На тарелку с маслинами было лучше не смотреть. В нее пролился апельсиновый сок, к тому же кто-то бросил пару кусков булки, предварительно счистив с них колбасу. Андриана Щучкина такое обстоятельство возмутило до глубины души. Его желудку, заполненному мартини-бианко, требовался какой-нибудь соленый контраст, иначе — жди неприятностей. На одной из тарелочек лежал недоеденный бутерброд с икрой и штук пять маслин. Щучкин оглянулся по сторонам, но никто более едой не интересовался. Он схватил все пять маслин и зажал их в руке. Потом еще оглянулся, цапнул огрызок с черными икринками и кинул в рот. На фуршетах ему приходилось бывать раз в три дня, но зернистую подавали не всегда. А Щучкин очень любил икру. Можно было сказать, что на скучный семинар «Права и бесправье российского журналиста» он пришел исключительно ради нее.

Андриан отошел от стола. Со своими коллегами-журналистами в этот вечер он уже наговорился вдоволь. Дальше было можно только тупо накачиваться водкой, что в его планы не входило. К тому же, пьяные коллеги начинали говорить разные гадости. Этим они занимались и в трезвом виде, но тогда соратники по цеху все-таки держали себя в рамках приличий. Никому из них не приходило в голову ласково похлопать Андриана по спине, приговаривая: «Ну, как поживаешь, дрянь продажная»? Сейчас коэффициент болтливости явно поднялся.

В зал вошел старый друг-недруг Руслан, как всегда трезвый, но злее, чем двое пьяных. Щучкин незаметно выскользнул из зала. С Русланом вышел бы длинный и обидный разговор и Андриану пришлось бы в его конце не есть маслины, а кинуть их в физиономию собеседнику, чего он не хотел, ибо, безусловно получил бы по морде. В комнате, куда заглянул Щучкин, было тихо. Возле окон стояли кадки с пальмами. Поэтому пожилые дежурные Дома журналиста всячески мешали курильщикам здесь дымить. В результате журналистский курящий сброд тусовался в комнате по соседству. Андриан только лишь сунул за щеку первую оливку, как понял: здесь он не один. Неподалеку в кресле сидел незнакомый мужчина и усердно читал «Коммерсант-Дейли», так что из-за газеты можно было рассмотреть лишь его ноги и дипломат, стоявший рядом. «Кому может придти в голову устроить здесь в такое время избу-читальню? Ждет кого-то? На шофера не похож. Может охранник? Тогда чей»? Щучкину ломать голову пришлось недолго. Незнакомец внезапно отложил газету и обратился к нему.

— Андриан Изяславович?

Щучкин удивленно взглянул на незнакомца. Свое отчество он не скрывал, но старался не употреблять, и даже на визитках оно было обозначено одной заглавной буквой. Поэтому Щучкина иногда называли Ивановичем, а он не поправлял собеседника.

— Да. Это я и есть.

— Игорь Борисович. — Незнакомец встал и протянул руку Щучкину. Андриан стиснул его ладонь. При этом свою руку, все еще держащую маслины, он немного отвел назад.

— Я представляю в Петербурге интересы журнала «Московский бизнес». — Игорь Борисович, протянул роскошную визитку, настолько сверкавшую золотыми буквами, что ее хотелось исследовать на предмет содержания драгоценных металлов.

Андриан оживился. Слово «Москва» всегда звучало приятно и вкусно, как блин, мягко падающий со сковородки на тарелку. В столице жили все основные заказчики Щучкина. Но кроме них в Белокаменной находилось еще немало хороших и легковерных людей, охотно раскрывавших бумажник при слове «эсклюзив». За одну секунду мини-компьютер в мозгах Щучкина произвел необходимый отбор и выделил три материала, которые можно хоть сейчас продать собеседнику. В редакции «Московского бизнеса» вряд ли сообразят, что эти статьи уже два месяца назад напечатал журнал «Легкие деньги» и газета «Столичная гильдия». А если и сообразят — ничего страшного. Щучкин еще никому деньги не возвращал.

— Очень приятно. Я являюсь спецкором «Независимо газеты», «Общей газеты» и «Сегодня» на Северо-Западне. (Зная лень московских журналистов, Щучкин был уверен, что собеседник не потратит время на проверку, действительно ли Андриан Изяславович является спецкором упомянутых изданий). Судя по названию вашего журнала, вас интересует положение дел в петербургских финансах?

— Интересует. Однако мне поручено предложить вам другую работу, за которую, по моим сведениям, вы брались не раз и успешно. Необходимо провести кампанию в петербургских печатных СМИ.

— Простите, кампанию в поддержку или вы хотите кого-то «опустить»?

— Скорее второе. — Игорь Борисович снова поморщился.

— И кого же, если не секрет?

— Фирму «Транскросс». Сегодня четверг. Начиная с понедельника во всех главных городских изданиях должны появиться статьи, посвященные этой фирме. Небольшой экскурс в историю приватизации, рассказ о том, как «Транскросс» обходит налоги, ряд любопытных эпизодов, имевших место в прошлом году, когда нынешнее руководство фирмы рвалось к власти. Одна из статей расскажет, как богатое предприятие держит в черном теле сотрудников, не выплачивая им месяцами положенную зарплату. Другая должна поведать читателям о том, как «Транскросс» обосновался в здании бывшей церкви и недавно совершил акт вандализма в отношении памятника культуры середины 19 века, испортив фрески. Причем тон каждой из публикаций должен быть таким, будто речь идет о маньяке-педофиле, не оставляющем жертвы в живых. Кстати, думаю, вам облегчит работу то, что пару лет назад вокруг «Транскросса» уже разгорался скандал. Правда, его удалось замять, надавив на пару главных редакторов. Но даже ранее опубликованные факты весьма любопытны. Вам понятна задача?

Щучкин задумался. Ничего нового в таком заказе не было. За последние три года он отслужил несколько подобных комплексных «заупокойных молебнов». Настораживало одно. Обычно к услугам Андриана прибегали, когда хотели нанести удар шатающемуся (лицу, или организации — все равно). Или, в крайнем случае, находящемуся в устойчивом положении. Но дела «Транскросса» — (фирма такого масштаба не могла остаться вне внимания Щучкина) явно шли в гору. Стоит ли становиться на пути у такой мощной организации? Может она сама захочет провести кампанию против конкурентов и заплатит больше? К тому же Андриан не был полностью осведомлен об отношениях «Транскросса» с губернатором. Если они теплые, лезть в это дело не надо. У Щучкина свои планы насчет Смольного, которому время от времени нужна небольшая реклама. Недопустимо из-за разового дохода портить отношения с властью. «Нет, никаких согласий, только узнать, сколько мне предложат».

— Игорь Борисович, ваше предложение меня очень заинтересовало. Но я сейчас настолько занят другими проектами, что в течение двух ближайших недель ничем новым себя загрузить не смогу. К тому же есть еще один нюанс. Надеюсь, вы понимаете меня?

— Условия? На этот раз о них нам придется говорить только после вашего согласия. Причем не принципиального, а просто согласия. Вы скажите «да» и это будет последнее слово.

— До согласия еще далеко. У меня действительно сейчас много дел.

— К примеру, кампания по поднятию рейтинга очередного кандидата в губернаторы? Только не надо так ожесточенно мотать головой. Я не собираюсь спорить с вами на тему: заняты вы этим сейчас или нет. Я просто хотел бы объяснить вам, что в ближайшее время она не осложнит вашу жизнь.

Щучкин все-таки пытался протестовать, но замолчал, когда собеседник вынул из дипломата диктофон и включил запись. В тот вечер, когда она была сделана, фуршет оказался более обильный, чем сегодня, но свой запинающийся голос Андриан узнал сразу.

«А знаешь, почему я считаю ВВП идиотом? Он еще вициком был… Я пришел к нему с целым пакетом, с целой программой, как можно за неделю опустить кандидата в губернаторы ниже стульчака унитаза. И что я услышал? Какой-то ублюдок, шатавшийся с мэром пять лет назад… — ик, ик, ик — по депутатским командировкам, стал его имиджмейкером. Придумал лозунг — ик, ик, — »гера в губернагеры». Так ему и надо. Нет, если выйдет дело с референдумом и недоверием, фиг с два он от меня получит пакет про Яшку. Я найду, кому продать».

— Остановимся, — сказал Игорь Борисович, — свои имиджмейкерские таланты вы, конечно, переоцениваете. С вашим пакетом предложений, без вашего пакета — судьба Собчака не изменилась бы. Дело в другом. Когда ваш кандидат в яковлевы узнает, какой вы его горячий сторонник, из предвыборной кубышки вы не получите ни рубля.

— Откуда запись? — Выдавил из себя Щучкин.

— У вас много друзей-журналистов и у каждого — диктофон. Некоторые из них вас не любят. Фиксируется все, но не все востребуется. Эта запись востребовалась.

— Это шантаж. Причем грязный шантаж.

— Андриан Изяславович, — всплеснул руками Игорь Борисович, — вот сейчас вы поступили очень некорректно. И неосмотрительно. Вы заставляете меня продемонстрировать вам разницу между просто шантажом и грязным шантажом.

На этот раз запись была сделана гораздо хуже. Однако, и в этом случае, определить голос Щучкина труда не составляло.

«Нет, нет, Вова, в рот мы не договаривались. Что, польешь вишневым сиропом? Ну ладно, давай, если иначе нельзя».

— На вкус и цвет — товарища нет, — задумчиво вымолвил Игорь Борисович, — однако по мне это чересчур. Нельзя же все позволять мальчику, даже если он и любит тебя три года. Щучкин, шли бы вы поскорей в главный зал.

— Зачем? — Недоуменно прохрипел Андриан.

— Поели бы бутербродов, попили вина. Вдруг, сегодня ваш последний фуршет? Кто вас отныне пригласит? А если и пригласит, кто подойдет, пожмет руку, выпьет с вами? Про вашего Вову слышали многие, но такая запись… К ней, кстати, есть и видеоматериал. Но, может, вы мне поверите на слово?

Щучкин захрипел, замахал руками и вдруг, подскочив к окну, раскрыл его и лег животом на подоконник. Там он что-то совершил, частично заглушенное шумом транспорта и вернулся к собеседнику, вытирая рот рукавом костюма.

— Легче? — Участливо осведомился Игорь Борисович.

— Да, — спокойным и уже почти не дрожащим голосом ответил Щучкин, — я принимаю ваше предложение.

— Ну, вот и хорошо. На каждый материал вам будет выделяться двести долларов. Оплачивайте работу целиком или постранично, берите себе остаток или доплачивайте журналистам из своего кармана — это меня не интересует. Материалы должны появляться в срок и именно в той тональности, которую я указал. Разумеется, кто бы вас не спрашивал о заказчике кампании, идет ли речь о дружеской попойке или зале суда, вы должны придумать любую легенду, но не пытаться нарисовать заочно мой портрет. Единственное последствие такого опрометчивого поступка: я объявлю наш негласный договор расторгнутым со всеми вытекающими последствиями. Какие-нибудь вопросы есть?

— Скажите, а кроме денег…

— Не слишком ли много вопросов? — Перебил собеседника Игорь Борисович.

— Не слишком… То есть, вообще-то много, но я не могу не спросить. Я смогу получить от вас эти записи?

— Конечно, кассету вы получите.

— Я буду признателен и благодарен.

— Не стоит благодарности. Одну кассету на память мы вам подарим, но подлинник нам еще пригодится.

— Зачем?

— Зачем нам подлинник? — Игорь Борисович удивленно посмотрел на Щучкина, как курильщик, которого спросили: зачем ему зажигалка?

— Нет, зачем вы ходите подарить мне эту кассету?

— Взгляд со стороны. Не стоит недооценивать самое простое и проверенное средство самоконтроля. Может вам пойдет на пользу. Впрочем, наш разговор затянулся. Предлагаю его завершить. В этом пакете — материалы для первых пяти статей и тысяча долларов. Рекомендую начать размещение уже с завтрашнего дня. Успехов.

Игорь Борисович вынул из дипломата пакет, передал Щучкину и ушел. Андриан сидел в кресле, шевелил испачканными губами и комкал в левой руке что-то мягкое. Что же это такое? Ах, да, недоеденные маслины. Щучкин сунул одну из них в рот, помусолил и выплюнул. Чего их сейчас жевать-то, хмель и так прошел.

Сотрудники «Транскросса» боязливо бродили по коридорам, стараясь не глядеть друг на друга. Так бывает в час, когда у начальства большие неприятности. На этот раз все было именно так. Контракт с Джексоном сорвался. Правильнее сказать, он почти сорвался, но сомнений уже не оставалось: фирму постигла катастрофа.

Нина, финансовый директор Филимонов, главный бухгалтер Алексей Степанович и веселый менеджер Вася сидели в главном кабинете, глядя в окно или на стены. Говорить ничего не хотелось, потому что все уже было сказано.

Пятнадцать машин с аппаратурой стояли на Выборгской таможне. Правильнее сказать, с аппаратурой было четырнадцать большегрузов, последний же заполняла всякая дребедень, большую часть которой составляла вегетарианская снедь. Из-за этих-то фруктов и овсяных хлопьев и произошла катастрофа. Злосчастная машина потребовалась в самый последний момент, поэтому она не попала в сопроводительные документы. Таможня могла пропустить весь караван. Могла задержать лишнюю машину. Однако произошел худший вариант: тонны сценического оборудования стояли на границе из-за ящиков с манго и грушами.

Вася только что вернулся из Выборга. У него тряслись руки, ибо машину он вел сам: любой шофер бы отказался гнать с такой скоростью.

— Сволочи, — сказал он с порога, — даже разговаривать не хотят. Будто фуру с прокисшим пивом задержали. Я объяснял ему — мировой скандал, певец же известный. А он: «Мне Кобзон больше нравится». Таможне без разницы, что в машине: аппаратура или кубатура. Документы должны быть оформлены как надо. Сегодня пятница. До понедельника постоят, а там — разберемся. Я и так, и этак пробовал — ничего не получилось. А один товарищ мне негромко сказал: покойный Анатолий Семенович нас уважал, и мы его уважали. Зачем же было традицию нарушать?

Нина намек поняла легко. Прежний хозяин «Транскросса» знал, как обходиться с чиновниками. Нина всегда удивлялась: почему на великолепных загородных приемах ее отца столько нудных гостей, которые не только не могли поддержать нормальную беседу, но даже толком напиться. Эти унылые дяди даже про кабанью охоту рассказывали, будто вели отчет об успешной конференции партхозактива. Между тем, Анатолий Семенович время от времени отводил этих зануд в свой кабинет или беседку, где долго общался с каждым, пил коньяк, специально доставлявшийся ему с Ереванского завода. Нина не знала, ограничивалось ли дело одним гостеприимством, или чиновные посетители получали какие-нибудь сувениры. Однако, одно можно было сказать точно: и прокуратура, и налоговая полиция, и таможня и многие другие серьезные службы ценили «Транскросс», поэтому проблем у фирмы не было. Вступив в права наследования, Нина задумалась: не следовало бы ей возобновить такие полезные приемы? Однако потом она оказалась в больнице, Митя отнимал все свободное время и было не до вечеринок. Не дело матери с младенцем на руках устраивать балы. А если бы младенца не было? Положа руку на сердце, Нина говорила себе: она все равно не смогла бы продолжать отцовскую политику. Звонить какому-нибудь Ивану Ивановичу, врать, как хочет его видеть. Этот тертый калач с первой фразы поймет, насколько она хочет его видеть, слышать и обонять. Рано или поздно врать во имя процветания фирмы она бы научилась, но пока еще не умела.

Теперь надо было принимать оперативные меры. Но кому этим заниматься? Талантливый молодой менеджер Вася был полным профаном в старой доброй русской игре «Дай на лапу». Его пара робких попыток договориться на таможне ни к чему не привела. Конечно, в сферу его проблем договаривание не входило. Этим занимался начальник охраны Петренко, временно назначенный еще Даутовым, в то время как Нина с Нертовым скрывались на Лазурном берегу от бандитов. Как известно, не бывает более постоянного, чем временное. Так что, Петренко до сих пор работал на фирму. В офисе его не было с утра, а дома почему-то никто не поднимал трубку. Филимонов несколько раз позвонил в Смольный — авось знакомые чиновники что-нибудь, да посоветуют. Однако никого на месте не оказалось. Тогда Филимонов напрямую связался с Выборгской таможней. Говорил он минуты три. Когда финансовый директор отключил трубу, его обычно унылая физиономия стала особенно печальной.

— Они не хотят говорить. Только через Москву. Единственное что посоветовали — не раньше понедельника.

На этот раз труба запиликала у Васи. Тот, по привычке вышел в коридор и вернулся через минуту.

— Сколько сейчас?

— Без двадцати семь.

— В девять продюсер Менькевич начинает пресс-конференцию, чтобы объяснить, почему концерт не состоится.

— Может их хоть гласностью продерет? — Воскликнул Филимонов.

Вася удивленно посмотрел на него.

— Какая разница, продерет их или не продерет? Даже если таможня усовестится и пропустит их сегодня ночью, мы окажемся в полном, извините, Нина Анатольвна, в полном дупле. Ладно, за эти два дня по неустойке мы заплатим триста тысяч долларов. Но какая нам реклама? Ведь все сорвалось только по нашей вине. Придется поискать, кто нам теперь маргарин возить доверит.

— Может мне самой выступить на пресс-конференции? — Предложила Нина.

— А толку? Говорить, как мы обалдели, узнав о доверии, оказанном нам Джексоном, и забыли оформить лишнюю бумажку? Лучше не позориться… Или вы хотите выступить перед публикой?

— Нина Анатольевна, — Робко начала появившаяся на пороге секретарша. — Вам звонит господин Царев…

— Сейчас не до царевых-чморевых. — Отмахнулся Вася.

В первую минуту Нина, напрочь забывшая о том, что Сергей Борисович собирался позвонить этим вечером, подумала точно так же: не до него. Но, обиженная Васей, который, кстати, сам и придумал авантюру с Джексоном, Нина решила показать, кто здесь хозяин.

— Я не знаю, что он скажет, но явно более умное, чем ты. Лена, дай трубу.

— Добрый вечер, Нина Анатольевна. Вы еще в трудах. — Раздался знакомый голос.

— Добрый вечер, Сергей Борисович. У нас небольшая беда, — торопливо сказала Нина. И тут ее прорвало. Как маленькая девочка, у которой умер хомяк и она надеется — вдруг есть взрослый, способный его оживить, она минут пять пересказывала сюжет этой беды.

— Нина Анатольевна, — расстроился Царев, — огорчили вы меня по полной программе. Впрочем… Значит через полтора часа пресс-конференция? Это — важный фактор. У нас это могут не понимать. Но Москва — дело другое. Там Джексона любят даже генералы. Коржаков ему даже подарил золотую шашку.

— Может позвонить Коржакову? — Нина, была готова сквозь слезы рассмеяться вслед за собеседником.

Но Царев был абсолютно серьезен.

— Коржакову звонить не надо. Но есть немало хороших людей его уровня, которых возмутит происходящее. Знаете, давайте я вам перезвоню через двадцать минут. Вдруг что-то удастся изменить?

Видимо, Царев принял «Транскроссовские» дела близко к сердцу, ибо поторопился повесить трубку, не попрощавшись.

Нина в двух словах объяснила собравшимся суть происходящего. В кабинете установилось полное молчание. Вася, Алексей Степанович и Филимонов смотрели на Нину, по-прежнему держащую трубу, с недоверием и надеждой. Так дипломированный врач, признавший неизлечимым родного сына, смотрит на вызванного знахаря. Через пятнадцать минут раздался зазвонил Васин мобильник. Менеджер открыл дверь, чтобы поговорить там, но тут же влетел обратно в кабинет.

— Это из Выборга. Все в порядке. Кто-то из Москвы позвонил. Таможня ругается, говорит, чтобы до завтрашнего вечера все оформили, но грузовики уже пошли…Твою мать, пошли!

Алексей Степанович схватил секретаршу и начал вальсировать с ней по кабинету. Та вырвалась и выскочила в приемную за аптечкой: лицо Филимонова за минуту несколько раз меняло цвет, словно у взбесившегося хамелеона.

«Как же я отблагодарю его? — Думала Нина. — Спас всю фирму от позора и меня — дуру. А почему? Только ради покойного отца? Или вспомнил нашу вчерашнюю беседу»?

— Нина Анатольевна, — вас опять Царев. — Секретарша держала в руках поднос, на котором лежала телефонная труба и валидол для Филимонова.

— Сергей Борисович… — Начала Нина и замолчала. Казалось, она подавилась радостью.

— Не волнуйтесь, — успокоил он, — в Выборг позвонят через несколько минут.

— Сергей Борисович, уже позвонили. Я даже не знаю, как мне…

— Пустяки, Нина Александровна. А если не знаете, как меня отблагодарить, то я рискну опять напроситься на чай.

Джек давно привык рычать при слове «Транскросс». Он делал это не потому, что слово само по себе напоминало рычание. Просто, оно обозначало хозяина, которому принадлежал его хозяин. А хозяин-Транскросс время от времени заставлял его Хозяина срочно покидать дом и куда-то мчаться в стальном звере, который, на самом деле существует для того, чтобы ездить на дачу или на охоту. Иногда Транскросс был особенно не в духе и отпускал хозяина только поздним вечером. Тогда гулять приходилось с хозяйкой, а это было гораздо скучнее. Однако Джек считал себя дрессированным и воспитанным сеттером. Поэтому, рычал он исключительно про себя. А в этот день поводов рычать не было. Хозяин остался с утра дома. Это означало, что сегодня гулять им придется долго и далеко.

Неподалеку от дома начинался огромный пустырь. Хозяин, правда, не рискнул сойти с асфальтовой дорожки на его краю, но не мешал псу носиться по подтаявшему снегу сколько угодно. Сегодня вокруг было безлюдно и бессобачно. Лишь на другом конце пустыря маячила левретка Дэзи. Джек ее презирал, поэтому не стал бы с ней бегать, окажись она даже рядом.

Любой человек, взглянувший на пустырь, сказал бы только одно: какой грязный снег! А для Джека это был огромный белый альбом, испещренный автографами знакомцев и незнакомцев. Здесь протрусил дог Гектор, пес очень почтенный и к беготне равнодушный. Неподалеку отметился Алмаз, суровый кавказский овчар. С ним можно поиграть, но лучше не заигрываться. А вот спаниель Джой, пес совсем не опасный. Правда, на Джека он постоянно злится, так как не может догнать во время игры. Одному носиться не хотелось, и Джек потрусил к Хозяину. Когда до него оставалось метров десять, пес насторожился. Рядом остановился стальной зверь. Это Джеку не понравилось. Не раз во время прогулок точно так же подъезжала машина, Хозяин махал рукой, жена торопливо выскакивала из подъезда, муж передавал ей поводок — символ власти над Джеком (обычно не употреблявшийся) и срочно уезжал.

Человек вышедший из машины понравился Джеку еще меньше. Незнакомец ничем не отличался от большинства знакомых Хозяина: тяжелая куртка из шкуры животного, запах одеколона. Но что-то насторожило пса. От незнакомца исходил страх. Причем этот человек, несомненно, очень сильный, умел его скрыть. Он боялся Хозяина, он что-то скрывал от него. Хозяин поздоровался с незнакомцем, что-то сказал. Потом показал на Джека. Незнакомец обернулся к собаке и немного посюсюкал. «Только посмей меня погладить, — подумал сеттер. — Извини, Хозяин, придется мне этого типа слегка цапнуть». Неприятный тип прекрасно понимал собачьи мысли и, наоборот, засунул руку в карман.

Обычно, когда Хозяин беседовал с кем-нибудь на прогулке, Джек носился вокруг, но на этот раз играть не хотелось. Незнакомец был вежлив с Хозяином, однако пес чувствовал: на самом деле он Хозяина ненавидит. Поэтому Джек вместо того, чтобы лечь или играть вдалеке, неподвижно стоял рядом, то и дело бросая настороженные взгляды на собеседника Хозяина.

Со скуки пес начал прислушиваться к беседе. Человечий язык он не понимал, но некоторые слова вызывали у него видовые ассоциации.

Разумеется, чаще всего звучало слово «Транскросс». Единственное, что удивило Джека, обычно о нем говорили дома, а не на улице. Джек разобрал также слово «охрана». Пес представлял его значение: его иногда просили охранять машину. Кроме того, Джек знал, что Хозяин тоже занят этим делом. Правда, пес не видел, кого же охраняет Хозяин. Может стальной зверь специально увозит его заниматься этой охраной? Пару раз прозвучало слово «деньги». Сеттер окончательно понял: незнакомец очень плохой человек, если не знает, что это слово обычно заставляло Хозяина ссориться с хозяйкой. Джек-то это знал и будь у него дар человеческой речи, никогда не говорил бы с хозяином о деньгах.

Впрочем, Хозяин, видимо, разобрался какой перед ним неприятный тип. Джек не любил сигаретный дым, но любил, когда курил хозяин. Если он бывал рассержен, то после курения успокаивался. Сейчас он тоже достал из кармана пачку, сунул сигарету в рот и щелкнул зажигалкой. Будь незнакомец его другом или хотя бы просто хозяином другой собаки, с которым они познакомились впервые, Хозяин обязательно предложил бы закурить и ему. Но он этого не сделал, и незнакомцу пришлось лезть в карман за своей пачкой.

Незнакомец явно сердился на Хозяина, а Хозяин — на него. Они говорили громче обычного. Одно из промелькнувших слов удивило и сперва даже обрадовало Джека. Слово было — «стрелять». Оно означало, что Хозяин собирался поехать на охоту. Однако это предположение пес тут же оставил. С таким-то типом куда-то поехать? Потом незнакомец сказал длинную фразу, в которой мелькнуло слово «поводок» и, для убедительности, ткнул пальцем в этот предмет, который Хозяин держал в руках. Джек еле удержал себя от рычания: и он еще смеет приказывать Хозяину взять меня на поводок. Но оба человека даже не взглянули на собаку. Значит, на поводке должен был находиться кто-то другой. Затем незнакомец достал из кармана маленькую черную коробочку и внезапно раздался голос Хозяина. Бывало, когда в доме засиживались гости, Хозяин начинал говорить именно таким странным, прерывающимся голосом, а движения его были еще более странными. На следующее утро выходил он гулять нехотя, мог наорать на Джека без причины и даже огреть поводком. Пес не обижался: Хозяину в эти часы было действительно очень плохо. Как этот негодяй смеет напоминать ему о таких неприятностях?

И Хозяин действительно обиделся. Он сказал несколько слов, почти незнакомых Джеку (вспомнилось лишь одно, употребленное Хозяином три года назад, когда Джек, уже выходя из щенячьего возраста, навалил последний раз кучу в прихожей). Незнакомец понял, что так обижать Хозяина нельзя и сунул черную машинку себе в карман.

Хозяин попытался закончить разговор. Неприятный тип этого не хотел. Джек уловил еще пару значимых слов. Во-первых, «быстро», которое Хозяин произносил, когда они собирались на дачу, а хозяйка копошилась и все не могло сесть в машин. Во-вторых, «пожалеть». При этом слове Джек тоже вспоминал хозяйку: в далекие щенячьи времена он сунул нос в пламенеющий мангал и сквозь собственный визг расслышал мольбы хозяйки, обращенные к Хозяину — «Ну, пожалей бедного песика». Тот же, помнится, отвечал: «Нос заживет, а сам будет умнее».

«Может быть, этот негодяй хочет, чтобы Хозяин его поскорее пожалел. Не дождется».

Действительно, никто никого жалеть не стал. Хозяин, впервые за весь разговор обратился к Джеку, скомандовал: «Ко мне!» и быстро зашагал в сторону дома, не оборачиваясь, будто никого рядом не было. Джек, не желая его огорчать, послушно затрусил рядом, то и дело оглядываясь. Незнакомец был зол, очень зол. Сейчас он мог изловчиться и толкнуть сзади Хозяина, а то и скатать комок из грязного снега, чтобы запустить в спину. Пусть только попробует! Джек понимал, что он не ротвейлер, не овчар, но за испорченную прогулку расквитается сполна. Однако незнакомец пошел к своей машине. Она тотчас завелась — Джек знал, так бывает, когда в ней уже сидит другой человек, и понеслась в сторону большой улицы.

Хозяин прошел еще шагов тридцать, а Джек совершил немало мелких собачьих шажков, когда сзади опять послышался шум машины. Пес не понимал в марках, но заметил, что она не красная, как предыдущая, а зеленая. Какая-нибудь шавка стала бы кидаться под колеса или, наоборот, с визгом припустила в сторону. Джек же всего лишь свернул на два шага вправо, ступая строго в затылок хозяину.

Потом пес услышал знакомые и радостные звуки. Они значили для него самую большую свободу, когда осенью его привозили далеко в лес, Хозяин выходил из машины с ружьем, и они шли полянами и перелесками, а вдали звучали такие же хлопки. Однажды Хозяин издал их сам, но Джек не испугался, а быстро отыскал в кустах убитую куропатку. На этот раз звуки раздались столь же близко, причем следовали один за другим. «Сейчас же не осень, — подумал Джек, — на кого же охотятся»?

Машина пронеслась рядом. С такой скоростью никто по этому пустырю не ездил. Джек проводил ее взглядом и обернулся к Хозяину.

Хозяин лежал на грязном сугробе. Джек подскочил с радостным лаем, чтобы лизнуть его в щеку и вдруг отпрыгнул. С Хозяином произошло то же самое, что и с куропаткой. Из груди вытекала кровь, она же залила лицо. Желая помочь Хозяину, Джек слизнул ее со щеки, подивившись этому дикому, ни с чем не сравнимому вкусу. Кровь потекла опять. Хозяин лежал неподвижно. Пес смотрел на него и ничего не понимал.

Минут через пятнадцать на соседней улице послышался вой милицейской сирены. Над пустырем же не умолкал собачий вой.

В понедельник Царев не пил чай с Ниной. Именно с этого дня у Сергея Борисовича появились служебные обязанности. Он стал исполнительным директором «Транскросса». Поэтому, сейчас он сидел в своем кабинете, полностью погруженный в дела фирмы.

Против кадрового решения хозяйки «Транскросса» никто не возразил. Все помнили катастрофу, чуть не разразившуюся в конце прошлой недели. Конечно, с учетом выплаченной неустойки, чистый доход фирмы оказался невелик. Но скандал удалось замять и «Транскросс» сохранил моральное право поместить в новом рекламном проспекте девиз: «Нам доверяют звезды». Да и сам пост исполнительного директора пустовал с прошлого года, совет директоров с Ниной во главе не мог найти подходящую кандидатуру. Не было бы счастья, да несчастье помогло…

Хорошее настроение портила лишь одна история, случившаяся утром в прошедшую субботу. Неподалеку от своего дома из автомата расстреляли начальника службы охраны «Транскросса» Николая Петренко. Нина ловила себя на неожиданной, циничной мысли, что это единственное событие связанное с безопасностью фирмы за последние три месяца. Служба Петренко работала как часы. Борьба руководства ведущих акционеров «Транскросса» за главенство в фирме ее не коснулась. Петренко никогда не интересовало, в чьих руках окажется контрольный пакет акций. В его задачу входила благополучная доставка груза. И он ее обеспечивал.

Прежде Петренко был майором милиции, работал в охранном кооперативе «Смерч». Потом, остатки этой организации перешли в «Транскросс». Судя по всему, кровных врагов он не имел, никто ему не угрожал. На нем не висело долгов, и он не срывал чужие финансовые операции. Однако когда его несли к «Скорой» (в ней он и умер), Петренко успел прошептать жене, прибежавшей из соседнего дома: «Потому, что я их всех на… послал».

Кого послал Петренко? Кто за это в него стрелял? Ответ могла дать разве его собака, с которой покойный гулял по пустырю.

Нина лишь пару раз видела Петренко на отцовских приемах и даже не запомнила его лицо. На этот раз ей можно было не горевать. К тому же, в субботу она все еще была в восторге от удачного разрешения джексоновской проблемы. Но теперь ей стало очень неприятно. Так хотелось, чтобы все смерти вокруг акций «Транскросса» остались в прошлом году. Может быть, со временем прошлое стало бы страшным сном, хоть и памятным, но не висящим над душой ежечасно. Теперь же все вернулось…

— Нина Анатольевна, — вошедшая в кабинет секретарша за неполный месяц общения с новым начальником поняла, постучавшись в кабинет, можно не ждать ответа: «войдите», — в приемной сидит некто Акулаев. Я не знаю, как он прошел, видно охрана пропустила по знакомству. Говорит, что вы его помните, и очень просит о встрече. У него конфиденциальная информация.

Прошлое действительно вернулось. Нина вспомнила начало своих недавних приключений. Ранние белые ночи, она с подругой на набережной Мойки, не подозревающая, что за ней охотятся. Акулаев, охранявший ее в тот вечер, тоже ничего не подозревал, хотя ему за особо пристальное внимание к происходящему платили приличную зарплату. В итоге, охраннику проломили голову, а Нина с подругой уцелели чудом, и к этой счастливой развязке Акулаев никакого отношения не имел. Узнав, с каким старанием охранник отрабатывал свой хлеб, скорый на разбор Даутов велел оплатить пострадавшему лечение, сунуть в зубы сто долларов и вышибить из конторы. Вроде поделом. А если задуматься, сколько раз ошибалась в прошлом году сама Нина? То она умоляла телохранителя поскорее отвезти ее в бандитскую ловушку, то, уже во Франции, сделала все, чтобы оказаться в бандитских руках. Кстати, в результате этого у отца и случился последний инфаркт. И ее за это никто не наказал. Конечно, можно не ворошить прошлое. Акулаев, наверное, хочет денег, так пусть секретарша вынесет ему долларов триста. «Конфиденциальную» информацию же пусть выложит завтра начальнику охраны… Извините, а кому? И вообще, пришел человек пострадавший из-за меня. Пусть даже непрофессионально охранявший за профессиональную зарплату. Ладно, пусть войдет.

Акулаев изменился с прошлого года. Казалось, он постарел лет на пять, избавился от усиков и напоминал умелого советского снабженца, переквалифицировавшегося в менеджера.

— Нина Анатольевна, добрый вечер. Я пришел, чтобы извиниться за прошлогоднюю историю.

— Что вы, не надо. Я сама была во многом виновата («что не контролировала собственного охранника» — про себя добавила Нина). Садитесь. Как вы себя сейчас чувствуете?

— Нормально, — ответил Акулаев, — только шапку натягиваю поглубже, чтобы ветром голову не продувало.

«Неуютно сидеть в одной комнате с человеком, который из-за тебя стал инвалидом», — подумала Нина. И торопливо предложила выпить чаю, чтобы сгладить возникшую неловкость. Но, судя по всему, Акулаева не меньше чем Нину угнетало чувство собственной вины и он готов был загладить ее как можно скорее.

— Спасибо, Нина Анатольевна. Только я хотел бы поговорить с вами на очень важную тему. Так получилось, что у меня оказалась значимая информация.

— Хорошо, говорите.

— С прошлой осени мне приходится работать по своей профессии. Я работал в охранной фирме, которая помогала обеспечивать безопасность московских политиков, приезжавших к нам. По большому счету, в мои обязанности входило только следить, чтобы их не дергали за руки и не давили ноги после пресс-конференций. Однажды мы работали с группой думских депутатов. Вечером у них был прием в «Усадьбе Остермана», наверное, слышали, недавно открылся этот загородный клубный ресторан (Нина кивнула). Естественно, мы должны сопровождать группу до отеля. Поэтому, мы ждали, пока клиенты освободятся. Если вы не были в «Усадьбе», то вам трудно представить ее планировку. Хотя, попробую описать. Всюду разные украшения, 18-го или 19-го века, не знаю. Посередине большой зал, где обедают, а после этого гости расходятся по комнатам. Они могут поиграть в старинный бильярд.

— Такой, на котором Гринев играл с майором в трактире…

— Извините, я с ним не встречался.

— Ой, это вы извините, я просто вспомнила одного знакомого.

— Ну да, бильярд старинный. Еще там старинные карточные столики, в других кабинетах. А главное правило — гостям не мешать. Я сперва издали смотрел, как играют, жалел, что научить не могу. Потом решил газетку почитать, присел в коридоре. И тут в соседней комнате начался разговор. В ней не было ни бильярда, ни карт, даже камин не горел. Поэтому сначала она пустовала. Потом, видимо, зашли двое и стали говорить. Почти сразу я услышал слово «Транскросс». Дословно разговор я, правда, не запомнил. Но отдельные фразы заучил как урок. «Главное сейчас не торопиться… «Транскросс» — не парламентская республика, без единого управления он развалится… Управлять может только она… Она будет делать глупости, а мы ей поможем… Не надо настаивать. Только предложить… Через месяц она сама все отдаст… Счета меня не интересуют… Пусть они достанутся вам».

— Какие счета имелись в виду? — Нина пыталась скрыть волнение.

— Не знаю. Они не стали уточнять. Разговор на этом кончился и оба вышли из комнаты.

— Кто они?

— Депутат Госдумы Семен Ивченко. Во время беседы он в основном молчал. Только «счета меня не интересуют» — были его слова. А второго я не знаю. Разглядывать не стал, не хотел привлекать внимания. Через месяц я уволился. Конечно, не из-за этой истории. Просто, моему товарищу приказали отнять у журналиста диктофон и уничтожить запись. Когда же на него подали в суд, парню не помогли. Я так и не узнал, чем все закончилось, просто не хочу, чтобы мне приказывали нарушать законы, а потом подставляли. И теперь — без работы.

— Сергей Иванович, — сказала Нина, — я собираюсь предложить вам вернуться в «Транскросс». Как я поняла, вы, уже не будучи на службе, помнили о наших интересах.

— Спасибо, — сказал Акулаев, — большое спасибо.