После написанного-2
Валькирия

Девушка стояла на кухне, не дыша. Слёзы катились по её щекам. Она не могла поверить своему счастью. Война, голод, холод, детский дом, спецшкола, где с ними обращались, как с собаками, дрессируя, спецкурсы, где дрессура вышла на новый виток. Первое же задание — и вот весь мир — с ног на голову. Герой Союза, сын легендарного Медведя и не менее легендарной Медведицы, тайны и загадки с грифом «Гостайна», предметы из сказки, или со страниц фантастики с лапой медведя на переплёте, огромная квартира, шикарная мебель и вещи, просто разбросанные по полу, продукты, которые надо нюхать, чтобы понять — что это? Холодильник выше человека, терминал Сети, куда доступ есть только избранным — валяется на полу разбитый. С потолка свешивается экран кинотеатра — кино — прямо дома?

И она — в центре всего этого?! Это про неё этот сказочный герой, мужчина мечты и девичьих грёз, говорит — «судьба», «никому не отдам, моя она»?! Про неё? Он, красивый, стройный, весь мускулистый, правда, весь в шрамах, но он же — Егерь! Умный, образованный, воспитанный и тактичный. Солдафон. А ещё он — галантный. Настоящий рыцарь. Раздел её, беспомощную, вымыл, в постель уложил. И не покусился на её девичью честь. Потому что сам — Честь. Она сама, фактически, изнасиловала его, боясь упустить, боясь, что он встанет и уйдёт. И она больше никогда его не увидит. Никогда! «Хоть пять минут, но мой!» — думала она. Потому — провоцировала, видела его глаза. А оказалось — он играл с ней, как кот с мышкой. Пусть! Зато у неё есть чувство, которого не было никогда — каменной стены за спиной. Надёжной опоры, заботы.

Бутерброды? Сей же миг, любимый! Не то, что бутерброды! Ноги буду мыть и воду эту пить, как говорила её бабушка. Только теперь она поняла, что значат слова эти. И нет никакой брезгливости! Какая брезгливость! Какой он милый, такой мягкий с ней, такой нежный, будто она — ваза венского хрусталя, а не закалённый кинжал дамасской стали. И это — очень приятно. Она опять захотела его. Ощутить его в себе! «Мама, он свёл меня с ума!»

— Малыш, время! — стальная рука бережно охватила талию Маши, — жевнём и едем! Тебе понравиться Ласточка.

— Кто это — Ласточка?

— Ревнуешь? — спросил Миша набитым ртом.

Маша кивнула, но ощущала, что будь даже Ласточка — женой Миши — она смериться. Лишь бы он, хоть иногда, был с ней. Был её. Хоть иногда чувствовать себя его женщиной. Теперь Маша поняла, как живут женщины Востока в гаремах.

— Ласточка — не «кто», а «что». Это — машина. Автомобиль. Закину тебя, куда тебе надо, съезжу по делам. А когда освободишься — заберу. Да, документы вечером захвати. Билеты брать. Батиного самолёта мы теперь не увидим, как своих ушей, так что поездом поедем.

— Куда? Куда поедем поездом?

— Ты меня не слушаешь? Домой. В Гвардейск. С Мамой тебя познакомлю. Свадьбу сыграем. Всем городом.

— В Гвардейск?

— Ага. Надо успеть, пока отпуск не кончился. Куда зашлют — не знаю. Ни минуты без тебя не хочу, — Миша впился в Машу поцелуем, потащил её из квартиры. Маша потерянно улыбалась.

Миша был одет в том же стиле, что и Маша — эти мягкие лёгкие ботинки, прямые штаны с накладными карманами, усиленными медными клёпками и прошитые усиленными швами, как спецовка, этот тянущийся трикотажный тонкий свитер без ворота и без рукавов, без пуговиц, с бестолковой надписью: «Здесь вам не тут!», и ветровка со множеством карманов, тоже пробитых клёпками и так же крепко простроченная. На голову Миша ничего не одел.

Лифт ехал где-то наверху. Они не стали ждать — легко бежалось ведь по лестнице! Маше казалось, что она сейчас — взлетит. Как в пьесе Островского.

— Это — машина? — удивилась Маша.

— Нет, малыш. Это — трактор. Машина. Ничего, скоро все машины мира перейдут на подобный вид кузовов. Садись, — Миша открыл перед ней толстенную дверь.

— Какое сидение необычное. Как непривычно. Обволакивает. Так и ездить — полулёжа?

— Привыкнешь. На этих лавках, что сейчас — уже не сможешь, — улыбался Миша, запустил двигатель, что заурчал мощно, но тихо.

Потом Миша что-то нажал, что-то подкрутил. Вокруг появилась музыка. Маша закрутила головой. Музыка лилась из круглых решёток в дверях. Миша улыбался, с хитрецой смотря на неё.

— Хорошая музыка, — сказала ему девушка.

— Энио Мариконе. Мне нравиться. А ещё больше нравиться вот это. Энигма.

Миша что-то нажал, хрустнуло, щелкнуло, из радиолы выскочила прямоугольная коробочка с зубчатыми отверстиями. Миша вставил в отверстие радиолы другую коробочку. Полилась другая музыка. Очень непривычная, очень насыщенная, но мелодичная. Пели не по-русски. Латынь? Это кто поёт на латыни? Английский. Только несколько слов на латыни.

— Поехали!

Машина тронулась тихо и плавно. Быстро набирая скорость. Миша решил поразить девушку ещё сильнее, закладывал резкие виражи на поворотах, входя в них на чрезмерной скорости, по прямой летал с невероятными скоростями, самолётными — 100 км/ч. Маша сдерживалась, как могла, чтобы не показать — как ей страшно. Особенно — видеть всё это в больших изогнутых стёклах, так разительно отличающихся от маленьких плоских стёкол других автомобилей. Такая обзорность — так страшно! Вот тогда она и поняла, почему кресло в машине так обволакивало — поддерживало Машу при безумных выкрутасах Миши. Наконец, Маша сдалась:

— Миша, милый, не могу больше, не гони!

— Ой, извини, малыш. Забыл, что к скорости — привыкнуть надо.

— А почему ты меня называешь «малыш»? Я не на много тебя не ниже ростом! Я — самая высокая была в классе! 175 см!

— Малыш, — улыбнулся Миша, — ты всегда будешь для меня — малыш. Девочка моя милая. Но, если не нравиться — не буду.

— Да нет. Пусть будет. Чувствую себя маленькой только. Но — защищённой.

Неожиданно, её слова погасили улыбку Миши. Взгляд его стал жёстким, звериным. Потом он посмотрел на неё, взгляд его на секунду смягчился. Но, как только он поворачивался к дороге — глаза опять становились холодными. Лицо — каменело. Маша тоже посмотрела.

— Флаги снимают. Траур, — сказала Маша.

— Они — ответят!

— Миша, ты обещал! Я — тоже тебя прошу — не лезь. Прошу, пожалуйста. Всё что угодно сделаю! Уволюсь, побегу за тобой, как дурочка, на край света! Всё, что угодно! Только не оставляй меня! Я понимаю, что моя просьба — ничто, но я — очень прошу!

Миша внимательно посмотрел на неё.

— Два, — резко бросил он, как боевой приказ. Тем же тоном, командным.

— Что? — не поняла Маша.

— Батя мне поставил условие — два сына. Поможешь?

— Хоть десять. От тебя — хоть десять. А на что условились?

— Пока не будет двух наследников — не видать мне дальнейшего, как своих ушей. Пока не будет двух Михалычей — Батю я не увижу.

— А на свадьбе он не будет? — расстроилась Маша.

— Надеюсь — нет. Иначе это будет не свадьба, а Сталинград. Отец патологически не умеет отступать. А что?

— Ты подумал, что я по службе интересуюсь? Нет, любимый. Я — не дурочка. Хотела познакомиться с великим и ужасным…

— Гудвином, — перебил Миша.

— Каким Гудвином? — удивилась Маша.

— Есть такой сказочный персонаж, — усмехнулся Миша. Со злорадством понимая, что это он у Бати заразился привычкой сбить пафос момента нелепой, неуместной шуточкой.

— Невоспитанный солдафон, — вздохнула Маша, гладя торпеду приборной панели ладонью, проведя пальцами по большому, сильно наклонённому, выпуклому сразу во многих направлениях стеклу, — перебил девушку. А я хотела познакомиться с твоим отцом. И — боялась.

— А чё — боялась-то? Он, вообще-то, мягкий и пушистый. Когда спит зубами к стенке.

— Шутишь всё, — вздохнула Маша, — а как не приглянусь я твоим родителям? Не понравлюсь?

— Головы не забивай! — рыкнул Миша, втискивая машину на 60 км/ч в просвет двух машин на перекрёстке, — Нравиться, не нравиться, спи моя красавица! Батина присказка. Мой выбор. Да, что я перед тобой? Слушай — правду! И — решай, пока не поздно! Отец и его лучший друг генерал Вишнин — тебя нашли. Выступили, как сваты. Они нас свели, как кобелька и сучку. Если бы ты им не понравилась — служила бы и дальше в райотделе. Какой области?

— Свердловской, — всхлипнула Маша. Слёзы бежали из глаз. Салон машины закружился перед ней, лобовое стекло и ряды машин за ним стремительно улетало вперёд, крутясь.

— Маша, Маша, Солнышко, тебе плохо? Прости, меня, дурака! Правда, солдафон! — машина приняла вправо, остановилась.

Хлопнула дверь, открылась дверь около девушки, сильные, настойчивые руки помогли выбраться из машины.

— Щас мороженку съедим, газировочки попьём, в теньке посидим. Не слушай меня, солдафона! Привык дрючить дубовых новобранцев! С девушками у меня — совсем никакого опыта.

— Почему? — тихо спросила Маша, усаживаемая на скамейку.

— Больной я, Маша. Немтырь. Молчун. Два слова связать не могу с девушками. «Бе-ме-кхе» — вот так разговариваю. Матерюсь только ловко. А в бою — только так и надо.

— Не заметила, — слабо улыбнулась Маша.

— Это я с тобой — болтун. Ожил. Ты моя индивидуальная, персональная Муза. Я тебе ещё песни петь буду и стихи писать. Только не бледней так, ладно?

Миша был так искренне напуган, так жалостлив его голос, что Маша ткнулась лицом в его плечо и разрыдалась. Миша гладил её волосы, дёргая волоски наждачкой дублённой кожи своих ладоней, причитал, успокаивал.

— А тебе не обидно? — Маша отстранилась, глядя в глаза Мише.

— Что именно?

— Что нас свели, как лошадей, как породистых собак? Для случки. Для улучшения породы?

— Какой породы? Маша? Я — немой сирота, которого Медведь подобрал на руинах Сталинграда, ты — детдомовская. Порода!

— У меня по бабкиной линии — князья. Дворяне.

— Акуеть! Ой, прости! И чё? Ну, совпало. Бывает. Ты не виновата, что предки — тунеядцы. Сама-то ты — не такая.

Маша даже разинула рот от удивления. «Улучшение породы»? Миша считает — ухудшение.

— Всё одно — мне отвели роль породистой сучки, клушки, что должна высиживать яйца и кудахтать над цыплятами.

— Есть такое, — кивнул Миша, не стал отрицать, — но, любая бабка, любой дед — хочет, чтобы сноха была — клушкой. Потому что хотят внуков. А у Медведя под это целая госпрограмма подведена. И теоретически грамотно оформлена. Демографическое возрождение. Во как! Не много, не мало! Ему мало тысяч Медвежат, ему дай сотню тысяч внуков!

— А тебе не обидно, что ты — как бык-производитель?

— А я — не бык-производитель. Я — Маугли. Я — это я. А ты — это ты. И я не обязан им ничем, кроме земного поклона, что дали мне тебя.

— Даже так?

— Ну, смотри! Закончился бы у меня отпуск. И отец — в бегах. Государственный преступник он, так? А я? Неблагонадёжный — отца не сдал. Всё, о карьере — можно забыть. Будто я о ней грезил. Но, Героями Союза — не разбрасываются. И поеду я в джунгли Амазонии, прерии Трансильвании, в пустыню Пальмиры или ещё какую жопу, местных учить проходить минные поля с целыми ногами и кишками.

— А ты — можешь?

— А то! А ты — так и просидела бы всю жизнь в райотделе, заполняя опермутки по пьяным поножовщинам. Или ещё вариант — подложили бы тебя под диппредставителя какого, нужного твоим начальникам.

— Фу!

— И не отказалась бы. Комсомольская сознательность, то, сё. Так что — нормально. Я благодарен этим старым волкодавам за тебя. И детей рожать ты будешь не им, а мне. Если захочешь. Не захочешь — перетопчатся.

— Правда? — с надеждой спросила Маша, смотря в глаза Миши.

— Вот те крест!

— Дурак!

— А ты думала — тебя в станок поставим и поставим план по ежегодному увеличению поголовья и надоев?

— Честно — да, — рассмеялась Маша.

— Так ты, дерёвня! «Княжна»! Ты — Человек! Не забывай об этом. И имеешь право любому показать голую корму и кукиш. Даже мне. Даже, желательно. Корму, я имею в виду. И сейчас! Такая…! Я уже — соскучился.

— На-ка! — Маша сунула Мише под нос сложенные кукишем пальцы, — прямо на улице? Или, как собаки — в кустиках? Потерпим. Я тебя не на помойке нашла, чтобы дорогое мне так вот марать.

— Ну, вот! Вопрос — исчерпан? Полегчало? Плакать не будешь? Хорошо, не накрашенная — сейчас бы размазалось.

— Я не крашусь.

— Ничего, мои бешенные сестрёнки — научат.

— Ты хочешь сказать — я не красивая? Мне надо краситься?

— Не надо краситься. Ты — самая красивая на свете. «Свет мой зеркальце скажи…» Просто я — пророк и увидел это в будущем. В будущем. А ты мне так и не дала однозначного ответа — «да» или «нет».

— Конечно, да! Я буду для тебя — кем захочешь! Хоть княжной, хоть половой тряпкой. Хоть клушкой и станком для повышения надоев. Для тебя!

— Вопрос исчерпан! — подвел итог Миша, вставая. Глаза его опять стали жестокими, движения — резкими, — не забывай об этом, когда будешь сейчас докладываться на ковре начальства.

— Я — уволюсь!

— Не обязательно. Я говорил, что я — пророк? Следующим твоим заданием — буду опять я. Цель — тоже я. Задача — внедрение в среду. То есть, в мою семью. Установление контактов, наблюдение. Работа под прикрытием. Где тут расхождение с нашими с тобой планами?

— Миша, я не понимаю тебя! Я должна буду «стучать» на тебя?

— Да. Очень часто и очень подробно. Исчерпывающе подробно. Исчерпывающе. Чтобы у них не было желания внедрять другого агента.

— Другого? Агента? Убью! — Маша оскалилась.

Миша холодно усмехнулся:

— Поехали, воительница моя. Прямо в точку — «Валькирия»! По дороге сказку расскажу.

— Сказку?

— Про Большую Медведицу. Есть такой человек, Палыч. Был он когда-то всесильным, грозным наркомом. И был один необычный, странный человечек, который никак не хотел контроля над собой. Вкусы и пристрастия человечка изучили и решили ему внедрить связь. А он, человечек, возьми и перевербуй связь! Да ещё и сделал её ВПЖ.

— Военно-полевой женой?

— А то! Теперь у них — тысячи детей и они жаждут внуков.

— Твои родители? А Палыч — Берия? Медведица — агент?

— А то! До сих пор своему начальнику за чаем с плюшками про своего неугомонного мужа докладывает. Жалуется. Всё надеется — отправят его в отставку, дома засядет. Ща-аз! Батя — вообще финт ушами выкинул — ушёл в нелегалы. Ищи его теперь, свищи! Пеки жданки.

— Ты меня поразил до глубины души, — сказала Маша.

Миша косо на неё посмотрел, покачал головой:

— Круто. «Поразил до глубины души». Надо запомнить. А я всё — матом да матом. Ёмко, сочно, эмоционально, но нецензурно. А ты — молодец! Так что, любовь моя — увольняться не обязательно. Но, решай сама. Без работы не останешься. Гвардейск — особый город. Там — всё иначе. И ты станешь иной. И вот ещё. Возможен вариант, что на тебя будут давить, грубить. Не бойся, не тушуйся, не прогибайся, не ломайся. Помни, кто твой муж. Помни, что я, в одно лицо, могу голыми руками вырезать весь ваш отдел. Всё здание в одно лицо зачистить. Так быстро, что милиция приехать не успеет. И уйти без царапины, с тобой под мышкой. И нас — не найдут. Это — моя работа. И делаю я её — хорошо. Диверсантов моего уровня по всему миру — одной руки хватит пересчитать. Не забывай, что на тебе теперь — метка. В тебе — метка. След Медведя. Ты теперь — Медвежонок. Со всеми вытекающими правами и обязанностями. Приехали. Иди с Богом! В 17.00 я за тобой подъеду.

И он — уехал. И мир стал прежним. Обычным. Серым и расчётливым. Кончилась сказка. Лишь истома в лоне напоминала, что это — было. Это был не сон.

И он был прав. Машу сразу вызвали на «ковёр». Вызвали, но держат в «предбаннике». Было душно. Маша сняла ветровку, но увидев взгляды, одела обратно. Грудь её распирала эту эластичную футболку, что облегала, обтягивала. Истома в теле вызывала твердость, где не надо, притягивающая взгляды не только мужчин, но и коллег-женщин. Пришлось париться в ветровке.

Машу впустили в кабинет. Портрет Сталина и чёрная ленточка на нём — сбили Машу. Она не могла отвести взгляда от этой чёрной ленты.

— Вижу, Иванова, что задание выполнено. Связь установлена. Ты ночевала в квартире № 78.

— Так точно. Ночевала. Связь установлена. С фигурантом № 7 — Кузьминым Михаилом, известным так же, как Маугли.

— Какая связь?

— Половая, товарищ полковник.

— Даже так?

— Даже так. Сделал предложение руки и сердца.

— Даже так?

— Даже так. Зовёт с собой в Гвардейск. Знакомить с фигурантом № 2.

— А № 1?

— Не удалось установить местоположения. Маугли говорит, что сам не знает, где Медведь. И не узнает, пока у него, Михаила, не родятся два сына.

— Просто 2 ребёнка, Иванова. Не обязательно мальчики. Это — не условие свидания. После рождения двух детей Медвежата — погибают. Порой, нелепыми смертями. Часто — кусков не соберёшь. Как проклятие. Э! Иванова? Ты что? Тебе плохо?

— Да. Мне — плохо. Я сутки провела на крыше, на жаре и ливне, потом работала с фигурантом. Ничего не ела всё это время. Разрешите идти?

— Да-да, иди. В письменной форме! Жду доклада. Все подробности! Что, как, когда! Всё!

— Товарищ полковник, а пораньше можно уйти?

— Во сколько?

— В 17.

— Наглеешь, Иванова! Только пришла — уже отпрашиваешься. Ладно, учитывая состояние… Доклад напишешь — свободна. Отдыхай. Молодец, кстати.

«Знаю» — мысленно ответила Маша и вышла.

В бюро — ажиотаж. Маша прислушалась. Обсуждаются кадровые перестановки в верхах власти. Кто ушёл, кого «ушли». Строятся гипотезы. Почему ушли, за что ушли? Ещё позавчера, Маша бы активно прислушивалась, но сегодня находила эти обсуждения информации «достоверных источников» — смешными. Она лишь краем уха прикоснулась… Маша криво улыбнулась, вспомнив, чем она «прикоснулась» и к какому «достоверному источнику». Вспомнила сам «достоверный источник». Ей стало опять жарко и некомфортно. Слова никак не складывались в предложения. Доклад не получался.

Чтобы отвлечься, опять стала слушать обсуждения коллег. «Старая гвардия» — уходила. Молодых «боевых наркомов» — уходили. Говорят — война кончилась. Надо жить по-новому. А эти «боевые наркомы», как работали во время Войны — без выходных и круглые сутки, так в таком режиме и функционируют. И всех своих подчиненных заставляют так же круглосуточно «пахать». А Война — кончилась! Раз не понимают, что мир — изменился, то пусть освобождают место!

Никто не понимал, зачем Медведь убил Сталина. Строились разные предположения. От безобидных — хотел помочь, но не смог, случайность, до крайне негативных — попытка Медведем узурпировать власть в стране. «Вон он каким оказался! А Сталин про таких и говорил — переродился!» — говорили. Никто не высказал, что Медведя — подставили. Никто. Маша — тоже молчала. Перед глазами стояло лицо Медведицы: «Раздавят — мокрого места не останется».

В голове Маши даже секунды сомнения не было с том, что Медведь — виновен. Она верила в его кристально честный образ — и всё! Верила Маугли. Маша резко отринула всю, вновь устанавливаемую, вертикаль власти, просто потому что эта власть отринула её возлюбленного и его семью, его отца. Это было неправильно — руководствоваться в таких серьёзных вопросах эмоциями, находясь в состоянии изменённого сознания, именуемого также — влюблённостью. А надо было задаться вопросом — не может большинство ошибаться. Если весь народ, партия и правительство уверены, что Сталина убил именно Кузьмин, то — так оно и есть! А все эти, шитые белыми нитками записи, что показал ей Егерь на сказочном экране — подделка. С их умением снимать кино — плёвое дело. Для чего подделывать? Чтобы убедить её? Её — одну? Проще — её просто убить. Маугли это — может. Если верить тем слухам, что ходят про Медведя, Маугли и Егерей. Маша должна была усомниться, как комсомолка, но она — не хотела. Она так сильно хотела верить Мише, его матери, Медведю! Она так хотела быть причастной к этому странному сообществу людей, в простонародье именуемому — Медвежата! Она хотела, чтобы мир опять стал прекрасным, радужным и простым, умным и интересным, увлекательным, каким он был, когда Миша был рядом.

Потому что серая унылость обычной жизни ею была выедена до тошноты. Бомбёжки, гибель бабушки, бегство на восток, где бедную сиротку — били, пинали, отпихивали от машин, вагонов. Голод. Грязные домогательства пьяного мужика, которому она разодрала всю морду. И если бы не молодой милиционер с тонкой шеей — этот мужик — убил бы её. Именно тогда Маша решила, что тоже — будет бороться с беззаконием, защищать слабых и беспомощных. Милиционер привёл её в отделение. Во всём отделении было только двое милиционеров — молодой тощий паренёк, что было нормой в те годы, и пожилой добрый дядька с рыжими от курева усами и пристёгнутым к плечу пустым правым рукавом. Этот дядька смотрел на Машу добрыми, ласковыми глазами, называл её «Дочка». И впервые за несколько дней Маша — поела. Не было ничего вкуснее того хлеба с опилками и прозрачного кусочка жёлтого от старости сала. Именно дядька поморщился, когда она назвала свою фамилию, и выписал ей её новую фамилию — Иванова.

Потом — бесконечные пересылки по сиротским приютам. Голодные годы Войны, работа — от темна до темна. Условия жизни в детском доме были не то, чтобы суровыми. Они были — безжалостными. Дети, по природе своей — безжалостны. Им не знакомо сострадание. Взрослых рядом с ними не было большую часть времени. Взрослым было не до них — война, у всех — море забот. Все, кто мог сражаться — были в Армии, а мужиков заменили женщины, старики и подростки. Дети почти круглые сутки были предоставлены сами себе. Они работали в цехах, где были только дети от 7 до 14 лет, они жили в бараке, где на сотню детей была только немощная старуха, даже летом не снимавшая валенок и почти круглые сутки дремавшая. Отношения среди детей строились по законам волчьей стаи. Именно тогда Маша прошла свою главную школу жизни. Именно сиротский приют её научил стойкости и непримиримости. У неё была своя собственная война.

Они толпами слушали репродуктор с сообщениями Совинформбюро, о том, как страна сражалась с врагом. Всем бараком зачитывали до дыр газеты с описаниями героических подвигов бойцов и командиров Красной Армии.

Именно тогда её мечта укоренилась и выкристаллизовалась. И Маша стала к ней двигаться. Целенаправленно. Надо учиться — она училась. Надо заниматься физкультурой — занималась. Она стала отличницей по успеваемости, по физической подготовке.

Добилась перевода в спецприёмник НКВД. Она стала единственной девочкой в классе. Она была единственной девочкой в приёмнике. Ради неё одной никто не станет организовывать женского класса (тогда практиковалось раздельное обучение — мальчики отдельно, девочки — отдельно, прим. авт.). Спецприёмник этот был аналогом суворовского училища. Но если в суворовских и нахимовских училищах из беспризорников готовили офицеров для армии и флота, то в их приёмнике готовили оперов НКВД. Натаскивали их, как собак. Дрессировали. И — пороли. Даже Машу. Причём, в этот спецприёмник был особый отбор. Отбирали не самых умных, не самых покладистых. Наоборот — самых отчаянных и дерзких беспризорников, от которых «вешались» остальные приюты для беспризорников.

Впервые Маша оказалась в особом положении. Как единственная девочка, она стала — неприкосновенной. Как волчица в стае. Из-за неё — каждый день драки! Но она — неприкосновенна. И это была проверка её женской силе. Тому, чему её учила бабушка.

После спецприёмника — полугодовая работа в «поле» сержантом милиции. Опять — на отлично! Поэтому — спецкурсы. И тоже — с отличием! Поэтому по окончании она — лейтенант, а не младлей, как все.

Жизнь была простой и понятной. Чёрно-белой. Противной и тошной, но — простой. Есть люди, а есть — уроды. Есть свои, остальные — чужие, а значит — враги. Есть цель, есть мечта, есть к ней — путь. Всё остальное — по боку! Есть — работа, служба, остальное — потеря времени. Есть коллеги, есть люди, нет — мужчин и женщин. Есть цель, всё остальное — средство её достижения. Но, есть ещё и Честь. До вчерашнего дня — просто Честь. Теперь — девичья Честь отделилась, образовавшись, вдруг, в самостоятельное понятие. Вчера Миша что-то сделал с Машей. Она лишилась невинности, но обрела намного больше!

Её большая Душа, зажатая рамками Разума, не терпела монохромности жизни. Разум — шёл к Цели, Душа хотела — Жизни. Красок, радости, счастья, любви. Работая среди таких же сержантов и офицеров НКВД, Маша не видела красок. Война выплеснула из людей всю гниль их пустых черепных коробок наружу. Страна захлёбывалась в этих нечистотах. Их, бойцов правопорядка было очень мало. Они — тоже тонули в этом дерьме. Они — ожесточились. Круглые сутки, складывающиеся в недели, месяцы и годы, солдаты закона и порядка жили и возились с преступниками, отступниками, уродами, прочими людьми с червивыми головами и сердцами, деклассированными элементами. Нормальные люди работали от зари до ночи, часто — ночевали прямо в цехах. Свои проблемы решали — сами. Милиция их просто — не видела. Поэтому, спустя некоторое время казалось, что в мире больше нет других людей, нормальных, простых людей с обычными человеческими понятиями и ценностями, остались — только уроды. Очень часто вместо задержаний — применяли оружие.

Первым в своей жизни Маша застрелила пьяного мужика, что смог открутиться от фронта, сказавшись инвалидом, принудил к сожительству вдовствующую солдатку с девочкой подростком, сев ей на шею. И — насиловал девочку с её 12-летия. А мать — знала, но терпела. Зачем? Зачем? Этот урод задушил свою сожительницу. Избитая девочка прибежала в милицию ночью. Маша — дежурила. Она просто пошла и застрелила пьяного урода, что спал без штанов на остывающем теле изнасилованной им сожительницы. Он её придушивал — каждый раз. В этот раз — насовсем. Маша просто подошла и выстрелила в затылок спящему.

И её — не терзала совесть. Её коллеги — парни, смотрели на неё с какой-то опаской. Предлагали выпить. С недоумением, Маша — отказывалась. Вот после этого случая её и «сбагрили» на спецкурсы.

А Душа — требовала чего-то другого. И тогда Маша пристрастилась к книгам. За дежурство — прочитывая целую книгу. Тогда она и узнала, что Кузьмин — не только боевой генерал, конструктор, но и — писатель. За год Миша прочла целую библиотеку. Появилась, подспудно, тщательно подавляемая, Мечта о Прекрасном Принце. Айвенго.

А Разум — вел её к Цели. Перевод в Москву. Стажировка. И первое же задание — Мечта! Медведь, его среда, особая, искромётная. Люди, что именовались — Медвежата, жили рядом. Жили среди них, но, казалось — они жили в другом мире. Над этим болотом людских слабостей, людской боли и жестокости, над всей этой грязью, которую милиции приходиться разгребать и загонять в отстойники тюрем и исправительных лагерей. Как в том анекдоте, когда гинеколог вышел на улицу и удивился: «У них — лица есть?», так и Маше казалось, что мир состоит из уродов, уже совершивших мерзость или только собирающихся её, мерзость, совершить, но опасающихся последствий. А Медвежата — были — другие. Они — улыбались. На фоне остальных мрачных жителей страны, считающих, что улыбающийся тебе человек — или издевается над тобой, или дурачёк — бросалось в глаза. Они жили — иначе. Одевались — иначе, говорили — иначе. Реагировали — иначе. Как будто они не ходили по этой же земле, а приехали из какой-то другой, солнечной страны. Из той, про которую песня — про город золотой, с прозрачными воротами и яркою звездой.

И ей — задание на внедрение именно в эту среду. Наблюдение именно за этими людьми! Она все глаза сломала на Параде, смотря на них. На их смеющиеся лица, на их мундиры, увешанные наградами. На этих детей, ярких и праздничных, казалось, что это не дети, а — ангелы. Сироты, усыновленные Медведем. Как они были не похожи на тех сирот, что были в приюте вместе с Машей. Настолько разительное было отличие этой группы зрителей от остальной толпы на Параде, что даже — злило! Но, эмоции — эмоциями, а Разум говорил, что детям — повезло. И не злиться на них надо, а радоваться, что хоть кто-то проживёт нормальным, счастливым детством. И толика уважения к этому здоровяку с ребёнком на плечах, что развлекал детей, друзей и их супруг (как они одеты! Ах!) махал руками проезжающим парадным расчётам. Уважение, что он — поделился своим благосостоянием с этими детьми, не стал жить в своё удовольствие. Что хоть этим детям перепало счастье!

Медведь — был сказочно богат. Конструктор, генерал, писатель, композитор, хозяин целого таёжного архипелага! Ему приписывали несметные богатства. В их, рабоче-крестьянской стране — миллионер. Немыслимо! Но, Маша помнила, что не её одну это задело. Была прокурорская проверка деятельности Кузьмина. Говорили, что следователя специально назначили из «обиженных» Медведем. Толстяк, которого Маша видела в записи инцидента на даче Сталина. Тот самый. Обиженный. Медведь много кому ноги обтоптал. А этого — вообще призирал. Даже на официальных мероприятиях, слушаньях в суде, например, называл его животным прозвищем, отказывая в человеческом достоинстве, да ещё и женского рода, отказывая в мужском достоинстве. Не «Конь», например, «педальный». Или — «Конь в пальто». А именно — «Лошадь»! Этого следователя нельзя было обвинить в симпатиях к Кузьмину. Скорее — наоборот — в предвзятости.

И что дала проверка прокуратуры? Что Кузьмин не имеет никаких правонарушений! Что все сказочные миллионы им потрачены не на себя, а на строительство и развитие таёжного города Гвардейск. И вся приобретённая им собственность — автомобили, корабли, самолёты — всё отчуждалось государству сразу же, при таможенном оформлении. Что все гонорары за издания его произведений за границей, там же и были потрачены. И все эти траты или были оформлены на государство, или проходили по секретным статьям ГРУ и МГБ. У Медведя — не было ничего своего. Ничего в личной собственности! Ничего! Он жил — как буржуй, жизнью миллионера, являясь на самом деле — истинным коммунистом — жил не для себя, а для тех, кто ему был дорог — для людей, для Союза.

И не состоял в КПСС. Потому что — был в плену. Он — искупил штрафной ротой, и его бы приняли в Партию, но он — не подавал заявления. Демонстративно. Являясь образцом истинного коммуниста, не являясь им юридически. В пику тем, кто в Партию вступили для своего возвеличивания. И этим — он тоже давал на мозоли многим.

И после этого Маша должна поверить, что Медведь решил узурпировать власть? И убил Сталина? Медведь, который ушёл из Армии с первой волной демобилизации? Вместе с Рокоссовским? Медведь, который не занимал вообще никакой должности, демонстрируя этим презрение к карьерному продвижению? Это такой нелогичный хитрый ход? Отказаться от высоких военных должностей, от рычага управления, довольствуясь лишь влиянием на Армию своим авторитетом, отказаться от всех, предлагаемых ему должностей в Совете Министров, что предлагал ему его, ещё со времён Войны, друг — Устинов? Отказаться от карьеры в Партии? Являясь генералом Егерей, не состоять в должностях при МГБ? И после этого — захватить Верховную Власть? Очень уж вывернутый ход!

На той сцене, что показал Миша на экране артефакта, Медведь — тоже поступил не логично. Если тебя застали над телом — убери свидетелей! Медведь — смог бы. Он убивал много. И врагов, и — своих. С одинаковой лёгкостью. Он мог бы вообще уничтожить всю дачу. Нет! Он их — прогнал. И сбежал сам. Узурпатор!

Так что, Маша верила своему возлюбленному и его приемному отцу, не только потакая своим эмоциям. Это было — единственное логически достоверное построение — Медведя подставили заговорщики. Осуществлён был контрреволюционный заговор.

Переворот. Как? Как такое возможно в их Великой стране? Не в Парагвае каком панамском, а в их СССР? Как?

Надо чего-нибудь поесть. Маша спустилась в столовую. За столиком к ней подсела Люда, с которой они вместе пришли в бюро. Вместе были «молодыми стажёрами».

— Где пропадала, подруга? — спросила Люда, ставя поднос.

— На задании, — вяло ответила Маша.

— Уже? Здорово! И как прошло? — живо заинтересовалась Люда.

— Плохо, Люд. Надо было проследить за парнем, а он меня сбил с ног, новое платье — порвалось, вся ободралась, потом ещё дверь на крышу захлопнулась. Сутки сидела взаперти на крыше высотки. Жара несусветная, а потом — ливень всю ночь! Думала — не переживу.

— Досталось тебе! А как выбралась?

— Тоже — случайно. Парень один на крышу поднялся — а я уже без сознания, замёрзла насмерть. Спас меня.

— Ух, ты! А что за парень? Что дальше?

— Хороший парень. Майор. Пограничник. На Парад приезжал посмотреть. В отпуске. Предложение мне сделал.

Люда завизжала, кинулась на шею, обниматься. Все обернулись, смотрят.

— Машка, а ты что такая смурная?

— Нездоровиться.

— А ты что? Что думаешь? А что тут думать? Соглашайся! Майор! Молодой? — засыпала вопросами Людка, проигнорировав слова про самочувствие Маши.

— Молодой.

— Даже не думай! Генеральшей станешь! Я слышала, что говорят — такая маленькая армия — ошибка. Будет твой майор через год — полковником. Если командовал батальоном, будет командовать полком, а если командовал полком — станет комдивом! А ты — командовать дивизией через него!

Маша криво улыбнулась:

— Мёртвым полковником.

— Чёй-то? — удивилась Людка.

— А с чего это армию решили раздуть? А? На нас и с маленькой армией — никто не нападал. Зачем раздувать армию?

— Что-то ты не то говоришь, подруга, — зашипела Людка, осматриваясь, — Ты это брось! Услышит кто — проблем не оберёшься. Раньше — нас боялись. У нас был Сталин. И Стальной Медведь. А сейчас — ни того, ни другого.

— В том-то и беда. Ни того, ни другого.

— Ничё, подруга! Прорвёмся! Как Сталин сказал, теперь страна — в наших руках.

— Хорошо ли это?

— Слушай, подруга! Ты, видно, правда на Солнце перегрелась! Шла бы ты домой.

— Рабочий день.

— Отпросись.

— А что, можно?

— А ты не видишь, как мало народу? Хватит, война — давно закончилась! А мы всё пашем, как рабы!

Маша посмотрела на подругу новым взглядом. Что случилось с ней, с Людой? Когда она так изменилась? Или — это Маша, за эти сутки, так изменилась, что она перестала понимать Люду. Метка? След Медведя? На ней и в ней.

Маша вернулась к отчёту. Злая. Дело пошло. Слова складывались в предложения, предложения в абзацы, абзацы образовали листы. Сдав отчёт, Маша узнала время. Ещё полчаса. Полчаса без него. Но, сидеть на стуле и слушать бредни вдруг обуржуазившихся, шкурных, коллег — не было сил. На каждое их предположение Маша хотела ответить едким комментарием, но сдерживалась. «Мышонок — не лезь!»

Окончательно убило её известие, что генерал Вишнин — отставлен. Маша взяла чистый лист, заполнила его в виде рапорта об отставке. И понесла регистрировать секретарю.

Секретарь, старуха времён взятия Исмаила, равнодушно прочитала рапорт, вдруг, как шарпей, встряхнулась, прочитала ещё раз и… порвала лист рапорта:

— Чтобы я этого больше не видела, поняла, девочка?

Из глаз Маши — опять слёзы:

— Я не хочу служить этим…

— Заткнись сейчас же! Тебе доверено ответственейшее поручение, ты завалить всё хочешь? Подвести таких людей? Убрала сопли! Сейчас же!

Слёзы высохли, как не бывало. Старуха встала, сняла очки, поманила Машу пальцем. Маша наклонилась. Старуха прошептала ей в ухо:

— У меня этот — семнадцатый! — палец её ткнул на дверь кабинета, — но, помню я только одного! Служим мы не «этим». Служим мы — Родине. «Эти» — как пришли, так и уйдут.

— Такие люди уходят!

— Уходят — только в могилу! Русский офицер в отставке не бывает!

Маша отшатнулась. Старуха торжествующе улыбалась:

— Поняла, сопливая? Есть такие задания… И всем ИМ надо обеспечить тыл!

Старуха сунула Маше её отчёт:

— Переписывай! Ты о чем, вообще, думаешь? Тут тебе что, детский сад? Тут — террариум. Красным зачеркнула, что совсем ни в какие ворота не лезет!

Видя, как Маша смотрит на часы, старуха сказала:

— Завтра сдашь. Другой, сопливой. Меня найдёшь в архиве. Заходи на чай, посплетничаем.

Маша смотрела на секретаря удивлённо, не понимая, чем обязана такой чести. Видимо, Маша была для старухи, как открытая книга:

— Реакция правильная, но в данном случае — ошибочная, — кривой палец старухи упёрся в порванный рапорт.

— Уезжаю я, — грустно ответила Маша.

— Знаю. Я же и готовила приказ о твоём переводе в Гвардейск.

— Переводе? — Маша была поражена.

— Поняла, сопливая? Служи! У его матери поучись, как лямку тянуть! — теперь палец упёрся в раскрашенный отчёт, — Думаешь, только их служба опасна и трудна? Мужик — голова. А ты — шея. Куда повернёшь — туда и смотрит. Иди! Опаздываешь!

В состоянии недоумения, Маша выскочила из здания. И сразу увидела Ласточку. И Мишу, что разговаривал с двумя милиционерами. Все трое — улыбались. Миша помахал Маше рукой, раскланялся с милицией, открыл перед девушкой дверь.

— Поехали!

Миша взял из рук Маши доклад, бросил мимолётный взгляд, усмехнулся, видя красные пометки, бросил на заднее сидение.

— Ты что такая?

— Устала удивляться.

— А-а! Это — только начало.

— Вишнина «ушли».

— Да? Значит, теперь и его — «ищи, свищи». Ротозеи.

— Это — нормально?

— Не знаю, малыш. Я же — только боец. Моё дело — исполнительское. Выйти на цель, исполнить, свалить со скоростью визга в туман. От всех этих политических заворотов меня — тошнит. Делай, что должен, а там, глядишь, и выйдет — что выйдет.

— Куда мы едем? За город?

— Да. Хотел тебя с друзьями познакомить, но, блин, никого — не найти! Все — абонент — не абонент. Мрак! Поедем на дачу одного хорошего человечка, кино посмотрим.

— А, может, лучше домой? Я — устала.

— Домой — это долго. Та квартира амбарная — не дом больше. А так — отдохнём. Шашлык сделаю, кино посмотрим, вина грузинского выпьем. Кинзмараули. Один хороший человек советовал именно это вино. Вот его и помянем. Уроним скупую мужскую слезу. Хотел сходить, проститься, как все нормальные люди, но мне настойчиво не рекомендовали.

— Почему?

— Убивать не хочу.

Маша посмотрела на своего мужчину. Сейчас он был похож на того хищника, чьи следы носит на теле.

— А про что кино будет?

— Про немцев. «Точка» называется.

— Не слышала. Новый?

— Новый. А теперь даже не знаю, выйдет ли на «широкий экран». А если кино — пойдёт, то что-нибудь ещё поставим.

Дорога стелилась под колёса Ласточки, поглощаемая машиной. Мельтешили стволы деревьев. Сзади пылила машина их «хвоста». Маша откинулась на сидение, глаза закрывались. Маша чувствовала, как Миша бросает на неё быстрые взгляды, улыбается.

— Ты любишь баню? — спросил он вдруг.

— Баню?

— Русскую баню, с каменкой?

— Нет. Я — не знаю.

— Вот и попробуешь. Сегодня у тебя будет очень тяжёлый вечер! Сегодня я тебя буду жарить! Сначала я тебя буду пытать жаром, жарить и парить, потом ты будешь избита берёзовыми и дубовыми ветками, чтобы мягкая стала, как взбитые сливки, потом тебя, как утку с яблоками, нафарширую мясом и вымочу в вине, ну и как завершающий этап — ты будешь жестоко изнасилована.

Маша улыбалась.

— А можно — с последнего пункта начать? Я не доживу до конца программы. Так и умру, неотлюбленная.

Они смеялись. Счастливые, радостные. Маше так хотелось, чтобы этот вечер никогда не заканчивался. Но, остался один очень важный вопрос невыясненным:

— Миша, а, правда, что все Медвежата погибают, когда у них рождаются два ребёнка?

Миша удивлённо посмотрел на Машу:

— Откуда… А-а, обработали уже! Что тут сказать? Бывает. Бывает, что гибнут. Бывает, гибнут, не оставляя детей.

— Почему?

— Работа такая — Родину защищать. При этом иногда можно и — не выжить. Бывает.

— Это понятно. Но, после двух детей — все гибнут?

— Маша, тебя обманули. Нет, не так. Они не всё знают. Такая — официальная версия. Ты потом поймёшь. Да, бывает, что и в самом деле — гибнут. Но, в основном — это инсценировка гибели. Был человек — и нет его. Личное дело — в архив. А в другом месте появляется другой человек, имеющий лишь случайное внешнее сходство с погибшим. Понимаешь? Сумрак. Так это называется.

— Так дети — условие твоего участия в этом?

— Да, Маша. Нашего участия. Ты, теперь — я. Навсегда. Судьба теперь у нас — общая. Ну?

— Согласна. А зачем такие сложности?

— Высокая смертность среди Сумраков.

— Миша, а может не надо?

— Милая моя, тебе не кажется, что лучше три года питаться кровью и жить жизнью Сумрака, чем 30 лет прозябать в райотделе? Да, надо тебе мультик показать. Ха, мультик имени меня — Маугли. Он — классный!

Эти два дня Маша летала, как на крыльях. Коллеги, видя её состояние — судачили. Пусть! Она их больше не увидит. Её отчёт, который они вместе с Мишей писали 4 часа, ржали, будто писали письмо турецкому султану, приняли. Ну, как приняли? Маша сдала его новой секретарше — куколке — хлоп-хлоп ресницами. «Куколка» по двадцать минут «носила чай» полковнику. Мерзость. А полковник — ещё и член Партии!

Бывшая секретарша, «старушка», теперь сидит в архиве. А «старушка» — тот ещё кадр. Ещё при царе она — закончила женскую гимназию. И не простую. Особое то было учебное заведение. В нём готовили будущих жен государственных мужей. Тех мужей, чьё призвание — управлять страной. Не «витриной» работать, а управлять. Название страны изменилось, а цели и задачи остались. Вот и Маше «старушка» говорила:

— Название страны поменяется, мундиры — поменяются. Родина — остаётся. Люди — сменяться. Но, люди — не меняются. И потому всегда будет нужна наша работа. И чем менее заметна она будет — тем лучше. Ты думаешь, кто научил Медведя таким словам, которые он говорит из года в года своим Медвежатам на выпускном?

— Какие слова?

— Родина — это народ. Народ — это люди. Люди — это общество. Общество — единый организм. Как в нашем теле у каждого органа своя роль, так у каждого человека — своя роль. Кто будешь ты? Что ты сделал для Родины?

— Даже так?

— Еще интереснее он говорит дальше: «Какой бы вы себе Путь не выбрали, помните о самой важной функции организма — самозащита. У каждого есть иммунитет. И у каждого есть иммунные клетки. Если иммунитет справляется с заразой — человек живёт и радуется жизни. Не справляется — человек болеет и умирает. Вас мы готовили быть не солдатами, врачами, инженерами и земледельцами. Из вас мы готовим — Защитников Родины. Иммунные антитела Народа. Вы должны научить людей вокруг себя бороться с заразой. Со всем, что вредит нашему народу, нашей стране».

— Никогда не слышала таких слов.

— Плохо, что не слышала. Но, никто, слышишь — никто, от тебя не должен это услышать! Что будет, если та шайка, что убила Сталина, услышит эти слова?

— Поймут, что все Медвежата — угроза?

— Точно!

— А почему допустили гибель Сталина?

— Чтобы произошло то, что произойдёт.

— А что произойдёт?

— Мрак. Полная жопа.

Вот тебе и «гимназистка»! «Фрейлина Великой Княжны»! А так выражается!

— А, зачем? Разве не обязаны мы это предотвратить?

— Мы обязаны людей научить бороться с заразой. Научить выработать умение — не болеть. Как делают прививку от оспы.

— Так это — прививка?

— Именно. А мы — поможем людям раскрыть глаза, что враг сменил метод воздействия. Враг понял, что силой нас — не взять. Враг сменил метод борьбы. Он теперь не силой ломает, а отравляет. Научим, переболеем.

— Почему — сейчас?

— Сейчас — самое оптимальное. Общество наше сильно как никогда, враг — серьёзно ослаблен, растерян и не способен на добивающий удар. Прививка не убьёт нас, а выработает механизм отторжения. Ну, и мы поможем.

— Кто мы?

— Ты и я, — лукаво улыбается «старуха». А у «старухи» — зубы все на своём месте.

— Почему — сейчас? — тряхнула головой Маша.

— Вполне естественное желание — пусть беда будет завтра. Ты своего Медвежонка попроси, путь покажет тебе альтернативу. Беда будет всё одно. Не тебе она достанется, так твоим детям и внукам — расхлёбывать. Такой судьбы ты им хочешь?

— Так это всё — спланировано?

— Конечно.

— А Сталин — знал?

— Коба? Ещё бы.

— Как он согласился?

— Он знал альтернативу.

— Какую?

— Ту, в которой, он был отравлен в 53-м, в марте, а в 1991-м — Союза не стало.

— Что? В 1991-м? Откуда это известно?

— Милая моя девочка, у тебя есть неограниченный доступ ко всем этим секретам — целый Медвежонок, влюблённый до беспамятства. И ни какой-то, а сам Маугли! Который, рядом с Медведем, прошёл, чуть ли не изначально. А ты меня пытаешь! Его «пытать» — приятнее будет!

И «старуха» рассмеялась так заразительно, что Маша — за ней.

Но, Миша упорно выкручивался из расспросов. Когда, казалось, вот-вот Мария дожмёт своего возлюбленного, он начинал злиться, говорил:

— Ты думаешь, я знаю? Я — публичная морда. Я — Маугли! Все меня знают. Все знают, чей я сын. Лучший способ не выдать информацию — не знать её. Я не больше твоего знаю, что происходит. Могу только догадываться, как и ты.

Обещал всё и сразу, но — потом. Когда они будут в безопасности. А безопасность — Гвардейск.

— Мыш, я вот опять смотрю по сторонам, и сама себе не верю. А не про это Сталин говорил, что мы прошли испытание голодом и бедностью, теперь — испытание достатком?

— Наверное, да. Ты к чему?

— Да, поняла вдруг, что живёте вы, как буржуи — огромные квартиры, дачи, кино в доме, личные вертолёты и автотранспорт.

— Похоже. Правда, похоже на буржуев. И это — неизбежно. Тут, вспоминаю, были жаркие споры отца и его гостей. Существовала точка зрения, что раз мы государство рабочих, то все эти буржуйские излишки не надо ставить в план производства. Отец тогда целую информационную компанию проводил, убеждая людей, как это вредно!

— Понятно, что вредно. Обуржуазимся.

— Как раз — наоборот. Застой в развитии произойдёт. Помню, сколько споров было! Сколько доводов приводили стороны! Сейчас и не вспомню всё. Жаль, картинка получится — не полной. Дело в том, что я тогда и сам был мал и глуп, и не видал больших…, это из другой песни. О чём я? А-а! Я, тогда, и сам был с Батей не согласен. В стране — разруха и голод, а он — о предметах роскоши! Это сейчас — я поражаюсь его дальновидности.

— Даже так?

— А то! Понимаешь, решать задачу можно исходя из текущих условий, по решении её — получая новые проблемы. А можно — с оглядкой на перспективу, когда для решения вновь возникших задач уже был заложен фундамент предыдущим решением, частично снимающий остроту этой задачи. Отец, тогда как раз и убеждал всех, что настанет однажды время, когда голод и нищета будут побеждены. Все люди получат, купят или построят себе свой угол и крышу над головой, обустроят свой быт всем необходимым, будут сыты, одеты и обуты. У них — будет всё.

— И когда наступит такое время?

— Надеюсь — скоро. Но, люди же будут продолжать работать? Так? И получать честно заработанное вознаграждение. Так? А куда его девать — если уже всё есть? Вот первая опасность — зачем вкалывать, если всё есть? Может, пора и отдохнуть? Вот тебе — падение производительности труда. Вот тебе — нехватка персонала. И нам надо будет, чтобы они работали ещё лучше. А если и будут работать, как прежде, то, тут тоже два скользких пути — или будут пропивать — всё одно, потратить — некуда, а это — деградация личности.

— Вот это — не факт! Уроды появляются даже когда работы — завались!

— Я тебе не про этих уродов. А про то, что нормальные люди — деградируют. Если человек не заработает себе на жизнь, то он, подспудно, не уважает себя, он — деградирует. А потом следующий этап, сладкое понимание, что труд — совсем не обязателен. Пусть другие — пашут. А я, такой умный и прекрасный, буду, как та стрекоза, лето красное пропивать. Паразитом быть — большой соблазн. Согласись — это — другое.

— Согласна. Это — хуже. Явные уроды — на виду. Этот скрытый паразитизм — опаснее.

— А то! Или — возникнет теневой рынок предметов роскоши. А где теневой рынок — там преступность. И не мелкая бытовуха, а — другой уровень. С разъеданием органов управления. Они же, а не простые работяги и пахари — основной потребитель товаров не первой необходимости. Это — раз! Теневой рынок роскоши опасен не только этим. Роскошь — заграничная же. А это — проникновение их, чуждой нам, культуры — в наше общество. А в предметах не первой необходимости — большой вклад именно культуры. И — неизбежное сравнение их вещей класса «элит» и нашего обычного ширпотреба «для рабочего класса». Естественно — в пользу предметов более высокого уровня. С неизбежным выводом, типичным для сознания массового обывателя, на какой бы ступени иерархии он не сидел — ТАМ — лучше. Проходили уже много раз. Что при царях, что уже при советской власти. Так появляется преклонение перед всем иноземным. Особенно это опасно, когда перерождается власть. Когда с завистью смотрит «за бугор».

Михаил смочил пересохшее горло, виновато улыбнулся:

— Я — молчун, нет навыка лекции читать. Продолжим? Или — ну её!

— Рассказывай дальше! Так интересно! С такой стороны на жизнь ещё не приходилось смотреть.

— А-а! Ну, посмотри. Так, что я там нёс? А, высокие технологии! Кроме того, производство предметов более высокой качественно-классовой ориентации подразумевает более высокую цену. И цена эта — хорошо окупает затраты на НИОКР. Отец смог убедить, что без этого сегмента производства мы неизбежно начнём отставать от «конкурентов». Батя какие только доводы не приводил! Что именно сработало? Не знаю. Но — сработало! А, выводы были сделаны в типичном для нас стиле — проявил инициативу — выполняй. Инициатива же — имеет инициатора! Вот тогда и начало появляться и расширяться промышленное производство в нашем, учебном, по сути, городке. Медвежата и стали возделывать эту грядку — производство предметов не первой необходимости. Да-да, называется это именно так. Теперь. Ибо — роскошь нам — чужда! И тоже — производство — в форме игры, в удовольствие, как забаву. Ручная работа с применением самых передовых технологий. Для себя же делали! Это потом — ставиться на поток и в Союз. Сначала — испытания на себе. Дорабатывать, переделывать. Себе же делаем. А потом — на склады излишки отгружаем. С соответствующей ценой, но и соответствующим качеством — люди личным клеймом отвечают за товар. Я уже говорил, что такие товары несут большую долю культуры? Книги, песни, кинокартины, да и просто картины — вообще состоят из одной культуры. Являясь предметами не первой необходимости, стоят — прилично. Этим, ну, и — на собственном примере показываем, как жить в этом новом мире, в этих высоких технологиях и принципиально ином общественном устройстве.

— Да, я заметила. Вы — как марсиане. Как с другой планеты.

Маугли, почему-то, грустно улыбнулся, но продолжил:

— У людей должно быть куда стремиться. И должно быть — на кого ровняться. Вот, мы, Гвардейцы, Медвежата — мы же живём, как буржуи. И даже не замечаем этого. А — буржуи ли мы? Нет. Мы, живя так, демонстративно, заметь, показываем всем, куда стремиться, на что ориентироваться. Учись, рвись, взлетай — будет у тебя такая же интересная и насыщенная жизнь. Новый уровень жизни. Не буржуйский, а просто — другой. Наш, советский, новый, иной образ жизни. Манящий и прекрасный. Так? Где своё собственное авто или кино прямо дома — не роскошь, не цель, а способ, средство быть подвижным, развитым, интересным. Вот я же живу, как шейх какой, арабский. А я же — просто солдат. И ощущаю себя — просто солдатом. И чванства или ещё каких буржуйских черт характера ты в нас — не найдёшь. А если мы сами найдём, а мы — быстрее найдём — сами и решим эту проблему. Поверь. Сумраки не всегда погибают. Иногда — мы чистим сами себя. Выгоняем из себя паразита. Через боль. Самозащита — основная функция нас, нашего общества. А самоочищение — тоже — самозащита. Если у кого-то из моих Братьев появятся замашки «цивилизатора», то, на первый раз, он будет — засунут в такую дыру, где будет очень долго жить в первобытных условиях, решая поставленную задачу находясь на грани выживания. Поверь, на планете таких мест — с избытком. Обычно — хорошо прочищает мозги. Понимаешь, что всё это буржуйское — шелуха пустая. А кто не понимает — ну, туда ему и дорога. Нам такие — без надобности. Такие — балласт. Бесполезный паразит. А нам отягощения — не нужны.

— Вы — убиваете их?

— Крайне редко, Маша, успокойся. Мы же все — не пальцем деланные. Тем паче — Старшие. Тебе всё — разжуют, в рот положат, сам поймёшь. А сильно отмороженные, не способные понять такого — до подобных испытаний просто не поднимаются, значит — ничего не знают. Ничего не знают — нет нужды зачищаться. Это нам с тобой кажется, что мы — такие загадочные и уникальные! А для Старших мы — дети. Они были нами, понимают нас. Лучше нас самих. Это нам ещё до них — чапать и чапать! Старшие — не допустят потерь. Не допустят нас туда, до чего мы ещё не доросли. Найдут применение по текущим способностям. Меня, вот, в Сумрак — не пускают.

— Что такое «Сумрак»?

— Один из проектов. Надо двоих детей. Слухи говорят, чтобы если ты — погиб, то род — не прервался. Но, это — чушь для простаков. Этих самых простаков — отпугнуть. Твои же начальники — повелись? А я о чём?! Рождение детей, их воспитание, отцовство или материнство — меняют человека. Вот это — и нужно! Нужны взрослые, состоявшиеся люди, а не мальчики и девочки.

Видя, как Маша смотрит на него, Маугли не выдержал, усмехнулся:

— Милая, давай поиграем? Как ты думаешь, Медведь — это что?

— В смысле — что? Медведь — это Медведь!

— Вот, смотри, все думают, что Медведь — это танки, машины, пушки, бойцы особой подготовки, это — кино и книги. Так? А вот и нет! Медведь — это — Медвежата! Проект «Медведь» — это проект Сталина и Большевиков по организации нового типа социального устройства. Принципиально нового. Такого, какого ещё — не было. Вот так! Поэтому проект «Медведь» начат на детях, оторванных от корней. Это — реформа образования. Это — реформа общественных связей. Это — реформа межличностных отношений и государственного устройства. А технологии и культурные явления — побочный внешний эффект. Батя, конечно, вносит своё влияние на проект, тем же приобщением к русской традиции, к русской культуре, к Вере. Но, думаю, именно поэтому его и поставили проект — вести.

— Я — ничего не поняла!

— Бывает, — пожал плечами Миша, — поймёшь. Ты ещё в среде нашей «не варилась». Это — не объяснить вот так вот, на пальцах. Это — надо почувствовать. Гвардейск — совершенно особенный город. Поживешь там, «поваришься» — проникнешься. Всё это — только ещё ждёт своего терпеливого исследователя.

— Миша, хватит! У меня уже голова лопается! Ничего я не понимаю!

— Бывает! Это я виноват. Просто — хочешь что-то понять — попытайся это кому-либо объяснить. Вот, тебе объясняя — сам стараюсь постичь. И чем больше разбираюсь — тем большее уважение к Сталину.

— А почему не к отцу своему, не к Медведю? — спросила Маша.

— Медведь — тоже проект Сталина, — отмахнулся Маугли, — У отца — своя роль.

— Какая?

— Роль — Медведя. Как там классик сказал: «Весь мир — театр. А люди в нём — актёры».

— И у тебя?

— Более того — у тебя — тоже.

— А мы можем отказаться от этого?

— Запросто! Только это — может быть очень больно. Вот, отец не хотел быть Медведем, пытался сбежать в обычные солдаты. Переломало всего до состояния фарша.

— Даже так? И кто выдаёт эти роли?

— Бог? — пожал плечами Миша.

И вот — билеты на руках, документы, предписания — в папках, за плечами, в походных рюкзаках. Они ждут поезда. Ждать ещё больше двух часов.

Маша замечталась. Вчера проходили мимо ювелирного магазина, Михаил видел её взгляды, но посмеялся:

— Милая, там — ничего стоящего. Дома, всё дома. Всё лучшее, эксклюзивное — дома. Самое красивое и необычное. Пока — пофантазируй, какое кольцо бы ты хотела?

— А ты?

— Обычное, но из титана. И гравировка внутри. Маугли и Валькирия.

— Гравировка на титане?

— Запросто!

Маша вернулась в реальность, глазами влюблённой кошки посмотрела на своего Мышу, который был в парадном мундире, при погонах, при наградах. Мария — тоже была в форме. Но её грудь была пуста. Только значок ГТО. Мария не хотела одевать форму в поезд, в гражданской одежде — проще, но Михаил — настоял. И только теперь, окинув взглядом площадь, Маша поняла, почему.

— Мыш, почему столько военных?

— Потому.

— Мы поэтому не поехали на Ласточке?

— И поэтому — тоже. На машине не доехать. Там стокилометровый разрыв без дорог. Не проехать. Без танка. И дороги теперь — блокировали.

— Зачем вводить войска в Москву? Какие могут быть враги в Москве?

— Обыкновенные. Ты, да я. Да мы с тобой.

— Ну, какие мы враги?

— Не обыкновенные. Опасные. Пока народ убит горем, прощается со Сталиным, они развернут государственный аппарат задом наперёд. Или вывернут. Наизнанку.

— Даже так?

— А зачем ещё вводить войска? Давить недовольных.

— Миша, а мы — бежим?

— А ты предпочитаешь — принять бой и убивать? Ну, хотя бы вон тех новобранцев с тонкими шеями? А они — при чём? Нет, любимая, это не мой бой. Тут идёт сражение мыслей, идей и образов. А я — сворачиватель голов, а не окрыватель глаз. Мной вести этот бой — что пневматическим молотом сверлить зуб.

— И всё же — бежать…

— Валькирия моя! Воительница! — Михаил обнял её. Это вызвало реакцию окружающих — люди оборачивались, смотрели осуждающе. Миша отстранился.

— Миш, ещё два часа ждать, пойдём, в машине посидим. Музыку послушаем.

— Поцелуемся, — улыбнулся Михаил, но покачал головой, — Ты не заметила ничего странного?

— В смысле?

— Даю подсказку — мы сейчас не поезд ждём.

— Даже так?

Маша обвела площадь взглядом. Как её учили — искала «красный сигнал» — чего-то, что было тут лишним, нелогичным, чужеродным. Иногда этот, самый простой способ, бывал исчерпывающе достаточным. Так и в этот раз. Обычные, повседневные, привычные вещи и люди — стали для неё серыми, невзрачными, незаметными. Сразу выделились несколько явлений, которых тут быть не должно — грузовики с вооружёнными солдатами, большое количество милиционеров и «людей в штатском», одетых в настолько невзрачные плащи и шляпы, что горели красным, как сигнал тревоги. «Цветными» были ещё несколько человек — группа весёлых студентов, о чем-то смеющихся, геолог с мальчиком и одинокая женщина с букетом.

— Мальчик, — ответила Мария.

— Молодец, — удивлённо ответил Миша, — а учитывая, что у тебя нет моего врождённого вывиха, что называют — чутьём на опасность, чуйкой — вообще молодец! А как ты это сделала?

— Логически. Косоворотка, льняные штаны, сапоги. Узелок. Как из сказки. А тут — не сказка. И геолог с ним. Геолог — правильный, только большой очень. Больно какой-то толстый, но лицо — не жирное. И одет он не по погоде. Но, это бывает. И отдельно от мальчика — вопросов не вызовет.

— Молодец ещё раз. И вопросы возникли не только у тебя. Маша, сделай радостный вид и встреть эту парочку. Будто это — твои знакомые или родные.

— Почему я?

— Потому что — не я.

— Ах, ну, да!

Видя, что «плащи» уже стягиваются к интересующей Марию парочке, девушка поспешила. Подбежала, делая радостную мину, запричитала:

— Наконец-то! Я уже заждалась! Как добрались?

— Здравствуй, дочка. Добрались нормально. Устали только, — пробасил огромный геолог.

Очень колоритный персонаж — заросший, как леший, не стриженые волосы, неухоженная борода, свитер с высоким воротом, ветровка с длинными полами и множеством карманов, плотные штаны, высокие сапоги из толстой кожи на толстой подошве. И огромный баул за плечами.

«Плащи» послушали их разговор, потеряли интерес, но не ушли.

Мальчик лет 10–12 смотрел с любопытством большими и ясными голубыми глазами. Был он светло-рус, открытое, чистое лицо, с правильными очертаниями. Через расстегнутый ворот рубахи видна была простая тесёмочка и костяной крестик. Просто крест, без украшений. Даже распятого тела не было.

— Что мы стоим, как три тополя на плющихе? — пробасил геолог, — Пойдём в тенёк. Не по погоде я одет, жарко.

Вот это — точно. Мальчик в рубашке с расстегнутым воротом, а здоровяк — как из поздней осени явился.

— Мороженку будешь, племяш? — спросила Маша у мальчика, не удержалась, потрепала ему русые пряди.

— Буду, — кивнул «племяш».

Они купили три мороженных, но здоровяк — отказался. Сели на затененную акациями лавку. Тут как раз подошёл Миша, ему и досталось мороженное.

— Знакомься, Игорь, это Михаил. Это — Мария, — пробасил геолог, — Миша, Маша — это — Игорь.

Маша раскрыла рот от удивления, Миша усмехнулся:

— Привет, братишка! — Миша, так же как и Маша до этого, потрепал волосы мальчика, но сейчас он — дёрнул головой — не нравиться. Игорь ничего не ответил, внимательно осмотрел парочку в форме.

— Батя, ты, что так подставляешься? — обвинительным тоном обратился Миша к «геологу».

— Цыц! — пробасил «геолог», — надо!

Маша почувствовала, что краснеет — «геолог» пристально смотрел на неё. До Марии стало доходить, кто перед ней. И она — заробела.

— Не стесняйся, дочка. Благословляю вас с Мишей. Жду обещанных внуков. А вот вам подарки к свадьбе. На самой свадьбе быть не смогу. Дела. Не обижайтесь.

«Геолог» скинул со спины свой баул, под ним оказался ещё один рюкзак, никак не держащийся на спине. Ямки рюкзака появились только сейчас, проявившись на груди, как проявляется фотография в растворе проявителя.

— Да, чуть не забыл, — «геолог» похлопал себя по карманам, достал две обшитых бархатом коробки — маленькую коробочку с кольцами и побольше — с ювелирным набором, — вот, Маша. Нет, не серебро. Белое золото. Будет не броско, но эффектно. Камни в цвет твоих глаз. Не дуйся, Мышонок, ещё сделаешь. Не удержался. Такую девушку себе оторвал, эиех-х! Не был бы женат — отбил бы!

— Куда тебе старому? — пробурчал Миша.

— С тебя три раунда за дерзость! — палец геолога уткнулся в майора Егерей.

— Когда? — грустно спросил Миша.

— От вас зависит, дети мои. Маша, не обижайся, но я жду от вас двух Мышат. У меня проекты горят без этого охламона. И не забивай головы тем, что Медвежата гибнут. Успели обработать? Вздрогнула. Успели. Это — часть Большой Игры. Обман внутри обмана. Никому не верь. Ничему не верь. Мужу доверься — мне он дорог.

«Геолог» прислушался к чему-то, поднялся:

— Пора мне. Рад был познакомиться, Мария-Валькирия. Добро пожаловать в семью. Игорь — с вами.

— Что нам с ним делать?

— До Дома сопроводите. Не прощаюсь.

— Батя, подожди! — чуть не закричал Михаил, — объясни мне, тупому, что вообще происходит?

— Мрак, Мышонок, мрак! Происходит неизбежное. В народе нашем сосуществуют два разнонаправленных течения. Одно олицетворял Сталин, назовём их Державниками. Можно — силами Порядка. А можно — диктатурой. И второй вектор — олицетворение — Хрущёв, который самоустранился от этой своей роли. Их можно назвать приспособленцами, либералами, а можно — просто людьми. Людьми, которые хотят жить просто и понятно. Не хотят много работать, не хотят воевать. Не хотят учиться и саморазвиваться. Они хотят жить простой обывательской жизнью — жить посытнее, напрягаться поменьше. «Донт ворри, би хепи!» Их не интересует Космос, толща Океана, их не манит запах Тайги. И это — нормально. Не их вина в этом. Но! Так жить можно, если на наши земли и наши богатства не облизывается враг. Который тоже — не хочет напрягаться, хочет жить богато. И для этого ему — нужно грабить, нужны — рабы, которые будут пахать, обеспечивая их, западный, потребительский, образ жизни. Война выкосила силы Порядка, которые всегда встречают угрозу грудью, сильно возвысила «маленьких» человечков, которым совесть — позволяет смухлевать, а значит — выжить. И даже — возвыситься. Это — тоже нормально. Сказывается и усталость от Войны. Обыватели не хотят войн, но развяжут их. Они не хотят пахать, а будут пахать ещё больше, на благо эксплуататоров. Хотят жить богато, но станут жить нищими. Они же «маленькие человеки». Им проще — прикрыть глаза ладошкой и промолчать, когда их запрягают в плуг, а не биться насмерть за свою свободу. Им проще тешить себя надеждой, что всё само как-нибудь образумиться и рассосётся. Но! Их детсадовские разумения на межгосударственных отношениях — не работают. Там — закон дикой природы — или ты сжираешь соперника, или ты — главное блюдо для соседей. Таков мир. Толстовцам в нём уготована только одна роль — закуски. Но, разворот государственных дел по их разумению — был неизбежен. И он произошёл. В некой альтернативе. И страна была разрушена, унижена, народ — вымирал темпами, как при Войне. Мы не стали предотвращать неизбежное. И даже подлили масла в огонь, чтобы быстрее перегорело. Не смотри так — не убивал я Сталина! Подталкивать события мы — не собирались. Была маленькая надежда, что не случиться. Что не будет так, как получилось. Но, мы были готовы к такому развитию событий. Детально проработали роль каждого из участников. Смерть Иосифа Виссарионовича была — спусковым крючком, запустившим сценарий «Мрак». Были и другие сценарии, они мне бльше нравились. Эх! Как бы мы развернулись! Но, сейчас — «Мрак». И мы работаем в тех условиях, в которых оказались. А сделать то, что мы делаем — необходимо. Сейчас! Когда нам, технически, не угрожает тотальное уничтожение. Именно сейчас, когда оружие массового поражения ещё — не массовое. Когда война будет даже не холодной, а ледяной. Когда временное нравственное недомогание общества не выльется в рабство всего народа, поставленного на колени. Когда у нас есть шанс, переболев этим ОРЗ, наверстать упущенное. И вынести Урок. Показать людям, как они заблуждаются. Показать им, что не может кухарка управлять страной. Что управление — самая сложная профессия. Что демократия — фикция. Привить им иммунитет ко лжи и манипулированию сознанием. И воспитать вас, Дети. Привить вам мысль, что самый страшный враг — не за океаном. А внутри Тебя. Что самый опасный для тебя — ты сам. Что переборов животное в себе, задавив ленивого, алчного, похотливого, завистливого и агрессивного зверя в своей утробе, станешь Человеком. Только тогда станешь Человеком. И только тогда познаешь Радость, Счастье, Уважение. Познаешь Бога. Услышишь Глас Его.

«Геолог» развернулся и пошёл тяжёлой, усталой походкой. Удивлены были не только Маша и Миша, но и, крайне равнодушный ко всему до этого, Игорь. «Геолог» зашёл за киоск продавца мороженного, но с другой стороны — не вышел. Два «плаща» в растерянности закрутились на месте.

— А говорят — Беспутный, — покачал головой Игорь.

— Что? — спросила, как очнувшись, Маша, сжимая бархат коробок.

— Ничего, Дева. Ничего, — покачал головой Игорь, глядя на неё пронзительными глазами.

— Маш, не забивай головы, — сказал Миша, вяло махнув рукой, — Давай, ещё потренируемся? Как ты думаешь — чей это мальчик?

— Я — ни чей мальчик, — покачал головой Игорь, — я — сам по себе мальчик.

— Сам по себе — сферический конь в вакууме, — отмахнулся Миша, — а человек — существо общественное. И явление социальное. Подумай, Маша!

— А что тут думать — ещё один гений-медвежонок, — пожала плечами Маша.

— Точно. Только не полностью. Слышала про такого Медвежонка — доктор Бугаёв?

— Слышала.

— Игорь — его младший брат. Они родные по матери. А по отцу, он — мне сводный брат. Это — единственный настоящий Кузьмин. Наследник. Как поживает Дарья Алексеевна, Игорёк?

— Никак. Нет её больше, — сурово ответил мальчик.

И вдруг — заревел. Мария выронила драгоценные коробки, кинулась к мальчику. Стала его утешать. Миша собрал коробки, запихнул в объёмный рюкзак, выпрямился и повернулся к идущей к ним группе. Милиция и «плащи». Двое, что «потеряли» «геолога» — заходили с другой стороны.

— Чем обязан? — довольно неуважительным тоном спросил Михаил, когда они подошли.

— Вы — арестованы! Сдайте оружие! — раскрыв корочку удостоверения, сказал один из «плащей».

— Не ты мне его давал, оружие! — тихо, но твёрдо, ответил Михаил, давя взглядом «плащ», — Не тебе его и забирать! Ты, морда, сначала представиться должен, зачитать мне, в чем меня обвинили. И ордер на арест — предъявить. Подписанный военным прокурором Сибирского военного округа. Нет? Тогда — свалил, нах!

Маша выпрямилась, заслоняя собой ребёнка. Она почувствовала, что ей стало мало воздуха, как всегда перед дракой.

— Ты чё такой наглый, а служивый? — опешил «плащ».

— А то ты не знаешь, а? А если до тебя, пешка, не довели, кто перед тобой?

— Не таких обламывали, майор! — «плащ» обернулся посмотреть на своих спутников, как ища их поддержки.

— Тогда, намекну. Егерский мундир, майорское звание, Золотая Звезда Героя, знак Кровавых Воронов на рукаве. Тебе ничего не сказали, а? Или ты настолько туп, что не понимаешь, что мне вас убить, как у этого ребёнка мороженку отобрать! Я — Маугли! Командир разведроты Кровавых Воронов! Повторяю — разведрота Особой Отдельной Бригады Егерей Кровавые Вороны! Осназ осназа! Свалил, пока ноги целы!

Взвизгнув тормозами, позади толпы правоохранителей остановился армейский Козлик, дверь со скрипом распахнулась, выпрыгнул капитан с пехотными петлицами.

— Проблемы, майор? — спросил офицер через головы милиционеров и «плащей».

— Тут товарищи из органов заблудились. Арестовывают меня.

— Петренко! — крикнул капитан, расстёгивая кобуру.

— Наших бьют! — заорал в тангетку рации водитель Козлика. Тут же три грузовика с солдатами в кузовах тронулись с места, стали разворачиваться в эту сторону. Люди в полевой военной форме на ходу запрыгивали в машины.

— Вы что все, с ума посходили? — закричал «плащ» — Капитан, ты знаешь, что с тобой будет?

— А ты знаешь, что с тобой будет, а? Сейчас, крыса? — закричал капитан, надвигаясь на группу «задержания», оттирая от неё Мишу, — Ты не видишь медаль Ордена Достоинства? Ослеп? Или тебе — плевать? Мы вам всем сейчас — все ноги переломаем. А трибунал нас — оправдает. Спорим? Я буду отправлен обратно в Салехард, а ты — кровью ходить будешь под себя до конца года. Иди, майор. Архангелу Гавриилу — нижайший поклон. Ребятам расскажу, что Маугли живьём видел — месяц поить будут. И ещё месяц — похмелять.

Миша улыбнулся, козырнул капитану, закинул баул на плечо, взял Машу за руку и пошёл.

— Теперь поняла, почему я ни хрена не знаю? — спросил Миша, даже не поворачиваясь.

— Поняла, — кивнула гордая своим мужем Маша, сжимая ладонь Игоря, — не поняла про Орден Достоинства. В статуте только указано, что «награждается достойный за исключительное проявление характера». И всё. А капитан — про что?

— Кавалер Ордена Достоинства подсуден только трибуналу трёх выборных судей Ордена Достоинства. Неприкосновенность.

— А за что им награждают?

— За разное.

— А тебе за что дали?

— За сорванный пикник.

— Я — серьёзно!

— Мы с братом вели группу школьников на экскурсию. Сели перекусить, а на нас вышел бешенный тигр. Из оружия у меня была только вилка.

— И?

— Как видишь — Орден. Кроме меня — никто даже не был поцарапан.

— Это от этого тигра шрамы?

— Тебе не нравиться?

— Нет. Не нравиться. Страшно, когда вижу. А когда это было?

— Я был вот такой, — Миша подбородком указал на Игоря, — а, шрамы — его брат-великан, дядя Прохор, убрать мог. Мне они дороги, как напоминание, что бой никогда не заканчивается. Как Батя — не убирает свои шрамы.

— Он не похож на себя, — прошептала Маша.

— Отец? Он был в маске.

— Маска? Такая маска? Такая живая? — удивилась Маша.

— Да, — коротко ответил Миша, — хватит об этом. Позже. Игорёк, а ты можешь, как Прохор, лечить?

— Нет.

— А что можешь?

— На свирели играть.

Миша рассмеялся:

— Сын пошёл в отца.

— Миша, а ваш Орден — не просто орден, а Орден? — спросила в задумчивости Маша. Она, задумавшись, не слушала разговор Миши и Игоря.

— Ты бы себя слышала, — усмехнулся Маугли.

— Ну, Орден, как у Тамплиеров. Или масонов. Тайный?

— Да, Орден. Но — не тайный. Ты же читала статут. Всё — расписано. Какая тут тайна?

— Но, остальные ордена — просто знаки отличия. А тут — организация?

— Есть такое.

— У любой организации есть устав, уставные документы. А я ни о чём подобном — не слышала. Значит — тайный.

— Ну, какой, тайный, милая? Просто — не привлекаем внимания. Никаких документов — нет. За ненадобностью. Но, устав — есть. И структура есть. Всё есть. И нет — разом. Я — в Ордене. Но, я — командир разведроты. Солдат. У нас не проводятся слёты, съезды и прочие сборища. Мы не участвуем в политике, Боже, упаси! Мы — просто есть.

— А почему — нет документов?

— Документы могут попасть не в те руки. Не на те — глаза.

— Устно?

— Да. Устный устав. Кодекс Чести.

— Нет бумаг с печатями, нет собраний. У вас хоть руководство есть?

— Нет. В привычном тебе понимании — нет. У нас нет командования, иерархии званий и должностей.

— Какая же это тогда — структура?

— А — вот такая. Сетевая. Рой. Не слышала?

— Нет.

— А ты, Игорь?

— Слышал. Обычная практика.

— Видала? То-то!

— Вы — сектанты?

— И ты — тоже. Ты — теперь — МЫ. Но, мы не сектанты. Ты всё сама поймёшь.

— А Медведь? Разве он — не командир?

— Нет. В Ордене Достоинства — нет. Он обычный Брат.

— А вне Ордена? Что-то у меня стало складываться ощущение, что не он — главный, как я думала раньше. Из всего сказанного я сделала вывод, что он — такой же исполнитель, как и ты, но более высокого ранга. А кто главный?

— Всё верно. Батя — тоже тащит свой крест, как и остальные — свои.

— Ну, а кто — главный? Только не надо мне врать, что нет никого. Так — не бывает! Я думала — Сталин. Или Медведь. А теперь — ни того, ни другого. Кто всем руководит? Кто за всё отвечает? Кто принимает решения и несёт за них ответственность? — Маша страстно шептала, сильно разозлённая, впиваясь пальцами в руку Маугли.

— Теперь — я, — пожал плечами мальчик.

Маша сначала с непониманием посмотрела на Игоря, потом на спокойное и утверждающее лицо Маугли со смеющимися глазами, тряхнула головой:

— Да пошли вы! Не хотите говорить — не говорите. А вот ерундой этой страдать тут — не надо! Фр-р! Обиделась!

Они сели в свой вагон. Маша была расстроена. Миша купил все билеты в их купе. Чтобы никто не помешал их уединению. Но, ребёнок — теперь постоянно был рядом. И куда его денешь? Попросить погулять часок? Игорь парень серьёзный и умный. Всё понимает. Но, куда он пойдёт? Это, во-первых. А во-вторых, как оставить без присмотра ТАКОГО мальчика? Дать этим «плащам» рычаг воздействия на «геолога»?

Маша переоделась в гимнастический костюм и тапочки, что достал из баула Миша. Одно смущало — эластичные штаны обтягивали бёдра и таз Марии. Это — стыдно. Костюм был не мал, такой покрой. Размеры были её. И даже размер белья подходил. А бельё — какое! Миша был прав — в магазинах ничего стоящего не было. А тут — вышиты вензелями имена мастеров, что сделали эти комплекты белья. Маша себя почувствовала другим человеком. Так хотелось похвалиться Мише собой, упакованной в это красивое бельё, но Миша стоял за дверью. С Игорем, который всё больше напрягал Марию. Маша вздохнула, постучала в дверь:

— Мальчики!

— Ну, вот, — Миша улыбался, — мой алмаз огранён и оправлен.

Маша улыбнулась.

— Всё подошло идеально. Как угадали?

— Тоже мне — теорема Ферма! Из личного дела.

— Ах, ну, да! А на спине, — Маша повернулась — на спине костюма вышита девушка в доспехах и с копьём, — даже на меня похожа.

— Так — Валькирия же. Добро пожаловать в семью, — Миша провёл ладонью по обтянутому костюмом месту, на котором Мария обычно сидит, — Сейчас мы тоже переоденемся в спортивки и пойдём в ресторан, перекусим. Игорёк, не желаешь ли пожрать?

— В вагоне-ресторане? Ладно, сойдёт. Не потравят, надеюсь.

Миша смеётся до слёз. Маша не понимает причин смеха, но Мишу слова Игоря очень веселят. Машу больше волновал вопрос — как? Вот так и идти? Стыдно же — всё видно!

В вагоне-ресторане — неприятная встреча. Толстяк в мундире следователя прокуратуры изволил отобедать. Тот самый — Лошадь. Но, неожиданно для Маши, Миша кивнул этому толстяку и собрался идти здороваться за руку, но толстяк взглядом — запретил. Когда кивал в ответ. И виноватыми глазами казал на своих коллег, в таких же мундирах. Маша была в недоумении.

Несмотря на свой размер, толстяк поел очень скромно и быстро. Потом он подошёл к их столику и угрожающе завис над ним, нагло уперев кулаки в столешницу:

— С проверкой еду к вам в ваш преступный Медвежий угол! — пробасил он, а потом тише: — Поздравляю, Мишка! И вас, девушка. Матери — привет передавайте. Нам не желательно видеться.

Когда вагон очистился и вокруг стало более-менее пусто, Маша спросила:

— Что это было?

— Ну, Александр Семёнович проявил свою осведомлённость и наблюдательность.

— А ты что так с ним ласково? Он же — враг?

— Он — нет. Что ты! Это — достойный человек.

— Миша, мы вместе смотрели «Точку», где твой отец об этого человека ноги вытирал, вместе видели, как он арестовывал твоего отца, он же проводил прокурорскую проверку. И везде — твой отец его оскорбляет.

— Маша, ты меня неприятно удивляешь. Разве ты в кино не видела, что отец спас Лошадь от смерти несколько раз? Не видела, как он его учил, поставил на тот путь, благодаря которому подхалим и подкаблучник, и вообще, ничтожный человечишка стал за десятилетие таким значимым государственным деятелем? Отец для него — Учитель.

— А это всё — роль? Антураж?

— Точно! Неужели ты думаешь, что до таких серьёзных дел, как перетряхивание насквозь секретных дел Медведя допустят человека со стороны? Берия пустит в свой огород чужого?

— А — «Лошадь»?

— Это — прикол отца, — поморщился Миша, — когда достигаешь определённого уровня развития личности — внешний антураж и самолюбование сползают с тебя, как старая кожа со змеи. Становятся мёртвой шелухой. А упоминание тех времён, когда для тебя это было значимо — веселит, как воспоминания о детских шалостях. Такая шутка, понятная только своим.

— А генерал Перунов? Тоже — роль?

— А то! Он так осерчал на свою жену за её неверность! А Батя — попал под обиженную истерику. Ну а Старшие эту тему — развили. И придумали ему — роль. Этакий — внутренний критик. Критически воспринимает любой проект отца. Работа у них такая. Числиться врагами и кристаллизовать на себя всех обиженных и оскорблённых.

— Проверка прокуратуры была — фиктивной? И будет — фиктивной?

— Боже упаси! Самой что ни на есть — настоящей. Единственное, что — многое не стали обнародовать. Но — провериться надо было. Многих — сами наказали. Генеральную уборку надо проводить. Хотя бы раз в год. Перед Пасхой, например. Выметать вездесущий мусор и неизбежных паразитов.

— Как у вас всё странно устроено.

— Есть такое. Как в большой семье. Меж собой — брешем, а чужой — нос не суй — порвём. Вот, некоторые говорят, что это — устаревшие отношения. Общинные. Наш народ жил так тысячи лет. Так и выживал. А сейчас говорят — устарело. Как стали жить иначе — заболели. Гной так и лезет из всех щелей. Так, Игорь?

— Я не знаю, как это называется. Вешать ярлыки — кощейская забава. Я знаю — как правильно, а как — не правильно. Что есть — истинно, а что — дым обмана, — ответил мальчик. Он плохо поел — поковырял обед, теперь сидел, смотрел в окно.

— И это — главное! Знать — что правильно, а что — ошибка, — кивнул Миша, повторив: — Это — главное!

После обеда сидели в своём купе и смотрели, молча, в окно. На пробегающие мимо деревни.

— Посмотри, Маша, как у нас народ плохенько живёт. Дорог — нет, столбы электрические не в каждом селе. И это — около железки. Мазанки, крыши соломенные. А в глубинке — там вообще ужас! Люди живут, как при царе Горохе, зато в Космос летаем.

— Летаем? — удивилась Маша.

— Вопрос деталей, — отмахнулся Миша. Маша смотрела на него, как на таракана — и ещё врёт, что ничего не знает!

— Куда они в чужие страны лезут? Своя — как старуха у разбитого корыта. Да, понятно, лучше воевать на чужой земле и таким отморозкам, как я, у которого бой — нормальное состояние, а не на улицах Москвы новобранцам от сохи, но деньги вкладывать в чужие страны, отрывая от своих обездоленных? Не понимаю! Одно дело — возня разведок, куда без этих схваток Большой Игры? Но, строить венграм новую жизнь, чтобы получить плевок в спину?

— А разве не надо им помогать? — спросила Маша.

— Моральной поддержкой! — Миша потряс над головой сомкнутыми кулаками, — вчерашним пленным строим мосты за наш счёт, а у самих строителей — родители живут в землянках и вагончиках. Без электричества и связи. Скорую не вызвать. Да и не доедет. Мы же мосты не у себя строим, а там! Тем, кто уже не раз шёл на нас войной.

— Если мы не будем помогать обездоленным — мы погибнем. Ибо — это наша суть. Жить иначе мы не сможем. И не должны, — вдруг сказал Игорь с верхней полки.

Маша ожидала, что Миша, со своей резкостью, осадит ребёнка, заткнёт его, указав на его возраст, но Миша лишь покосился на верх.

— Суть, говоришь? А эти? — Миша показал на очередной ряд чёрных избушек.

— Не цениться — полученное даром. Цениться — достигнутое потом и кровью.

— Круто, конечно! Пафосно и красиво! Как раз в стиле Медведя. А если применительно вот конкретно к этим домикам?

— Если этим людям построить дома и просто выдать, обгадят до такого же состояния. Потому что — дармовое, не своё, ничьё. Сами должны себе построить. Обеспечить надо, согласен, им возможность самим сделать себе ту жизнь, которую они хотят. Лестницу в небо или трамплин в вонючую лужу — но, каждый сам. Для того Богом и дана нам Воля. Насильно мил не будешь, насильно счастлив — не будешь. Насильно в небо не загонишь — разобьются. Вот ты, Защитник, тебя силком заставили жить в вечном бою?

— Жизнь заставила.

— Врёшь ведь! Вот, сидит — твоя суженная. Ты же — сбежишь от неё в огонь и кровь.

— Сбегу. Но, потом. Не сейчас. Не скоро, — Миша втянул голову в плечи, смотрел на Машу глазами провинившегося щенка.

Маша сунула ему под нос кулак, Миша поцеловал её пальцы.

«Вместе! — думала Мария, — Вместе! В огонь и воду! Не отпущу одного!». Ещё неделю назад она не знала этого человека. А теперь — не представляла, как жить без него? Как она жила без него? Нет! Лучше вместе погибнуть, чем потерять его! Сбежит в огонь и кровь? Только — с ней вместе! Она — тоже воин! И она — докажет, что достойна быть всегда и всюду рядом с ним!

— А ты, Дева, кто заставил тебя идти через боль? Что заставляет наступить самой себе на горло?

— Жизнь? — пожала плечами Маша.

— А обуздать своего зверя, терпеть безумие половое, ломать себя, беречь Честь свою?

Голова Игоря свесилась с полки, пронзительные глаза проникали до печёнки, до того самого «зверя», что уже выл, желая сидящего напротив Мишу. Маша вскочила:

— А не мал ты, для таких тем? — крикнула она в эти пронзающие глаза.

— Возраст — временная помеха, — голова Игоря скрылась. Он сел, свесив ноги, — не надо никого в рай гнать палкой. Надо пример показать. Как тебе, Витязь, Медведь показал пример стойкости, жертвенности и любви. Как тебе Дева, твоя Дева — двоюродная бабка показала пример любви, чести и верности. Пойду я, подышу воздухом. Ты, Мария, не серчай на меня! Но, и время не теряй. Михаил — человек служивый — сегодня с тобой, завтра — гадай, где?! Красивая вы пара!

Игорь хлопнул дверью, Маша, пантерой, прыгнула к двери, защёлкивая её на блок, потянула через голову костюм вместе с майкой, спеша похвалиться своей гордостью — грудью, оправленной в шикарное бельё, впиваясь в мужа ненасытно. Пока он — рядом. Пока Долг не призвал её мальчика в Бой.

Мальчик стоял в накуренном тамбуре, уткнувшись горячим лбом в холодное окно. Сквозняк гонял его русые волосы. Сердце его трепетало от страха перед Грядущим. Но, глаза цвета холодного льда твёрдо смотрели на пробегающие километры Его Родины.

Его Путь — начат. Будет он — суров и долог. Ждут его — испытания, потери, предательства, боль и отчаяние.

Волны эмоций, что испытывали молодожены, достигли его сознания. Он улыбнулся. Только потерявший всё — способен так Любить.

Ради этого, ради этих двоих, ради тысяч других — Он одолеет этот Путь. Он постигнет Цель. Чтобы была Жизнь. Чтобы была Любовь, чтобы была Радость.

А дорогу осилит — идущий. Как бы тебе не было страшно того, что ждёт тебя на Пути, сделай первый шаг! И Путь — примет тебя. Познай Себя в Пути, познай своё предначертание, преодолей себя и предначертанное тебе. И тогда Путь выведет тебя к Сияющим Вратам.