Бо́льшую часть правления Теодориха я занимался тем, что практически и так делал всю свою жизнь, — путешествовал, наблюдал, изучал, испытывал. Все остальные маршалы короля были рады осесть в каком-нибудь городе, занять хороший пост и вести спокойную размеренную жизнь, но мне гораздо больше нравилось быть странствующим посланцем короля, его далеко протянутой рукой и всевидящим оком. Теодорих несколько раз предлагал мне пожить при его дворе. Я мог оставаться какое-то время в своей резиденции в Риме или в Новы, но у меня всегда также находилось чем заняться в королевстве Теодориха и за его пределами.

Иногда я отправлялся в путь по приказу Теодориха, а иногда по своим собственным делам, но в результате побывал везде — от великолепного и часто посещаемого римской знатью морского курорта Байё до самых отдаленных районов, где обитали племена союзников. Порой я путешествовал в доспехах, украшенных изображением кабана и другими знаками отличия, свидетельствовавшими о моем маршальском звании, а в другой раз облачался в элегантные наряды herizogo или dux, гордо демонстрируя свой титул, однако гораздо чаще я ездил в неприметном платье простого путешественника. Иногда меня сопровождал отряд воинов или же несколько слуг, чтобы под рукой были гонцы, способные быстро доставить послание, однако обычно я ездил повсюду один и сам потом обо всем лично докладывал королю.

Я мог вернуться и сказать:

— Теодорих, в таком-то месте твои подданные полностью одобряют правление нового монарха и подчиняются изданным тобой законам и приказам.

Или:

— А вот в этом городе, Теодорих, твои подданные нуждаются в более строгих управляющих, нежели те, кто теперь занимает этот пост.

Или:

— Я заметил, что в некоей земле за пределами твоего королевства тлеет зависть. Смотри, как бы эти люди не предприняли попытку вторжения с целью разграбить твои богатые владения.

Или:

— В таком-то иноземном государстве люди настолько сильно завидуют жизни твоих подданных, что жаждут сами присоединиться к твоей империи.

Я также регулярно докладывал, как продвигаются те или иные начинания Теодориха, направленные на то, чтобы улучшить жизнь его народа. Во времена его правления старые римские дороги, акведуки, мосты и сточные трубы были отремонтированы, а там, где это было необходимо, построили новые. Новый король не ограничился улучшением климата одной только Равенны, он послал дополнительно огромное количество людей и быков, чтобы осушить Помптинские болота вокруг Рима, ликвидировать трясину возле Сполетия и Анксура.

Но, акх, мне нет нужды вспоминать обо всех бесчисленных достижениях и славных деяниях Теодориха. Упоминания о них можно отыскать в официальных летописях того времени. Кассиодор Филиус очень тщательно составлял их на основе своих повседневных записей. Будучи личным квестором и писарем короля, он был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило с того времени, как Теодорих занял трон, а в том, что предшествовало этому, он в основном полагался на мои собственные заметки относительно прошлого готов. (Я в душе мечтал, чтобы написание летописи было поручено Боэцию — тогда ее можно было бы читать, — тогда как «Historia Gothorum» Кассиодора, боюсь, имела бы бесконечное число томов.)

Благодаря заботам Теодориха бывшая Западная Римская империя в его правление наконец-то стала расцветать, впервые со времен «пяти добрых императоров». На самом деле еще задолго до того, как борода короля из золотистой превратилась в серебристую, его стали называть Теодорихом Великим не только подхалимы и льстецы, но также многие из его друзей-монархов. Даже те, кто не был его союзником или не особенно любил Теодориха, частенько пользовались его мудрыми советами. Что же касается подданных Теодориха… ну, многие небогатые римляне так и не смирились с тем, что он чужеземец, а твердолобые католические священники — с тем, что он арианин. Были и такие, кто так и не простил ему убийство Одоакра. Однако ни один из этих злопыхателей не смог бы отрицать, что теперь ему благодаря Теодориху живется гораздо лучше, чем раньше.

Как я уже говорил, Теодорих не стал, в отличие от всех прежних завоевателей, навязывать новым подданным свои собственные стандарты в области морали, традиций, культуры или религии. Вместо этого он заставил римлян более здраво относиться к своему национальному наследию, нести ответственность за него: достаточно вспомнить, как новый король положил конец разрушению античных монументов и поддержал их реставрацию.

Если Теодорих и вмешивался в древний свод римских законов, то лишь для того, чтобы сделать одни более мягкими, а другие же, наоборот, ужесточить. И в его действиях всегда была логика. Например, согласно римским законам, какое бы наказание за совершенное преступление ни было назначено, оно почти всегда включало конфискацию имущества, денег и личных вещей — причем не только самого преступника. Все, даже самые дальние его родственники могли в результате остаться нищими. Теодорих сделал этот закон более мягким, избавив от конфискации всех родственников злоумышленника начиная с третьего колена.

С другой стороны, вымогательство и получение взяток наказывались довольно мягко — изгнанием правонарушителя, — если только вообще дело доходило до наказания. Взяточничество было настолько распространено среди чиновников, что они сроду не доносили друг на друга. С этим пороком никто и не думал бороться. Мало того, гражданские служащие даже разработали целую отлаженную систему. Скажем, горожанин отправляется к tabularius, чтобы получить разрешение на торговлю на рыночной площади. Так этот служащий, прежде чем потребовать взятку, сверялся со своей таблицей взяток, чтобы знать, какую сумму в данном случае он может затребовать. Однако, когда Теодорих издал указ, что впредь получение взяток будет караться смертной казнью, подобные вымогательства быстро прекратились.

Смертная казнь, согласно римским законам, также полагалась за умышленное ложное обвинение человека в чем-либо. Казалось бы, что может быть ужаснее этого наказания, но Теодорих посчитал, что ложный навет — преступление настолько гнусное, что приказал повинных в подобных клятвопреступлениях сжигать заживо.

Теодорих также обнаружил в римском государстве еще один способ мошенничества, которого не знали за его пределами. Здесь участники сделки, оба — и тот человек, который произвел продукт, и тот, кто в нем нуждался, — уже давно привыкли к тому, что их надувают посредники, покупавшие товары у одних и продававшие другим. Это происходило потому, что ловкие ушлые торговцы имели привычку расплачиваться отшлифованными, с обрубленными краями монетами, а также, дабы дополнительно надувать клиентов, давать им малую меру. Поэтому-то Теодорих приказал своему на редкость толковому помощнику Боэцию изобрести новый жесткий стандарт чеканки монет, мер и весов. После того как на монетном дворе изготовили новые деньги, Боэций послал на рынки специальных надзирателей, следивших, чтобы торговцы соблюдали новые стандарты.

Пытаясь с корнем вырвать пышным цветом расцветшие в высшем римском обществе коррупцию и подбор должностных лиц исключительно по знакомству, а не согласно деловым качествам, а также amicitia (то было всего лишь вежливое название соучастия в мошенничестве), Теодорих избавился от многих своих близких родственников. Так, его племянник Теодахад, например, был обвинен в соучастии в каких-то сомнительных сделках, целью которых было отхватить себе довольно большое владение в Лигурии. Я совершенно не был удивлен, поскольку сын принцессы Амалафриды показался мне малопривлекательным типом еще в дни его юности. Поскольку доказать его вину не удалось, Теодахада не наказали, однако простого подозрения в недостойном поведении было достаточно, чтобы Теодорих приказал племяннику вернуть земли их прежним владельцам.

Стремление нового короля одинаково справедливо вершить правосудие по отношению ко всем своим подданным неизбежно привело к необходимости внести поправки в римские законы. И Теодорих пошел на это, хотя и хорошо знал, что в ответ на это клеветники попытаются очернить его еще сильнее. Взять хоть такое, казалось, совсем незначительное изменение, всего лишь несколько слов: ставилось условие, что суды станут вести себя учтиво по отношению к «вероотступникам», — но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать гнев как среди простых граждан Рима, так и у католической церкви. В число «вероотступников», кстати, попадал и сам Теодорих, потому что он не был католиком, а также и все другие ариане, равно как еретики и язычники. Однако это бы еще ничего. Римляне не могли смириться с тем, что эта поправка распространяла действие закона также и на иудеев. Такого в истории еще не бывало: чтобы иудею разрешалось подать прошение в суд против свободного римского гражданина и правоверного католика. «Презренный иудей теперь сможет свидетельствовать против честного христианина! — в ужасе и ярости выкрикивали священники римской церкви со своих амвонов. — И ему поверят!»

Правда, одно из нововведений Теодориха признали и одобрили даже те, кто в остальном всячески хулил и осуждал нового короля. Он и его суровый казначей, comes Кассиодор-отец, сильно ограничили полномочия государственных сборщиков налогов. Раньше государство нисколько не платило им за труды. Их жалованье состояло из того, что они ухитрялись собрать сверх облагаемого налогом на законном основании. Правда, такая система обеспечивала поступления в казну до последнего нуммуса, что было, несомненно, выгодно государству, но это также позволяло сборщикам налогов богатеть, вызывая законное возмущение всего остального населения. Теперь исполнителям платили определенное жалованье и за ними тщательно следили, не позволяя им злоупотреблять своим положением. Может, это и привело к тому, что сборщики налогов не слишком рьяно выполняли свои обязанности (не исключено также, что от этого слегка пострадала казна Теодориха), но зато его подданные стали счастливее. В любом случае Кассиодор-отец так умело распоряжался финансами, что, похоже, доходы государства всегда превышали расходы, а это давало Теодориху возможность иногда уменьшать налоги или отменять их полностью в тех районах, где случился неурожай или произошло еще какое-нибудь бедствие.

Новый король неизменно больше заботился о благоденствии простого народа, чем о торговцах и знати, и он вызвал недовольство последних, когда установил твердые цены на основные продукты питания и товары, необходимые для жизни. Однако торговцев по сравнению с многочисленными простолюдинами, которые выиграли от этого указа, было гораздо меньше. Средняя семья могла купить целый modius пшеницы, которой хватало на неделю, всего лишь за три денария, и целый congius прекрасного приятного вина за один сестерций. И только однажды Теодорих в заботе о низших слоях населения случайно совершил ошибку в правосудии. Возможно, в его стремлении запретить торговцам зерном вывозить этот товар за пределы Италии в поисках большей выгоды и был резон, однако советники Теодориха Боэций и Кассиодор-отец поспешили объяснить ему, что подобные меры приведут к полному разорению всех крестьян в Кампании, так что король тут же отменил свой указ. С того времени он стал осторожней и советовался с comes Кассиодором и magister officiorum Боэцием в делах, дабы благие намерения не привели случайно к противоположным результатам, и оба вышеупомянутых советника помогали королю избегать досадных ошибок.

Хотя в своем обращении к римскому Сенату Теодорих утверждал, что «с почтением сохранять старое достойно большей похвалы, чем созидать новое», сам он делал и то и другое.

Потребовалось совсем немного времени, и вот уже по всей Италии, а также в прилегающих провинциях появились новые здания и с любовью обновленные старые постройки, на которых благодарные местные жители прикрепили памятные таблички: «REG DN THEOD FELIX ROMAE». Заезжие чужеземные сановники не скупились на комплименты королю, который так много сделал для процветания Римской империи. Однако Теодорих в ответ неизменно рассказывал всем коротенькую притчу.

Жил в стародавние времена талантливый скульптор. Ему приказали воздвигнуть памятник правящему королю, и он создал великолепный монумент. Но на постаменте его скульптор выбил цветистый панегирик себе самому. Затем прикрепил сверху пластину из менее прочного материала, на которой выбил ожидаемое восхваление королю. Прошли годы, пластина отвалилась, обнажив первоначальную надпись. Таким образом, имя короля позабыли, а имя давно уже умершего скульптора для ныне живущих ничего не значило.

Подозреваю, что Теодорих не раз задумывался — и, наверное, то были не слишком веселые размышления — о том, кто наследует престол.

После рождения третьей и последней дочери, Амаласунты, больше детей у него не было. Но только не подумайте, что король, отчаявшись зачать сына, перестал посещать покои своей супруги. Ничего подобного! Уж я-то знал, что это не так, потому что он и Аудофледа нежно любили друг друга, и часто виделся с ними обоими как наедине, так и на людях. Тем не менее по какой-то причине королева так больше и не родила. Единственная дочь ее, будущая наследница престола, была редкой красавицей. Что, в общем-то, и неудивительно, если учесть, насколько красивыми и благородными были оба ее родителя. К сожалению, Амаласунта была всего лишь ребенком, последним и очень любимым, и ее слишком избаловали своей заботой и испортили отец, мать, няньки, слуги и все многочисленные придворные. Уже сейчас ясно было, что из нее вырастет заносчивая, требовательная, вздорная и эгоистичная юная дама, несимпатичная и неприятная, несмотря на свою совершенную красоту.

Помню, как-то раз, когда девочке было не больше десяти лет, в моем присутствии она устроила настоящую головомойку служанке, которая совершила какую-то незначительную промашку. Поскольку родителей Амаласунты рядом не было, а сам я по возрасту вполне годился ей в отцы, я отважился выбранить принцессу, сказав:

— Дитя, твой благородный отец никогда бы не стал так разговаривать даже с самым последним рабом. Особенно в присутствии других.

Амаласунта выпрямилась во весь рост, задрала свой курносый нос, презрительно посмотрела на меня и холодным тоном заявила:

— Может, мой отец иногда и забывает, что он король, но я никогда не забуду, что я — королевская дочь.

Когда мелочную натуру Амаласунты заметили даже Теодорих и Аудофледа, они, разумеется, огорчились и забеспокоились, но к тому времени уже ничего нельзя было сделать. Думаю, Теодориха можно в некоторой степени извинить за то, что он так избаловал Амаласунту и превратил ее в сущую мегеру. Две старшие его дочери вышли замуж за иноземных королей, так что именно младшей предстояло стать его наследницей — королевой или даже императрицей Амаласунтой. Она со своим будущим супругом — а его надо было очень тщательно выбрать — и определит, какая королевская династия продолжится от Теодориха Великого.

Я по-прежнему был доверенным лицом Теодориха в некоторых наиболее рискованных его предприятиях, осуществлявшихся в далеких землях. Так, во главе отряда легионеров и вооруженных fabri я поехал на юг, в Кампанию, чтобы вновь открыть там давно заброшенный золотоносный рудник и набрать местных жителей для работы на нем. Затем, уже с другой группой, я отправился вокруг Адриатики в Далмацию, чтобы заняться там восстановлением заброшенных железных рудников. В каждом из таких мест я назначал специального человека, которому предписывалось следить за работой остальных, и отряд воинов для поддержания порядка. Обычно я оставался на какое-то время, дабы лично удостовериться, что рудник заработает еще до моего отъезда.

Хотя в прежние дни Рим был центром, куда сходилось множество европейских торговых путей, ко времени правления Теодориха практически единственным таким каналом продолжал оставаться соляной путь между Равенной и Regio Salinarum. Естественно, возобновить когда-то оживленные торговые связи, Теодорих приказал мне снова наладить эти пути. Задание оказалось довольно сложным, и на выполнение его у меня ушло несколько лет.

Возобновить торговый путь с востока на запад было не так уж и трудно, потому что большая часть его пролегала по государствам и провинциям более или менее цивилизованным, от Аквитании до Черного моря. Некоторые из старых римских дорог требовали ремонта, но в целом они были хорошо проходимы, охранялись часто расположенными постами стражи, вдоль них встречалось достаточно постоялых дворов и других заведений, где купцы и их караваны могли остановиться, поесть и передохнуть. Данувий же был неплохим путем для тех, кто предпочитал передвижение по воде, его точно так же охраняли флоты Паннонии и римская военная флотилия из Мёзии, а его берега тоже были усеяны деревнями и постоялыми дворами, где купцам можно было сделать остановку. Грязный Мейрус был очень доволен, когда я назначил его королевским префектом, осуществляющим надзор на восточном участке маршрута. Его родной город Новиодун был конечной остановкой этого речного пути и находился как раз недалеко от места впадения Данувия в Черное море, поэтому Мейрусу приходилось по служебной надобности посещать и остальные портовые города — Константиану, Каллатию, Одесс, Анхиал, — которые являлись конечными пунктами сухопутных путей. Мой выбор оправдал себя — Мейрус безупречно выполнял свои обязанности, прекрасно руководил движением на этом конечном участке торговых путей и при этом никогда не пренебрегал собственными делами и поставкой рабов для моей «академии» в Новы.

Вновь наладить торговый путь с севера на юг оказалось труднее, и на это ушло гораздо больше времени, потому что земли, которые лежали к северу от Данувия, никогда не принадлежали римлянам, не были им окультурены и, мало того, их жители не имели ни малейшей склонности поддерживать с Римом дружеские отношения. Но мне все-таки удалось это сделать, в результате чего Италия получила более безопасный, чем когда-либо раньше, доступ к Сарматскому океану. Для того чтобы проложить этот путь, я последовал почти той же самой дорогой, которая некогда привела нас с принцем Фридо от Янтарного берега на юг. При этом мне пришлось подыскивать тропы и дороги, по которым смогут проехать повозки, телеги и пройти упряжки тягловых животных.

Во время своего первого путешествия я ехал в сопровождении довольно большого конного отряда — но то были не легионеры, а воины-остроготы и представители других германских народов. Если бы мы походили на римских захватчиков, то у нас возникло бы больше проблем. Однако я сумел убедить королей мелких государств и вождей племен, которые нам встретились, что мы их родня, представители их великого родственника Теодориха (Дитриха Бернского, как его здесь называли). Я объяснял, что единственное желание Теодориха — проложить через их земли дорогу, которая и им также принесла бы пользу. Лишь трое или четверо из этих деревенских правителей стали возражать, и только один или двое отважились на открытое противостояние; в этих случаях мы просто обошли стороной их крохотные лоскутки земли. По пути я оставлял часть своих людей, распоряжаясь, чтобы они выставили посты стражи и завербовали на военную службу воинов из числа местных жителей. Во время второго путешествия по тому же самому маршруту — на этот раз я не торопился — я взял с собой не только конный отряд, но и значительное количество простых людей из городов и деревень вместе с их семьями — тех, кто хотел поискать удачи в далеких и не слишком густонаселенных землях. Этих я оставлял — по одной, две или три семьи сразу — для того, чтобы они приступали к строительству придорожных таверн и конюшен; каждое из таких образований могло стать ядром для какой-нибудь многочисленной в будущем общины.

Прежде чем предпринять первое из этих путешествий на север, я снова оказался в Поморье, на побережье Вендского залива. От других путешественников я уже слышал, что королева Гизо больше не была правительницей ругиев. Она умерла почти в то же самое время, что и ее царственный супруг, а престол наследовал молодой человек по имени Эрарих, племянник погибшего Февы-Фелетея. Этот новый король Эрарих, услышав известие о моем приближении, ожидал меня с распростертыми объятиями, потому что он, так же как и Теодорих, стремился иметь сухопутный путь, по которому торговля между нашими государствами осуществлялась бы круглый год. Насколько я уже знал, Висва, главный путь ругиев в глубь Европы, была бесполезна почти всю долгую зиму и даже в самую лучшую погоду из-за своего чрезвычайно сильного течения не давала путешественникам возможности быстро добраться на юг.

Таким образом, Эрарих с радостью предоставил часть своих воинов-ругиев, а также кашубов и крестьян-везиев в помощь тем воинам Теодориха, которых я оставил в этом конце торгового пути. Воины устанавливали посты стражи, а крестьяне-скловены расчищали и расширяли тропу, чтобы сделать ее удобней, а также начали возводить вдоль нее постоялые дворы. Скловены могли делать только примитивную тяжелую работу и, когда она была выполнена, вернулись в Поморье, а более высокие по уровню развития крестьяне-ругии поселились там вместе со своими семьями, чтобы управлять этими заведениями.

Едва лишь мы с Эрарихом закончили все подготовительные работы, я поспешил разыскать своего старого приятеля Магхиба и не без удивления обнаружил, что он живет в огромном каменном доме. Армянин стал теперь почти таким же толстым, как и его партнер Мейрус, был одет почти в такое же дорогое платье, а цвет кожи его стал еще более смуглым. Однако он остался все таким же болтливым.

— Да, сайон Торн, королевы Гизо уже давно нет среди нас. Когда пришло известие, что оба, ее супруг и сын, погибли в сражении, она впала в неистовство, которое закончилось весьма печально — у нее в голове лопнул сосуд. Возможно, это вышло из-за того, что королева слишком сильно скрежетала своими удивительными зубами. Гизо переживала не из-за смерти своих мужчин, как ты понимаешь, она была в ярости, поскольку ее мечтам о том, что она станет королевой великого государства, пришел конец. Ну, что касается меня, то должен сказать, жаль, что сего несчастья не произошло еще раньше. Эта утомительная женщина нестерпимо недоела мне… хм, моему носу, если ты помнишь. Позднее я женился на девушке, которая была ближе мне по своему положению, и с тех пор мы идем по жизни рука об руку и уже нажили немало добра.

Он внезапно оборвал разговор, чтобы познакомить меня со своей женой, широколицей, радостно улыбающейся женщиной из скловен-везиев.

— Как видишь, — продолжил Магхиб свой рассказ, — мы с Худжек обогатились благодаря тому, что торговля янтарем вовсю процветает.

— Она станет процветать еще сильнее, когда появится новый, более быстрый путь на юг, — сказал я. — Много лет тому назад, Магхиб, я пообещал, что Теодорих вознаградит тебя за то, что ты пожертвовал своим носом ради этой твари Гизо. Я рад теперь предложить тебе пост королевского префекта здесь, на этом участке торгового пути. Жалованье, правда, довольно скромное, но я уверен, что ты найдешь способы извлечь пользу из своего нового положения. Можно, например, запросить определенную сумму с купцов за то, что ты приложишь свою официальную печать, или…

— Ну уж нет, — с благоговением произнес он. — Это такая честь для простой личинки-армянина, что я не стану марать ее ни за какие деньги. Скажи Теодориху, что я с радостью принимаю этот пост. Будь уверен: королевский префект здесь никогда и нуммуса не возьмет в качестве взятки за товары, которые он и его люди получат из Поморья.

Итак, постепенно оба торговых пути (и с севера на юг, и с востока на запад) стали такими же оживленными, какими они были во времена процветания Римской империи. По многочисленным морским и сухопутным путям поменьше к этим главным дорогам доставляли товары из государств, расположенных в отдалении от Европы, из земель на далеком побережье Германского и Сарматского океанов, а также Черного моря: из Британии, Скотий, Скандзы, Колхиды, Херсонеса привозили даже шелк и другие диковинки из страны seres. Тем временем новые корабли, которые были построены по приказу Теодориха, вели оживленную торговлю вдоль средиземноморского побережья: с вандалами в Африке, свевами в Испании, римскими колониями в Египте, Палестине, Сирии и в так называемой Каменистой Аравии.

Конечно, как это не раз случалось на протяжении мировой истории, процветание империи иногда прерывалось войнами и мятежами. Некоторые из них случились в странах настолько далеких от Теодориха, или императора Анастасия, или каких-либо иных союзников, что с этим ничего нельзя было поделать. Другие же имели место поблизости от владений Теодориха, поэтому он посылал туда войска, чтобы подавить их. Сам он не ездил к мятежникам и не отправлял туда ни меня, ни кого-либо из своих верных маршалов и генералов. Теперь его войсками командовали совсем другие люди. Старый сайон Соа, генерал Ибба, Питца, Хердуик — все к этому времени уже умерли или ушли на покой. Теперь генералами стали Тулуин и Одоин, которых я даже не встречал, а также Витигис и Тулум — этих я немного знал, еще во времена осады Вероны, когда они были всего лишь optio и signifer.

Одним из мятежников, против которого новые генералы отправились сражаться, оказался наш старый знакомый. Помните, как много лет назад некое гепидское племя тщетно пыталось помешать нашему продвижению в Италию? Та засада у Вадума на реке Савус стоила нападавшим множества людей, в том числе и их короля Травстилы, а мы потеряли в той битве короля ругиев Фелетея. Похоже, теперь гепиды снова пытались самым бессовестным образом испытать нашу отвагу, причем произошло это неподалеку от того же самого места. Под командованием своего нового короля Тразариха, сына погибшего Травстилы, они осадили, взяли штурмом и заняли Сирмий, тот самый город в Паннонии, где жители разводили свиней и где наша армия зимовала по пути от Новы на запад.

Я до сих пор помню, как ужасно воняло в Сирмии, так что я лично оставил бы этот город гепидам, но мы должны были прогнать их восвояси. И причина тут была простая: в противном случае гепиды могли навсегда захватить движение по реке. Но важнее всего было то, что Сирмий находился на самом востоке владений Теодориха. Несмотря на существующие между ним и Анастасией дружественные отношения, эта провинция Паннонии все еще оставалась камнем преткновения — местом, где Восток и Запад никак не могли установить границу, так что не хватало еще вторжения иноземных захватчиков.

Таким образом, когда наша армия прошла через всю Паннонию, Анастасий злобно заявил, что она якобы посягнула на земли Восточной империи. Может, так оно и было, потому что наши войска легко выбили гепидов из Сирмия, а затем долго гнали их на восток, прежде чем вернуться обратно в Италию. В любом случае вторжение это давало Анастасию повод объявить войну Теодориху и наказать его за «дерзость и непокорность». На самом деле император только делал вид, что оскорблен, потому что все так и ограничилось одними лишь громкими заявлениями. Поскольку Анастасий не мог снять никаких сухопутных войск, которые постоянно противостояли Персии, он отправил лишь несколько боевых галер атаковать Италию. Все, что они смогли сделать, — это дойти до нескольких наших южных портов и бросить якорь в устье, желая продемонстрировать, что тем самым отрезают нам пути для торговли со странами Средиземноморья. Но эти военные суда находились там недолго.

Командующий римским флотом Лентин как мальчишка обрадовался возможности снова построить несколько khelaí и, дождавшись ночного отлива, спустить их на воду. Когда три или четыре военные галеры в трех или четырех разных портах таинственным образом одновременно загорелись ниже ватерлинии, остальные мигом подняли якоря и убрались прочь, на свои базы в Пропонтиде. Эта война никогда не была объявлена официально, поэтому ни одна из сторон не стала заявлять, что выиграла ее или потерпела в ней поражение. Однако и спустя много лет Теодорих и император Восточной империи — сперва Анастасий, затем Юстиниан — строго соблюдали взаимные договоренности и упорно трудились ради процветания своих народов и государств.

Другая война началась на западе, и она была более значительной. Теодорих, который породнился через браки со столькими соседними монархами, соблюдал все заключенные с ними договоры, однако эти брачные союзы не заставили вчерашних противников лучше относиться друг к другу. Поэтому спустя какое-то время между его свояками и одним из зятьев вновь возникли споры и разногласия.

Король франков Хлодвиг и король визиготов Аларих оба претендовали на земли вдоль реки Лигер, считавшейся границей между их владениями — Галлией и Аквитанией. В течение нескольких лет территория эта служила предметом постоянных раздоров между их народами, которые жили там, и вызывала стычки, время от времени затихавшие благодаря очередным договорам, хотя перемирие никогда не продолжалось слишком долго. В итоге оба короля начали собирать войска и вооружаться, решив затеять серьезную войну за эти земли. Теодорих попытался, соблюдая нейтралитет, помирить своих августейших родственников, посылая многочисленных послов в качестве третейских судей к Алариху в Толосу и к Хлодвигу в его новую столицу Лютецию. Но ничто не могло успокоить этих воинственных королей, и когда стало ясно, что война неизбежна, Теодорих решил поддержать Алариха. Это решение далось ему очень непросто: ведь предстояло выступить против родного брата его супруги Аудофледы. Но разумеется, Аларих Балт и его подданные визиготы были связаны с нами, остроготами, узами гораздо более прочными, чем брачный договор.

Однако события повернулись так, что нашим воинам почти не пришлось воевать в Аквитании. Прежде чем они смогли присоединиться к визиготам, король Аларих пал в битве у города под названием Пиктава, и так вышло, что визиготы потерпели поражение. Однако, как только наша армия атаковала ряды франков, король Хлодвиг сложил оружие и запросил мира. Для того чтобы удержать только что завоеванные земли вдоль Лигера, он снова заключил продолжительный союз с новым королем визиготов Амаларихом. Когда наши генералы Тулуин и Одоин приняли его условия, Хлодвиг со своими франками отступил. То же самое сделали визиготы, а наша собственная армия вернулась обратно в Италию практически без потерь.

В результате этой короткой войны новым королем визиготов стал Амаларих, сын погибшего Алариха, совсем еще ребенок. Поскольку в силу слишком юного возраста сам он не мог править, его мать, королева Тиудигото, стала регентшей. А дальше все просто: поскольку мальчик этот был внуком, а его мать — дочерью Теодориха, на деле правителем визиготов стал сам Теодорих. Они и мы, остроготы, впервые за долгие столетия стали подданными одного короля. Теперь Теодорих управлял всеми землями, граничащими со Средиземноморьем, Паннонией и Далматией, всей Италией и Аквитанией, вплоть до Испании. Его владениям больше не было нужды, как раньше, называться Западной Римской империей. С этого времени их можно было именовать гораздо точнее — и с большей гордостью — королевством готов.