ГЛАВА 17
Императорский город Яньцзин затих перед рассветом, правда, скорее от обильной еды и чрезмерных возлияний на празднике Фонарей, чем от страха перед монгольским войском. С заходом солнца император Вэй вышел на специально сооруженный помост к волнующимся толпам народа, и тысяча танцоров ударили в гонги и затрубили в трубы. Казалось, от оглушительного грохота даже мертвые встанут из могил. В знак смирения император был бос. Миллионы людей скандировали: «Десять тысяч лет жизни императору! Десять тысяч лет!» — и многоголосый крик разносился по улицам. В праздник Фонарей ночь изгоняли из города — он сиял, как драгоценный камень, освещенный мириадами огоньков. Даже три больших пруда сверкали — на волнах качались крошечные суденышки с горящими свечками. Шлюз открыли, лодочки устремились по Великому каналу, длиною в три тысячи ли, до южного города Ханчжоу, словно огненная река. Образ понравился юному императору, безропотно ожидавшему, когда же наконец утихнет грохот и рассеется белый дым от фейерверков. Их было так много, что город пропах порохом, а воздух горчил. Император знал: в эту ночь будет зачато много детей, в удовольствии или от насильников. Совершится больше сотни убийств, а дюжина пьяных найдет смерть в темных глубинах озера. Каждый год одно и то же.
Императору пришлось вытерпеть звучавшие отовсюду приветственные крики и возгласы в свою честь. Даже нищие, рабы и шлюхи радостно выкрикивали этой ночью его имя и освещали свои убогие жилища бесценным маслом. Он вынес все, только его взгляд порой становился холодным и отстраненным. Император думал о том, как сокрушить вражеские войска, которые посмели напасть на его страну.
Крестьяне не ведали об угрозе, даже бродячим торговцам почти ничего не было известно. Император Вэй позаботился о том, чтобы болтунам закрыли рты и праздник прошел с обычным размахом, в безумии пьянства, шума и света. Глядя на гуляющих подданных, правитель вдруг подумал, что они напоминают личинок, копошащихся в трупе. Гонцы приносили страшные известия — города на окраинах империи объяты пламенем.
На рассвете крики и пение затихли, в городе воцарилась тишина, которую лишь изредка разрывал отдаленный треск хлопушек. Последние лодочки уносили огоньки свечей. Император Вэй стоял у окна в своих покоях, глядя на неподвижную темную гладь озера, окруженного роскошными домами. В этих домах, на виду у своего господина, наделившего их властью, жили самые влиятельные вельможи. Император мог бы перечислить всех потомков знатных родов, которые, как богато разукрашенные осы, сражались друг с другом за возможность управлять его империей.
Дым и праздничная суета растаяли, словно утренний туман над озерами. При взгляде на прекрасный древний город не верилось, что с запада надвигается угроза. «Войны не миновать. Как жаль, что отец умер», — думал император. Всю жизнь старик жестоко подавлял малейшие признаки неповиновения в самой стране и за ее пределами. Император Вэй многому научился у отца, но сейчас как никогда ощущал свою неопытность. Он уже потерял города, которые принадлежали Цзинь со времен великого раскола, триста лет назад разделившего империю на две части. Предки Вэя жили в золотую эпоху, ему же остаются только мечты возродить былую славу.
Он криво улыбнулся, представив, что бы сделал отец, узнав о монгольском вторжении. Наверняка бы метался в гневе по коридорам дворца, избивая попавших под горячую руку слуг, и созывал войско. Отец не проиграл ни одной битвы, и никто из военачальников не посмел бы его ослушаться.
Еле слышное покашливание вывело императора из задумчивости. Он обернулся и увидел первого министра. Тот застыл в низком поклоне.
— Ваше императорское величество, к вам генерал Чжи Чжун, как приказывали.
— Пусть войдет, и проследи, чтобы нам не мешали, — ответил правитель и сел, забыв о красоте рассвета.
Он обвел взглядом комнату, проверяя, все ли в порядке. Велел убрать со столика для письма груду карт и бумаг. Ничего не выдавало гнева императора, пока он ждал человека, который должен был избавить страну от кочевников. Вэй невольно вспомнил правителя Си Ся и письмо, написанное три года назад. Сейчас он испытывал стыд за свои враждебные слова и злорадство. Кто же знал, что монгольское войско не кучка горластых дикарей, что угроза более чем серьезна? Его народ никогда не испытывал страха перед теми, кого можно уничтожить, едва они начинают причинять беспокойство. Император Вэй до крови закусил губу, размышляя о будущем. Если монголов не удастся разбить сразу, придется подкупить татар, пусть нападут на своих извечных врагов. Цзиньское золото может выиграть столько же битв, сколько копья и луки. Отец часто это повторял, и Вэй вновь пожалел, что его нет рядом.
Генерал Чжи Чжун обладал огромной физической силой и сложением борца. Гладко выбритая и смазанная жиром голова блеснула, когда он поклонился императору. Вэй непроизвольно расправил плечи — сказывались долгие часы, которые юноша провел, упражняясь в военном искусстве. Едва взглянув на массивную голову и жестокое лицо воина, император сразу же почувствовал, как к нему возвращается уверенность, хотя в детстве он Чжи Чжуна побаивался.
Генерал выпрямился, и от его свирепого вида Вэй вновь почувствовал себя мальчишкой. Он с трудом сдержал дрожь в голосе. Император не имеет права показывать слабость.
— Они наступают, генерал. Мне уже доложили.
Чжи Чжун оценивающе посмотрел на безусого юнца, жалея, что стоит не перед его отцом. Старый император уже предпринял бы что-нибудь, но его нет в живых — придется иметь дело с желторотым мальчишкой. Генерал стиснул кулаки и расправил плечи.
— Ваше императорское величество, у кочевников около шестидесяти пяти тысяч воинов, не больше. У них превосходная конница, и все великолепно стреляют из лука. Более того, они знакомы с наукой ведения осады и у них есть мощные орудия. Их войско отличает дисциплина, которой раньше не наблюдалось.
— Я не желаю слышать о достоинствах монгольского войска! — сердито произнес император. — Скажи лучше, как их победить.
Генерал ничего не ответил на грубость. Его молчание само по себе было укором, и император жестом велел ему продолжать. На бледных щеках Вэя алели пятна.
— О Сын Неба, чтобы победить врага, нужно его знать. — Генерал не случайно назвал титул императора — хотел напомнить Вэю о его положении в тяжелую годину. Он подождал, пока у юноши перестанут дрожать от страха губы, и продолжил: — В прошлом мы бы попытались отыскать слабину в союзе племен. Думаю, сейчас эта тактика не сработает.
— Почему? — спросил Вэй.
Неужели Чжи Чжун не скажет ему, как победить кочевников? Мальчишкой ему пришлось выслушать от старого генерала немало лекций, и, похоже, от них никуда не денешься даже теперь, когда у ног Вэя вся империя.
— Раньше монголам не удавалось проникнуть за Великую стену, ваше императорское величество. Они могли только вопить у ее подножия, — начал генерал и пожал плечами. — Сейчас стена — уже не то препятствие, каким была раньше, а монголов нельзя отбросить назад, как когда-то. Они стали сильными и дерзкими. — Чжи Чжун сделал паузу, однако император ничего не сказал. Взгляд генерала немного смягчился. Судя по всему, юнец начинает понимать, когда лучше держать рот на замке. — Мы пытали монгольских лазутчиков, ваше императорское величество. Поймали человек двенадцать за последние несколько дней. Несколько наших воинов погибли, пытаясь захватить их живьем. Впрочем, дело того стоило. Врага нужно знать. — Генерал нахмурился, что-то вспомнив. — Племена объединились. Не знаю, распадется ли их союз со временем, но, по крайней мере, в этом году он крепок. У них есть люди, которые умеют строить метательные машины и стенобитные орудия. И, что хуже всего, монголов поддерживает Си Ся.
Генерал снова замолчал, его лицо выражало презрение к бывшим союзникам.
— Когда мы покончим с монголами, повелитель, я с радостью поведу армию в долину Си Ся.
— Так что удалось узнать у лазутчиков? — нетерпеливо напомнил император Вэй.
— Они говорят о Чингисе как о любимце богов, — сообщил Чжи Чжун. — Среди племен нет недовольных, но я продолжу поиски. Раньше племена кочевников всегда можно было разъединить, пообещав власть и богатство.
— Расскажи, как ты собираешься сокрушить монголов, генерал, — сердито перебил император. — Иначе я найду того, кто сможет это сделать.
Чжи Чжун сжал губы в узкую линию.
— Теперь, когда внешняя стена разрушена, мы не сможем защищать селения вдоль Желтой реки, — сказал он. — На равнинах у монголов больше преимуществ. Императорское величество должен смириться с потерей этих городов. — Император Вэй недовольно покачал головой, но генерал настойчиво продолжил: — Нельзя, чтобы они сами выбирали места для сражения. Линьхэ падет, как пали Шамба и Уюнь, Баотоу, Хух-Хото, Цзинин — все они на пути монголов. Мы не спасем эти города. Зато сможем за них отомстить.
Охваченный яростью, Вэй вскочил на ноги.
— Мы лишимся торговых путей, и враги узнают о нашей слабости! Я позвал тебя, чтобы услышать, как спасти унаследованные от отца земли, а не чтобы вместе с тобой смотреть, как они горят!
— Мы не удержим монголов, ваше императорское величество, — твердо произнес генерал. — Когда все закончится, я тоже буду скорбеть о погибших. Совершу паломничество к каждому из городов, осыплю себя пеплом и принесу дары духам. Но эти города будут разрушены. Я уже приказал войскам оставить их. Здесь наши воины принесут больше пользы императорскому величеству.
Юный император не находил слов, пальцы его теребили край одежды. Он сделал над собой усилие и наконец собрался с мыслями.
— Будь острожен, когда говоришь со мной, генерал. Мне нужна победа, и если ты еще раз скажешь, что мне придется бросить отцовские земли, я велю отрубить тебе голову.
Генерал выдержал гневный взгляд императора. В нем не было ни следа от прежней слабости. На миг Чжи Чжуну показалось, что перед ним отец Вэя, и это порадовало старого генерала. Кто знает, может, война закалит изнеженного юнца?
— Я соберу двести тысяч воинов, ваше императорское величество. Все запасы пищи придется отдать войскам, горожане будут голодать, зато стража сумеет навести в Яньцзине порядок. Я сам выберу место сражения, такое, где монголам не удастся нас победить. О Сын Неба, клянусь, мы их уничтожим. Многих командиров я подготовил сам — они не подведут.
Император сделал знак, и слуга подал ему чашу с холодной водой. Вэю даже не пришло в голову предложить генералу освежиться, хотя возраст военачальника почти в три раза превышал его собственный, а утро было душное. Только члены императорской семьи могли пить воду из Нефритового источника.
— Именно это я и хотел услышать, — заметил император, отпивая из чаши. — И где же произойдет сражение?
— Когда города падут, монголы двинутся на Яньцзин. Они знают, что это столица, где пребывает император. Я остановлю кочевников у горного хребта на западе, возле перевала Юхунь, они называют его Барсучья Пасть. Перевал достаточно узкий, чтобы задержать всадников. Мы сможем их всех перебить. Клянусь, монголы не дойдут до города.
— Им не удастся взять Яньцзин, даже если ты их не остановишь, — уверенно произнес Вэй.
Генерал посмотрел на юного императора. Интересно, он хоть раз уезжал из города? Чжи Чжун осторожно откашлялся.
— Об этом не может быть и речи. Я разобью монголов, а когда зима закончится, мы двинемся на их страну и сотрем с лица земли всех, кто там остался. Больше им не подняться.
От слов генерала настроение Вэя заметно улучшилось. Когда он попадет в царство мертвых и предстанет перед отцом, ему не придется испытать стыд. Не придется отвечать за поражение. На миг он представил себе города, которые займут монголы, пламя и кровь. Вэй глотнул воды, чтобы отогнать страшное видение. Он все отстроит заново. Когда последних кочевников разрубят на куски или распнут на деревьях, он возродит эти города, и народ будет знать, что император по-прежнему могуществен и любим небесами.
— Отец называл тебя молотом своих врагов, — смягчившимся голосом сказал император, затем положил руку на закованное в доспехи плечо Чжи Чжуна. — Помни о сожженных городах, когда получишь возможность покарать монголов. Отомсти им за все.
— Все будет, как пожелает его императорское величество, — с глубоким поклоном ответил Чжи Чжун.
Хо Са в задумчивости шел по улусу. Миновало три года с тех пор, как правитель Си Ся отправил его к монгольскому хану, и порой Хо Са забывал, что когда-то был командиром в тангутском войске. Отчасти потому, что монголы приняли его безоговорочно. Хасар подружился с тангутом, и они провели немало вечеров в юрте ханского брата, распивая арак и развлекаясь с двумя цзиньскими рабынями Хасара. Хо Са улыбнулся. Хасар — щедрый человек, не задумываясь одолжит другу наложницу.
Тангут остановился, чтобы проверить свежевыструганные стрелы, которые связали в пучки и аккуратно сложили под навесом из шкур и шестов. Как он и думал, стрелы были превосходные. Хотя монголы пренебрегали почти всеми правилами, которые он когда-то соблюдал, свои луки они берегли и лелеяли, как родных детей.
Хо Са давно понял, что ему нравятся племена, хотя до сих пор скучал по чаю, который пили на его родине. Тот напиток ничем не напоминал солоноватую бурду, столь любимую монголами, особенно в холода. Ох уж эти холода! Первая зима была самой тяжелой. Хо Са следовал всем советам кочевников, но едва пережил зимние месяцы. Тангут покачал головой, вспомнив свои страдания. Интересно, что он будет делать, если в один прекрасный день государь велит ему возвращаться домой? Послушается приказа? Чингис доверил ему сотню воинов в тумене Хасара, и другие сотники радушно приняли его в свою компанию. Хо Са был уверен, что каждый из его новых товарищей смог бы стать командиром в тангутском войске. Чингис не продвигал по службе дураков, и Хо Са гордился, что служит ему. Он стал частью самой большой армии в мире под началом величайшего полководца. И доверие значило для Хо Са очень много.
Юрта второй жены хана отличалась от других юрт огромного улуса. Стены были обтянуты китайским шелком. Войдя, Хо Са почувствовал тонкий запах жасмина. Непонятно, как за столько лет вдали от родной страны Чахэ сохранила запас духов. Дочь правителя явно не теряла времени зря. Хо Са знал, что супруги других воинов, тангутки и китаянки, часто собирались поболтать в ее юрте. Когда муж одной из них запретил жене ходить на встречи, Чахэ не побоялась рассказать об этом Чингису. Хан вроде бы ничего не сделал, однако с тех пор китаянка могла без помех посещать тангутскую принцессу. Потребовалось всего одно слово, произнесенное в подходящий момент.
Хо Са поприветствовал Чахэ поклоном и улыбнулся, ощутив на плечах проворные руки двух юных невольниц. Девушки помогли ему снять верхнюю одежду. Даже это было новшеством. Монголы одевались как попало, лишь бы не замерзнуть, и не думали о хороших манерах.
— Добро пожаловать к моему очагу, земляк, — произнесла Чахэ, поклонившись в ответ. — Я рада, что ты пришел.
Она говорила по-китайски, но с тангутским акцентом. Хо Са вздохнул, когда услышал знакомую интонацию, понимая, что Чахэ хочется его порадовать.
— Ты дочь моего государя и жена великого хана, — сказал он. — А я твой слуга.
— Хорошо, Хо Са. Но ведь мы еще и друзья. Правда?
Хо Са снова поклонился, в этот раз ниже. Выпрямившись, он принял из рук невольницы чашу темно-зеленого чая и оценивающе вдохнул его аромат.
— Конечно, моя госпожа. О Небо, что это? Я не нюхал…
Хо Са замолчал, втягивая в легкие дивный запах. Вдруг он ощутил такую сильную тоску по дому, что покачнулся.
— Отец каждый год посылает чай вместе с данью. У монголов он часто выдыхается, а этот привезли недавно.
Воин осторожно сел, обхватив чашу ладонями.
— Я не достоин твоей заботы, госпожа.
Он ничего не спрашивал, хотя и не знал, зачем его сюда позвали. Хо Са понимал, что ему нельзя видеться с Чахэ слишком часто. Каким бы естественным ни казалось желание земляков искать общества друг друга, мужчина не должен приходить к ханской жене без веской причины. За два года они встречались раз шесть, не больше.
Прежде чем Чахэ успела ответить, в юрту вошел еще один человек. Яо Шу сложил перед собой ладони и поклонился хозяйке. Хо Са удивленно смотрел, как монах, которому тоже налили чашу настоящего чая, с наслаждением вдыхает его аромат. Только после того как Яо Шу закончил приветствие, Хо Са нахмурился. Встречаться с ханской женой наедине — опасно. Еще хуже, если их троих обвинят в заговоре. Его тревога усилилась, когда обе невольницы поклонились и вышли из юрты, оставив хозяйку наедине с гостями. Хо Са хотел было встать, забыв о чае, да Чахэ не позволила.
Она положила ему на плечо руку, и он не мог подняться, не сбросив ее ладони. Хо Са неловко сел, и женщина встретилась с ним взглядом. Широко распахнутые глаза казались совсем темными на бледном лице Чахэ. Она была красива, от нее не пахло прогорклым бараньим жиром. От прикосновения холодных пальцев Хо Са невольно вздрогнул.
— Я пригласила тебя, Хо Са. Ты мой гость. Если ты сейчас уйдешь, это будет считаться оскорблением, верно? Ответь мне, ведь я еще не слишком хорошо знакома с монгольскими обычаями.
Ее слова были одновременно и упреком, и ложью. Чахэ прекрасно знала все тонкости монгольского этикета. Она дочь правителя, выросла при дворе. Ей наверняка не чужды интриги и коварство, напомнил себе Хо Са. Он сел поудобнее и заставил себя сделать глоток чая.
— Нас никто не слышит, — весело заметила Чахэ, усилив опасения воина. — Ты боишься заговора, Хо Са, там, где ничего нет. Я вторая жена хана, мать его сына и единственной дочери. Ты человек, которому он доверяет, а Яо Шу учит старших сыновей моего мужа и других мальчишек китайскому языку и боевым искусствам. Ни один человек не посмеет сказать о нас что-либо плохое. А если кто и рискнет, я велю отрезать ему язык.
Хо Са удивленно смотрел на хрупкую женщину, которая так легко бросалась угрозами. Достанет ли у нее сил выполнить их? Сколькими друзьями она обзавелась в улусе, используя свое положение? Кто эти друзья — цзиньские и тангутские рабы? От Чахэ можно ожидать чего угодно. Хо Са через силу улыбнулся, хотя внутри все похолодело.
— Прекрасно. Значит, мы, трое друзей, сидим в юрте и наслаждаемся хорошим чаем. Я допью чашку, госпожа, и уйду.
— Неужели я всегда буду одна? Неужели даже ты меня подозреваешь? — огорченно прошептала Чахэ.
Хо Са никогда бы и в голову не пришло дотронуться до члена королевской семьи, зато Яо Шу ничего не сдерживало. Монах обнял Чахэ за плечи, ее голова покоилась на его груди.
— Госпожа, ты не одна. Дело в том, что твой отец приказал мне служить твоему мужу, — мягко произнес Хо Са. — На миг мне показалось, что ты замышляешь против него недоброе. Иначе зачем было приглашать нас и отсылать невольниц?
Принцесса Западного Ся выпрямилась, поправила выбившийся из прически локон. От ее красоты у Хо Са пересохло в горле.
— Ты единственный, кто напоминает мне о доме, — произнесла она. — И среди всех только Яо Шу не воин.
Из ее глаз исчезли слезы, а голос окреп.
— Я не предам своего мужа даже ради тысячи подобных тебе, Хо Са. Но у меня есть дети, а кто, как не женщины, должны заглядывать в будущее? Неужели мы трое будем сидеть и смотреть, как Цзиньская империя погибает в пламени? Станем свидетелями уничтожения прекрасной страны и ничего не скажем?
Она повернулась к Яо Шу, который внимательно слушал.
— Где же окажется твоя буддистская вера, мой друг? Ты будешь спокойно смотреть, как она гибнет под копытами коней?
— Если бы мою веру можно было сжечь, я бы не стал верить. Моя вера переживет войну с Цзинь, даже если самих цзиньцев сотрут с лица земли. Люди стремятся к власти, хотят быть императорами и царями, только все это пустой звук. Неважно, кого и как называют. Все равно придется работать на полях. В городах по-прежнему будут процветать порок и взяточничество. — Он пожал плечами. — Людям не дано знать, что ждет их в будущем. Твой муж не против, чтобы я обучал его сыновей. Возможно, слова Будды найдут дорогу в сердце хотя бы одного из них. Впрочем, глупо заглядывать так далеко вперед.
— Он прав, госпожа, — тихо сказал Хо Са. — Я понимаю, твои речи вызваны страхом и одиночеством. Раньше я не задумывался, как тебе тяжело.
Он глубоко вздохнул, чувствуя, что играет с огнем, но близость Чахэ опьяняла его.
— Я навсегда останусь твоим другом, госпожа.
Чахэ улыбнулась, ее глаза блестели от недавних слез. Она протянула Хо Са и Яо Шу руки, каждый из них пожал холодные пальцы тангутской принцессы.
— Наверное, я просто напугана, — призналась она. — Представила, что город моего отца разрушен, а еще у меня болит душа за цзиньского императора и его семью. Как вы думаете, они смогут выжить?
— Все люди умрут, — ответил Яо Шу, опередив Хо Са. — Наша жизнь — всего лишь птичка, которая пролетает через освещенное окно и снова возвращается в темноту. Главное — никому не причинять боли. Чтобы прожить хорошую жизнь, нужно защищать слабых. Если человеку это удастся, он зажжет лампу, и она будет освещать его путь еще много жизней.
Хо Са смотрел на монаха, говорившего с серьезной торжественностью. Чисто выбритая голова Яо Шу блестела. Воин не мог согласиться со словами монаха, его передернуло от одной мысли о безрадостной жизни в трудах и заботах. Хо Са больше импонировала простая философия Хасара: Отец-небо дает силу не для того, чтобы она пропадала зря. Если человек может поднять меч, он должен его использовать, и чем слабее противник, тем лучше. По крайней мере, ему будет труднее выпустить тебе кишки, когда ты отвернешься. Впрочем, Хо Са не стал высказывать свои мысли вслух, увидев, что Чахэ успокоилась и кивнула монаху:
— Ты хороший человек, Яо Шу, я чувствую. Уверена, сыновья моего мужа многому научатся у тебя. Может, когда-нибудь и они станут буддистами.
Она неожиданно встала, и Хо Са едва не пролил остатки остывшего чая. Воин аккуратно поставил чашу рядом с собой и еще раз поклонился Чахэ, радуясь, что странная встреча подошла к концу.
— Мы принадлежим к древней культуре, — тихо сказала Чахэ. — Думаю, мы сможем оказать влияние на новую культуру, которая только зарождается. Осторожность только поможет нам выиграть.
Хо Са моргнул, услышав слова тангутской принцессы, и приступил к обычной церемонии учтивого прощания, после чего покинул юрту. Яо Шу следовал за ним. Выйдя на свежий воздух, мужчины обменялись взглядами — и разошлись.