– Ты должен был умереть!

На женщину не угодишь. Я вернулся весь израненный, изнемогая от боли, вырвавшись ради революции из объятий смерти, а Марина недовольна. Я так и не понял, что означало это ее восклицание: то ли она считала, что лучше бы я умер, чем вернулся без золота... то ли удивлялась тому, что при таких ранах я еще не отдал концы. Ну почему мне просто фатально не везет?! Сначала Изабелла, женщина, которую я так долго любил, пыталась убить меня. Она оставила еще один страшный шрам в моей и без того истерзанной душе. А теперь еще и Марина добивает меня, давая понять, что в ее глазах золото, необходимое для нужд революции, имеет гораздо большее значение, чем моя жизнь.

Я растолковал сочувственно настроенному падре и не испытывавшей ни малейшего сочувствия Марине, почему вернулся с пустыми руками. Объяснил, что знаю, где спрятано золото, но не смог добыть его, поскольку истекал кровью. Идальго отнесся к этому с пониманием, а вот Марина – с подозрением.

– Я оставил золото, чтобы забрать его позже, не для себя, но для падре и его армии, – заявил я циничной сеньорите. – Я честно сообщил падре, где находятся сокровища. Он сможет взять их сам, если меня убьют.

Падре подтвердил Марине, что ему известно, где спрятано золото, но сейчас это не имело значения. Судьба его армии была еще более неопределенной, чем когда я отправлялся выкупать маркиза. С великой озабоченностью он выслушал мой рассказ о силах Кальехи и тепло поблагодарил за все, что я для него сделал.

Однако его искренняя признательность не умерила ярости Марины.

– Имей в виду, Хуан, если это золото не пойдет на дело Реконкисты, я лично отрежу твой лживый язык, – заверила она меня.

Падре успокаивающе похлопал ее по руке.

– Хуан сделал, что мог. Он не виноват, что его предали.

– Могу вернуться за золотом хоть сейчас, – заявил я, ибо Марина так уязвила мою гордость, что я готов был тащить эти сокровища ползком, навьюченные на спину.

– Сокровища подождут, – сказал падре. – Мы должны сражаться, а в битве от золота нет никакого прока, если только не отливать из него пули.

Мы с Мариной оставили Идальго в одиночестве, предоставив ему возможность готовиться к грядущей битве, которая должна была состояться очень скоро. Обе армии уже маневрировали к востоку от города, у моста через реку Кальдерон. Правда, я мог бы принять в битве участие разве что с заряженным пистолетом в руках, случись вице-королевскому солдату приблизиться ко мне на расстояние выстрела в упор. На обратном пути я свалился с Урагана, удирая от встреченного возле Атотонилько неприятельского патруля. От падения моя рана открылась и снова стала кровоточить и болеть, а когда я прибыл в Гвадалахару, воспалилась и покраснела. Кроме того, у меня, похоже, начался жар.

Мы удалились в комнату, которую Марина, как я понял, для моего удобства сняла в гостинице. Там мы пили вино и занимались любовью. ¡ Аy de mí! Должен с прискорбием признаться, что на сей раз я вряд ли выказал себя таким уж macho, как обычно. К сожалению, мой garrancha если и вставал, то почти сразу же терял силу. Марина при этом не проявляла к раненому герою ни малейшего сочувствия, выказывая одно лишь раздражение.

– Неважно, каким местом ты ударился, – ворчала она, презрительно поглядывая на мою промежность. – Всю свою мужественность ты растерял еще давным-давно, с той испанской сукой.

Мысленно я издал стон, хотя на деле держал рот закрытым. Слишком уж я был слаб, не в том состоянии, чтобы мериться с Мариной силами, как морально, так и физически. То обстоятельство, что Изабелла пыталась убить меня и едва в этом не преуспела, ничуть не умеряло ее ярости. Возможно, Марина даже была бы довольна, сумей Изабелла лишить меня жизни. Она действовала как женщина, которой пренебрегли. И ведь она была права, эта ацтекская ведьма, видевшая насквозь всю мою черную душу и все мои грязные делишки.

– А что случилось при Акулько? Почему мы проиграли битву? – спросил я, чтобы сменить тему. Помнится, «генерал» Лопес сказал мне, что армия падре была разбита при Акулько.

– Битвы, собственно говоря, не было. Встреча наших армий оказалась для роялистов таким же сюрпризом, как и для нас. Кальеха маршировал на юг, на выручку столице, и оказался прямо на пути нашего войска, которое отходило на север. Мы были не в том состоянии, чтобы вступать в сражение. После того как мы снялись с лагеря у Гуанахуато, около половины наших сил растаяло. У Кальехи было пять-шесть тысяч вице-королевских солдат, а у нас раз в пять больше, но, конечно, в основном одни ацтеки.

Неожиданно две армии оказались одна против другой: у нас даже не было времени, чтобы построиться в боевые порядки. Падре приказал отступать, а поскольку поддержать при отходе порядок не удалось, отступление превратилось в бегство. Мы потеряли большую часть артиллерии и обоза...

– И putas?

– Да, и шлюх мы тоже лишились. А это что, для тебя важнее всего?

На сей раз я застонал вслух.

– Если тебе так не нравится абсолютно все, что я только говорю, может, ты отрежешь мне язык?

– Я тебе кое-что другое отрежу, если выяснится, что ты наврал насчет сокровищ маркиза.

Марина бросила на мой пах хищный взгляд.

– Эх, до чего же мне нравится, когда ты в таком состоянии, что не можешь дать сдачи.

– Расскажи лучше о битве.

– Сказано же тебе, никакой битвы не было. Мы сделали вид, будто готовимся сразиться, но вместо этого отступили. Правда, в отдельных стычках мы все же участвовали, и отступление наше было беспорядочным. Хорошо еще, что Кальеха нас не преследовал; не захотел, чтобы ради погони его бойцы нарушили строй. Это просто какой-то Сатана в человеческом обличье! Ты сам видел, как он зверствует в Гуанахуато, и так повсюду: где бы генерал ни прошел, за ним остаются реки крови и горы трупов. Таким образом Кальеха надеется запугать наших сторонников, чтобы заставить их отречься от дела революции.

– И что, он преуспел?

– Ему удалось посеять страх в некоторых сердцах, но мы сейчас сильнее, чем когда-либо. Наши солдаты обошлись с пленными врагами так же, как Кальеха со своими жертвами. Падре пытался остановить их, удержать от мщения, но не сумел. Пленные испанцы были казнены: это было жестоко, однако заставило Кальеху прекратить резню.

– Китаеза – сущий зверь, – согласился я и поведал ей, как он устраивал лотерею смерти, вешая невинных людей, поскольку находил это более целесообразным, чем проводить судебные заседания.

Марина рассказала, что падре приказал армии повернуть назад от столицы и повел ее обратно в Бахио. Всего через несколько дней они чуть не столкнулись с армией Кальехи у Акулько.

– Кальеха находился так близко, что стало очевидно: падре был прав, отказавшись идти на штурм Мехико. Начни мы осаду города, армия Кальехи ударила бы нам в тыл. Однако офицеры-креолы, несмотря ни на что, по-прежнему крайне недовольны тем, что падре не решился на штурм столицы. Альенде, братья Альдама и другие страшно на него сердиты. Они заявляют, что священник не может командовать армией.

– Но ведь у них нет армии как таковой: все силы их составляют индейцы, которые следуют за падре.

– То-то и оно: ослы эти креолы, и больше никто. У них нет ни малейшего представления о том, как управлять в бою десятками тысяч необученных индейцев. Они умеют командовать только вымуштрованными войсками. Зато у креолов куча амбиций! А в результате на бедного падре все шишки валятся.

Я узнал, что после разгрома под Акулько повстанцы двинулись в Бахио, в направлении Селайи и Гуэретаро. Чтобы смягчить вражду между падре и креольскими офицерами, Альенде отделился и со значительными силами выступил к Гуанахуато.

– Он рассчитывал раздобыть там пушки и другое военное снаряжение, – пояснила Марина, – и укрепить город, чтобы можно было выдержать осаду роялистов. А падре, со своей стороны, направился в Вальядолид, чтобы пополнить там армию и раздобыть припасы. Но не успели мы добраться до Вальядолида, как получили известие о захвате Торресом Гвадалахары.

Затем Марина поведала о том, как изменились ожидания падре после того, как он двинулся прочь от столицы.

– Он всегда надеялся, что тысячи креолов присоединятся к нам и что большая часть ополчения перейдет на нашу сторону. Теперь ему точно известно, что этого никогда не случится, что полагаться он может только на индейцев, храбрых и стойких, но необученных и плохо вооруженных. В захвате Гвадалахары он увидел возможность снова собрать огромную армию индейцев. По мнению Торреса, решение вступить в город и использовать его как базу было совершенно правильным.

Когда мы только прибыли сюда, нас было меньше восьми тысяч, но с первого же дня наша численность начала расти, – говорила Марина с горящими от гордости глазами. – Город приветствовал падре как героя-победителя. Тут тебе и марширующие оркестры, и скачущие всадники, и пушечный салют, и колокольный звон, и даже исполнение «Te Deum».

Хорошие новости о Реконкисте приходили и из других регионов. Большая часть северных поселений – Сакатекас, Сан-Луис-Потоси и обширный, хотя и малонаселенный край, лежащий за ними, – все с воодушевлением поддержали революцию. По всему Бахио вице-королевская власть была низвергнута, и революционеры и сухопутные пираты перехватывали роялистских посланцев. Впечатляющих успехов добился в тропическом Акапулько священник Морелос.

– Падре послал его поднимать армию с отрядом всего в двадцать пять человек, – поведала Марина, – причем у них даже не было огнестрельного оружия. Теперь у Морелоса уже несколько тысяч бойцов, но до сих пор он отказывался встречаться с королевскими войсками в открытом сражении. Как и твои amigos с Иберийского полуострова, он предпочитает партизанскую войну.

Марина рассмеялась.

– Морелос был еще даже более бедным священником, чем сам падре. В семинарии, говорят, он однажды чуть не помер с голоду. А сейчас ведет за собой армию.

* * *

Накануне великой битвы с Кальехой, которая должна была состояться завтра, как раз исполнилось четыре месяца с того дня, как падре провозгласил независимость колонии.

Несколькими днями ранее мы выяснили, что Кальеха приближается к нам с большей частью имеющихся сейчас в колонии испанских сил. Марина проследила за его войском на марше, и, по ее подсчетам, оно составляло семь тысяч человек. Мы можем выставить в десять раз больше, но это будет неуправляемая толпа, брошенная против обстрелянных, хорошо вооруженных формирований.

Все понимали, что битва не за горами, и это лишь подливало масла в огонь, обостряя разногласия. Альенде заявлял, что эффективно командовать такой огромной толпой невозможно, и призывал разделить армию на семь или восемь отдельных формирований, по десять тысяч человек в каждом, и атаковать роялистов последовательно, волна за волной, а не всем скопом зараз.

Падре Идальго не согласился.

– Он сказал, что, если разделить толпу, то управлять ею будет еще сложнее, да к тому же мы вдобавок столкнемся с массовым дезертирством, – поведала мне Марина. – Падре считает, что мы должны использовать против роялистов подавляющее численное превосходство. Он верит, что если мы навалимся на них всей массой, они первые не выдержат и обратятся в бегство.

Я согласился с замыслом Идальго. Если разбить армию на множество отдельных подразделений, она станет еще менее управляемой, а случись передовому отряду не выдержать вражеского огня и отступить, следующие за ним войска тоже, скорее всего, не удержат позиций. Огромная масса людей должна функционировать как единое целое. Если голова поворачивается, то и тело следует за ней.

Альенде даже предложил оставить Гвадалахару и снова отступить, чтобы получше обучить и вооружить солдат, однако при таком маневре нас неминуемо покинули бы десятки тысяч индейцев. Кроме того, падре Идальго был не просто воином, а священником. В отличие от офицеров-креолов он верил, что добро способно одолеть зло, даже если последнее и хорошо вооружено.

И снова, как это уже было после отказа падре идти на столицу, по лагерю поползли слухи о возглавляемом офицерами заговоре и очередной попытке отравить generalíssimo. Марина командовала индейцами, которым поручено было оберегать падре в этом хаосе, и я сказал ей, за кем из офицеров особенно желателен пригляд. Мне по-прежнему не верилось в то, что Альенде или братья Альдама могут причинить падре вред, но ведь далеко не все офицеры были столь благородны – или столь умны. Ведь вздумай они убить падре, ацтеки обрушили бы свою месть на всех креолов без разбора, и с нашей армией было бы покончено.

Никто точно не знал, сколько бедных, безземельных пеонов собралось под знамена падре. Я насчитал восемьдесят тысяч, но большая часть бойцов была вооружена лишь ножами, дубинками да заостренными кольями вместо пик. Мы раздобыли около сотни пушек и значительное количество черного пороха и ядер, но орудия в основном были низкого качества: редко железные или бронзовые, но по большей части деревянные трубы, обитые металлическими обручами. Да и из тех стрелять было все равно некому: нам недоставало обученных канониров.

Наша кавалерия по-прежнему состояла преимущественно из vaqueros, вооруженных деревянным копьями. Впрочем, многие имели еще и мачете, а некоторые – ржавые пистолеты. Боевых коней для «драгун» у нас не было, их животные представляли собой причудливую смесь: недокормленные рабочие лошадки с гасиенд; мулы, позаимствованные из перевозивших серебро вьючных обозов; и ослы, которые смертельно пугались, услышав треск выстрелов и гром канонады или увидев и почуяв кровь.

Мы выступили из Гвадалахары бесконечной колонной доморощенных воинов: только жалкая горстка была облачена в мундиры, и лишь у немногих имелось настоящее боевое оружие. Но все эти недостатки с лихвой искупались смелостью и верой в правоту своего дела. А вел нас и вовсе храбрейший из храбрейших полководцев. Облаченный в ослепительный, ало-бело-голубой мундир с сияющим золотым галуном, падре был подлинным героем-победителем, пребывавшим в зените своей славы.

– У нас в обозе достаточно снаряжения и припасов, чтобы совершить марш на столицу, – сказал он своим офицерам, собрав их перед выступлением. – Осталось только покончить с Кальехой, и Новая Испания будет принадлежать americanos.

Я был в восторге от страстности его речей, элегантности его манер, от того, как изысканно он держался в седле, когда гарцевал на своем резвом белом жеребце по улицам Гвадалахары, вызывая всеобщее ликование.

Обе армии сошлись возле моста, перекинутого через реку Кальдерон. Мы находились в одиннадцати лигах к востоку от Гвадалахары, в одном дне напряженного конного пути. То была засушливая, холмистая территория со скудной растительностью, по большей части пожухлой травой да корявыми деревцами.

По приказу падре наши войска захватили мост и заняли высоты на подступах к Гвадалахаре. Он расположил армию с присущей ему мудростью: так, что с какой бы стороны ни обрушился на нас Кальеха, мы были одинаково хорошо защищены barranca – глубоким оврагом.

Когда стемнело, мы, десятки тысяч бойцов, остановились среди холмов на ночлег, и одних только огней наших лагерных костров было больше, чем звезд на небе.

Утром следующего дня стало ясно, что Кальеха стремительно движется прямо на нас.

– Кальеха идет на эту битву с уверенностью, потому что не считает противостоящее ему сборище настоящей армией, а также потому, что мы уже однажды показали ему хвост.

Услышав это справедливое замечание, Марина наградила меня сердитым взглядом.

Она негодовала на меня, считая «пораженцем», хотя на самом деле я верил в нашу способность разгромить гачупинос. Мы обладали численным превосходством, занимали более выгодные позиции, и наша воля к победе была сильна. Однако я знал и то, что сеньора Фортуна – весьма капризная puta.

Поскольку из-за ран я не мог участвовать в настоящей схватке, падре решил использовать меня как разведчика-наблюдателя. Я забрался на дерево, которое росло на вершине холма, и, вооружившись подзорной трубой, наблюдал за тем, как Кальеха разделил свою армию на две части. Даже с такого расстояния мне удалось узнать его мундир и понять, что вторым подразделением командует генерал Флон, который в отличие от педантичного, обстоятельного Кальехи славился своей импульсивностью.

Я разгадал замысел врагов и тотчас отправил гонца к падре: Кальеха намерен атаковать наш левый фланг, тогда как Флон ударит по правому.

Кальеха двинулся в сражение с суровой решимостью, но не очертя голову, а неторопливо и размеренно наступая на наши передовые рубежи. Мы не могли остановить тяжело вооруженные шеренги, которые неумолимо продвигались вперед, расчищая себе путь мушкетным огнем и картечью. Однако наши бойцы не дрогнули, они держались до последнего и погибали, не оставив позиций.

Но если Кальеха продвигался вперед медленно, то порывистый Флон совершил нечто такое, что удивило не только меня, а, без сомнения, и самого Кальеху тоже: его отряд внезапно устремился в атаку на сильнейшую из наших позиций.

Я в изумлении покачал головой. Альенде и падре предполагали, что неприятельская армия может разделиться, но Флон ударил стремительно, обрушив на нас все свои силы, тогда как Кальеха продолжал наступать размеренно и методично.

– Этот bastardo хочет, чтобы вся победа досталась ему одному! – крикнул я стоявшей внизу Марине.

Тем временем мы отбили одну атаку Флона, потом другую. Когда его артиллерия прекратила огонь, я сообщил вниз:

– У его пушкарей кончились ядра! Им придется отступить!

Голос мой дрожал от радостного возбуждения. Кальеха еще пытался продолжить сражение, пушки еще изредка изрыгали огонь на возвышенности, но я уже не сомневался: победа будет за нами.

И тут вдруг громыхнул взрыв такой силы, что меня едва не сбросило с дерева, за ним последовал другой, потом еще и еще. Земля неистово содрогалась, словно внезапно началось извержение вулкана. Оглушенный, я едва удерживался на ногах, цепляясь за дерево. В ушах у меня звенело, глаза и ноздри щипало от едкого порохового дыма.

Уверенный, что поблизости взорвалось пушечное ядро, я посмотрел вниз – все ли в порядке с Мариной. Ее сбило с ног, но она уже поднималась.

– Что случилось? – вскричала Марина.

Я в ужасе воззрился на вершину холма. Над тем местом, где были собраны наши подводы с боеприпасами и снаряжением, поднимались языки пламени и огромные клубы дыма. Должно быть, один из залпов вражеской артиллерии случайно угодил в фуру, груженную бочонками с черным порохом. Последовал взрыв, пламя перекинулось на соседнюю фуру, потом на следующую...

– Nо! Нет!

Я не смог сдержать крика, видя, как хаос стремительно распространяется по рядам повстанцев. Не знаю уж, сколько наших людей погибло при первых взрывах, наверное, сотни, но гораздо хуже было другое. На наши ряды накатывала волна едкого черного дыма, огонь охватывал кустарник и сухостой, где окопались наши войска. Удержать строй не было никакой возможности: он распадался не под напором испанских войск, а потому, что люди были не в силах противостоять адскому натиску пламени и дыма.

Я поспешил слезть с дерева, упал и взвыл от боли: раны вновь напомнили о себе. Дым уже обволакивал все вокруг.

Вместе с Мариной и остальными мы устремились прочь. Даже ветер, и тот помогал врагам, ибо дул в нашу сторону, распространяя дым и огонь, взметая искры и уголья, которые, попадая на сухую траву и кустарник, вызывали повсюду новые и новые пожары. Огромная волна ацтекских воинов, которую мы бросили против неприятеля, превратилась в человеческий водоворот, а потом рассыпалась, буквально разлетелась на части в густом дыму.

Я схватил Марину и увлек ее за собой: мы оба заходились от кашля, наши глаза слезились от едкой гари, а следом за нами летели победные кличи наступающей армии.

То, что не удалось вражеским солдатам за шесть часов битвы, в которую была вовлечена половина всех вице-королевских сил, сделала переменчивая сеньора Фортуна. Всего лишь один-единственный удачный выстрел, и Кальеха моментально стал хозяином положения.