Книга: Первый человек в Риме
Назад: ГОД СЕДЬМОЙ (104 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (II) И ГАЯ ФЛАВИЯ ФИМБРИИ ГОД ВОСЬМОЙ (103 Г. ДО Р. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (III) И ЛУЦИЯ АВРЕЛИЯ ОРЕСТА ГОД ДЕВЯТЫЙ (102 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (IV) И КВИНТА ЛУТАЦИЯ КАТУЛА ЦЕЗАРЯ
Дальше: ОТ АВТОРА
ГОД ДЕСЯТЫЙ (101 Г. ДО Н. Э.)
КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (V) И МАНИЯ АКВИЛИЯ
ГОД ОДИННАДЦАТЫЙ (100 Г. ДО Н. Э.)
КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (VI) И ЛУЦИЯ ВАЛЕРИЯ ФЛАККА
Сулла оказался прав. Кимбры совершенно не желали переходить Пад. Как коровы, пущенные на заливные луга, они с удовольствием паслись на восточной половине Италийской Галлии, по ту сторону Пада. Их окружали такие богатые сельскохозяйственные земли и пастбища, что они не обращали никакого внимания на увещевания своего предводителя. Бойорикс остался в одиночестве. Он беспокоился. Получив известия о поражении тевтонов при Аквах Сестиевых, он совсем пал духом. А когда к этому еще прибавились вести о том, что тигурины, маркоманы и херуски испугались, повернули назад и отправились в свои родные края, Бойорикса охватило отчаяние. Военное превосходство римлян и стратегическая беспомощность германцев уничтожили великолепный план захвата Италии. И теперь Бойорикс усомнился в своей способности управлять кимбрами.
Он все еще считал, что они, самые многочисленные из трех группировок, могли бы и без посторонней помощи завоевать Италию. Но это возможно только при том условии, если Бойорикс сумеет внушить своему народу, что огромное значение для победы имеет чувство единого коллектива и индивидуальная дисциплина.
Всю следующую зиму после Акв Сестиевых он молчал, понимая, что ничего не сможет сделать, пока кимбрам не надоест это место или пока они не съедят здесь все подчистую. Поскольку кимбры не были крестьянами, второй вариант более вероятен. Однако нигде раньше не видел Бойорикс такого плодородия, такой возможности прокормиться. Если Италийская Галлия по ту сторону Пада была собственностью Рима, не удивительно, что Рим такой могущественный. В отличие от Длинноволосой Галлии, здесь не было обширных лесов. Заботливо охраняемые дубовые рощи обеспечивали щедрый урожай желудей для многих тысяч свиней, пущенных зимой пастись среди деревьев. Остальная часть сельской местности была возделана: просо — там, где по берегам Пада земля была слишком болотистой, пшеница — где земля была достаточно сухой. И везде — нут и чечевица, люпин и горох. Даже когда весной не оказалось крестьян (все они находились в бегах или боялись сеять зерно), оно все равно всходило, потому что слишком много семян пролежало на земле всю зиму.
Но чего Бойорикс не понимал, так это физической структуры Италии. Будь иначе, он мог бы, скажем, объявить, что здесь, в Галлии, по ту сторону Пада, теперь будет новая родина кимбров. И если бы он сделал это, то Рим в конце концов дал бы свое согласие. Эта территория, по большей части населенная кельтами, не была для Рима жизненно важной. Ибо физическая структура Италии не позволяла самому полуострову Италия пользоваться невероятными богатствами долины реки Пад. Все реки текли с востока на запад, с запада на восток, и пугающая горная цепь Апеннин отделяла полуостров от Италийской Галлии на всем его протяжении. Фактически Италийская — Заальпийская — Галлия была отдельной страной, разделенной, в свою очередь, еще на две страны к северу от великой реки и к югу от нее.
Когда весна перешла в лето и стала проявляться голая земля, Бойорикс вновь начал подумывать о перемещении. Зерно действительно проросло само, без посредства человека, но всходы были редки и не собирались образовывать колосьев, стручков, розеток. Невероятно коварные и умные создания, свиньи, полностью исчезли, не потеряв ни единой хрюшки. И полумиллионные стада, приведенные кимбрами, вытоптали все, что не съели, превратив поля в засоренную кострой пыль.
Настало время двигаться дальше. Бойорикс ходил среди своих младших вождей и торопил их. Те, в свою очередь, тормошили народ. В результате в начале июля скот был собран в стадо, лошади осмотрены, повозки подтянуты. Кимбры, снова объединившись в одну большую массу, направились на запад вверх по течению, вдоль северного берега Пада — в более романизированные районы вокруг большого города Плаценции.
В Плаценции находилась римская армия, пятьдесят четыре тысячи солдат. Два легиона Гай Марий выделил Манию Аквилию, который в самом начале года ушел с ними на Сицилию — разбираться с рабом-царем Афенионом. Тевтоны были наголову разбиты, поэтому не обязательно было оставлять солдат, чтобы охранять Заальпийскую Галлию.
Ситуация в точности повторяла положение при Аравсионе: опять старшим командиром был «новый человек», а младшим — высокомерный аристократ. Но разница между Гаем Марием и Гнеем Маллием Максимом была огромна. «Новый человек» Марий не собирался выслушивать всякую чушь от аристократа Катула Цезаря. Катулу Цезарю бесцеремонно указывали, что делать, куда идти и почему он должен делать это и идти именно туда. От него требовали одного: повиновения. Он точно знал, что произойдет, если он не подчинится. Потому что Гай Марий нашел время, чтобы сказать ему. Очень откровенно.
— Считай, что я провел черту, за которую ты не можешь переступить, Квинт Лутаций. Хоть одним пальцем заползи за эту черту — и я отправлю тебя в Рим так быстро, что ты сам не поймешь, как там очутился! — вот что сказал Марий. — Я не потерплю никаких цепионовских трюков! Скорее я предпочел бы иметь на твоем месте Луция Корнелия. И он мгновенно появится там, если ты переступишь эту черту хотя бы в мыслях. Понятно?
— Я не младший командир, Гай Марий, и не потерплю, чтобы со мной так обращались! — воскликнул Катул Цезарь. Лицо его покрылось малиновыми пятнами.
— Послушай, Квинт Лутаций, мне все равно, что ты там чувствуешь! — отозвался Марий преувеличенно терпеливо. — Меня заботит только то, что ты делаешь, А делать ты будешь то, что я тебе скажу, и ничего больше.
— Я не предвижу никаких трудностей, Гай Марий. Твои приказы точны и подробны, — проговорил Катул Цезарь, стараясь унять раздражение. — Но, повторяю, не обязательно разговаривать со мной так, словно я — нижний чин. Я — твой заместитель!
Марий неприятно ухмыльнулся:
— Ты тоже мне не нравишься, Квинт Лутаций. Ты просто еще один из многих высокородных посредственностей, которые думают, будто обладают священным правом править Римом. С моей точки зрения, ты похож на человека, который не сумеет как следует управлять баром, сидя между публичным домом и мужским клубом. Поэтому так мы и будем сотрудничать. Я даю инструкции, ты следуешь им буквально.
— Против воли, — сказал Катул Цезарь.
— Против воли, но буквально, — сказал Марий.
— Не мог бы ты быть потактичнее? — спросил Сулла Мария вечером того же дня. Он имел случай наблюдать, как Катул Цезарь целый час ходил взад-вперед, разражаясь тирадами в адрес Гая Мария.
— А зачем? — искренне удивился Марий.
— Потому что в Риме он кое-что значит, вот почему! А еще он значит кое-что и здесь, в Италийской Галлии! — раздраженно ответил Сулла. Он посмотрел на упорствующего Гая Мария и покачал головой. — О, ты невыносим! И становишься все невыносимее. Клянусь!
— Я уже старый, Луций Корнелий. Мне уже пятьдесят шесть. Такого же возраста, как и принцепс Сената, которого все называют стариком.
— Это потому, что наш принцепс — лысый, морщинистый старожил Форума. А ты — бодрый, полный сил командующий на поле битвы. Никто не считает тебя стариком.
— Я слишком стар, чтобы охотно терпеть таких дураков, как Квинт Лутаций. Есть пословица: «На своей навозной куче и петух храбрец». Так вот, я не намерен приглаживать перышки таким петухам, чтобы они продолжали считать себя храбрецами.
— Потом не говори, что я тебя не предупреждал, — сказал Сулла.
Ко второй половине июля кимбры собрались в долине у подножия западных Альп, на Рыжих полях, недалеко от небольшого города Верцеллы.
— Почему здесь? — спросил Марий Квинта Сертория, который то смешивался с кимбрами, то покидал их, пока они уходили на запад.
— Если бы я знал, Гай Марий! Мне никогда не удавалось попасть в окружение Бойорикса. Кимбры, кажется, думают, что они возвращаются домой, в Германию, но два знакомых вождя считают, что Бойорикс все еще намерен двигаться на юг.
— Тогда он слишком далеко зашел на запад, — заметил Сулла.
— Мои приятели полагают, что он пытается успокоить людей, заставив их верить, будто скоро они перейдут Альпы и возвратятся в Длинноволосую Галлию, а на будущий год уже будут дома. Но Бойорикс собирается держать их в Италийской Галлии достаточно долго, пока не закроются альпийские перевалы. Тогда он поставит их перед выбором — остаться в Италийской Галлии и голодать всю зиму или вторгнуться в Италию.
— Это очень хитрый маневр для варвара, — скептически заметил Марий.
— Вторгнуться в Италийскую Галлию трезубцем — тоже не похоже на стратегию варвара, — напомнил ему Сулла.
— Они как стервятники, — вдруг сказал Серторий.
— Почему? — нахмурился Марий.
— Они обгладывают кости дочиста, Гай Марий. Поэтому они и кочуют с места на место, мне кажется. Или, может быть, их лучше сравнить с саранчой. Они съедают все, что попадается на глаза, а потом летят в другое место. Эдуям и амбаррам понадобится лет двадцать, чтобы восстановить разрушения после того, как германцы погостили у них четыре года. Да и атуатуки выглядели довольно бледно, когда я уезжал оттуда.
— Тогда как же германцам удалось оставаться на своих родных землях так долго? — спросил Марий.
— Во-первых, их было меньше. У кимбров был огромный полуостров, у тевтонов — вся земля к югу от полуострова, тигурины обитали в Гельветии, херуски — вдоль реки Визургис в Германии, а маркоманы — в Бойгеме, — объяснил Серторий.
— Климат другой, — сказал Сулла, когда Серторий замолчал. — К северу от Рена дожди идут круглый год. Поэтому трава растет очень быстро, она сочная, сладкая, нежная. И зимы не морозные. Даже в глухую зимнюю пору у них больше дождя, чем снега и льда. Поэтому они могут ничего не выращивать, а только пасти скот. Не думаю, что германцы живут так, потому что таковы по природе. Это их земля диктует им образ жизни.
Марий посмотрел исподлобья:
— Значит, ты считаешь, если, например, они достаточно долго проживут в Италии, то научатся земледелию?
— Без сомнения, — сказал Сулла.
— Тогда нам лучше этим летом вступить с ними в последнее сражение и покончить — и с войной, и с ними. Почти пятнадцать лет Рим живет под нависшей над ним тенью германцев. Я не смогу засыпать спокойно, если моя последняя мысль перед сном будет о полумиллионе германцев, бродящих по Европе в поисках Элизиума, который они оставили где-то к северу от Рена. Миграция германцев должна быть окончательно остановлена. И единственный способ это сделать — оружием.
— Согласен, — сказал Сулла.
— Я тоже, — кивнул Серторий.
— У тебя есть где-нибудь ребенок от кимбрийки? — спросил Марий Сертория.
— Есть.
— Ты знаешь, где?
— Да.
— Хорошо. После того как все закончится, можешь отвезти ребенка и мать, куда захочешь, даже в Рим.
— Спасибо, Гай Марий. Я отошлю их в Верхнюю Испанию, — сказал Серторий, улыбаясь.
Марий удивился:
— В Испанию? Почему в Испанию?
— Мне там понравилось, когда я учился быть варваром. Племя, в котором я жил, присмотрит за моей германской семьей.
— Хорошо! А теперь, друзья, посмотрим, как нам навязать кимбрам сражение.
И Марий решился на сражение. Был назначен день — последний день июля. Он был назначен официально, на встрече Мария и Бойорикса. Ибо Марий был не единственным, кому надоели годы нерешительности. Бойорикс тоже желал, чтобы это поскорее кончилось.
— Победителю достанется Италия, — сказал Бойорикс.
— Победителю достанется весь мир, — уточнил Марий.
Как и при Аквах Сестиевых, Марий сражался пехотой. Его малочисленная кавалерия защищала два массивных крыла пехоты. Они состояли из его собственных войск, которые находились в Заальпийской Галлии. Между ними Марий поставил Катула Цезаря и его двадцать четыре тысячи еще не очень опытных легионеров. Ветераны на флангах будут их поддерживать, вселять в них уверенность. Сам Марий командовал левым крылом, Сулла — правым, а Катул Цезарь — центром.
Сражение начала пятнадцатитысячная кавалерия кимбров, великолепно одетая и вооруженная, на огромных северных конях, а не на маленьких галльских лошадках. На каждом великане-варваре — высокий шлем в виде головы мифического чудовища с раскрытой пастью и огромными прямыми перьями по бокам, что еще больше увеличивало рост всадника. Грудь прикрыта железной пластиной, на руке — круглый белый щит. Вооружение германцев составляли длинные мечи и тяжелые копья.
Всадники ехали по четверо в ряд, растянувшись почти на четыре мили. За ними шла пехота. Когда они бросились в атаку, то повернули вдруг вправо и увлекли за собой римлян. Они старались потеснить римлян как можно ближе к их левому флангу, чтобы пехота кимбров могла обойти фланг Суллы и напасть на римлян сзади.
Легионы так стремились схватиться с врагом, что план германцев почти удался. Тогда Марий остановил свои войска и принял главный удар кавалерии на себя, предоставив Сулле отбить первую атаку пехоты кимбров. Катул Цезарь в центре сражался и с теми, и с другими.
Подготовленность, натренированность римлян, их хитрость дали возможность римлянам победить при Верцеллах. Марий начал сражение до полудня, и таким образом войска его были обращены лицом на запад. Утреннее солнце светило в глаза кимбрам, которым это, разумеется, мешало. Привыкшие к более прохладному климату и позавтракав, как обычно, очень плотно — мясом, они сражались с римлянами под безоблачным небом и в удушающей пыли. Для легионеров такое неудобство было мелочью, но германцы чувствовали себя, как в раскаленной печке. Они падали тысячами. От жары у них пересыхало в горле, снаряжение горело на теле, точно пропитанная ядом рубашка Геркулеса. Шлемы раскалились, мечи сделались неподъемными.
К полудню войска кимбров уже не было. Восемьдесят тысяч их пали на поле боя, включая и Бойорикса. Остальные убежали к повозкам — предупредить женщин и детей и перевезти все, что можно, через Альпы. Но пятьдесят тысяч повозок нельзя увезти быстро. Да и полмиллиона голов скота и лошадей собрать за час-два невозможно. Те, кто находился ближе всех к альпийским перевалам «Прощание Салассов», — спаслись. Остальным не удалось. Многие женщины, отвергая самую мысль о плене, убивали себя и детей, а некоторые даже разили убегавших воинов. И все равно после этой битвы в рабство были проданы шестьдесят тысяч женщин и детей и двадцать тысяч воинов.
Тем, кто ушли за перевал «Прощание Салассов» в Заальпийскую Галлию, пришлось иметь дело с кельтами. Аллоброги с большим удовольствием атаковали разбитых германцев. Может быть, тысячи две кимбров наконец воссоединились с теми шестью тысячами воинов, что оставались среди атуатуков. И там, где в реку Моза впадала Сабис, последние остатки великого кочевья осели навсегда и со временем стали называть себя атуатуками. Только огромные богатства их предков напоминали им о том, что некогда они были грозным германским племенем, насчитывающим более семисот пятидесяти тысяч человек. Но сокровищами они больше не распоряжались, лишь охраняли их от римлян.
На совет, который Марий созвал после битвы, Катул Цезарь явился готовый к новой войне, но другого рода. И… нашел Мария смягчившимся, любезным, готовым исполнить любую его просьбу.
— Дорогой мой, конечно, ты получишь свою долю триумфа! — сказал Марий, хлопнув его по спине. — Забирай две трети добычи! В конце концов, мои люди уже получили свое после Акв Сестиевых, а я вдобавок раздал им деньги от продажи пленных. Поэтому они закончили кампанию богаче твоих людей — разве что ты тоже отдашь им свою выручку за рабов… Нет? Ну, это же понятно, дорогой мой Квинт Лутаций! — сказал Марий, сунув ему в руки блюдо с едой. — Дорогой мой, я и не думал приписывать себе всю заслугу! Зачем? Ведь твои солдаты боролись так же умело и с таким же энтузиазмом! — сказал Марий, забирая у него блюдо с едой и заменив его бокалом с вином. — Садись, садись! Сегодня великий день! Я не смогу уснуть!
— Бойорикс мертв, — удовлетворенно улыбался Сулла. — Все закончилось, Гай Марий. Определенно закончилось.
— А что твоя женщина с ребенком, Квинт Серторий? — спросил Марий.
— В безопасности.
— Хорошо. Хорошо! — Марий оглядел всех присутствующих в командирской палатке. Казалось, даже его брови ликовали. — И кто хочет доставить известие в Рим? — спросил он.
Ответили десятка два голосов. Еще больше промолчали, но лица говорили красноречивее слов. Марий оглядел всех по очереди, и, конечно же, его взгляд остановился на том, кого он выбрал уже давно.
— Гай Юлий, ты выполнишь это поручение. Ты — мой квестор, но у меня есть большие основания послать именно тебя. Ты — часть нас, высшего командования. Мы должны остаться в Италийской Галлии, пока все не уляжется. Но ты к тому же шурин Луция Корнелия и мой. В наших детях течет и твоя кровь. А Квинт Лутаций — один из Юлиев Цезарей по рождению. Так что очень хорошо, что один из Юлиев Цезарей доставит в Рим весть о победе. — Он повернулся к присутствующим. — Это справедливо? — спросил он.
— Справедливо! — ответили все хором.
* * *
— Какой чудесный способ войти в Сенат! — сказала Аврелия, не в силах отвести глаз от лица Цезаря. Как он загорел, совсем стал мужчиной. — Теперь я рада, что цензоры не приняли тебя до службы у Гая Мария.
Он все еще находился в приподнятом настроении, все еще переживал те славные мгновения, когда Сенат воспринял известие. Письмо Мария — из рук в руки, от Цезаря к принцепсу… Угрозы германцев больше не существует! Аплодисменты, крики… Сенаторы танцевали, сенаторы плакали. И Гай Сервилий Главция, глава Коллегии народных трибунов, побежал, подхватив свою тогу, из курии к Форуму — чтобы с трибуны возвестить о победе. Такие заслуженные сенаторы, как Метелл Нумидийский и Великий Понтифик Агенобарб, торжественно обменялись рукопожатием, стараясь все-таки сохранить величественный вид.
— Это знамение, — сказал Цезарь своей жене, глядя на нее с дурманящим голову восхищением. Как она красива! Четырехлетнее проживание в Субуре на ней нисколько не отразилось. Она там была домовладелицей и сдавала в аренду квартиры в своем многоэтажном доме-инсуле.
— Когда-нибудь ты будешь консулом, — произнесла она уверенно. — Всякий раз, когда они будут вспоминать о нашей победе при Верцеллах, они вспомнят и о том, что это ты доставил известие в Рим.
— Нет, — возразил он, оставаясь справедливым. — Они сразу подумают о Гае Марии.
— И о тебе, — настаивала любящая жена. — Это твое лицо они увидели, это ты был его квестором.
Он вздохнул, устроился поудобнее на обеденном ложе и похлопал по пустующему месту возле себя.
— Иди сюда, — позвал он.
Сидя, как и полагается женщине, на стуле с высокой спинкой, Аврелия посмотрела на дверь столовой.
— Гай Юлий! — укоризненно воскликнула она.
— Да мы ведь одни, дорогая моя жена, и я не такой уж сторонник строгих правил. Не хочу, чтобы в первый же вечер моего пребывания дома нас разделял этот стол. — Он опять похлопал по ложу. — Иди, женщина! И немедленно!
Когда они поселились в Субуре, то сразу привлекли всеобщее внимание. Молодые супруги были любопытны решительно всем, кто жил на соседних улицах. Аристократы-домовладельцы — явление нередкое; но аристократы-домовладельцы в тех местах не жили. Гай Юлий Цезарь и его жена оказались редкими птичками и поэтому вызвали пристальный интерес. Несмотря на громадную территорию, Субура оставалась по сути дела многолюдной деревней, где обожали сплетни. Как говорится, хлебом не корми, только дай новую сенсацию.
Все предсказывали, что молодая пара проживет в Субуре недолго. Субура, этот ревностный нивелировщик притязаний и гордости, скоро разоблачит этих людей с Палатина. Какие истерики начнет закатывать эта госпожа! Как высокомерен и вспыльчив сделается господин! Ха, ха!.. Именно так всегда и бывало в Субуре. И соседи пребывали в веселом ожидании.
Но ничего подобного не случилось. Они увидели, что госпожа не гнушалась сама делать закупки, не демонстрировала аристократического отвращения при виде какого-нибудь мужчины, который заговаривал с ней. Она не испугалась, когда местные женщины окружили ее на улице Патрициев и стали кричать, чтоб она возвращалась на свой Палатин. А что касается господина, он истинный патриций: спокойный, вежливый, проявляет интерес ко всему, о чем ему говорят окружающие, всегда поможет составить завещание, договор об аренде, контракты.
Очень скоро эти пришельцы с Палатина завоевали уважение. В конце концов их даже полюбили. Многое в них было жителям Субуры в новинку. Например, их желание самим вести свои дела и не совать нос в дела чужие. Они никогда не жаловались, не критиковали. Только заговори с ними — и можешь быть уверен: в ответ тебе улыбнутся, будут вежливы, проявят интерес. Хотя поначалу казалось, будто они притворяются, но потом соседи поняли: Цезарь и Аврелия таковы на самом деле.
Для Аврелии это признание было значительно важнее, чем для Цезаря. Ведь это она занималась делами в Субуре, она была хозяйкой инсулы. В первое время ей приходилось трудно, и только после отъезда Цезаря она поняла почему. Сначала она считала свои трудности результатом того, что дело это ей незнакомое и у нее нет опыта. Агенты, которые продали ей дом, предложили свои услуги. Они от ее имени будут собирать арендную плату и иметь дело с жильцами. Цезарь посчитал это хорошей идеей. И послушная жена согласилась. Спустя месяц после их переезда в дом она рассказала ему о жильцах.
— Такое разнообразие, даже не верится, — говорила она оживленно. От ее привычной сдержанности не осталось и следа.
Он решил подыграть ей:
— Разнообразие?
— На верхних этажах живут вольноотпущенники-греки, которые, кажется, стараются вести образ жизни своих прежних хозяев. Перебиваются кое-как и чаще держат при себе мальчиков, чем жен. Валяльщик сукна и его жена — римляне. Пастух с семьей… Ты можешь себе представить — пастух в Риме? Он приглядывает за овцами на Овечьем поле, где они ждут, пока их купят на убой. Интересно, правда? Я спросила его, почему он не живет поближе к месту работы, а он сказал, что он и его жена родились в Субуре и не могли бы жить в другом месте. Кроме того, ему нравится ходить пешком на работу, — рассказывала она.
Но Цезарь нахмурился:
— Я не сноб, Аврелия, и все же не уверен, что тебе подобает самой разговаривать с твоими жильцами. Ты — супруга Юлия Цезаря и должна придерживаться определенных норм поведения. Никогда нельзя говорить с этими людьми повелительным тоном, тем более грубо, или совать нос в их дела. Но я скоро уеду и не хочу, чтобы моя жена заводила себе друзей среди едва знакомых людей. Ты должна быть чуть выше тех, кто арендует у тебя квартиры. Поэтому я рад, что агенты от твоего имени получают арендную плату и ведут все дела.
Лицо ее погрустнело, она посмотрела на него с испугом и, запинаясь, проговорила:
— Я… прости, Гай Юлий, я… я не подумала… Правда, я с ними почти не разговаривала. Просто думала, что будет интересно узнать, чем все они занимаются.
— Конечно, это интересно, — смягчился он, поняв, что отравляет ей удовольствие. — Расскажи мне еще что-нибудь.
— Еще есть грек, преподаватель риторики, с семьей. Римлянин — школьный учитель, тоже с семьей. Он хочет арендовать дополнительные две комнаты, соседние с его квартирой. Чтобы в этих помещениях заниматься с учениками. — Она быстро взглянула на Цезаря и добавила: — Это агенты мне сказали. — Так Аврелия впервые солгала мужу.
— Это уже лучше, — похвалил он. — Кто еще у нас есть, любовь моя?
— Над нами живут странные люди. Торговец специями со своей страшно высокомерной женой. И изобретатель! Он холостяк, его квартира буквально завалена массой маленьких действующих моделей кранов, насосов, мельниц, — стала перечислять она, опять забыв об осторожности.
— Не хочешь ли ты сказать, Аврелия, что ты была в квартире холостяка? — спросил Цезарь.
И она опять солгала с сильно бьющимся от страха сердцем:
— Нет, Гай Юлий, правда! Агент сказал, что будет лучше, если я буду сопровождать его при обходе, а заодно проверю, как они живут.
Цезарь расслабился:
— Понимаю! Конечно. И что же он изобрел, наш изобретатель?
— Большей частью тормоза и блоки, я так поняла. Он показал мне, как они работают, — на модели крана. Но у меня не технический ум — так он сказал — и боюсь, что все это не имело для меня никакого смысла.
— Очевидно, его изобретения приносят ему хороший доход, если он может себе позволить жить непосредственно над нами, — заметил Цезарь, чувствуя, что жена его рассказывала уже не так оживленно. Лишенный интуиции, он не мог догадаться, чья в этом вина.
— Блоки он изобретает по договору с литейным цехом, который производит работы для крупных строительных подрядчиков. А тормоза изготавливает сам где-то на этой улице неподалеку. — Она передохнула и перешла к описанию самых необычных жильцов. — Агенты сообщили мне, что целый этаж у нас занимают евреи. Им понадобился отдельный этаж, потому что они соблюдают очень много правил, которые, кстати, сами и придумали. Очень религиозные люди! Мы в их глазах просто моральные уроды. Они не работают по найму, потому что каждый седьмой день обязаны отдыхать. Странная система, правда? В Риме базарный день — каждый восьмой, а потом есть еще праздники… Но наши праздники никак не совпадают с праздниками у евреев. Поэтому они работают только по договорам. У них не бывает регулярной работы.
— Как необычно! — удивился Цезарь.
— Все они ремесленники и ученые, — продолжала Аврелия, стараясь не выдавать своей заинтересованности. — Один из этих людей — его зовут Шимон — искуснейший писец. Очень красивый почерк, Гай Юлий. Правда, красивый! Он пишет только по-гречески. Никто из них не знает хорошо латыни. Когда издатель или автор готовит специальное издание произведения, которое они хотят продать подороже, они идут к Шимону. У него четыре сына, и все учатся на писцов. Они посещают школу нашего учителя-римлянина, а также и свою религиозную школу. Шимон хочет, чтобы они говорили на латыни так же бегло, как на греческом, и на арамейском, и иудейском — кажется, он так сказал. Тогда у них в Риме всегда будет много работы.
— И все евреи — писцы?
— О нет, только Шимон. Есть один, который работает по золоту. Он берет заказы у торговцев из портика Маргарита. А еще у нас имеются портретный скульптор, портной, оружейник, текстильщик, каменщик и торговец бальзамом.
— Надеюсь, они не все работают на дому? — осведомился Цезарь с тревогой.
— Только писец и золотых дел мастер. У оружейника есть мастерская на Высокой дороге, скульптор арендует мастерскую на большой ферме на Велабре, а каменщик работает в портовой мастерской, недалеко от мраморных причалов. — Как ни старалась Аврелия скрыть свои чувства, глаза ее засияли. — Они очень много поют. Думаю, это религиозные песни. Очень странное пение, знаешь, восточное, немелодичное. Но это ведь лучше, чем детский плач.
Цезарь протянул руку, чтобы убрать локон, упавший ей на лоб. Что толку сердиться — она ведь совсем девчушка, всего восемнадцать лет.
— Я так понимаю, что нашим евреям нравится здесь жить? — спросил он.
— На самом деле всем нравится здесь жить, — ответила она.
В ту ночь, когда Цезарь заснул, Аврелия долго лежала рядом, пролив на подушку несколько слезинок. Ей и в голову не приходило, что здесь, в субурской инсуле, Цезарь будет ожидать от нее того же поведения, что и на Палатине. Неужели он не понимал, что в этих перенаселенных кварталах для женщин с Палатина не было никаких развлечений, любимых занятий? Нет, конечно, он не понимал. Он все свое время посвящал растущей карьере. Его дни проходили между судами, важными сенаторами, монетным двором, казначейством, разными аркадами и колоннадами, куда начинающий сенатор ходил учиться своей профессии. Мягкий, добрый и тактичный муж Аврелии почти здесь и не жил. Но Гай Юлий Цезарь по-прежнему считал свою жену исключительной.
Истина заключалась в том, что Аврелия хотела сама управлять своей инсулой, отказавшись от агентов. Поэтому она сама обошла всех своих жильцов на каждом этаже, поговорила с ними, познакомилась поближе. Они ей понравились. Она не понимала, почему не должна вести с ними дела лично, пока не поговорила с мужем и не осознала, что она — женщина особая и стоит высоко на пьедестале достоинства Юлиев. Ей никогда не позволят сделать что-то, что может скомпрометировать его семью. Ее собственный род был так же высок, и она ценила аристократизм и понимала его. Но чем же ей заполнить свои дни? Она не смела и подумать о том, что уже два раза солгала мужу. Так, всхлипывая, она и заснула.
К счастью, ее дилемму временно разрешила беременность. Она стала спокойнее. Обошлось без традиционных неудобств: Аврелия находилась в расцвете здоровья и юности, в ней не было болезненности девушек старой патрицианской знати. Кроме этого, она взяла за правило каждый день ходить пешком, чтобы не сойти с ума от безделья. Громоздкая, как тумба, служанка Кардикса служила ей достаточно надежной защитой на улицах.
Еще до рождения их первого ребенка Цезаря откомандировали на службу к Гаю Марию. Он очень волновался, оставляя жену в последние недели беременности, такую уязвимую.
— Не беспокойся, со мной все будет хорошо, — сказала она.
— До родов обязательно поживи у своей матери, — наставлял он ее.
— Предоставь все мне, я справлюсь, — ответила она кратко.
Конечно, она не переехала к матери. Она родила в своей собственной квартире. И помогали ей не модные палатинские врачи, а лишь местная повитуха и Кардикса. Роды были легкими и быстрыми. Родилась девочка, еще одна Юлия, такая же светленькая и голубоглазая — великолепная, как и подобает всем Юлиям.
— Для краткости будем звать ее Лия, — сказала она своей матери.
— О нет! — воскликнула Рутилия, считая, что «Лия» — слишком просто и невнушительно. — А что, если Юлилла?
Аврелия решительно качнула головой:
— Нет, это несчастливое имя. Нашу девочку будут звать Лия.
Лия была слабенькая. Шесть недель подряд она все плакала и плакала, пока жена Шимона, Руфь, не решилась спуститься к Аврелии. Выслушав рассказ Аврелии о докторах, о волнующихся бабушке и дедушке Котта, о коликах и простуде, она презрительно фыркнула.
— У тебя ребенок голодный, — сказала Руфь с сильным греческим акцентом. — У тебя нет молока, глупая девочка!
— Да где же я поселю кормилицу? — спросила Аврелия, почувствовав огромное облегчение. Она сразу поняла, что Руфь говорила правду, но никак не могла сообразить, как ей убедить прислугу потесниться, пустив еще одного человека.
— Тебе не нужно искать кормилицу, глупенькая. В этом доме полно кормящих матерей. Не беспокойся, мы все дадим малышке молока.
— Я заплачу вам, — несмело предложила Аврелия, чувствуя, что тон ее не должен быть покровительственным.
— За что? Предоставь это мне, глупая. И я присмотрю за тем, чтобы все они сначала мыли свои соски! Малышка должна прибавить в весе, мы не хотим, чтобы она болела, — так сказала Руфь.
И у маленькой Лии появился целый дом кормилиц. Самые разные соски побывали у нее во рту, но ей это было безразлично — она питалась греческим молоком, еврейским, римским, испанским, сирийским. И стала поправляться.
Аврелия оправилась после родов и больше не испытывала страха по поводу плачущего ребенка. Без Цезаря стал проявляться истинный характер Аврелии. Для начала она сделала фарш из своих родственников по мужской линии, которых Цезарь просил присматривать за ней.
— Если ты мне будешь нужен, отец, я пришлю за тобой, — сказала она Котте твердо.
— Дядя Публий, оставь меня в покое! — сказала она Рутилию Руфу.
— Секст Юлий, отправляйся-ка ты лучше в Галлию! — ответила она старшему брату своего мужа.
После этого она посмотрела на Кардиксу и радостно потерла руки.
— Наконец-то моя жизнь принадлежит мне! — воскликнула она. — Грядут некоторые перемены!
Она начала с собственной квартиры, где всем заправляли рабы, купленные после свадьбы. Они работали достаточно хорошо под руководством управляющего, грека по имени Евтих, поэтому у Аврелии не было веских оснований жаловаться на них Цезарю. Только теперь она поняла, что у них с мужем совершенно разные взгляды на вещи. Он был довольно рассеянным и некоторых вещей не видел вовсе, особенно в домашних делах. В течение одного лишь дня Аврелия добилась, чтобы слуги делали то, что велела она. Для начала она с ними поговорила, потом составила для них распорядок дня. Гай Марий был бы в восторге от ее речи — краткой, захватывающе откровенной, произнесенной тоном бывалого полководца.
— О-о-о-о-о! — только и сказал повар Мург управляющему Евтиху. — А я-то думал, что она — просто милая малышка!
Управляющий закатил свои красивые глаза под длинными ресницами:
— А как же я? Я-то думал, что нырну к ней в постель и утешу ее немного, пока Гай Юлий отсутствует! Вот незадача! Уж скорее я заберусь в кровать ко льву!
— Ты действительно думаешь, что у нее хватит духу потерпеть такие финансовые убытки, продав всех нас с плохими рекомендациями? — спросил повар Мург, дрожа при одной только мысли об этом.
— У нее рука не дрогнет распять нас, — сказал управляющий.
— О-о-о-о-о! — взвыл повар.
Уладив дело со слугами, Аврелия сразу занялась постояльцем, тоже живущим на первом этаже. Тот первый разговор с Цезарем о жильцах лишил ее решимости немедленно отделаться от этого субъекта. И в конце их разговора Аврелия не упомянула о нем, поняв, что муж ее не поймет. Но теперь, когда у нее развязаны руки, она будет действовать.
В другую квартиру на первом этаже войти можно было изнутри. Аврелии потребовалось бы для этого лишь пройти через двор. Однако подобное вторжение придаст ее визиту нежелательный фривольный оттенок, а этого она определенно не хотела. Поэтому она войдет к жильцу через входную дверь. Это означало, что она должна была выйти из своей квартиры на улицу Патрициев, повернуть направо и пройти мимо ряда магазинов, которые она сдавала в аренду, к таверне на перекрестке — вверх по улице. Оттуда ей предстояло повернуть направо, в Малую Субуру, и пройти вниз, мимо другого ряда магазинов, которые она тоже сдавала.
И вот наконец она подходит к входной двери второй квартиры, расположенной на первом этаже.
В квартире проживал знаменитый актер по имени Эпафродит — согласно бухгалтерским книгам, уже более трех лет.
— Скажи Эпафродиту, что хозяйка желает его видеть, — велела Аврелия привратнику.
Ожидая в гостиной — большой, как и в ее квартире, — Аврелия успела оценить ее состояние глазом эксперта и не удержалась от вздоха. Ни трещин, ни отбитых кусков штукатурки, ни отставшей краски. Гостиная была в лучшем состоянии, чем ее собственная. Совсем недавно она была отделана фресками — купидоны с ямочками на щеках держат в руках цветы и фрукты. По бокам фресок висели внушительные пурпурные портьеры.
— Не верю! — проговорил хорошо поставленный голос на греческом.
Аврелия резко обернулась и оказалась лицом к лицу со своим жильцом. Он был значительно старше, чем можно было бы судить по голосу или по тому, как он выглядел на сцене.
Ему было за пятьдесят. Золотоволосый парик, тщательно подкрашенное лицо. Просторное платье из тирского пурпура, вышитое золотыми звездами. И этот пурпур — в отличие от многих! — действительно был из Тира, блестящий, пурпурный до черноты, меняющий оттенок в зависимости от освещения — то синевато-сливовый, то интенсивно-малиновый. Только однажды Аврелия видела одежду из настоящего тирского пурпура — когда была на вилле Корнелии, матери Гракхов, которая с гордостью демонстрировала мантию, взятую Эмилием Павлом у македонского царя Персея.
— Чему ты не веришь? — спросила Аврелия также на греческом.
— Тебе, уважаемая! Я слышал, что наша хозяйка красива и обладает парой фиалковых глаз, но действительность многократно превосходит то, что я воображал, глядя на тебя через двор! — заливался он. В его мелодичном голосе звучали женоподобные нотки. — Садись же, садись!
— Я предпочла бы постоять.
Он остановился, повернулся к ней, подняв тонкие, выщипанные брови.
— Так ты пришла по делу?
— Конечно.
— Чем могу помочь в таком случае? — осведомился он.
— Тем, что освободишь помещение, — сказала Аврелия.
Он так и раскрыл рот. Он так и покачнулся, схватился рукой за грудь. Выражение ужаса появилось на лице.
— Что?
— Даю тебе восемь дней, — спокойно продолжала домовладелица.
— Но ты не можешь! Я аккуратно вношу арендную плату. Я ухаживаю за этой квартирой, словно она моя собственная! На каком основании, госпожа? — возмущался он, теперь уже достаточно мужским голосом. Сквозь краску проступили явно мужские черты.
— Мне не нравится твой образ жизни, — пояснила Аврелия.
— То, как я живу, касается только меня! — возразил Эпафродит.
— Но не в тех случаях, когда я вынуждена растить детей, которые могут увидеть через двор такие сцены, каких не следует видеть даже мне. Не тогда, когда шлюхи обоих полов выходят во двор, чтобы продолжить свои занятия.
— Повесь на окна шторы, — посоветовал Эпафродит.
— Этого я делать не буду. Не удовлетворит меня и то, если ты занавесишь свои окна. У моих домашних есть не только глаза, но и уши.
— Мои извинения! Жаль, что ты такого мнения, но это ничего не меняет, — быстро промолвил он. — Я отказываюсь выехать.
— В таком случае я обращусь к приставам и выселю тебя.
Используя свое актерское мастерство, он вдруг словно стал выше. Нависая над Аврелией, Эпафродит подошел к ней почти вплотную. Он был похож на Ахилла, прятавшегося среди женщин царя Ликомеда. Аврелия, впрочем, не испугалась.
— А теперь послушай меня, малышка. Я потратил целое состояние, делая это место таким, чтобы оно мне нравилось. И я не намерен покидать его. Если ты попытаешься позвать сюда приставов, я привлеку тебя к суду. Выдворив тебя из моей квартиры, я направлюсь прямо в трибунал к городскому претору и выдвину против тебя обвинение!
Ее фиалковые глаза словно издевались над ним. Она насмешливо улыбнулась.
— Попробуй! — ласково промолвила она. — Претора зовут Гай Меммий, он мой кузен. Однако сейчас нет времени для судебного процесса, поэтому тебе сперва придется обратиться к его помощнику. Он — новый сенатор, но я хорошо его знаю. Спроси, как его зовут, давай! Его зовут Секст Юлий Цезарь. Он — мой деверь. — Она отошла от актера и принялась рассматривать украшенные стены, пол, выложенный дорогой мозаикой. Такой роскошью не могла похвастаться ни одна арендованная квартира. — Да, все это очень красиво! Я рада, что в вопросах декоративного убранства ты проявил куда больше вкуса, чем при выборе знакомых. Но ты понимаешь, конечно, что любые усовершенствования на арендованной площади принадлежат домовладельцу, и что домовладелец ни по какому закону не обязан компенсировать их стоимость.
Через восемь дней Эпафродит выехал, осыпая проклятиями всех женщин на свете. Ему не удалось сделать то, что он намеревался: изуродовать фрески и выломать мозаику с пола. Аврелия наняла пару гладиаторов, чтобы те присутствовали в квартире, пока жилец не съедет.
— Хорошо! — молвила она, стряхивая пыль с рук. — А теперь, Кардикса, я могу поискать приличного жильца.
Существовало несколько способов сдать помещение. Домовладелец мог вывесить объявления на входной двери своего дома, на стенах своих магазинов, в банях, в общественных уборных, на любой стене жилищ своих друзей. А еще можно было просто передавать новость о сдаче помещения — устно. Поскольку инсула Аврелии имела репутацию особо надежной и безопасной, желающих нашлось много. Она сама разговаривала с каждым. Некоторые ей нравились; некоторым она чувствовала, что могла доверять. Находились и такие, которым она ни за что не сдала бы квартиру, даже если бы они были единственными претендентами. Но все равно никто не подходил. Поэтому она продолжала искать.
И только семь недель спустя она нашла идеального жильца. Всадник, сын всадника. Обеспеченный человек. Звали его Гай Матий. Он был того же возраста, что и Цезарь. А жена его была одного возраста с Аврелией. И даже поженились они почти в то же самое время, что и Цезарь и Аврелия. И девочка у них ровесница Лии. Жену звали Присцилла. Они занимались маклерством, заключали контракты. Отец Гая Матия жил со своей второй женой и младшими детьми в просторном доме на Квиринале. Аврелия тщательно навела справки, и когда сведения подтвердились, сдала Гаю Матию пустующую квартиру за десять тысяч денариев в год. Дорогие настенные фрески и мозаичный пол способствовали заключению контракта. А еще Аврелия обещала, что все свои будущие сделки будет оформлять только через фирму Матиев.
С этих пор — никаких агентов для сбора арендной платы. Отныне Аврелия намеревалась управлять своей инсулой сама. Все квартиры будут сдаваться с заключением письменного договора об аренде, который должен был возобновляться каждые два года. В договор были вставлены пункты о возмещении ущерба собственности, а также пункты, лишающие домовладельца права самовольно выселять жильцов.
Она превратила свою гостиную в офис, полный бухгалтерских книг. Из всех своих любимых занятий она сохранила лишь ткацкий станок. Вскоре она обнаружила, что быть домовладелицей очень трудно. Собрав все документы у прежних агентов, Аврелия увидела, что для всего были заведены особые свитки: для каменщиков, маляров, штукатуров, всех типов продавцов, свиток расхода воды, налогов, прав на землю, счета, рецепты. Она узнала, что большая часть доходов почти сразу же исчезает. Налог на воду, на канализацию, на каждое окно в инсуле, на каждую дверь, выходящую на улицу, на каждый пролет лестницы. И хотя дом был построен на совесть, все время приходилось что-то ремонтировать. В списках ремесленников было несколько плотников.
Просмотрев даты, Аврелия нашла человека, который выполнял большую часть работ и жил здесь дольше всех. Она послала за ним и приказала ему снять деревянные экраны с балконов, загораживающие свет.
Это она намеревалась сделать с первого же дня, как въехала сюда. Аврелия очень хотела устроить сад и мечтала превратить заброшенный двор в оазис, который доставлял бы удовольствие всем жильцам. Но обстоятельства оборачивались против, начиная с Эпафродита, который также желал пользоваться двором. Сам Цезарь никогда не видел вечеринок Эпафродита. Актер был достаточно хитер, чтобы устраивать свои дебоши только в отсутствие господина. А Цезарь считал, что все женщины склонны преувеличивать.
Унылые, плотные деревянные экраны были зафиксированы между колоннами балконов верхних этажей. Поэтому никто из живших наверху не видел этого безобразия. Надо признать, что экраны загораживали от всех двор и помогали глушить постоянный шум, исходящий из каждой квартиры. С другой стороны, эти щиты превращали световой колодец в раскаленную печку высотой в десять этажей, а двор — в такую же ужасную раскаленную плиту. И в результате верхние этажи оставались почти без света и свежего воздуха.
Итак, как только Цезарь уехал, Аврелия послала за плотником и приказала ему снять все экраны. Он посмотрел на нее так, словно она с ума сошла.
— В чем дело? — с удивлением спросила она.
— Госпожа, через три дня вы по колено будете в дерьме. По пояс — во всем том мусоре, который они захотят выбросить, от дохлой собаки до мертвой бабушки.
Аврелия почувствовала, как горячая волна заливает ей лицо, даже уши запылали. Не неприкрытая правда слов плотника убивала, а ее собственная наивность. Дура, дура, дура! Почему она не подумала об этом? «Потому что, — ответила она себе, — хоть всю жизнь ходи мимо дверей дома, где живешь, но не будешь иметь ни малейшего представления о том, что происходит за этими дверями». Возраст и неопытность тут ни при чем. Привычка жить в особняке — вот в чем дело! Ее дядя Котта догадался бы о назначении этих деревянных щитов не быстрее, чем она.
Она стиснула ладонями пылающие щеки и бросила на плотника такой восхитительный, смущенный взгляд, что он потом мечтал о ней почти год, регулярно приходил, справлялся, не надо ли чего починить, и по крайней мере на сто процентов улучшил качество своей работы.
— Спасибо! — горячо поблагодарила она.
Выезд Эпафродита дал ей возможность приступить к устройству сада во дворе. А потом и новый жилец, Гай Матий, продемонстрировал, что тоже любит заниматься садоводством.
— Позволь мне помочь тебе! — умолял он.
Трудно было отказать. Тем более она столько времени потратила на то, чтобы найти этих идеальных жильцов.
— Конечно, ты можешь помочь.
Она получила еще один урок. Через Гая Матия Аврелия узнала, что одно дело — мечтать о красивом саде, но совсем другое — создавать его. Сама Аврелия ничего в этом не понимала, а Гай Матий — он-то понимал. Можно сказать, он был гений садоводства. Раньше вода из ванны Цезарей уходила в канализацию, а теперь по трубопроводу стекала в маленькую цистерну во дворе для поливки растений. Эти растения Гай Матий выращивал с поразительной быстротой — заимствовал, как он сообщил Аврелии, в основном из особняка своего отца на Квиринале, а также у других, у кого находился нужный куст или виноградная лоза, или дерево, или трава. Он знал, как привить слабое растение на сильный подвой. Знал, каким растениям нужно немного извести, а каким подходит обычная римская кислая почва. Знал, в какое время года сеять семена цветов, когда высаживать цветы в клумбу, подрезать ветки. За двенадцать месяцев двор превратился в тенистый сад, ползучие растения обвили решетки на колоннах, пробиваясь вверх, к клочку неба высоко вверху.
Однажды к Аврелии пришел Шимон, писец. На взгляд римлянки, он выглядел странно: длинная борода, кольца волос вокруг маленькой ермолки.
— Госпожа Аврелия, пятый этаж хочет попросить тебя об одолжении, — начал он.
— Если я смогу, Шимон, конечно, я сделаю, — серьезно ответила она.
— Мы поймем, если ты откажешь, потому что то, о чем мы просим, — это вторжение в твою собственность, — сказал Шимон, тщательно подбирая фразы, как делал, когда работал. — Но если мы дадим слово, что никогда не оскорбим твоего доверия, кидая вниз отбросы, то… можем ли мы снять с нашего этажа деревянные экраны? Мы могли бы дышать свежим воздухом и любоваться прекрасным садом.
Аврелия просияла:
— Я счастлива выполнить вашу просьбу! Но я никогда не прощу вам, если вы станете выбрасывать отходы из окон на улицу. Обещай мне, что весь мусор вы будете уносить через улицу в общественную уборную или выливать в канализацию.
Довольный, Шимон обещал.
На пятом этаже сняли экраны с балкона, хотя Гай Матий умолял оставить их там, где они закрывали колонны, так чтобы ползучие растения могли продолжать тянуться вверх. Еврейский этаж положил начало. Изобретатель и продавец специй на втором этаже тоже попросили разрешения снять экраны, а потом и четвертый этаж, и седьмой, и третий, и шестой, пока наконец не остались лишь муравейники вольноотпущенников на двух верхних этажах.
Весной, перед сражением при Аквах Сестиевых, Цезарь совершил молниеносное путешествие через Альпы с донесением для Рима. Его краткий визит закончился для Аврелии новой беременностью. В феврале она родила вторую девочку — опять у себя дома и опять с помощью лишь местной повитухи и Кардиксы. На это раз Аврелия уже знала, что молока у нее не будет. И вторую маленькую Юлию, которая потом всю жизнь будет недовольна приставшим к ней детским прозвищем «Ю-ю», немедленно приложили к дюжине сосков, рассеянных по разным этажам инсулы.
«Это очень хорошо, — писал Цезарь в ответ на письмо Аврелии, в котором она сообщала о рождении Ю-ю. — У нас теперь есть две Юлии, как и положено по традиции. На этом мы можем производство девочек прекратить. При следующих поездках с донесениями в Рим начнем делать мальчиков Юлиев».
Ее мать, Рутилия, сказала нечто похожее, желая утешить Аврелию по поводу рождения двух девочек подряд.
— Могла бы заранее догадаться, что бросаешь слова на ветер, — сказал ей Котта, довольный.
— Да, но!.. — раздраженно воскликнула Рутилия. — Честное слово, Марк Аврелий, дочь меня поражает! Когда я попыталась утешить ее, она удивленно вскинула брови и сказала, что ей абсолютно все равно, какого пола у нее дети, лишь бы они все были здоровы!
— Но она же замечательная мать! — возразил Котта. — Те из нас, кто может прокормить детей, уже не подкидывают новорожденных девочек, как это делали четыреста-пятьсот лет назад. Всегда лучше, когда мать рада рождению девочек.
— Конечно, лучше! Я и не спорю, — резко прервала его Рутилия. — Нет, меня бесит не ее спокойствие, а то, как она делает из меня дуру, пытаясь втолковать мне очевидное!
— Я люблю ее, — тихо засмеялся Публий Рутилий Руф, присутствовавший при разговоре.
— Ну конечно! — фыркнула Рутилия.
— Девочка хорошенькая? — спросил Руф.
— Она — совершенство! А чего ты ждал? У этой пары не получится урод, даже если они будут делать детей, стоя на головах, — отвечала Рутилия, задетая за живое.
— Ну-ну, кто это у нас истинная римская матрона? — упрекнул ее Котта, подмигнув Рутилию Руфу.
— Чтоб у вас все зубы повыпали! — воскликнула Рутилия, бросаясь в них подушками.
Вскоре после рождения Ю-ю Аврелия вынуждена была наконец заняться таверной на перекрестке. Она все откладывала решение этой проблемы. Таверна располагалась в ее инсуле, однако Аврелия не могла получать за нее плату, поскольку та считалась местом встреч религиозного братства. Это братство не имело своего храма, но тем не менее считалось официальным и было зарегистрировано в книгах претора по делам граждан.
Это заведение досаждало решительно всем. Казалось, в таверне и вокруг нее жизнь не замирала ни на миг, даже ночью. Некоторые из ее завсегдатаев проворно сталкивали людей с тротуара, но при этом никогда не торопились прибирать с того же тротуара отходы.
Кардикса первой узнала черную сторону этого религиозного братства в таверне. Ее послали в лавку в доме Аврелии, чтобы купить мазь для попки Ю-ю. Войдя в помещение, Кардикса вдруг увидела, как двое бандитов прижали к стене хозяйку лавки. Это была старая женщина из Галатии — она знала толк во всяких снадобьях и лекарствах. Головорезы, издеваясь, спорили между собой, какой горшок или бутылку разбить сперва. Благодаря вмешательству Кардиксы ничего не было разбито — напротив, крепкая служанка Аврелии здорово отделала обоих. После того как бандиты, выкрикивая проклятия, разбежались, она заставила перепуганную старуху рассказать ей все. Оказывается, хозяйка не могла заплатить за охрану лавки.
— Каждый владелец должен платить братству, чтобы ему и дальше позволяли заниматься торговлей, — рассказывала Кардикса Аврелии. — Мол, это плата за то, что они обеспечивают охрану лавочек от грабителей. На самом деле настоящий грабеж случается тогда, когда владелец им не заплатит. Бедная старая галатийка недавно похоронила мужа, как ты знаешь, госпожа, — и похоронила его достойно. Поэтому у нее сейчас нет денег.
— Все, хватит! — сказала Аврелия, готовая к войне. — Пошли, Кардикса, кончим этот вопрос раз и навсегда.
Она решительно вышла из дома. И у каждого из хозяев лавочек по улице Патрициев выспрашивала, сколько тот платит за охрану. От некоторых она узнала, что темные дела братства не ограничиваются ее магазинами. Поэтому она обошла всех соседей. Постепенно перед ней открылась поразительная картина вопиющего вымогательства. Даже двух женщин, содержащих общественную уборную на противоположной стороне Малой Субуры, и тех заставляли платить братству проценты. Когда братство обнаружило, что эти женщины оказывали жильцам дополнительные услуги, собирая ночные горшки, опорожняя и отмывая их (этот доход работницы от «покровителей» скрывали), они перебили все горшки. Женщинам пришлось покупать новые. Бани по соседству с общественной уборной были частной собственностью — как и все бани в Риме. Здесь братство также установило плату. Иначе, пригрозили заправилы, посетителей утопят в воде.
К тому времени, как Аврелия закончила расспросы, она разгневалась так, что решила сперва пойти домой и успокоиться, прежде чем встречаться с братством в его логове.
— Я выгоню их из моего дома! — сказала она Кардиксе. — Из моего дома!
— Не беспокойся, госпожа Аврелия, мы дадим им хорошую взбучку, — утешала ее Кардикса.
— Где Ю-ю? — спросила Аврелия, переводя дыхание.
— Наверху, на пятом этаже. Сейчас очередь Ребекки кормить малышку.
Аврелия нервничала:
— Почему у меня нет молока? Как у высохшей старухи!
Кардикса пожала плечами:
— У некоторых женщин есть молоко, у других нет. Никто не знает почему. Не унывай из-за этого. Что тебя действительно должно беспокоить, так это братство и его делишки. Никто не отказывается давать Ю-ю молоко, ты ведь знаешь. Я пошлю служанку наверх попросить Ребекку ненадолго подержать Ю-ю у себя, а мы с тобой отправимся в таверну и выгоним этих негодяев.
Аврелия поднялась:
— Ну так покончим с этим раз и навсегда.
Таверна была плохо освещена. Но вот на пороге, на фоне светлого дверного проема, возникла Аврелия — в расцвете своей знаменитой красоты, которая не увядала всю ее жизнь. Шум сразу утих, но снова все зашумели, когда за спиной Аврелии замаячила Кардикса.
— Эта слониха поколотила нас утром! — послышался голос из мрака.
Скамьи заскрипели. Аврелия решительно вошла и встала посреди таверны, оглядываясь по сторонам. Кардикса за ее спиной держалась настороже.
— Где у вас главный, отребье? — требовательно спросила Аврелия.
В дальнем углу поднялся из-за стола худощавый мужчина — небольшого роста, лет сорока с небольшим. Без сомнения, римлянин.
— Это я, — сказал он, выходя вперед. — Луций Декумий, к твоим услугам, госпожа.
— Ты знаешь, кто я? — спросила Аврелия.
Он кивнул.
— Вы занимаете — без арендной платы! — жилую площадь, которая является моей собственностью, — сказала она.
— Эта площадь не принадлежит тебе, госпожа, — спокойно возразил Луций Декумий. — Она принадлежит государству.
— Нет, она не государственная, — возразила Аврелия и огляделась вокруг. Теперь ее глаза уже привыкли к тусклому освещению. — Это место портит репутацию моего дома. Вы совсем не следите здесь за чистотой. Я выселяю вас.
Все дружно ахнули. Луций Декумий прищурил глаза, насторожился.
— Ты не можешь нас выселить, — сказал он.
— Увидишь.
— Я буду жаловаться претору по делам граждан.
— Пожалуйста! Он — мой кузен.
— Тогда Великому Понтифику.
— Он тоже мой кузен.
Луций Декумий фыркнул — презрительно? Или насмешливо?
— Не могут же все в Риме быть твоими кузенами!
— Могут. — Аврелия грозно выдвинула вперед подбородок. — Не совершай ошибки, Луций Декумий! Будет лучше, если ты со своими головорезами уберешься отсюда!
Он стоял в раздумье. Разглядывал ее, почесывая подбородок. Где-то в глубине его ясных серых глаз притаилась улыбка. Потом он отступил и кивнул в сторону стола, за которым раньше сидел.
— Может, обсудим нашу проблемку? — спросил он, спокойный, как Скавр.
— Нечего обсуждать, — отозвалась Аврелия. — Вы освободите помещение.
— Фу-у! Всегда есть что обсудить. Прошу, госпожа, давай лучше сядем, — попытался подольститься Луций Декумий.
Аврелия почувствовала, что с ней происходит что-то ужасное. Ей начинал нравиться Луций Декумий! Но это же смешно. И тем не менее это факт.
— Хорошо, — согласилась она. — Кардикса, встань за моим стулом.
Луций Декумий подал ей стул, а сам уселся на скамью.
— Немного вина, дорогая госпожа?
— Конечно, нет.
— О-о…
— Ну?
— Что — ну? — спросил Луций Декумий.
— Это же ты хотел что-то обсудить, — напомнила она.
— Правильно. — Луций Декумий прочистил горло. — Так против чего именно ты возражаешь, госпожа?
— Против вашего присутствия под моей крышей.
— Ну-ну, это несколько расплывчатое заявление, не так ли? Я хочу сказать, мы ведь можем достигнуть некоторой договоренности. Ты скажешь мне, что именно тебе не нравится, а я посмотрю, можно ли что-то сделать в этом отношении.
Аврелия начала перечислять, загибая пальцы:
— Ветхость помещения. Грязь. Кругом отбросы. Шум. Вы, кажется, считаете, что это помещение и прилегающая улица принадлежат вам. Но ни то, ни другое вам не принадлежит. А еще ваши мелкие делишки! Терроризируете хозяев лавочек, заставляя их платить вам, чего они не могут и не должны! Какое презренное занятие!
— Наш мир, госпожа, — Декумий наклонился через стол и серьезно посмотрел на Аврелию, — разделен на волков и овец. Это естественно. Если бы это было противоестественно, не было бы овец больше, чем волков. А мы знаем, что на одного волка приходится по крайней мере тысяча овец. Считай нас здесь волками. Но мы не такие плохие, как думают о волках. Куснем раз-другой. Шеи не ломаем.
— Эта отвратительная метафора нисколько не повлияла на мое решение. Вы уедете отсюда.
— Голубушка! — воскликнул Луций Декумий, откидываясь назад. — Скажи мне… — Он быстро взглянул на нее. — Они все действительно твои кузены?
— Мой отец — бывший консул Луций Аврелий Котта. Мой дядя — консул Публий Рутилий Руф. Мой другой дядя — претор Марк Аврелий Котта. Мой муж — квестор Гай Юлий Цезарь. — Аврелия чуть вскинула голову, прикрыла глаза и самодовольно заключила: — И более того, Гай Марий — мой свояк.
— Ну а мой свояк — египетский фараон, ха-ха! — сказал Луций Декумий, запутавшийся в именах.
— Тогда советую тебе убираться домой, в Египет! — сказала Аврелия, нисколько не задетая этим неудачным сарказмом. — Консул Гай Марий действительно мой свояк.
— О да! Конечно, свояченица Гая Мария будет жить в инсуле на задворках Субуры! — продолжал упорствовать Луций Декумий.
— Эта инсула принадлежит мне. Это мое приданое, Луций Декумий. Мой муж — младший сын. Поэтому некоторое время мы будем жить в моей инсуле. А потом переселимся в другое место.
— И Гай Марий на самом деле твой свояк?
— До последнего волоска в его бровях.
Луций Декумий глубоко вздохнул:
— Мне здесь нравится. Так что нам лучше начать переговоры.
— Я хочу, чтобы вы все убрались отсюда.
— Послушай, госпожа, у меня ведь тоже есть некоторые права. Люди из этой таверны являются хранителями алтаря на перекрестке. На вполне законном основании. Ты, видимо, решила: раз все в Риме твои кузены, значит, и государство — твоя собственность? Если мы уедем, помещение займут другие, ведь так? Эта религиозная община на перекрестке, госпожа, вполне официальная, ее зарегистрировали в преторских списках. Раскрою, так и быть, маленькую тайну. — Он опять наклонился к ней. — Все мы, братья перекрестка, — волки! — Он резко вытянул шею, как черепаха из-под панциря. — А теперь, полагаю, можно прийти к соглашению, госпожа. Мы будем соблюдать здесь чистоту, слегка подкрасим стены, с наступлением темноты будем ходить только на цыпочках. Станем даже помогать старушкам переходить через дренажные и сточные канавы, прекратим вымогательство в округе — словом, превратимся в истинных столпов общества! Как тебе это нравится?
Как ни старалась Аврелия подавить улыбку, она все равно появилась в уголках губ.
— Знакомый дьявол всегда лучше, не так ли, Луций Декумий?
— Намного лучше! — тепло отозвался он.
— Не могу сказать, что хочу вновь пройти через это с другими. Очень хорошо, Луций Декумий. Даю тебе срок — полгода.
Аврелия встала и направилась к двери, Луций Декумий пошел за ней.
— Но даже мысли не допускай, что у меня духу не хватит отделаться от вас! — сказала она, выходя из таверны.
Луций Декумий шел с ней по улице Патрициев, легко освобождая для нее дорогу сквозь толпу.
— Уверяю, госпожа, мы будем истыми столпами общества!
— Но это очень трудно сделать без значительных средств, к которым вы привыкли, — сказала Аврелия.
— Это ничего! — оживленно отозвался Луций Декумий. — Рим ведь большой! Мы просто перенесем сферу нашей деятельности подальше, чтобы не беспокоить тебя. Виминал, Аггер, фабричные болота — множество мест… Не забивай свою прелестную головку проблемой Луция Декумия и его братьев священного перекрестка. С нами все будет хорошо.
— Это не ответ! Какая разница, кого вы терроризируете, — нас или каких-то других людей, в другом месте?
— Чего не видит глаз, не слышит ухо, о том и сердце не болит, — произнес он, искренне удивляясь ее упрямству. — Ведь это так, госпожа.
Тем временем они добрались до ее двери. Аврелия остановилась и посмотрела на него с сожалением.
— Уверена, что ты сделаешь все по-своему, Луций Декумий. Но чтоб я никогда так и не узнала, куда вы перенесли свои дела!
— Это будет секретом, госпожа, клянусь! Слеп, глух, нем!
Он протянул руку, чтобы постучать в дверь, которую подозрительно быстро открыл управляющий.
— А-а, Евтих, что-то я уже несколько дней не видел тебя в братстве, — ласково обратился к нему Луций Декумий. — Следующий раз, когда госпожа даст тебе выходной, жду тебя у нас, в общине. Мы там будем чистить все и слегка подкрасим, чтобы доставить удовольствие госпоже. Надлежит угождать свояченице Гая Мария, не так ли?
Евтих выглядел совсем несчастным.
— Конечно, — пробормотал он.
— А ведь ты кое-что утаиваешь от нас… Почему ты не сказал нам, кто твоя госпожа? — шелковым голосом осведомился Луций Декумий.
— За эти годы у тебя было время заметить, Луций Декумий, что я вообще никогда не говорю о своей семье, — важно ответил Евтих.
— Несносные греки, все они одинаковы! — Луций Декумий тряхнул своими прямыми каштановыми волосами. — Доброго тебе дня, госпожа. Очень рад был познакомиться. Если наше братство сможет в чем-то помочь, только скажи.
Когда дверь закрылась, Аврелия с каменным лицом обратилась к управляющему:
— Что ты хочешь мне сообщить?
— Госпожа, мне следовало быть среди них! — запричитал он. — Я — управляющий домовладельцев, они не посмели бы меня не принять!
— Ты понимаешь, Евтих, что за это я могу приказать выпороть тебя, — ровным голосом сказала Аврелия.
— Да, — прошептал он.
— Порка — установленное наказание, не так ли?
— Да, — снова прошептал он.
— Тогда тебе повезло, что я — жена своего мужа и дочь своего отца. Незадолго до смерти мой свекор, Гай Юлий, сказал, что никогда не мог понять, как семья может жить в одном доме с людьми, которых подвергают порке, будь это дети или рабы. Однако существуют другие способы наказать за нелояльность и наглое поведение. Не думай, что я не готова понести убытки, продав тебя с плохой рекомендацией. Ты хорошо знаешь, что это означает. Вместо цены в десять тысяч денариев тебя продадут за тысячу сестерциев. И твой новый хозяин немилосердно будет пороть тебя, потому что тебя продали ему за бесценок как плохого раба.
— Я знаю, госпожа.
— Хорошо! Продолжай оставаться членом братства — я понимаю твое затруднительное положение. Хвалю тебя за благоразумие относительно нас. — Она хотела было уйти, но остановилась. — Этот Луций Декумий… чем он занимается?
— Он — смотритель нашей общины, — сказал Евтих, чувствуя себя еще более неловко.
— Ты что-то утаиваешь.
— Нет, нет!
— Ну-ка, выкладывай мне все!
— Но, госпожа, это лишь слухи. Никто не знает правды, понимаешь? Слышали, будто он это сам говорил. Хотя это могло быть просто хвастовством. Или просто чтоб напугать нас.
— Так что он говорил?
Управляющий побледнел:
— Он говорит, что он — убийца.
— Убийца! И кого же он убил?
— Мне кажется, он имеет в виду того нумидийца, которого несколько лет назад зарезали на Римском Форуме.
— Чудеса, да и только! — молвила Аврелия и ушла посмотреть, чем заняты ее дети.
— Ее, наверное, как-то по-другому делали, — только и сказал Евтих Кардиксе.
Огромная галльская служанка протянула ручищу и придавила плечо красавчика управляющего, как кошка прижимает лапой хвост мыши.
— Действительно, делали ее по-другому, — произнесла она, дружески тряхнув Евтиха. — Поэтому мы все должны присматривать за ней.
Вскоре после этого Гай Юлий Цезарь прибыл домой из Италийской Галлии с донесением Мария из Верцелл. Он просто постучал в дверь, и управляющий впустил его, помог внести вещи. И Цезарь отправился искать жену.
Аврелия была в дворовом саду — надевала на зреющие гроздья винограда маленькие кисейные мешочки. Услышав за спиной шаги, она даже не обернулась.
— Никогда бы не подумала, что в Субуре так много птиц, — проговорила она, не оборачиваясь. — Но в этом году я намерена поесть винограда. Посмотрю, помогут ли эти мешочки.
— Я тоже очень хочу попробовать винограда, — сказал Цезарь. Она резко обернулась, мешочки посыпались на землю.
— Гай Юлий!
Он протянул к ней руки. Она упала в его объятия. Никогда поцелуй не был таким нежным. А потом еще, еще, еще… Гром аплодисментов вернул их к действительности. Цезарь взглянул наверх, увидел, что на балконы высыпали все жильцы, и помахал им рукой.
— Большая победа! — крикнул он. — Гай Марий уничтожил германцев! Рим не должен больше их бояться!
Оставив жильцов радоваться и распространять новость по всей Субуре, прежде чем узнает об этом Сенат и народ Рима, Цезарь обнял Аврелию за плечи и прошел с ней в узкий коридор между гостиной и кухней. Кругом все было аккуратно, чисто, изящно и недорого отделано. Повсюду вазы с цветами. «Аврелия — прекрасная хозяйка», — удивленно думал Цезарь.
— Мне немедленно надо увидеть Марка Эмилия Скавра. Но я не собирался идти в его дом, пока не посещу свой. До чего хорошо дома!
— Это замечательно, — сказала она, дрожа всем телом.
— Будет еще чудеснее ночью, жена, когда мы начнем делать нашего первого мальчика! — сказал он, снова целуя ее. — О, как же я тосковал по тебе! Воистину, ни одна женщина с тобой не сравнится. А ванну можно принять?
— Я видела, как Кардикса побежала туда минуту назад, так что ванна уже наполняется. — Аврелия, вздохнув от удовольствия, прильнула к его груди.
— И как это тебе не тяжело следить за домом, воспитывать наших девочек и вообще присматривать за всем этим местом? Я знаю, ты всегда говоришь мне, что агенты берут слишком большие комиссионные, но…
— Ничего, Гай Юлий! Этот дом в полном порядке, а наши жильцы лучше всех, — твердо сказала она. — Я даже справилась с небольшой трудностью — таверной на перекрестке. Теперь это очень спокойное и чистое место. — Она засмеялась, радуясь тому, что так легко упомянула об этом. — Ты не представляешь, как все стараются помочь, как сразу хорошо себя ведут, едва узнают, что я — свояченица Гая Мария!
— Сколько цветов! — заметил Цезарь.
— Правда, красивые? Я получаю их через каждые четыре-пять дней.
Он прижал ее к себе:
— Так у меня появился соперник?
— Не думаю, что тебя это будет беспокоить, когда ты познакомишься с ним. Его зовут Луций Декумий. Он — убийца.
— Кто?!
— Нет, любимый, я шучу, — успокоила она его. — Это он говорит, будто он убийца. Подозреваю — для поддержания своей власти над братьями. Он смотритель общины.
— Где он достает цветы?
Она тихо засмеялась:
— Дареному коню в зубы не смотрят. В Субуре все по-другому.
Назад: ГОД СЕДЬМОЙ (104 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (II) И ГАЯ ФЛАВИЯ ФИМБРИИ ГОД ВОСЬМОЙ (103 Г. ДО Р. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (III) И ЛУЦИЯ АВРЕЛИЯ ОРЕСТА ГОД ДЕВЯТЫЙ (102 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ГАЯ МАРИЯ (IV) И КВИНТА ЛУТАЦИЯ КАТУЛА ЦЕЗАРЯ
Дальше: ОТ АВТОРА
