Глава 16
Тревога Эмзары

Я смотрю на все, что творится вокруг, и говорю, что мне жаль людей, которые сами не понимают, что они творят. Однажды в нашем доме остановился на ночлег путник, так вот он говорил нам, что жалость никогда не бывает беспричинной. Он говорил, что причина может таиться внутри, где-то там, в глубине сердца, куда не проникает наш разум, но ведь это не означает, что ее нет. И еще говорил он, что, кого бы ни жалел человек, кому бы ни сострадал, на самом деле он жалеет самого себя, говорил, что все мы всю жизнь жалеем самих себя и больше никого, нам только кажется, что мы жалеем других, но эти «другие» есть не что иное, как мы. «Почему нам кого-то жаль, а кого-то не жаль совсем? – спрашивал он. – Потому что тот человек кажется нам хорошим, а этот – дурным?» И сам же отвечал: «Я понимаю так, что тот, кто вызывает у нас жалость, будь он хоть отъявленным негодяем, чем-то похож на нас. Если у нас нет никакого сходства с человеком, то мы не станем его жалеть, насколько бы хорош он ни был». Странный был человек, и одет он был странно – заворачивался в кусок полотна и ходил так. Муж мой выслушал его, покачал головой, выражая свое несогласие, и сказал: «По-твоему, добрый человек, получается, что жалость есть нечто вроде жертвоприношения самому себе, но ведь мы жалеем не ради себя, а ради других». Я склонна думать, что прав мой муж, а не тот путник. И не потому склонна думать я так, что жена должна всегда и во всем поддерживать мужа своего, а потому что так оно и есть. Жалость побуждает меня сделать тому, кого я жалею, нечто доброе – поддержать его, или ободрить, или образумить. Сколько раз я говорила: «Нельзя так! Вы же люди! Обратитесь к добру! Проявите благоразумие!». Но сегодня я не говорю такого и никого не жалею, потому что только и слышу за своей спиной: «Вот идет Эмзара, муж которой убил своего соседа, чтобы без помех навещать его жену». И говорит так не один человек, а десятки людей!

«Слухи, как пыль, – говорит мой муж, – подует ветер и унесет прочь!». Так-то оно так, да не совсем, потому что слух слуху рознь. Многим хочется думать, что праведный Ной способен убить соседа, чтобы тот не мешал ему предаваться блуду со своей женой. Как же – они только лгут и крадут, а праведный Ной убивает ради блуда! Как же – они только грабят и притесняют, а праведный Ной убивает ради блуда! Им кажется, что, очерняя праведного, они возвышаются над ним. Такое свойственно ничтожным подлецам, которые настолько погрязли в грехах, что уже и не мыслят для себя другого пути, кроме неправедного. Но вокруг только одни подлецы! Никто не сказал и, наверное, уже не скажет: «Одумайтесь, неразумные, не черните того, на кого вы даже смотреть недостойны, не то чтобы говорить о нем!» Ни один человек не сказал так! И разве эти люди достойны жалости?! Одно могу сказать я им: «Будьте вы все прокляты, предрешен ваш конец!», но не скажу так, потому что проклинающий ничем не лучше того, кого он проклинает, потому что нельзя говорить о потопе, ибо Господь сказал об этом только мужу моему и никому более, а значит – такова Его воля. Да и если скажу я, то разве кто мне поверит? Разве кто-то устрашится и поспешит одуматься, пока не настал последний час? Разве осталась в их душах хоть капля добра? Эх, если бы осталась, не строили бы мы Ковчега!

Ковчег! Дерево подходит к концу, надо покупать последнюю часть его, чтобы покрыть Ковчег крышей, а наши дела так плохи, что мы не знаем, на что нам покупать эту последнюю часть! Странно – должен беспокоиться об этом муж мой, но беспокоюсь я, а он спокоен. Спрашиваю его: «На что мы купим дерево?», он отвечает: «Если продадим все, что у нас осталось из того, что можем продать, да вдобавок разберем наши постройки и то дерево пустим на внутреннее обустройство Ковчега, то как-нибудь, с Божьей помощью, купим!». «Если продадим все подчистую, включая те запасы, что ты хотел взять с собой, то может, и купим, – отвечаю я на эти беспечные слова. – Но как быть с запасами?». «Как-нибудь, – отвечает муж мой, – ведь если не построим Ковчега, то и запасы нам не понадобятся!». «Уж не надумал ли ты продать землю?» – спрашиваю я. «Нет, не надумал, – говорит он. – Сказано же, что я не продам никому ничего из того, чем он не сможет воспользоваться, и так тому и быть. Запасы еды продам, все, что есть дома продам, сам дом разберу по доскам и балкам и их тоже продам, ибо еду можно съесть до потопа, утварью можно пользоваться до потопа, дерево можно сжечь в очагах до потопа, но нельзя будет до потопа рассчитывать собрать урожай, и потому продажа земли будет обманом». «Ты обманешь тех, кто сам только и ждет, как обмануть другого!» – говорю я. «Я не таков, как они, – отвечает муж мой, – и довольно об этом! Все будет хорошо! Сегодня есть из чего строить, завтра есть из чего строить, и пища у нас есть на сегодня и на завтра, так о чем же нам беспокоиться?»

О чем же нам беспокоиться? Да хотя бы о том, что все говорят сегодня! «Праведный Ной убил своего соседа, чтобы без помех блудить с его женой» – вот об этом нужно нам беспокоиться. Каков наш правитель, мне хорошо известно, и что собой представляют слуги его я знаю столь же хорошо. Если кому-то, хотя бы тому же старосте Сеху, захочется обернуть этот слух против мужа моего, то он сделает это без особого труда. Разве не найдет он троих клятвопреступников, которые поклянутся чем угодно, что видели, как мой муж воткнул нож в спину Ирада, а сыновья наши стояли рядом и смеялись, подзадоривая отца? Найдет, конечно же найдет, сейчас трудно найти честного человека, а лжецов, желающих получить выгоду от своей лжи, много. Найдет и осудит мужа с сыновьями, Ноя осудит, как убийцу, а Сима, Хама и Иафета как подстрекателей. Наказание и за убийство, и за подстрекательство к убийству одно и то же – смерть! Вот уж обрадуется правитель Явал такому исходу!

Господи, защитник наш и покровитель, к Тебе обращаюсь я! Не допусти, чтобы пострадал муж мой и сыновья наши! Отврати от них несчастья и беды! Если надо покарать кого-то и среди нас, то покарай меня, а не их! Это я грешна помыслами и невоздержанна на язык! Это я сначала делаю, а потом раскаиваюсь! Это я виновата в том, что муж мой подозревает детей наших в таком грехе, как убийство!

– Вот видишь, Ной, – сказала я мужу, когда мы легли спать, – ты подозреваешь детей наших, не имея к тому никаких оснований, а люди подозревают тебя. Ты говоришь: «у Хама было с Хоар как у мужа с женой» или «Хам вспыльчив, несдержан» и подозреваешь. А люди говорят: «Ирада убили из-за его жены, блудницы». И еще говорят: «Праведный Ной никакой не праведник, он по ночам блудит с соседкой, вдовой убитого им соседа». Ты не видишь здесь сходства, Ной? Как необоснованно подозреваешь ты, так же подозревают и тебя! Если солнечный луч упал сбоку на начищенную медь, то вбок он и отразится, разве не так?

– Так, именно так, – согласился со мной муж и вздохнул, показывая, насколько тяжело ему думать об этом. – Я подозревал сыновей, а люди подозревают меня. Я уже не подозреваю, потому что сердце мое убедило меня в том, что Хам чист, но что-то скрывает Иафет, и люди обвиняют меня в убийстве. От всего этого в душе моей смятение, и я хочу найти настоящего убийцу, но нет у меня навыка в подобных делах, и оттого поиски мои в затруднении. Хам не убивал Ирада, то Сатана проклятый смутил мой разум, ибо кому, как не ему, угодны раздоры. Я много молился, прося Господа вразумить меня, и теперь понимаю, что напрасно подозревал Хама. Все было так, как ты говоришь, Эмзара, – ухватился за одно, приставил к другому и получил третье… Раз Ирад убит, а Савтех видел меня ночью у ограды, разделяющей наши дворы, то, значит, это я убил Ирада, чтобы прелюбодействовать с Хоар? Это все равно, что сказать: «Птица летает, потому что дует ветер!».

Муж умолк, и я подумала, что он засыпает, но ему было не до сна.

– Но кто убил Ирада? – продолжил он. – Вот смотри, это не кто-то из нашего дома, верно я говорю?

– Верно, – согласилась я, радуясь тому, что Всевышний вразумил моего мужа в отношении сыновей наших.

– И не Хоар, ибо если бы она хотела убить мужа, то скорей бы подстроила смерть в доме. У жены много возможностей убить мужа так, чтобы никто не видел. Зачем ей рисковать, делая это в поле, где ее могут увидеть?

– И это верно, – согласилась я. – Хоар – блудница, но не убийца. Нет в ней жестокости, необходимой для убийства, как нет ее в наших сыновьях!

– Кто же тогда? – задумался муж мой. – Тот работник, что поселился у Хоар сразу же после убийства Ирада? Или кто-то еще? Но кто? Я хотел последить за ней ночью, и ты видишь, что из этого получилось… И как мог Ирад повернуться спиной к кому-то чужому? Как мог подпустить кого-то и не обернуться?

При этих словах мужа. В голове моей случилось нечто вроде щекотки, как будто какая-то мысль просилась на волю, а я ее не выпускала. Но тогда я просто почесала темя и скоро заснула. Заботы заботами, думы думами, но за день я устаю так, что засыпаю быстро. «Когда ты отдыхаешь, матушка?» – удивляются мои невестки. «Когда сплю и не могу ничего делать, тогда я и отдыхаю, – отвечаю им я. – Еще не хватало, чтобы средь бела дня сидела я сложа руки или ложилась бы отдыхать, как ложится Ноама, жена старосты Сеха, а кто-то из слуг стоит рядом и машет на нее опахалом. Но то – Ноама, она лентяйка из лентяек, не способная даже одеться без чьей-то помощи. А я не из таких, если я сяду днем отдыхать, то непременно умру от разрыва сердца!». Невестки у меня славные, я ими довольна. «Господи! – прошу я во время каждой молитвы. – Ты наградил меня дважды, так награди же и в третий раз, если я это заслужила!» Эх, только прежде, чем просить о награде, надо убедить сына в том, что ему пора жениться. Слышала я недавно от него, что подумывает он о женитьбе, ибо после потопа жениться ему будет не на ком, но не те это слова, которые я бы хотела слышать! Мужчина должен сказать так: «Настало время мне взять жену, чтобы жить с нею в любви и согласии и продолжать род человеческий, дабы не оскудел он». Вот тогда можно считать, что созрел он для женитьбы. Кто знает, может, Хам и созрел, просто сказал об этом иначе… Хам он такой – не поймешь, когда он шутит, и не поймешь, когда он не шутит. Это свойство в нем не от вредности, а от веселости характера, он шутник и весельчак, мой Хам, а не злокозненный человек. Его лукавство светлое – устроит шутку, чтобы повеселить всех, а не только себя. Помню, как однажды, еще будучи ребенком, он тайком сварил из зерна клей (у кого только научился, ведь я ему того не показывала!) и приклеил ночью постолы Сима к потолку. Сим проснулся – и понять не может, как его обувка оказалась там, где ей быть не положено. Он позвал всех нас, и мы смотрели и удивлялись до тех пор, пока муж мой не поднял на свои плечи Сима, а тот не отодрал постолы свои от потолка и не увидел, что они были смазаны клеем… Тогда уж поняли, чья это проделка, ведь Иафет тогда был младенцем и лежал в колыбели, а сам Сим не стал бы подшучивать над собой. А как умеет рисовать мой Хам! Если он возьмет в руки уголек и нарисует на стене кошку, то покажется, что она вот-вот спрыгнет и убежит! А как он славно поет, когда у него хорошее настроение! Слыша его пение, я забываю обо всем и уношусь в небеса от счастья, так сладостно оно для меня. Ну а как же иначе, ведь я мать его и помню, как он умещался у меня на ладонях, пищал и потешно махал ручками и ножками. Я и Иафета таким помню, и Сима. Я все помню – и первые зубы их, и первые шаги их, и первые слова их… Смотрю на сыновей моих и думаю: «Неужели этот молодец, который может поднять меня одной рукой и носить так, когда-то умещался в чреве моем?». Много чудес у Господа, но это самое чудесное из всех!

А наутро мысль моя дошла до меня – я вспомнила, как видела в столице представление бродячих лицедеев и плясунов. Среди них было много разных ловкачей. Были такие ловкачи, что натягивали на высоте между двух деревьев веревку и ходили по ней, приплясывая. Были такие ловкачи, что разбегались, взлетали в воздух, переворачивались несколько раз, да так быстро, что в глазах рябило, и вставали на плечи своему товарищу. Были такие ловкачи, что ходили на руках и пели при этом песни. А еще был среди них один, который ставил девушку к дереву, клал ей на голову грушу, отходил на много шагов, оборачивался и метал в девушку нож, который попадал в грушу, а девушка при этом оставалась невредимой. И такое, на удивление всем, повторялось несколько раз.

Вот я и подумала, а что, если один из таких вот ловкачей, умеющих метать ножи туда, куда ему хочется, и убил Ирада? Надо бы узнать, не было ли среди знакомых Ирада такого умельца и не было ли между ними какой-то ссоры.

Обрадовавшись, что могу помочь мужу, я рассказала ему про то, что мне довелось видеть и поделилась своими соображениями. Он выслушал меня, не перебивая, и воскликнул: «Вот она – разгадка!». И еще похвалил остроту моего ума, что было мне очень приятно. Муж мой часто хвалит меня, хвалит даже тогда, когда я на самом деле не заслуживаю похвалы, но от такой частоты похвалы его не обесцениваются для меня. Каждой из похвал мужа моего я радуюсь так, будто до сих пор никто никогда не хвалил меня. А потом муж мой сказал, что сегодня же попытается выяснить, владеет ли кто-то у нас, из числа тех, кого мог знать Ирад и кто мог знать его, искусством метания ножей. «Это не то умение, которым владеют многие, – сказал мой муж. – Оно из числа редких, и через него я смогу найти убийцу. Действительно – зачем подходить близко, если можно метнуть нож издалека, оставаясь незамеченным».

Не только муж мой согласился со мной, но и сын мой Иафет, который случайно услышал, о чем мы говорим, потому что муж мой, обрадовавшись, хвалил меня громко. «Вот так оно и было, – сказал Иафет. – Это непременно сделал кто-то из числа метателей ножей. Им, должно быть, нужно много ножей для того, чтобы обучиться этому умению и поддерживать его, ведь от метания ножи могут ломаться быстро. Или же им нужны для этого дела ножи из прочного, крепкого железа…» «Ты прав, Иафет! – воскликнул муж мой обрадованно. – Я пойду к кузнецу и узнаю у него!». «Так и надо поступить!» – сказал Иафет и ушел.

– Что за печаль лежит на его сердце? – спросил меня муж. – Таит он в себе что-то и никак не хочет открыть это нам. Не догадалась ли ты, Эмзара, что печалит сына нашего Иафета? Сам я не могу догадаться.

– Никто не может догадаться, – ответила я, – ни ты, ни я, ни Шева, к которой я подступала с расспросами трижды. А уж самого Иафета спрашивала столько раз, что сама потеряла счет тому! Но от него слышу только, что все хорошо и что напрасно я беспокоюсь. Но это ведь не так! Я вижу, ты видишь, Шева видит, Сим и Сана видят, что Иафет сильно изменился, что тяготит его что-то, а он отвечает: все хорошо. Что хорошо, если плохо. Было бы хорошо, ходил бы он веселый и распевал бы песни. Разве не знаю я, каков сын мой Иафет, когда ему весело? Разве не чувствую я, что неладно с ним что-то?

– Вот и я чувствую, – вздохнул муж мой. – Гоню прочь дурные мысли, но как только вспомню, что таким стал Иафет со дня убийства Ирада, то впадаю в смятение…

Так сказал муж мой и ушел строить Ковчег вместе с сыновьями и невестками, а я осталась дома.

Говорят, что где-то живут искусные гадалки, которые подуют на воду и видят в ней сокровенное, видят чужие думы, видят будущее. Вот бы пойти к такой и спросить про Иафета. И про то, кто убил Ирада, тоже можно было бы спросить. Но как найти такую гадалку? Наша гадалка Нуша, дочь столяра Лама, не видит и того, что происходит вокруг нее, где ей прозревать будущее и чужие замыслы? Да и где видано, чтобы дочь столяра и простой женщины была гадалкой? Всем известно, что умение видеть и прозревать передается по наследству. От кого Лама могла получить такое умение? Да ни от кого! Просто выдумала она про себя, что умеет гадать, и стала гадалкой. Делать вид, что гадаешь, обманывая простаков, гораздо легче, чем работать в поле или ходить за скотиной. Знай себе сиди, приняв важный вид, да говори, что в голову взбредет. Языком легче работать, чем руками. Эх, была бы Нуша настоящей гадалкой…

Да их, должно быть, нет совсем – настоящих гадалок, способных прозревать будущее. Иначе бы они узнали о потопе, отвратились бы от зла и пришли к нам, чтобы строить Ковчег вместе с нами. Но никто не приходит, даже для того, чтобы посмотреть на нас, давно уже никто не приходит. «Безумцы строят никому не нужный Ковчег, – говорят люди, – что на них смотреть?». К таким речам я уже привыкла, но очень больно мне слышать, когда мужа моего называют убийцей и прелюбодеем. Я-то прекрасно знаю, что это не так, но все равно больно. Слова могут ранить не хуже копья, меча или ножа, и раны от слов подолгу не затягиваются, это так.