Эпилог
Все обошлось. Игорь Всеволодович действительно был дома к ужину.
А потом накатило, пошло, поехало – десятки неотложных дел, будто затаясь, только и ждали финала, чтобы явиться во всей красе.
И – неразрешимости.
Впрочем, неразрешимость на поверку оказалась не такой уж твердокаменной.
Все как-то постепенно улаживалось.
Даже футляры с «дарами» пригодились не все.
Остался один – со старинной замысловатой брошью. Усыпанную алмазами гроздь каких-то диковинных цветов венчала крохотная птичка, присевшая будто на один из лепестков. Пташка была как живая, при малейшем движении броши она шевелилась, поблескивая изумрудным глазком. И казалось – вот-вот сорвется с цветка, упорхнет неведомо куда. Секрет броши был прост – старинный ювелир укрепил птичку на маленькой невидимой пружинке. Однако смотрелась она необычно и стоила, понятное дело, недешево.
Разделавшись с самыми неотложными делами, они, конечно же, сгоняли в Питер – и Вера Дмитриевна замучила расспросами, требуя повторения всей истории снова и снова.
Она наслаждалась деталями.
Ужасалась давней интригой.
И вообще ни за что не хотела отпускать их от себя, но ехать было надо.
Причудливую брошь Вера Дмитриевна назад не взяла.
И даже рассердилась, когда Игорь Всеволодович стал настаивать.
– Я, милый мой, не имею такого обыкновения – забирать подарки обратно.
– Помилуйте, Вера Дмитриевна, какие подарки? Мы ведь брали заимообразно, и, кстати, за то, чем пришлось воспользоваться, я намерен со временем расплатиться.
– Заимообразно? Не помню. И вообще – не говори чепухи. Кого хочешь спроси – всяк скажет: старуха Шелест в долг не дает. Заимообразно! Ты, Лизонька, как эти цацки окрестила – «дары»? Вот и умница.
– Так я ж образно, Вера Дмитриевна.
– А я – вполне натурально. Не спорьте со мной, дети, мне станет дурно – вам отвечать.
В конце концов они смирились.
На обратном пути – ехать решили, несмотря на всю спешку, поездом, чтоб уж насладиться поездкой по полной программе, – Игорь протянул футляр Лизе.
– Ну, раз «дары» – так тебе.
Она открыла футляр, слегка потертый, но все равно торжественный. Достала брошь, залюбовалась игрой камней, грациозным танцем птички. Но быстро убрала вещицу обратно и отодвинула футляр.
– Нет, любимый. Кажется, есть женщина, более достойная этих даров.
– Женщина?
– Женщина и ее муж. Ему, надо думать, тоже будет приятно.
– Господи, Вишневский! Я редкая скотина, Лизок. Не позвонил ни разу с тех пор.
– Ну, не убивайся, родной, так уж сильно. Не думаю, что он так и сидит у телефона в слезах, в ожидании твоего звонка. Дел у Юрия Леонидовича поболе, чем у нас с тобой, так что… Однако появиться нужно. И знаешь что, давай завалимся к ним прямо с вокзала. Адрес я знаю. Это, кстати, недалеко от вокзала.
– Удобно ли в такую рань? И вообще…
– Они встают рано. Людмила – врач, а медики почему-то начинают работать чуть ли не затемно. А насчет удобства… Полагаю, что да. Они, как мне кажется, такие ребята – с изюминкой и с юмором, хоть и застегнуты снаружи на все пуговицы. К тому же мы ведь не на блины и даже не на чай. Обозначимся, вручим подарок и исчезнем. Стремительно. Пусть гадают потом, были мы на самом деле или со сна привиделись.
Вишневские жили в Сокольниках. Большой кирпичный дом в двух шагах от метро – когда-то такие называли «цековскими».
Лиза помнила, Игорь говорил, что квартира осталась от отца, тоже чекиста и вроде бы даже разведчика.
Домофон на двери подъезда отозвался довольно быстро.
Голос был женский.
– Доброе утро, Люда. Простите за раннее вторжение, это Лиза и Игорь. Юра наверняка о нас рассказывал…
Громко щелкнула невидимая кнопка.
Людмила Вишневская впустила их в подъезд, не дослушав и ничего не сказав в ответ.
Может, на самом деле явились не вовремя?
В лифте ехали молча, задор стремительно таял, уступая место неловкости.
Но – как бы там ни было – отступать было поздно.
На лестничной площадке, разглядев номер квартиры, Лиза потянулась к звонку.
И – отпрянула.
Дверь без звонка открыла высокая женщина с серым, измученным лицом.
В траурной черной одежде.
– Люда?
– Проходите. Юра действительно много говорил о вас.
Потом они сидели в просторной гостиной, и Юрий Вишневский непривычно строго смотрел с большой фотографии в черной рамке.
Фото стояло на какой-то тумбочке, а подле него, как положено, – большая рюмка водки, накрытая куском черного хлеба.
И две гвоздики в хрупкой вазочке.
– Он уехал сразу же, как закончил ваше дело. Даже отпуск не догулял. Что-то там произошло на границе с Грузией… и что-то еще готовилось. Словом, его выдернули очень быстро… А потом… Потом тоже быстро – через два дня мне позвонили. Там был бой. Он отправил своих ребят, а сам остался с пограничниками. Тех было мало, он сказал: лишние руки не помешают. Похоронили на Кунцевском, там его родители.
– Давно?
– Сорок дней скоро. Когда же? Все время сбиваюсь со счета. – Стряхнув оцепенение, она беззвучно зашевелила губами и вдруг остановилась, взглянула на Игоря, будто внезапно вспомнив о чем-то. – Послушайте, Юра перед отъездом оставил для вас какую-то бумагу. Его утром вызвали, он сразу уехал. А потом – меня уже не было дома – заскочил домой собраться. И оставил для вас… Сейчас… Это должно быть в кабинете…
Она неловко поднялась, неуверенно, будто слепая, вышла из комнаты. Но вернулась скоро, с тонкой пластиковой папкой.
– Возьмите. Это для вас.
Игорь, не удержавшись, заглянул в папку.
Первым, поверх стандартного машинописного листа, в ней лежал небольшой листок с неровным краем, вырванный, похоже, наспех из блокнота. На нем четким, размеренным почерком было написано следующее:
«Лиза, Игорь! Отпуск, к сожалению, закончился. Сегодня в суматохе, однако, образовалось полчаса свободного времени. Сгонял в архив, потому как с некоторых пор стал задаваться одним вопросом из области далекого прошлого, как, собственно, у нас с вами принято.
Что за вопрос – поймете из архивной справки, которую мне вопреки всем существующим нормативам и правилам подготовили и выдали аккурат за те полчаса, что были в распоряжении.
Повезло.
Вам, между прочим.
Читайте и – уж не знаю?! – радуйтесь, восторгайтесь, трепещите. Словом, чувствуйте!
Вернусь – обсудим и, надеюсь, обмоем.
Удачи!
Вишневский».
Стандартный листок, испещренный машинописным текстом, был той самой архивной справкой, о которой писал Вишневский.
Она гласила:
«На ваш запрос от 10. 11. 2002 г. сообщаю:
Комбриг РККА Раковский С. А. арестован 24 мая 1937 года органами НКВД в качестве подозреваемого по делу об участии в антисоветском троцкистско-правозаговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. Ст. ст. 58-1 «б», 58-3, 58-4, 58-6, 58-9 УК РСФСР.
Расстрелян 12.06.1937 г. по приговору Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11. 06. 1937 г.
Жена – Раковская В. Э. – арестована 24.05.37 органами НКВД в качестве подозреваемой по делу об участии в антисоветском троцкистско-правозаговорщицком блоке и шпионской работе против СССР в пользу фашистской Германии. Ст. ст. 58-1 «б», 58-3, 58-4, 58-6, 58-9 УК РСФСР.
Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР 15.08.37 приговорена к 10 годам лишения свободы, с поражением в правах, без права переписки.
Скончалась в заключении в 1939 г.
Сын – Раковский В. С., 1932 года рождения – направлен в детское воспитательное учреждение № 1234.
При оформлении документов, согласно Инструкции Народного Комиссариата внутренних дел за № 12/861 от 11.09.1935 г., фамилия ребенка была изменена на Непомнящий.
Имя и отчество оставлены без изменения».
Сентябрь – ноябрь 2002 года, пос. Николина Гора
PS. Все вышеизложенное полностью является авторским вымыслом.
Любые совпадения могут быть только случайностью.
notes
