Глава 8
Между зубов засунули что-то твердое, и в мое горло просочилась струйка жидкости. Я закашлялся и чуть не задохнулся. Не было сил поднять веки. Хуже было то, что сердце страшно колотилось в неровном ритме.
Откуда-то издалека донесся голос:
– Ты должен глотнуть.
Я знал говорившего, но был слишком ослаблен, чтобы вспомнить, кто это. И глотнул.
Наверное, прошло какое-то время, потому что когда я снова сумел открыть глаза, то увидел знакомое лицо Озрика. Он склонился с тонкой трубочкой в руке и снова вставил ее мне в рот со словами:
– Выпей, сколько сможешь.
Я послушно стал высасывать жидкость. У нее не было никакого вкуса, и во рту оставался липкий налет. В желудке горело, а кишки превратились в воду. Я чувствовал такую слабость, что не мог пошевелиться.
– Лежи тихо, – сказал раб.
Наверное, я уснул, потому что когда снова очнулся, уже была ночь. При свете одинокой свечи рядом сидел Озрик и снова дал выпить тягучей жидкости. Я лежал на каком-то ложе и обделался. От белья воняло. Я кое-как попытался сесть, но Озрик удержал меня рукой.
– Вот, разжуй, – сказал он и опустил мне в рот какой-то комочек, который рассыпался в пыль, когда я его раскусил.
Озрик поднес к губам чашку воды, я проглотил вязкое безвкусное вещество и снова провалился в черноту.
* * *
Проснувшись, я обнаружил, что меня обмыли, переодели в ночную рубашку и перенесли в маленькую просто обставленную комнату. Озрик ушел, но рядом на табурете сидел Алкуин с печальным лицом.
Через окно на побеленные стены падал дневной свет.
– Что это за место? – спросил я.
– Помещение в королевском доме, где курьеры отдыхают между поручениями.
– Что случилось?
– Тебя перенесли сюда, потому что на пиру ты потерял сознание. – Священник сложил руки на животе. – Возможно, дело в непривычной пище. Временами казалось, что ты умрешь. За тебя молились.
Я заметил в его голосе колебание и спросил:
– А еще кто-нибудь заболел?
– У старика Герарда Русильонского те же симптомы, но у него это началось на несколько часов позже. Он сумел добраться до собственной постели. Ему трудно дышать, и он слабеет.
Я вспомнил, как невольник давал мне лекарство.
– Мой слуга Озрик должен дать ему то же снадобье, что давал мне. Оно, похоже, помогает.
– Наши молитвы тоже могли помочь, – тихо напомнил Алкуин, но согласился со мной и встал на ноги. – Когда достаточно окрепнешь, сможешь вернуться к себе.
Не успел он выйти, как в дверях появились обеспокоенные Хроудланд и Беренгер. Мне удалось поднять голову, чтобы поздороваться с ними. Лицо графа выразило облегчение.
– Хорошо, что ты очнулся, Одноглазый, – сказал он. – Мы уже думали, что тебе конец. – Он подошел к постели и положил руку мне на лоб. – Слава богу, лихорадка прекратилась.
– Тебе снова везет, Одноглазый, – проговорил Беренгер, как всегда, весело. – Выздоравливаешь в королевском доме. – Он усмехнулся. – Я всегда знал, что на пирах плохо кормят, но не думал, что настолько.
Я слабо улыбнулся. В животе было такое чувство, будто лошадь лягает в кишки.
– Поправляйся скорее, – продолжал он. – Через две недели будет роскошная охота, первая в сезоне. Ты не должен ее пропустить.
Хроудланд с возбужденным видом шагал туда-сюда по комнате.
– У тебя есть подозрения, чем ты отравился? – спросил он.
Я покачал головой. Вспомнилось, что ел я копченого угря, свинину с клецками, а потом овощную похлебку с курицей.
– Может быть, я что-то выпил.
– Все мы отдали должное вину Ансеиса, но заболели только ты и Герард.
– Что ты хочешь сказать?
Граф тщательно выбрал слова:
– Кто-то мог намеренно навредить тебе.
Я не сразу понял все значение его слов и удивился.
– Хочешь сказать, что кто-то пытался меня отравить? С чего бы?
Он поколебался в нерешительности.
– Все знают, что ты мой близкий друг. Это могло быть предупреждением или просто стремлением навредить мне.
– Я по-прежнему не понимаю.
– Король сказал, что назначит меня на следующую освободившуюся важную должность. Другие хотят это место для себя. Они считают меня препятствием для своих притязаний.
Я снова подумал о смутном намеке Алкуина на подстерегающие при дворе опасности и сказал:
– Это кажется весьма смутной угрозой.
– Но еще есть Ганелон.
Я не сразу понял, о ком он говорит.
– Ты имеешь в виду своего отчима?
– Он меня ненавидит. Впрочем, взаимно. Ганелон думает, что я настраиваю свою мать против него. Если он разведется с ней, то потеряет большую часть богатства и влияния.
Я вспомнил, как человек в желтой тунике смотрел на меня на пиру. Но, конечно, невозможно, чтобы Ганелон был способен так быстро меня отравить. К тому же мне трудно было поверить, что семейная вражда могла быть столь ожесточенной, вплоть до убийства. Я почти решил, что болезнь вызвана несчастным случаем, и в будущем надо быть осторожнее с едой. Но сперва мне хотелось поговорить с Озриком. Он знал, как меня лечить, а значит, мог и знать, что вызвало недомогание.
Беренгер начал рассказывать непристойный анекдот, вдруг дверь отворилась, и ворвался уже четвертый за день визитер, кого я совершенно не ожидал увидеть и только вытаращил глаза: это была принцесса Берта.
Беренгер тут же замолк и поклонился.
– Мы как раз уходили, Ваше Высочество, – вежливо проговорил он и в то же время бросил на Хроудланда многозначительный взгляд. Вместе они направились к двери, и я в замешательстве увидел, как Беренгер обернулся и из-за спины принцессы подмигнул мне.
Я был весьма удивлен. Женщина произнесла:
– Очень рада видеть, что вы выздоравливаете.
Она чудесно выглядела в бледно-голубом платье из какой-то мягкой облегающей материи, перехваченном на талии тонким серебряным пояском. Длинные светлые косы висели свободно, как в тот раз, когда я увидел ее впервые, но янтарного ожерелья теперь не было.
– Очень любезно с вашей стороны навестить меня, – промямлил я.
– Вы так прекрасно рассказали историю про Троила. Отец говорит, что вы прирожденный рассказчик.
Голос принцессы звучал приглушенно и мелодично, у нее была такая же прямая манера разговаривать, как у короля. Она подошла и села у моей постели на табурет, где раньше сидел Алкуин. До меня донесся слабый аромат розы. Принцесса разгладила платье на груди.
– Его постоянный бард в бешенстве.
У меня на мгновение возникла мысль, не он ли подложил мне яд в качестве угрозы.
– Зигвульф – красивое имя. Жаль, что все зовут вас Одноглазый.
Я задумался, откуда ей известны такие подробности, но дама уже протянула руку, чтобы снять мой наглазник.
– Так будет удобнее.
Без наглазника я почувствовал себя беззащитным, словно голым. Тут я вспомнил, что она была в комнате, когда ее отец прокомментировал мои разноцветные глаза.
Теперь она разглядывала мое лицо с явным интересом. Она была так близко, что я видел ее глаза, которые мне раньше показались голубыми, но были почти серыми, как у правителя. Ресницы были светлыми, как и волосы, на веках виднелись едва заметные веснушки. Широкий лоб, светлая кожа и прямой нос делали ее очень привлекательной на франкский вкус. Я поймал себя на том, что пытаюсь решить, использовала ли она ягодный сок, чтобы подкрасить губы.
Она сидела и молча смотрела на меня. Я держал голову повернутой к ней, едва смея дышать. Хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше, чтобы я мог впитать, как она смотрит на меня, чтобы потом вспоминать во всех подробностях. От женщины исходили нежное тепло и мягкость. Я был очарован и растерян, боялся вымолвить слово в страхе совершить ошибку, и в то же время надеялся, что она каким-то образом прочтет мои мысли.
Уверенным, грациозным движением дама протянула руку и провела пальцем около моего правого глаза, потом около левого и сказала:
– А вы необычный человек.
Я не мог оставить без внимания физический контакт и, взяв ее руку в свои, разжал пальцы и поцеловал ладонь, ощутив запах масла и миндаля.
Не сказав ни слова, она встала, подошла к двери и вставила на место маленький клинышек, который запирал засов, а потом сделала два шага обратно, к краю моей постели. Здесь расстегнула свой серебряный поясок, стянула с плеч платье, так что оно упало на пол, и осталась в одной просторной сорочке. Потом таким же плавным движением выскользнула из нее и юркнула под одеяло ко мне. Мы лежали лицом друг к другу, я прильнул к принцессе и ощутил ее великолепные голые груди. Ее руки обняли меня. Затем мы поцеловались, и она сняла с меня рубашку.
* * *
Потом мы лежали бок о бок, и я чувствовал глубокое удовлетворение. Произошла самая естественная вещь на свете, и она далеко превзошла всякое удовольствие, какое я мог представить.
– Никогда такого не чувствовал, – прошептал я.
– Знаю, – ответила она, потом медленно, лениво улыбнулась и положила руки мне на грудь. – Это же, собственно говоря, было у тебя в первый раз.
– Да, – признался я. – Девушки на родине сторонились меня. Они думали, что я заколдованный.
– А не колдун? – Она сжала пальцы, так что ногти слегка впились в плоть, а потом медленно опустила руку вниз. – Это было только начало.
Мне показалось, что за дверью кто-то есть, и мое сердце подскочило к самому горлу. Я схватил ее за руку.
– Кто-то идет! – выпалил я.
Она села, быстро, но без паники. Через мгновение слезла с постели и шагнула в свою сорочку, потом надела платье и точными уверенными движениями застегнула пояс. Я заметил, что ее руки не дрожат. Даже длинные косы были в полном порядке.
Берта склонилась надо мной и быстро, но по-настоящему поцеловала. На мгновение передо мной мелькнули груди, которыми я наслаждался всего несколько минут назад.
– Это был только первый раз, – прошептала она, потом выпрямилась, смело шагнула к двери и отперла засов.
Она выждала немного, а когда ничего не произошло, открыла дверь. В коридоре никого не было, и я проклял себя за свою нервозность, сократившую наше пребывание вдвоем.
Не оглядываясь, принцесса выскользнула в коридор и ушла, оставив меня тосковать по ней.
* * *
Еще четверо суток я оставался в королевском доме, дольше, чем было необходимо для выздоровления. Причиной, конечно, была Берта. Я был без ума от нее, и она еще два раза делила со мной постель. Это превратило меня в необычного больного, мечтательного и рассеянного, однако нетерпеливого и раздражительного, потому что когда я не ждал страстно ее возвращения, то беспокоился, что наши отношения откроются. И не думал ни о чем другом, кроме нас двоих. В конце концов, когда стало очевидно, что я достаточно окреп, чтобы вернуться в обычное жилище, ко мне пришел Озрик и принес чистую одежду. Только тогда я вспомнил, что нужно спросить, какое снадобье он мне давал.
– Я покажу тебе в следующий раз, когда ты будешь практиковаться в стрельбе из лука, – сказал он. – Это сок одного растения, которое растет около зверинца.
– Ты знал, что он поможет против моей болезни?
– Догадывался.
– Так ты не знаешь, чем меня отравили?
– Пока затрудняюсь точно сказать.
Я подумал о раздавленных зернах перца, что дал мне попробовать Беренгер, и спросил Озрика, не могли ли они быть отравой.
Он покачал головой.
– Если только к ним что-то было примешано.
– Граф Хроудланд думает, что кто-то преднамеренно подложил мне в пищу яд.
Озрик бросил на меня долгий пристальный взгляд.
– Возможно.
– Он считает, что это сделали, зная, что я его близкий друг. Кто-то хотел пригрозить ему или навредить.
Взгляд Озрика затуманился.
– У графа есть враги, но могли быть и другие причины.
– Ты хочешь сказать, что отныне кто-то должен заранее пробовать то, что я ем? – попытался пошутить я.
Он не улыбнулся.
– Если яд был тот, о котором я думаю, он мог попасть к тебе в пищу как преднамеренно, так и случайно.
– Ну, в одном нет сомнений: если к тем зернам перца что-то примешал старый Герард, это было случайно. Мне сказали, что он тоже тяжело заболел.
– Если только специально не подложил себе малую дозу, чтобы отвести подозрение, – ответил Озрик.
* * *
Но увидев Герарда в его кабинке, я понял, что он не мог быть виновен в моем отравлении. Мужчина выглядел ужасно. Плоть его усохла, а лицо стало желто-оранжевым. Он лежал на койке, подпертый подушками. Вокруг глаз были большие темные круги, а сами глаза ввалились в глазницы и тоже приобрели желтоватый оттенок. Он слабым голосом поздоровался со мной.
– Не знаю, Одноглазый, что дал мне твой раб, но это спасло мне жизнь.
Я старался казаться веселым, но на самом деле боялся, что опасность для жизни старика еще не миновала.
– Я в большом долгу перед Озриком, – сказал я. – Уверен, что его средство может полностью восстановить ваше тело.
Герард выдавил слабую улыбку.
– Спасение души я оставляю священникам. Но каков бы ни был итог, я хочу проявить признательность. – Он порылся под подушкой и с усилием вытащил квадратный сверток и над одеялом протянул его мне. – Может быть, ты примешь это, хотя мне оно не принесло большой пользы… По крайней мере, до сих пор.
Я развернул сверток и увидел среднего размера книгу, с которой явно обращались не лучшим образом. Кожаная обложка когда-то была красивой. На ней остались следы тонкой работы и пара чешуек позолоты, но было несколько вмятин, как будто кто-то гонял книгу пинками по неровной местности.
Герард откинулся на подушку.
– Я владею этой книгой много лет. Не могу сказать, что очень заботился о ней.
– Как она к вам попала? – спросил я.
– Ее нашли в сарацинском обозе, когда мы сбросили их в море. Это было давно. Еще когда я был молодым.
Я перевернул книгу. Задняя обложка была оторвана. Последние страницы отсутствовали. На неприкрытом пергаменте виднелись пятна воды, словно книга полежала в луже. Я не решался открывать ее, боясь, что она рассыплется у меня в руках.
Он издал неровный тяжелый вздох, прежде чем смог заговорить снова.
– Можно посмотреть ее? – спросил я.
Книги были редкостью и драгоценностью, даже такие потрепанные. Было очень необычно видеть, что кто-то имеет книгу в личной собственности.
– Конечно.
Я открыл ее наугад и увидел строчки, написанные ровным красивым почерком. К моему огорчению, они ничего для меня не значили.
– Написано по-сарацински, – сказал старик.
Я выглядел разочарованным.
Герард позволил себе унылый смешок.
– Мой отец предложил ее в дар одному монастырю. Но монахи отвергли его. Сказали, что это работа идолопоклонников, и она осквернит их библиотеку святых книг.
Я стал осторожно листать страницы. Книга мокла, потом высыхала, отчего пергамент стал хрупким. Но сами письмена остались четкими.
– Как бы хотелось узнать, что тут написано. Если бы я знал, кто может ее перевести, – сказал я.
– Ты не подумал о своем рабе Озрике?
Я удивленно взглянул на него.
– Ты не понял, что в нем сарацинская кровь? – Старика как будто слегка удивило, что я не додумался до этого сам.
– Я не много встречал сарацин, – признался я.
– А я встречал, и могу сказать, что твой раб родом из Испании или из Африки.
Я задумался о его догадке. Озрик был смугл, но его лицо было не темнее, чем у многих других людей, знакомых мне в детстве.
– Даже если он сарацин, сомневаюсь, что он умеет читать или писать, – сказал я.
Герард осторожно устроился поудобнее на подушках.
– И все-таки спроси его. Если он сможет прочесть книгу, то, может быть, найдет рецепт снадобья, способного ускорить мое выздоровление. Все знают, что сарацины искусные лекари.
Старик явно устал, и я переключил внимание на книгу у себя в руках. От влаги первая страница прилипла к внутренней стороне обложки, пришлось осторожно отделить ее. Здесь, наконец, я разобрал некоторые письмена, хотя не мог понять их значения. Бертвальд научил меня греческому алфавиту, прежде чем сбежал от церковных ищеек, но я подозревал, что самого-то языка он толком не знал. На первой странице было единственное написанное по-гречески слово. Я разбирал букву за буквой и про себя произносил, как они могли звучать.
Герард уснул. Его дыхание было неглубоким и тяжелым, голова моталась из стороны в сторону. Я подумал было засунуть книгу обратно ему под подушку, но побоялся его побеспокоить и, снова завернув ее в тряпку, сунул под мышку и отправился на розыски Озрика. Если в книге есть медицинские сведения, способные помочь старику, нужно как можно скорее найти переводчика.
* * *
Я нашел раба в конюшнях, он расспрашивал главного конюха, будет ли гнедой мерин бежать прямо, если отпустить поводья, или свернет в сторону. Он не успел получить ответ, когда я позвал его выйти, и мы отошли в место, где нас никто не мог услышать.
– Старик Герард считает, что ты спас ему жизнь, дав то снадобье, – сказал я.
– Опасность для него еще не миновала. Может быть рецидив.
Глаза невольника остановились на свертке у меня под мышкой.
– Он дал мне книгу. Думает, что в ней могут быть знания, которые помогут ему излечиться. – Я замялся, боясь его обидеть. Мало кому бы понравилось, если его примут за сарацина.
Озрик бесстрастно посмотрел на меня.
– Я не могу ее прочесть, – запинаясь, проговорил я. – Может быть, ты сумеешь? – Решившись, я развернул книгу и протянул ему.
Ничего не сказав, он открыл ее и заглянул внутрь. Потом поднял голову и посмотрел на меня.
– Старик думает, что ты родом из Испании или из Африки, – чувствуя, как кровь приливает к щекам, сказал я.
На лице Озрика не дрогнул ни один мускул.
Мне становилось все более неловко под его молчаливым взглядом.
– Прав он или нет – мне все равно. Я просто хочу помочь ему.
Наконец Озрик издал долгий медленный вздох.
– Прошло много-много времени с тех пор, как я держал в руках такую книгу. Я смогу прочесть, что здесь написано, если содержание не слишком сложное. – Он посмотрел на том и медленно полистал страницы.
Я ждал, что он скажет. Время тянулось.
Наконец, он произнес:
– Герард ошибся. Это не книга по медицине.
Я упал духом. Хуже того, я уже жалел, что вторгся в жизнь Озрика до его рабства. Если бы он хотел, чтобы я знал о его происхождении, то давно бы рассказал сам.
– А что это? – спросил я.
– Точно сам не знаю. Здесь есть незнакомые слова. – Он показал. – Вот тут говорится, что если человеку снится, будто он летает, это означает, что он приобретет великие богатства. – Он перевернул еще несколько страниц и выбрал другой отрывок. – А здесь речь идет про облака и ветер.
Он закрыл книгу и вернул мне.
– При достаточном времени, возможно, я мог бы разобраться.
– Озрик, сарацин ты, христианин или язычник, мне не важно.
– Там, откуда я пришел, сказали бы, что такова воля Бога, – заверил он меня с тусклой улыбкой.
Я оставил Озрика в конюшне и пошел искать Алкуина. Он стоял у входа в канцелярию, увлеченно беседуя с другим священником, в котором я узнал Одо, главного королевского архитектора. По-видимому, они обсуждали следующий этап строительства, так как повернулись к церкви и, обмениваясь комментариями, стали указывать вверх на новую крышу. Подождав, пока они закончат, я подошел к Алкуину и спросил, не может ли он помочь со значением греческого слова.
– Что за слово? – спросил Алкуин.
– Онейрокритикон, – сказал я.
Должно быть, мое произношение сбило его с толку, поскольку он попросил повторить помедленнее.
С третьей попытки мне удалось выговорить правильно, и тогда Алкуин с улыбкой сказал:
– А! Теперь я понял. «Онейр» – это сон или видение. «Критикон» происходит от «критикос», что означает способность понимать или судить. Так что твое слово означает что-то вроде «толкования сновидений». Похоже на правду?
Я ощутил дрожь предчувствия. Я никогда ни словом не упоминал, даже Озрику, о моих тревожных снах, или как мне является умерший брат. Чужеземная книга, вероятно, позволит разгадать, что означают мои видения.
И вдруг я понял, что не уверен, хочу ли заглядывать в будущее. Я испугался, что это сделает меня беспомощным наблюдателем, обреченным смотреть на развитие событий, зная их итог и мучаясь сознанием, что не могу его изменить, каким бы мрачным он ни был.
