Я снова был кабальеро.

Лизарди по моей просьбе и, разумеется, за плату выяснил, когда карета Изабеллы выезжает на променад, а сам я с величайшей тщательностью подготовился к предстоящему свиданию, приобретя самый дорогой и изысканный костюм кабальеро, какой только смог найти.

Стоя в спальне перед зеркалом, я старательно зачесал волосы гребнем назад, разделил их пополам пробором и стянул крученым серебряным шнуром. Подбородок и верхняя губа у меня были гладко выбриты, благо усы я никогда не жаловал, однако в угоду моде отпустил доходившие до середины щек широкие бакенбарды.

Я выбрал белую рубашку из тончайшего льна с серебряной строчкой и черную шляпу с поднимавшейся над головой на четыре дюйма плоской тульей, которую охватывал не серебряный галун, а усыпанная жемчужинами кожаная лента. Под шляпу, залихватски заломленную на затылок, я повязал черный платок. Куртка из оленьей кожи и брюки были выдержаны в черно-белой гамме, как и все остальное. Отделку я позволил себе лишь самую незначительную – тончайшую серебряную нить. Даже жилет на мне был из серебристого шелка, на фоне которого вставки из серебряной парчи были почти незаметны.

Я намеренно предпочел в одежде простые цвета, совсем не такие, что носили щеголи да и я сам в бытность свою кабальеро из Бахио. Черное с серебром, вот что подходило мне сейчас. Яркие расцветки были не для меня.

Лизарди, узрев результат моих стараний, неодобрительно покачал головой.

– Ты больше смахиваешь на убийцу, чем на кабальеро.

– Вот и хорошо, – отозвался я.

* * *

Я выехал на paseo с весьма горделивым видом, однако на душе у меня было очень тревожно. А ну как все мои усилия окажутся напрасными? Ракель была безупречно вежлива, но я нутром чуял, насколько неодобрительно относится она к моей затее.

Лизарди высказался более прямолинейно:

– Да ты спятил, amigo. Зачем ты сдался маркизе?

Заметив карету Изабеллы, я приблизился к ней будто бы случайно, внешне сохраняя невозмутимое спокойствие, хотя на самом деле мое сердце бешено колотилось. Карета остановилась; Изабелла и женщина, сидевшая напротив нее, заговорили с дамами из другого экипажа. Когда я направил коня прямо к окну ее кареты, все взоры обратились ко мне.

Я приветствовал ее, прикоснувшись пальцами к полям шляпы:

– Сеньора маркиза!

Изабелла обмахнулась веером, после чего воззрилась на меня с таким видом, словно видела впервые в жизни.

– Когда и где я имела честь встречаться с вами, сеньор?

– Я ваш поклонник, очень и очень давний. Мне пришлось дважды пересечь океан, чтобы снова увидеть предмет своей страсти.

Она рассмеялась.

– О да. Припоминаю, кажется, мы встречались на paseo в Гуанахуато. Во всяком случае, этот конь мне определенно знаком.

Изабелла немного помолчала и продолжила:

– Я слышала, что какой-то пеон из этого города и впрямь прославился, воюя против французов. Мой муж, маркиз, – великий патриот Испании. – Сделав это заявление, Изабелла перешла на «ты». – Если ты и есть тот самый простолюдин, который внес вклад в наше общее дело, мой супруг, возможно, возьмет тебя vaquero на одну из своих гасиенд.

Меня бросило в жар.

– Эти сапоги, – сказал я, указывая на них, – не только пересекли океан. Они топтали джунгли, переправлялись через полные крокодилов реки, бывали на полях войны. Я сохранил их как воспоминание о женщине, поддержавшей меня в час величайшей нужды.

Изабелла рассмеялась тем удивительным, похожим на звон серебряных колокольчиков смехом, который пленил меня, как только я его впервые услышал, и с тех пор не переставал звучать в моем сердце.

– Я слышала, ты вернулся богатым, как Крез, но это, должно быть, пустые сплетни, раз ты не в состоянии позволить себе новые сапоги. Может быть, я уговорю мужа купить тебе пару, если ты наймешься к нему служить. А то на эти твои просто смотреть страшно.

Она приказала кучеру трогать, и я остался с разинутым ртом, глядя вслед уезжавшему экипажу.

Ну не глупостью ли с моей стороны было приблизиться к Изабелле публично, подъехать на глазах у ее друзей? И что еще оставалось делать бедной женщине, кроме как притвориться, будто я ничего для нее не значу? В конце концов, она замужняя дама и не может допустить даже намека на скандал.

Я пытался внушить себе, что сам во всем виноват, однако это не могло смягчить чувства горечи и унижения.

Пеон. Это слово ранило мое сердце, как острый нож.

Тут позади послышалось конское ржание: я повернулся в седле и оказался лицом к лицу с тремя молодыми всадниками.

– Lépero, как его ни обряди, все равно останется подлым отребьем, – презрительно процедил тот, который находился посередине. – Отродью шлюх не позволено разъезжать по paseo. Если появишься здесь снова, отведаешь наших кнутов. А посмеешь снова заговорить с белой женщиной, мы тебя убьем.

Во мне вскипела жгучая, неудержимая ярость, и я, пришпорив Урагана, понесся прямо на троих всадников. Они бросились в разные стороны, но я успел схватить одного из своих обидчиков за горло и выдернуть из седла. Я хотел швырнуть его на землю, но он зацепился колесиком левой шпоры за подвешенный к седлу latigo, кнут, а его лошадь помчалась по улице галопом, волоча хозяина за собой. Не теряя времени, я развернул Урагана навстречу другому противнику, имевшему глупость напасть на меня с клинком наголо. Хотя боевой сабли у меня с собой не было, однако шпажонка этого щеголя нимало меня не устрашила, и я направил своего жеребца прямо ему навстречу, перепугав его лошадь, бывшую на добрых полголовы ниже моего скакуна. Кобыла рванулась прочь, я же, пока кабальеро пытался с ней совладать, схватил свой привешенный к седлу за темляк кнут, взмахнул им, захлестнув франту горло, и мигом снова набросил темляк на луку седла.

Ловить и вязать бычков нам с Ураганом было не привыкать, он это дело знал хорошо. Конь резко остановился, упершись задними ногами, и кабальеро, в ужасе схватившись за горло, вылетел из седла и грохнулся на дорогу, словно рухнувший мост. Я проволок этого шута пару дюжин ярдов и только тогда снял с него петлю, оставив ублюдка с багровой физиономией и выпученными глазами.

Затем я развернул Урагана и двинулся на третьего надутого франта. Кабальеро мигом поджал хвост и пустился наутек, совершив тем самым ошибку, ибо не только выставил себя перед всеми трусом (слух о его позоре спустя час облетел весь город, и пятно осталось на его репутации до конца дней), но и, повернув лошадь задом ко мне, поставил оба зада, и ее и свой, в весьма уязвимое положение. Нагнав мерзавца, я ухватился за лошадиный и, одновременно с рывком, дал Урагану шпоры. С помощью такого приема, позаимствованного у vaqueros, я у себя на гасиенде в Бахио валил с ног быков. Ну а сейчас лошадь грохнулась вместе с всадником, припечатав его к земле. Оставив троих кабальеро побежденными, униженными и чуть ли не воющими от мучительной боли, я поехал прочь с paseo, провожаемый взглядами пары дюжин всадников, чистокровных испанцев. Все они таращились на меня, но окликнуть и остановить не посмел ни один.

Когда я проезжал мимо кареты Изабеллы, моя возлюбленная смотрела на меня округлившимися от изумления глазами. Я отсалютовал ей еще раз.

Позже Лизарди встретился со мной в гостинице: мы подкрепились, выпили вина, и он рассказал, что говорят в городе о сегодняшнем происшествии на paseo. Задержался Хосе ненадолго и, как только насытился, отбыл под предлогом назначенной встречи, но на прощание предостерег:

– Не пройдет и недели, Хуан, как тебя убьют.