Мы ужинали у дона Идальго, и Марина тоже была там – как гостья. Был ли я удивлен тем, что она не служанка? Пожалуй, хотя у этого падре вообще все было необычно. Начать с того, что наш хозяин пригласил на ужин свою подругу-актрису: он финансировал постановку пьесы, где она играла главную роль.

Признайтесь, много вы встречали священников, которые занимались бы постановкой пьес, а? Вот то-то и оно!

В числе других гостей были молодой послушник-ацтек, который готовился к принятию духовного сана, и креол, владевший самой большой гасиендой в окрестностях. Ну и еще два священника, тоже креолы, которые специально приехали из Вальядолида, чтобы обсудить с падре возможность открытия индейских промыслов в своих приходах.

Послушник, Диего Райю, был общительным молодым человеком с проницательным взглядом и славной улыбкой. Он рассказал мне, что уже прошел подготовку для принятия духовного сана и теперь ожидает решения церковных властей: священники-индейцы были редкостью у нас в колонии.

Дон Роберто Айала, владелец гасиенды, поглядывал на Марину и молодого послушника с таким презрением, что было очевидно: сам он подпустил бы их к своему обеденному столу разве что с подносами.

Вскоре один из гостей-священников заметил, что дом падре следует назвать Francia Chiquita, или Маленькая Франция, подразумевая под этим, что именно Франция является для всего мира маяком в области наук и искусств. После этого разговор перешел на литературу с философией, и у меня создалось впечатление, что меня окружают одни сплошные Ракель. Исключение составлял, пожалуй, лишь дон Роберто, который пребывал в столь же блаженном невежестве, что и я.

После ужина падре попросил свою подругу-актрису, Марину и послушника разыграть сценку из пьесы «El sí de las niñas» («Когда девушки говорят “да”»), написанную Фернандесом де Моратином. Как я понял, речь там шла о том, что между двумя поколениями – старшим, закосневшим в догмах, и молодым, бунтующим – не существует взаимопонимания.

Сюжет вкратце сводится к следующему: пятидесятидевятилетний богач хочет взять в жены хорошенькую шестнадцатилетнюю девушку. Ситуация осложняется тем, что она, будучи влюблена в некоего молодого человека, даже не подозревает, что он – родной племянник ее престарелого жениха. Да и дядюшка с племянничком тоже оба не ведают, что стали соперниками. Происходит множество различных событий, но заканчивается все счастливо – богатый дядюшка разрешает племяннику жениться на любимой девушке.

В том, что немолодой богатей вознамерился взять в жены девицу, которая годится ему во внучки, я не усмотрел ничего необычного; такое случается сплошь и рядом. Но вот когда он вдруг по доброте душевной взял да и уступил предмет своего вожделения племяннику, это показалось мне столь же фальшивым, как и те рыцарские романы, что не на шутку взбудоражили бедолагу Дон Кихота. В реальном мире старик, будучи при деньгах, преспокойно уложил бы девчонку к себе в постель, а молодого родственничка, чтобы не путался под ногами, спровадил бы куда-нибудь подальше. Желательно на войну, на верную смерть.

Однако, как выяснилось, на этом литературная часть вечера не закончилась: сам падре Идальго прочел отрывок из пьесы Мольера, давно умершего французского автора еще более мертвых французских комедий. Сюжет пьесы «L’École des femmes» («Школа жен»), по словам падре, был взят из испанской истории. Главный герой, некий Арнольф, ученый, всю жизнь корпевший над книгами, надумал жениться. Однако бедняга настолько боится женщин, что и невесту выбирает совершенно не от мира сего.

Пока падре зачитывал сцены с участием Арнольфа и молодой девушки, я, чтобы не уснуть, то и дело прикладывался к бренди. Долгое время Арнольф, безнадежно влюбленный в эту идиотку, пытается романтическим манером затащить ее в постель, при этом неизменно выставляя себя настоящим ослом.

Я призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы дослушать до конца. Неужели и впрямь бывают на свете такие глупцы? Эх, спросил бы этот Арнольф меня, уж я бы ему объяснил, как управиться с девицей. Я бы лихо подъехал к ней на Урагане, увез бы красавицу в какое-нибудь тихое местечко, заморочил бы ей голову всякими небылицами и мигом добился бы своего. Женщины любят натиск, а этот мямля только и умел, что сопли распускать.

Из разговора между Мариной и актрисой я понял, что у падре Идальго есть сын от этой актрисы и что он прижил двух дочерей еще и в другом городе. Вообще-то ничего особенного в этом не было: приходской священник – это ведь не монах, запертый в четырех стенах обители. Однако, согласитесь, что все, вместе взятое, делало отца Идальго чрезвычайно примечательной фигурой. Да уж, Долорес был, пожалуй, самым необычным местом, где мне довелось побывать. Здесь процветали строго запрещенные королевскими указами промыслы, на которых вдобавок работали ацтеки! Здесь испанцы относились к пеонам как к равным себе – и по уму, и по положению! Мало того, тут женщинам позволяли рассуждать о высоких материях и высказывать вольнодумные мысли! Священник открыто пригласил на ужин свою любовницу, и они на пару читают вслух французскую пьесу... Он что, собирается дать денег на ее постановку?

Между тем дон Идальго ничем даже не намекнул на то, что мы с ним прежде уже встречались в Гуанахуато, и, признаться, это обстоятельство озадачивало меня больше, чем все остальное происходящее в Долоресе. Почему он не разоблачил меня и не объявил во всеуслышание, что я негодяй и обманщик? Я не сомневался, что падре узнал меня, но вот причина, по которой он хранил молчание, оставалась тайной. А еще больше сбивало меня с толку его очевидное дружелюбие: казалось, будто хозяин проникся ко мне добрыми чувствами.

Пока я ломал над всем этим голову, Марина поделилась с присутствующими своим мнением относительно недавнего указа вице-короля об увеличении налога на зерно, после чего перешла к обсуждению военной политики Испании. Я уже ничему не удивлялся и, приняв это как должное, подналег на восхитительное бренди. А вот владельцу гасиенды высокоумные разглагольствования Марины, похоже, начинали действовать на нервы. Сам я не испытывал ни злости, ни раздражения; скорее, она меня просто заинтересовала – ну где еще встретишь индианку, разбирающуюся и в литературе и в лошадях, да еще вдобавок такую красавицу?

Своими быстрыми грациозными движениями Марина напоминала дикого зверя, но не нежную беззащитную лань, а хищную лесную кошку, так и дышавшую первозданной силой. Интересом к политике, литературе и искусству она походила на Ракель, а если и уступала моей несостоявшейся невесте в глубине познаний, то это искупалось ее страстной увлеченностью.

Ту же страстность она вложила и в дискуссию о последних событиях в Европе: излюбленная тема, без обсуждения которой, разумеется, не мог обойтись ужин в приличном доме. После страшного поражения, которое несколько лет назад английский флот нанес объединенным франко-испанским силам в битве при Трафальгаре, наш король снова принялся дразнить Британского Льва. Действуя на сей раз по указке французов, желавших лишить Британию последнего союзника на континенте, король вторгся в Португалию.

– Это настоящая трагедия, – заявил падре Идальго, – просто подумать страшно, сколько людей гибнет зря и сколько богатств тратится попусту на войны. Ну и где, спрашивается, логика? Сначала мы заключаем союз с Британией и сражаемся с французами, а теперь объединяемся с Наполеоном против англичан, навлекая на себя еще больше бед.

– По слухам, – вставил Лизарди, – мы потеряли так много линейных кораблей, что, возможно, никогда уже больше не станем вновь великой морской державой.

– По-моему, во всем виноват Годой, – заявила Марина. – Говорят, он ни больше ни меньше, как любовник королевы. Именно он сперва вверг нас в бедственную войну с Францией, а потом втянул в другую, уже с англичанами.

Похоже, последняя реплика Марины переполнила чашу терпения сеньора Айалы. Это был человек старого закала, ровесник падре и, судя по комплекции, большой гурман и ценитель вин. Он никак не мог стерпеть поучения насчет внешней политики со стороны женщины, да еще вдобавок и индианки. Не в силах сдержаться, почтенный владелец гасиенды заявил, что вся эта затея с индейскими промыслами не заслуживает ничего, кроме презрения. А затем присовокупил, что ацтекам ни в коем случае нельзя давать никаких прав, поскольку это люди второго сорта.

Откровенно говоря, я и сам еще совсем недавно разделял его убеждения, ибо вырос как раз среди таких напыщенных недалеких кабальеро. Однако дону Айале и этого показалось мало. Заклеймив ацтеков, он решил навести критику на представительниц слабого пола.

– Женщины должны растить детей, всячески обихаживать и ублажать своих мужей и воздерживаться от высказываний по вопросам, которые касаются церкви и короны, – безапелляционно заявил он Марине.

– Сеньор, за моим столом волен высказываться каждый, вне зависимости от звания, пола и крови, – мягко, но решительно произнес Идальго.

В подавляющем большинстве своем приходские священники стараются ладить с богатыми землевладельцами, ибо от кого, как не от них, можно ждать крупных пожертвований на церковные нужды. По моему разумению, встать в споре влиятельного богача и индейской женщины на сторону последней было крайне неосмотрительно. Но с другой стороны, здешний падре, похоже, не заискивал ни перед кем.

Лизарди благоразумно перевел разговор на другую тему и спросил у Диего Райю:

– Вы надеетесь получить приход в Леоне?

В ответ на это молчавший большую часть вечера молодой послушник вздохнул и откровенно признался:

– В Леоне меня не жалуют.

Низкорослый, но крепкий, с хорошо развитой мускулатурой, Диего производил впечатление типичного индейца-труженика. Как и большинство ацтеков, он был сложен лучше многих испанцев. Я внимательно посмотрел на молодого человека. Черноволосый, коротко стриженный, с большими карими глазам, он держался спокойно и рассудительно.

– А что у вас приключилось в Леоне? – осведомился Лизарди.

– У меня вышла размолвка с тамошним падре, тем самым, который готовил меня к принятию духовного сана. Там такое произошло: один испанец высек и изнасиловал четырнадцатилетнюю служанку, а когда отец девушки возмутился, избил того до полусмерти. Падре велел мне поговорить с этим гачупино: мол, если он желает получить отпущение грехов, пусть уплатит и девушке и ее отцу возмещение. Я возразил, заявив, что от Бога откупиться нельзя и что везде следует придерживаться справедливости и закона. Однако мой наставник упорствовал, и я подал жалобу алькальду.

– И что сделал алькальд?

– Бросил меня в тюрьму.

За столом воцарилось молчание. Нарушил его владелец гасиенды, спросив:

– Эта служанка, она была индейская девушка?

– Да.

Айала усмехнулся:

– И на что тогда было жаловаться? Все ацтеки являются собственностью своих хозяев. Небось служанка еще и расстроилась из-за того, что не понесла от благородного гачупино бастарда.

Марина привстала было на стуле, но, поймав взгляд падре, снова села. Диего уставился в свою тарелку; я заметил, что он с трудом сдерживает гнев.

– Это мой дом, – произнес Идальго, – и вы сегодня мои гости. Все вы вольны высказывать за этим столом свое мнение, но и я тоже воспользуюсь этим правом. Я надеюсь, что этот молодой человек примет духовный сан и докажет церкви, что Мессия присутствует в каждом человеке, будь он белый или индеец, что все мы дети Бога и что Господь не поощряет порабощение или надругательство над Его чадами.

Падре кивнул послушнику.

– Я не сомневаюсь, ты продемонстрируешь отцам церкви, что из представителей твоего народа выходят прекрасные священники. Но какой бы путь ты ни избрал, я уверен: ты пройдешь его достойно и праведно – и надеюсь, что мы о тебе еще услышим. Недаром твое имя, Райю, на языке науатль означает «гром».

Как я уже говорил, Долорес – весьма странное место.

Перед ужином Лизарди из беседы с приехавшими из Вальядолида священниками узнал, что раньше наш падре был главой коллежа, однако потерял место по настоянию инквизиции: отчасти из-за склонности к вольнодумству, а отчасти из-за приверженности к карточной игре и любовным похождениям. Однако это было очень давно, а судить о человеке пристало по его добрым делам, а не по юношеским слабостям, так ведь?

Владелец гасиенды возмущенно стукнул кулаком по столу.

– Ваша терпимость, падре, переходит все границы, – заявил он, глядя исподлобья на сидевшую напротив Марину. – Я прожил на свете немало, но ни разу не слышал, чтобы хоть кто-нибудь разрешал пеонам и женщинам высказывать свое мнение по важным вопросам. Этак и до бунта недалеко. Людей отправляли на дыбу и костер и за меньшее, даже священников.

Дон Идальго остался невозмутим. К моему удивлению, он не только не постарался погасить конфликт, но и втянул всех присутствующих в очередной опасный спор.

Я, сознавая свое полнейшее невежество в подобных вопросах, предусмотрительно держал рот на замке, но уши-то у меня были открыты. В тот день, может быть впервые в жизни, я вдруг понял, что наше общество устроено неправильно, и увидел все совершенно в ином свете. Впрочем, нет, пожалуй, это началось раньше, когда мне, грязному и голодному, приходилось мостить улицы, ворочая неподъемные булыжники, а проходившие мимо «приличные» люди смотрели на меня как на шелудивого бездомного пса. Но сегодня я вдруг с изумлением осознал, что дон Айала, этот напыщенный пожилой кабальеро, уступает умом и образованностью не только священнику и послушнику, но даже сидящим за столом женщинам. Я нисколько не сомневался, что Марина разбирается в лошадях гораздо лучше его.

Не могу сказать, что, сделав это открытие, я сразу же встал на позицию падре и признал, будто женщины должны свободно высказывать свое мнение по любому вопросу или изучать, подобно Марине и Ракель, всякие премудрости, предназначенные для мужского ума, однако мне очень не понравилось высокомерие, которое упомянутый владелец гасиенды всячески демонстрировал Марине и Диего. Поэтому я не выдержал и тоже вступил в разговор, неосмотрительно заметив:

– Разве гачупинос не относятся к креолам почти так же презрительно, как они сами относятся к пеонам?

Едва лишь эти опрометчивые слова сорвались с моих губ, как я тут же пожалел, что не могу их вернуть. Но было уже поздно: мое высказывание спровоцировало очередной виток ожесточенного спора.

Однако все рано или поздно заканчивается, и в момент затишья хозяин гасиенды склонился ко мне и доверительно прошептал:

– Брат Хуан, я специально приехал в город, чтобы встретиться с доктором, но он оказался шарлатаном: прописал мне такое лекарство, которое я бы не стал давать и свиньям. Падре говорит, что вы тоже лекарь. Помогите мне, и я щедро вас награжу.

– А что вас беспокоит, сеньор?

Он указал на свою промежность.

– Да вот, никак не могу толком помочиться. Сегодня вечером я выпил изрядное количество вина и бренди, и меня, естественно, сильно тянет отлить, но когда я пытаюсь это сделать, моча еле-еле сочится, вытекает буквально по капельке. Может, тут все дело в том, – он ткнул меня локтем и заговорщически подмигнул, – что я испробовал слишком много индейских шлюх. – И, ухмыльнувшись, мой собеседник быстро перекрестился.

Марина, сидевшая неподалеку, все это слышала, и я заметил, как ее глаза полыхнули гневом, но индианка тут же отвела взгляд.

Да и меня самого это заявление тоже порядком возмутило. Бруто утверждал, что моя мать была индианкой и якобы я сын шлюхи. Но знаете, кто такая шлюха в понимании кабальеро? Это любая индейская женщина, с которой он совокупляется, зачастую овладев силой, в уверенности, что благодаря текущей в его жилах испанской крови имеет на это полное право. Я и сам еще совсем недавно рассуждал точно так же.

– Вы испытываете боль прямо сейчас? – спросил я.

– Да, и ужасную.

– Тогда пойдемте со мной.

Я встал.

– Падре, ваше угощение было достойно короля, но у нас с сеньором Айалой есть одно неотложное дело. Надеюсь, вы нас извините.

Лизарди попытался было воспрепятствовать моему уходу: он схватил меня за руку и оттащил в сторону, поинтересовавшись:

– Что это ты затеваешь?

– Дон Айала нуждается в лечении. Я собираюсь ему помочь.

– Но ты же ничего не понимаешь в медицине!

Я ухмыльнулся.

– Неправда, ты сам наставлял меня в этом деле не далее как сегодня утром.

– Хуан, по твоей милости нас повесят!

– Не бойся, как говорится: двум смертям не бывать...

В комнате, которую падре отвел нам с Лизарди, я нашел в медицинской сумке надлежащий инструмент и отправился лечить Айалу.

Прежде чем войти к нему, я напустил на себя крайне важный и строгий вид: именно так, по моему разумению, и должен выглядеть настоящий врач.

– Приступим, сеньор, – сказал я.

– Что вы собираетесь делать? – спросил больной.

– Ложитесь на кровать. И спустите штаны.