согласно приказанию, Оруженосец следовал за своим господином в полном молчании, держа на плече огромную секиру. Под впечатлением от подвигов Верзилы Ферре, история которого распространилась по всей Франции, он вбил себе в голову, что должен во всем следовать его примеру. Ради этого он усиленно упражнялся и горел желанием показать своему сеньору, суровость которого приводила его в отчаяние, на что он способен.
Первую ночевку они сделали в Ренне, вторую — в Витре. Два первых дня миновали без происшествий: кругом царило спокойствие, лишь дымки поднимались над соломенными крышами. Они все еще не выехали за пределы Бретани, и Франсуа даже в голову прийти не могло, что, как это ни парадоксально, своим спокойствием Бретань, исключенная из мирного договора в Бретиньи, была обязана продолжающейся войне за наследство между сторонниками Монфора и герцогини де Пентьевр. Сейчас, правда, установилось перемирие, но войска обеих сторон не были распущены; солдатам по-прежнему платили, и командиры поддерживали среди них строгую дисциплину…
Лишь в начале третьего дня, когда они свернули к Лавалю, начался кошмар. Франсуа и Оруженосец проезжали через сожженную деревню. От нее ничего не осталось, жители все до единого исчезли. Они подумали было, что это последствия недавней войны, но руины еще дымились. Что бы это значило?
Ответа им не пришлось долго ждать. В следующей деревне их поджидало еще более ужасное зрелище. Изувечены были все мужчины: у одних выколот глаз, у других отрезаны уши или нос, у третьих вместо кистей остались культяшки, некоторые ковыляли на костылях, лишившись ступни. С женщинами, казалось, ничего не случилось, но, судя по трагическому выражению лиц, можно было догадаться и об их судьбе.
Франсуа приблизился к крестьянину, одному из немногих, кто выглядел целым.
— Кто это с вами сделал?
— Англичане, монсеньор.
— Но сейчас же мир!
— Так ведь они англичане, монсеньор! Заявились сюда на прошлой неделе. Они все у нас отняли, потом изнасиловали наших жен, а нас покалечили смеха ради. Торчали тут два дня…
— Тебе, похоже, повезло больше других…
Человек не ответил, помрачнел и повесил голову. Франсуа пожалел о своих словах и снова пустился в путь.
Дорогу словно вехами отмечали трупы крестьян, наполовину исклеванные воронами и обглоданные волками. Время от времени попадался повешенный, качающийся на дереве, весь покрытый инеем.
Они провели ночь в Лавале. А наутро продолжился тот же монотонный кошмар: разоренные деревни, мертвецы, калеки, и все тот же ответ на расспросы Франсуа:
— Англичане…
В действительности же мучителями этих бедняг далеко не всегда были именно англичане. Эта одичавшая солдатня принадлежала ко всем нациям западного мира. Попадалось даже немало французов и бретонцев. Но народ всех их обозначил одним именем: «англичане». И народ в простоте своей не ошибался, потому что именно англичане были подлинным источником бедствий. Все пошло с того самого дня, Дня всех святых 1337 года, когда английский король объявил войну королю Франции.
Крестьяне, однако, встречали свои несчастья мужественно. Сельская местность отнюдь не замерла: люди заново отстраивали свои дома, заставляя себя верить, что следом за их разорителями не придут другие. В одном местечке неподалеку от Мана, где восстановительные работы шли полным ходом, Франсуа заметил беременную женщину, которая, несмотря на свое положение, толкала тяжелую тачку с камнями. Он усмотрел в этом своего рода символ надежды, победу жизни над смертью, и протянул женщине монетку.
— Возьмите… для ребенка.
Женщина посмотрела на него с ненавистью и плюнула на землю.
— Он — от англичанина, который меня изнасиловал. Как только это отродье на свет появится, я его тут же веревкой удавлю! Богом клянусь и всеми его святыми!
И она снова взялась за свою тачку…
Самое ужасное зрелище Франсуа и Оруженосец увидели на следующий день. Им и раньше попадались повешенные, в основном поблизости от деревень, на больших дубах, выдерживавших на своих ветвях двадцать, а то и тридцать трупов. Но на этом дереве были развешаны не тела, а части тел: руки, ноги, даже мужские половые органы и женские груди. Все это качалось на ветру и напоминало шест с призами на какой-нибудь ярмарке. Немного поодаль виднелась большая обугленная куча — остальное…
Они застыли, пораженные ужасом, но вскоре заметили мальчонку лет десяти, который неподвижно сидел на земле и тоже смотрел… Франсуа попытался расспросить его, но не добился никакого ответа, даже взгляда: ребенок не сводил глаз с ужасного дерева. Франсуа спешился и силой усадил его на коня впереди себя. Он не мог его здесь оставить. Сир де Вивре намеревался отвезти мальчика в какое-нибудь место, где о нем позаботятся, — в монастырь, быть может… Так он и проехал несколько лье с ребенком на крупе коня, но вдруг посреди густого леса мальчик спрыгнул на землю и скрылся. Франсуа и Оруженосец искали его несколько часов, кричали, звали, уговаривали вернуться, но так и не нашли.
Оба клокотали от гнева. Но невыносимее всего им было опаздывать, приезжать, когда уже слишком поздно. Ни разу не удалось им увидеть никого из этих мерзавцев. О, если бы только им попался хоть один, или десять, или сто, с какой радостью, с каким неистовством они устроили бы им кровавую баню!..
В Сен-Кале им показалось, что эта безумная надежда готова осуществиться. Крестьяне сказали, что одна банда англичан устроилась чуть поодаль, на кладбище. Время от времени разбойники устраивают набег на городишко, требуют провизию, нескольких женщин и со всем этим уходят… Франсуа и Оруженосец справились о направлении и помчались туда тройным галопом.
Спустился вечер. Ни зги не было видно на обледенелой дороге, но это их не остановило. Добравшись до кладбища, они спешились и двинулись дальше, приникнув к земле. Они не хотели позволить гневу взять верх над осторожностью: вдвоем у них был только один шанс на победу — внезапность. Наконец, так и не услышав никакого шума, они бросились вперед: Оруженосец — размахивая своей секирой, Франсуа — боевым цепом. Оба резко остановились, вскрикнув от досады. Мародеры ушли. Никого. Хотя нет, тут оставались женщины, голые, привязанные к могильным крестам, с распоротыми животами. Со смертной тоской в душе они вернулись в Сен-Кале, чтобы объявить новость жителям…
Неподалеку от Орлеана Франсуа и Оруженосец выехали к Луаре и ее берегом достигли Кона. Река несла трупы. Они заметили даже плывущий мешок, в котором кто-то еще шевелился, но были слишком далеко, чтобы помочь. После Кона они свернули к Морванским горам и миновали Кламси, затем Везле.
Все так же тянулась цепочка истерзанных, поруганных селений. Сразу после Везле они увидели деревню, где остались одни мужчины, потому что бриганы увели оттуда всех жительниц женского пола, исключая старух и грудных младенцев. А еще чуть дальше — разоренный монастырь.
Обитель, принадлежавшая бенедиктинскому ордену, была богата. Там производили великолепное вино, и «дружиннички», явившиеся туда на прошлой неделе, унесли все, вплоть до самого маленького бочонка. Но это бы еще полбеды. Они пошли дальше, расхитив все богослужебные предметы: дароносицы, кресты из драгоценных металлов, золотые ризы. Это было уже святотатством, хотя каждый знал, что грабителям до того нет никакого дела. Однако самое непоправимое они учинили не в церкви, не в подвалах, а в библиотеке.
Франсуа, получивший в монастыре приют на ночь, наткнулся на нее случайно. Его глазам предстал неописуемый разгром: сломанная мебель, груды изодранных или сожженных листов, засохшие лужи цветных чернил. И среди этого хаоса — одинокий монах, сидящий на скамье с поникшей головой. Его горе было столь очевидно, что Франсуа присел рядом, ничего не говоря, потому что перед таким бедствием слова были бессильны. Франсуа мог лишь поделиться с ним теплом своего присутствия. После долгого молчания монах все же заговорил.
— Здесь были такие редкие книги, что случайным посетителям их никогда и не показывали, — на греческом, на еврейском, даже на сарацинском языке… А они явились и все уничтожили. Я им говорил, чтобы они остановились и лучше уж забрали все с собой. Ведь книги имеют огромную ценность, и негодяи могли бы получить за них много денег. Но они только смеялись и продолжали рвать и жечь…
Монах подобрал пустой переплет, валявшийся у его ног.
— Это было «Житие Людовика Святого» Жуанвиля. Я его сам переписал и украсил миниатюрами. У меня ушло на него три года…
«Житие Людовика Святого»! Франсуа встал, исполненный негодования. Он яростно ударил по скамье кулаком.
— Они заплатят за это, отец мой! Они заплатят!
***
В Сольё Франсуа прибыл 24 декабря 1361 года. Там уже собрались многие сеньоры. Жан де Танкарвиль заметил Франсуа и сердечно принял его:
— А вот и наш печальный рыцарь! Добро пожаловать к нам, сир де Вивре. Вы сейчас в лучшем расположении духа?
Франсуа отрицательно покачал головой. С мрачным и гневным лицом он поведал об ужасах, которые повстречал по дороге.
Шамбеллан Франции вздохнул.
— Какая у вас чувствительная душа! Если бы я сам не видел вас в деле, никогда бы не подумал, что при этом вы рыцарь таких боевых достоинств.
Он дружески взял его за руку.
— Пойдемте же, я представлю вас славнейшим нашим дворянам.
В самом деле, в Сольё съехались целые толпы рыцарей, все в праздничном платье, поскольку был канун Рождества и в церкви сейчас как раз служили полуночную мессу. Тут Жан де Танкарвиль и познакомил Франсуа с Жаком, герцогом де Бурбоном, с графом де ла Маршем, с Луи, графом де Форе, и со многими другими носителями прославленных имен. Франсуа спросил, входит ли Бертран дю Геклен в их число.
— Нет, после своих подвигов в Иль-де-Франсе он отправился изгонять «роты» из Нормандии. Милостью короля он теперь — сир де Ла-Рош-Тессон и предводитель рыцарского ополчения.
Франсуа пожалел о его отсутствии, но искренне порадовался этой заслуженной награде. В любом случае Франсуа был уверен, что рано или поздно увидится с супругом крестной матери своего ребенка. Вдруг он заметил группу людей, державшихся в стороне.
— А кто это такие?
— Арно де Серволь и его капитаны. Вы не знаете Протоиерея?
— Видел при Пуатье…
— С тех пор он успел побывать главарем «дружин», но я убедил его вернуться на нашу сторону.
Франсуа даже забыл, что говорит с шамбелланом короля. Виденный на дорогах кошмар был слишком свеж в его памяти.
— Как? Вы осмелились вести переговоры с убийцей? Танкарвиль мог бы рассердиться, но не сделал этого.
— Не спешите судить… Протоиерей, конечно, был бриганом, но и тогда он действовал лишь как человек военный, не более того. Его нельзя упрекнуть ни в одной из тех жестокостей, которые вы повстречали. Он причинял лишь то зло, которое причиняет любое войско, не более и не менее. К тому же сам король решил принять его на службу. Ведь не назовете же вы короля пособником убийцы?
Франсуа промолчал, и граф де Танкарвиль подвел его к Протоиерею. Тот был в доспехах, но без шлема. У него был щит с идущим золотым оленем. Лазурное поле щита окаймлял бордюр из «безантов» — маленьких золотых же кружочков. Арно де Серволь любезно приветствовал Франсуа и представил ему своих капитанов: своего брата Пьера, Гастона де ла Парада, Бернара д'Оргейля, Бидо ле Бурка…
Полуночная месса проходила в церкви Сент-Андош, главном храме Сольё. Присутствуя на ней, Франсуа был особенно печален. Как все изменилось со времени его женитьбы — за какой-то один год! Сколько страданий, горя, сколько утраченных надежд! Даже вид церкви вносил мрачную ноту. Англичане подожгли ее два года назад; хоры все почернели, а сквозь дырявую кровлю накрапывал мелкий дождик…
Из Сольё армия двинулась в Бон, где встала на зимние квартиры и долгое время оставалась в бездействии. Выпали обильные снегопады, и предпринять какую бы то ни было операцию представлялось невозможным. Но и с мародерскими «ротами» было то же самое: они затаились в своих убежищах.
***
В конце февраля Франсуа узнал из послания, прибывшего из Вивре, новость, которая наполнила его радостью: Ариетта снова была беременна! Она надеялась, что Франсуа поспеет к родам, и просила его подобрать ребенку крестных. Если родится мальчик, то будет, конечно, Луи, а если девочка, то она предлагала назвать ее Катериной, по имени ее матери.
Франсуа не колебался. Он немедленно отправился к графу де Танкарвилю и просил, чтобы они вместе с женой стали крестными родителями его будущего ребенка. Вельможа согласился, не заставив себя упрашивать. Он всегда ценил Франсуа и был рад крестить его ребенка.
Во время этих дней вынужденного бездействия Франсуа решил поближе узнать своих новых знакомцев. Танкарвиль сказал ему, что Протоиерей ничего общего не имеет с теми чудовищами, которые пытали людей ради собственного удовольствия, поэтому Франсуа захотел убедиться в этом самолично. Так он сошелся с Бидо ле Бурком и даже завел с ним дружбу.
Бидо ле Бурк, родом из Лионне, был весьма краснолиц. Толстый, если не сказать тучный, что не мешало ему быть грозным в бою, он любил жизнь, и особенно вино. Здесь, в Боне, он мог предаваться своей страсти с легким сердцем. Опьянение не портило его характер. У него имелся бесконечный запас игривых песенок, которые все, так или иначе, задевали святош. Нравственные терзания ему были неведомы: он шел туда, где его ждали легкая пожива и верная выпивка. Послужив во французском войске, он вернулся домой, в Лионне, а когда Арно де Серволь из Прованса перебрался в Бургундию, последовал за ним.
На вопросы Франсуа он давал вполне недвусмысленные ответы: он и сам никогда не убивал беззащитных и не видел, чтобы другие убивали женщин и детей. Протоиерей бы этого не допустил. Насчет женщин, конечно, бывало, что потискают одну-другую, но это и все.
Наконец 15 марта 1362 года пришел приказ: армии надлежит двигаться к югу, навстречу «дружине» Малыша Мешена. Действительно, Малыш Мешен и его люди недавно захватили замок Бринье — мощную крепость близ Лиона, и теперь контролировали оттуда всю область. И речи быть не могло, чтобы оставить в их руках позицию, которая угрожала не только городу Лиону, но и путям сообщения по всей долине Роны.
На деревьях вновь появились почки, когда Франсуа пустился в поход. Ужасы декабря понемногу изгладились из его памяти. Он чувствовал себя лучше, и ожидание рождения новой жизни в замке Вивре немало тому способствовало.
Пестрое войско, которое имел под своим началом граф де Танкарвиль, разделилось надвое. В авангарде выступили Протоиерей и его люди, лучше знакомые с этой местностью; за ними — Танкарвиль с рыцарями. Франсуа среди них не было. Он предпочел общество Бидо ле Бурка, чей веселый нрав пришелся ему по вкусу. Да и в любом случае Франсуа предпочитал грубость бывших бриганов пустоте и ничтожеству иных сеньоров.
Так что теперь он даже с удовольствием продвигался вдоль цветущих берегов Соны. Местность была спокойна, дурные воспоминания оставили его. За Франсуа следовал Оруженосец — молча, как и велел ему господин, по-прежнему сокрушаясь о его суровости.
31 марта показался Божё. Бидо ле Бурк, который в течение дня беспрестанно рассылал разведчиков, приблизился к Франсуа и поехал с ним бок о бок. Франсуа пошутил:
— Подъезжаем прямо к столице «божоле». Вы должны быть счастливы!
Но Бидо, казалось, было не до шуток.
— Разведчики донесли, что в округе орудует Нетопырь.
— Нетопырь?
— Вожак одной из «рот». Его так прозвали, потому что он нападает только ночью.
Франсуа стало не по себе.
— А как его настоящее имя?
— Никто не знает. Но у него есть герб: красная летучая мышь с золотыми глазами на серебряном поле и даже девиз по-латыни: «Omnibus hostis»… Видно, сам Бог хочет, чтобы мы его одолели, потому что это — наихудший из всех!
Миновав Божё, Протоиерей решил разбить лагерь в чистом поле. Потом передал приказ через своих капитанов:
— Всем оставаться в своих палатках, держать оружие под рукой и не спать. Как только протрубят тревогу — выскакивать и никому не давать пощады.
Франсуа и Оруженосец вернулись в палатку. Спустилась ночь. В темноте они не видели друг друга и не разговаривали, но думали об одном и том же: только бы этот Нетопырь напал! Оруженосец с такой силой сжимал рукоять секиры, что у него заболели суставы, а Франсуа беспрерывно крутил железным шаром своего цепа. Спустя какое-то время, которое показалось им бесконечностью, в ночи действительно раздался долгожданный крик:
— Тревога!
Они вскочили. Светила полная луна. Враг был хорошо различим. Чтобы узнавать своих и не перебить друг друга в темноте, люди Нетопыря носили поверх кольчуг или лат белые туники, подобные тем, что надевали крестоносцы, только крест на них заменяла красная летучая мышь.
Нетопыри рассыпались по всему лагерю и заметались, как перепуганные птицы: эффект внезапности, на который они привыкли рассчитывать, вдруг обернулся против них самих прежестоким образом. Франсуа увидел двоих, пробегавших мимо. Первого он ударил в лицо, другой продолжал мчаться, не останавливаясь, но Франсуа успел, обернувшись, достать круговым движением затылочную часть его каски. Разбойник упал, оглушенный. Одним прыжком
Франсуа оказался над лежащим и прикончил его двумя мощными ударами. Он выпрямился с окровавленным оружием в руке. Лагерь, еще несколько минут назад такой тихий, теперь был наполнен ужасным гвалтом. Невозможно было понять, что производит больше шума: боевые кличи солдат Протоиерея или вопли отчаявшихся людей Нетопыря. Один боец превосходил всех прочих доблестью и мощью — это был не кто иной, как Оруженосец. Размахивая направо и налево своей огромной секирой, которую держал обеими руками, он разрубал руки, ноги, туловища, головы… Не будет преувеличением сказать, что во многом исход боя решился благодаря ему. При виде этой страшной фигуры та малость мужества, что еще оставалась у нетопырей, окончательно их покинула. По рядам разбойников прокатился крик:
— Верзила Ферре вернулся! Верзила Ферре вернулся!
С этого момента их охватила самая отчаянная паника.
Они валились как мухи и позволяли взять себя без сопротивления. Их главарь, узнаваемый по тому, что носил не тунику, а доспехи с собственным гербом, тоже был схвачен. Бой закончился.
И тут началось странное дело. Не сговариваясь, люди Протоиерея сорвали со своих пленников одежду и, вооружившись гвоздями, принялись распинать их на деревьях. Ошеломленный, Франсуа вознамерился помешать казни. К нему вернулось ужасное воспоминание о Черной Чуме… Разумеется, обстоятельства были далеко не теми же самыми, но подобной участи не заслуживает ни одно человеческое существо. И Франсуа заметался среди своих соратников с криком:
— Остановитесь! Христианин не имеет права так поступать!
Но никто его не слушал. Бриганов крепко держали и, прижимая к деревьям, вгоняли гвозди в их ступни и ладони. Вскоре в лагере были слышны лишь крики распинаемых да увещевания Франсуа. Не сумев заставить людей слушать себя, он попытался действовать силой и бросился на солдат. Его оттолкнули с такой яростью, что он упал навзничь. Сир де Вивре поднялся с земли, вне себя от гнева. Это уже слишком! Он помешает этой гнусности во что бы то ни стало — если понадобится, то даже ударами боевого цепа…
Чья-то рука легла на его плечо. Франсуа стремительно обернулся, готовый нанести первый удар, но вовремя сдержался. Перед ним был сам Протоиерей.
— Успокойтесь, сир де Вивре. Ваше негодование праведно, но тут оно ни к чему.
— Это же ваши люди! Прикажите им остановиться!
— Нетопырь сам всегда распинал пленных. Вы этого не знали? Будет только справедливо, если с ним поступят точно так же. Впрочем, он и сам наверняка находит это естественным.
Протоиерей поискал главаря шайки и обнаружил его уже прибитым к дереву за две руки и одну ногу. Какой-то солдат как раз готовился всадить четвертый гвоздь.
— Не правда ли, Нетопырь, ты получил лишь то, что заслужил?
Разбойник обливался крупным потом, стискивая зубы, чтобы не закричать. Протоиерей обернулся к Франсуа.
— Вот видите, он не отнекивается. А теперь я хотел бы с вами поговорить.
— Зачем?
— Я вам объясню. Не угодно ли последовать за мной?
Франсуа, поколебавшись немного, зашагал рядом с Протоиереем. Оруженосец, тоже после некоторого колебания, двинулся следом. Франсуа сухо бросил ему:
— Уходи.
Оруженосец не упорствовал. Смущенный, он ушел в ночь со своей огромной секирой на плече.
Шатер Протоиерея был воистину великолепен — ярко освещенный факелами и украшенный медвежьими и леопардовыми шкурами. Щит с золотым оленем, окруженным золотыми безантами, висел на опорном столбе. Имелось тут множество сундуков и ларцов, в которых, как можно догадаться, содержались сокровища; было и великолепное оружие, разбросанное в беспорядке. Протоиерей уселся в кресло и предложил Франсуа занять то, что стояло напротив.
В первый раз Франсуа смог рассмотреть его как следует. Протоиерей был одет в черное платье, прошитое золотой нитью; башмаки на его ногах были с загнутыми кверху носами непомерной длины. Его волосы были черны, насколько это возможно; лицо — изможденное, с выпуклым лбом. Пожалуй, Протоиерей напоминал Жана, но в его чертах сквозило что-то гораздо более острое, жестокое. Необычайно тонкие и длинные пальцы словно противоречили облику военного вождя; на одном из них сверкал алмаз дивной величины.
Протоиерей взял со столика золотой кувшин и наполнил два кубка из того же металла. Затем протянул один Франсуа.
— Это «вино Ночи», лучшее, что у меня есть.
Франсуа не шелохнулся. Арно де Серволь верно понял причину его сдержанности.
— Можете пить без опасения. Оно не разбавлено кровью. Монахи, которые его производят, угостили меня от доброго сердца.
Франсуа взял кубок и подождал… Протоиерей отхлебнул маленький глоток.
— У вас чистая душа, сир де Вивре, а мне как раз требуется поговорить с кем-то, у кого чистая душа. Сегодня это такая редкость. Кругом либо мерзавцы вроде меня, либо дураки вроде короля Иоанна и его рыцарей.
Франсуа был совершенно сбит с толку таким вступлением.
Протоиерей продолжил:
— Вы спросите меня, что это значит — человек с чистой душой? Это — тот, кого не способно затронуть зло. Он может оказаться среди наихудших гнусностей и ужасов, но ничто из этого к нему не пристанет.
Протоиерей взглянул на землю. В последние дни было много дождей, и почва сделалась вязкой. Он указал на свои башмаки.
— Взгляните на них! Видите эти бурые пятна — земля, кровь, быть может… Они пропитаны этим насквозь.
Он снял свой перстень и бросил его в грязь.
— Но алмаз остается чистым, что бы с ним ни случилось.
Подобрав кольцо, Протоиерей вытер его пальцем и поднес к свету.
— Алмаз снова сверкает. Чтобы избавить его от грязи, хватит прикосновения, капли воды, слезинки… Чистая душа нетронутой проходит сквозь зло. И более того — она его попросту не замечает!
— Не замечает?
И Франсуа, горячась, рассказал об ужасах, с которыми столкнулся по дороге.
Арно де Серволь прервал его:
— Я говорил не об этом зле, но о том, что накапливается в наших душах. Не вас ли я видел при Пуатье?
— Да. Но я и после продолжал служить королю.
— Это естественно, ведь вы признаете только прямые пути. А я вот все сворачивал, да сворачивал, пока у самого голова не закружилась.
Франсуа надо было уйти, но он остался. Быть может, оттого, что этот человек до невозможности был непохож на него самого и Франсуа хотел бы его понять.
— Почему?
— Я и сам задаю себе этот вопрос. Думаю, из-за игры. В обоих смыслах этого слова: случай и комедия… Будет ли Протоиерей служить королю или примется разорять Францию? Я бросаю кости, а уж что они решат… Какую маску напялит Протоиерей на сегодняшнее представление? Героя или разбойника? Догадайтесь… Тем более что я запрещаю вам называть меня разбойником. Сейчас я вернулся на сторону короля и весьма рассчитываю служить ему верой и правдой. Ручаюсь, что вы не сможете определенно сказать, кто же такой Протоиерей. Никто не в состоянии ответить на этот вопрос, даже я сам!
Франсуа все прихлебывал и прихлебывал «вино Ночи». Ему было трудно разобраться в своих ощущениях. Он был зачарован, точно под взглядом змеи.
Протоиерей снова наполнил ему кубок и сменил предмет разговора.
— Почему вы так суровы с вашим оруженосцем? Он бился как герой, а вы с ним обошлись, как с собакой.
— Потому что оруженосец — всего лишь слуга, и ничего больше.
— Я не верю вам. Вы и сами так не думаете. Кто угодно, но только не вы. Видимо, есть какая-то другая причина.
Змея… Наклонив вперед свое острое лицо, Протоиерей пристально рассматривал своего собеседника. Его темным глазам невозможно было противиться. И Франсуа начал говорить. После смерти Туссена он не хотел привязываться ни к какому оруженосцу. Туссен был незаменим, таким и останется… Он рассказал все, начиная с котла в Сен-Мало и кончая розовым кустом Уарда, рассказал с такими подробностями, каких не упоминал даже Ариетте.
Арно де Серволь серьезно смотрел на него. Завершив повесть, Франсуа сам на себя рассердился за откровенность. Он с живостью повернул беседу в другое русло:
— Покайтесь! Измените жизнь, пока еще не слишком поздно!
— Уже слишком поздно! Я много убивал… Если б вы только знали, как много я убивал!
— Значит, вы не надеетесь на милосердие Божие?
Протоиерей улыбнулся.
— Бог еще хуже меня! Знаете пословицу? «Если вы убили одного человека — вы убийца, если тысячу — капитан, сто тысяч — завоеватель, а если всех — то сам Господь Бог…» Но я шучу. На мое несчастье, Бог справедлив. Я знаю, что место в аду уже поджидает меня — совсем горяченькое. Там наши пути снова разойдутся, сир де Вивре. Кстати, раз уж к слову пришлось, хотите знать, как бы я хотел умереть? Каким-нибудь совершенно неожиданным образом, несуразным, нелепым. Сыграть с моими современниками последнюю шутку, затеять последнюю игру… «Куда это запропастился Протоиерей?» — «Да он же в аду! Вы разве не знали?»
И Арно де Серволь снова наполнил их кубки.
— Ну так как же чистота судит порок? Заслуживаю ли я ненависти?
— Сверх всякого выражения!
Протоиерей коротко рассмеялся.
— Вы совершенно не умеете лгать! Я даже завидую тому, как вы не умеете ни лгать, ни ненавидеть.
В этот момент Франсуа закашлялся.
— Пить вы тоже не умеете! Умеете ли вы хотя бы любить?
Это было верно — пить Франсуа не умел. Все у него в голове мутилось. Ему опять надо было промолчать, но он заговорил:
— Я люблю свою жену.
— А до этого?
— Любил еще одну девушку, когда был ребенком. Это все.
— Вы забыли вашего первого оруженосца… Не вы ли сами сказали мне, что ваше сердце осталось с ним?
Франсуа внезапно встал.
— Я вам запрещаю!..
— Успокойтесь. Я не хотел вас задеть… Я вам сейчас даже сделаю подарок.
Он окликнул одного из караульных.
— Сходи за Анжеликой!
Франсуа смягчился.
— Кто такая эта Анжелика?
— Моя любовница. Она восхитительна, но, думаю, я выбрал ее в основном из-за имени. Анжелика и Протоиерей, ангел и демон…
— Вы собираетесь жениться на ней?
— Нет. С тех пор как я овдовел, уже не одно благородное семейство домогается чести выдать за меня дочь. Я выберу ту, у которой самое знатное имя. А что касается Анжелики — на эту ночь она ваша. Если согласится, конечно, поскольку она все-таки не рабыня…
В этот момент появилась Анжелика. Она была поистине достойна своего имени. В голубом платье, с длинными белокурыми волосами и белыми руками, девушка казалась сошедшей с небес.
— Анжелика, сердце мое, не согласишься ли ты провести ночь с этим благородным сиром де Вивре, которого видишь перед собой?
Анжелика удостоила Франсуа взгляда и улыбки, доказывающих, что, несмотря на свой небесный вид, она ценила и земные радости.
— Раз вы просите…
Протоиерей направился к выходу.
— Располагайтесь здесь как дома. Я проведу ночь на свежем воздухе.
Как только он исчез, Франсуа сразу же набросился на его подругу. Редко он испытывал подобное желание — столь внезапное и неистовое. Он хотел обладать этой женщиной сию же минуту, немедля! Анжелика, поначалу удивленная и даже немного напуганная таким пылом, попыталась успокоить Франсуа, но вскоре запылала с ним вместе. Это было настоящее бешенство страсти.
Вскоре они возобновили свои ласки, потом снова и снова, не произнося ничего, кроме непристойностей, которые только подстегивали их наслаждение… Франсуа был счастлив тем, что он мужчина. Он был горд стонами и криками, которые исторгал у этой женщины. Всю ночь он упивался юной плотью, которую столько раз ласкал Протоиерей, целовал губы, которые тот столько раз целовал…
Он остановился лишь под утро, обессилев, когда на соседней ферме запели петухи. И тогда он отдался в руки Анжелики, изнемогая от благодарности. Это было правдой: куда подевалось зло? После боя прошло всего несколько часов, на деревьях висели распятые разбойники, кругом было столько ужасов и горя, но зло вдруг исчезло. Словно и не существовало никогда…
***
Войско графа де Танкарвиля прибыло к замку Бринье 5 апреля 1362 года. Шамбеллан собирался уже начать осаду, но солдаты, отправленные им на разведку, принесли удивительную новость. Малыш Мешен и его люди покинули замок. Они построились в боевые порядки и ждут. Разведчики называли большое число — до пятнадцати тысяч человек, внушительное войско. Оно укрепилось на холме, возвышающемся над долиной Роны.
Ознакомившись с этими сведениями, Жан де Танкарвиль тотчас же собрал военный совет. Шамбеллан был, конечно, доблестный рыцарь и храбрый человек, но в нем слишком глубоко укоренился образ мыслей Иоанна Доброго. Он кратко изложил свою точку зрения: никогда больше им не представится другая такая возможность разом уничтожить противника. Атаковать следует немедленно. Число, сообщенное разведкой, без сомнения, завышено. Бриганов должно быть самое большее тысяч пять… Присутствующие на совете сеньоры шумно одобрили эту речь.
Тут веско прозвучал голос Протоиерея. Он не разделял мнения графа. Он находил пятнадцать тысяч вполне вероятной цифрой. В свое время и у него самого бывало столько человек под началом. К тому же враг расположился на высоте. Атаковать его нельзя до тех пор, пока он не покинет эту благоприятную позицию.
Бидо ле Бурк, присутствовавший на совете, тоже вмешался. Как местный уроженец он хорошо знал Малыша Мешена. Тот хитер и коварен. Если он покинул замок и вызывает на битву, значит, наверняка приготовил какую-то ловушку.
Протоиерей добавил:
— Не повторяйте ошибку Креси и Пуатье!
Танкарвиль смерил его высокомерным взглядом:
— У Креси и Пуатье против нас были англичане, а не эти людишки!
Королевский шамбеллан высказался вполне определенно. Что мог возразить ему Бидо ле Бурк и даже Протоиерей, которые сами-то еще совсем недавно были среди «этих людишек»! Протоиерей поклонился.
— Мы пойдем в бой. Жду ваших приказаний.
Итак, граф де Танкарвиль отдал приказ. Войско будет разделено на три полка, по три тысячи человек каждый: он сам будет командовать первым, герцог де Бурбон — вторым, Протоиерей — третьим. Что касается плана, если только это возможно назвать планом, то он был предельно прост: атаковать противника в лоб, вверх по склону холма; сначала первый полк, потом второй и, наконец, третий…
Под звуки труб и кличи сбора армия построилась в установленном порядке. Франсуа предложили занять место среди ближнего окружения Танкарвиля, но он нарочно разыскал графа, чтобы отклонить эту честь и испросить разрешения биться в полку Протоиерея, сославшись на то, что хочет изучить воинский опыт бывших «дружинников». Танкарвиль был несколько сбит с толку подобной просьбой, но согласился. Решительно, этот печальный рыцарь не уставал удивлять его.
Вскоре все три полка были составлены. Но какое разительное несходство наблюдалось между первыми двумя, где царило веселье, оживление и беспорядок, и третьим, где к бою готовились в напряженном молчании! Франсуа солгал графу Танкарвилю. Вовсе не ради того, чтобы что-нибудь «изучать», хотел он драться рядом с людьми Протоиерея; Франсуа просто хотел быть с ними, вот и все. Каким бы невероятным это ни показалось, но он чувствовал: бывшие бриганы ему ближе, нежели рыцари. Поскольку те-то знают, что такое война. Они знают, что это не игра, а суровое испытание. Они давно поняли, что на войне самое главное отнюдь не покрыть себя славой, но победить, единственно победить…
Франсуа устроился бок о бок с Бидо ле Бурком. Оба, неподвижные на своих конях, ждали. Капитан мрачно смотрел на лесистый холм, где затаился Малыш Мешен со своими людьми. Вслух он произнес всего одну фразу, которая подводила итог всем его размышлениям:
— Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, в чем тут подвох!
Именно в этот момент раздались звуки труб и крики; полк Танкарвиля пошел в атаку. Скоро все выяснится…
***
Уловка Малыша Мешена была тщательно подготовлена. Накануне он велел доставить на холм сотни тачек, груженных тяжелыми камнями, и разместил их на краю обрыва, скрыв за ветвями. Возле этих тачек он оставил две трети своего войска, то есть всю свою пехоту, и к ним добавил еще две тысячи всадников. Сам он вместе с пятью тысячами отборных всадников замаскировался на середине высоты холма, но чуть в стороне. Когда войско шамбеллана будет достаточно побито камнями, он нанесет ему неотразимый удар во фланговой атаке…
Именно так все и произошло. Люди Малыша Мешена дождались, пока французские рыцари подойдут совсем близко, и разом обрушили на них телеги. Это было подобно природной катастрофе: неудержимой лавиной люди и кони вперемешку покатились вниз по крутому склону. Через несколько минут потоп закончился. Разбойничья пехота вышла из леса, чтобы прикончить валявшихся на земле раненых и взять в плен рыцарей высокого ранга. Жан де Танкарвиль оказался в их числе. За какую-то четверть часа от его полка не осталось ничего.
Но самого непоправимого еще можно было избежать. Хитрость Малыша Мешена была раскрыта. Теперь все знали, что ожидает нападающих на вершине холма. Нужно как можно скорее выбраться из этой западни и осмотреться!
Но Жак де Бурбон так не считал. Он был настоящим рыцарем Иоанна Доброго, истинным кавалером мертворожденного ордена Звезды: только нападать, никогда не отступать… Вместе со всем своим войском, так, будто ничего не произошло, он бросился в атаку по следам Жана де Танкарвиля.
И произошло в точности то же самое: посыпались камни, люди и лошади были сметены. Однако имелось и отличие. На сей раз потоп закончился очень быстро. Тележки опустели. Заметив это, рыцари воспряли духом и снова бросились на приступ. В какой-то момент даже показалось, что безумная попытка Жака де Бурбона увенчается успехом… Вот тут-то Малыш Мешен и вышел на сцену.
Во главе своих пяти тысяч всадников он нанес в левый фланг французского полка удар ужасной силы. Удивление и эффект неожиданности сыграли решительную роль. Несмотря на героическое сопротивление, рыцари падали один за другим. Сеча была слишком жестокой, чтобы кто-то подумал брать пленных. Вот так Жак де Бурбон, Луи де Форе и почти все их товарищи вскоре усеяли своими телами холм Бринье…
Оставшиеся внизу Протоиерей и его люди ничего не упустили из разыгравшейся трагедии. Они знали, что теперь настал их черед. Люди Малыша Мешена налетели на них, словно псы на причитающуюся им часть добычи. С самого начала схватки Протоиерей имел достаточно времени, чтобы успеть уйти с поля боя. Но он не отдал такого приказа. Как он сам заявил Франсуа, сегодня он решил быть образцом верности долгу. Он больше не предводитель «рот», он состоит на королевской службе. Он получил приказ сражаться — и будет сражаться. Приговор игральных костей не оспаривают, роль во время спектакля не меняют, а на Протоиерее в тот день была маска чести…
Бой был яростным. После первого бурного натиска обе стороны повели сражение более методично. Профессионалы войны, солдаты по ремеслу, бывшие и нынешние «дружинники» знали друг друга и поэтому действовали с опаской. Но люди Малыша Мешена были по крайней мере раза в три многочисленней.
Франсуа, Оруженосец, Бидо ле Бурк и другие всадники сплотились в крепкое каре. До сих пор все приступы разбивались об их защиту. Бидо ле Бурк, огромный и потный, наносил мечом удары, способные разрубить быка, ухая при этом, как мясник; никого не щадила и секира Оруженосца, и цеп Франсуа — тоже…
Внезапно из-за деревьев вылетела новая группа всадников. Бидо ле Бурк вскрикнул:
— Кликуши! Бешеные бабы!
Франсуа вздрогнул от удивления. Видение, представшее его глазам, было совершенно невообразимо. На всех разбойниках поверх доспехов и кольчуг были женские платья! Опущенные забрала не позволяли видеть их лица.
Бидо ле Бурк затрясся.
— Кто они? — спросил Франсуа.
— Не знаю. И никто не знает. То ли это мужчины, одетые женщинами, то ли женщины, обладающие силой мужчин.
— Неужели они так опасны?
— Это — ужас всего Лионне.
Бидо ле Бурк больше не добавил ни слова. Повернув коня, он помчался прочь во весь опор, не глядя ни вправо, ни влево.
Увидев бегство командира, стали разбегаться и остальные люди Протоиерея. Кликуши стремительно приближались. Они чуть было не промчались мимо Франсуа и Оруженосца, но тут один из бандитов, в черном платье, скакавший впереди, повернул голову в их сторону. Он резко остановился и показал на них пальцем. Должно быть, это был вожак, потому что по его знаку все остальные развернулись и ринулись на них.
И начался какой-то фантастический бой. Франсуа показалось даже, что он на балу. Вокруг него порхали платья. И отнюдь не такие, как у крестьянок или простых горожанок, — нет, это были самые изысканные и красивые дамские наряды, какие только можно было себе вообразить. Но тот (или та?), на ком это платье было надето, скрыв под забралом лицо, потрясал мечом, булавой, цепом или секирой…
Франсуа мощно атаковало оранжевое платье. Ему удалось отбиться и снова встать в боевую позицию. И тут совсем рядом с ним раздался голос Кликуши в черном:
— Мне они нужны живьем!
Франсуа испытал новое потрясение. Этот голос был ему знаком! Но поскольку опущенное забрало искажало звук, Франсуа никак не удавалось определить, кому принадлежит странно знакомый голос.
Кликуши оказались мужчинами. И Франсуа, и Оруженосец убедились в этом почти одновременно. Один секирой, другой боевым цепом разбили шлем и голову своим противникам в юбках. Тот, что достался Оруженосцу, был смуглый бородач, а тот, что Франсуа, — смазливый блондинчик, но тоже несомненный мужчина.
Приободрившись после приказа главной Кликуши в черном и зная, что их не будут убивать, Франсуа и Оруженосец дрались отчаянно, не щадя себя. К ним было страшно приближаться. Еще трое Кликуш пали под их ударами… Но бандитов оказалось слишком много. Оруженосца настиг удар булавой в затылок, и он свалился с коня оглушенный. Что касается Франсуа, то под ним завалился конь. Рыцарь не успел высвободиться и вскочить на ноги. Вокруг завертелся шелковый вихрь, и все было кончено…
***
Кликуша в черном приблизился к нему, по-прежнему верхом. Франсуа вспомнил вдруг, чей это голос. Ивейн, его товарищ по воинским играм в Куссоне, тот самый, кому он обязан своим первым поцелуем…
Медленным движением Кликуша в черном снял свой шлем. Ивейн улыбался пленнику своей щербатой улыбкой. Усилием воли Франсуа заставил себя остаться совершенно бесстрастным. Победителю не удался его театральный эффект. Казалось, его это живо раздосадовало. Ивейн недобро осклабился.
— Снимите-ка с него правую перчатку. Там должен быть перстень. Дайте его мне.
Мужчины в платьях повиновались. Франсуа не сопротивлялся. Во-первых, потому что это было бесполезно, а во-вторых, потому что Ивейн только того и ждал.
Ивейн взял кольцо и медленно надел его себе на палец. Он опять широко ухмыльнулся, открыв дыру посреди рта.
— Ивейн, рыцарь льва!
Франсуа продолжал хранить равнодушный вид.
— Ну, мой маленький рыцарь, как вы находите Ивейна и его Кликуш?
Опускался вечер. Франсуа смотрел в сторону… Вдалеке он увидел солдат, ведущих Протоиерея. Тот тоже попал в плен. Видя безразличие Франсуа, Ивейн бросил:
— В замок!
Пешие, с руками, связанными за спиной, плотно окруженные всадниками в платьях, Франсуа и Оруженосец пустились в дорогу. Примерно через полчаса они достигли замка Бринье. Впереди и позади них двигались и другие отряды. Жатва в этом бою оказалась обильной. Еще раз цвет французского рыцарства был разгромлен и захвачен в плен. Только что король Иоанн Добрый познал второе поражение за свое царствование, еще более унизительное, чем предыдущее, потому что победителем на этот раз был не принц со своим войском, но шайка разбойников…
Ничто так не потрясало воображение, как замок Бринье в сумерках. Построенный на холме над Роной, он был окружен высокими стенами и вытянутыми ввысь башнями. Опоясывавший его ров с подъемным мостом был так глубок, что казался настоящей пропастью.
Во внутреннем дворе было черно от народа. Кликуши спешились и, с трудом пробив себе дорогу, прошли с пленниками в замок. Его фасад был совершенно ровен, и лишь несколько бойниц рассекали его. Редко Франсуа доводилось видеть столь зловещее место…
Двое часовых, стоящих у входной двери, смотрели, как они входят. Вид этих разбойников был причудлив: у одного на голове вместо каски красовалась епископская митра, а другой облачился поверх кольчуги в золотые ризы.
Из прихожей попадали прямо в большой зал. Он был огромен и освещался рядом факелов, укрепленных на стенах. Именно здесь «рота» Малыша Мешена сваливала свою добычу: посуду, приборы из золота и серебра, ларцы, наполненные драгоценностями, сундуки, откуда вываливались дорогие ткани, богослужебные сосуды, сарацинские ковры. И еще мешки пряностей с пометками: перец, шафран, корица, имбирь, ваниль…
Ивейн пересек помещение и проник в кухню, где хлопотала целая армия поваров и поварят. В замке Бринье обитали не только солдаты. Как и другие подобные банды, «рота» Малыша Мешена имела к своим услугам кузнецов, трубадуров, ткачей, брадобреев, костоправов, лекарей и даже священников, чтобы служить мессы и совершать таинства.
Кухню миновали быстро. Следующая дверь вела на лестницу. Ивейн ухмыльнулся:
— Идем наверх, ко мне.
Он уже поднялся на несколько ступенек, но вдруг передумал и спустился обратно.
— Что же это я! Ведь мой маленький рыцарь сначала захочет, наверное, взглянуть на подземелья…
Подземелья были обширны и загромождены бочками, наваленными одни поверх других. Казалось, эти шаткие кучи вот-вот рассыплются. В неисчислимом количестве с потолка свешивались окорока и солонина, Ивейн направился в глубину, к двери, снабженной тяжелым засовом, и открыл ее. Раздались пронзительные крики. К кольцу, вделанному в стену, было привязано более двух десятков молодых женщин, обнаженных по пояс. Они стонали от ужаса. Ивейн пояснил:
— Монашки из соседнего монастыря. Сложение у них похуже, чем у крестьянок, но зато в обладании ими есть что-то волнующее… По крайней мере, другие так утверждают.
Ивейн посмотрел на своих спутников в юбках и расхохотался во все горло.
— Ведь что касается нас…
Кликуши захохотали вслед за своим главарем. Бесконечно долго они сотрясались от неудержимого смеха. Скупо освещенный сводчатый зал отзывался эхом.
Наконец Ивейн перевел дух.
— Но я же вам не показал самое лучшее…
В другом конце помещения, в стороне от прочих, была прикована толстая, совершенно нагая женщина. Ее лицо было размалевано так, как этого не сделала бы и последняя потаскуха. Всю ее грудь покрывали царапины.
— Мать-настоятельница. Она имеет право на особое обхождение. Не знаю, что с ней делают другие, но я им доверяю. Сам-то я удовлетворяюсь тем, что заставляю ее отрекаться от Бога. Это она исполняет охотно. Не всем же дано быть мучениками…
Ивейн вынул кинжал и приставил острие к горлу женщины:
— Отрекайся от Бога!
Исполненный ужаса голос ответил:
— Отрекаюсь от Бога!
Ивейн проворно вонзил клинок по самую рукоятку. Хлынула кровь и залила черное платье.
— Ну вот! Сдохла без покаяния. Прямиком в ад! Давно я хотел сыграть с ней эту шутку, да все подходящей публики не было…
Франсуа напрягся. Он только что понял: Ивейн и был одним из тех извергов, чьи злодеяния он видел по дороге. И он понял также, что не выйдет из этого замка живым… Франсуа подумал об Ариетте и Изабелле. Ради них он не имел права на слабость.
Ивейн резко повернулся к своему пленнику, надеясь заметить на его лице признаки смятения. Но в ответ получил лишь непроницаемый взгляд. В бешенстве Ивейн крикнул:
— Хватит терять время! Все наверх!
Личные покои Ивейна и его Кликуш состояли из двух больших смежных комнат. Ложа, накрытые мехами и шелковыми тканями, теснились в полном беспорядке. Были там и кресла, скамьи, столы, сундуки и всевозможный роскошный хлам. Дальнюю стену целиком занимал огромный камин, где догорали толстые поленья.
Завидев Ивейна, мальчуган в пажеской ливрее заторопился наполнить вином кубок и поднести ему. Но слуга так дрожал, что расплескал половину на черное платье. Ивейн зарычал:
— Он это нарочно! К коту его!
Паж испустил крик ужаса, но тут один из Кликуш — долговязый парень в белом платье — поднял мальчишку за длинные белокурые волосы и направился к большому сундуку, откуда доносилось яростное мяуканье. Разбойник приоткрыл сундук, бросил туда ребенка, опустил крышку и уселся сверху.
Вопли мальчика были нестерпимы. Ивейн снова посмотрел на Франсуа, и тот понял, что, кроме мук физических, враг уготовил ему и муки душевные. Ценой невероятного усилия воли Франсуа остался невозмутим, как мрамор; ни один мускул не дрогнул на его лице.
Ивейн снова не сумел скрыть своей ярости. Он обернулся к Оруженосцу.
— Теперь твой черед! А вы, мой маленький рыцарь, смотрите хорошенько, потому что все, что мы сделаем с ним, ожидает и вас!
В первый раз Франсуа заговорил — скорее, вздохнул:
— Прости, Оруженосец. Прости, что не повесил тебя!
Оруженосец не ответил. Он молился.
Ивейну не было нужды отдавать приказы. Кликуши, следуя ритуалу, который знали наизусть, набросились на Оруженосца и принялись сдирать с него одежду, возбуждаясь от вида его великолепного тела. Но дальше этого они не пошли: видимо, изнасилование не входило в программу. Они подтащили свою жертву к тяжелым колодкам, прибитым к полу рядом с камином. Голову оруженосца протиснули в деревянный ошейник, и теперь наружу торчала она одна.
Ивейн приблизился к Франсуа и возвысил голос, чтобы перекрыть вопли и мяуканье, доносившиеся из сундука:
— Вы мне когда-то выбили два зуба, мой маленький рыцарь. Ну так я с тех пор тоже этим занимаюсь, и уже не первый год: выбиваю зубы.
Пока он говорил, один из Кликуш, вооруженный длинным ножом, отрезал Оруженосцу губы, как некогда палач Раулине ла Шаботт… Оруженосец не издал ни звука. Ивейн поднял с полу чугунное ядро и встал от него в пяти шагах.
— Мое наилучшее достижение — тридцать зубов зараз. Поглядим, в ударе ли я сегодня.
Ядро, брошенное с небывалой силой, со всего маху врезалось Оруженосцу в лицо. Ивейн подошел к колодкам, поднял вверх, схватив за волосы, окровавленную голову и нарочито медленно принялся считать:
— Один… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Всего-то! Уж с вами я получше расстараюсь, мой маленький рыцарь! Но до этого пока дело не дошло… А теперь — на вертел его!
Ивейн взглянул на Франсуа, надеясь, что тот вздрогнет, но напрасно. Крики в сундуке прекратились. Слышно было только мяуканье. Ивейн сделал знак человеку в белом платье, сидящему на крышке.
— Довольно. Выпусти его!
Тот встал, и ребенок выскочил из сундука, как чертик из табакерки. Зрелище было невыносимо. У него не было больше ни глаз, ни носа; вместо ушей — какие-то обрывки. Ивейн расхохотался:
— Вот ты и свободен. Можешь вернуться домой, к мамочке. Если найдешь дорогу, конечно.
Под шуточки Кликуш маленький мученик метался по комнате, натыкался на мебель, на стены, падал, вновь поднимался…
На этот раз Франсуа не сумел сдержаться. Он напрягся изо всех сил, пытаясь разорвать путы, и оттолкнул двоих человек, что держали его за руки. Ивейн торжествующе вскрикнул:
— Наконец-то наш маленький рыцарь себя показал! Но у нас найдется чем успокоить его. Наковальню сюда!
Двое из Кликуш вытащили из-под хлама наковальню, в то время как третий поднял пажа за шкирку и вышвырнул вон из комнаты, наподдав пинком под зад. Остальные раздели Франсуа, оставив на нем только штаны, и повалили спиной на пол. Ивейн склонился над ним.
— Наковальню на грудь — лучше нет успокаивающего средства… Разумеется, если человек достаточно крепок, не то ребра вдавливаются и кровь хлещет изо рта. Но я уверен, что наш-то рыцарь крепенький… Эй, вы, давайте!
Франсуа показалось, что все его тело сейчас лопнет. Его пронзила боль невероятной силы. Он даже не подозревал, что такая может существовать. Его взгляд затуманился, дыхание перехватило; ему казалось, что его сердце больше не может биться, что его голова сейчас разлетится на куски… Может, ему лучше было бы сдаться — быстрая смерть предпочтительнее тех мучений, которые его ожидали. Но Франсуа не захотел этого — из гордости, повинуясь какому-то инстинкту. Он искал внутри себя последний запас сил. Ему двадцать четыре года, возраст физического расцвета. Он может держать, он должен… Ценой неимоверного усилия ему удалось приподнять наковальню и удержать ее силой одних только грудных мышц. К нему снова вернулось дыхание, хоть и ужасно затрудненное, но ровное.
Ивейн покачал головой.
— Крепок, крепок наш маленький рыцарь… Значит, я могу ему рассказать, что мы сделаем с его оруженосцем. Мы его сейчас поджарим. Но на вертел насаживать, как какого-нибудь заурядного цыпленка, не будем. Это бы сразу убило его. Нет, мы привяжем его к вертелу и начнем поджаривать на медленном огне. Никакого пламени, одни только угольки. Надо же растянуть удовольствие…
Франсуа сейчас занимало только его дыхание. Это помогало. Ни о чем другом он думать не мог. Пока Кликуши занимались Оруженосцем, Ивейн встал на колени над Франсуа и почти вплотную приблизил к нему лицо.
— А теперь я вам поведаю свою историю, мой маленький рыцарь. Вы ведь догадываетесь, как я вас ненавижу?
Из камина донеслись ужасные крики. Ивейн коротко бросил:
— Отрежьте ему язык!
Крики прекратились…
— А знаете, почему я вас так ненавижу, мой маленький рыцарь? Потому что все это случилось из-за вас. Если я стал тем, что вы видите, то все это из-за вас. Украв ваш поцелуй, я сбежал из замка. Я ни о чем не жалел. Я получил то, что хотел, и пошел открывать для себя белый свет. Я хотел вести честную жизнь: встретить какого-нибудь сеньора, который сделал бы меня своим пажом. Но в Рейне на Рыночной площади один человек обозвал меня щербатым. Гнев обуял меня. Я схватил камень и ударил его с такой силой, что убил…
Франсуа не слышал того, что рассказывал ему Ивейн. Борясь с нечеловеческой болью, он был полностью сосредоточен на себе самом. Приподнимать грудь и расширять ноздри было сейчас единственной его заботой. Ничто не проникало в него из внешнего мира.
Хотя нет, именно в этот момент с ним что-то случилось: вместе с воздухом в него вошел какой-то запах… Запах жаркого. И самым ужасным было то, что он не был ему противен. Это напоминало свинину или молочного ягненка. От Оруженосца, поджариваемого в камине, исходил вкусный запах!
А Ивейн продолжил свой рассказ:
— Я удрал, чтобы не попасться приставам, и оказался в лесу. Я жил там два месяца как отшельник, пока не повстречал Крокарта и его англичан. С ними-то я и обошел всю Францию. А когда заключили мир, подался в роту к Малышу Мешену и набрал своих Кликуш… Вот и все. А теперь вы заплатите за мою погубленную жизнь, мой маленький рыцарь! Зуб за зуб!
Ивейн засмеялся. И опять повторил:
— Зуб за зуб!
В этот миг в комнату вошел какой-то человек. Это был Протоиерей собственной персоной. Он как раз намеревался покинуть замок. Они потолковали с Малышом Мешеном, договорились о сумме выкупа, и тот его отпустил, поскольку даже среди бриганов были в ходу непреложные правила рыцарской чести. Бриганы доверяли Протоиерею, а он всегда держал свои обещания.
Завидев Протоиерея, Кликуши застыли. Его репутация была такова, что даже пленный и подлежащий выкупу он внушал к себе уважение. При виде бедняги, поджариваемого в камине, он поморщился. Затем, обнаружив Франсуа, вскрикнул:
— Что вы делаете с сиром де Вивре?
Ивейн вышел вперед:
— Это мой пленник.
— Я выкупаю его у вас. Назначьте цену.
— Он не продается. Я оставляю его себе.
— Все продается. Вопрос лишь в цене. Я предлагаю вам те деньги, которые король заплатил мне, чтобы я перешел к нему на службу, — шестнадцать тысяч королевских золотых!
— О-о-о-о!..
Стон восхищения и зависти раздался среди Кликуш. Даже для этих разбойников, привыкших грабить самые богатые замки, самые пышные аббатства, шестнадцать тысяч королевских золотых были сказочной суммой, невероятной, немыслимой!
Но Ивейн резко замотал головой:
— Не настаивайте! Я бы не отдал его вам за все золото Креза. Я хочу лишь одного: чтобы его постигла судьба…
Ивейн показал подбородком в сторону камина.
— …вот этого!
— Это ваше последнее слово?
— И мое последнее слово, и его последний час! Уходите!
Но Протоиерей не ушел. Он остался на месте и медленно поднял руку, указывая пальцем на Ивейна.
— Шестнадцать тысяч золотых тому, кто первым его убьет!
Время остановилось. Все замерли. Протоиерей, неподвижный, как статуя, показывал пальцем на Ивейна. Кликуши оцепенели, застыв в тех позах, в каких застала их последняя фраза Протоиерея. Ивейн онемел — с вытаращенными глазами и раскрытым ртом, в своем черном, залитом кровью платье.
Именно он опомнился первым и принялся тревожно обводить взглядом своих людей: оранжевое платье, белое, красное, зеленое, из золотой парчи… Все они смотрели на него так, словно он был вожделенной добычей. Наткнувшись взглядом на Протоиерея, который все еще показывал на него пальцем, Ивейн поперхнулся.
— Нет!.. вы же не…
Больше он ничего не успел сказать. Испустив ужасный вопль, Кликуши кинулись на своего вожака, толкая друг друга. В мгновение ока он был схвачен, окружен, поглощен многоцветным кольцом. Когда кольцо разомкнулось, все платья были забрызганы кровью, а на полу осталась неподвижная, окровавленная груда.
Протоиерей изрек свой приговор:
— Первого не было. Поделите на всех.
Потом приказал:
— Снимите наковальню и прикончите того несчастного.
Один из Кликуш вонзил кинжал в сердце Оруженосца, который уже умер к тому времени; двое других сняли орудие пытки с груди Франсуа. Тот не сумел встать самостоятельно. Пришлось ему помочь. Франсуа не мог говорить, извлекая из себя лишь короткие отрывистые свисты. Ему протянули кубок вина. Он отпил глоток и почувствовал себя несколько лучше. Его била дрожь…
Ему нужно было во что-то одеться, но о доспехах и речи быть не могло: Франсуа не выдержал бы их тяжести. К счастью, среди хлама, наваленного в комнате, нашлось все, что нужно. Франсуа скоро оказался одетым как принц — в красном камзоле, расшитом золотом. Он все еще не мог говорить: дыхание отнимало у него все силы. Он с трудом показал на мертвого Ивейна. Один из Кликуш понял, снял с трупа кольцо и надел ему на палец.
Тем временем Протоиерей обсуждал с остальными практическую сторону сделки. Доставить шестнадцать тысяч золотых в Бринье казалось слишком рискованным. Такая сумма вызвала бы слишком большую зависть. Потому Протоиерей предлагал Кликушам самим съездить за ними в Кюизри на Бресе, его замок в Шалонской области. Один из Кликуш забеспокоился:
— А какие у нас гарантии?
Арно де Серволь ответил просто:
— Слово Протоиерея.
И никто больше не настаивал. Все они верили в слово Протоиерея, иначе не убили бы своего вожака.
Франсуа встал. Протоиерей спросил его, сможет ли он идти. Тот сделал знак, что да, и они оба ушли. Они спустились по лестнице, пересекли кухни и большой зал, служивший складом… Наконец Франсуа обрел дар речи.
— Как я смогу отблагодарить вас?
— Вы ничего мне не должны, даже «спасибо». Я и сам не знаю размеров моего состояния. К тому же все, что у меня есть, — краденое!
— Но почему вы сделали это… для меня?
Протоиерей мгновение помолчал, улыбнулся и сказал, не глядя на Франсуа:
— Алмазами не бросаются. Они слишком редки…
У входа в замок Бринье стояли все те же двое часовых. Завидев их, тот, что был в епископской митре, устремился навстречу.
— Возьмите меня с собой, господа! Мне такая жизнь осточертела. Хочу снова стать честным.
Протоиерей пожал плечами, но Франсуа остановился. С болью в душе он подумал о несчастном Оруженосце. Если бы он только знал… Но от сожалений мало толку. Война есть война, и погибшего нужно кем-то заменить.
— Хорошо. Я беру тебя на службу. Будешь моим оруженосцем.
Разбойник в восторге подбросил свою митру.
— Благослови вас все святые, монсеньор! Меня зовут…
— Я не хочу знать, как тебя зовут. Для меня ты будешь Оруженосец, и все.
Франсуа вспомнил, что сказал ему Протоиерей по поводу Туссена. Он повернулся к Арно де Серволю, желая что-то добавить, но тот уже исчез…
***
Франсуа прибыл в Вивре в конце мая в сопровождении Оруженосца. Для возвращения он сменил дорогу, чтобы снова не повстречать те же ужасы; ему повстречались другие. О том, что он видел и пережил, Ариетте он не рассказал, в сущности, ничего. Есть вещи, которые женщине не рассказывают, особенно если она беременна. Франсуа заметил ей только, что дю Геклена сделали предводителем ополчения и что граф и графиня де Танкарвиль, то есть королевский шамбеллан и его супруга, будут крестными их ребенка.
Ариетта со своей стороны нашла, что Франсуа постарел. Она могла только догадываться, каким испытаниям он подвергся, но все же благодарила небеса: когда муж живым возвращается с войны, жена только и может, что благодарить небеса…
Хоть Ариетта и была беременна на шестом месяце, но все же по собственному почину и согласно своей роли неоднократно склоняла Франсуа к любви, однако быстро заметила, что тот не в силах за нею поспевать, несмотря на все свои усилия. Франсуа очень сдал, как физически, так и духовно. Ночами ему теперь случалось часто просыпаться с криком, и он долго не мог после этого отдышаться. Но это был не черный сон, в этом он мог ей поклясться. Однако что за кошмары ему снились, не рассказывал.
Роды ожидались к началу сентября. Граф де Танкарвиль прислал письмо с извинениями. Так же, как и Протоиерей, он был отпущен под честное слово в тот же самый день и впоследствии сполна заплатил свой выкуп. Увы, его не отпускала королевская служба. Но тем не менее он обещал наведаться в Вивре в течение зимы…
Ариетта почувствовала первые схватки в день Рождества Богородицы, 8 сентября 1362 года. Дама-родовспомогательница вместе с Франсуа находилась в большом, еще не оконченном зале, когда явились сообщить об этом. Узнав новость, акушерка встала на колени, перекрестилась и сложила руки.
— Боже, сделай так, чтобы это был мальчик!
— Почему непременно мальчик?
— Потому что девочки, появившиеся на свет в день Рождества Пресвятой Девы, умирают девственницами. Это всем известно!
Франсуа презирал бабьи суеверия.
— Если родится девочка, я не собираюсь делать из нее монашку.
Прежде чем подняться в комнату Ариетты, куда ее призывали обязанности ремесла, повитуха посмотрела на Франсуа с трагическим видом.
— Девственными умирают не только монашки, монсеньор. Дети — тоже!
Роды проходили трудно. Когда дама-родовспомогательница объявила, наконец, матери еле слышным голосом, что это девочка, Ариетта не проявила никакого огорчения. Может, ей была неизвестна эта примета?
Она протянула руки к младенцу:
— Иди ко мне, Катерина!
Когда ему принесли ребенка, Франсуа находился в часовне. Он надеялся на маленького Луи, но это оказалась маленькая Катерина. Что ж, будущий рыцарь де Вивре появится позже… Священник находился на месте. Как и было условлено, он немедленно приступил к так называемому «малому крещению», быстрому обряду, к которому прибегают, когда имеется какая-то опасность для жизни ребенка или отсутствуют крестные родители. Настоящие крестины состоятся зимой, когда прибудут граф и графиня де Танкарвиль… Во время краткой церемонии Франсуа молил святого Людовика, святого Франсуа и всех святых о счастье для своей второй дочери. Потом отнес ее спать. Изабелла занимала его бывшую комнату на втором этаже донжона, с восточной стороны; Катерину поместили в комнату напротив, которая раньше принадлежала Жану. Франсуа сам проследил за тем, как малютку уложили в бретонскую кровать вместе с кормилицей. Это был красивый большой младенец, пышущий здоровьем. Он поцеловал ее и, успокоенный, поднялся этажом выше, к своей жене, чтобы проведать ее.
***
Катерина де Вивре умерла на самом исходе дня, в час вечерни. Как только кормилица поняла это, она побежала сообщить новость родителям. Франсуа онемел от потрясения. Ариетта слабо улыбнулась:
— На то была воля Божья. Мы быстро сделаем замену…
Франсуа безмолвно сжал руку жены, и ее слова оказались единственной надгробной речью, сказанной над маленькой Катериной де Вивре. Смерть ребенка в те времена была событием самым заурядным, самым обыденным, насколько это возможно. Так случалось в среднем один раз из двух. По этому поводу не полагалось ни слишком негодовать, ни слишком убиваться. Иначе во что превратилась бы жизнь?..
Спустя какое-то время Ариетта заснула. Франсуа оставил ее одну и поднялся на дозорную площадку.
Луна была наполовину скрыта облаками, которые стремительно гнал ветер. Лабиринт в этом неверном освещении выглядел зловеще. Внизу, в часовне замка Вивре, пели отходную… Этой сентябрьской ночью исчезла Катерина, маленький огонек, вспыхнувший и погасший в один и тот же день, невинное существо, познавшее рай, не познав жизни. Ариетта права: такова воля Божья. Но почему Бог так судил? Приход Катерины де Вивре на эту землю навсегда останется крошечной тайной…
Луна скрылась совсем. Франсуа сказал себе, что и весь этот год все было черно. То, что он пережил со времени своего отъезда в Сольё, странно напоминало ему пережитое во время чумы: бесконечную и нудную череду ужасов…
С дозорной площадки теперь не было видно ничего; доносились только звуки отходной. Франсуа решил вернуться в свою комнату. Пока он спускался по лестнице, ему в голову пришла все же одна утешительная мысль, единственная в этой сумеречной веренице: благодаря Ариетте он больше не боялся черного сна.
