Глава 15
Гнев Хоар

Дождавшись, пока Эмзара заснет, Ной осторожно поднялся. Одеваться не стал, просто надел поверх длинной домашней рубахи накидку. На улице накидку пришлось запахнуть, потому что дул прохладный ветерок.

Ной пересек двор и подошел к кустам, росшим у плетеного забора, который отделял его двор от двора Хоар. Кусты были высокими, почти в человеческий рост. На них росли ягоды баряс. Эмзара сушила их и добавляла в похлебку, если надо было придать той кислый вкус. Ветви у кустов были густыми. Настолько густыми, что за ними можно было без труда спрятаться, но не настолько, чтобы нельзя было найти просвета, достаточного для наблюдения за домом Хоар, который Ной про себя по привычке продолжал называть «домом Ирада».

Решение проследить за тем, что делает Хоар по ночам, пришло внезапно. Может, и не делает она ничего, а просто спит, как и положено ночью, но, нельзя исключить и того, что по ночам к Хоар приходят гости. Так говорят, но слухам и разговорам нельзя верить, надо убедиться самому.

Сидеть во дворе всю ночь Ной не собирался. Если кто-то навещает Хоар по ночам, то навещает в самом начале ночи, а не перед рассветом. Но бдение могло оказаться долгим, поэтому Ной позаботился о том, чтобы сделать его удобным – прикатил к кустам чурбан, служивший подставкой для хозяйственных нужд, и сел на него. Получилось очень хорошо – соседского двора Ноя не было видно, а он видел и ворота, и вход в дом и одно из окон. Правда, от окна пользы ожидать не приходилось, поскольку оно было закрыто ставнями.

«Вдруг я увижу кого-то, кто повадками будет похож на убийцу, – думал Ной, глядя на соседний двор. – А если и не будет похож, то, хотя бы узнаю, кто навещает Хоар по ночам, если кто-то вообще навещает ее».

Подглядывать было неловко, Ной смущался и чувствовал, как от смущения горят уши и щеки. Ремесло соглядатая – одно из самых позорных занятий, но что поделать – ради постижения истины приходится идти и на такое.

Время шло, а на соседнем дворе ничего не происходило. Под переливчатое стрекотание насекомых, днем прячущихся от солнца в листве, а ночью бодрствующих, Ной начал погружаться в дрему. Он не успел заснуть окончательно, когда незапертые ворота скрипнули, отворяясь, и от них к дому скользнула черная тень. Ночной гость был завернут в длинную, до пят, черную накидку плащ, а на голове у него был капюшон. Если не хочешь быть замеченным ночью, то надо одеваться в черное с головы до пят.

Очнувшись от скрипа, Ной спросонок сплоховал – вскочил на ноги, да столь резко, что чурбан со стуком опрокинулся, ветви заколыхались, шелестя листвой, а накидка соскользнула с плеч на землю. И луна-предательница в этот миг засветила особенно ярко.

Гостя Хоар Ной не разглядел – он уже успел скрыться в доме. Зато кое-кто разглядел Ноя, который был хорошо виден в светлой отбеленной рубахе на фоне темного куста.

– Старому петуху одного птичника мало! – донеслось с улицы. – Вдова Хоар настолько соблазнительна, что даже праведный Ной навещает ее по ночам!

Мужчина говорил не очень громко, но в ночной тишине голос его разносился на всю округу. Ной обернулся на голос и встретился взглядом с медником Савтехом. Савтех был пьян и стоял на ногах не очень твердо. Чтобы не упасть, он взялся рукой за верхний край ограды.

– Мир тебе, Савтех! – приветствовал его Ной. – Это не то, что ты подумал…

– Я ничего не думал! – Савтех расплылся в глупой улыбке. – Я только видел и завидую! Сам бы с огромной радостью вкусил бы сладость тела Хоар. Поговаривают, что она из тех кобылиц, которую не в силах утомить никакая скачка!

– Не говори так о доброй женщине! – одернул медника Ной. – Если она вдова, то это не означает…

– Печать молчания на моих устах! – Савтех дурашливо прикрыл рот обеими руками, а затем повернулся и ушел восвояси.

Шел он покачиваясь, спотыкаясь и то и дело взмахивал руками, чтобы сохранить равновесие.

«Ох, и не повезло же мне», – подумал Ной, подбирая с земли свою накидку.

Оставалось только надеяться на то, что Савтех утром ничего не вспомнит. Но надежда эта была слабой.

Раздосадованный донельзя, Ной вернулся в дом. На ходу, в наказание за опрометчивость, трижды с силой ударил себя кулаком по лбу. Но что толку теперь досадовать, если дело уже сделано? Раньше надо было думать, прятаться лучше или, хотя бы, не вскакивать с таким шумом. Хорош соглядатай – ничего не увидел, только себя всем показал. А что завтра скажет Хоар? Она же все видела! Какой стыд! Ах, какой стыд!

«Что вам до того, что скажут о вас люди, если сами вы знаете свою правоту?» – часто говорил Ной своим сыновьям. Пришло время сказать это самому себе. Правоту? Да, тайно навещать Хоар он не собирался, но подглядывал из кустов, а это нехорошо.

Никому из домочадцев Ной не рассказал о том, что случилось ночью. Был шанс сохранить все в тайне – вдруг Савтех забудет о том, что видел, а Хоар не станет никому рассказывать о том, что сосед ночью тайно наблюдал за ней. Утром Ной был в сильном расстройстве и даже молитва не принесла ему облегчения.

– Что с тобой?! – заволновалась Эмзара. – Уж не привязалась ли к тебе какая болезнь? В той проклятой яме, куда вас бросил Явал, скопилось столько дурного, что нельзя побывать там и не заболеть!

– Все хорошо, – ответил Ной.

По выражению лица Эмзары было видно, что она ему не поверила. Но и спрашивать больше ничего не стала.

У соседей утром было тихо – или Хоар еще спала, или же ушла куда-то. Идя к Ковчегу, Ной увидел мужчину в пыльной, местами прорванной одежде, который подрезал ветви в соседском саду. Работал мужчина вяло, словно через силу, несмотря на то, что день только начался. «Ленится или так устал за ночь, что быстрее работать не может?» – подумал Ной, невольно ускоряя шаг.

При виде Ковчега настроение улучшилось, как это случалось каждое утро. Одно дело – самое начало строительства, когда ничего еще нет, когда только в воображении существует то, что надо построить, и другое дело сейчас, когда Ковчег уже не строится, а достраивается.

Первое чувство, которое возникало при взгляде на Ковчег – радость. Вот он – Ковчег Спасения, наш Ковчег.

Вторым чувством была гордость – это мы строим такую громаду, на фоне которой кажемся муравьями! Трудясь изо дня в день, отказывая себе во всем ради нашего дела, мы строим Ковчег, выполняя Высшую волю и обретая надежду на спасение!

Третьим чувством у Ноя была грусть. Мир, в котором он родился и вырос, обречен на гибель. Обречен заслуженно, но от этого легче не становится. Да, люди уже не те, что были раньше. Начав строить Ковчег, Ной стал внимательно присматриваться к людям, пытался найти в них добро, призывал покаяться и встать на путь спасения, но все его призывы остались втуне. Никто не думал о спасении, никто не сознавал и не хотел сознавать того, что погряз в грехах. Добра не осталось в душах, осталась только память о нем, но память не есть добро. Можно помнить о том, что когда-то все было по-другому и спокойно, без помех и угрызений совести, творить дурное.

«Я покончу со всеми, кто живет на земле: она переполнена их злодеяниями. Я уничтожу их всех, а с ними и всю землю…»

Ною всегда нравилось плотничать, он любил запах дерева, понимал его красоту, но сейчас работа была не просто в радость, а в огромную радость. Смотришь на Ковчег – и наполняешься Светом, коснешься его рукой – и наполняешься Светом, стругаешь доску – и тоже наполняешься Светом. Начав работать, Ной позабыл о своих невзгодах, чело его разгладилось, печаль и смущение исчезли. Вот еще одна доска встала на свое место, за ней – другая. Ковчег растет на глазах! И пусть дерева уже остается немного, не станем о том печалиться, ибо будет день – и будет пища, будет день – и будет дерево.

Если есть вера и цель, то все остальное подстроится под них и для них.

«Ты войдешь в ковчег – с сыновьями, женой и женами сыновей…»

Женщины, охранявшие Ковчег день и ночь, когда Ной с сыновьями находились в заключении, хотели охранять его по ночам и дальше.

– Одну ночь я с Симом могу спать у Ковчега, – говорила Сана, другую ночь Шева с Иафетом, проведут там, а брат наш Хам, который никогда не ночует дома, поспит у Ковчега третью ночь. Так и сохраним наш Ковчег!

– Не надо спать у Ковчега, – сказал Ной. – У Ковчега есть Хранитель, лучшего и пожелать нельзя. Спите дома и не беспокойтесь о том, что уже сделано. Надо беспокоиться лишь о том, что еще не сделано.

Ной был уверен, что никто не причинит Ковчегу вреда. А если кто и захочет, то ничего у него не получится, Бог не допустит.

Эмзара и Шева принесли обед. Ной немного замешкался с последними гвоздями, которые проявили неожиданную строптивость и никак на хотели входить в дерево ровно. Приходилось вытаскивать, выпрямлять и забивать снова. Эмзара пришла за Ноем и сказала:

– Иди же к нам, ведь без тебя не начинаем трапезы. Ной одним сильным ударом вогнал гвоздь до конца и хлопнул ладонью по доске, выражая свое удовлетворение тем, что доска встала на свое место, как должно, затем посмотрел на жену, увидел складку на переносице и крепко сжатые губы и сказал:

– Вижу, что ты пришла не для того, чтобы позвать меня. Говори, что хочешь сказать.

– Три человека кричали мне вслед, пока я несла обед вам, что мой муж Ной по ночам посещает вдову Хоар! – сказала Эмзара. – И Шева тоже слышала. И еще кричали, что…

Эмзара умолкла и отвернулась.

– Договори, раз начала, – попросил Ной.

– И еще кричали, что это ты убил Ирада! – выпалила Эмзара, и кулаки ее сжались от ярости, а глаза засверкали нехорошим огнем. – Когда это закончится?! Ты подозреваешь сыновей наших, люди подозревают тебя! Воистину, злосчастным был тот день, когда наши семьи поселились рядом!

– Злосчастным был тот день, когда убили нашего доброго соседа, – поправил Ной. – Не путай час добра и час зла, Эмзара, – то разные часы! Что же касается Хоар, то ночь мне не спалось, и я решил немного понаблюдать за ней, а медник Савтех, проходивший мимо, застал меня за этим занятием, вот и все. Но я был на нашем дворе, а не на соседском. Вот что видел Савтех, а остальное пусть останется на его совести, если у него вообще есть совесть!

Сыновьям и невесткам Ной сказал короче:

– Некоторые люди добавляют втрое к увиденному и говорят: «мы видели». Верить им не надо, но и опровергать их слова ни к чему, ведь мы знаем одно, а они хотят верить в другое. Пусть говорят, что хотят…

– Собачий лай хорошему сну не помеха, – вставил Хам.

– Ты сказал хорошо, – похвалил Ной.

Вечером, по дороге домой, Ной и Сим, задержавшиеся позже остальных, встретили торговца деревом Ахава. Обычно Ахав при встрече с Ноем здоровался на ходу, не останавливаясь. Скажет «мир тебе» или «мир вам», если Ной идет не один, и проходит мимо. Сегодня же Ахав подошел, остановился, да еще и изобразил на морщинистом лице своем радость от встречи. От радости этой так и веяло притворством, потому что, хоть губы и растягивались в улыбке, а голос звучал радостно, глаза Ахава оставались такими же тусклыми, как и обычно. Глаза эти оживлялись на миг-другой лишь в том случае, когда их хозяин получал какую-то прибыль.

– Мир тебе и твоему сыну, праведный Ной! – сказал Ахав, останавливаясь перед ними так, что вольно или невольно пришлось остановиться и им.

«Праведный» в его устах прозвучало как издевка, иначе и не могло прозвучать. Ной положил руку на плечо Сима, призывая того сдержать гнев и не отвечать ничего Ахаву. Ответив на приветствие, он сказал Симу, чтобы тот шел домой, не дожидаясь отца. Сим удивленно посмотрел на Ноя и неприязненно – на Ахава, но подчинился.

Ной думал, что речь пойдет о торговле деревом, что Ахав захотел предложить им гофер дешевле, чем отпускал Атшар, потому что более никаких дел не могло быть у него с Ахавом. Но он ошибся.

– Я наслышан о твоих делах, Ной! – сказал Ахав и подмигнул Ною так, словно тот был его сообщником в чем-то неблаговидном. – Когда мне говорили: «Ной ничего не понимает в радостях жизни», я отвечал: «Он все понимает, только не выставляет свое понимание напоказ!». А еще я говорю так: «Если в моем саду растут благоухающие цветы, то почему запретно мне наслаждаться благоуханием цветов в чужих садах, ведь жизнь дана нам для наслаждения?»…

Ной понял, что разговор будет не деловым и хотел сказать, что он торопится и уйти, но Ахав говорил быстро, и невозможно было вставить свое слово между его словами. А повернуться и уйти, не сказав ничего, было бы невежливо.

– Есть такие цветы, которыми можно наслаждаться всем сразу, ибо их благоухание столь сильно, что его хватит на всех, и на отца, и на сына. Скажу тебе честно – я и сам не прочь узнать поближе Хоар, но не знаю, как к ней подступиться. Может, ты или сын твой Хам поможете мне в этом?

– Разве мы сводники? – удивился Ной. – И почему ты назвал Хама, но не назвал Сима или Иафета.

Гнева не было. Ахав – пустой и глупый человек. Тратить гнев на такого, это все равно что гневаться на птицу, которая нагадила на тебя.

– Потому что я – человек сведущий, – Ахав снова подмигнул Ною. – И обращаюсь к тебе не как к своднику, а по-свойски, по-соседски. Мы, хоть живем и не бок о бок, но живем рядом и должны помогать друг другу. Сегодня ты поможешь мне, завтра я помогу тебе, так и будет. А Хама я назвал потому что из всех твоих сыновей он один пользуется милостью у Хоар. Хам ловок, он и с покойным мужем Хоар поддерживал хорошие отношения… Тот, наверное, считал его своим другом, а на самом деле Хам больше был другом его жены.

– Хам никогда не дружил ни с Ирадом, ни с женой его, – ответил Ной. – Ты что-то путаешь. Больше всех из нашей семьи с Ирадом общался я, да и то наши отношения нельзя было назвать дружбой. Так, обычная соседская приязнь…

– Да, конечно, – поспешно согласился Ахав. – Обычная приязнь, не более того. Просто мне доводилось видеть, и не раз, как Хам беседует с Ирадом. Зачем долго вспоминать – даже в тот день, когда Ирада убили, я видел их вместе. Я рано поутру ходил к Гезелу-столяру, который должен мне плату за товар, но никак не отдаст, а обратно пошел полями, потому что собирался зайти к Узалу, а полями от дома Гезела до корчмы ближе. И я видел, как Хам и Ирад разговаривали. Ирад улыбался и похлопал Хама по плечу, словно хвалил за что-то. Я сказал себе: «Вот Хам, хитрец из хитрецов, который дружит с пастухом, чтобы пользоваться от его стада!» Так кто из вас может замолвить перед Хоар за меня слово? Я щедр и не забываю добра!

– В твоих словах отсутствует разум, Ахав, – сказал Ной. – Посуди сам, если мы с Хамом делим соседку между собой, то зачем нам делить ее еще с кем-то? Чем меньше соперников, тем лучше. Ну, а если мы не имеем с вдовой нашего соседа никаких отношений, кроме соседских, то тем более не сможем выполнить твою просьбу. Прости, мне пора домой.

Ахав не посторонился, поэтому Ною пришлось обойти его.

– Меньше соперников?! – расхохотался вслед ему Ахав. – Да у правителя нашего, пусть живет и правит он вечно, меньше воинов, чем мужчин, с которыми делила ложе Хоар! Как будто только вам двоим перепадает от ее щедрот! Как бы не так!

«И он еще считается человеком из числа достойных! – скорбно думал Ной, торопливо идя по дороге. – Конечно, если мерить достоинство человеческое мошной, то можно сказать про Ахава «достойный человек», но разве достоинство заключено в имуществе? Тогда можно сказать, что на всем свете нет никого достойнее правителя Явала, но на самом деле в одном мизинце блудницы или в плевке вора больше достоинства, чем в нашем правителе, несправедливом притеснителе и алчном тиране! А Хам, однако, не сказал мне, что в день смерти Ирада беседовал с ним. Почему не сказал? Ох, Хам, рад бы я не сомневаться в тебе, да не получается у меня это…

Господи, ужели я был плохим отцом, что ты испытываешь мою отцовскую любовь таким сильным средством, как сомнение?! Сразу в двоих из трех сыновей своих сомневаюсь я, Господи!.. Нет, Господи! Не так и не о том говорю я, грешный! Благодарю Тебя за то, что в Симе могу я не сомневаться! Благодарю за испытания, посланные мне, ибо в них закаляется дух мой и любовь моя! Но пошли мне мудрости, Господи, чтобы я мог пройти через испытание, а не ходил кругами, подобно слепцу, оставшемуся без поводыря!»

Горячий ветер дул в лицо Ною и нес с собой пыль и запах нагревшейся за день земли, еще не успевшей остыть после захода Солнца. Вдруг Ной почувствовал прохладу и благоухание среди пыльного зноя. Голова, тяжелая от дум, неожиданно стала легкой, исчезла накопившаяся за день усталость. «Любое большое дело состоит из множества маленьких дел, – зазвучало в голове. – Поводырь твой всегда с тобой, Он направит».

Ной упал на колени и долго молился. Когда он поднялся, то увидел подходивших к нему Сима и Хама. У обоих на плечах лежали тяжелые дубины, а на лицах – печать суровой решимости.

– Мы начали беспокоиться, отец, – сказал Сим, – и решили пойти навстречу.

– А дубины вам зачем? – спросил Ной, отряхивая пыль с колен. – Или мало вы за день натаскались дерева?

– Ты шутишь, отец, – посветлел лицом Сим, – значит, все хорошо! А что было надо Ахаву?

– Я так и не понял, что ему было надо, – ответил Ной. – Он с таким же успехом мог бы пройти мимо, как обычно делал. Сим, ты поспеши домой и скажи, что со мной все хорошо, пусть никто не волнуется. А ты, Хам, ступай со мной, хочу спросить тебя кое о чем.

Сим ушел вперед. Ной нарочно пошел медленней обычного, чтобы не пришлось продолжать разговор с Хамом дома. Хам, словно почувствовав, что отец опять заговорит о неприятном, напустил на себя беспечный вид, снял дубинку с плеча и начал ею помахивать играючи.

– Так бывает всегда, – сказал Ной, – сначала ты берешь оружие на всякий случай, потом начинаешь им поигрывать, потом думаешь: раз уж дубинка у меня в руках, давай-ка ударю кого-нибудь ею… Лучше, если она останется дома.

Хам молча вернул дубинку на плечо.

– Ахав рассказал мне, что видел тебя, разговаривающим с Ирадом, в тот день, когда Ирада убили. Это правда?

– Было такое, – коротко ответил Хам.

– Почему же ты не рассказал мне об этом?

– Я думал, что это не имеет значения. Мало ли с кем я беседую за день…

– Но это был наш сосед, которого вскоре убили, – напомнил Ной. – Ты мог быть последним из тех, с кем разговаривал Ирад. Расскажи, о чем вы говорили? Не мучило ли Ирада предчувствие близкой смерти? Не тревожился ли он?

– Он был такой, как всегда, – сказал Хам. – Мы поздоровались, он поинтересовался моими делами, а я поинтересовался его делами… Потом он сказал, что я уже вырос, а он помнит меня ребенком, и спросил, не надумал ли я жениться. Я сказал, что пока выбираю, но никак не могу выбрать, в шутку сказал, мы посмеялись, и я ушел…

– Это все? – спросил Ной.

– Да, это все, – ответил Хам. – Я ушел, погулял еще немного и пришел домой. Если ты спросишь, как я оказался на поле, то я отвечу, что спал в саду, а как проснулся, захотел прогуляться немного. Люблю гулять по утренней прохладе и стараюсь выбирать при этом безлюдные места.

– Ты спал в нашем саду? – удивился Ной. – А я-то думал… Но зачем спать в саду, если дома у тебя есть ложе под крышей?

– Такой уж я – люблю спать на свежем воздухе! – не без вызова ответил Хам. – Лягу, когда хочу, встану, когда вздумается и никого не потревожу. И бессловесные деревья не напоминают мне без конца о том, что я до сих пор не женат!

«Верю я ему или не верю? – в который уж раз задумался Ной. – Нет ничего особенного в ранней прогулке по полям, нет ничего особенного в коротком разговоре с соседом, нет ничего особенного в том, что умолчал об этом… Но если сложить все вместе, то… И не было ли между ними ссоры? Ахав сказал, что Ирад улыбался и похлопал Хама по плечу, словно хвалил за что-то, но не мог ли Ахав ошибиться, ведь он не подходил близко? У Ирада было такое лицо, что, даже когда он не улыбался, казалось, что он улыбается – губы толстые и уголки их загнуты кверху. А похлопывание по плечу могло быть и признаком ссоры – не похлопал, а оттолкнул от себя. Это самое большее из того, на что мог пойти миролюбивый Ирад в гневе. Даже в пылу ссоры он бы не набросился на Хама с кулаками… Но Хам так спокоен…»

Хам и впрямь был спокоен. Шел рядом с отцом, смотрел вперед и, насколько мог в лунном свете рассмотреть Ной, выражение лица у него было самым обычным.

– Шалаф, сын Атшара говорит: «Ничего не делается без выгоды», – нарушил молчание Хам. – Ты можешь думать все, что тебе угодно, отец, но отбрось мысль о том, что я мог убить Ирада, и не возвращайся к ней больше! Чем я могу поклясться, что не убивал я его? Впрочем, ты не поверишь клятвам… Но скажи – какая мне выгода в смерти Ирада? Вот если бы я вознамерился жениться на Хоар…

– Нет в моем сердце спокойствия, сын мой, – тихо сказал Ной, чувствуя за собой вину. – Думаешь, не отбрасывал я эту мысль? Отбрасывал и не раз! Но всякий раз она снова пробиралась в мою голову! Я говорю начистоту – так, как есть, ничего от тебя не скрывая. Не думаю я, что ты причастен к убийству соседа нашего, но и не могу встать и сказать: клянусь, что не убивал сын мой Хам Ирада! Стоит только увидеть, что творится вокруг, стоит только ужаснуться тому, сколь усердно люди обращаются ко злу, как сразу же начинаешь сомневаться в самом себе. Я принял твой упрек, теперь ты выслушай мой. В сомнениях моих наша обоюдная вина. Сима я бы не заподозрил ни в чем таком, потому что Сим – вот он, перед очами моими. Спит он ночами дома, со своей женой, брагу дурманящую не пьет, а если бы и пил, то пил бы редко и помалу, только ради того, чтобы увеселить душу и никогда не допивался бы до сумасбродства, я в том уверен. Если я спрошу, он отвечает и никогда не таит от меня ничего. А ты вот утаил, что говорил с Ирадом незадолго до его смерти. В том нет ничего греховного, но утаил ведь, а, значит, положил сухой хворост в огонь моего сомнения, что сжигает меня изнутри. Что же касается выгоды, то о выгоде я не думаю, но могу предположить, что в пылу ссоры ты можешь выйти из себя… Ты же не очень сдержан, сын мой, не правда ли?

– Да, я бываю несдержанным, отец, – признал Хам. – Но это не означает, что я убил Ирада.

– Не означает, – согласился Ной. – Но мы уже подошли к воротам нашим, а дома я не хочу продолжать этот разговор. Давай сделаем так, Хам, сядем в один из ближайших вечеров с тобой и Иафетом, да поговорим обо всем, что нас снедает еще раз. Хорошо?

– Как тебе будет угодно, отец, – согласился Хам, открывая перед Ноем створку ворот. – Я скажу то же, что и говорил, но если ты хочешь – давай поговорим еще раз. И Иафет пусть расскажет о своей печали. Что бы нам не поговорить? Пусть мать и Сим тоже сядут с нами, разве могут быть у нас тайны от них?

– Ты хорошо отвечаешь, Хам, – похвалил Ной, входя во двор. – Каждое слово твое, как кувшин воды, вылитый на костер, что горит внутри меня. Мы поговорим обо всем и, если ты не будешь против, о твоей женитьбе тоже поговорим.

Сейчас Ной верил Хаму, но он уже понимал, что нельзя войти в новую жизнь, оставив в старой нерешенные дела. Следовало узнать имя убийцы Ирада не столько для того, чтобы наказать его, ибо есть Тот, кто все видит и чей суд неотвратим, а столько для установления полного спокойствия в своей душе и мира в своей семье.

«А что если это происки Явала? – подумал Ной. – Или Сеха, желающего выслужиться перед Явалом? Правитель не расположен ко мне и мог приказать убить моего соседа для того, чтобы обвинить в этом меня или кого-то из сыновей моих… Или все же я склонен подозревать Явала, чтобы не подозревать Хама?»

Было непонятно, почему правитель сначала приказал бросить Ноя с сыновьями в яму, а затем освободил их. Причин столь неожиданного «милосердия» Ной постичь не мог, но он знал одно – правитель не смягчился и не устыдился карать невиновных. Он строит какие-то козни, и освобождение узников всего лишь уловка.