Глава первая

Имоджин Мак-Картри, за характер и рыжую, как морковка, шевелюру прозванная сослуживцами The red bull, уверенной поступью приближалась к своему пятидесятилетию. Необузданным нравом она была обязана той страсти, которую питала к своей родине Шотландии — что позволяло ей свысока глядеть на коллег-англичан, — и безграничному благоговению перед памятью отца. — Тот же до самой своей смерти относился к дочери как к преданной бесплатной служанке.

Капитан Генри Джеймс Герберт Мак-Картри женился поздно. Он служил в Индии и в Шотландию являлся лишь раз в два года в отпуск. При этом он был слишком поглощен рыбалкой на озере Лох-Веннахар, чтобы терять время на поиски жены. Мысль о женитьбе посетила его с первыми приступами подагры. Болезнь сделала капитана несносным брюзгой и вместе с тем пробудила мечты о прелестях семейной жизни — того самого домашнего очага, подле которого его будут холить и лелеять. Вдохновленная перспективой скрасить свое вдовство половиной военной пенсии, некая Филлис Оттон согласилась взять на себя заботы о капитане на закате его карьеры. Однако случай опрокинул все добрые намерения бедняжки Филлис, и она покинула этот мир, едва произведя на свет дочку. Генри Джеймс Герберт в момент этого прискорбного события находился где-то далеко в Лахоре и, узнав, сильно рассердился на покойную: она явно злоупотребила его доверием. Новорожденную — которую, один Бог знает почему, окрестили Имоджин — отдали бабушке с дедушкой, обитавшим в небольшом местечке Калландер, этой жемчужине графства Перт, что в горном районе Шотландии.

Почти одновременная кончина обоих родителей Филлис совпала с приступом хандры у капитана Мак-Картри. Он неожиданно подал в отставку, как только до него дошли слухи, будто бы полк шотландских стрелков, где он имел честь служить, вот-вот лишат законного права носить килт.

Возвратившись в Калландер, отставной офицер обосновался в небольшом домишке родителей в северной части городка, прямо у дороги, что ведет в Киллинг. Когда Имоджин исполнилось пятнадцать, папаша решил самолично заняться ее воспитанием.

— Адам, судя по всем признакам, был коренным шотландцем, — вот первая непреложная истина, которую капитан вдалбливал в голову дочери. — Иначе как объяснить, что именно шотландцы навсегда остались самым толковым народом на земле и испокон века пользуются особой симпатией Создателя?

Убедившись, что эта аксиома достаточно прочно укоренилась в сознании девушки, капитан поведал ей главное, а именно: самой привилегированной среди всех шотландцев кастой оказались жители горной Хайландии, к которым по счастливому стечению обстоятельств они оба и имеют честь принадлежать. Конечно, и среди тех, кто живет там, внизу, в Лоуландии или даже в Бордере, тоже порой встречаются вполне приличные люди, но у них нет и уже никогда не будет того совершенства, той искры божьей, коей от природы награжден любой, даже самый распоследний шотландец, если ему повезло родиться в горах. Что же до англичан, то их капитан считал каким-то серым сбродом, лишь благодаря своей численности верховодящим в Соединенном Королевстве. А уж валлийцев, имевших несчастье родиться в Уэльсе, Генри Джеймс Герберт и вовсе держал за племя, не достигшее даже того примитивного, весьма относительного уровня цивилизации, до которого — конечно, не без труда — с грехом пополам добрались англичане. На самых нижних ступеньках лестницы британских добродетелей прочно обосновались ирландцы. Дальше — объяснял капитан — раскинулось море, а за ним простирался пестрый мир дикарей с различными оттенками кожи и повадками. Понятливая девушка быстро усвоила, что эти дикари делятся на отдельные племена с главными поселениями в местечках под названием Париж, Мадрид, Брюссель и Рим.

Покончив с преподаванием основополагающих азов начального образования, папаша Имоджин в редкие часы досуга, остававшиеся у него от рыбной ловли и поглощения виски в компании закадычных дружков-собутыльников, просвещал наследницу по части истории шотландских кланов, дабы своевременно привить ей чувство законной гордости. Дело в том, что прославленный Роб Рой, некогда проезжая где-то поблизости от Калландера, не обошел своими милостями одну из представительниц семейства Мак-Картри, благодаря чему славный род их ведет начало прямо от самих Мак-Грегоров.

Лелея мечту когда-нибудь написать мемуары, которые наконец-то раз и навсегда покроют всех англичан неувядаемым позором, отставной капитан не возражал, чтобы в свободное от прочих полезных занятий время Имоджин обучалась стенографии и машинописи, и рассчитывал впоследствии использовать ее как дармовую секретаршу. Однако, к счастью для мира в Соединенном Королевстве, Генри Джеймс Герберт скончался от цирроза печени, не придумав даже названия для будущей обличительной книжки. Свою к тому времени уже тридцатилетнюю дочку он оставил практически без средств к существованию, предварительно с чисто отцовским эгоизмом отшив всех претендентов на ее руку. Смельчаки, едва появляясь на горизонте, бывали тотчас же отвергнуты под тем предлогом, что не принадлежали к кланам, достойным родства с Мак-Грегорами. Впрочем, поклонники рыжеволосой дылды утешались довольно быстро, ибо отец держал ее в большой строгости и из дома без присмотра никуда не выпускал.

Имоджин зла на покойного не таила, свято чтила его память и полностью унаследовала от родителя весьма кичливый нрав, безмерный шотландский патриотизм и страстную преданность славному клану Мак-Грегоров. Тем более что все это оказалось ее единственным наследством — если не считать старого семейного дома с давно запущенным, заросшим вереском садом.

Однако Всевышнему угодно было дать еще одно подтверждение тому особенному расположению, которое оно питало к семейству Мак-Картри: в один прекрасный день Имоджин обнаружила в «Таймсе» объявление, сообщавшее всем интересующимся, что в Лондоне состоится конкурс на замещение должности машинистки-стенографистки для работы в административном штате Адмиралтейства. Собрав свои скудные сбережения, мисс Мак-Картри отправилась в столицу, победила всех английских соперниц и получила место с твердым жалованьем, позволявшим ей раз в году возвращаться в любимый Калландер, где она неизменно проводила свой летний отпуск. С той поры минуло уже лет двадцать, и Имоджин, которую начальство весьма ценило за усердие и серьезность, успели перевести в разведывательную службу Адмиралтейства. С искренним — ну, или почти искренним — простодушием она представила бесхитростным обитателям Калландера дело так, будто теперь служит в самой настоящей разведке. Чем и снискала определенное почтение земляков, тем более что никто из них, в сущности, толком не знал, чем там, в этой самой разведке, занимаются.

Поселившись в Лондоне, Имоджин никогда не меняла жилья и провела все время своего добровольного изгнания в Челси, в маленькой квартирке на Полтон-стрит, аккуратно внося плату хозяйке — миссис Маргарет Хорнер. Летом и зимою мисс Мак-Картри неизменно поднималась ровно в шесть утра. Вскочив с постели, она бросалась к окну и, осторожно отодвинув тюлевую занавеску, выглядывала на улицу. Чаще всего за окном шел дождь, и это давало Имоджин полное право, презрительно пожав плечами, констатировать:

— Каков народец, такова и погодка!

Почему-то в эти моменты она самым искренним образом упускала из виду, что в ее родной Шотландии погодка обычно бывала еще похлеще. Почистив зубы и накинув халатик — чтобы, упаси Боже, не предстать перед ним в недостойном виде, — Имоджин отправлялась пожелать доброго утра незабвенному папаше, который взирал на нее с фотографии с глуповатой ухмылкой, свойственной всем чрезмерно налегающим на виски. Но для дочери в этой улыбке отражался весь дух Хайландии, а взгляд его чуть вытаращенных глаз прямо-таки излучал неукротимую шотландскую энергию.

— Доброе утро, папочка… Как видите, ваша маленькая Имоджин до сих пор все еще в изгнании… Но скоро, очень скоро пробьет час, мы с вами вместе вернемся в нашу древнюю страну и спокойно заживем среди своих!

Вообще-то все это говорилось больше для красного словца, поскольку, с одной стороны, Имоджин прекрасно знала: невеселый час пенсии пробьет для нее лет этак через десять, что вполне позволяло ей заранее определить окончание своего изгнания. С другой же стороны, папочка ее, почив вечным сном бок о бок с супругой Филлис, а также своими и ее родителями, все это время так и не покидал Калландера. Однако не следует забывать, что для истинной дочери Хайландии правда, если ее слегка не приукрасить, не представляет ровно никакого интереса…

После неизменного ритуального приветствия Имоджин застывала перед хранившейся в доме с незапамятных времен семейной реликвией — гравюрой с изображением Роберта Брюса на холмах вблизи Гейтхауз-оф-Флит. На ней герой Освобождения, невзирая на непогоду, безмятежно сочинял песенку «Призыв Роберта Брюса к войскам перед Баннокберном», которой впоследствии суждено было стать национальным гимном Шотландии. Перед портретом своего кумира Имоджин хранила молчание. Ей стоило лишь взглянуть на Роберта Брюса, чтоб сразу же бодрей побежала по жилам кровь, по всему телу разлилось живительное тепло, а мускулы напряглись, словно готовясь к решающему сражению.

Далее, следуя каждодневному церемониалу, Имоджин скидывала халатик и, оставшись в лифчике и трусиках, критически осматривала себя в зеркальной дверце платяного шкафа. Здесь не было и намека на кокетство — просто проверка формы на тот случай, если доведется пойти в бой за честь отчизны. В зеркале отражалась долговязая особа ростом один метр семьдесят пять сантиметров, ладно скроенная, хоть и несколько мужеподобного вида, с кожей той белизны, которая встречается только у рыжих. А уж в яркости цвета волос Имоджин просто не было равных! Доброжелатель — но настроенные люди называли ее шевелюру огненной, другие, попроще, сравнивали ее просто с весенней морковкой.

Не обнаружив на теле никаких лишних округлостей и даже намеков на жировые складки, Имоджин приступала к утренней гимнастике, благодаря которой сохраняла редкую среди представительниц слабого пола силу. Правда, Имоджин не всегда удавалось устоять перед соблазном продемонстрировать свои мышцы на деле, что как нельзя лучше оправдывало данное ей сослуживцами прозвище Рыжий Бык.

Покончив с туалетом, мисс Мак-Картри съедала внушительную тарелку овсяной каши, запивая ее двумя чашками чая. Одежда никогда не доставляла ей особых хлопот, поскольку она неизменно хранила верность темному твидовому костюму, оживляя его клетчатым шарфом из шотландки традиционной расцветки клана Мак-Грегоров. Правда, летом она иногда сдавалась и выходила в одной блузке, однако тщательно следила, чтобы в ткани перекликались все те же чтимые ею тона.

Мисс Мак-Картри не привыкла делать себе никаких поблажек. Едва пробивало половину восьмого, как она уже затворяла за собой дверь квартирки, предварительно наведя в ней порядок с таким шумным рвением, что после этого ни один из соседей уже не мог сомкнуть глаз. Поначалу кое-кто пытался возмущаться, а миссис Хорнер даже пару раз отважилась сделать Имоджин робкие и совершенно безрезультатные внушения. Но потом те, кому выпало несчастье поселиться над, под или рядом с Имоджин, устав негодовать, покорились судьбе и даже находили в этом соседстве известные преимущества: каждое утро обитатели дома без всякого будильника пробуждались в один и тот же час от немыслимого грохота, доносящегося из квартиры огненно-рыжей квартирантки. Исключение составляли разве что выходные да те благословенные дни, когда шотландка отбывала в очередной отпуск.

Миссис Хорнер уже давно почитала для себя делом чести каждое утро подметать улицу у порога своего дома именно в тот самый момент, когда из парадного появлялась мисс Мак-Картри. Начиная с 1940 года обе дамы умудрились не обменяться ни единым словом, хотя раньше более десяти лет кряду считались задушевнейшими подружками. В 1939 году Имоджин даже приглашала хозяйку к себе в Калландер, где они, не подозревая о близкой размолвке, премило провели в ее домике последние дни мира и согласия. Все пошло прахом из-за одного-единственного неосторожного замечания, вскользь брошенного миссис Хорнер во время битвы при Дюнкерке, когда вся Англия жила в страхе перед высадкой войск вермахта. Однажды утром, комментируя в присутствии двух-трех жильцов — в числе которых оказалась и отправлявшаяся на службу Имоджин — последние военные сообщения, англичанка без всякой задней мысли высказала предположение: а вдруг германский флот сыграет с мистером Черчиллем злую шутку и высадится прямо в Шотландии? Глубокие раздумья, в которые подобная перспектива повергла немногочисленную аудиторию, были внезапно прерваны негодующим выкриком Имоджин:

— А с чего бы это, позвольте вас спросить, немцам вдруг взбрела в голову идиотская мысль высадиться у нас в Шотландии?

Вся во власти обуявшего ее стратегического демона, хозяйка поначалу пропустила мимо ушей не предвещавшие ничего хорошего вибрирующие нотки в голосе мисс Мак-Картри. К тому же ее немало возмутило, с какой бесцеремонностью шотландка прилюдно обозвала идиотской только что высказанную ею вполне здравую, на ее взгляд, мысль. Поэтому в ответ миссис Хорнер довольно сухо пояснила:

— А хотя бы с того, мисс Мак-Картри, что в этом случае они оказались бы в тылу британской армии и, воспользовавшись неожиданностью и паникой среди местного населения, получили бы чертовски много шансов дойти до Лондона.

Свидетели тактической перепалки заметили или, вернее, каким-то неуловимым образом почуяли внезапную враждебность между спорщицами и навострили уши.

— И что же это, позвольте полюбопытствовать, заставляет вас думать, будто солдатам Гитлера было бы легче высадиться на берегах Шотландии, чем, скажем, в той же вашей Англии, а?

Вопрос был поставлен ребром, и в глубине души слушатели вынуждены были признать: в заявлении Имоджин имелся известный резон. Тем более что убежденность мисс Мак-Картри еще и успокаивала их тревогу. Хозяйка поняла, что допустила оплошность. Здравый смысл подсказывал, что самое разумное — немедленно признать свою ошибку, но, поскольку все происходило на людях, миссис Хорнер хотелось, чтобы последнее слово все-таки осталось за ней, пусть даже оно и погрешит против истины. А потому она самым нахальным образом ухмыльнулась и заметила:

— А кто бы это, к примеру, мог их там остановить?

Повисла гробовая тишина. Было слышно, как мисс Мак-Картри сделала глубокий вдох, и всякий, кто хоть мало-мальски знал ее повадки, сразу бы понял: грядет буря неслыханной разрушительной силы. И эта буря не заставила себя ждать.

— Что ж, в таком случае придется вам объяснить, кто бы их там мог остановить, этих ваших немцев! — Именно слова «этих ваших» и расценивались впоследствии как самое страшное оскорбление в адрес миссис Хорнер, ибо одним притяжательным местоимением ту сразу же отбросили в стан врагов Соединенного Королевства. — Да шотландцы, милочка! Сами шотландцы бы и остановили! Да-да, те самые шотландцы, которые уже не раз доказывали, что умеют прикрывать вас, англичан, с оружием в руках! И если хотите знать, в немецком генеральном штабе уже давным-давно смекнули, что если у них и есть шанс ступить на землю Англии, то надо сразу начинать с англичан! Можете не сомневаться, будь в Дюнкерке побольше шотландцев, ваша армия никогда бы не оказалась в таком плачевном положении!

Конечно, от злости Имоджин слегка перегнула палку, и эта презрительная реплика в адрес доблестных солдат Ее Величества не могла не оскорбить присутствующих. Раздался недовольный ропот, а миссис Хорнер, чувствуя поддержку, снова ринулась в бой:

— Странно, что девица вроде вас позволяет себе оскорблять защитников нашей свободы!

(Все с удовлетворением отметили слово «девица», как бы сразу опустившее мисс Мак-Картри на подобающую ей ступеньку социальной лестницы.)

Но Имоджин уже и так понесло, и, придя в состояние, когда говорят все, что придет в голову, она бесстрашно заявила:

— Не сажали бы на английский престол всяких самозванцев, не пришлось бы вам теперь защищать свою свободу!

Возмущенные соседи сгрудились вокруг миссис Хорнер, а мисс Мак-Картри пришлось под их дружное шиканье пробивать себе путь к отступлению. Имоджин надолго оказалась в полнейшей изоляции: все жильцы дома не только старательно избегали с ней встреч, но даже не кланялись, случайно столкнувшись на лестнице. Кое-кто пытался распустить слух, будто она немецкая шпионка, однако всерьез поверить в такую нелепость было трудновато. Подобную версию отмела даже сама миссис Хорнер. Позиции мисс Мак-Картри несколько укрепились во время бомбежек Лондона: когда большинство соседей в панике покидали город, она неотлучно оставалась у себя в квартире, заявляя тем, кто советовал ей укрыться от беды подальше в ее родной Шотландии:

— Пока в Лондоне остается хоть одна англичанка, шотландка тоже не сбежит!

Миссис Хорнер охотно воспользовалась бы гостеприимством родни, проживавшей в Стратфорде-на-Эйвоне, но гордость не позволяла покинуть город, раз там оставалась ее заклятая врагиня. Так обе женщины и жили под бомбежками, шпионя друг за другом и являя на пару пример храбрости для всего квартала. Наконец пришла победа, жильцы дома вернулись в свои квартиры и постепенно забыли свою размолвку с шотландкой. Были и попытки примирить мисс Мак-Картри с миссис Хорнер, но строптивые дамы дальше обмена холодно-учтивыми поклонами не пошли.

Конечно, время рано или поздно все равно залечило бы старые обиды, не подлей в 1950 году масла в огонь шотландские националисты, похитившие из Вестминстерского аббатства сокровища английской короны. Имоджин сразу же со свойственной ей бескомпромиссностью заявила: соотечественники только забрали назад то, что испокон веков принадлежало им по праву; а ворами следовало бы считать не несчастных гонимых, а тех, кто пытается объявить краденое своей собственностью. И вот в один прекрасный вечер в дверь Имоджин постучался полицейский инспектор и предложил следовать за ним. Она ушла, провожаемая насмешливым взглядом врагини, громко сетовавшей, почему это на шотландку не надели наручников. В полицейском участке мисс Мак-Картри сообщили, что им известно о ее крамольных высказываниях насчет похищенных сокровищ, и потребовали объяснений. Имоджин отвечала с обычной запальчивостью, и дело приняло бы самый печальный оборот, если бы не спасительный телефонный звонок из Адмиралтейства, сразу же поставивший все на свои места. Домой мисс Мак-Картри вернулась с высоко поднятой головой, но она-то знала, откуда ветер дует, и, отныне не удостаивая хозяйку даже взглядом, стала аккуратно высылать ей квартплату по почте.

Имоджин никогда не забывала отцовских уроков и твердо держалась правила, что лучший способ сохранить форму — это побольше ходить пешком. А потому каждое утро, при любой погоде, она бодро вышагивала до Адмиралтейства, преодолевая своей размашистой походкой, затруднившей бы даже самого резвого преследователя, без малого шесть километров. Поднимаясь по Кингс-роуд, она старалась поглубже вдыхать свежий утренний воздух и ускоряла шаг по мере того, как разогревались тренированные мускулы. Перевести дух она позволяла себе, только дойдя до Слоун-сквер, где вот уже двадцать лет покупала «Таймс» у слепого, неизменно торговавшего на одном и том же месте. Потом, минуя Хоубард-плейс и Гроувенор-гарден, Имоджин выбиралась на Виктория-стрит и шла по ней вплоть до Вестминстерского аббатства, куда ни разу не пропустила случая зайти. Стремительно вышагивая через всю церковь, она старалась держаться правой стороны, чтобы поскорее миновать боковые приделы и клирос и кратчайшим путем добраться до часовни Генриха VII. И замирала там, преклонив колена перед надгробием Марии, королевы Шотландской, моля даровать ей мужество и смирение прожить еще один день в окружении англичан. Почерпнув силы в этом благочестивом и одновременно патриотическом акте, Имоджин решалась наконец ступить на Парламент-стрит, ведущую мимо Уайтхолла прямо к дверям Адмиралтейства.

Совершенно равнодушная к спортивным состязаниям, мисс Мак-Картри делала исключение лишь в тех случаях, когда в них участвовала шотландская команда. Едва начинался турнир Пята наций, она тут же ставила себе на стол вазочку с сизоватыми цветами чертополоха, постоянно давая повод одной из самых стойких своих ненавистниц как бы вскользь замечать, что при взгляде на Имоджин становится вполне понятно, отчего эмблемой Шотландии стал именно репейник.

Являясь на службу, мисс Мак-Картри по обыкновению бросала всем общее приветствие и немедленно погружалась в работу, тем самым немало раздражая коллег, волей-неволей следовавших ее примеру, вместо того чтобы еще минутку-другую поболтать, делясь воспоминаниями о минувшем вечере.

Однако в то утро все с самого начала пошло вкривь и вкось. Не успели дамы усесться и застрекотать на своих машинках, как Дженис Льюис заявила:

— Мистер Арчтафт поручил мне собрать средства на подарок от служащих Адмиралтейства Ее Величеству королеве по случаю дня рождения принцессы Анны.

Ссылка на начальника отдела вызвала понимающие улыбки, так как ни для кого не было секретом, что отношения между Энерином Арчтафтом и мисс Льюис отнюдь не ограничивались стенами офиса. Но в целом благородная инициатива Дженис была шумно одобрена. Все с готовностью раскрыли кошельки, горя желанием внести свою лепту, — все, кроме невозмутимо продолжавшей печатать мисс Мак-Картри.

— А вы, мисс Мак-Картри, неужели вы ничего не хотите пожертвовать нашей маленькой принцессе? — в гробовом молчании поставила вопрос ребром мисс Льюис.

— Сомнительно щедрое вознаграждение, — не поднимая глаз от работы, сухо ответила мисс Мак-Картри, — которое я получаю от Ее Величества за восьмичасовой рабочий день, не позволяет мне транжирить свои деньги на подарки всяким иностранным монархам!

— Любопытно, кого же это вы называете иностранными монархами? — отлично зная повадки Имоджин и желая позабавить коллег, решила продолжить игру Дженис. — Уж не Ее ли Величество королеву Елизавету Вторую?

— К чему это притворство, мисс Льюис? Будто вы не знаете, что ее семейство прибыло к нам с другого континента? И потом, с какой это, интересно, стати вы величаете ее Елизаветой Второй? Насколько мне известно, у вас никогда не было первой…

— Как это? А Елизавета Великая?

— Что-то не припоминаю… Разве что вы имеете в виду эту грязную шлюху, которая незаконно лишила Марию Стюарт сначала трона, а потом и жизни? Я вам откровенно скажу, Дженис Льюис, только англичане могли додуматься до того, чтобы посадить на трон чудовище, запятнавшее позором всю историю Англии!

Сценарий, в исполнение которого Имоджин неизменно позволяла себя вовлечь, был отработан раз и навсегда. После скандальной реплики присутствующие громко вскрикивали от негодования, а из соседнего кабинета туг же появлялся встревоженный Энерин Арчтафт.

— Что за шум! Что здесь происходит?

Всегда находился желающий довести до сведения начальства, что мисс Мак-Картри только что оскорбила Ее Величество королеву Англии, а в ее лице и все королевское семейство. Родом из Милфорда, Энерин Арчтафт был не только, как и положено истинному сыну Уэльса, напрочь лишен чувства юмора, но к тому же появился на свет ярко выраженным холериком. Он слыл ревностным служакой и, продвинувшись по службе исключительно благодаря собственному прилежанию и усердию, считал дерзким посягательством на свою профессиональную честь все, что хоть на миг отрывало его самого и подчиненных от работы. Поэтому он всей душой ненавидел Имоджин, постоянно сеявшую смуту в рядах сослуживцев и тем самым снижающую эффективность их трудовой деятельности. Арчтафт горел тайным желанием найти повод, чтобы раз и навсегда избавиться от возмутительницы спокойствия.

В тот день прерванная из-за внезапного шума работа над очередным досье повергла начальника отдела в сквернейшее расположение духа, и он поспешил сорвать зло на своем давнем неприятеле.

— Вы, кажется, хотели мне что-то сказать, мисс Мак-Картри? — поинтересовался он, решительной поступью направляясь к шотландке.

— Да нет, мистер Арчтафт, разве то, что была бы чрезвычайно признательна, если бы мне дали возможность спокойно заниматься своим делом. Позволю себе напомнить, что наше правительство платит мне за работу, а не за всякие посторонние разговоры, которые здесь упорно стараются навязать.

— Что вы себе позволяете, мисс Мак-Картри! — Арчтафт рванул пальцами ворот рубашки, будто тот вдруг стал ему очень тесен и грозил немедленным удушьем. — Я этого не потерплю!

— В таком случае, сэр, не смею вас больше задерживать! — парировала под приглушенные смешки аудитории шотландка.

— Остановитесь, мисс Мак-Картри! Я не намерен более выносить ваше наглое манкирование своими гражданскими обязанностями!

На что вконец разъяренная Имоджин, вскочив от негодования, завопила:

— Не хватало, чтобы какой-то полудикий валлиец объяснял мне, в чем заключаются мои гражданские обязанности!

Бедному Арчтафту было явно не по плечу состязаться в красноречии с неукротимой мисс Мак-Картри. Он зажмурил глаза и что-то забормотал, моля Всевышнего дать ему силы сдержаться и не наброситься на бунтарку с кулаками.

— Ваше счастье, мисс Мак-Картри, что вы не мужчина! — сдавленным голосом пробормотал он.

— Глядя на вас, мистер Арчтафт, я радуюсь этому вдвойне!

Вредная Дженис до времени не вмешивалась, поджидая, пока страсти не накалятся до предела. Теперь она подошла к мисс Мак-Картри и, нежно взяв ее за руку, прощебетала то, что целыми днями повторялось в кулуарах и кабинетах административной службы Адмиралтейства:

— Не сердитесь, Имоджин!

Затем, повернувшись к начальнику отдела, с улыбкой проговорила:

— Думаю, мистер Арчтафт, вы просто неправильно поняли друг друга.

Энерин давно мечтал, чтобы Дженис стала его женой, и потому, не посмев перечить, покорно ретировался к себе в кабинет, бормоча под нос ругательства. Дженис вернулась на свое место, и в комнате вновь воцарился порядок — увы, на время, поскольку там, где находилась шотландка, спокойствие всегда оказывалось недолговечным.

Не прошло и часа, как зазвонил внутренний телефон. Мисс Мак-Картри просил зайти сам шеф управления. Все сочувственно посмотрели на Имоджин. Похоже, втайне подумала каждая, на сей раз их шутки зашли слишком далеко. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, Имоджин приняла горделивую позу и, выходя, бросила Дженис Льюис:

— Должно быть, очередная выходка этого валлийского пакостника!

Джон Масберри слыл в Адмиралтействе образцом элегантности. Выпускник Оксфорда, он вынес оттуда ту неподражаемую изысканность манер, которая вызывала трепет в сердце любой англичанки, умирающей от желания в один прекрасный день — пусть только и всего-то на этот самый день — попасть в «высшее общество». Возглавляя управление, куда входил сотрясаемый выходками Имоджин отдел, Джон Масберри пользовался всеобщим восхищением и отлично отдавал себе в этом отчет. Даже те, кто был не в состоянии разглядеть под маской куртуазной учтивости обычное высокомерие сноба, с уверенностью держали бы пари, что он пойдет очень далеко и, возможно, — кто знает? — в конце концов займет кресло главного босса, сэра Дэвида Вулиша. Мисс Мак-Картри, впрочем, относилась к тем немногим, на кого чары Джона Масберри не оказывали ровно никакого воздействия. Она не могла простить ему, что он родился в Лондоне, мало того, родители его тоже имели несчастье быть коренными лондонцами, и при таком-то сомнительном происхождении он еще имел наглость взирать на всех служащих — в том числе и на саму Имоджин — сверху вниз, с той презрительной снисходительностью, от которой прямо-таки закипала ее шотландская кровь.

Едва Имоджин вошла в кабинет, Джон Масберри с неизменной ледяной галантностью встал, приветствуя даму:

— Соблаговолите присесть, мисс Мак-Картри… Я только что говорил по телефону с мистером Арчтафтом. Он жаловался, мисс Мак-Картри, что вы не проявляете к нему должного почтения.

— Но ведь мистер Арчтафт — валлиец…

— Тот факт, что он валлиец, не имеет ровно никакого отношения к делу. Буду вам чрезвычайно обязан, если вы ответите на мой вопрос.

Имоджин уже не на шутку занервничала:

— В общем, если честно сказать, то мы с ним немного повздорили…

— Не понимаю, мисс Мак-Картри, какие могут быть ссоры между начальником отдела и простой машинисткой. Убедительно прошу вас принять это к сведению.

— Уж не думаете ли вы, что раз я простая машинистка, о чем вы мне так любезно напомнили, то позволю говорить с собой таким тоном?

— Насколько я понимаю, вы считаете себя весьма важной персоной и уверены, что совершенно незаменимы?

— Отнюдь, мистер Масберри. Я вообще не думаю, что здесь, в этом здании, есть хоть один незаменимый человек.

— Что ж, ценю ваш шотландский здравый смысл.

— Мне остается только пожалеть, что его так не хватает англичанам.

Джон Масберри на миг лишился дара речи, затем очень мягко предложил:

— Я бы настоятельно рекомендовал вам, мисс Мак-Картри, немедленно извиниться…

— Весьма сожалею, но это не в моих привычках.

— Полагаю, на сей раз вам придется изменить своим привычкам!

— Позвольте в этом усомниться.

— Попрошу вас немедленно выйти вон.

— С превеликим удовольствием, мистер Масберри.

Едва за шотландкой закрылась дверь, мистер Масберри тут же набрал номер секретарши главного босса и попросил узнать, не сможет ли его принять Дэвид Вулиш.

Сэру Дэвиду Вулишу на вид было лет шестьдесят. Он практически не имел никаких непосредственных контактов с административным персоналом Секретной службы, но тем не менее был отлично осведомлен обо всех ее сотрудниках и сотрудницах. Улыбчивая приветливость неизменно привлекала к нему сердца всех, кто с ним общался, однако приближенные утверждали, будто под этой улыбкой скрывается железный характер, который не останавливается ни перед какой преградой. Большой любитель пошутить, он просто обожал шокировать корректного сэра Джона Масберри. И на этот раз, едва подчиненный переступил порог, шеф сразу же взял весьма фамильярный, почти приятельский тон:

— Что-нибудь серьезное, Джон?

— Да нет, сэр, ничего особенного. Просто, поскольку дело касается одной из наших старых сотрудниц, я хотел бы просить, чтобы вы сами приняли решение о ее увольнении или по крайней мере временном отстранении от работы.

— Ай-ай-ай!.. И кто же это такая?

— Мисс Мак-Картри, сэр.

— Ага, долговязая рыжая шотландка?

— Совершенно верно, сэр.

— Гм… А мне почему-то казалось, что она у нас на хорошем счету.

— В том, что касается работы, к ней нет ровно никаких претензий, но характер…

И Джон Масберри поведал сэру Дэвиду Вулишу о двух безобразных выходках, которые только что позволила себе эта мисс Мак-Картри в отношении Арчтафта и его самого.

— Это совершенно неслыханно! Взбалмошная девица воображает, будто то обстоятельство, что ежа родом из Шотландии, даст ей сомнительное право не скрывать своего презрения к англичанам и валлийцам.

Сэр Вулиш с трудом сдержал улыбку.

— Похоже, презанятная личность эта ваша мисс Мак-Картри. Весьма колоритная особа!

— По-моему, даже слишком колоритная! Не забывайте, что речь идет об авторитете мистера Арчтафта, не говоря уж о моем собственном!

— Ну полно, Джон, не будем преувеличивать. Пришлите-ка мне досье этой неугомонной дамы и не забудьте приложить к нему служебную записку с изложением всех фактов, о которых вы мне только что здесь рассказали. Будьте уверены, мы найдем способ поставить ее на место!

Вернувшись в свой отдел, Имоджин попыталась для коллег изобразить ликующую улыбку победительницы, однако в глубине души вполне отдавала себе отчет в серьезности положения и с тревогой ждала, чем же все это кончится. Никто так и не решился задать ей ни единого вопроса, и она, заняв свое место, принялась остервенело строчить на машинке. Из этого молчаливого отчуждения ее вывел голос Олимпии Фарайт, требовавшей от Нэнси Нанкетт, чтоб та срочно, к полудню, напечатала в четырех экземплярах какое-то циркулярное письмо. Нэнси слабо воспротивилась, ссылаясь на то, что уже получила сегодня дополнительную работу от Дженис Льюис и от Филлис Стюарт. В ответ Олимпия стала уже совсем грубо давить на Нэнси, и тут терпение Имоджин окончательно лопнуло:

— Что это вы о себе возомнили, Олимпия Фарайт? Если решили строить из себя начальника отдела, то учтите, что мы и от одного не знаем куда деться! Так что оставьте в покое Нэнси и поработайте немножко сами, ведь вам, между прочим, за это деньги платят!

Олимпия, толстая деваха, вконец отказавшаяся от безнадежных попыток хоть как-то устроить свою женскую судьбу и потому вечно пребывавшая в мрачном расположении духа, не оставила реплику Имоджин без ответа.

— С какой стати, Имоджин Мак-Картри, вы вечно суетесь не в свои дела? Я говорю с Нэнси Нанкетт, а вашего мнения никто не спрашивает.

— Пока я здесь, не позволю, чтобы в моем присутствии англичане глумились над шотландцами!

Голос ее явно не предвещал ничего хорошего, и Нэнси, хорошенькая, хрупкого вида блондиночка, вызывавшая сострадание своим жалким взглядом потерянной собачки, попробовала было восстановить мир, умоляюще обратившись к своей покровительнице:

— Не сердитесь, Имоджин!

По правде говоря, Нэнси, всего год работавшая в машбюро, вовсе не была чистокровной шотландкой — из этой древней страны была родом только ее мать. Сама же она имела честь родиться в Мелроузе, городе, где покоится сердце Роберта Брюса, и уже этого за глаза хватало, чтобы всегда рассчитывать на защиту и покровительство мисс Мак-Картри.

После обеда обстановку несколько разрядил Энерин Арчтафт, предложив машинисткам уговориться между собой и определить время своих летних отпусков. Имоджин, как самая старая сотрудница, имела здесь определенные преимущества, но они ей были ни к чему: все и так заранее знали, какой месяц она выберет, — вот уже двадцать лет шотландка отдыхала в одно и то же время. Разговоры об отпуске настроили всех на мечтательный лад, и, конечно, вскоре кто-то попросил Имоджин рассказать, как она собирается провести эти благословенные дни. Мисс Мак-Картри вполне сознавала: над ней попросту подтрунивают, но ей так хотелось хоть немножко предаться сладостным грезам, что, будто уступая настойчивым просьбам, она проговорила:

— Ладно уж, что с вами делать!.. Значит, перво-наперво, как уже заведено, отправляюсь в Аллоуэй, на родину великого поэта Соединенного Королевства Роберта Бернса, а там, может, если Боту будет угодно, поприсутствую и на Бернсовских ужинах — это такие юбилейные торжества, где образованные люди беседуют между собой, читают стихи покойного гения…

— И потягивают виски! — с лукавым видом перебила ее Филлис Стюарт.

— Это уж само собой, мисс, нам без виски никак нельзя. Только мы-то ведь пьем настоящее шотландское виски, вам, англичанам, такого не попробовать!.. Потом поеду в Дамферлайн, преклоню колена у могил наших семи королей и незабвенного Роберта Брюса… И, прежде чем хорошенько отдохнуть у себя в Калландере, непременно заеду в Бреймар, посмотреть на Хайландские игры и полюбоваться соревнованиями по балансированию на бревне.

— Так ведь там, надо думать, и королевское семейство увидите, — вмешалась на сей раз Мери Блейзер. — Оттуда же рукой подать до Балморальского замка?

— Да, возможно. В это время года к нам всегда съезжается много всяких иностранцев!

Всякий раз, когда в жизни Имоджин возникали какие-нибудь осложнения, она в первую очередь старалась плотнее поесть, чтобы сохранить форму для поединка с превратностями судьбы. Предвидя, что стычка с Джоном Масберри может обернуться для нее серьезными неприятностями, она в тот вечер решила приготовить себе хаггис — шотландский пудинг, представляющий собой странное месиво из печенки, сердца, всякой требухи, овсяной муки и лука, обильно орошаемое вместо соуса изрядным количеством виски.

Когда она покончила со стряпней, уже близилась полночь, но все равно, прежде чем ложиться спать, Имоджин еще выкурила сигарету, наслаждаясь пластинкой с записью волынщиков Шотландской гвардии. И, проходя мимо отцовской фотографии, она, подмигнув ему, прошептала:

— Ну что, папочка, видели, как я сегодня отделала этих англичан?