ГЛАВА 10

На следующее утро тело Асклепиода было найдено на мосту, который связывал остров с речным берегом. Поскольку мне было поручено расследование таких преступлений, я отправился в храм Эскулапа, чтобы взглянуть на покойного, — все, что угодно, лишь бы вырваться из храма Сатурна. Форум полнился слухами и всевозможными догадками по поводу новой волны убийств, захлестнувшей город. В основном жертвами были представители состоятельного сословия всадников. Но последний из убитых, хотя и был человеком обеспеченным, даже не являлся гражданином Рима. На этот раз я даже испытал некоторое удовлетворение, ибо знал, что за всем этим кроется.

У Асклепиода было немало друзей и множество коллег, но город был охвачен очередной вспышкой суеверия: быстро распространились слухи, будто посещение похорон убитых приносит несчастье. В силу этого обстоятельства бедняга Асклепиод лежал в атрии храма почти в одиночестве. Среди немногочисленных посетителей я заметил человека с перевязанной челюстью и узнал в нем Тория, которого прислали проверить, на самом ли деле я убил своего кредитора. Покидая храм, мерзавец еще имел наглость подмигнуть мне.

Чисто вымытое тело Асклепиода было положено на похоронные носилки, в четырех углах которых горели лампы. Его кожа имела землистый оттенок, а на горле зияла устрашающего вида рана. Все это мошенничество было выполнено с поразительной правдоподобностью. Я слегка коснулся украдкой его лица — кожа была холодной. Я взял в руку его кисть, но не нащупал пульса. Он действительно был мертв.

Такого потрясения я не испытывал с тех пор, как началась вся эта безумная круговерть. Кто же его убил? Мысли так перепутались, что я даже заподозрил в этом преступлении себя. Не исключено, что меня поразила та же бацилла сумасшествия, что и прочих заговорщиков. Ко мне подошел один из помощников лекаря и протянул мне записку. Развернув папирус, я прочел:

«Квестора Метелла просят явиться в кабинет врачевателя Асклепиода в шесть часов вечера в связи с оглашением последней воли покойного».

— Кто это написал? — спросил я.

Раб в ответ лишь пожал плечами. Никто из помощников Асклепиода не знал латыни — должно быть, такой смысл он вкладывал в свой жест.

Весь день меня не покидало ощущение сильного беспокойства. Впрочем, в подобном состоянии я пребывал в последнее время почти постоянно. Я то и дело взирал на солнечные часы, наблюдая за медленно движущейся тенью. Когда, по моим предположениям, время стало близиться к шести, отправился на остров.

Войдя в дом, я обнаружил, что атрий пуст. Очевидно, тело было перемещено в другую комнату до прибытия городского патрона покойного, которому надлежало отдать распоряжения относительно его похорон. Раб проводил меня в кабинет Асклепиода, в котором тоже никого не было. Я расположился на стуле, он закрыл за мной дверь, и в этот миг, когда уже было слишком поздно, я внезапно понял, что попал в ловушку. Тот, кто убил Асклепиода, теперь собирается расправиться со мной! Не успел я вскочить на ноги и нащупать в складках одежды кинжал, как открылась другая дверь.

— При моем появлении совсем не обязательно вставать, Деций, — произнес Асклепиод. — Сделай милость, сядь.

Я сел, вернее, рухнул на стул.

— Видел тебя сегодня утром, — произнес я. — Судя по многим неопровержимым признакам, ты был мертв.

— Ну уж если в мою смерть поверил даже ты, который вместе со мной затевал весь этот спектакль, могу себе представить, сколь убедительной она выглядела в глазах остальных.

Я знал, какого вопроса он от меня ждал, но боролся с искушением его задать. Асклепиод сидел напротив меня, самодовольно улыбаясь, весь воплощая собой столь свойственное грекам легкое ощущение превосходства. Наконец мое терпение лопнуло.

— Как ты это сделал?

— Это, дорогой мой, мастерство. Искусство, которое, безусловно, не обошлось без помощи моего небесного патрона. Отвар болиголова, белладонны и горькой полыни, взятых в строго определенных количествах, подавляет все признаки жизни. На большинство людей этот трюк оказывает вполне убедительное воздействие. Заподозрить подвох могут лишь самые опытные лекари. Однако при всей своей скромности должен признать, что таковых в Риме, кроме меня, нет.

— Твое варево могло отправить тебя на тот свет. Кажется, именно болиголовом отравили Сократа?

— Должен признать, что дело это очень тонкое. В прошлом болиголов применяли для того, чтобы симулировать смерть, когда в том возникала необходимость. Для начала я испробовал его на своем рабе, человеке моего возраста, физического сложения и состояния здоровья. Результаты оказались вполне удовлетворительными. Три часа он пребывал в коматозном состоянии, весьма похожем на смерть, после чего быстро пришел в себя без каких-либо неприятных последствий.

— А как же рана? — спросил я, разглядывая его шею в поисках хоть каких-нибудь царапин.

— Это предмет моей особой гордости. Пришлось добыть шкуру нерожденного ягненка. Из нее, как известно, получают самый высококачественный пергамент. Я вырезал кусок нужной формы и прилепил его к своей шее. Шкура почти прозрачная, однако для пущей убедительности я прибегнул к косметике, которая придала обнаженным участкам тела мертвенный оттенок. Кожу ягненка сшил у себя на затылке, а ее края, там, где она соприкасается с моей подлинной плотью, прикрыл волосами, бородой и одеждой. Разрез на горле заполнил тонкими полосами телячьей печени, что создало видимость ужасной раны. Выглядело убедительно?

— Настоящий шедевр! — искренне признался я. Когда я оправился от испуга, то больше не мог сдерживать своего восхищения.

— Как тебе удалось добиться такой искусной иллюзии за столь короткий срок?

Асклепиода просто распирало от гордости. Подобно прочим грекам, он был падок на похвалу.

— Мне уже доводилось симулировать раны. Некоторые италийские мимы, что выступают на сцене в масках, подчас бывают не прочь добавить своему образу лишнюю нотку правдивости. К моим услугам иногда прибегают даже господа высокого ранга, желающие остаться неизвестными. Мое мастерство помогает им избежать воинской службы.

— Асклепиод, ты меня поразил до глубины души!

— Для меня это всего лишь искусство, а с их стороны — сделка с совестью. Ты обо мне еще вспомнишь, когда твои начальники вздумают привлечь тебя к какой-нибудь особо рискованной военной операции.

— Человек, столь преданный Сенату и народу Рима, как я, никогда не сможет пойти на подобное вероломство, — гордо заявил я.

Асклепиод ничего не сказал в ответ, лишь улыбался, демонстрируя свое греческое превосходство. Ему было достоверно известно, что в случае возникновения вышеуказанных обстоятельств я поступлю в точном соответствии с его советом. Меня отнюдь не привлекала перспектива умереть ради славы Красса или Помпея.

— Так или иначе, — продолжал он, — теперь ты можешь быть спокоен, ощущая себя уважаемым убийцей, подобно прочим участникам заговора. Прими мои поздравления.

— Благодарю, — сказал я, поднимаясь. — Через несколько дней все закончится, и ты сможешь появиться на людях. Получишь истинное удовольствие, глядя на выражение лиц твоих знакомых.

— Буду ждать этого дня с нетерпением.

— А пока наслаждайся одиночеством. Посвяти себя медицинским трудам. Надеюсь, тебе не придется страдать от нежелательных последствий своего губительного зелья из болиголова.

— Оно оказывает весьма бодрящее действие. Я подумаю о том, чтобы применить его в своей целительной практике.

Он встал, чтобы проводить меня до двери.

— Только никому не говори, из чего оно состоит.

— Я редко об этом распространяюсь. До свидания, Деций Цецилий. Удачи тебе.

Уезжая с острова, я почувствовал прилив сил — впервые за последние несколько дней. После того как обстоятельства мнимого убийства Асклепиода прояснились, вся моя жизнь стала казаться более радужной. Я ощутил, что у меня более весомая официальная поддержка, нежели мне представлялось во время беседы с Цицероном. Политическая обстановка теперь виделась мне тоже менее мрачной. Правда, я по-прежнему не был уверен, кто именно из сильных мира сего вовлечен в заговор. Однако было вполне очевидно, что Катилина имел вполне заслуживающий доверия план действий, который нашел поддержку одного, а возможно, и нескольких крупных игроков того времени. Все остальные, говоря словами моей кузины Фелиции, были всего лишь пешками в этой игре.

Пребывая в веселом расположении духа, я решил продолжить эту метафору. Далеко не все игральные кости бывают «чистыми». Некоторые, хотя внешне ничем не отличаются от остальных, могут оказаться «гружеными». Одной из них был я. А остальные? У некоторых, во всяком случае, были срезанные углы. Так через осведомительницу Фульвию Курий стал послушным орудием в руках Цицерона.

А кем же, интересно знать, был трибун Бестия? В те времена таких, как он, избирало Собрание плебса, самый незатейливый избирательный орган, являвший собой плодородную почву для демагогов. Неудивительно, что трибунами зачастую становились корыстные мошенники и неотесанные негодяи. Это был самый быстрый путь к власти, который, как известно, для себя избрали Клодий и Милон. Если к трибунату стремился Катон, то только затем, чтобы разрушить планы своих политических врагов. Мой кровный родственник Непот, которого недавно видели в обществе Бестии, стал трибуном, чтобы использовать свое положение для продвижения по карьерной лестнице Помпея, как будто в этом была то необходимость. Желание Катилины иметь на своей стороне трибуна было не лишено смысла. Никто не смог бы лучше и быстрее, чем он, поднять городскую толпу на свержение правительства, не говоря уже о том, что таким высокомерным патрициям, как Катилина, это вообще было не по плечу. И все же меня сбивали с толку вкрадчивые интонации в речи Бестии. В отличие от прочих заговорщиков, он был совсем не похож на безумца, равно как и на человека, питавшего себя пустыми иллюзиями. Скорее, происходящее его искренне забавляло, и он держал себя так, будто ощущал свое превосходство.

Приподнятое состояние духа даже несколько развеяло мучившие меня страхи по поводу Аврелии. Если Катилина и использовал ее в качестве приманки, то наверняка девушка тому ничем не потворствовала. Нет, думал я, она не может быть участницей заговора. К тому же в те времена в Риме, помимо Катилины с его приспешниками, было немало других глупцов, тешивших себя несбыточными надеждами.

Последующие дни я провел в приподнятом настроении, к которому, впрочем, примешивалось и беспокойство. Собраний заговорщиков больше не было, правда, подчас мне доводилось сталкиваться с некоторыми из них на Форуме или в банях. И всякий раз они не могли удержаться, чтобы не подать мне какой-нибудь мальчишеский знак, намекавший на соучастие, будто мы были приверженцами какого-то тайного культа.

При первой же возможности я отправился навестить Аврелию, однако домашние рабы Орестиллы сказали, что ни хозяйки, ни дочери дома нет. Куда они уехали и когда намеревались вернуться, никто из рабов не знал. Вполне естественно, что, не имея возможности видеться с Аврелией, я только и делал, что думал о ней. Воспоминания о проведенной ночи завладели моими мыслями, подобно тем мимам, которых цензоры сочли непристойными, причем каждое из представавших моему воображению видений было сладострастней предыдущего.

Я совершенно забросил свои обязанности в храме, но ни рабы, ни вольноотпущенники не обратили на это внимания, ибо я не слишком баловал их своим вниманием и в лучшие времена. Люди, с которыми я встречался на приемах, заметив мое беспокойство и рассеянность, пытались, и небезуспешно, напоить меня вином. Может показаться удивительным, что человеку, вовлеченному в столь страшные дела, как заговор, государственная измена и убийство, способна настолько вскружить голову молодая особа, пусть даже и чрезвычайно соблазнительная. Тем не менее это вполне свойственно молодым людям. Греки и троянцы некогда развязали войну из-за женщины, так что я в своей одержимости был не одинок, хотя находил в ней нечто, не вполне свойственное римлянину.

В день, когда съехались все Цецилии, я вместе с остальными перебрался на другой берег реки и направился вверх по склону холма Джаникулум к богатой вилле, где Квинт Цецилий Метелл Кретик ожидал разрешения отпраздновать свой Триумф. На подобные встречи собирались все большие семьи раз или два в год.

На них совершались особые семейные обряды, организовывались браки и принимались важные, касающиеся всего рода решения.

Разумеется, присутствовал на таких встречах не каждый носящий имя Цецилий, ибо в противном случае на вилле собралась бы толпа в несколько тысяч человек. Число участников собрания ограничивалось отцами семейств, которые в это время не были призваны выполнять свой воинский долг в иноземных государствах, и их старшими сыновьями. И тем и другим предстояло, в свою очередь, совершать семейные ритуалы и принимать решения в своих домах в окружении клиентов и вольноотпущенников.

Сама вилла и прилегающая к ней территория были завалены добычей, привезенной с острова Крит и хранимой здесь в ожидании Триумфа. Стражи, которыми были ветераны легионов Кретика, не сводили с нее неусыпного взгляда. Я был рад видеть, что этих людей здесь так много, ибо в скором времени их помощь могла потребоваться.

Среди присутствующих был мой отец, претор Метелл Целер, понтифик Метелл Пий Сципион, усыновленный одним из Цецилиев, Метелл Непот, легат Помпея. Я боялся, что мне не удастся найти подходящую минутку, чтобы поговорить с Кретиком с глазу на глаз.

После традиционного открытия семейного собрания, каковым было обращение к богам — гению рода и оберегающим жилище ларам и пенатам, — мы приступили к более серьезным делам. Среди прочих вопросов обсуждению подлежало мое имя. Некоторые из старших членов семьи хотели запретить давать нашим потомкам имя Деций, утверждая, что таковое не было преноменом, то есть личным именем, а являлось номеном, то есть именем рода. Мой отец в свою очередь заявил, что это имя было предписано Богом в предзнаменование успешного исхода грядущей битвы с самнитами, а значит, было вполне оправданно, и его следует рассматривать в качестве личного имени, подходящего для рода Цецилиев. Однако доводы отца не возымели действия. Очевидно, они полагали, что в их семье недоставало Квинтов. Лично для меня подобный спор был признаком нерадивости и самодовольства римского общества, которые захлестнули его в спокойные времена. Сколько ни поднимался вопрос относительно моего имени, он остается открытым до сих пор. Что же касается политической позиции нашего клана, то этой темы никто даже не затрагивал.

После того как было отдано должное семейным ритуалам и деловой части встречи, Кретик пригласил всех к великолепному столу, где стояли самые лучшие критские вина. Мой родственник был человеком ничем не примечательной наружности, зато легкого и мягкого нрава. Долгим и упорным трудом он продвигался по карьерной лестнице, пока наконец не достиг должности консула, которую разделил с патроном моего отца Квинтом Гортензием Горталом. Будучи проконсулом, он был направлен воевать на Крит, где обосновались пираты. Полководцем он оказался таким же невыдающимся, как и политиком. После долгой и беспорядочной военной кампании ему, на удивление, достало мужества и упорства противостоять Помпею, который, как обычно, попытался взять командование в свои руки, предвидя близкое завершение войны.

Трибун Габиний, сторонник Помпея, издал закон, по которому Крит надлежало передать Помпею. На острове понимали, что война проиграна, и часть городов предпочла сдаться Помпею, а не какому-то заурядному полководцу Метеллу Кретику, дабы не покрывать себя лишним бесчестьем. Однако Метелл отказался признать за Помпеем право принимать у критян капитуляцию и стал угрожать расправой его военачальникам. На какое-то время положение стало столь серьезным, что, казалось, вот-вот разразится гражданская война, но в конечном счете Помпею пришлось отступить. На следующий год трибун Манилий издал закон, по которому командование на всем Средиземноморье передавалось Помпею, которому предписывалось нанести сокрушительный удар по пиратам. Однако к тому времени Кретик уже покорил весь Крит и преобразовал его в провинцию. Помпей затаил на него злобу, а его приспешники стали чинить Кретику препятствия, дабы оттянуть празднование его Триумфа.

Отдавая должное Помпею, необходимо сказать, что он провел блестящую и почти бескровную кампанию против пиратов, в результате которой полностью их уничтожил. Она являла собой сущий шедевр не столько в области тактики, сколько в области организации, и это красноречиво свидетельствовало о том, что Помпей в роли руководителя был бы для Рима великим благодетелем, если бы не тратил свои силы на военные авантюры, которые ввергли Республику в одну из самых разрушительных гражданских войн.

После обеда некоторые члены нашей семьи разъехались по домам, другие переместились в сад, где стали с восхищением разглядывать захваченные на Крите трофеи. Конечно, Крит не был Азией, и Кретик не мог тягаться с Лукуллом богатством своей добычи, однако пиратские крепости оказались хранилищем значительных ценностей, а в критских городах обнаружились очень красивые греческие статуи. Все это присвоил себе Метелл, но самой большой его гордостью была критская колонна, украшенная бронзовыми носовыми таранами с пиратских галер. Один из рабов весь день только и делал, что начищал эту бронзу.

Наконец мне удалось застать Кретика наедине: он стоял в широком портике дома, обозревая сад. Я жестом дал ему понять, что хочу с ним поговорить с глазу на глаз, решив, что этим не вызову никаких подозрений. Окружающие, скорее всего, подумают, что я вознамерился взять у него взаймы денег.

— Рад тебя видеть, Деций, — сказал он. — Хорошо, что твой отец сумел дать достойный отпор этим идиотам, поставившим под сомнение твое имя. Можешь себе представить, каково тем, кто вырос в нашей семье под именем Квинт? Стоит кому-нибудь на семейном сборище вроде сегодняшнего произнести это имя, как на зов откликаются три четверти присутствующих мужчин.

— Никогда не думал об этом. Впрочем, я пришел к тебе совсем по другому поводу. Дело не терпит отлагательства, ибо касается безопасности государства. Мне поручено переговорить с тобой от имени консула Цицерона.

Мои слова повергли Кретика в откровенное изумление.

— Слушаю тебя, — произнес он.

Я кратко описал ему обстоятельства тайного заговора, а также указания, которые велел ему передать на словах Цицерон. Выражение недоверия на его лице постепенно сменилось озабоченностью. И мне было ясно, какую задачу он решал: сколько времени потребуется Помпею, чтобы добраться до Рима?

— Сергий Катилина затевает государственный переворот? — с презрительной насмешкой произнес Кретик. — Этот человек вечно вставляет нам палки в колеса. И он еще набрался наглости выдвинуть свою кандидатуру на должность консула! Помяни мои слова, Деций: за этим наверняка стоит кто-то еще. Подозреваю, что это Помпей.

— Вряд ли. Думаю, что это Красс.

— Пусть даже Помпей не причастен к заговору, он все равно постарается воспользоваться создавшимся положением.

Я не мог ему возразить, ибо не имел никаких веских доводов.

— Поэтому нам нужно быть готовыми дать ему быстрый и решительный отпор. Когда, думаешь, они собираются выступить? Этой зимой?

— Без сомнения. Горе-заговорщики вряд ли смогут долго удерживать в секрете свои козни. Думаю, Катилина планирует начать мятеж очень скоро.

— Это только к лучшему. В такое время года плыть по морю хуже всего. А по суше Помпею придется добираться слишком долго, что тоже не в его пользу. Кто еще осведомлен о положении дел?

— Консул собирается лично оповестить Марция Рекса, — ответил я.

— Отлично. Марций — хороший человек. При нем всегда находится костяк лучших легионеров. С его головорезами не могут сравниться в жестокости даже мои. Если нам удастся утихомирить повстанцев в Риме и ближайших окрестностях, преторы получат возможность набрать достаточно людей в муниципиях, и весь Италийский полуостров окажется под нашим контролем. Передай Цицерону, я жду его дальнейших указаний. По крайней мере, до конца этого года.

— Хорошо, передам. Тем временем Антоний Гибрида будет готовить военные силы, которым предстоит сопровождать его в Македонию. Они будут стоять в Пицене.

И вновь мой собеседник насмешливо фыркнул.

— На месте Цицерона я бы не стал доверять этому мерзавцу Антонию. Он может с одинаковым успехом принимать участие в заговоре и выступать против него.

— Вряд ли, — усомнился я. — Он спит и видит, когда наконец дорвется до лакомого куска в Македонии.

— Возможно, ты прав. Хотелось бы верить.

На этом наш разговор закончился, ибо подошли старшие члены семьи и я решил тихо удалиться.

Покидая виллу Кретика, я подумал о том, как мудро выстроил защиту, распределив роли среди своих многочисленных военачальников, Цицерон, что всегда было его характерной чертой. Он не видел большого вреда государству от самого Катилины и его пустоголовых сторонников, ожидая куда большей опасности со стороны потенциального «спасителя» Республики. А таковым мог стать любой полководец, оказавшийся вместе со своей армией неподалеку от Рима после быстрого и успешного окончания похода. Каждый из них мог воспользоваться сложившимся положением, как уже не раз случалось в нашей истории.

По дороге меня догнал человек, от которого я никак не ожидал, что он ищет встречи со мной. Это был Квинт Цецилий Метелл Непос, избранный трибун и легат Помпея. Я был с ним мало знаком, и мы не общались уже много лет. Он был на год или два старше меня, высокого роста и держался прямо, как воин при полном вооружении. Волосы у него были белокурые в отличие от моих темных, и если я был крепко сбит, то он был долговязым. Другими словами, не считая характерного для Метеллов длинного носа, никакого сходства между нами не было.

— Деций, — сказал он, когда мы спускались с холма Джаникулум, — давно ищу случая с тобой поговорить.

— Найти меня легко. Моя дверь всегда открыта как для официальных, так и для частных лиц.

Мы проходили мимо египетского посольства. Джаникулум был излюбленным местом обитания обеспеченных людей, которые желали иметь свое жилище неподалеку от города, но вдали от грязных трущоб и толп народа.

— Не хотелось беспокоить тебя дома. А поговорить с тобой мне надо наедине, в приватной обстановке, поэтому я счел за благо воспользоваться сегодняшним семейным собранием.

— И что же, интересно знать, потребовало столь большой секретности? — осведомился я. — Едва ли твой патрон Помпей нуждается в моих услугах для покорения оставшейся части мира.

Его красивое лицо вспыхнуло, и я тотчас пожалел, что был с ним так резок. У меня не было причин питать неприязнь к Непосу.

— Прости, — поспешил извиниться я. — Это все оттого, что я терпеть не могу Помпея. Об этом все знают. Будь любезен, продолжай.

Он остановился, мы молча смотрели друг на друга. Стоял тихий день, спокойствие которого нарушали лишь крики каких-то диковинных зверей, доносящиеся с территории египетского посольства.

— Деций, я все знаю. Теперь уже неважно откуда. Знаю, что ты вовлечен в дело, которое не только постыдное и позорное, оно просто гибельное. Умоляю тебя, брось это! В противном случае тебя протащат на крюке и бросят в Тибр. Бесчестье запятнает всю нашу семью. Как твой родственник, настоятельно прошу: остановись!

Я был потрясен. Если сведения о моей причастности к заговору дошли до Непоса, то тогда кто был посвящен в них еще? В течение ближайших дней о них мог узнать и Помпей. Не исключено, что он уже собрал армию и флот и ныне ждет вестей из Капитолия о начале восстания. Если это так, ему не нужно будет тратить несколько драгоценных недель в неблагоприятное для передвижений время года, чтобы подтянуть свои войска к Риму.

— Не буду спрашивать тебя, откуда ты это узнал, и принимаю твое предупреждение как жест семейной преданности. Теперь послушай меня: не вмешивайся в мои дела. Надеюсь, ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вред Риму или нашей конституции.

— Тогда какую игру ты ведешь, Деций?

Я на минуту призадумался.

— Игру в кости.

— Что?

— Видишь ли, Квинт… Разве каждый из нас не ведет какую-нибудь игру? Заседания Сената и народные собрания стали своего рода ширмой, за которой мы играем в свои игры. Создается впечатление, что призом, который достанется лучшему игроку, станет сам Рим.

Он посмотрел на меня невозмутимым, достойным истинного воина взглядом.

— Мне кажется, что ты, Деций, сошел с ума.

— Что ж, тогда я стал жертвой всеобщего римского бедствия. Не подходи ко мне близко, Квинт, еще заразишься.

— Желаю тебе всего доброго, — произнес он холодно и пошел прочь.

Голова моя разрывалась на части, пытаясь осмыслить сказанное Квинтом. Похоже, секретность заговора Катилины хранится столь же надежно, как вода в корзине. Интересно, кто выдал меня Непосу? Я вспомнил, что недавно видел его в компании только что избранного трибуна Бестии. Открытие было столь ошеломляющим, что я остановился как вкопанный: Бестия — шпион Помпея, вот в чем заключается его истинная миссия в деле Катилины.

Значит, Помпей был с самого начала осведомлен о тайном заговоре. Очевидно, когда Катилина начнет мятеж, Бестия и Непос должны будут склонить Сенат к решению отозвать Помпея из Азии и наделить его чрезвычайными полномочиями. Это даст Помпею проконсульский империй в пределах Италийского полуострова, что фактически равносильно диктатуре.

Меня бросило в жар, когда я понял, чем это мне грозит: вряд ли можно представить себе что-то более страшное, чем стать врагом Гнея Помпея Великого.