19
Нам потребовалось некоторое время, чтобы справиться с первоначальной растерянностью и начать рассуждать здраво. Я смотрел на лица своих малочисленных побратимов, усеянные водяной пылью и отмеченные печатью уныния. Да, мы неожиданно обрели богатство — и сей факт вызвал прилив восторга у моих товарищей, — но также у нас на руках оказался Воронья Кость, что было куда как плохо. Ибо почти наверняка означало преследование со стороны Владимира и его воеводы Сигурда. Люди снова заговорили о проклятии Фафнира.
Ближайшие дни тоже не радовали. Нам предстояло неполной командой (а я насчитал всего девятнадцать человек, включая увечного Фиска) день-деньской грести по широкому, заполненному ледяной кашей Дону в направлении Меотийского озера, или Азовского моря, как его называют серкландские турки.
Струг представлял собой довольно крупную посудину, у которой по каждому борту располагалось пятнадцать весел. Он был выдолблен из единого дерева — могучего дуба длиной в девять человеческих ростов — и имел наружную обшивку из ивовых досок (хотя часть их мы растеряли во время безумной гонки по обледеневшему склону). Ширина струга составляла примерно два человеческих роста. По бокам были набиты дополнительные доски, так что за бортами мог свободно укрыться стоящий воин.
Изнутри надводная часть судна была выложена толстыми связками камыша, которые крепились к бортам особыми подвязками из вишневой или липовой коры. Благодаря этому приспособлению струг становился практически непотопляемым — даже если внутрь наберется вода. Это качество представляло для нас особую ценность, поскольку людей катастрофически не хватало, и я не мог выделить отдельного человека для вычерпывания воды.
Струг был снабжен небольшим парусом, хоть и неважного качества. Мы, конечно, можем рискнуть выйти на нем в море, но от берега лучше сильно не удаляться. Гизур предупредил, что такой парус допустимо поднимать лишь в хорошую погоду. В шторм же лучше идти исключительно на веслах.
Ну, и в завершение стоит добавить, что корабельные плотники обильно смазали смолой все ребра и перекладины. А также приладили по рулевому веслу с каждого конца. Оно и понятно: струг был слишком длинным и громоздким, чтобы разворачивать его посреди реки. Поэтому, если требовалось поменять направление движения, легче просто грести в противоположную сторону.
Однако не все было так хорошо, имелись и проблемы. Струг представлял собой достаточно легкое судно, чтобы полновесная команда могла перетащить его посуху из одной реки в другую. Но нас, к сожалению, никак нельзя было назвать полноценной командой. Честно говоря, нас осталось так мало, что мы и на половину команды не тянули. А если учесть, что струг был сверх всякой меры нагружен проклятым серебром Одина, то не приходилось сомневаться: нам предстояло изрядно намучиться. Даже на спокойных участках реки мы едва могли держать судно на ходу. Что уж говорить о тех местах, где днище лодки скребло по невидимым отмелям или мучительно застревало в наполовину вставшем речном льду…
А ведь еще предстояло протащить эту неуклюжую громаду по узким, извилистым протокам.
Насколько я помнил с прошлого набега в здешние места (казалось, это было целую жизнь назад), перед своим впадением в Азов река разветвлялась на два рукава. Тот, что южнее, был более прямым и коротким. Северная же протока неоднократно петляла среди низких берегов и местами даже заворачивала обратно. И оба рукава имели множество притоков, заболоченных и заросших камышом. Так что у нас появятся дополнительные возможности укрыться от погони, если таковая обнаружится.
Я выбрал южный рукав, поскольку когда-то уже проходил этим путем. Хаук, Финн, Хленни Бримили и Рыжий Ньяль, которые тоже участвовали в том походе, одобрили мое решение. Даже Коротышка Элдгрим в минуту просветления узнал проплывавшие мимо берега и расплылся в довольной улыбке.
— Все, что от нас осталось, — неожиданно вздохнул Рыжий Ньяль, окидывая взглядом немногочисленных побратимов.
У нас как раз выдалась передышка. Гребцы оторвались от ненавистных весел и присели перекусить сухим хлебом, который нам удалось обнаружить в княжеских припасах.
Никто не отозвался на его слова. А что тут скажешь? Рыжий Ньяль, конечно же, прав. Нас осталось всего семеро — тех, кто когда-то входил в команду Черного Эйнара. Я посмотрел на три зловещих свертка, которые чернели посреди палубы. Мы взяли с собой тела Квасира и братьев Бьорнссон, чтобы достойно похоронить их, когда представится такая возможность. Финн тяжко вздохнул, и проходившая мимо Тордис (она снова спешила к сестре) мимоходом взъерошила его черную шевелюру.
Над темной поверхностью воды клубился туман, мимо проплывали льдины. Мы сидели на палубе струга — богатые, словно короли, — и обедали сухим хлебом, запивая его холодной речной водой. Каждый думал о своей доле в обретенных сокровищах, а также о причитающейся ему доле проклятия.
И все же никто бы не согласился добровольно расстаться с даром Одина.
— Надо пристать к берегу и развести костер, — объявил Бьельви, пришедший проверить глубокий порез на руке Рева Стейнссона.
— Ни в коем случае, — ответил я. — Если, конечно, ты не рвешься сразиться с одним из здоровенных дружинников Владимира.
— Торгунна нуждается в лечении, — вмешалась Тордис. — А для этого нужна горячая вода… и немного времени.
Это был убийственный довод, и мне потребовалось вся решимость, чтобы противостоять ему.
— Мы не можем останавливаться, — твердо сказал я. — Пусть Бьельви использует свои запасы.
— Я уже сделал все, что мог, — грустно сказал лекарь, копаясь в одной из сумок. — Но Тордис права: Торгунне становится хуже.
Он достал из сумки небольшой флакончик и вылил его содержимое на кровоточащую рану Рева. Кузнец побледнел и закусил губу. Бьельви тем временем обмотал его руку тряпкой, на которой красовались нарисованные углем руны.
— Я использую сок раздавленных муравьев, — пояснил лекарь, ободряюще похлопав Рева по плечу. — С помощью этого средства, а также целебных рун, начертанных нашим несравненным Клеппом, мы сумеем спасти твою руку.
Рев лишь мрачно хмыкнул. Во время бегства из Саркела он утопил свой ящичек с инструментами, многие из которых изготовил собственноручно. Рев до сих пор переживал по этому поводу, и потеря руки, похоже, его не сильно пугала.
— Если мы не высадимся на берег, она умрет, — непреклонно заявила Тордис.
Пылающий взгляд ее темных глаз пробил защитную оболочку здравого смысла и уязвил меня в самое сердце. Короче, я был вынужден согласиться.
— Жил-был один человек, — неожиданно подал голос Воронья Кость.
Но прежде чем он успел приступить к очередной своей истории, раздался звук смачной затрещины. Ошалевший мальчишка плюхнулся на задницу и отлетел в кучу гребцов, чем вызвал недовольный ропот. Когда Олав поднялся на ноги — одной рукой прикрывая покрасневшее ухо, а другой натягивая на плечи грязный плащ, — в глазах у него стояли слезы (подозреваю, скорее, от гнева, чем от боли). Тордис обняла мальчишку, метнув в сторону Финна уничтожающий взгляд.
— Не сейчас, — невозмутимо буркнул Финн, потирая ушибленные костяшки пальцев.
При виде такой отваги Хаук Торопыга лишь восхищенно покачал головой.
— Гляди, как бы Хель не вернула тебе эту оплеуху, — вполголоса проворчал Онунд. — Сам знаешь: коли мальчишка затаит обиду, он сможет наложить на тебя проклятье. Да и потом… я не понимаю, чего ты взъелся. Лично мне нравятся его истории.
— Пошел он черту, колдун несчастный! — рявкнул Финн. — Я тут как раз вспоминал, с чего все началось. Это из-за Вороньей Кости с его поганым топориком мы влипли в такую историю. И байки у него противные! Напоминают тот серкландский фрукт под названием лимон — на вид сладкий, а как попробуешь, так челюсти сводит. И его проклятой волшбы я не боюсь. Что мне сделается, если я уже проклятый?
На Финна немедленно зашикали. Люди осуждающе качали головами, ощупывали свои мешочки с оберегами. Негоже говорить такое… Даже для человека, побывавшего в далеком Серкланде и вкусившего тамошнего фрукта лимона.
Мне тоже сделалось не по себе. И впрямь, что это на Финна нашло? Как можно вслух произносить подобные слова… особенно если подозреваешь, что боги могут тебя услышать? Не ровен час, получишь ответ на свой вызов.
У знаменитой бабки Рыжего Ньяля, как всегда, сыскалась подходящая присказка.
— Услышишь шепот богов, — произнес Рыжий Ньяль, взъерошенный и злой, словно мокрая кошка, — швырни в ту сторону копье.
А затем мы увидели дымок на горизонте. Случилось это вскорости после того, как мы свернули в одну из узких, извилистых проток. Река так петляла меж обледеневших берегов, что напоминала запойного пьяницу, бредущего по сельской улице после знатной пирушки. В конце концов после очередного поворота нашему взору открылось скопление юрт. Нам пришлось грести едва ли не в противоположном направлении, чтобы причалить к песчаному берегу, усеянному грязной галькой.
Среди жителей селения поднялась паника, но я вышел на нос струга и, неловко держа равновесие, показал пустые руки. Пусть знают, что мы не собираемся воевать. Надеюсь, они не видели Фиска, притаившегося за моей спиной и державшего наготове лук.
Мы решили не вытаскивать струг на берег, поскольку Гизур предупредил, что снова спустить судно на воду будет хлопотно. А кто его знает, как там дело повернется… Не исключено, что нам придется спешно ретироваться. Поэтому Хаук и Финнлейт выбрались на берег и надежно закрепили веревку. Сначала обитатели юрт настороженно наблюдали за нами издалека. Но мало-помалу они осмелели и подошли поближе.
Когда же вместо ожидаемого сверкания стальных клинков они увидели блеск серебра, то и вовсе позабыли свои первоначальные страхи. Хозяева сразу вспомнили о долге гостеприимства и сами предложили нам перенести Торгунну в одну из своих юрт. Я был приятно удивлен чистотой и удобством их жилища. Еще больше меня удивил тот факт, что за все это я, оказывается, расплачиваюсь монетами с профилем некоего Валента, прославляющими величие Древнего Рима.
Выяснилось, что поселок этот хазарский. Жители его по какой-то причине не пошли в Саркел, а остались зимовать в степи. Остаток дня и следующую ночь мы провели в тепле и уюте. Лежали, завернувшись в пушистые шкуры, и вдыхали домашние запахи, которые успели позабыть за время долгого путешествия. По стенам юрты были развешаны ощипанные тушки кроликов и домашней птицы вперемешку со связками лука и чеснока. Пахло паленой шерстью и пером, с улицы доносилось приглушенное рычание собак, устроивших свару из-за лакомого кусочка.
Тем вечером Клепп Спаки продемонстрировал нам выловленную вошь и гордо объявил: мол, коли уж эти паразиты вернулись, значит, он действительно жив.
Общаться с хозяевами нам затруднительно, поскольку они не понимали ни латыни, ни греческого, ни, тем более, нашего северного наречия. Мы попытались воспользоваться языком серкландских арабов и даже припомнили кое-какие слова из речи кривичей и чуди. Все бесполезно. Здешние хазары говорили на собственном языке (по слухам, сохранившемся еще со времен Аттилы), который никто из нас, естественно, не знал. Наверное, можно было бы объясниться с ними на языке хазарских евреев, но, к сожалению, все наши познания в этой области исчерпывались несколькими ругательствами, подслушанными у Морута.
Впрочем, очень скоро мы убедились, что язык торговли известен повсеместно. За свои серебряные монеты мы получили горячую еду и даже некоторое количество зеленого вина, на которое тут же наложил лапу Финн. Еще больше нас обрадовала весть о том, что лед на Азове начал таять. Это означало, что скоро освободится и узкий проход в Черное море.
— Вот она, наша дорога! — радовался Гизур. — Теперь мы сможем плыть, куда пожелаешь, ярл Орм.
— Ну да, — подтвердил Онунд, но тут же оговорился: — Но от берега лучше не удаляться. Лично я не доверяю этой долбленке.
Поутру мы принялись загружать купленные припасы на струг. Я все время поторапливал побратимов, сердце у меня было не на месте. Этой ночью мы, наконец, похоронили братьев Бьорнссонов. Я позаботился переодеть их и завернуть в холстину прямо на глазах у хазар. Пусть видят, что мы не кладем никаких ценностей в могилу. Плохо, конечно, что братья отправятся в Вальхаллу без дорогого оружия и серебряных браслетов… Зато можно надеяться, что никто не потревожит их покой после смерти. Я торжественно пообещал передать долю Бьорнссонов их безутешной матери. Так что, думаю, души братьев остались довольны.
Квасир остался с нами, хоть я и не уверен, правильно ли мы поступили. Ясно, что до Эстергетланда мы его не довезем. А когда еще представится возможность похоронить побратима по-человечески, неизвестно. Но, в любом случае, последнее слово в этом деле за Торгунной. А она так и не пришла в себя. Когда я заглянул в ее уголок, она лежала — в лице ни кровинки — и вроде как спала. Мы так и перенесли ее спящей на палубу.
Нам пришлось попотеть, чтобы вывести струг на середину реки. Хазары провожали нас, как дорогих гостей. Все взрослые собрались на берегу и с улыбкой махали вслед, тут же с визгом носились дети и кидали в воду мелкие щепочки.
Медленно, с усилием погружая весла в темную ледяную кашу, мы выгребли из протоки. Прибрежный пейзаж изменился: вместо песчаных отмелей теперь по берегам тянулись довольно густые ивовые и березовые рощи. Я стоял на носу судна до тех пор, пока хазарский стан не скрылся из вида. Затем обернулся и едва не налетел на маленького Олава. Оказывается, все это время он стоял рядом, завернувшись в плащ и глядя вдаль через мое плечо. Его разноцветные глаза загадочно мерцали.
— Тебе чего? — спросил я, полагая, что мальчик до сих пор переживает из-за Финновой затрещины. — Знаешь, не обращай внимания на его манеры. Нрав у него, конечно, крутой… Но он все равно любит тебя.
— Нет, — покачал головой Воронья Кость, по-прежнему всматриваясь в даль. — Финн меня не волнует — когда-нибудь я вырасту и возьму с него виру за этот удар. Сейчас меня больше интересуют птицы…
Я тоже прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть в туманном полумраке. К нам и вправду приближался низко летящий клин уток.
— Приятно видеть, что птицы возвращаются, — сказал я. — Зима идет на убыль.
— Тебе не кажется, что утки слишком тощие? — поднял одну бровь Олав. — Похожи на тех ощипанных, которые висели на стене юрты. А ведь сейчас, когда лед взломан, им полагалось бы откормиться.
Я нахмурился, пытаясь сообразить, к чему он клонит. И почему его вообще волнует облик уток. Воронья Кость терпеливо ждал, устремив на меня снисходительный взгляд своих загадочных глаз.
— Как думаешь, — спросил он наконец, — почему утки возвращаются с реки голодные?
Потребовалось несколько секунд, чтобы у меня сложился правильный ответ. Зато когда это случилось, сердце так скакнуло, что едва не выпрыгнуло сквозь сжатые зубы. Я круто развернулся и заорал что было мочи:
— Гребите, чертовы ублюдки… мать вашу, гребите!
Увы, нас было слишком мало. К тому же мы безнадежно опоздали. Две длинные темные лодки вынырнули из тумана — как раз с той стороны, откуда появились злополучные утки. Они двигались очень быстро — почти летели, показалось мне, — и это несмотря на то, что были под завязку набиты вооруженными дружинниками. В одной из лодок я разглядел маленькую фигурку князя.
Сердце упало. Две лодки — это слишком много. По правде говоря, нам и одной бы хватило за глаза, а уж две-то догонят за милую душу. Поэтому я велел своим людям бросать весла и готовиться к бою. Не успев еще толком отдышаться, они принялись натягивать шлемы и звенеть мечами.
— Ну, что ж, — проворчал Финн, останавливаясь рядом со мной. — Достойное завершение тяжелого дня.
Смертельное завершение, мелькнуло у меня в голове. Я взвесил в руке топор-колун — единственное оружие, которое удалось обнаружить на струге — и подумал, что князю даже не придется вступать в бой. Он вполне может посидеть в сторонке и полюбоваться, как его славяне расстреляют нас из своих огромных изогнутых луков. После нашего поспешного бегства из Саркела добрая половина побратимов осталась без щитов. Лук же был всего один… и к нему жалкая горстка стрел.
Вражеские лодки подошли ближе. Теперь я разглядел, что рядом с Владимиром, как всегда, находится его дядька. Сигурд Меченый стоял на носу второй лодки, рядом с ним маячила странная фигура — наполовину человек, наполовину зверь. У меня мурашки по коже побежали при взгляде на лохматое чудовище. Но приглядевшись повнимательнее, я понял: это всего-навсего Квельдульв, обрядившийся волком. Он накинул шкуру на плечи так, что волчья морда закрывала половину лица.
— Угу, — пробурчал Финн, — а вот и пузырь, который я обещал проткнуть.
— Он что, и в самом деле Ночной Волк? — с дрожью в голосе спросил Рев.
— Не боись, парниша, — похлопал его по плечу Онунд. — Мы еще не видели, какой из него оборотень. А если и так… как известно, оборотни днем не опасны.
Расстояние между нами сократилось до двух корпусов, после чего княжеские гребцы начали потихоньку сдавать назад, пока совсем не остановились. Лодки слегка покачивались на воде, подобно намокшим осенним листьям.
В следующий миг до нас донесся пронзительный голос Владимира:
— Верните князя Олава и сокровища, которые вы украли!
У меня мелькнула мысль, что мальчишка просто-напросто тянет время. Хочет подойти поближе, чтобы метнуть свое маленькое копье и произнести традиционное «иду на вы». И лишь после этого вырезать нас всех до единого человека. Однако сделать это ему не удалось. Потому что возникло препятствие в лице…
Воронья Кость. Он возник на носу струга, незаметно проскользнув между мной и Финном, и остановился — маленький, беззащитный — на пути у вражеских стрел. Ятра Одина, да он же загородил нас! Теперь Владимир не может отдать приказ стрелять. Или может? Я прикоснулся к плечу Олава. Мне нравился этот мальчишка — несмотря на его темный сейд, несмотря на все неприятности, которые он навлек на наши головы, — и я не хотел, чтобы он пострадал.
Воронья Кость бросил на меня быстрый взгляд, затем снова повернулся лицом к вражеским лодкам. Он приложил ладошки ко рту и прокричал тонким, звенящим голосом:
— Жил-был один человек… назовем его Владимиром…
— Сейчас не время для историй, — поспешно вмешался Добрыня, и голос его эхом разнесся над темной водой.
— И вот как-то раз Владимиру пришлось поехать в дальний лес за дровами, — продолжал Олав, не обращая внимания на слова Добрыни; его голос казался стрелой, нацеленной в сердце юного князя. — И повстречался ему по дороге голодный медведь, который захотел съесть лошадь Владимира. А в противном случае он пообещал задрать всех его овец.
— Князь Олав! — снова попытался вмешаться Добрыня.
Однако Владимир вскинул свою маленькую длань, и дядьке пришлось замолчать. Добрыня стоял, нахмурившись, и лицо его издалека напоминало грозный лик деревянного Перуна. Лодки постепенно сближались, и теперь уже Вороньей Кости не требовалось кричать во все горло.
— Человеку пришлось выбирать — мерзнуть без дров или же попытаться поторговаться с медведем, — продолжал Олав. — А поскольку ни один человек в здравом уме не согласится расстаться со своим стадом, то он решил пожертвовать лошадью. Владимир пообещал на следующее утро привести скотину, ежели сейчас медведь отпустит его и дозволит отвезти домой дрова. На том они и порешили. Владимир пустился в обратный путь. Однако ехал он мрачный, поскольку, как вы понимаете, его отнюдь не радовала необходимость отдать медведю единственную лошадь. И вот повстречалась ему лиса.
— Ну, хватит! — проревел знакомый бас (настолько громкий, что спугнул стаю дроздов, прятавшихся в камышах).
— Это ты, Квельдульв? — немедленно откликнулся Финн. — Я, хоть и одноухий, а прослышал, будто тебе чего-то надо от меня. И вот что я тебе скажу, волк-недомерок… Дождись конца рассказа Вороньей Кости, и я, так и быть, разрешу тебе взглянуть на подарок одного нашего знакомого священника.
— Я не нуждаюсь в твоих разрешениях, — прорычал в ответ Квельдульв. — Мне знаком этот меч, и я воспользуюсь им, чтобы отрезать твое единственное ухо…
— Лиса поинтересовалась… — возвысил голос Олав, чтобы перекрыть брань Квельдульва. — Лиса поинтересовалась, чем так опечален Владимир, и тот поведал о сделке, которую заключил с медведем. «Если ты отдашь мне своего самого жирного каплуна, то я смогу освободить тебя от этой беды», — предложила лиса, и человек поклялся выполнить ее просьбу.
Тогда лиса изложила следующий хитрый план. Назавтра, когда Владимир поведет лошадь в лес, лиса спрячется неподалеку и примется шуметь. Медведь, конечно же, поинтересуется, что это за шум. А человек должен будет ответить, что там бродит известный охотник на медведей, вооруженный тяжелым луком.
Воронья Кость ненадолго остановился, чтобы перевести дух, и я удивился царившей вокруг тишине. Было так тихо, что я различал плеск воды о борт струга.
— На следующий день все произошло в соответствии с планом лисы. Узнав о приближении знаменитого охотника, медведь страшно перепугался. А голос из леса поинтересовался у Владимира, не видит ли тот поблизости каких-нибудь медведей. «Скажи, что нет!» — взмолился медведь, и Владимир ответил отрицательно. «А кто же тогда стоит возле твоих саней?» — спросил голос. «Скажи, что это старый еловый пень», — снова попросил медведь. Владимир так и сказал.
— А я уже слышал про такое! — подал голос обрадованный Коротышка Элдгрим.
Окружающие тут же зашикали на него. Подобное происходило всякий раз, как Воронья Кость заводил очередную историю. Люди были очарованы его рассказом и во что бы то ни стало желали дослушать до конца. Хотя, уверен, не меня одного пробивала дрожь при мысли о том, что последует затем.
— Тогда голос из леса посоветовал Владимиру не бросать такой отличный еловый пень и спросил, не надо ли помочь в его погрузке. «Скажи, что помощь не нужна, — опять попросил медведь, — и погрузи меня на сани». Владимир так и поступил, а голос велел покрепче привязать пень, а то, не ровен час, еще свалится по дороге. И снова предложил свою помощь. «Скажи, что сам справишься… и привязывай меня поскорее», — взмолился медведь. Когда с этим было покончено, голос из леса посоветовал Владимиру воткнуть в еловую колоду топор — чтоб не мешал в дороге. «Сделай вид, будто ты вонзил в меня топор», — попросил медведь.
В этом месте раздались смешки. Люди были настолько захвачены рассказом, что расслабились и даже, казалось, позабыли о недружественной обстановке.
— Тогда человек поднял свой тяжелый топор и одним ударом отсек голову беспомощному медведю, — меж тем продолжал Олав. — После этого он позвал лису и вместе с ней отправился домой. Добравшись до своего хутора, Владимир оставил лису ждать во дворе, а сам отправился в курятник.
Через несколько минут он появился с большим мешком, в котором что-то барахталось. Рот лисицы немедленно наполнился слюной, ибо зима выдалась тяжелая, и она давно уж оголодала. «Ну, давай же поскорее обещанную награду!» — потребовала она, облизываясь. Владимир развязал мешок, и оттуда выскочили две собаки.
Лиса, естественно, ударилась в бегство. Она оказалась слишком проворной, чтобы какие-то дворовые псы смогли ее поймать. Бежала голодная лиса и думала: «Вот и делай после этого добро! Правду говорят, что хуже всего обманывают люди, в чьем благородстве ты не сомневаешься».
Воронья Кость завершил свой рассказ, и наступила такая тишина, что было слышно, как журчит ручей в прибрежном лесу. В этой звенящей тишине слова Олава прозвучали подобно удару грома:
— Ты повел себя неподобающим образом, князь Владимир. Я и сам князь… и моя мать была княгиней. И я не помню, чтоб она учила меня подобному. Мы с ярлом Ормом доверяли тебе, считали своим другом. И как же ты обошелся со своими друзьями?
— Я хорошо помню твою мать, мальчишка! — проревел Квельдульв, но удар Сигурда заставил его замолчать.
— Мы тоже помним тебя, Ночной Волк, — ответил Олав. — И я, и моя мать…
Теперь он говорил совсем негромко, и его шепот напоминал зловещее шипение змеи. Жуткое такое шипение, от которого волосы на голове шевелятся. Наверное, не мне одному стало страшно. Потому что Добрыня наклонился к племяннику и негромко посоветовал:
— Отступись от этого мальчишки, княже. Пусть плывет куда хочет.
Я услышал его слова и, хотя спину мою заливал холодный пот, счел необходимым ответить Добрыне.
— Я помню, что ты мне однажды пообещал, — сказал я осипшим голосом. — «Настанет день, и ты оценишь дружбу князей», — вот твои слова, Добрыня. Но у этой монеты две стороны: князю, при всем его величии, тоже может понадобиться дружба Обетного Братства.
— Я останусь с ярлом Ормом, — твердо заявил Олав, — до тех пор, пока он не вернется в Господин Великий Новгород за своим кораблем. И если ты причинишь ему какой-либо вред, я посчитаю это поведением, недостойным князя.
В его голосе прозвучала смутная угроза. И хотя Воронья Кость не уточнил, каковы будут последствия такого поведения, никому даже в голову не пришло усомниться в его могуществе. Один лишь Квельдульв никак не мог угомониться.
— К бесу мальчишку! — прорычал он. — Что вы слушаете этого мелкого ублюдка?
Стоявшие за его спиной недовольно заворчали. Я пригляделся и различил несколько знакомых лиц. Все это были люди Ламбиссона — те самые, что бежали и бросили Фиска помирать среди степи. Опасные люди, подумал я про себя. Я бы не стал нанимать таких в свою дружину.
— Так ты придешь ко мне в Новгород? — требовательно спросил Владимир.
— Я клянусь тебе в этом! — торжественно пообещал Воронья Кость. — Поскольку знаю, князь Владимир, что очень скоро тебе понадобятся верные люди. Ведь впереди тебя ждет великое сражение за титул князя Киевского. И потому ярл Орм представляет для тебя бесценное сокровище — куда дороже кучи серебра. Если ты сейчас нападешь на него, то в будущем лишишься его поддержки. Кроме того, вполне возможно, что таким поступком ты погубишь и меня. Ибо кто сможет поручиться, что неосторожный клинок не перережет мне горло?
Слова Олава прозвучали зловещим пророчеством, и я невольно содрогнулся. Да и не я один, если судить по ропоту, пробежавшему по толпе. Квельдульв как стоял, так и застыл с открытым ртом. Я и сам с трудом верил своим ушам. Неужели этот непостижимый девятилетний старец только что заявил, будто я способен убить его в случае нападения? И ведь он фактически пообещал князю Владимиру мою помощь в борьбе против его братьев!
На вражеских лодках состоялось краткое совещание. Затем над водой прогремел бас Добрыни:
— Князь принимает ваши условия! Ступай с миром, ярл Орм, и забирай то, что у тебя есть. Надеюсь, к концу лета ты доставишь маленького Олава в Новгород — целого и невредимого. И лучше бы тебе выполнить это условие, ярл Орм. В противном случае князь Владимир разыщет тебя и твоих людей хоть на краю света. И уж тогда ничто не спасет вас от кольев на Волховском мосту.
— Нет! — побагровев взревел Квельдульв. — Клянусь волосатой Торовой задницей! Да я, пока греб, в кровь руки стер. И все ради этого?
— Тебе за то заплатили, — огрызнулся Добрыня. — И следи за своим языком, ублюдок. А то ведь подходящий кол и здесь быстро сыщется. Для этого не обязательно возвращаться в Господин Великий Новгород.
Финн пришел в восторг от такого поворота и разразился грубым хохотом. Я поспешил двинуть его локтем в живот: пусть уж лучше кашляет — это больше приличествует случаю. Гизур живо рассадил всех за весла, и мы двинулись прочь. Мы гребли, как сумасшедшие, еще не веря, что избежали верной смерти. Еще несколько гребков, и мы окажемся вне пределов досягания вражеских стрел. Мы будем жить!
Финн с помутневшим взором отвалился наконец от своего весла. От усталости он едва мог дышать. И, тем не менее, он пополз туда, где плачущая Тордис поправляла плащ на тощих плечах Вороньей Кости. Финн потрепал мальчика по голове, словно тот был не в меру умным щенком, и с восхищением произнес:
— Ну, просто задница Одина! Послушай меня, юный Олав. Если я когда-нибудь снова начну ворчать на тебя за твои истории… просто напомни мне этот день на реке, и я немедленно заткнусь.
Воронья Кость ничего не ответил. Он сидел, по самые глаза укутанный в кучу плащей, и пристально глядел вдаль — туда, где за поворотом мы оставили лодки новгородцев. Охваченный дурным предчувствием, я тоже посмотрел в ту сторону. Вроде бы ничего подозрительного… Когда я снова обернулся к Олаву, он высвободил подбородок из-под складок плаща и слабо улыбнулся.
— Утки все еще летают, — сказал мальчик. — Наверное, чуют волка.
К вечеру у нас уже в глазах рябило от бесконечных поворотов, которые приходилось совершать, следуя капризному течению реки. По берегам высилась сплошная стена из белесых стволов берез. Наконец нам повезло отыскать небольшую подковообразную бухточку с галечным пляжем. Здесь мы решили остановиться на ночевку.
И хотя все слышали слова Олава насчет волка, побратимами овладело непонятное безрассудство. Они развели большой костер, и пока готовили похлебку, все посмеивались над Квельдульвом. Пусть, мол, Ночной Волк только посмеет к ним приблизиться… Мне же было неспокойно. И пока Финн подсыпал какие-то травки и приправы в бульон, я отрядил Тоука и Снорри нести первую стражу.
Побратимы шумно приветствовали появившуюся у костра Торгунну. Все еще бледная и слабая, она приковыляла в сопровождении сестры и, болезненно поморщившись, присела на расстеленный плащ. Ей тут же поднесли полный котелок, и Торгунна даже съела несколько ложек бульона.
Несколько минут все молча наслаждались горячей едой и непривычным ощущением безопасности. Затем потянулись обычные разговоры. Люди обсуждали, где мы сейчас находимся и куда поплывем дальше. Говорили также о том, как они планируют распорядиться своей частью серебра, когда наконец доберутся до дома. Торгунна не принимала участия в беседе. Просто сидела и отвечала слабой улыбкой на все попытки втянуть ее в разговор. Затем отложила в сторону свою костяную ложку и произнесла:
— Благодарю вас за то, что взяли Квасира с собой. Завтра я предам тело своего мужа воде. Пусть о нем позаботится всемогущая Ран… которая, несомненно, живет не только в морских водах, но и в речных. Местным жителям я не доверяю и ни за что бы не согласилась похоронить Квасира в земле. Теперь, когда моему мужу вернули его глаза, он сможет отправиться в Вальхаллу. Я спокойна и всем довольна.
Я заглянул ей в глаза и не увидел там никакого спокойствия. Темные глаза Торгунны казались двумя омутами боли и страдания. И почему-то мне показалось, что боль эта имеет отношение не столько к Квасиру, сколько к его неродившемуся ребенку.
Тем вечером я взялся перерывать доставшуюся нам кучу серебра. Финн стоял рядом и держал горящий факел. Когда я наконец нашел то, что искал, даже Финн восхищенно присвистнул. Это был серебряный шейный обруч весом не менее двенадцати унций. Он состоял из небольших S-образных звеньев, соединявшихся между собой литыми розетками с красными каменьями (и почти все они были на месте). Обруч застегивался на резной замок сложной формы. Финнлейт утверждал, что вещица эта ирландского происхождения, и я склонен ему верить. Кому и знать такое, как не урожденному ирландцу?
На следующее утро на рассвете мы все собрались вокруг тела Квасира. Я примостил у него на груди найденный обруч, упрятав поглубже в складки самодельного савана. Торгунна бросила на меня благодарный взгляд и тепло улыбнулась. Затем она вооружилась маленькими ножницами и бережно остригла ногти на окоченевших руках мужа. Это было правильное действие, ибо всем известно, что Нагльфар — корабль, на котором Локи повезет свою армию йотунов биться против Асгарда в последней битве Рагнарек — целиком будет сделан из ногтей мертвецов. И долг каждого достойного викинга по возможности задержать его постройку.
Под конец Торгунна достала маленький окровавленный мешочек с глазами Квасира и привязала его к запястью мужа, чтобы ненароком не потерялся на пути в Вальхаллу. Теперь все было готово к похоронам. Мы привязали к ногам Квасира булыжники, которые отыскали на галечном берегу, и аккуратно опустили тело за борт. С легким всплеском оно ушло под воду. Я произнес короткую речь, в которой препоручил душу побратима заботам богов. Глаза у меня защипало, и я отчаянно старался не расплакаться. Церемония едва завершилась — мы еще не успели стряхнуть с себя мрачного настроения, — как вдруг Воронья Кость тревожно вскинул голову.
— Ночной Волк здесь! — воскликнул он, указывая пальцем вдаль.
Квельдульв появился на рассвете, очевидно, рассчитывая захватить нас врасплох. Однако все мы уже давно проснулись. Более того, по поводу похорон Квасира находились в полном боевом снаряжении. А посему мне не понадобилось предпринимать каких-то действий, чтобы встретить врага лицом к лицу. Я просто перешел на нос струга и наблюдал за приближением длинной черной лодки, в которой плыл Квельдульв.
Он снова обрядился в волчью шкуру, лицо его скрывала оскаленная маска. Квельдульв стоял впереди и подгонял гребцов. Как я и подозревал, все они были из числа бывших хирдманнов Ламбиссона. И еще одно я заметил: врагов было слишком мало, чтобы одновременно и сражаться, и грести. Поэтому я знал, что предпримет Квельдульв: через несколько гребков он прикажет сушить весла. И пока течение реки будет нести их в нашу сторону, его воины станут натягивать доспехи и спешно вооружаться. Я и сам бы на его месте поступил таким образом.
Финн уже стоял рядом со мной на носу струга. Фиск перегнулся через борт и, прицелившись, выпустил стрелу. Раздался крик, и один из гребцов плюхнулся в темную воду, унося в спине нашу стрелу. Ритм гребли нарушился, лодка резко вильнула и развернулась боком. Недовольный Квельдульв повернулся посмотреть, что случилось, а увидев, взвыл от ярости.
— Удачный выстрел, Рыба! — восторженно взревел Финнлейт.
Однако сам Фиск выглядел недовольным.
— Дорого мне обойдется эта удача, — проворчал он. — Парень, которого я подстрелил, Милкан… он мне денег должен.
Квельдульву понадобилось несколько минут, чтобы выровнять ход лодки. За это время Рыба выпустил еще четыре стрелы, три из которых попали в цель. И всякий раз, когда очередная жертва падала, Фиск издавал громкий вопль:
— Ну, что? Бросили меня в степи? А я вот вас нагнал!
Стало понятно, что лучников у Квельдульва нет. А потому я велел Фиску, чтобы он придержал последнюю оставшуюся стрелу.
— Держи ее на тетиве, — распорядился я. — Пусть думают, будто у нас еще много стрел.
— Отлично! — прорычал Финн, вытаскивая из сапога свой «римский костыль». — Время метких стрел окончилось. Настал черед беспощадных клинков, а это то, чем славится Обетное Братство!
Последние слова он выкрикнул, как боевой клич. Побратимы дружно взревели в ответ и принялись колотить по бортам струга и тем немногим щитам, что у нас остались. Взвесив в руке свой дурацкий топор, я беспечно повернулся спиной к врагам, находившимся на расстоянии хорошего броска копьем.
Мне хотелось увидеть перед боем лица побратимов. Они все смотрели на меня, даже Торгунна, которая скорчилась у моих ног. Это было не самое безопасное место. И я велел ей перебраться подальше, прежде чем обратиться к побратимам с напутственными словами. Я напомнил им, кто мы такие и почему здесь очутились. А для тех, кто, возможно, побаивался Ночного Волка, заявил, что мы до сих пор не видели никаких его сверхъестественных подвигов.
— Да и в любом случае, — завершил я свою короткую речь, — помните: я Орм Убийца Медведя, и мне плевать на какого-то там Волка!
Как я и рассчитывал, мои слова вызвали взрыв ликования в рядах побратимов, воины же Квельдульва заметно приуныли. Когда я снова обернулся к их лодке, то обнаружил, что она уже совсем близко. Ночной Волк стоял на носу, грозно размахивая мечом. При виде этого меча у Финна вырвался грозный рык:
— Клинок Квасира!
Действительно, во время скитаний по Серкланду мы захватили у арабов три меча. Это было отличное оружие — нашей северной ковки, как гласили надписи на волнообразных поверхностях клинков. У нас такие мечи назывались вегами, то есть волнистыми клинками. Один из этих мечей я взял себе, два других подарил побратимам. И если я давным-давно потерял свой клинок, то Финн до сих пор не расстается с Годи. Квасир тоже встретил смерть с мечом в руке, и теперь мы знаем, кто забрал его меч.
— Верните его обратно! — раздался голос Торгунны, и женщина попыталась отползти от борта струга, где укрывалась по моему приказу.
— Двигай на тот конец! — рявкнул я, испугавшись за ее жизнь.
Но тут впереди неожиданно выросла фигура Олава. Он заслонил Торгунну — так же, как накануне заслонил нас с Финном.
— Сейчас не время для сказок, маленький конунг, — проворчал Финн. — Не думаю, что Ночной Волк станет выслушивать твои истории.
Воронья Кость согласно кивнул. Однако не ушел, а ткнул пальцем куда-то вдаль.
— Мой дядя плывет, — объявил он.
И все увидели, что мальчик прав. На фоне молочно-белых клубов тумана проступил контур второй лодки. Она вынырнула из-за поворота, и вскоре мы услышали шумные шлепки весел о воду — словно шаги бегущего человека. На носу лодки стоял Сигурд (мы узнали его по сверканию серебряного носа) и выкрикивал проклятия Квельдульву.
Гребцы в Квельдульвовой лодке тоже обернулись, да так и застыли на месте от неожиданности. На память мне пришел Клеркон. Я вновь увидел, как он стоит посреди рыночной площади Новгорода, а мы с Финном приближаемся к нему с двух сторон. Как он тогда сказал? Впереди пропасть, позади волки… Теперь волк и сам угодил в ловушку.
Наши лодки еще больше сблизились, их разделяло расстояние в полтора человеческих роста. Зажав в зубах «костыль», Финн запрокинул голову и издал протяжный торжествующий вой. Квельдульв откликнулся, как и положено настоящему волку: немедленно ощетинился и злобно зарычал.
Он был по-настоящему храбрым и сильным воином, этот Квельдульв по прозвищу Ночной Волк. Я бы, пожалуй, не отказался иметь такого в своем хирде, когда бы не одно маленькое «но». Дело в том, что я не доверял этому человеку и ни за что бы не повернулся к нему в бою спиной. В тот день, впрочем, Квельдульв доказал, что не зря притязал на славу бешеного берсерка.
Он как стоял на носу своей лодки, так и прыгнул в сторону нашего струга. Просто оттолкнулся и взлетел в воздух в полном боевом облачении — лишь волчья шкура взметнулась в воздух. Поверх его шлема злобно щерилась звериная морда, так что казалось, будто настоящий волк вышел на охоту.
Свободной рукой Квельдульв ухватился за тонкий шест, прилаженный к носу нашего судна. Я уж не знаю, как ему это удалось, но только Квельдульв развернулся в полете и приземлился аккурат на наш борт. И в тот же миг его обутая в тяжелый башмак нога взметнулась и нанесла Финну сильнейший удар в живот. С утробным рыком тот отлетел назад, по пути раскидав стоявших рядом побратимов.
У меня было всего мгновение, чтобы занять привычную позу в полуприседе и замахнуться топором. Увы, мне помешал стоявший на пути Воронья Кость. А уже в следующую секунду я увидел падающий на мою голову меч. Я все же успел частично блокировать удар топором, так что Квельдульв лишь вмазал мне рукоятью по шлему. Но и того хватило. Неловко попятившись, я поскользнулся на обледеневших досках и со всей дури грохнулся на спину. Показалось, что из меня разом вышибли весь дух. Я упал рядом с Финном, беспомощно дрыгая руками и ногами. Мой побратим занимался примерно тем же. Наверное, мы забавно выглядели со стороны: два огромных черных таракана пытаются перевернуться и снова встать на лапки.
Для Квельдульва это был миг подлинного торжества. Каким-то невероятным образом ему удалось в кратчайшие сроки вывести из строя всех врагов. Теперь настал его черед разразиться торжествующим ревом. Подельники ответили ему восторженными криками. Они вновь схватились за весла, спеша поскорее достигнуть струга — пока к нам не подоспела подмога в лице воеводы Сигурда.
Мне наконец удалось кое-как подняться и сесть на палубе. В голове гудело, во рту было солоно от крови. Финн задушенно хрипел и скреб ногтями по палубе в попытке добраться до своего Годи. Рядом с ним яростно ругался Рыба: оказывается, Финн при падении сломал его драгоценный лук.
Квельдульв стоял и ухмылялся нам в лицо. В одной руке он держал за шиворот брыкавшегося Олава, в другой сжимал меч Квасира.
— Ну, кто там называл меня камнем? — прогремел он, бросив косой взгляд в мою сторону. — Теперь ты увидел, Финн Лошадиная Голова, как я дерусь! А вам, тупые побратимы, я дам совет: бросайте-ка за борт этих двух мозгляков и присоединяйтесь ко мне. Ибо эту партию в тавлеи я выиграл!
Ятра Одина! А ведь он прав — на сей раз наша песенка, кажется, спета. Но я все равно не сдамся без боя. Не хочу уйти на дно беспомощным, спеленатым тюком…
И тут краем глаза я увидел руку. Она кралась по палубе, подобно белому пауку — слабому и тщедушному. Бледные пальцы крепко сжимали ножницы. Самые обычные женские ножницы, которые используют, чтобы подрезать не в меру отросшие волосы… или отхватить прогоревший кусок рубахи… или, скажем, обстричь ногти мертвого мужа. Воронья Кость смотрел вниз и тоже наверняка заметил эту руку.
Торгунна напрягла все силы, какие у нее остались, и с размаху всадила ножницы в чужую ногу. Ту самую, которая убила ребенка в ее чреве.
Квельдульв взревел от боли и отпрянул назад. Вернее, он попытался отпрянуть, но Торгунна умудрилась пробить насквозь грубую кожу башмака, а также человеческую кость и накрепко пришпилить ногу Квельдульва к деревянной палубе. От неожиданности тот выпустил из рук мальчишку и стал метаться, пытаясь освободиться. Торгунна тем временем без сил опрокинулась на палубу. Воронья Кость приземлился на корточки рядом с ней. Квельдульву удалось-таки вывернуться, и он — слепой от ярости и боли — взметнул вверх Квасиров меч. В следующий миг клинок должен был обрушиться на беспомощную женщину, скорчившуюся у его ног.
Я полагаю, Квельдульв очень сильно удивился, когда перед ним возникла маленькая фигурка Олава. Мальчишка внезапно появился у него перед носом, словно подброшенный невидимой пружиной. Я вспомнил, что однажды он уже проделал такой номер на рыночной площади в Новгороде.
— За мою мать! — выкрикнул Олав с перекошенным от ненависти лицом, и думаю, даже на лодке Сигурда услышали его тонкий звенящий голос.
Наверное, Квельдульву, как некогда и Клеркону, показалось, будто ожил его самый страшный ночной кошмар. Это длилось всего мгновение, в течение которого Квельдульв ошарашенно глядел на лезвие моего топора (и когда только мальчишка успел подобрать его с палубы?). Затем лезвие — бескрайнее, точно край мира — обрушилось на голову Ночного Волка. Оно угодило ровнехонько в середину лба, развалив голову на две равные половинки.
Какую-то долю секунды Квельдульв еще стоял на ногах, а мы все, разинув рты, смотрели на него. Деревянная рукоятка топора торчала у него изо лба, и Ночной Волк потерял волчье обличье, став похожим на чудесного зверя единорога. Глаза его быстро затягивались пленкой, и последним, что я смог в них разглядеть, было выражение безмерного удивления. Меч Квасира выскользнул из его ослабевших пальцев и с грохотом покатился по дощатой палубе. Из рассеченного черепа хлынула черная кровь, перемешанная с желтоватыми мозгами. Квельдульв пошатнулся и с громким всплеском упал за борт.
После этого воцарился совершенный хаос. Враги, уже было изготовившиеся брать наш струг на мечи, нежданно-негаданно стали свидетелями смерти своего предводителя. На их глазах Квельдульва зарубили, словно холощеного барана! Неудивительно, что подельники Ночного Волка растерялись. Зато побратимы явно воспряли духом. Всей гурьбой они бросились к тому борту, который был ближе к неприятельской лодке. Струг опасно накренился, но моим молодцам это было лишь на руку. Перегнувшись через борт, они принялись колоть и разить копьями замешкавшихся врагов. Те, наконец, опомнились и, схватившись за весла, попробовали удариться в бегство.
Поздно. По команде Сигурда лучники открыли стрельбу, и люди Квельдульва один за другим падали под смертоносным дождем. В живых не осталось никого. Когда предсмертные крики и стоны стихли, Сигурд выпрямился в полный рост на носу своей лодьи и отсалютовал мне обнаженным клинком. Его команда тем временем подгребла вплотную к поверженной лодке Квельдульва. Дружинники Сигурда побросали свои луки и, пустив в ход ножи, добивали раненых врагов.
— Все это не имеет никакого отношения к Владимиру, — уверил нас Сигурд. — Лишь только мы обнаружили, что Квельдульв сбежал, князь тут же послал меня к вам на помощь. Мой господин умеет возвращать долги.
— Я понял тебя, Сигурд Меченый, — ответил я.
Тот, удовлетворенно кивнув, помолчал несколько мгновений и добавил:
— Позаботься о моем племяннике, ярл Орм. Мне пришлось долго дожидаться встречи с Олавом… и я не хочу снова его потерять.
— Этот мальчик находится при мне с тех пор, как мы спасли его, — напомнил я. — И пока никто не причинил ему вреда.
Произнося эти слова, я положил руку на плечо Вороньей Кости и почувствовал, как он дрожит. Немудрено, ведь этот ребенок только что собственноручно убил человека. Однако, заметил я, дрожит он гораздо меньше, чем тогда, в Новгороде. Мы все привыкаем к убийствам, и с каждым разом они становятся для нас все меньшим потрясением. Настанет время, когда Воронья Кость будет чувствовать себя прекрасно после ратных трудов.
— Чужие земли все ближе, там полно сладостей… А потом отправимся домой, — вклинился новый голос в нашу беседу, и я сразу же его признал.
Вспомнил я и эти слова, давным-давно сказанные Коротышкой Элдгримом в утешение раненому Козленку. Мальчишка тогда поймал вражескую стрелу на берегах Кипра и несколько дней находился между жизнью и смертью. У Ионы Асанеса до сих пор сохранился белый шрам на боку, но сейчас этот шрам был глубоко запрятан под нарядной одеждой и голубым плащом. И стоял Иона не рядом с нами, а в лодке воеводы Сигурда.
— Хейя, Козленок! — обрадовался Коротышка, увидев Иону Асанеса. — Ты, я вижу, в подходящей компании.
— В самом деле? — усомнился Иона, с надеждой глядя в нашу сторону.
Ответ он получил от Торгунны, которая с трудом поднялась на ноги и подошла к борту струга. Некоторое время она молча стояла, опираясь на руку сестры. Затем так же молча плюнула в воду. Смертельно побледнев, Иона отшатнулся. У него вырвался громкий стон, в котором слышалось неподдельное страдание.
— Прощения не будет? — тихо спросил Финн.
Торгунна обратила на него бездонный взгляд своих темных глаз.
— Пусть вымаливает прощение у Белого Христа, — хрипло выговорила она. — Моя же обязанность заключается в том, чтобы ускорить их встречу. Больше Ионе Асанесу я ничего не должна.
С этими словами Торгунна передала мне меч своего мужа. Это прозвучало жестоко. И достаточно твердо, чтобы положить конец дальнейшему обсуждению. Да никто и не был склонен к разговорам. Финн до сих пор болезненно морщился, держась за ребра, а в моей голове плескались дурнотные волны боли.
Побратимы снова сели за весла. Наш струг медленно удалялся от лодьи, в которой остались Сигурд с Ионой Асанесом. А я так и стоял на носу судна: одна рука сжимает рукоять Квасирова меча (я ощущал ее обличающую тяжесть), другая лежит на плече Вороньей Кости.
Тордис удалилась с Финном осматривать его ушибленный бок. Предоставленная самой себе Торгунна подошла к борту струга и встала там, устремив взгляд в темную воду, где упокоился ее муж.
— Думаю, Квасир останется доволен, — сказал я. — Ибо самое лучшее траурное подношение — это труп врага у ног воина.
Лицо Торгунны осветила благодарная улыбка. Она смотрела на меня, но, скорее всего, не видела, поскольку глаза ей застилали слезы.
— Я хочу, чтоб ты помнила: двери Гестеринга всегда открыты для тебя, — добавил я, рассчитывая утешить ее.
Торгунна смахнула слезы с глаз костяшками пальцев.
— Думаю, Ингрид так пригрелась в Гестеринге, что не захочет возвращать ключи от поместья, — сказала она, и в глазах ее блеснул былой огонь.
— Мы могли бы пожениться, — улыбнулся я. — Тогда никто не посмеет оспаривать твои права.
Слова эти вырвались у меня в качестве дружеской шутки. Но стоило мне их произнести, и я понял, что это будет правильное решение. Именно так и следует поступить! Эта неожиданно возникшая уверенность стала такой неожиданностью для меня, что я замер на месте. Просто стоял и моргал, как последний дурак. Торгунна была удивлена не меньше моего. Она открыла рот и молча закрыла. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и выпалить мне в лицо:
— И ты говоришь мне это после того, как ночи напролет кувыркался со своей Ивой?
— Ну, это когда было… — промямлил я. — И, кроме того, она всего-навсего рабыня.
— Поэтому ты и держался двумя руками за ее задницу?
— Ну, ты скажешь, Торгунна! Так уж прямо и держался…
Во рту у меня пересохло, решимости поубавилось. Я уже не был так уверен, что поступаю правильно.
— Даже бараны в хлеву вели себя тише, чем вы, — укорила Торгунна.
Я почувствовал, как скрутило живот, и с трудом подавил стон.
— Послушай, но я же, в конце концов, ярл…
— Ах, ну конечно! Теперь понятно, что такое честь и достоинство в понимании викинга. Недаром моя мать предупреждала меня против вас. Она так и говорила: никогда не связывайся с викингами, ибо у них ветреные сердца.
— Твоя мать случайно не приходилась сестрой бабке Рыжего Ньяля? — усмехнулся я. — Ну, и потом, Торгунна… Ты ведь уже однажды ослушалась свою матушку, когда вышла замуж за Квасира?
— Это не дает тебе права пятнать честное имя моей матери! Вот позову сейчас Тордис, мы вдвоем зададим тебе трепку.
— Ты о какой Тордис толкуешь? Той самой, что помогала Квасиру пробираться по ночам в твою спальню?
Взор Торгунны затуманился приятными воспоминаниями, на губах появилась легкая улыбка. Но не успел я вздохнуть с облегчением, как она устремила на меня непоколебимый взгляд своих темных глаз.
— Теперь ты и меня пытаешься облить грязью? — прорычала Торгунна. — Сам знаешь, что это неправда. Я не пускала Квасира в свою постель, пока мы не поженились по закону. И тебя не пущу! И моя сестра никогда бы не стала участвовать в подобном.
— Да твоя сестра вместе с Ингрид просто мечтала сбагрить тебя с рук. Я прекрасно помню, как они стояли перед нами на коленях и умоляли Квасира жениться на тебе.
— Неправда! — едва не плакала Торгунна. — Они никогда бы такого не сделали.
— А вот сделали! Они называли тебя занудой… и правым кулаком Тора.
— Ложь! Мои сестры не стали бы на меня клеветать.
— Ложь, говоришь? — наседал я. — И ты не запирала Ингрид в нужнике? И, уж конечно, не подбрасывала дохлых крыс в постель Тордис?
— Я убью их обеих!
Поймав мой взгляд, Торгунна осеклась. Утренний ветер безжалостно трепал ее волосы, обдувая покрасневшее, разгоряченное лицо. И, между прочим, весьма бессовестно облеплял тонким плащом пышную грудь. Наверное, я слишком откровенно разглядывал ее, потому что Торгунна вспыхнула, точно маков цвет, и потупилась.
— Рано еще говорить об этом, — сказала она, не отрывая взгляда от темной речной глади, под которой скрылось тело Квасира. — Но я благодарна тебе за предложение, ярл Орм.
Я улыбнулся, и Торгунна улыбнулась в ответ. Тогда я притянул ее к себе. Она тихонько заворчала — возможно, я был неловок и сделал ей больно, — но не оттолкнула меня.
— Неужели дар Одина стоил всех этих жертв? — спросила Торгунна, уткнувшись мне в грудь.
Ответа на этот вопрос у меня не было.
Довольно скоро прихотливые изгибы реки привели нас на просторы Черного моря. А еще несколько недель спустя нам представился случай по достоинству оценить дар Одина. Тем вечером мы остановились на ночевку в небольшой каменистой бухточке. Она настолько напоминала наши родные места, что мысли невольно устремились к далекому дому. Мы были так увлечены своими мечтами, что прозевали появление трех чужих кораблей. Те неожиданно вынырнули из вечерней тьмы и направились в нашу сторону. Первым заметил их Онунд, который и подал предупреждающий сигнал с носа судна.
И пока побратимы расчехляли луки (благодарение богам, теперь у нас не было недостатка в стрелах), я наблюдал, как чужаки с трех сторон окружают наш струг. Они напоминали стаю голодных зимних волков, наконец-то учуявших жирную добычу.
— Хейя! — прокричал Хаук. — Вы кто такие?
— Мы из Тронда! — донесся до нас ответ. — У нас три корабля против вашего одного… и на каждом бывалые воины.
Тронд располагался довольно далеко на севере Норвегии. И молодчики эти наверняка занимались тем, что грабили проходящие суда. Если же случалось нарваться на более сильного противника, то прикидывались мирными торговцами. В настоящий миг они полагали, будто им выпал жирный приз в лице нашего одинокого струга. Они даже не предполагали, насколько жирный. Мысли эти молнией пронеслись в моей голове, и я почувствовал противную дрожь в коленях. Действительно, нашему положению не позавидуешь. Тем не менее я остался сидеть на палубе — уткнувшись подбородком в кулак и стараясь выглядеть не слишком напуганным.
— А мы Обетное Братство, наш ярл — Орм Убийца Медведя! — в свою очередь выкрикнул Хаук. — Мы ссоры не ищем. Но коли уж дело до нее дойдет, спуску вам не дадим!
Последовало долгое молчание. Затем одна из лодок дала задний ход. На двух других, судя по всему, завязался спор. После длительного обсуждения оттуда прокричали — уже более вежливым тоном, отметил я, — что хотели бы приблизиться и проверить, правду ли мы говорим.
— Ну, подойдите, коли не боитесь! — проревел Финн. — Но лично я, Финн Лошадиная Голова, предупреждаю: лучше вам держаться подальше. А то меч у меня длинный, а нрав, как известно, горячий.
Этого оказалось достаточно. Все три лодки быстро развернулись и ударились в бегство, провожаемые нашим громким смехом. Позже мне довелось встретиться с одним из этих парней: он прибыл в Гестеринг на торговом кнорре, привез на продажу кожу и поделки из кости. Так вот, он рассказывал, что окончательно их добило зрелище Орма Убийцы Медведя, который преспокойно сидел себе в задумчивой позе и ждал, когда побратимы подадут ему ужин. Как выразился этот человек (кстати, неплохой малый): «Сразу видно, что бояться ему нечего».
Ха, я мог бы, конечно, рассказать, как в тот миг тряслись у меня коленки… но не стал этого делать. Потому что именно тогда я осознал, в чем заключается дар Одина.
Слава.
И по большому счету, это была его слава. Ибо Всеотец Один — с присущей ему хитростью — сумел использовать наши достижения для приумножения собственной славы. Узнав о наших героических похождениях и о том, чем нас вознаградил Одноглазый, люди отворачивались от Белого Христа и обращались к Одину. И до тех пор, пока жива память о нашем Обетном Братстве, Один сможет ограничить власть Белого Христа маленькой областью на севере нашей земли. И пусть безразличные Норны уже прядут погибельные нити для династии Инглингов и готовят мир к приходу нового бога. Мы будем до последнего стоять на страже своего старого мира.
А еще я понял, что мы были орудием в руках Одноглазого бога. Так же, как Хильд, Эйнар и все остальные наши побратимы. А припрятанная под землей гора серебра играла роль хорошего кнута, которым Один подгонял нас на пути к воинской славе и к собственному величию.
И кнут этот безотказно действовал на людей. Прошло уже столько времени, а блеск серебра по-прежнему слепит им глаза. Помню, как мы смеялись над викингами из Тронда и сравнивали их со стаей скворцов, поспешно упорхнувших со жнивья при появлении человека с палкой.
Я слышал, как Гизур принялся подгонять братьев, заставляя снова садиться за весла. И сказал, между прочим, что это не случайная победа. Во всем этом он, мол, видит верный знак того, что Один нам благоволит. А также доказательство того, что наши сокровища не имеют никакого отношения к Фафниру и, следовательно, не несут на себе проклятия.
— А вам не приходит в голову, — вмешался Оспак, — что Один ждет от нас большей смелости? Может, он хочет, чтобы мы вернулись и забрали остальные сокровища из гробницы Аттилы?
У кого-то эта мысль — вернуться и начать все сначала — исторгла стоны. Но были и такие, кто согласно закивал головой. И тогда я решил, что настала пора раскрыть тайну. Я сделал шаг вперед и остановился, ощущая на себе взгляды побратимов.
Я начал говорить и рассказал то, о чем молчал с самого момента нашего бегства из степи. В тот злополучный день мои товарищи поспешили унести ноги от могильника Атли, со всех сторон окруженного мужененавистницами. Я же, как вы помните, задержался, наблюдая за этими странными женщинами с вытянутыми головами и их предводительницей по имени Амасин. Я видел, как она шагнула ко входу в гробницу, держа в каждой руке по рунному мечу. Как спустилась вниз, оставив своих подруг на берегу замерзшего озера.
Очень скоро я услышал звуки ударов, будто под землей что-то рубили. Если меч Амасин был столь же хорош, как и мой, он тоже мог запросто разрубить наковальню. А уж если пустить в ход оба клинка одновременно, потребуется совсем немного времени, чтобы перерубить каменные опоры, державшие свод подземелья. Думаю, так она и поступила… И полагаю, добилась успеха, даже не успев запыхаться или зазубрить лезвия мечей.
Тогда я повернулся и побрел прочь, догоняя товарищей. Мороз пробирал до самых костей. Я шел, ощущая в душе холод и пустоту. Но помимо холода и пустоты, я чувствовал огромное облегчение.
Я был уже довольно далеко, когда послышался шум обвала. Впрочем, возможно, это просто кровь шумела в моих ушах. Ибо приходилось поспешать, чтобы нагнать побратимов, а это нелегкое дело посреди замерзшей степи. Особенно для человека, измученного холодом и многодневной голодовкой.
Однако же мы все слышали тот долгий и протяжный вой, от которого кровь стыла в жилах. Я еще тогда понял его значение: это был не просто воинственный клич — таким образом степные амазонки отдавали последнюю дань своей ушедшей предводительнице.
Я словно воочию увидел, как оседает и рушится огромная юрта из дерева и камня. Трещит лед, крутится и шумит темный поток речных вод, устремившийся внутрь. Он сметает и поглощает все на своем пути — горы серебра, многовековую грязь, пожелтевшие от времени кости… И маленькую фигурку женщины, выполнившей последнее предназначение. С чувством исполненного долга она падает у ног Аттилы, своего великого повелителя.
Она была последней в роду. После нее не осталось дочери, которой полагалось бы передать жуткую тайну гробницы. Ноша эта не отяготит больше ничьи плечи… не разобьет ничью жизнь. Мне припомнились слова Амасин о том, что время их истекло, и я содрогнулся при мысли об этом необычном побратимстве. При всей своей странности — а женщины эти казались более странными, чем охотничья борзая с двумя головами — они были очень похожи на нас. И на мгновение мне сделалось страшно. Не хотелось думать, что в этой жуткой круговерти женских рук и ног я прорицаю наше собственное будущее.
Речные воды вымоют серебро из гробницы, смешают его с песком и илом, а по весне разнесут на многие мили вниз по течению реки. И на протяжении долгих лет люди будут случайно находить драгоценные предметы на дне степной речушки. Возможно, даже найдутся смельчаки, которые в период засухи доберутся до могильника посреди пересохшего озера и попытаются его раскопать. Я представлял, как в руки им попадется рунный меч (а может, даже и два). Люди будут разглядывать это чудо и дивиться тому, что время и непогода не сумели испортить волнистую сталь клинка.
Однако нас это уже не касается. Один преподнес Обетному Братству сказочный подарок в виде груды серебра, которая покоилась на дне нашего струга. На этом история с поисками клада для нас закончилась.
Так я сказал своим побратимам, и все были вынуждены со мной согласиться. Даже Гизур после долгого молчания кивнул и провел рукой по лицу — словно отгоняя прочь остатки наваждения.
— Гребите, ублюдки! — прорычал он. — Нам еще предстоит долгий путь домой.
