Глава 1. Следствие ведут циркачи
— Милиция. Дежурный… Что произошло?.. Подождите, переключаю на ваш райотдел…
— Милиция… Протечка? — Вам надо перезвонить в РЭУ…
— Милиция. Слушаю вас…
В эту субботу в здании на углу Литейного проспекта и улицы Чайковского, носящей имя одного из бомбистов или, как бы сказали сейчас — террористов, не переименованной очевидно лишь по недомыслию прежнего мэра, не знавшего однофамильцев известного композитора, все было как обычно. Бесконечные звонки по «02», добрую половину которых следовало бы адресовать кому угодно, но только не дежурившим у телефона сотрудницам…
— Милиция…
— Алло. Милиция. Говорите… Какой ребенок?.. Повторите адрес… Ждите, сейчас к вам приедут…
Через несколько минут после звонка по «02» машина группы захвата уже тормозила у арки одного из дворов. Шустренькая старушка, из под старинной шляпки которой выбивались желтые стружки мелко завитых волос, похожая на героиню из мультика про крокодила Гену, суетясь увлекла выскочивших милиционеров вглубь двора.
— Это там! И негодяйка эта тоже рядом… Вот! Я же вам говорила…
Первый из «гэзэшников», заглянув в детскую коляску, стоящую в скверике посреди двора, отшатнулся, беспомощно оглядываясь на старшего группы.
— Миша, он весь уже синий…
На скамеечке, стоящей чуть поодаль от коляски, развалившись, сидела женщина неопределенного возраста. Бессмысленными глазами уставившись на милиционеров она мурлыкала себе под нос что-то отдаленно напоминающее песню про спрятавшиеся ромашки и завядшие лютики. Даже на приличном расстоянии чувствовалось, что женщина пьяна. Рядом с ней валялся пустой флакончик из-под «Шипра».
— Твоих рук дело? — Резко спросил у нее старший группы.
Икнув, женщина скабрезно ухмыльнулась.
— Моих. Только не рук, а вот этого. — И она ладонью похлопала себя по низу живота.
— Ну и су-ука, — сквозь зубы выдохнул старший, — Бойков, в машину ее, быстро. И вызывай группу…
* * *
Ярко накрашенная продавщица наконец-то удосужилась поднять на очередного покупателя глаза, нехотя оторвавшись от не менее яркого и такого же безвкусного как «боевой» макияж, журнала.
— Что вам? — Недружелюбно спросила она.
— Лезвия «Жилетт» пожалуйста. — Покупатель, высокий мужчина, одетый в респектабельное кашемировое пальто, улыбнулся и протянул чек.
Продавщица, бегло проверив выбитую сумму, бросила на прилавок упаковку с лезвиями: «Следующий!» и тут же повернулась спиной к прилавку. А мужчина, засунув покупку в карман, направился к выходу, размышляя, почему ни рынок, ни какие другие нововведения не могут заставить работников прилавка хотя бы улыбаться, не говоря уж о том, чтобы соизволить выдавить из себя «спасибо» или «пожалуйста».
За окнами магазина прогрохотал здоровенный грузовик. Настроение, которое было хорошим с самого утра, вдруг испортилось. Слишком свежи еще были в памяти воспоминания о злосчастном дне, когда такая же махина протаранила автомобиль, которым управлял тогда мужчина. Больше двух месяцев он провалялся в больнице и остался жив, наверное, только благодаря хлопотам друзей. Он до сих пор не был уверен в случайности аварии, хотя сыщики из агентства Николая Иванова, которого друзья чаще называли Арчи (по имени помощника великого сыщика), кажется, проработали все варианты и пришли к однозначному выводу: происшествие не было связано ни с «Транскроссом», ни с бандитскими разборками, с которыми волей-неволей пришлось тогда столкнуться…
Покупатель, выйдя из магазина, решил немного пройтись по улице. Но прогулки не получилось. Неподалеку он увидел несколько припарковавшихся машин. «Странно, я раньше не обратил на них внимания, ведь, когда я входил в помещение транспорт, видимо уже стоял». — Покупатель хорошо знал эти машины — почему-то еще несданный в металлолом уазик местного райотдела милиции, неподалеку от которого стоял «москвич» вневедомственной охраны, «скорая», а чуть подальше — черная «волга» с синим проблесковым маячком на крыше. У машин разговаривало несколько человек.
— Вот бедолаги, — подумал мужчина, — все люди как люди, у всех суббота — выходной, а тут «служба дни и ночи». А ведь и сам чуть было не оказался в такой же шкуре. Не послушал бы тогда, после увольнения из военной прокуратуры знакомых оперов, уговоривших не искать приключений на собственную, (хм-м!), голову и не соваться в «контору», поступил бы следаком в какое-нибудь РУВД, да мотался потом все выходные и праздники по всяким дурным заявам.
Один из людей, стоящих неподалеку от машин, показался знакомым. «Да это же Леонид Павлович. Ну да, точно он, Расков». — Обрадовался мужчина, узнав своего бывшего наставника, у которого лет десять назад он, тогда еще студент пятого курса юридического факультета Алексей Нертов проходил преддипломную практику, постигая премудрости оперативного искусства. Расков тоже заметил старого знакомого и махнул ему рукой, подзывая подойти поближе. Когда Нертов приблизился, раздобревший за последние годы Палыч, ставший уже начальником отдела уголовного розыска, поздоровался, но не стал, как водится задавать пустые вопросы вроде «Как жизнь?», на которые подробно отвечает разве что последний зануда, а места в карьер озадачил:
— Слушай, юрист, выручай. Тут у нас, кажется, «мокруха», побудь понятым. Сейчас следователь приедет.
На недоуменный взгляд своего бывшего стажера Расков коротко пояснил, что по «02» позвонила какая-то гражданка и сообщила, будто в сквере лежит труп ребенка, а убийца — мать, которая находится где-то рядом.
— Наши «гэзэшники», подлетели буквально через пять минут, смотрят, точно, во дворе колясочка, а там — трупик детский. Я сейчас взглянул — кажется, есть следы удушения. И, представляешь, рядом сидит эта пьяная стерва в обнимку с флаконом «Шипра» и что-то мурлыкает себе под нос (Расков кивнул на заднюю зарешеченную дверь уазика, где очевидно уже находилась эта «стерва»)… Ну, так что, выручишь? А то сейчас с понятыми туго…
Что нынче практически невозможно уговорить какого-нибудь человека, находящегося в здравом уме и твердой памяти, бесплатно тратить время, да еще подписывать потом всякие бумаги, Нертову было прекрасно известно и он, вздохнув, согласился, втайне надеясь, что осмотр будет простой формальностью и много времени не займет.
Действительно, осмотр осмотру — рознь. Когда Алексей еще служил в военной прокуратуре, там подобные мероприятия длились куда дольше, чем в территориальной милиции. Здесь порой весь протокол осмотра трупа занимает пару страниц и составляется «на глазок», а там… Нертов вспомнил, как на сорокаградусном морозе тогда, в Дивномайске-20 собирали из-под толстенного снега гильзы, после того, как на дороге между двумя постами были расстреляны часовой свободной смены и разводящий. Дорога, где произошло преступление, шла по краю сопки, и гильзы из автомата полетели вниз по склону. Так потом солдатики, как альпинисты, повисая на веревках, руками перебирали весь снег, скопившийся за зиму на круче. Пока собрали все, Алексей простудился и чуть ли не месяц кашлял и чихал. Сейчас же никто не позволит себе роскошь несколько часов вымерять рулеткой расстояния от детской коляски до ближайших домов, хотя питерские морозы не чета сибирским. Да и ни к чему это вымерять…
Пока Нертов общался с Расковым, оперативникам удалось найти второго понятого. На эту авантюру подписалась довольно миловидная девушка, вышедшая вскоре после Алексея из галантереи-парфюмерии и неосмотрительно приблизившаяся к милицейским машинам. Не исключено, что кто-то из сотрудников РУВД просто хотел попытаться с ней познакомиться таким образом. Впрочем, девушка не была угнетена происходящим, а напротив, очень заинтересованно, хотя и безуспешно пыталась выяснить у милиционеров, что произошло.
Подъехала еще одна машина, из которой вылез хмурый человек с чемоданчиком и еще один, в черном демисезонном пальто, вооруженный полиэтиленовой папкой, набитой бумагами. «Эксперт и следователь», — решил Нертов и не ошибся.
Человек с папкой начал сразу давать какие-то указания, записал фамилии Алексея и девушки на «шапку» протокола осмотра («Громова. Юлия Михайловна», — представилась она), а потом пожелал пройти к месту происшествия.
— Больной какой-то, — Нертов с неприязнью наблюдал за следователем. — Ходит, важничает. Другой бы сначала попытался спокойно выяснить ситуацию у ранее прибывших, прошел на место, а писанину оставил напоследок. Впрочем, какая разница, может, нынче такой стиль работы в моде?
Тем временем следователь и сопровождающие зашли во двор, который уже старательно затоптали и «гэзэшники», и работники «скорой», и любопытные водители милицейских машин. Тут, наконец, до следователя дошло, что надо бы выяснить толком, что произошло. К нему подвели достаточно бодрую старушку с живыми колючими глазками, поблескивавшими из-под желтоватых стружек мелко завитой челки. На голове у бабули была старомодная шляпка, купленная в каком-то торгсиновском магазине двадцатых годов или в нэпманской лавчонке того же периода. Старушка, предупреждая вопросы, затараторила, что сразу же заподозрила «эту негодяйку» (она махнула рукой в сторону выхода из двора, у которого стояли машины).
— Выхожу я из парадной, а она такая-разэтакая ребятенку своему кричит: «Заткнись, гадина!» и трясти его начала. А он-то, сердешный, так и заходится криком. Я ей говорю, что, мол, ты дитя мучаешь, а она меня так послала… Ну, я ей, правда, сказала, что так нельзя себя вести (Алексей усмехнулся, услышав почти протокольное «нельзя себя вести», представив, как именно эта старушонка сказала «нельзя»).
Далее «Шапокляк» рассказала, что, оскорбленная поведением женщины, она вышла из двора и, купив в ближайшем ларьке у хлебозавода батон, собиралась домой. Тут она увидела, что та самая женщина, но уже без коляски, очень подозрительно оглядываясь, шмыгнула в магазин. Тогда старушка вернулась во двор. Ребенок, оставленный в коляске, молчал.
— Я подошла к нему, чтобы посмотреть, не замерз ли он и, представляете, мой ужас, увидела, что он весь синенький и язычок у него из ротика вывалился, — волновалась старушка, — тогда я сразу же позвонила в милицию…
— Убийцу задержали? — Спросил следователь у оперативников и, получив утвердительный ответ, направился к милицейскому уазику.
Алексея все больше начинало раздражать поведение этого человека. О каком убийце может идти речь, если еще толком ничего не известно? Да, непутевая мамаша задержана. Возможно даже, что именно она и задушила ребенка. Но это только возможно и не повод, чтобы прямо в грязном дворе принародно выносить «судебный» вердикт. Пусть задержанная трижды пьяница, но разве не должен вызывать сомнения факт, что после содеянного она вернулась к коляске и стала спокойно выпивать — распевать около трупа? — Разве что с головой совсем не в порядке. «Не заводись, это не мое дело», — одернул себя Нертов, плетясь за следователем к машинам.
— Женщине на вид было лет сорок пять. Но на самом деле могло быть и тридцать пять и двадцать пять — следы бесчисленных пьянок уже оставили на ее лице ту неизгладимую печать, которая старательно скрывает возраст любой алкоголички, превращая лицо в опухшую маску неопределенного возраста. Женщина, казалось, не понимала, чего от нее хотят, повторяя только вялым, заплетающимся языком, что никого не убивала.
— Ты. Это ты ребенка задушила. — Вещал следователь, брезгливо тыкая в грудь женщине пальцем. — Говори, зачем?
— Почему вы так себя ведете? Перестаньте сейчас же, она же — человек, — вдруг услышал Алексей взволнованный, но решительный голосок, стоящей поодаль девушки-понятой, — вы не имеете права так разговаривать…
Следователь недоуменно повернулся, процедив сквозь зубы:
— Это вы Мне указания даете?
— Да, вам. — Отчаянно повторила девушка, бесстрашно смотря снизу вверх на двинувшуюся к ней фигуру в демисезонном пальто.
Следователь, вдруг задохнувшись от ярости, набросился с бранью на неожиданную защитницу,
— Не лезьте не в свою миску! Здесь я командую, а ваше дело молчать и смотреть, когда попросят. Будете следователем — тогда умничайте, сколько хотите, а мне тут с этой тварью и с трупом разбираться на морозе. Что, не видите, она — убийца? Идите во двор! Ждите, пока вас не вызовут. Эй, кто-нибудь (следователь требовательно махнул рукой ближайшему милиционеру-водителю), отведите ее подальше, чтоб не мешала работать!
Алексей понял: пора вмешаться. «Небось, только по недоразумению попал в следаки и то недавно, а уже такая гнида». — Подумал он про следователя и, с начальственным видом втиснувшись между ним и понятой, с ласково-яростной улыбкой сказал:
— Милейший, если вы уж не знаете, как положено разговаривать с женщиной, так хотя бы удосужились почитать Уголовно-процессуальный кодекс. Неужели теперь понятые, а не следователь вынуждены разъяснять собственные права?
Голос Нертова стал занудливо-нравоучительным как у преподавателя по гражданской обороне или по истории партии. Он, не давая следователю опомниться, начал цитировать УПК: «Понятой вправе делать замечания по поводу произведенных действий. Замечания понятого подлежат занесению в протокол соответствующего следственного действия. Перед началом следственного действия, в котором участвуют понятые, следователь…«, - на последнем слове Алексей сделал ударение и нравоучительно поднял вверх указательный палец, строго поводив им перед носом девушки-понятой, которая перед тем явно обдумывала, что сначала сделать — наговорить милиционеру гадостей или пока промолчать, рассматривая вытянувшуюся физиономию следователя.
— …Да-да именно следователь, — еще грознее и громче продолжал между тем Алексей, — разъясняет им, то есть нам, понятым права и обязанности. И поэтому, уважаемый, убедительно прошу вас выполнить требования сто тридцать пятой статьи УПК и разъяснить, как же нам следует себя вести…
Нертов не заметил, как к ним приблизился вышедший из-под арки Расков. Начальник уголовного розыска живо оценил ситуацию, но угрюмо молчал. Побагровевший следователь, готов был уже сорваться на крик, чтобы заставить замолчать непонятного наглеца-понятого, но что-то удерживало его от этого шага. А Алексей продолжал старательно выводить горе-милиционера из себя, почувствовав его слабость и неумение действовать в конфликтных ситуациях. Конечно, это был не лучший прием, но как иначе мог обычный гражданин воздействовать на блюстителя закона?
— Мы будем находиться при осмотре, где посчитаем нужным и при этом — делать замечания, которые сочтем нужным. А вы их старательно запишете в свой протокол. Причем, очень старательно, чтобы завтра не пришлось оправдываться перед Петром Ивановичем…
Нертов специально назвал имя-отчество районного прокурора, чтобы привести в чувство следователя. Тому ведь неизвестно, что за понятого подсунули оперативники. Да и не подставной ли это понятой. Может, он сегодня вечером будет чаи распивать с начальством, а завтра кого-то вызовут на ковер. Как бы то ни было, Нертов так и не успел понять, подействовало ли на следователя упоминание имени прокурора, так как Расков, решив, что пора вмешаться, прекратил конфликт, взяв Алексея и девушку под руки и, сказав следователю, что проведет с понятыми «работу». Начальник ОУР тихо попросил их: «Пожалуйста, давайте отойдем отсюда к коляске».
Когда же Нертов и девушка, повинуясь настойчивости Раскова, пошли с ним, Леонид Павлович, как бы оправдываясь, сказал, что сейчас времена трудные и люди, к сожалению, приходят в органы со стороны.
— Этот, Леша, еще вчера был безработным инженером. А у нас некомплект — сам понимаешь. Обращать же внимание на всякие пустяки — себе дороже.
— Да-да, это я уже слышал. Набираете всяких врачей-скрипачей-циркачей, — огрызнулся Нертов, — все газеты об этом пишут.
Девушка поддержала его и сказала, что газета, где она работает, тоже сообщала о таких фактах. Но, все равно, это не повод разговаривать с людьми по-хамски.
— Конечно не повод, — согласился Расков, — но мне кажется, сейчас главное — побыстрее закончить мероприятие, а не спорить на морозе. Ваш коллега по несчастью (он кивнул в сторону Алексея) еще научит этого парня работать. А ежели вы трудитесь в газете — вам должно быть интересно посмотреть настоящие следственные действия. Правда ведь? — И он обезоруживающе улыбнулся.
— Правда, согласилась девушка, — тем более что я специализируюсь на криминальной тематике.
Нертов буркнул, что если уж Леонид Павлович хочет получить качественный осмотр, то он его получит, только пусть тогда не обижается. Мол, время все равно потеряно, день испорчен, но осмотр будет проведен «как учили».
— Давай-давай, — хмыкнул Расков, который тоже терпеть не мог непрофессионалов и недолюбливал молодого, но хамоватого следователя.
* * *
Примерно через час Алексею стало казаться, что следователь готов лично придушить и его, и симпатичную понятую-журналистку как несчастного младенца. Добро бы только бывший сотрудник военной прокуратуры, повидавший за время службы множество мест происшествий, делал замечания, приводя ими следователя в ярость. Так еще и девушка, видимо, нахватавшись где-то криминальных баек, старательно вторила ему, заставляя то подробно описывать внешний вид детской коляски, то вымерять расстояния не на глаз, а с помощью рулетки. А в довершение ко всему потребовала изъять пустой флакон от «Шипра». Следователь, естественно, попытался артачиться, но Нертов напомнил, что он обязан вносить все замечания в протокол.
— И, кстати, не забудьте осмотреть пространство под дворовой аркой и парадные, вдруг там какие следы остались…
— Какие еще следы? — Такой беспардонности следователь перенести не мог и, улучив момент, когда девушка отошла в сторону, обматерил Алексея, сказав, что если тот шибко умный, так пусть сам и составляет свои замечания к протоколу.
Алексей понял, что переборщил, но отступать было некуда, и он решил довести дело с осмотром до конца.
Посередине двора был разбит небольшой скверик, в котором возле припорошенных снегом кустиков притулилась полуразломанная скамейка, видимо давно облюбованная местными гопниками в качестве распивочного места. Во всяком случае, в пользу этой версии говорили многочисленные пробки от разных напитков, щедро разбросанные в округе и куцые окурки дешевых сигарет, да папирос, а также заботливо спрятанный в кустиках пластмассовый стаканчик. Конечно, зимой пить на улице — удовольствие не большое, но в слабый мороз это гораздо надежней, чем в парадной, где того и гляди какой-нибудь жилец с более-менее широким затылком настучит по голове, а то и собаку натравит.
У скамейки сиротливо стояла злополучная детская коляска. Еще в начале осмотра, когда начал работать эксперт, Нертов видел, что грудной ребенок, лежавший в ней, действительно, скорее всего, задушен руками. На тоненькой шейке отчетливо были видны очаговые гематомы, которые могли быть оставлены пальцами убийцы. Личико посинело, язык высунулся изо рта, на белочной оболочке глаз ясно виднелись кровоизлияния.
Несмотря на показания свидетельницы в голове как-то не укладывалась картина происшедшего. Ну, хорошо, допустим, ребенок сильно кричал, раздражая свою мать-алкоголичку. Но зачем же понадобилось его душить, а потом здесь же пить «Шипр»? Конечно, всякое бывает, но Алексею казалось, что даже для деградировавшей женщины такое поведение необъяснимо. К тому же она слишком естественно недоумевала, пытаясь осмыслить вопросы следователя. Если бы она и правда убила родного ребенка, то, скорее всего, сразу же спьяну призналась в этом или пыталась бестолково оправдываться. Она не могла быть настолько пьяной, чтобы не помнить происшедшего, так как сумела вспомнить и где покупала злосчастный одеколон, и как пила. Да и то, что трясла ребенка не отрицала, хотя и говорила, что трясла лишь за плечи. Нертов обратил внимание и на то, что на немытых пальцах женщины были длинные, неровные ногти. Очевидно, она обкусывала или обламывала их. Но на передне-боковых поверхностях шеи ребенка не было ни одной ссадины, имеющей характерную полулунную форму, оставляемую обычно ногтями. Могло ли такое произойти, если убийца — все-таки эта мамаша?
А если рядом был кто-то еще? — Алексей забыл, что уже давно не находится на службе и быстро пробежался по немногочисленным парадным, установив, что одна из них — проходная, выходящая на соседнюю улицу. На полу он увидел несколько окурков. Но это был не какая-нибудь гопницкая «Прима», а остатки от «Мальборо». Причем, курил эти сигареты очевидно один и тот же человек, так как фильтры на всех трех окурках были изжеваны чуть ли не до табака. Алексей вспомнил, как очень давно, еще лет в двенадцать, в пионерском лагере он играл в шахматы с одним из кружководов. Тот все время держал во рту сигаретину, но больше жевал ее, чем курил…
— Что вы тут нашли? — К Нертову подошла девушка-журналистка.
— Да вот, видите, парадная проходная. А это — окурки, которые, похоже, курил один человек. Они на вид свежие. На полу парадной — жидкая грязь от растаявшего весеннего снега, а сигареты полностью не намокли. Значит, кто-то недавно здесь стоял не меньше пятнадцати-двадцати минут и соответственно мог видеть происходящее.
— Так их надо изъять. — Подсказала девушка.
— Понимаете, этим заниматься никто не будет. Да, честно говоря, в конкретном случае, это ни к чему. Я уж так, от злости залез сюда. На самом деле этот горе-следователь прав: наверняка мамаша придушила случайно ребенка, а окурки не при чем. Я думаю, у нее догадаются взять соскобы из-под ногтей, чтобы поискать клетки эпителия…
На недоуменный взгляд журналистки Алексей пояснил, что у убийцы, задушившего кого-нибудь руками, под ногтями чаще всего можно найти микрочастицы верхнего слоя кожи жертвы.
— Так вы тоже — следователь? — Удивленно переспросила девушка.
— Был когда-то, — ответил Нертов. Только давно. Сейчас я просто юрист. К тому же ужасно замерзший и голодный. Впрочем, мы сами виноваты в том, что теряем здесь столько времени. Давайте-ка лучше пойдем во двор, да закончим поскорее это мероприятие…
— А вы не могли бы меня познакомить с тем солидным дядечкой, который вас оттащил от следователя, вы ведь, кажется знакомы? — Девушка умоляюще посмотрела на Алексея и, не ожидая, когда он откажет, торопливо продолжила. — Понимаете, я сейчас работаю над материалом о проблемах несовершеннолетних. Нет, даже не о том, как они воруют или попрошайничают, тут, мне кажется, дело в другом, меня больше интересует их окружение, ну родственники, знакомые. Те, из-за которых страдают дети…
Слушая торопливую речь журналистки, Нертову почему-то стало жалко эту девушку, очевидно считающую, что с помощью своего пера можно переделать мир и решить проблемы, над которыми уже сколько лет бьются криминологи многих стран. А девушка с надеждой смотрела на своего высокого и казавшегося таким сильным спутника. Алексей вдруг смутился и пробормотал, что постарается помочь…
Когда они вернулись к центру двора, где следователь заканчивал составлять свой протокол, девушка настойчиво потребовала описать в нем и изъять найденные в парадной окурки. Когда же следователь отказался это делать, она заявила, что сама все опишет, причем не только в протоколе, но и в газете. Следователь сказал, что пусть строчит хоть в газету, хоть в ООН, но поплелся в парадную и, уныло посмотрев на окурки, все-таки дописал о них пару строк, но изымать, естественно, не стал.
* * *
Хитрый Расков не стал себя утруждать, наблюдая за борьбой понятых со следователем, а занялся неотложными делами: направил прибывшего участкового в поквартирный обход, успел подробно переговорить со старушкой-свидетельницей, безуспешно очередной раз попытался пообщаться с начинающей трезветь задержанной, дал еще несколько срочных указаний подчиненным, а затем, сидя в теплой машине, посматривал в сторону парфюмерного магазина, ожидая, когда оттуда появится оперативник, выяснявший, не помнят ли продавщицы женщину, купившую недавно «Шипр».
Журналистка после окончания осмотра всучила Алексею визитку и заторопилась в редакцию, чтобы успеть дать в номер горячий материал, а Нертов, плюнув на все оставшиеся дела, поехал с Расковым в райотдел.
Если говорить честно, то дел-то особых сегодня у Нертова не было. Дома ждала только пыльная пустота холостяцких комнат и немытая посуда. Леонида Павловича Алексей не видел уже месяцев восемь, с того времени, когда они так неудачно пытались задержать президента страховой компании Сергея Борисовича Царева, подозреваемого в убийстве опера-оборотня. Говорили, что Царев, уже находясь под арестом, умудрился попасть в «дурку» на стационарную психиатрическую экспертизу, но дальнейшая его судьба Нертова сейчас не волновала. В общем, Алексей успел сбегать в ближайшие «24 часа», за это время Палыч закончил неотложные дела и, сказав дежурному, что он «умер», запер изнутри дверь кабинета.
— Давай, юрист, показывай, что принес.
Алексей выложил на предусмотрительно постеленные бланки протоколов продукты и бутылки.
— Ну, за встречу. — Расков быстро выпил коньяк и одобрительно хмыкнул, кивнув в сторону бутылки. — Настоящий.
Алексей вспомнил, как во время стажировки он случайно заскочил в кабинет Раскова, работавшего еще простым опером. Времена были суровые. По всей стране шла очередная борьба. На этот раз с виноградниками. Впрочем, она не мешала никому добывать алкоголь. Разве что стоить он стал дороже, да смекалки приходилось применять поболе, если кто собирался выпить. В помещении было полно народа. Оказалось — кого-то встречали из отпуска. На столе красовался очередной конфискат, который, как водится, уничтожали «путем выливания в раковину», а точнее — путем выпивания. Нертов извинился и хотел поскорее удалиться, но был властно остановлен: «Заходи». Тут же дверь была заперта. Стажеру подали стакан с бормотухой, а на возражения, дескать, я не пью, Расков строго вопросил:
— Знаешь первый закон кабинета?
— …
— Кто не пьет — тот закладывает. Это выпей, а потом, если больше не будешь — можешь идти…
Нертов усмехнулся, вспоминая свое стажерство (интересно, а действует ли этот «закон» сейчас?) Но Палыч не был настроен на веселые воспоминания, разговор зашел о нынешней службе в милиции.
— Понимаешь, — возмущался Расков, — я прекрасно знаю, что здесь не мед. Но, подумай сам, с кем работать? Раньше хоть после срочной службы в те же постовые брали. А теперь не хочешь служить в армии — дуй в милицию. Где опера нормального найти? Как только выслуга к двадцати годам подойдет — сразу норовят сбежать. Да, чем сейчас людей удерживать? Разве что такие, как сегодняшний следак идут. Ему что? — Был просто безработным — стал следователем. А завтра, глядишь, начальником сделают. Главное, строевым шагом почетче пред генеральским взором ходить, да честь молодцевато отдавать…
Что касалось последних кадровых перестановок — о них Нертов слышал не только от Леонида Павловича. То зажравшегося майора, на которого Управление собственной безопасности нагребло столько компромата, что ни на один бы срок хватило, повышают в должности после одного «молодцеватого» подхода к начальству, то вдруг принародно заявляется, что чуть ли не все главковские замы имеют грязные руки, то, с учетом успехов по самбо, тетечку из неведомственной охраны во главе целого РУВД ставят. А визит начальника главка в «убойный» отдел, когда разнос начался из-за увиденного на стене старого портрета Дзержинского: «Так вот вы чем занимаетесь! 37-ой год вспомнили»?! Опытные «волкодавы» предусмотрительно молчали, зная, с начальством спорить бесполезно, тем более объяснять, что работы в отделе хватает и тратить время на борьбу с портретами, тем более, находящимися на балансе «конторы», нет никакого желания. Может, все бы так и кончилось. Но тут, как некогда писал наивный советский поэт, «будто ожегом рот скривило господину». Это господин начальник главка увидел в углу кабинета обыкновенную 32-х килограммовую гирю, с помощью которой опера время от времени проверяли крепость своих мускулов. Руководитель заявил, что теперь-то он все понял: здесь — логово недобитых энкэвэдэшников, с помощью гири выбивающих показания из честных убийц. И, пылая справедливым гневом, удалился. Опера остались в кабинете, обсуждая между собой, у кого такой гирей можно выбивать показания и в итоге согласились, что только у гиппопотама. Вскоре на столы кадровиков легло сразу несколько рапортов об увольнении. Впрочем, что там удивляться, если зарплата (даже не у простого опера!) у следователя-»важняка» не более трехсот баксов в месяц. При чем тут начальник главка?..
«Грязные руки грозят бедой.
Чтоб хворь тебя не свалила»…
…В последние годы складывалось впечатление, что в ГУВД честные только самые большие руководители. Все они проводили умные операции, девизом которых могло бы быть: «Мыло «Сейф-гад» защищает ваши руки от грязи с утра до вечера»! Кстати, о чистых руках некогда говаривал и так нелюбимый очередным милицейским начальством Феликс Эдмундович. Правда, он не открывал счета ЧК в банках, которыми руководили его родственники, учитывая патологическое равнодушие тогдашних большевиков к деньгам. А у нас как ни новый начальник, так новый счет в банке. То в «Южном торговом», благополучно лопнувшим примерно в одно время с уходом прежнего генерала, то в «Синатепе», питерским филиалом которого руководила жена очередного начальника ГУВД…
…«Будь культурен: перед едой
Мой руки мылом»!..
Был бы Нертов более осведомлен о тайнах больших кабинетов, может, он осторожней обсуждал кадровые проблемы. Он не знал, например, что произошло после того, как журналистка Юлия Громова, с которой он только что познакомился, написала однажды статью «Следствие ведут циркачи». Суть публикации сводилась к тому, что девушка, умудрившись ознакомиться со статотчетом ГУВД о структуре кадров и проделанной работе, пришла к выводу: все — «липа». Реальная нагрузка на одного следователя или оперативника занижена, как минимум, в три раза. А это значит, что ни о каком соблюдении законности речи быть не может. Со всех спрашивают показатели: «Давай, раскрывай!», а даже если добросовестно написать только по одной бумаге по всем имеющимся в производстве делам, то потребуется часов 25 в день. Юлия наивно задала через газету вопрос, мол, когда прекратится это безобразие и что конкретно предпринимает руководство ГУВД для этого? Реакция последовала незамедлительно. Прежний начальник главка сначала вызвал руководителя пресс-службы и чуть не уволил его с работы. К счастью, разобрался, что информация получена не оттуда. Тогда он собрал всех своих замов и, топая ногами, орал: «Найти того чудака, который «слил» информацию и завтра же, слышите! Завтра! — Уволить из органов»!.. К чести замов следует сказать, что «чудака» безуспешно ищут по сей день. Но начальство как всегда уверено: кадры решают все. Цирк, да и только…
Нертов уже начал разливать вторую бутылку, когда Расков вдруг вспомнил сегодняшнее происшествие.
— Знаешь, Леша, я перестаю понимать, что происходит. У меня на территории только за последний месяц — несколько детских смертей. Правда, такое убийство — первое. Но на прошлой неделе трехлетний ребенок выпал из окна. Когда мы вошли в квартиру, мать спала в обнимку с бутылкой. В квартире — бардак, мороз, а окна нараспашку… За день до этого — примерно такое же падение, но в лестничный пролет. И снова мамаша пьяная валяется. Ничего не видит и не помнит. Еще за пару дней — утопление в ванной — соседи вызвали милицию. Ребенок, видно, играл в кораблики и упал случайно в воду. А мать, опять же, в стельку. И глаза пустые. Говорим: сын утонул, а ей все по фиг… Что-то, кажется, надломилось у меня. Пора уходить…
Нертов вспомнил про обещание, данное журналистке, и попросил Леонида Павловича переговорить с ней. Расков немного поотнекивался, ссылаясь на занятость и на нелюбовь к желтой прессе, а потом вдруг неожиданно согласился.
— Ладно, пусть позвонит. Только скажи, чтобы не умничала слишком, а то сразу выгоню. Ты меня знаешь…
* * *
Дежурный, как и было наказано, не беспокоил Раскова по пустякам. Поэтому, когда на пульт поступил сигнал, что в Смоленке плавает утопленник, просто послал туда дежурного участкового.
Несмотря на то, что в городе вроде бы должна стоять весна, но грязный снег еще валялся по всему городу и речка, так и не промерзшая за зиму до конца, не успела полностью освободиться от чернеющего льда. Во всяком случае, на ней еще было достаточно полыней, в одной из которых у самого берега и виднелась чья-то спина, прикрытая нейлоновой курткой. Смоленка — речка крохотная, не чета Неве, где водная милиция по просьбе территориалов, скрепленной бутылкой, может живо отбуксировать нежелательный труп к другому берегу, дабы им занимались соседи. Ко всему прочему дела с буксировкой до того, как сойдет весь лед, не проходят, поэтому покачивающееся на воде тело пришлось вылавливать самим.
— Пацан. Похоже, бездомный. На вид лет пять-шесть. Вроде признаков насильственной смерти нет, — передал участковый по рации дежурному, — вызывай труповозку.