Глава 17

Карл прибыл в наш лагерь у стен Сарагосы через неделю во главе усталого и сильно поредевшего войска. Многие рекруты, отслужив положенные дни, вернулись во Франкию. Другие дезертировали. Огромный обоз сократился до менее чем сотни повозок, а шедшего за ним стада больше не было. Войска съели последнюю скотину и теперь опустошали окрестности, как саранча.

Король, не теряя времени, собрал военный совет. Он состоялся в том же королевском павильоне, но его краски поблекли от солнца и дождя, и снова Хроудланд взял с собой меня и Беренгера.

На этот раз, войдя в огромный шатер, я увидел Ганелона. Он был одет так же, как на первом пиру в Ахене. Не считая сильного загара на бородатом лице, он совсем не изменился с тех пор, как уехал вместе с Герином вести переговоры с вали Барселоны – а точнее, предать его. Я молча занял свое обычное место во внешнем круге присутствующих и стоял, глядя на Ганелона, ожидая его реакции, когда он заметит мое присутствие. Разговаривая со своим соседом, он бросил на меня удивленный взгляд и на мгновение остолбенел. Но тут же пришел в себя и взглянул на Хроудланда. Если он прикидывал, известно ли графу о заговоре, это не отразилось на его лице. Не моргнув глазом, предатель отвернулся и продолжил разговаривать с соседом. В это время из-за бархатного занавеса вышел Карл.

Всего за несколько месяцев король словно постарел на десять лет. Он шел уже не той уверенной походкой, и его лицо избороздили более глубокие морщины, чем мне помнилось. Его длинные усы некогда соломенного цвета тронуло сединой, и он выглядел усталым. Как обычно, на нем были простые чулки с подвязками крест-накрест, туника и штаны зажиточного знатного франка. Как уступка знойному испанскому солнцу, одежды были из тонкого льна, а не из толстой шерсти. В правой руке он держал окаймленный золотом жезл из темного дерева, сучковатого и отполированного. Я счел его своеобразным скипетром.

Король прошел к своему золоченому походному трону и сел. Приближенные уже установили на козлах стол с картой на плитках, и Карл поверх нее обвел глазами собравшихся. Его взгляд был таким же, как всегда, серые глаза смотрели внимательно и пронзительно, узнавая всех, кто стоял перед ним. Сам того не желая, я затаил дыхание и выпрямился, ожидая его речи.

– Я собрал вас на совет, – начал он, – чтобы услышать советы, как лучше продолжать кампанию. Как вам известно, наши союзники в смятении. Эмир Кордовы разбил в сражении вали Уэски. Вали Барселоны не смог оказать нам обещанной помощи. Наш первоначальный план действий в Испании должен быть изменен.

Слова короля дали мне осознать, как мало я знал о ходе кампании. Очевидно, Кордовский Сокол решительно двинулся на мятежных сарацинских правителей до прибытия франков.

– Теперь мы оказались под стенами Сарагосы, чей правитель – третий из наших так называемых союзников, – продолжал Карл. – Он закрыл перед нами ворота. Я жду ваших предложений, как нам действовать дальше.

Возникла долгая неловкая пауза. Я чувствовал, что франкские вельможи пытаются угадать настроение короля. Никто из них не хотел говорить, рискуя вызвать его гнев предложением, какое ему не понравится. И первым заговорил осторожный и практический Эггихард.

– Ваше Величество, у нас кончаются припасы. Войско может оставаться в походе не более нескольких недель.

Карл поиграл деревянным скипетром, провел рукой по его полированной поверхности.

– Стало быть, как нам с наибольшей пользой провести эти несколько недель?

– Мы преподали сарацинам урок. Они запомнят его и больше никогда не вторгнутся во Франкию, – подал голос смуглый мощного сложения вельможа, которого я не знал.

– Как это? – буркнул король.

– Мы уже разделались с вали Барселоны, он получил по заслугам. Теперь нужно сделать то же с вали Сарагосы. Взять город и призвать его к ответу.

Говоривший огляделся, ища поддержки. Большинство присутствующих отводили глаза и смотрели на стол с картой. Настроение на совете царило пессимистическое, даже мрачное.

Странно, но к осторожности призвал обычно агрессивный Хроудланд.

– Я видел стены Сарагосы, – сказал он. – Поверьте, без больших осадных машин нам не взять город и за полгода.

– Значит, наши инженеры должны построить осадные машины, – настаивал смуглый вельможа.

Он злобно нахмурился, глядя на Хроудланда. Очевидно, это был один из соперников маркграфа при дворе.

– Постройка осадных машин займет слишком много времени, – возразил Эггихард. – К тому времени припасы иссякнут.

Опять воцарилось долгое молчание, никто не говорил. Король беспокойно пошевелился на троне. Кто-то рядом со мной нервно кашлянул. Я ощутил легкий затхлый запах плесени: холстина королевского шатра начинала гнить. Мне показалось, что это гниение символизирует гнилость, измотанность франкского войска.

Молчание прервал Хроудланд. Он заговорил громко, чтобы все слышали, и его слова звучали с хвастливой уверенностью.

– Я предлагаю, Ваше Величество, вместо того, чтобы начинать осаду Сарагосы, забрать все ее богатства, как мед из улья, и оставить город в такой бедности, чтобы он не мог доставить нам неприятностей в будущем.

– А как мы защитимся от пчел? – спросил его дядя.

Я уловил в его взгляде на Хроудланда огонек интереса, даже благосклонности.

– Вали Барселоны – наш пленник. Он также шурин и близкий союзник вали Сарагосы, – ответил граф. – Мне говорили, что между ними крепкие связи. Предлагаю потребовать за его освобождение огромный выкуп и еще определенную сумму как компенсацию наших расходов на поход войска в Испанию.

Его слова, как солнечный луч, рассеяли мрачную атмосферу в павильоне. Вельможи обменялись понимающими взглядами. Многие из них пришли в Испанию за добычей, а не для того, чтобы обосноваться здесь. Послышалось возбужденное перешептывание – можно награбить добра, не сражаясь за него.

– Найдется ли в Сарагосе столько богатств, чтобы выполнить такое тяжелое требование? – мягким голосом спросил король Хроудланда.

– Ваше Величество, Сарагоса – один из богатейших городов Испании. У вали огромные личные богатства, – заверил тот.

Это заявление было встречено одобрительным гулом.

Теперь я понял, что во франкском мире такое в порядке вещей. Видеть неприкрытую алчность франков было неприятно, но, как бы она ни была мне отвратительна, приходилось смириться с этим, ведь я сам помогал удовлетворить их вожделение к деньгам, когда отправился в Испанию в качестве верного паладина в окружении Хроудланда.

– И как же мы убедим вали Хусейна расстаться с его богатством? – спросил король.

С замиранием сердца я предвидел, что ответит Хроудланд.

– У меня есть подходящий человек для посредничества. Он сообразит, как представить наши требования, – ответил граф и посмотрел в моем направлении.

Неожиданно вмешался Ганелон. Его голос звучал сдержанно и серьезно, без какого-либо намека на возражение. Он был слишком умен, чтобы возражать.

– Ваше Величество, план благородного маркграфа достоин восхищения, но он может ни к чему не привести, если мы не предоставим вали какого-нибудь залога наших честных намерений.

Это было справедливое замечание, но Ганелон редко делал что-то без скрытых мотивов.

И Хроудланд попался в расставленную для него ловушку.

– Ваше Величество, я готов предложить себя в заложники. Я отправлюсь в Сарагосу, гарантируя выполнение сделки с нашей стороны. Только когда вали Барселоны будет освобожден и проедет через городские ворота, я вернусь с сарагосскими сокровищами.

Я заметил намек на улыбку под черной бородой Ганелона. Он очевидно был доволен успехом своего вмешательства. Хроудланд вполне мог лишиться не только свободы, но и жизни.

Король осмотрел собравшихся.

– Есть еще какие-нибудь предложения?

Не услышав ответа, он объявил, что план будет немедленно приведен в исполнение, и объявил собрание закрытым.

Как только Карл удалился, вокруг собралась оживленная толпа сторонников маркграфа, поздравляя моего приятеля с успехом и аплодируя его личному мужеству. Я держался позади. Вспомнилось, как я описывал графу роскошный дворец Хусейна, когда ехал рядом с ним в Испанию. Мне следовало знать, что описание этих богатств подогреет алчность Хроудланда. Я также обмолвился, что вали Хусейн женат на сестре правителя Барселоны. Эта приятная беседа, рассчитанная на то, чтобы просто провести время, теперь приведет к крушению вали и Сарагосы. Ненароком я коварно воспользовался гостеприимством Хусейна и его любезностью. Наверное, змея в моем сновидении о предательстве должна была обвиться вокруг моей ноги. С болью в сердце я ощутил себя грязным.

Утром войсковые инженеры построили небольшую баллисту, способную пустить тяжелую стрелу на триста шагов. Они подтащили ее к краю очищенной зоны вокруг города, и Хроудланд велел мне написать записку вали Хусейну с изложением плана выкупа. Я предположил, что для доставки было бы легче послать гонца с белым флагом, но мне было сказано, что баллиста послужит сарацинам напоминанием о способности франкского войска строить осадные машины.

Стрелу с посланием пустили через городскую стену.

Ответ вали пришел через час, его доставил посланник, который выехал из ворот и презрительно бросил на землю. Хусейн согласился на наши условия. Он готов заплатить четыре тысячи фунтов серебра в монетах за передачу ему правителя Барселоны в добром здравии. Дополнительное добро, включая шелка, золото и драгоценные камни, ценою еще в пять тысяч фунтов серебра, будут возмещением Карлу за расходы на поход войска в Испанию. Хусейн выставил лишь одно условие: ему потребуется четыре дня, чтобы собрать такую колоссальную сумму.

В назначенный день Хроудланд и я пересекли открытое пространство и подъехали к воротам. Граф предпочел ехать на своем огромном чалом боевом коне и возвышался надо мной, сидящим на выделенной мне крепенькой лошадке. Мы были безоружны, хотя и в полном наборе доспехов, чтобы выглядеть достойно. Солнце поднялось довольно высоко над горизонтом, и в нагретых доспехах стало жарко и неудобно. За спиной у нас виднелись разоренные сады. Ставя лагерь, солдаты вырубили заботливо выращенные деревья на постройку хижин и на дрова. Оросительные каналы осыпались от постоянного хождения людей и лошадей, вода там была грязной и вонючей. Тучи жирных мух жужжали над кучами человеческих испражнений, и в воздухе пахло лошадьми, людьми и навозом.

– Закончим с этим как можно быстрее, – пробормотал Хроудланд, подъезжая к главным воротам Сарагосы.

Услышав в голосе нотку подавленности, я бросил на друга быстрый взгляд. На его лице виделась печаль, но в то же время и решительность. Я догадался, что он думает, как когда-то хотел стать маркграфом Испанской Марки, а теперь понимал, что этому не бывать. После окончания похода придется вернуться в дождливую и туманную Бретань.

– Вали Хусейн сдержит слово, – сказал я, пытаясь ободрить его.

Мы подъехали ближе, городские ворота открылись, и за ними на белом коне сидел Озрик, снова в ливрее вали. Рядом стоял единственный всадник, тоже в цветах Хусейна.

Я ощутил удивление Хроудланда. Он, должно быть, ожидал, что нас встретит отряд всадников, чтобы эскортировать по городу, но, похоже, с нами обращались всего лишь как с временной неприятностью.

Озрик не произнес ни слова приветствия, и я ощутил прилив острого разочарования таким холодным приемом. Я ожидал, по крайней мере, хоть какого-то знака признания за проведенные вместе годы. Но он только кивнул нам и теперь с каменным лицом, молча, повел за собой.

Это впечатление усилилось, когда мы ехали вслед за Озриком по Сарагосе. Как будто за стенами не стояло лагерем иностранное войско. На улицах было много народу, люди занимались своими делами, ходили за покупками, сплетничали, торговались на базаре. В воздухе стоял богатый запах уличной еды, которую готовили на открытых жаровнях. Я даже узнал уличного торговца с подносом фруктов, которого видел, когда въезжал в город первый раз вместе с Хусейном. Торговец сложил свой товар высокой кучей, и мясники и продавцы овощей тоже не имели недостатка в товарах. Это представляло собой резкий контраст с только что покинутым нами лагерем, где недовольные солдаты изголодались и изнемогли от зноя, в то время как конные патрули рыскали по окрестностям в поисках провианта. Прохожие относились к нам так же пренебрежительно, как и Озрик. Когда я ловил чей-то взгляд в толпе, этот человек сразу отворачивался. Было очень неприятно чувствовать, что к тебе относятся, как к пустому месту.

Наконец, мы прибыли на главную площадь в центре. Там почти не было народу. Я ожидал, что нас проведут через арку главного входа во дворец вали Хусейна, но мы прошли в мечеть, которую, по словам Хусейна, построил его отец. Выстроенный в прекрасных пропорциях, центральный купол был выложен зеленой и синей плиткой, и спиральные узоры тех же цветов вились вверх по колоннам четырех окружавших его тонких остроконечных башенок. Слева располагалось приземистое широкое здание с побеленными стенами, в них виднелось несколько окошек, таких маленьких, что вряд ли они могли послужить даже голубиным насестом. Перед зданием была привязана лошадь. Хроудланд узнал ее раньше меня.

– Одноглазый, да это же мерин, которого я выбрал тебе в Ахене! – воскликнул он.

На мерине было седло, на котором я ездил во Франкии. На нем висел мой лук с двумя изгибами и меч, в прошлом году выбранный мне Хроудландом в королевской оружейной в Ахене. У меня было неприятное чувство, что я понимаю, почему все это здесь.

Наш маленький отряд остановился перед зданием, и мы спешились. Сарацинский солдат принял у нас поводья и увел лошадей, а Озрик похромал к железной двери и постучал. Ее открыли изнутри, и мы с Хроудландом вслед за провожатым вошли внутрь.

Мне тотчас же вспомнилась сокровищница в резиденции Хроудланда. Все здание занимала одна комната шагов пятнадцати в длину и ширину. Маленькие окошки, которые мы видели с улицы, оказались фальшивыми. Помещение освещала дюжина солнечных лучей, проникавших через отверстия в куполе наверху. В солнечном свете летали пылинки, а толстые стены не пропускали внутрь уличный зной, и воздух внутри ощущался прохладным. Здесь также стоял легкий запах, который я не смог определить. Пол был выложен массивными каменными блоками, и на нем не стояло никакой мебели, кроме высокого приспособления из металла и дерева, чью функцию я не мог понять, пока не увидел огромных мерных весов. Нас ожидали два человека в ливреях вали. Одним из них был седобородый управляющий, присматривавший за мной, когда я гостил у Хусейна. От стыда за свою роль в этом подлом выкупе я не мог поднять на него глаз, но почувствовал, что он с отвращением поглядел на меня, когда прошел мимо и закрыл тяжелую входную дверь. Мы находились в сарагосской сокровищнице.

На полу стоял аккуратный ряд прочных кожаных вьючных мешков. Мешки такого размера обычно навьючивают на мулов, и меня ошеломил несвежий запах кожи, пропитанной мульим потом. Верхний клапан каждого мешка был развязан и откинут, и было видно тускло поблескивающее содержимое. Каждый мешок был до краев наполнен серебряными монетами.

Наконец, Озрик прервал молчание.

– В каждом мешке по сто фунтов серебра в серебряных монетах, – проговорил он голосом, не выражавшим никаких эмоций.

Я быстро пересчитал мешки. Их было сорок.

Хроудланд наклонился над ближайшим и погрузил обе руки в его содержимое, потом взял пригоршню монет и дал им просыпаться сквозь пальцы. Они падали с металлическим звяканьем.

Граф посмотрел на меня.

– Что думаешь, Одноглазый?

Я подошел и взял одну монету. Чистая и блестящая, она была словно только что отчеканена. На обеих сторонах через центр и вокруг него шли сарацинские надписи. Я вопросительно взглянул на Озрика.

– Это серебряный дирхем, выпущенный в прошлом году эмиром Абд-аль-Рахманом. Монеты в мешках были отчеканены многими правителями и пришли из многих мест, но все они настоящие. – Его голос звучал по-прежнему безучастно и без всякого выражения.

Хроудланд двинулся вдоль ряда мешков, шевеля их содержимое пальцами, как торговец зерном ворошит мешки с ячменем. Он поманил меня к себе и, наклонившись к уху, прошептал:

– Может быть, в глубине под поверхностью мусор.

Озрик не мог этого услышать, но прекрасно понял, что было сказано.

– Мы можем взвесить все монеты у вас на глазах, мешок за мешком, если хотите, – презрительно проговорил он.

– В этом нет необходимости, – твердо ответил я и, прежде чем Хроудланд мог возразить, шепнул ему: – Взвешивать такое количество слишком долго.

Граф повернулся к Озрику и спросил:

– А что с остальной выплатой?

Старый управляющий вали пошел в дальний конец помещения, где темной материей была накрыта бесформенная куча. Он ухватился за покрывало и с резким шорохом шелка стянул его в сторону, открыв то, что оно скрывало.

Несмотря на свое старание сохранять равнодушие, Хроудланд изумленно вскрикнул и затаил дыхание.

– По нашим расчетам, это должно покрыть назначенную королем Карло цену, – ледяным тоном проговорил Озрик.

На каменном полу грудой лежали роскошные драгоценности. По большей части серебряные. Здесь были чаши и кубки, блюда, кувшины, курительницы, миски и подносы с выгравированными геометрическими узорами. Тут были ремни, усыпанные серебряными дисками, серебряные ножны для ножей, серебряные браслеты и ожерелья, медальоны и подвесные лампы из серебряной филиграни. В отдельной кучке поменьше лежали такие же предметы из золота. Некоторые из них украшены цветными камнями. Все это слуги искусно разложили так, чтобы солнечный свет искрился на полированных поверхностях или вызывал свечение в глубине. Без более тщательной проверки невозможно сказать, где настоящие драгоценные камни, а где полудрагоценные. Я предположил, что темно-красные камни были рубины и гранаты, а там и сям искрились синим неизвестные мне камни.

Отдельно на квадрате темно-зеленого бархата лежали два особых предмета. Взглянув на них, я тут же понял, что это Озрик подсказал Хусейну, что больше всего возбудит жадность во франкском посланнике.

Первый предмет был сверкающий хрустальный поднос. Его окаймляла полоса золота толщиной с большой палец и инкрустированная финифтью, которая играла всеми цветами радуги. Я видел точно такой же поднос на высоком столе Карла во время пира в Ахене. Как второй такой же поднос мог оказаться в сарагосской сокровищнице, оставалось тайной. Возможно, он был захвачен в добычу в те дни, когда сарацины устраивали набеги в глубину Франкии. Но Карл был бы определенно в восторге от возможности присовокупить такой поднос к уже имеющемуся.

Другой лежавший на бархате предмет подтверждал, что Озрик также знал, как обратиться к аристократической любви Хроудланда к показной роскоши. Это был великолепный охотничий рог с бледно-желтой, почти белой блестящей поверхностью, разукрашенной тонкой резьбой, и я предположил, что это особая белая кость, о которой я когда-то слышал. И все же я не видел еще кости таких размеров. Если бы приложить рог к руке, он протянется от локтя до кончиков пальцев. Эти кости, кажется, производились из длинных зубов в щетинистой пасти больших, похожих на тюленя существ, живущих на далеком севере. Было трудно представить чудовище с таким чудовищным зубом.

Не сдержав любопытства, я взял рог, чтобы лучше рассмотреть. Он оказался легче, чем предполагали размеры. Резчик вырезал его внутренность, чтобы рог брал любую ноту. Кость восхитительна на ощупь, прохладная и гладкая, но не скользкая. Мундштук и кайма вокруг раструба были сделаны из серебра. Дивясь, я повернул рог в руках, чтобы рассмотреть резьбу. Она покрывала почти всю поверхность, свободной оставалось лишь место для руки охотника. Здесь были изображения сцен охоты, все вместе они образовывали историю. Около серебряного мундштука трое охотников верхом скакали среди деревьев. Чуть дальше на них нападает поджарый, похожий на кошку зверь. Я заподозрил, что это лев, хотя никогда львов не видел. Зверь прыгнул на круп коня и вонзил когти и зубы. В следующей сцене охотник пускает стрелу зверю в грудь. Огромная кошка встала на задние лапы и изогнулась от боли.

Я все поворачивал рог в руках, следя за развитием истории, пока не добрался до конца у серебряной каймы, и замер потрясенный.

В последней сцене оставался один охотник. Он был уже не верхом. Мертвый конь лежал рядом. Охотник стоял, поставив ногу на скалу, и, запрокинув голову, поднес к губам рог. Но я был уверен, что он трубит, не объявляя об успешном окончании охоты. Он трубил, отчаянно призывая на помощь. Это был охотник, которого Карл видел во сне, в кошмаре, описанном мне его дочерями.

Я стоял пораженный, пока кто-то не взял рог у меня из руки. Восторженный голос Хроудланда воскликнул:

– Зуб олифанта!

Через мгновение он поднес рог к губам и попытался сыграть. Ничего не получилось. Рог издал низкую печальную ноту, полустон, полурык. Звук бесполезно выходящего воздуха.

У меня волосы встали дыбом. Я уже слышал такой звук – в день, когда Хроудланд спас меня от сарацинского дозора, после того, как сарацины стрелой убили мою лошадь. Его издала она, когда лежала на земле, это был последний стон гнедой кобылы.

Следующие несколько часов я провел в ошеломлении. Вали Хусейн так и не появился. Он не пришел посмотреть на нас в своей сокровищнице, а, должно быть, положился на мудрость Озрика в том, как обращаться с незваными гостями в его городе. Хроудланд же, в отличие от него, с детским усердием стремился скорее завершить передачу выкупа. Он жаждал завладеть великолепным охотничьим рогом и знал, что его дядя король будет в восторге от бесценного хрустального подноса. Безмерного числа серебряных монет хватало, чтобы разделить между войском и осчастливить вельмож.

И уже к вечеру, когда выкуп был получен, мы отправились обратно к воротам Сарагосы с двумя десятками васконских погонщиков мулов, которые вели вьючных животных, нагруженных выкупом из серебряных монет. Как я и ожидал, мне вернули моего мерина вместе с луком и мечом. Хусейн не хотел оставлять ничего напоминающего о моем здесь пребывании, и я обнаружил коня привязанным к одной из повозок, везших остатки выкупа. Огромные, обитые железом ворота были открыты, и мы стали ждать под аркой. Из далекой линии садов появился Беренгер на коне. На длинном поводе он вел лошадь, на ней, глядя прямо перед собой, сидел Сулейман. Он выглядел сломленным, опустошенным и ушедшим в себя. Выкупленный пленник проехал мимо меня совсем рядом, так что я мог бы коснуться его рукой, он потупился, уставившись в конскую гриву. Я не знал, известна ли ему моя роль в выкупе, хотелось сказать ему, как мне стыдно. Великий поход Карла в Испанию оказался просто грязным разбоем.

Беренгер по кивку Хроудланда отпустил повод, и униженный вали Барселоны въехал в город, а наша небольшая процессия стала медленно двигаться к франкскому лагерю. Скоро должно было стемнеть, и я оглядывался через плечо, думая, что Озрик или даже сам Хусейн встретят выкупленного вали. Но под аркой никого не было видно кроме солдат, закрывавших тяжелые ворота. Они захлопнули их с громким ударом, и было слышно, как на скобы упал тяжелый запорный брус. Ворота откроются, когда наши васконские погонщики мулов вернутся с разгруженными вьючными животными, но для меня Сарагоса была закрыта.

Мне нужно было сделать еще одну вещь. Как только мы вернулись во франкский лагерь, я отправился в шатер, который делил с Герином и другими паладинами. Там взял свой экземпляр Книги Сновидений и пролистал страницы, ища место, запомнившееся мне по более счастливым временам, когда Озрик и я сидели в гостевой комнате у вали Хусейна и вместе работали над переводом.

Чтобы найти, что искал, мне не потребовалось много времени. Автор Книги Сновидений привел объяснение снов о трубах. Это были символы самого человека, поскольку через них должен проходить воздух, так же как человеку, чтобы жить, нужен воздух, проходящий через легкие. А когда весь воздух выходит, труба замолкает, так же как человек испускает дух.

Я отложил Книгу Сновидений и уставился невидящим взором в стену шатра. Охотничий рог был похож на трубу. Могу ли я теперь заглядывать в будущее через повседневные события, так же как через сны? Если да, то Хроудланд, взяв у меня из рук охотничий рог из кости олифанта и выдув фальшивую умирающую ноту, возвестил собственную неминуемую смерть.