ЭПИЛОГ

Отношения со временем у него постоянно не складывались, а сентябрь был именно тем месяцем, когда это ощущалось особенно остро. Ате тоже видел, что с ним что-то не так. И пытался поднять его дух, вытаскивая на охоту, тем более что британская армия в этом остро нуждалась. Свежее мясо было деликатесом в солдатских котлах. Но и бодрящие вылазки в лес не развеивали мрачного настроения Джека. Стоял сентябрь, и он непрестанно хандрил. Дело было даже не в перемене погоды (осень 1760-го знаменовалась слишком резким переходом к сильным заморозкам после летней жары), просто воспоминания одолевали его. О сентябре прошлого года, когда он впервые обагрил руки человеческой кровью, и о сентябре восьмилетней давности, когда английские власти в угоду Европе наконец согласились, что в году не триста семьдесят шесть, а триста шестьдесят пять дней. Англичане отметили потерю этих одиннадцати дней пожарами и восстаниями по всему королевству. А некий корнуолльский мальчишка потерял вдобавок ко всему прочему дядю и обрел родителей, которых до того, собственно говоря, и не знал. Тот сентябрь перенес неотесанного деревенского увальня в Лондон, город больших перспектив и возможностей, а этот застал его в Монреале, где никаких перспектив практически нет.

Итак, где он — ясно, но кто он? Раз война кончилась, то ему скоро придется сменить обличье ирокеза на треуголку и красный мундир. То есть в качестве гарнизонного офицера всю зиму трястись от холода, заступать на дежурства, муштровать новобранцев и, наверное, жутко пить. Одна эта мысль наводила такую тоску, что зимовка в пещере представлялась ему чуть ли не раем.

Он сидел сейчас там, где обычно сидел, когда не был чем-нибудь занят, — в обнесенном высокой стеной саду семинарии Святого Сульпиция. Ему нравилось наблюдать за монахами, размеренно и неспешно готовящимися к приближающейся зиме. Уборка овощей с аккуратных и одинаковых грядок, геометрически правильные газоны, медленные, несуетные движения братии — все это отвлекало от угнетающих мыслей и позволяло душе обрести хоть какой-то покой. Монахи вначале косились с неудовольствием на татуированного могавка, но, поскольку половину их территории Меррей занял под штаб, а краснокожий вел себя мирно, они постепенно привыкли к нему и даже стали в час трапезы ставить перед ним хлеб и кашу. Иногда он ел, иногда — нет, а в основном просто сидел, созерцая и неизвестно чего ожидая. Он знал, что монахи верят в существование чистилища — некоего места между раем и адом. Он тоже стал верить в него. Но не как в некую территорию, а как в особенное завихрение времени. Возможно, и те одиннадцать дней засосало туда, а заодно и его!

Французы сожгли-таки свои знамена и сложили оружие У стен Монреаля. Прошло пять месяцев с тех пор, как Джек с Ате пробрались в осажденный Квебек и сообщили командующему о прибытии долгожданного флота. У французов не оставалось иного выбора, кроме как снять осаду. Теснимые с севера, со стороны озер и с юга, они в конце концов отошли в Монреаль, где впоследствии и сдались, имея в своем составе менее трех тысяч человек против семнадцати тысяч солдат Соединенного Королевства.

Джек задрожал и плотнее закутался в медвежий мех. Вот уже почти год, как его прежний обладатель принес себя в жертву, чтобы подарить двум голодным и полуголым юношам жизнь. Летом стояла такая жара, что холода, казалось, никогда не наступят, и много раз, совершая конные рейды по вражеской территории (Меррей изыскал возможность предоставить в распоряжение своих лучших разведчиков двух лошадей), он подумывал выбросить эту вонючую шубу, а теперь был просто счастлив, что сподобился ее сохранить. Именно благодаря ей Джек мог проводить часы ожидания не в штабе, а вне его. Меррей не имел возражений, зная, что он всегда под рукой. И если ему придется провести еще одну зиму в Канаде, медведь, похоже, опять спасет его жизнь.

Колокол на башне пробил пять раз, звон еще висел в воздухе, когда со стены в сад скатилась легкая тень. Ате считал ниже своего достоинства проходить через ворота, кроме того, монахи, опасаясь туземной экспансии, не очень охотно пропускали его через них. Но он ежедневно приходил повидаться с товарищем, настолько же полный планов на будущее, насколько Джек их не имел. Пока командующие союзных армий решали, что делать дальше, могавк разыскал кое-кого из своих родичей и, раз уж война благополучно закончилась, намеревался отбыть с ними восвояси. Но две вещи по-прежнему сближали его с Джеком. Сам Джек и еще одно давнее дельце. То, которое он собирался теперь обсудить. Одет ирокез был легко, на нем по-летнему красовались лишь кожаные штаны и синяя рубашка из хлопка, позаимствованная у мертвого француза. При одном взгляде на него Джека пробрала дрожь.

— Я нашел его, Дагановеда. — Глаза могавка сияли. — Я нашел этого пса.

Вот это действительно была новость. Все пять месяцев после битвы под Квебеком Ате неустанно разыскивал Сегунки.

— Да что ты? И где же?

Ате вытащил нож из-за пояса и принялся с великим тщанием водить им по оселку, хотя и представить было нельзя, что его лезвие может стать более острым.

— Мой двоюродный брат Скановундэ сказал, что видел в порту абенаки. Я пошел посмотреть… среди них этот пес!

— Сколько их?

Ате пожал плечами.

— Какая разница? Когда-нибудь он от них отобьется. — Он воткнул нож в грядку, вытащил и вновь принялся точить его. — Ты пойдешь?

— Да.

Джеку меньше всего хотелось сейчас куда-то тащиться. Но он не мог отпустить Ате одного. Должно быть, что-то в его тоне заставило того отложить в сторону оселок.

— С тобой все в порядке?

— Почему нет?

Джек сопроводил свои слова легким вздохом и тут же спохватился, но было поздно — Ате уже декламировал:

Печали жалок радости предмет,

А радости до горя дела нет.

Джек насупился, но ничего не сказал. По мнению этого краснокожего олуха, ничто не могло встать в один ряд с заключавшейся в «Гамлете» мудростью. Но если Джек и понял что-то из этой в зубах навязшей книжонки, так лишь то, что всем правит рок, а сам он ничего изменить в своей жизни не в силах.

А потому он поднялся с места и вместе с могавком пошел к стене. Но не полез на нее. Зачем лезть куда-то, когда существуют ворота?

Ворота и вправду существовали, и около них ему встретились молодой офицер и сержант. Джек их не знал — из-за океана прибывали все новые люди, а лица этих двоих были бледны, как и у всех, кто только-только сошел с корабля.

Сержант, показывая на Джека, сказал:

— Это не он, сэр?

— Да не знаю я, черт побери. Все дикари так похожи. Эй, ты! Дага… Дага… что за дурацкое имя?

— Дагановеда?

— Вот-вот, прямо в точку. Эй, паренек, это ты?

Джек какое-то время смотрел на него. Потом кивнул.

— Тогда генерал Меррей хочет тебя видеть, — важно изрек офицер. — Прямо сейчас.

Он щелкнул пальцами, и сержант положил на плечо Джека руку.

Джек, вывернувшись, отпрянул. Медвежья шуба его распахнулась, обнажив татуировки и заткнутый за ремень томагавк. В тот же миг Ате, слетев со стены, встал с ним бок о бок.

— Черт возьми, ну и уродливы они, правда?

Оба англичанина явно занервничали.

— Они хотят арестовать тебя, Дагановеда? — спросил быстро Ате на своем языке.

— Они зовут меня к Меррею.

— Ты пойдешь?

Джек вздохнул:

— Надо идти.

— Тогда я буду в порту. Абенаки сбывают там шкуры.

— Я найду тебя, — сказал Джек. — Не лезь ни во что без меня. — Он обернулся к патрульным. — Ладно, ребята. Пошли.

Никто, похоже, не понял, что он сказал это по-английски, а Джек в этот раз притворился, что не замечает сержантской руки. В конце концов, этот малый ведет его туда, где он и сам не прочь очутиться. Из чистилища… и, может быть, к свету, как знать?

Как обычно, генерал Меррей был один. Он всегда так принимал его после смерти Макдональда, и во всей армии вряд ли нашлись бы три человека, знавшие, что туземец Дагановеда на самом деле драгун его величества короля. И заговорил командующий как обычно, то есть будто разговор у них шел давно и ни на секунду не прерывался.

— Вы должны были убыть отсюда еще весной. Почему вы об этом мне не сказали?

Он стоял спиной к окну в просторной келье, превращенной в его кабинет, с пенсне на кончике носа, уставившись в бумагу, которую держал в руке.

Джек помялся.

— Сэр?

— Есть приказ, Абсолют. Среди тех, что вы привезли от Питта. Вам вменялось отбыть в королевство с отчетами, как только тронется лед. А?

Он пристально посмотрел на Джека, но тот покачал головой.

— Виноват, сэр, но я ничего об этом не знал.

— Ну конечно! — Меррей язвительно хмыкнул и вернулся к бумаге. — Вы прибыли… давайте посмотрим… за два дня до сражения, так?

Джек подтвердил его слова, но Меррея явно не интересовало его бормотание.

— А Вулф, увлеченный своей глупой затеей, не удосужился прочесть все приказы. Где уж там! Слишком много работы для этой ленивой свиньи!

Джек не повел и бровью. Меррей не упускал случая показать, как мало ценит предшественника, павшего в триумфальной битве за Квебек.

— А вы, — генерал буднично хлюпнул носом, — вы тому были и рады. Чтобы опуститься до того скотского состояния, в каком стоите сейчас передо мной. Бог знает, как вы втянули меня в свою авантюру. Но… не могу сказать, что без пользы. Увы, не могу! Однако сейчас вам надлежит подчиниться приказу. И отправиться в Англию. Раз уж сам король того хочет. Или, по крайней мере, его любимчик. Как бишь его? — Он опять бросил взгляд на бумагу. — Ах да, Бургойн! Щелкопер.

Сердце Джека заколотилось так бурно, что он был вынужден поднести руку к груди. Голова его пошла кругом. Король требует его возвращения! Это что же… значит, он едет домой?

Подтверждение не заставило себя ждать.

— Итак, извольте собраться и убыть в королевство.

— Когда, сэр?

— Когда, сэр?! Сейчас, сэр! С ближайшим из кораблей! Вы и так уже опоздали. На целых полгода.

Даже по меркам Абсолютов это было уже через край.

Меррей схватил другую бумагу.

— Плыть из Квебека слишком рискованно, на реке встает лед. Вы отправитесь в Бостон. — Он внимательно изучил лист. — Корабли убывают один за другим. Ваш пункт отправления — Бостон.

Меррей умолк, разбирая бумаги, а Джек все стоял. Пока не понял, что его отпустили.

— Гм, сэр…

— Вы еще здесь?

— У меня нет формы и нет…

— Да ради бога, корнет, вы что, не в состоянии зайти к интенданту? Переберете все снятое с мертвецов и возьмете, что нужно. Будете просто красавцем! Хотя… вы ведь драгун? Что ж, тогда принарядитесь за океаном. Получите в канцелярии свое жалованье, свои бумаги и почту. И срежьте наконец эту метелку. Ваши волосы отрастут во время плавания, а до этого носите парик, сэр. Носите парик!

Через час он вышел со склада. Там уже знали о нем и все ему выдали. Джек разжился новым ранцем и всем остальным, увязанным сейчас в плотный узел. Обмундирование по большей части было новехоньким: парик, треуголка, шпага, брюки, гетры, ботинки, а рубаха даже казалась нарядной. Подгулял лишь камзол — с большим пятном крови под мышкой и неаккуратной заплатой. Еще Джек получил кошелек с пятью гинеями и предписание предоставить ему спальное место в каюте третьего класса уходящего в Англию корабля. Оставив все это имущество у монахов, Джек направился в порт. В голове его по-прежнему царил полный бедлам. Он знал одно: из чистилища его отзывают, но совершенно не мог представить, как это переживет существующий в нем могавк.

На улице Святого Иосифа путь ему преградила толпа. Зеваки, возбужденно переговариваясь и жестикулируя, глазели на что-то. Будучи выше многих из зрителей, Джек поглядел поверх голов и увидел, что четверо дюжих красных мундиров избивают лысоватого пожилого мужчину, которому на вид было где-то за пятьдесят.

На его крики из дверей дома выбежала женщина средних лет и неловко ударила самого крупного из молодчиков ручкой от швабры. Офицер легко отобрал у неожиданной заступницы палку и принялся методично, с ленцой хлестать ее по щекам, прижав к стене и словно бы невзначай запустив ей свободную руку под блузку.

Солдаты в толпе смеялись и улюлюкали, а горожане беспомощно озирались по сторонам. Здоровяк, продолжавший лапать и награждать пощечинами тщетно пытавшуюся отбиться француженку, получал явное удовольствие от ее мук. Именно эта намеренная и ничем не оправданная жестокость заставила Джека вспомнить о другом человеке. Столь же порочном, низком, развратном, с мерзкой улыбочкой наслаждавшимся чужой болью и с превеликой охотой причинявшим ее.

Момент прозрения наступил, когда вдали показался патруль. Два схожих образа вдруг совместились.

Джек узнал истязателя.

Им был не кто иной, как его двоюродный брат!

Крестер Абсолют!

Своей собственной наглой и самодовольной персоной!

Если бы вдруг в мостовую ударила молния, она вызвала бы у него куда меньший шок. Джек потерял способность дышать, колени его задрожали. Длинными зимними вечерами, сидя в заваленной снегами пещере, он часто думал о своей прошлой жизни, она приходила и в его сны. Больше всего Джека радовало появление Фанни. Оно всегда сопровождалось каскадами чувственных грез и приносило немалое облегчение, долго не исчезая из памяти в те унылые дни. Он не слишком-то совестился тем, что стал причиной ее позора, а также гибели ее покровителя, очень властного и очень самолюбивого лорда. Он знал, что Фанни выкарабкается, так бывало всегда. Но Клотильда! Мысли о ней погружали его в глубокую скорбь. Она была так чиста, так невинна! Он должен был защищать ее, оберегать, а он… он позволил ее осквернить самому гнусному на земле негодяю! Который стоит сейчас перед ним и которому откупиться от преступления помогло золото Абсолютов, золото той семьи, к какой они оба принадлежат.

Он не помнил, как протолкался через толпу, как положил руку на томагавк. Крестер уже оставил француженку, и Джек опять смотрел в его поросячье лицо, в его маленькие, дрожащие от возбуждения глазки.

Крестер почувствовал его взгляд, злобно прищурился и спросил:

— Ну, что ты пялишься на меня, краснокожая обезьяна?

Джек растерялся. Он не был к такому готов. Он никак не думал, что его не узнают. И пока он собирался с ответом, Крестера утащили в толпу. Патруль приближался, пора было разбегаться.

Улица опустела, однако Джек все стоял, погруженный в мучительное раздумье. Путь из чистилища был свободен, но покидать его было пока что нельзя.

Приняв решение, он повернулся и стал спускаться к реке.

Даже в человека, уставшего от жизненных перипетий и коллизий, порт всегда мог вдохнуть ощущение новизны. Ветер с реки нес снег с дождем, но это не останавливало кипучей деятельности рабочего, военного и прочего люда, копошившегося между судами. Одна армия эвакуировалась (разбитые французы садились на корабли), другая, победившая, продолжала сгружаться на берег. И победителей, и побежденных нужно было кормить, поэтому всюду, как на земле (в загонах), так и в воздухе (в сетках), мычал скот, а интенданты, купцы, подрядчики и перекупщики на всех языках торговались между собой, взвешивая мешки с овощами, сухарями, зерном и пересчитывая бочки с солониной и ромом. Были тут и индейцы, причем самых разных племен: ирокезы, гуроны, ниписсинги, алгонкины и абенаки. Последние, явно взволнованные, то и дело поглядывали по сторонам.

Джек нашел Ате за разбитой лебедкой, на свалке старых бочек и рваных рыбацких сетей. Тот, как всегда, был одет очень легко, но перед ним на досках причала валялась медвежья шуба.

— Что ты тут делаешь?

Могавк жестом велел приятелю спрятаться под навес и кивнул на встревоженных абенаки.

— Наблюдаю за ними.

— Что они делают?

— Ищут.

— Кого?

— Сегунки.

Услышав это, Джек бросил взгляд на пояс Ате.

— Где его скальп?

— У него на макушке.

Видя, что друг озадачен, Ате показал себе под ноги. Медвежья шкура еле заметно поднималась и опускалась, похоже, под ней кто-то был.

— Ты не убил его?

— Нет.

Ате выглянул из-за лебедки. Абенаки уходили из порта, видимо собираясь искать соплеменника в городе.

— Ты оставил его для… чего-то другого?

Джек вдруг представил себе пещеру. Сначала с тушей медведя, потом с Ате, висящим в ней вниз головой. Можно сказать, могавк только чудом избежал мучительной смерти. Так что желание отомстить в нем было оправданно. Джек и сам бы охотно расправился так со своим должником. И расправится, дайте лишь срок. Однако его замутило от мысли, что Ате собирается совершить эту жуткую процедуру при нем.

— Для чего-то другого, да, — пробормотал, опустив взгляд, Ате. Его явно что-то тревожило. — Джек, — неожиданно сказал он, что было уже само по себе необычным. — Я думал о Гамлете.

Джек застонал.

— Черт возьми, Ате, не сейчас, умоляю.

— Нет, сейчас! — отрезал могавк, повышая голос, чтобы перекрыть свист ветра в снастях. — Гамлет не убил Клавдия, хотя мог. Он не стал ему мстить. Отказался.

Лишь очевидная глупость этого заявления заставила Джека поморщиться и сказать:

— Принц убил Клавдия. Он ему отомстил.

— Да, убил! Но лишь тогда, когда вынужден был это сделать. Когда король сам попытался его убить. Когда врага отдала ему в руки судьба.

Оглушенный индеец у ног. Билет в Англию в ранце. Ускользнувший безнаказанно Крестер. А теперь дискуссия на высокие темы. Что ж. Почему бы и нет?

— Судьба и тебе отдала врага. В твои руки.

— Нет, я могу еще выбирать. Как Гамлет. Что делать? Просто убить его? Перерезать ему горло, как еноту в силках? Снять с него скальп? Или…

— Или?

Ате бестрепетно выдержал удар ледяного ветра, потом фыркнул.

— Чувствуешь? Скоро зима. Она будет снежной. — Лицо его осветила улыбка. — Дедушка Ниаргуйе ищет, где бы залечь.

Тут Джек все понял. Без слов. Полгода жизни один на один кое-что значат.

— Где? — спросил он.

— Только не в тех же пещерах. Там близко тропы. Путь к ним изведан. Но… есть другие леса. — Ате показал на юг.

— Далеко?

— Нет. Не очень.

— На каноэ? Или…

— Или. Лучше верхом.

Джек посмотрел на небо, там вился снег. Ате был прав. Приближались бураны. А еще приближалась холодная ночь.

— Тогда ровно в полночь я буду ждать тебя с лошадьми. — Наклонившись, он вытащил у Ате из-за пояса боевую дубинку. — Пожалуй, мне она пригодится.

— Дагановеда! — окликнул Ате.

Но Джек уже уходил.

В припортовой таверне практически ничего не изменилось. Только форма военных теперь была красной. А в остальном… Все тот же метис разливал выпивку в оловянные кружки, и все те же шлюхи исчезали за дверью с клиентами, чтобы через минуту-другую вернуться, повизгивая от стужи. Джек был даже уверен, что тут отыщется и английский двойник простодушного Юбера, мечтающий скоротать ночку с матросиком или с дикарем. Последних, правда, стало поменьше, но все же достаточно, чтобы Джек не бросался в глаза. Впрочем, тот, кого он пас, по сторонам поглядывал мало. Крестера Абсолюта интересовали лишь выпивка и крепкий зад смазливой служанки, что регулярно и без протестов время от времени предоставлялось ему.

Дверь открылась, и Джек с удовольствием вдохнул морозный воздух. В таверне было жарко и дымно, а толстая шуба отнюдь не служила защитой от духоты, но он терпел, чтобы в нужный момент ни секунды не мешкать, а Крестер, казалось, и не думал вставать.

Он пил, лапал девушку, снова пил и пел с выпивохами, обладая, похоже, безгранично вместительным мочевым пузырем. Прошел час, пошел другой, и тут на руку Джеку сыграл совсем другой орган братца. Одна из ночных пташек, заметив, как он похлопывает служанку, решила попытать счастья и предложила ему себя. Предложение было принято, и парочка двинулась к выходу, пройдя всего в футе от тянущего свой ром дикаря.

Ночной воздух был слаще рома. Он освежал, бодрил, к тому же ветер утих. Облака чередой текли по небу, периодически наползая на месяц. Джек стоял в ожидании, из переулка неслись учащенные рыки и всхлипывания, потом раздался болезненный стон, послышались ругательства, плач. Шлюха, пряча монету, вышла из переулка и, казалось, вовсе не удивилась, заметив стоявшего в тени ирокеза.

— Скотина! — пожаловалась она, оглянувшись. — Поддай ему посильней, если ты затем тут стоишь.

Дверь открылась, выпустив наружу гомон, потом закрылась, приглушив многие звуки, однако Джек все же услышал, как кто-то из ветеранов неторопливо и с чувством завел «Вперед, гренадеры»:

Входя в переулок, Джек мысленно подпевал невидимому певцу. Силуэт Крестера четко вырисовывался в лунном свете. Кузен ничего не слышал, он самозабвенно мочился, облегченно постанывая и вихляя всем телом.

Джек долго обдумывал, что скажет ему, когда придет этот миг. Он собирался перечислить все подлости Крестера, начиная с детских предательств и мелочного доносительства и кончая самой ужасной из них — изнасилованием Клотильды Гвен. Он мечтал заставить этого негодяя пережить то, что пережила бедная девушка в тот страшный вечер. Чтобы мерзавец доподлинно понял, за что расплачивается и кто ему мстит. Он думал, что сделает именно так.

Но вместо этого просто ударил кузена дубинкой.

Ате говорил, что место, куда они направляются, находится неподалеку от Монреаля, в долине, где ему некогда довелось зимовать, но Джеку еще раз пришлось убедиться, что у ирокезов весьма странные представления о пространстве и времени. Так что он испытал громадное облегчение, когда на исходе третьих суток пути Ате спешился и жестами показал, что они прибыли куда нужно. Кружащийся в воздухе снег мешал осмотреться, к тому же они сильно устали, ибо везли с собой двоих пленников, связанных и в наброшенных на головы мешках. Хотелось есть, но пищи у них было мало. Уезжая в спешке, они не успели сделать достаточные запасы провизии, потом что-то выменивали в редких поселениях по дороге, но все равно питались скудно, так как должны были что-то оставить и на обратный путь.

С голов пленников не снимали мешков, даже когда те ели, испражнялись и спали. Теперь, привязанные к двум березам, они близоруко щурились, привыкая заново к свету. Их губы лоснились от пеммикана, составлявшего главную часть дорожного рациона, а на лицах, натертых грубой материей, читались ярость и страх.

Первым нарушил молчание англичанин.

— Как… как вы посмели так обращаться со мной? Я офицер британской армии, меня уже там хватились! Каждый из вас будет жестоко наказан, если вы немедленно — немедленно, слышите? — не вернете меня в мой полк!

Ате обернулся к Джеку.

— Должно быть, в его жилах действительно течет твоя кровь, Дагановеда, — сказал он на своем языке. — Он не хнычет, не умоляет, он требует и орет.

Джек кивнул.

— Я никогда и не говорил, что он трус. Он слишком глуп, чтобы представить себя в роли жертвы. Но он негодяй, подлец и насильник, и я ненавижу его.

Что-то в его голосе заставило Крестера Абсолюта притихнуть. Он настороженно воззрился на Джека, приглядываясь к татуировкам, к бритому лбу и к высоко вздымающемуся хвосту. Затем, очевидно, выкинул из головы возникшую в ней мысль и уже было набрал в грудь воздуха для новой тирады, но тут заговорил Сегунки. Джек в свое время в деревне Святого Франциска заучил с десяток слов из его языка, однако ничего не сумел разобрать, хотя общий смысл сказанного уловил — по плачущему, визгливому тону. То, что он все понял правильно, вскоре подтвердил и Ате.

— В этом никакой твердости нет. Он плачет, торгуется, умоляет. — Ате что-то быстро сказал Сегунки. — Я посоветовал ему расслабиться, ибо все скоро решится.

Не обращая более никакого внимания на мольбы и угрозы, он повел Джека в обход по долине, показывая ему, что там есть. Они осмотрели ручей с озерцом, уже покрытым ледяной коркой, потом на снегу обнаружили следы оленей, а чуть подальше — крупные пятипалые отпечатки лап ниаргуйе.

— Хорошо, — сказал Джек.

Пещер в округе, похоже, не наблюдалось, но всюду теснились перемежаемые мелким кустарником пихты. Абенаки наверняка должен был знать, как из всего этого сооружают жилье. Кое-где из-под снега выглядывали красные ягоды, Джек ел их прошлой зимой, а в болотце, мимо которого они проходили, рос рогоз. Этого было достаточно, чтобы выжить. Во всяком случае, для него и Ате.

Снег пошел вновь, предвещая буран. Ате поторапливал, ему не терпелось уехать. Он отвел лошадей за небольшой холм и ловко срезал две большие ветки болиголова.

— Заметать следы, — пояснил он. — Я не хочу, чтобы они пошли за нами.

Когда все было готово, они подошли к пленникам и встали напротив них. Усилившийся холод умерил пыл Крестера и притупил страх в Сегунки, оба в каком-то оцепенении следили за действиями Ате, который отвязал англичанина от березы, но лишь затем, чтобы привязать к другому стволу, где томился индеец. Проделав это, Ате снова встал рядом с Джеком и кивнул.

Джек посмотрел на пленников. Взгляд его был холоден и спокоен.

— Крестер Абсолют, — сказал он.

Тот удивленно вскинул глаза.

— А?

— Ты узнаешь меня, Крестер?

Странная мысль, уже приходившая тому в голову и отвергнутая как безумная, вернулась вновь. И была отвергнута снова.

— Нет. Нет. Этого не может быть. Я ведь не сумасшедший!

Джек склонился к нему.

— Но это я. В очень неожиданном для тебя виде, согласен. Но это действительно я.

Целую вечность Крестер тупо разглядывал дикаря. Потом в его глазках вспыхнул свет узнавания. И, как ни странно, надежды.

— Джек! Дорогой! Я… я так рад! Ты жив?

— Да.

— Нет, это просто какое-то чудо! — Крестера прямо-таки распирало от чувств. — Твоя мать… моя тетушка, она будет так рада. Она просила меня разыскать тебя и приглядеть за тобой… мы ведь с ней очень сдружились в последнюю зиму. — Он осекся, понимая, что его понесло не туда. Леди Джейн, шокированная чудовищной выходкой негодяя племянника, зареклась с тех пор пускать его на порог, и Джек знал об этом. Но Крестер был бы не Крестер, если бы не продолжил проваленную игру в расчете на свою изворотливость и простодушие братца.

— Она расцветет, узнав от меня эту новость.

— От тебя?

Он все еще не понимал, все еще на что-то надеялся.

— Боже мой, Джек, никто не лишает тебя твоих прав. Мы сообщим ей это вместе.

— И ты думаешь, — спросил Джек ровным тоном, — что я привез тебя сюда лишь для того, чтобы отпустить?

Лицо Крестера, искаженное попыткой изобразить братские чувства, приобрело свое естественное, то есть злобное и надменное выражение. Нет, он и впрямь был кем угодно, но только не трусом.

— Тогда зачем вы привезли меня сюда, сэр? Что убить? Это как раз в духе ваших трусливых делишек. Так делайте это, не мешкайте, я в вашей власти! Но помните: когда все откроется, вам не будет пощады!

Если бы Джек услышал что-то подобное от кого-то другого, он зааплодировал бы мужеству этого человека. Но твердость Крестера зиждилась на браваде и лжи.

— Ты изнасиловал Клотильду Гвен.

— Кого? — Он нахмурился, честно пытаясь припомнить. — Что? Эту… эту девчонку? Полно, сэр, это сделал не я.

Джек поднял руку.

— Потрудитесь напрячь свою память.

Крестер уступил, но самую малость.

— А если и я, что с того?! Она сама захотела… французская шлюшка. И, держу пари, получила удовольствие. Этих вещей многие даже не замечают. Просто девчонка сделалась женщиной, вот и все.

Ате, молча наблюдавший за ними, презрительно фыркнул.

— Многие, может быть, и не заметили бы. Но не она. И не я.

— В конце концов, за это не вешают, — вспыхнул Крестер. — Так что, Джек Абсолют, можешь поцеловать меня в зад. Ну, давай! Что ты медлишь? Убей меня, и покончим на том!

— Я мог бы, — сказал, снизив голос до шепота, Джек. — Я долго мечтал найти тебя и прикончить. Отомстить тебе за все удары исподтишка, за каждый тумак, за каждую розгу, которой твой отец полосовал мою спину. Но больше всего за то, что ты сделал с несчастной Клоти. Надругавшись над ней, ты разрушил все светлое в наших жизнях. Ты изменил их ход. Она вышла замуж за нелюбимого, а я… я и впрямь стал убийцей. На этих руках, — он разжал и вытянул чуть дрожащие пальцы, — теперь достаточно крови. Но это кровь достойных противников, настоящих бойцов и мужчин. И я не стану мешать ее с твоей подлой кровью. Чтобы не осквернять память павших в бою.

Он долго смотрел в глаза Крестера, пока тот не опустил их. Потом выпрямился и обернулся к Ате:

— Ты готов?

Ате, кивнув, принялся выкладывать из мешка то, что они наметили здесь оставить. Джек комментировал его действия.

— Пеммикан, — сказал он, показывая на довольно большой плотный шар медвежьего жира. — Если вы не будете слишком прожорливы, его должно хватить на два дня. Кремень, котелок, моток веревки и нож.

Крестер тупо уставился на жалкую кучку.

— И что же я должен со всем этим делать?

Перед тем как ответить, Джек выдержал паузу.

— Выживать.

У Крестера отвисла челюсть.

— Ты… ты хочешь бросить меня? Оставить здесь? С дикарем и какой-то дрянью? — Не получив ответа, он выкрикнул: — Как? Как тут можно выжить? Без огня, без еды и без крова?

— Дикарь знает как. Тебе просто придется предложить ему что-нибудь, чтобы он обучил этому и тебя.

Закончив свое назидание, Джек пошел прочь. Ате, прошептав что-то на ухо Сегунки, присоединился к нему.

— Ты ничего не забыл, Дагановеда?

Джек какое-то время смотрел на него, потом неожиданно вспомнил.

— Ну разумеется. — Он вновь пошел к Крестеру, беззвучно хватавшему губами воздух. — У меня есть для тебя еще кое-что.

В глазах Крестера вспыхнули огоньки.

— Пистолет?

— Нет, — ответил Джек. — Кое-что посерьезней.

И уронил к его ногам мятый, зачитанный томик.

Уезжая, Джек с Ате так хохотали, что с трудом работали ветками болиголова, заметая свои следы.

Через сутки они оказались в месте слияния двух вытянутых долин. Одна вела на восток, вторая делала поворот к югу. Снег почти прекратился, и в бледно-розовом свете закатного солнца они стали устраиваться на ночлег. Пока Ате разводил костер и сооружал из березовых веток примитивный шалашик, Джек закинул снасть в пробитую бурным течением полынью. Его добыча, как и остатки пеммикана, составила их ужин.

Они опять посмеялись, вспоминая оставленную в лесу парочку.

— Интересно, они уже освободились?

— От моих узлов? — Ате улыбнулся. — Если действовали сообща, то давно. Если же каждый решил положиться лишь на себя, то все еще мучаются.

Джек фыркнул.

— А что будет с ними потом? Они выживут? Погибнут? Поубивают друг друга?

Ате пожал плечами.

— Это решит судьба. Не ты и не я.

Джек вздохнул.

— Как ты думаешь, они прочтут пьесу?

Ате, возившийся у костра, поднял взгляд.

— Мне кажется, они съедят все страницы — одну за другой.

Это вновь рассмешило их, потом оба умолкли, уставившись на огонь.

— Ате, — наконец сказал Джек. — Завтра утром…

Могавк решительно перебил его:

— Завтра ничего особенного не произойдет. Просто мы оба вернемся на свои тропы.

— Если ты не поедешь со мной. — Джек подался вперед. — Ты ведь хотел увидеть Англию.

— Страну Шекспира?

Решительность в глазах Ате уступила место раздумью.

— Да, но там еще много всего. — Джек смотрел через пламя на друга. — Я все покажу тебе. Ты поразишься тому, что увидишь.

Ате отвернулся, покосился на небо.

— Я думал об этом, Дагановеда. Мне бы хотелось поехать с тобой.

— Тогда решено?

— Нет, я останусь. Хотя меня, разумеется, влекут туда как помыслы, так и чувства.

— Ты когда-нибудь прекратишь цитировать эту паршивую пьесу?

Ате покачал головой.

— Именно поэтому я и не могу ехать с тобой. Мне нечего больше цитировать, понимаешь?

— О чем ты толкуешь?

— Ты научил меня кое-чему. Но этого слишком мало, чтобы встретиться с чужим миром. — Он погрустнел, потом вскинул голову. — Но сейчас французы разбиты, эта война закончилась. А мой дядя, Уильям Джонсон, каждый год посылает ребят в школу. В Коннектикут. Возможно, он пошлет и меня. Тогда я буду все знать. И приеду к тебе. — Пряча глаза, он добавил: — Я приеду, Дагановеда.

Джек кивнул.

— Значит, завтра мы расстаемся.

— Если только…

— Если?

— Если только ты не захочешь поехать со мной. — Ате произнес это неожиданно горячо. — Ты знаешь, как живут в Англии. И знаешь кое-что и о нас. Даже много. А узнав больше, сможешь стать настоящим могавком. Из рода волка. Я помогу тебе. Едем со мной.

Джек долго смотрел в огонь. А почему бы и нет? Мысли о Лондоне и грели его, и пугали. Он привык к лесу, полюбил привольную жизнь. У него есть друг, который тоже все это любит. Человек, которому он не раз спасал жизнь и который не раз спасал жизнь ему. Да и дурацкий клич надо бы все же освоить.

Он усмехнулся и покачал головой.

— Я не могу. Я получил приказ и, если не подчинюсь ему, стану предателем, дезертиром. Я принес клятву верности своей родине, своему королю и обещал отцу беречь честь своего рода. Кроме того, это страна, которую я люблю и где живут люди одной со мной крови.

Вновь повисло молчание, треск огня сделался неожиданно громким. Через какое-то время Ате встал и, обойдя костер, взял Джека за руку. Тот, удивленный такой вольностью со стороны обыкновенно сдержанного и не склонного афишировать свои чувства индейца, поднялся на ноги и встал рядом с ним.

— Ничто не длится вечно, — сказал негромко Ате. — Мы встретимся вновь. Ты вернешься сюда, потому что тебя притянет это, — он указал на грудь друга, — и это.

Он вытащил нож и приложил его лезвие к ладони Джека, неотступно глядя ему в глаза. Тот кивнул, и на его ладони в мгновение ока появился порез, а через миг острое лезвие рассекло ладонь могавка.

— Это вновь приведет тебя в край, где ты всегда будешь Дагановедой, — сказал Ате, накладывая рану на рану и скрепляя рукопожатием свои слова. — Твоя кровь будет звать тебя, волк.

Он стиснул окровавленные пальцы так сильно, что Джек растерянно заморгал. Ирокез усмехнулся.

— А еще учти, за тобой есть должок. Ты обязан дать мне возможность спасти тебя хотя бы еще раз. Все это время ты спасал меня чаще.

Джек расставался не только с Ате, но и с Дагановедой. Рано утром, кое-как — с массой порезов — обрив себя наголо, надев треуголку и вновь облачившись в военную форму, он снова стал корнетом Шестнадцатого драгунского полка Абсолютом. Сохранив в память о другой жизни одни лишь татуировки.

Они разъехались на перевале, разделявшем долины. Там лежал снег, уже поверху затвердевший, но не настолько, чтобы повредить лошадям бабки. Оба понимали, что, если поднимется вьюга, лесные тропы станут непроходимыми для животных. Однако это их не пугало, ведь за их спинами были привязаны снегоступы.

Они ничего больше не сказали друг другу. Все уже было сказано ночью, а потом скреплено кровью. Отсалютовав по-военному, Джек развернул коня, направив его вниз по склону, изборожденному волнами снежных заносов, и вскоре выехал на равнину, где сыпучий покров был не столь глубок. Там он прибавил ходу, чтобы поскорее уехать от места прощания, и, наверное, если смотреть с перевала, сделался пятнышком, исчезающим в белом пространстве.

Вокруг висела плотная, почти осязаемая тишина. Вдруг ее рассекло знакомое гортанное и одновременно звенящее улюлюканье.

— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха! — прокатилось эхом по всей долине.

— Ну да, — сказал вслух Джек. — Ну конечно! Иначе не может и быть!

Запрокинув голову, он ответил на вопль, вслушиваясь в эхо, отражающееся от скал, и с холодящим восторгом в душе осознал, что у него в этот раз все получилось. И получится и в другой раз, и в третий!

Он освоил клич. Могавки из Лондона будут поражены, когда он обучит их ему. Но именно в тот миг, когда вопль затухал между снежными склонами, он понял, что этому никогда не бывать.